Неделя промелькнула так быстро, что Марик не успел оглянуться, как миновала и середина следующей. Кровоподтек на его боку рассосался полностью, а вскоре, озабоченно сдвигая брови, Ора сняла и повязку с руки. Она явно была обрадована выздоровлением подопечного, но радость смешивалась с досадой — словно столь быстрое исцеление не совпадало с ее ожиданиями. А Марик тут же начал разрабатывать все еще побаливающую руку — точнее, делать это не скрываясь, тем более что теперь компресс не соскакивал с предплечья и ему не приходилось, поминая лесных духов, перевязывать его каждое утро. Впрочем, время если не для перевязок, то для раздумий у Марика еще оставалось, потому что каждое утро он продолжал выстаивать у дверей Уски. Кузнец так ни разу и не почтил его встречей. Остальную часть дня Марик проводил у Оры. Он даже перетащил от Насьты копье и тощий мешок, сложил все это в каменном доме, а сам пристроился ночевать на одном из лежаков под навесом, тем более что весна торопилась к лету, ночи были прохладными, но дышалось легко, да и костер под котлом почти не гас, и Ора не жалела теплых одеял для больных, которых не собиралось больше двух-трех человек. Да и не они занимали большую часть времени девушки, хотя с реминькой, которая страдала неведомой Марику хворью, Оре пришлось провести несколько бессонных ночей, пока именно дед Ан не посоветовал одно, как он сказал, верное средство. Правда, Марику показалось, что главным в средстве был не состав сложного отвара, а особый обряд, который тому же Марику для памяти пришлось выцарапать на куске коры, но уже на следующий день больная уснула без стонов, а еще через три дня, благодарно кланяясь, ушла домой. Зато дед Ан, увидев, как Марик управляется с диковинными знаками, проникся к нему уважением и стал появляться у Оры в два раза чаще, чтобы то ли переброситься с удивительным баль лишним словом, то ли полюбоваться, как тот таскает воду, подсушивает выловленный из Ласки хворост, добывает рыбу или сортирует принесенные Орой лечебные травы.

— Первый раз вижу баль, который так много умеет и знает так много вещей, что неведомы молодым ремини, — частенько повторял дед. — Насьте следовало бы поучиться у тебя, парень. Хотя, если уж он отказался стать кузнецом, что может уместиться в его голове и его руках? Всякий ремини должен быть воином, но ни один ремини не может быть только воином — и больше никем.

— Разве Насьта не хороший охотник? — удивился Марик. — Да и не он ли днями и ночами пропадает в дозорах вокруг поселка?

— Все так, — грустно закивал дед. — Но вот знать бы, кого он там высматривает, в этих дозорах. Поверь мне, когда Рич вернется, он дозор перенесет к этому навесу и будет здесь главным дозорным.

— Неужели Рич нуждается в охране? — удивился Марик, но тут же взглянул на суетящуюся у котла Ору и продолжил не слишком уверенно: — Я слышал, что она может в одиночку справиться даже с юрргом?

— Кто ее знает, — пожал плечами дед. — Но с Насьтой она справилась. Впрочем, она не прикладывала к этому никаких усилий. Я, кстати, даже не уверен, что она помнит, как его зовут, и вообще замечает потерявшего покой парня. Честно говоря, именно это меня и успокаивает.

— Разве не Уску это должно успокаивать? — не мог понять Марик.

— Уска слишком упрямый ремини, — зажмурил дед слезящиеся глаза. — Он никогда не позволит себе управлять сыном, как бы ни оговаривал его на людях. А жена кузнеца похожа на упрямую тень упрямого ремини. Да и Насьта такой же упрямый, хотя, может быть, не упрямее тебя. Пойми, парень, иногда лучше ничего не делать. Как бы ты ни старался изменить что-то в свою пользу, сделаешь только хуже, чем могло бы все завершиться естественным путем.

— Значит ли это, что лучше всего вообще ни во что не вмешиваться? — удивленно поднял брови Марик.

— Я же сказал — иногда, — тонким голосом отчеканил дед. — Во всех остальных случаях вмешиваться не только полезно, но и необходимо! Правда, следует признать, что отличать это «иногда» от всех остальных случаев человек чаще всего выучивается, когда все это ему уже не очень и нужно.

Марик терпеливо выслушивал болтовню деда, предполагая, что в собственном доме тот уже смертельно надоел потомкам и от него отмахиваются, как от надоедливой мухи, и подумывал уже не столько о том, когда же наконец появится неведомый ему мудрейший, а о том, сможет ли он когда-нибудь оказаться с Орой наедине. Для чего ему это нужно, Марик толком и не знал — скорее всего, он собирался замереть с подветренной стороны наподобие кривого тотемного столба и жадно вдыхать сводящий его с ума тонкий девичий аромат, но даже такой малости у него никак не получалось. То с дальнего поселка приносили малыша, рассекшего себе сухожилие на маленькой ручке. То кто-нибудь из подростков долины объедался сырыми грибами. То нужно было принять тяжелые роды. Эти заботы не слишком утомляли Ору, но они почему-то отнимали те самые мгновения, когда Марик мог прислушаться к ее дыханию и запаху. В остальное время постоянно топтался кто-то поблизости. Прогуливался по берегу, опираясь на палку, и недовольно косился на Марика освобожденный от жердей Вег. Торчала у навеса реминьская малышня, требуя, чтобы Марик показал им, как он сумел поразить арга и как бы он это сделал, если бы встретил ужасного зверя с мечом. Появлялся встревоженный Насьта, чтобы с тоской окинуть взглядом каменный дом и оставить овощи или орехи. Скрипел голосом и суставами дед Ан. Поговорить с Орой удалось лишь однажды, когда оставшийся к вечеру единственным больным Вег уже захрапел на своем лежаке, огонь, укрытый в яме под наполненным горячей водой котлом, начал угасать, и девушка сама присела рядом с Мариком.

— Ведь ты не понял? — Она смотрела на тлеющие угли, но Марику казалось, что она смотрит на него.

— Чего я не понял? — спросил он и потянулся к ковшу с холодной водой, чтобы смочить внезапно пересохшее горло.

— Многое. — Она оставалась спокойна. — Почему не следует болтать лишнего, почему мы чужие для ремини, сколь бы добры и гостеприимны они ни казались, почему, наконец, юррг приходил за мной, где Рич и почему мудрейший никак не призовет тебя к себе.

— Да, — кивнул Марик. — Но я терпелив.

— Я заметила… — Она говорила ровным голосом, и Марик вдруг почувствовал, что ее спокойствие настораживает его. — Ты упрям, но терпелив, — это хорошо.

— Для кого? — спросил Марик.

— Для тебя, конечно. — Ора бросила на угли сухую ветку, и та изогнулась и истлела, не успев вспыхнуть. — Прежде чем я расскажу тебе кое-что, ответь сначала на один вопрос. Зачем ты пришел в долину?

— За мечом! — твердо сказал Марик, хотя сердце его требовало совсем других слов. — Мне нужен меч. Я должен стать воином.

— Зачем? — снова спросила Ора.

— Зачем? — недоуменно закашлялся Марик и еще глотнул воды. — Разве нужна какая-то причина для этого? Или мужчина может хотеть чего-то иного?

— Я из Радучи. — Она продолжала смотреть на огонь. — Из чудесного Бевиса, что поднимал розовые стены при впадении широкой Лемеги в море. Сейчас там хенны. Но когда… все было по-старому, мужчины дучь хотели разного. Конечно, все их желания определялись богатством и силой рода, но они были понятны. Сын торговца мечтал стать более удачливым торговцем, чем его отец. Сын горшечника надеялся научиться делать такие горшки, звон которых будет подобен звону чаш, выточенных из хрусталя. Сын кузнеца хотел перещеголять отца в умении придавать куску железа изящные формы. Сын воина рассчитывал превзойти отца в воинском умении. Каждый хотел стать кем-то, чтобы добиться исполнения каких-то желаний, хотя порой сын горшечника становился воином, а сын кузнеца искусным ювелиром. Но каждый из них стремился к собственной маленькой победе, которая позволила бы ему вкушать ее плоды до самой смерти. Почему ты хочешь стать воином?

— Мой отец был воином, — пробормотал Марик. — Правда, я не задумывался о победе…

— Ты убил юррга, — проговорила Ора, словно размышляла вслух. — Но ты еще и отлично разбираешься в травах. Ты мог бы стать лекарем или травником. Смеси, которые ты готовил по моей просьбе, действовали лучше тех, которые составила бы я.

— У меня был наставник, — пожал плечами Марик. — Он научил меня множеству бесполезных вещей.

— Только мудрец станет учить бесполезным вещам, — рассмеялась Ора. — И все-таки, белолицый баль Марик, почему ты хочешь стать воином? Или ты как мальчишка мечтаешь, чтобы деревенские девушки провожали тебя взглядом? Чтобы другие воины склоняли головы, проходя мимо, встречали тебя как равного? Чтобы лучи Аилле сверкали на клинке твоего меча, когда ты как бы случайно вытащишь его из ножен?

— Нет! — почти крикнул Марик, потому что вдруг понял: именно этого он до сих пор и хотел.

Треснул в костре уголек. Ударила хвостом в отдалении шальная рыба, отчего словно вздрогнули звезды в ночном небе. Недовольно заворчал во сне Вег и перевернулся на другой бок.

— Нет, — уже тише повторил Марик и облегченно вздохнул, потому что в следующее мгновение понял, что Ора и угадала, и не угадала. Все перечисленное действительно занимало его, но не было главным. Он с тоской поднял глаза к небу, на котором сияла полная Селенга, чтобы ухватить мысль за хвост. Эх, как легко подбирал нужные слова Лируд! — Ты говоришь правильные слова, но в них не все. — Марик с досадой поморщился. — Они — часть правды. Малая часть, которая развеется от ветерка. Всякий, натягивая на плечи новую куртку, радуется тому, что она красива. Но глупец радуется тому, что его одежда привлекает восхищенные или завистливые взгляды, а мудрец тому, что куртка тепла, прочна и удобна. Это не мои слова — так говорил мой наставник. — Марик вновь потянулся к ковшу, но затем махнул рукой: — Конечно, я еще не мудрец, и меня занимает и то, и другое, но я становлюсь мудрее с каждым прожитым днем!

— В самом деле? — Ора рассмеялась. — Ну за те десять дней, что ты живешь в поселке, глупее ты, во всяком случае, не стал. Дед Ан, до того как ты появился, изводил разговорами меня, — так вот он частенько повторял, что мудрость испытывается старостью. Настоящий мудрец умирает на пике собственной мудрости. Недостаток мудрости в старости приводит к слабоумию и старческой глупости. Мудрость способна высыпаться из человека так же, как сыплются орехи из дырявой корзины.

— Что тут сказать? — Марик вдруг почувствовал, что тепло разливается по его груди. — Вряд ли это должно меня тревожить. Ты неплохо залатала дыру в моей руке, так что пока моей мудрости ничто не грозит.

— Хочешь? — Она протянула ему медовый корень, который он сам принес от Уски еще с утра.

— Нет… — Марик замер от прикосновения и про себя произнес имя своей целительницы, но вслух сказал другое: — Я думаю. О том, почему хочу стать воином. Я умею кое-что. Могу работать в поле. Могу охотиться. Приходилось добывать мед. Не боюсь никакой работы. Мой наставник научил меня читать и писать. Вбил мне в голову множество разного и непонятного. Но я буду воином. Буду воином потому, что в любом другом случае не стану никем. Сначала надо выжить, помочь выжить своим родным, а уж потом задумываться об остальном.

— Но ведь у тебя нет родных? — спросила Ора и поправилась после паузы: — Мне кажется, что у тебя нет родных.

— Почему ты так решила? — напрягся Марик.

— Когда ты… бредил, — она медленно подбирала слова, — ты не произнес ни одного имени!

— Все так, — выдавил сквозь стиснутые зубы Марик и опустил голову.

— Мудрейший скоро призовет тебя, — вздохнула Ора. — Он тут… недалеко. Присматривается к тебе. Думает, как выпутаться из истории с Уской. Думает, как отказать тебе — и не потерять кузнеца. Знаешь, почему ремини мало? Не из-за того, что у них мало детей, хотя это важно. Ремини слишком горды. Они никогда не отступаются. Ты знаешь, что не бывает ремини-рабов? Даже если ребенка ремини украдут, весь его род отправится вызволять несчастного, а если не вызволит род, поднимется все селение. И пусть они все найдут смерть, но ремини не станет рабом! Кто еще из народов Оветты может похвастаться такой стойкостью? Но стойкий гибнет чаще, чем слабый. Пусть даже он не сдается. Если бы не эти болота на западе, репты или сайды давно бы уже истребили лесных гордецов. И никакая магия бы их не спасла. Всюду, где ремини сталкиваются с обычными людьми, — они гибнут. Гибнут, когда выходят к северному побережью, когда спускаются вниз по течению Ласки, когда отгораживаются от всего мира ловушками и магией. Гибнут везде, кроме заповедных рощ, но рано или поздно гибель настигнет их и здесь.

— Но почему? — не понял Марик. — Кому они могут принести зло? Разве мало несчастных, безропотно влачащих рабскую долю? Разве земли ремини, скрытые в болотах и чащах дикого леса, кому-то нужны? Это земли баль рвали на части их соседи, а сеторские леса всегда слыли непроходимыми и непригодными для жизни!

— Одры, — коротко произнесла Ора. — Ремини не живут без одров. Они верят в Единого, но служат священным деревьям, как служат друг другу члены одной семьи. Но под белой корой гигантов скрывается прочнейшая древесина огненно-красного цвета. Если кому-то из лесорубов удается срубить одр, то иногда он и его потомки на несколько поколений становятся богаты. Излишне говорить, что срубить одр возможно только тогда, когда срублены все ремини, живущие под его кроной.

— Ничего не слышал об этом! — удивился Марик.

— Еще бы ты услышал! — прошептала Ора. — Утварью или отделкой жилищ из древесины одра могут похвастаться только короли и богатеи, но даже они не могут быть уверены, что однажды их жилище не займется пламенем и их собственная жизнь не оборвется по нелепой случайности. Поэтому изделиями из одра не хвастают. А уж удачливый лесоруб должен скрываться до конца своих дней. Только не думай, что ремини с обнаженными мечами врываются во дворцы Оветты. Золото способно на многое. Золото помогает узнавать тайны. Золото подкупает убийц. Золото поддерживает на рынках Ройты, Дешты и Скира уверенность, что на западном берегу Манги всякого ждет смерть. Ремини не только стойки, но и расчетливы.

— И все-таки они бедны… — пробормотал Марик.

— Ну почему же… — Девушка тихо засмеялась, потом произнесла с горечью: — Скорее, они умны и скрытны. Поэтому и не стоит болтать лишнего в их присутствии. Следует быть скрытным со скрытными, хитрым с хитрыми, осторожным же следует быть всегда. Лишнего вообще не стоит болтать. Тот, кто много говорит, становится подобен сосуду, из которого выплеснуто содержимое.

— Разве я похож на болтуна? — вскипел Марик. — Я всего лишь спрашивал!

— Вопросы иногда говорят больше, чем ответы, — усмехнулась Ора.

— Кто-то научил тебя этой мудрости? — спросил Марик.

— Мой отец был купцом, — вздохнула Ора. — Он говорил, что купцом быть опаснее, чем воином. Нужно знать не меньше мага и книжника, уметь не меньше лучшего ремесленника, терпеть не меньше воина — и при этом видеть вперед не только на лигу, но и на день, а то и на год.

— Я вижу только то, что видят мои глаза, — пробурчал Марик. — А глаза видят, что ремини пусть и не голодают, но они бедны.

— Так помоги им разбогатеть, — печально рассмеялась Ора. — Ведь ты не откажешься за меч отправиться в реминьские копи и добыть за год или два несколько самородков? Они очень пригодятся народу, который сидит под кронами чудесных деревьев, ненавидит всех, кто, как им кажется, претендует на алые деревяшки, и ничего не делает, чтобы изменить свою жизнь, хотя бы засеять зерном или овощами маленькое поле. Вот и поможешь им разбогатеть — или еще больше отгородиться от остальных детей Оветты. Только вряд ли это их спасет. Оветта уже окровавлена. Но будет залита кровью, как дождем. Сейчас никому нет дела до одров и ремини. Но рано или поздно о них вспомнят. И тогда все закончится. И для них. И для нас.

— И что же делать? — растерялся Марик.

— Не знаю. — Ора поежилась и двинула ногой в огонь пару поленьев. — Жить.

— Здесь? — Марик бросил взгляд в сторону сосновой рощицы, которая без остатка утонула в сгущающейся тьме.

— Это не мой дом, — вздохнула Ора. — И не дом Рич. Хозяева этого дома теперь далеко. Надеюсь, они живы. Или кто-то из них жив. Мы с Рич присматриваем за домом. Лечим ремини, зарабатываем этим на еду. Но остаемся чужими для ремини, потому что мы не такие, как они. Мы гнемся, а не ломаемся. Наша гордость меньше, чем желание жить. И мы всегда приводим с собой беду.

— Юррг? — прошептал Марик.

— Вся эта пакость из-за нас, — спрятала лицо в ладонях Ора.

— Но почему? — не понял Марик.

— Почему? — Ора замолчала, уставилась на потемневшие поленья, по которым уже карабкались языки пламени. — Прошлое идет за нами. Мы с отцом бежали из Риссуса. Правда, сначала мы уходили из Бевиса, спасаясь от серых, затем ждали чего-то в Деште, а потом оказались в Риссусе — и только там поняли, что попали в западню. Риссус никого не отпускает просто так. Всякий вошедший в его пределы рано или поздно становится рабом золотого города. Но боги послали удачу — нам удалось бежать, правда, отдельно друг от друга. Мы встретились с отцом на окраине бальского леса, наняли корептов для охраны и отправились в Ройту. Но не добрались. Нас хватились и послали по следу юррга. Надо было сразу уходить за Мангу. Мы шли по берегу, когда юррг нагнал нас. Корепты отбились от зверя, потеряв шестерых, но и мой отец погиб. Когда все закончилось… горцы бросили меня. Они забрали почти все и бросили меня. И я была благодарна им уже за то, что они меня не убили, не надругались надо мной. Через месяц я встретила семью беженцев, вместе мы соорудили плот и отправились вниз по течению, а потом наняли репта с лодкой. Там, в устье Ласки, и теперь, верно, стоят их лодки. Они берутся доставить всякого до Сеторских гор. Берут дорого. Очень дорого. Говорят, что за Сеторскими горами дикие земли, но там нет ни хеннов, ни сайдов, ни Суррары. Я отдала лодочнику почти все, что у меня было. И осталась вот на этом берегу. И встретила здесь Рич.

— Давно? — спросил Марик.

— Полтора года назад. — Ора помолчала. — Когда я оказалась здесь, пошел снег. Рич приняла меня как родную сестру.

— И ты думаешь, юррг пришел за тобой? — произнес Марик.

— Рич сказала, что это может произойти. — Ора опять спрятала лицо в ладонях. — Она ходила к дозорам, смотрела, когда начали приходить эти… куклы. Потом появились какие-то мурры, потом опять куклы. А несколько дней назад со стороны топи пришли риссы. С ними был маг. Колдун с искрящимся глазом. Не все это видят, но я видела таких… раньше. И Рич заметила. Колдун приходил за мной. Рич проследила нить его поиска. Она сумела отвести ему глаза. Но предупредила, что этим дело не кончится. Обещала помочь, поэтому и ушла, чтобы увести эту погань, но, видно, не сумела. Это страшно. Если риссы послали юррга, это значит, что маги Суррары от меня не отстанут.

— Почему? — Марик с трудом ворочал языком, потому что вся легкость, что поселилась в его сердце в зеленой долине, растаяла в один миг. — Почему же ремини терпят вас здесь?

— Для ремини честь больше жизни. Точнее, их жизнь и есть честь. — Ора вдруг улыбнулась. — Ты не поверишь, но эта земля, эта долина принадлежит не им. Сотни лет назад, когда они пришли сюда, этот дом уже стоял здесь. И тот, кто его построил, разрешил поселиться ремини в долине. Поселиться и посадить саженцы одров. Он поставил только одно условие: он сам, его дети и его гости будут жить в этом доме, на этом мысу, и ремини не станут препятствовать им.

— И кто же хозяин дома? — не понял Марик.

— Меня пригласила сюда дочь хозяина, — пожала плечами Ора. — По крайней мере, мудрейший сказал, что она дочь хозяина. Дочь того, кто построил этот дом.

— Так сколько же ей лет? — удивился Марик.

— Она молода, — улыбнулась Ора. — И не думай, что я могу это объяснить. Мудрейший очень хитер, но он не лжец. А что касается тебя…

— И я не лжец, — нахмурился Марик. — Но и не мудрейший.

— Вопрос времени, — усмехнулась Ора. — Мудрость — вопрос времени и испытаний. Ты убил юррга. И еще одно. Рич сказала, что ты придешь…

— Так вот кто послал Насьту навстречу мне! — понял Марик.

— Не знаю. — Ора смотрела на огонь. — Просто Рич сказала мне, что к ней идет баль.

— Я? — поразился Марик.

— А что, разве пришел еще кто-то? — подняла брови Ора.

— Но почему я? — не понял Марик. — И почему к ней?

— Так сплела судьба, — раздались бальские слова из сумрака.

Марик вскочил на ноги. Темный силуэт приблизился, и баль разглядел незнакомку. Она была ниже ростом и тоньше, чем Ора, но двигалась так, словно шла по залу принадлежащего ей дворца. Хотя что мог Марик знать о дворцах, кроме рассказов дряхлеющего Лируда? Одно было ясно: не ходят по дворцам девушки в сайдских охотничьих костюмах, не заговаривают первыми с мужчинами и не носят за спиной мечей.

— Рич! — воскликнула Ора, и тут гостья щелкнула пальцами, и светильники, подвешенные на жердях, распустили язычки пламени.

И Марик окаменел. Но не от красоты гостьи, хотя в другое время сердце бы его затрепетало — столь совершенны были ее черты, несмотря на царапины на щеках, стянутые лентой черные волосы и впалые скулы. И не от магии огня, которую, не считая предсмертной ворожбы Лируда у костра, видел впервые в жизни. Марик смотрел на рукоять меча над ее плечом. Он никогда не видел этого меча, но знал его наизусть. Рукоять была чуть длиннее обычной, расширяясь в окончании на полпальца, орех потемнел от времени, но на серо-коричневом фоне отчетливо выделялись пятна гари. Древней гари, въевшейся в дерево, сглаженной тысячами бальских ладоней, отшлифованной до зеркального блеска.

— «Кровью закален и кровью храним», — омертвевшими губами вымолвил Марик затверженные наизусть слова.

— Точно так!

Рич одним движением выдернула синеватый, с серебряной жилой, клинок и шевельнула им над огнем лампы. Темная надпись вспыхнула отраженными искрами.

— Меч Зиди, — растерянно прошептал Марик. — Колючка. Мой отец три раза выходил к ступеням храма Исс, пытаясь победить Зиди, но так и не сумел стать лучшим воином баль. А потом махнул рукой. Сказал, что, пока Зиди жив, никто не сможет одолеть его. Так и случилось. А потом Зиди и колючка исчезли.

— Зиди мертв, — медленно проговорила Рич, нервно скривила губы и мгновенно вернула клинок на прежнее место.

— Но как у тебя оказалась колючка? — воскликнул Марик.

— Колючка? — По спокойному, словно выточенному из светлого камня лицу Рич опять скользнула холодная улыбка. — Это меч Сето, баль. Он не оказался у меня. Я взяла его во время обряда.

— Какого обряда? — сдвинул брови Марик.

— Я была смертным слугой Эмучи, — отчеканила она слово за словом.

— Рич? — раздался шорох из темноты.

— Насьта, — развела руками Ора, и действительно к огню шагнул ремини.

— Опять ты? — развернулась к обескураженному сыну кузнеца Рич, и Марик узнал ее тут же! Узнал по тонкому профилю, по взметнувшимся прядям волос, по изгибу бедра, движению рук — узнал! Именно она была речным духом! Она танцевала на мелководье! Она скользила над водой, как прядь летучего пуха в порывах теплого ветра!

— Вот, — растерянно хлопнул себя по бокам Насьта. — Дождался. Ты цела, хвала богам.

— Боги тут ни при чем, — оборвала ремини Рич и повернулась к баль: — Как тебя зовут?

— Марик, — подобрался тот. — Марик, сын Лиди из рода Дари.

— Меня зовут Кессаа, — ответила Рич.

— Вот такушки, обухом по затылку! — крякнул Насьта.

— Ну сколько можно? — заворчал по-сайдски Вег, натягивая одеяло на голову. — Мне дадут поспать или нет?

— Не слушай, — щелкнула пальцами Кессаа. — Что услышал, забудь навсегда.