Насьта нашел Марика у навеса. Тот уже успел натаскать воды, нарубить хвороста и даже пройти вместе с почти оправившимся Вегом вдоль прибрежных кустов с волосяной сеткой. Улов оказался небольшим, но двух десятков рыбешек хватило на аппетитное варево. Большой котел с горячей водой по этому случаю перекочевал в приготовленное для него углубление, а над огнем повис котел поменьше, который как раз и служил источником соблазнительного запаха. Насьта пошевелил ноздрями и даже потянулся к сапогу, за голенищем которого торчала вырезанная из дерева ложка, но, столкнувшись с возмущенным взглядом Оры, виновато раскланялся.

— Не готово — значит, не готово, — пробурчал он с досадой и, оглянувшись, добавил: — Однако, как с мудрейшим переговорим, пробежаться придется, а то хромой репт полкотелка в одно хлебало сольет!

— Грибов печеных пообещаешь ему — не сольет, — ответил Марик, удовлетворенно осматривая только что зачиненный сапог, и тут же успокоил разрумянившегося ремини: — Ладно-ладно. На грибы покушаться не будем. Что там с твоим мудрейшим? Как бы не вышло, что ушицей прощание мое с долиной заедать будем.

— Заедать не заедать, а голодать я не согласен, — зевнул Насьта и одобрительно кивнул, глядя, как Ора управляется с ножом, разрезая корни для заправки варева. — Пошли, что ли? Разговор у мудрейшего будет долгим или коротким, не знаю, а перемениться может многое. Мудрейший полторы недели твое дело обдумывал.

— Вот и проверим, — нахмурился Марик.

— Что именно? — не понял Насьта.

— Мудрейший он или вроде нашего старосты, — буркнул Марик, запихивая ногу в сапог и притопывая им по пожухлой траве. — Как ты говорил мне? Человек не врет, когда ест? Может быть, ушицы ему отнести?

— Это ты зря, — крякнул Насьта. — Мудрейшего на палец так просто не насадишь. Да он, если захочет, так придурком прикинется, что тебе потом сто человек скажут, что он мудрейший, а ты все одно придурком его считать будешь!

— Я вот сейчас не пойму, — удивился Марик. — Ты похвалил его или наоборот?

— А… демон его знает, — замахал обеими руками Насьта. — Пошли уж! Не мастер я слова частить. Ты сейчас одно запомни: язык вперед мудрейшего не тяни. Спросит — отвечай, а если кто еще чего спросит — на мудрейшего сначала посмотри. Там и увидишь — раскрывать кисет или потуже бечевку затянуть!

— Какой еще кисет? — не понял Марик.

— Тот самый! — раздраженно скривился Насьта. — И вот еще что помни. Я, конечно, насчет меча понять тебя могу, но никакая железка поперек того, что в груди твоей стукает, выситься не должна. Хитрее нужно быть, если хочешь знать! Неужели думаешь, если бы ты веслом своим разбойника какого укоротил да с мечом его в деревню вернулся, кто-то против твоего права на воинское звание поднялся?

— Вот такушки, значит? — передразнил Насьту Марик. — Ты бы, парень, перехлестывал, да не перехлестнул. На себя слова свои завернуть сможешь? О чести не ты ли поминал, когда отец меч ковать отказался?

— Так это… — засопел ремини.

— Вот-вот, — кивнул Марик и поднялся. — Пошли — говорят, на ходу глупость быстрей выветривается.

— Эх! — взъерошил волосы Насьта. — Вот скажи, кто тебя учил языком шевелить? Говоришь мало, а как скажешь, так прямо по лбу отщелкивает!

Марик не ответил. Ора обрезала сладкие корешки, но на мелькающий в руках нож не смотрела, с баль глаз не спускала, и ему самому хотелось замереть и не спускать с нее глаз.

На знакомой поляне за столом, который, как уже понял Марик, был сделан как раз из древесины одра, сидели Уска и, неожиданно для баль, Кессаа. Они молчали и не двинулись с места, когда Марик и Насьта подошли к столу, только кузнец, на лице которого вроде бы как морщин прибыло, ответил кивком на поклон баль. Кессаа не шелохнулась — лишь сплела пальцы и крепче оперлась об отшлифованную поверхность. Со стороны озерца выкатился дед Ан и, покряхтывая, водрузил на стол кувшин, который, судя по темному боку, только что окунули в родник, и громыхнул корзинкой с посудой. Насьта тут же подскочил к старику и расставил перед каждым по глиняному кубку. Никакого угощения, кроме воды, явно не предвиделось, но Насьта наудачу поворошил солому, оставшуюся в корзинке, и присел на место с разочарованным видом.

Марик огляделся, но из-под окружающих поляну деревьев не вышел больше никто. По-прежнему молчали Уска и Кессаа, ерзал на чурбаке Насьта, ковырял в зубе шипом иччи дед Ан. Баль снова окинул взглядом свободные чурбаки и уже совсем было собрался, полузакрыв глаза, подремать, как дед отбросил в сторону шип и, чмокнув губой, начал говорить:

— Сегодня слов будет мало, потому как хоть и касаются дела наши многих, но гомоном их не решишь, поэтому те, что есть здесь, те и будут говорить, разве только кроме Насьты, потому как хоть он и лучший лучник долины, а то и всей Сеторы, но веса против отца своего не имеет.

Насьта недовольно шевельнулся и получил в ответ неожиданно тяжелый взгляд деда и присказку:

— А если он не против отца молвить хочет, а за него, тем более нечего язык тянуть, мы тут все за отца его складываемся.

«Вот это да! — поразился Марик. — Неужели дед мудрейший и есть? Засоси меня в болото, я ж о чем с ним только языком не тряс? И что же выходит? Если они все за отца Насьты складываются, то и против меня, выходит? Но так и я же не против него!»

— Дочь сайдская здесь не потому, что случаем или по умыслу со спором между кузнецом Уской и молодым баль Мариком связана, а потому, что боль наша, что через Марика нас захлестнула или пресеклась им, на нее прицел держит. Так я говорю?

Не шелохнулась Кессаа, словно не мудрейший с ней говорил, а летний ветерок висок ее щекотал.

— Начнем с заковырки, — почесал дед затылок. — Баль Марик пришел в долину, чтобы заказать меч у кузнеца Уски, ковать который Уска отказался, потому как признано и принято ремини в год войны ни оружия, ни плеча своего под чужую руку не править. Так оно, Уска?

— Так, — буркнул кузнец.

— Если бы так, — сморщился дед. — Однако вышло так, что имел Марик поручительство старое, по которому Уска отказать Марику не мог. Так оно, Уска?

— Дед, поперек тебя… — раздраженно хлопнул ладонью по столу кузнец, но в ответ услышал еще более громкий хлопок:

— Отвечай, кузнец, если спрашиваю, а то, как в былые годы, ухо-то отверчу! — заорал дед.

— Так, — зло проскрипел кузнец и зыркнул в сторону Насьты, который скорчил зловещую рожу и бешено вращал глазами.

— Вот! — глубокомысленно протянул дед и повернулся к Марику: — Что делать-то будем, убивец?

— Кого ж я убил-то? — растерялся баль.

— Юррга, трех медведей, волков без счета, прочей живности полно, — перечислил дед и, согнувшись, чихнул на собственные колени. — Да не в том дело! Ты ж, болезный, кузнеца нашего под расход подвел. Отказать тебе он не может, за дело взяться не может тоже. Ни работа ему твоя не нужна, ни обет твой. Тебе вот меч понадобился, а нам кузнец-то все дороже твоего меча!

— Я вот что скажу, — сдвинул брови Марик, потому как хоть и давился по соседству Насьта проглоченным смешком, но чем дальше, тем меньше самому баль казался разговор смешным. — От меча я отказаться готов. Не своей головой я думал, когда в долину пришел. Чему учили, тому учился, какие слова подсказали, такие говорил, но не по неразумению, а потому, что ни язвы какой, ни ловушки ни в делах своих, ни в словах не видел и не замышлял.

— Уф, — выдохнул у плеча Насьта, а сам Марик смахнул рукавом пот со лба. Хоть и не давал ему Лируд сладко спать зимними вечерами, а все-таки одно дело слова на коре или доске вощеной сплетать, другое — на язык их друг за другом выкладывать.

— Поэтому вы сами определяйтесь. Еще раз говорю: от меча отказаться готов, вот только откажется ли Уска от того, что пообещал? Мне теперь уж по-всякому меч добывать в другой стороне придется, так и вы уж сложите все так, чтобы Уска жив остался и урона не потерпел.

Замолчал Марик, снова пот со лба смахнул да поверх головы окаменевшего Уски на север уставился. Туда ему придется теперь идти, хотя что толку сговорчивого ремини искать? А не сговориться ли с Вегом да не двинуться в Ройту? Прицениться к мечу у какого-нибудь рептского кузнеца да найти ремесло или работу какую, чтобы не ратным трудом, а мозольным напрягом нужную сумму составить. Вот так и сделать, а там уж как сложится, так и пойдет. Эх, жаль, с ножом по лихим дорожкам долго не прогуляешь, копье-то вовсе рассыпалось, осталась одна жердина!

Замолчали все, вот только Кессаа словно глаз на него скосила. Показалось или нет?

— Сложить-то можно, — озадаченно распустил между кривыми пальцами бороденку дед. — Только подождем-ка мы пока складывать. Мыслю я, что надо все кости на стол бросить, потом уж за склад браться. Вот ты, Рич, скажи так, чтобы все услышали: с чего это пакость разная к нам зачастила? Когда хозяин вместе с дочерью своей привел тебя сюда, пообещал он, что беспокойства от гостей его долине нашей не будет. Пятый год ты здесь, Ора полтора года как с весточкой от дочери хозяина явилась, и вот уж с полгода, как покоя нам нет. Двух ребят мы уже потеряли, а если еще юррг придет, так, боюсь, и десятью не обойдемся. А ведь ты уже говорила как-то, когда риссы с колдуном вокруг рыскали, что отведешь беду от долины. Что скажешь? Говорила?

— Говорила, — почти безучастно произнесла Кессаа.

— Ну? — скорчил обиженную рожу дед, отчаявшись услышать продолжение. — Спору нет, умение твое лекарское, Рич, достойно той славы, что о тебе идет среди ремини, но нам-то как быть?

— Как были, так и будете, — произнесла Кессаа и выложила на стол короткую палку. — Видишь это, Анхель?

«Анхель!» — Марик чуть не подпрыгнул на чурбаке, когда имя деда услышал. Так вот кто Лируду второй долг крыть должен! Вот так дед Ан…

— Вижу, — раздраженно бросил мудрейший.

— Это жезл, как ты говоришь, дочери хозяина. Его принесла Ора. Здесь и здесь, — приподняла Кессаа палку над столом, и Марик заметил искры на торцах жезла, — метки Золотого города. Именно их искал тот жрец с воинами, которому мне удалось отвести глаза. Но теперь Риссус ищет что-то еще, потому что жезла этого я не выпускала из рук, а в моих руках его найти невозможно.

— Что толку мне от твоих слов? — взвился дед. — Какая мне разница, что они ищут? Отчего я опять тебе верить должен? Разве ты забыла, как появилась здесь, и мертвецы, не пережившие зиму, поднимались на ноги и стояли у ступеней каменного дома? К тебе они рвались, к тебе! Что тогда говорил твой гостеприимный хозяин? Забудь о маленькой боли, Анхель, потому как большая боль накатывает на нас, как сель с Сеторских гор! Так с Сеторских или с Молочных пиков Скира? А может быть, от золотых куполов Суррары? Или еще ближе? Уж не выглядывает ли она из окон каменного дома? А?!

В тишине старческий крик повис. Замолчал старик, вглядываясь в спокойное лицо Кессаа. Замер, дух переводя. Только жилка продолжала подрагивать у него на виске да средний палец на левой руке дробь о столешницу выстукивать начал.

— Понятно, — усмехнулась после долгой паузы Кессаа. Такой долгой, что Марику уже начало казаться, что им вовсе не будут заниматься сегодня — забудут и уйдут, оставив непутевого баль сидеть на гладком чурбаке. И то, что за дело — какой-то заказ на меч, когда такая пакость осаждает зеленую долину! — Понятно, — повторила Кессаа. — Как же у тебя все гладко складывается, Анхель, хотя ты и склада еще никакого не объявлял! Думаешь, вытравишь иноземную заразу из каменного дома — и долину спасешь? Только ведь отсидеться здесь все равно ни тебе, ни племени твоему не удастся. Победят хенны — прокатятся до гор, топи их не остановят. Победит Скир — не успокоится скирский конг, пока последнего баль не порешит, опять же сюда тропу проложит. Победят риссы — сам знаешь. У магов из Суррары много целей, но главная, пусть они и не кричат об этом, — вывести под корень всякое колдовство, что не от золотых куполов исходит. И ты в этом списке одним из первых будешь.

— Может быть, — кивнул Анхель, отставив в сторону и недавний гнев, и чмоканье старческими губами, и всегдашнюю дурашливость. — Только мнится мне, что в этом списке ты повыше меня стоишь.

— О том и речь, — неуверенно кивнула Кессаа и снова взяла в руки жезл неведомой Марику дочери столь же неведомого хозяина дома. — Уж не знаю, велика ли беда, что подкрадываться начала к долине, но решить ее можно. И я решу ее, если ты выполнишь мое условие.

— Условия начала ставить? — побагровел Анхель.

— А ты как думал? — повела подбородком Кессаа. — Ты, что ли, мне условия ставить будешь? Или забыл, что сказал хозяин дома, когда уходил с дочерью? «Она в моем доме, как я!»

— Вот в доме и распоряжайся! — прошипел дед.

— Так ли? — вдруг улыбнулась Кессаа, и от тона ее голоса Марик понял, почему дед поставил девушку выше себя. Она и стояла выше и сильнее, хотя и сам Анхель уже не напоминал придурковатого болтливого дедка, что торчал вечерами под навесом на берегу реки.

— А может, и вправду в доме запереться да посмотреть, как ты гостей моих разгребать станешь?

— Чего хочешь? — через силу произнес дед.

— Малости, — спокойно сказала Кессаа. — Сущей малости. Мне в каменном доме схорониться труда не составит, вот только мерзость, что ко мне или к Оре движется, через долину хлынет. Кому будет хуже? А я за ту малость, что ты сделаешь, отведу беду от долины. И уйду отсюда. Хотя бы до тех пор, пока Оветта не уляжется.

— В землю она уляжется! — зло бросил дед и, оглядев почти окаменевших Уску, Насьту и Марика, снова выдавил: — Чего хочешь-то?

— Ору спрячь в долине, — попросила Кессаа. — На полгода, на год, как получится. Ты же видел, она в тягость не будет. Переступи через замшелый обычай. Спаси и ее, и долину свою.

— Нет, — коротко бросил дед.

— Мне ее не вытащить, — продолжила Кессаа. — В пекло придется лезть, чтобы дорожку к долине отжечь, — не выдержит она там.

— Нет, — повторил дед. — Только ремини могут засыпать под кронами одров. Насьта хижину для Марика и то на гребне сплел, хоть баль и в беспамятстве был.

— Не получится, Анхель, — улыбнулась Кессаа, и от улыбки ее словно что-то оторвалось в животе у Марика, холодом спину и грудь обдало. — Только кроны одров могут укрыть Ору от магов Суррары, когда она будет засыпать. Во сне маги Суррары зовут своих жертв, и те откликаются… во сне. Будь я здесь — не просила бы, сама бы справилась, а мне уйти придется, хотя дочь хозяина просила меня за Орой присмотреть. Да и не пойдет Ора никуда: поклялась она дождаться здесь хозяйку — значит, дождется, только мертвой ее можно отсюда вынести! Подожди говорить «нет» в третий раз! Подожди на мост ступать — рухнуть может!

Замер дед. Стиснул кулаки, но слова «нет» не сказал, хотя бурлило оно у него в горле.

— Вот и хорошо, — постаралась опять улыбнуться Кессаа. — Дай договорить, не спеши. Ты у себя дома, я в гостях — что ты теряешь? А сказать мне есть что. Хорошую компанию ты собрал за столом! Уска здесь, кроме него, ведь некому тебя сменить? Не теперь, так после. Только он сможет мудрейшим стать, он уже мудр, а был бы еще мудрее, если бы не обычаи ваши. Для чего Насьта здесь, не сразу я догадалась, но сообразила, когда глупость эту с мечом поняла. И вправду мудрейший ты, Анхель. Нашел выход, что и говорить. Затем и баль здесь. Так чего ты с меча не начал — ведь хотел поразить меня?

— Всему время свое, — скупо разомкнул губы дед.

— Ну конечно, — кивнула Кессаа. — Но когда мудрость в хитрости нуждаться начинает, тут ли задумываться о незыблемости обычаев? Не сам ли себя ты пытаешься обмануть?

— Что ты можешь знать? — воскликнул дед.

— Ничего больше того, что вижу и о чем догадываюсь, — медленно проговорила Кессаа. — Я о ножичке у тебя за поясом. О маленьком ножичке, которым ремини надрезают священную кору одров, чтобы набрать чудесного сока. Теперь-то о другом речь идет? Сбереги этот ход для Оры, а с Мариком я подскажу выход, чтобы твоего гордого кузнеца сберечь. Что скажешь?

Поднялся дед Ан на ноги. С усмешкой на Кессаа глянул, спесиво помотал головой, наслаждаясь тенью, набежавшей на ее лицо, гордо вытянул из-за пояса и положил на стол нож, рот уже открыл, чтобы отказ молвить, да вот только Марик не выдержал. Голос подал, хотя и помнил наказ Насьты:

— Мудрейший! Слово Лируда прилагаю к просьбе Рич — укрой Ору!

Замер дед Ан. Согнулся, словно и спесь, и гордость, если это она спесью прикинулась, ветром из него выдуло. Медленно опустился на прежнее место, вытянул перед собой руки, пальцы сплел, голову опустил. Долго так сидел, Марик уже успел дыхание успокоить да с прищуром попытался на лице Насьты что-нибудь, кроме недоумения, разглядеть, да если что и разглядел, так только искры веселые, что все жарче и жарче разгорались. Наконец поднял Анхель голову, ткнул кулаком в направлении безучастного кузнеца, выговорил зло:

— Что же это за честь такая, если она против собственной воли идти вынуждает? Говорил я тебе, Уска, когда тот колдун приходил насчет мглянской поймы, что не нужно было плату за бросовые земли брать. Тогда бы и помощь его еще в тот расчет пошла!

— Нужно — не нужно, — неожиданно подал голос Уска и ответил Анхелю, вовсе не поворачивая головы: — Одры засыхать начали. Ты бы мошку вывел?

— Так, может, он сам ее и подослал! — прошипел дед.

— Тогда ты другое молвил, — равнодушно пожал плечами Уска. — Сам же сырое лето клял, ветер северный поминал да баль этому кланялся. Не ты ли сказывал, что не можешь магию на одры повернуть, потому как вся наша магия от одров и появляется? Он ведь не просто деревья вылечил — еще и состав тебе для лечения оставил. Ни одно дерево у нас не погибло, а в других поселках в тот год до трети корней засохло. Я уж о прибытке за тот состав не говорю. Сколько старост к нам за ним приходили?

— Ну что ж, — поджал губу дед. — О магии ни к чему болтать было, а в остальном… Честь есть честь. На том и решим. Зови, Рич, Ору. Побратаем ее с Насьтой. Дочерью будет Уске. Только так под крышу сможет ее Уска принять. Возьмешь ее, кузнец?

— Возьму, — кивнул Уска. — Отчего ж не взять. Жене и в радость, и в помощь. Опять же, меня не будет, Насьта умчится глаза куда не следует пялить — жена одна не останется.

— Не спеши, Уска, — проговорила Кессаа. — Будешь ты. И теперь, и после. И долго будешь. Мое слово не слабее реминьского. Вот.

Она сунула руку в вырез платья и достала черную прядь.

— Вот локон Оры.

— Подготовилась! — покачал головой Анхель. — Сирота она?

— Сирота, — кивнула Кессаа. — Отца юррг убил. Мать и сестер хенны порубили, когда перерезали переправу через Лемегу. На глазах Оры порубили. Одна она.

— Насьта! — гаркнул дед. — Живо сюда!

Мгновение ремини со столбняком боролся, затем подбежал к Анхелю и тут же и сам лишился пряди волос со лба. Вздохнул дед, сложил два локона, ладонями смял и бросил на стол. Только не долетели локоны до стола. В воздухе жарким пламенем вспыхнули, а на красные доски только пепел просыпался, и ни запаха, ни дыма едкого — ничего от этого пламени не приключилось.

— С сестрой тебя, пень сосновый! — ехидно посмотрел на Насьту дед и перевел взгляд на Кессаа: — Ну? Давай выкладывай теперь, как ты мне кузнеца сохранишь и меч выковать его заставишь. Не может ремини третьего ребенка в семью взять, иначе как выносив его. А ведь мог Уска меч выковать Марику, мог! Как сыну приемному он бы его выковал! Что теперь делать? Да и про то, как пакость эту от долины отгонять будешь, расскажи!

Замер Марик. Понял, что теперь и его судьба к разрешению подошла. Хотя к какому разрешению? Купит он себе меч. Неужели не сможет тяжким трудом карман монетой пополнить?

— Ты о другом думай, Анхель, — бесстрастно ответила Кессаа. — Парень ведь мог слово Лируда и на себя обратить. Да и плохо ты баль знаешь. Почтение от них всякий старик получить может, а вот в отцы-матери вряд ли кого баль возьмут.

Ни слова не сказал Марик деду, но поймал его взгляд Анхель и зубы стиснул.

— Лучший выход — самый простой, — повернулась к кузнецу Кессаа. — Берись за меч, Уска. Сделай для этого парня бальский меч. Так, как умеешь только ты. Но не отдавай его Марику. Пока война, что работе твоей мешает, идет, не отдавай. Дай прикоснуться к рукояти, дай прижаться щекой к клинку и оставь на хранение у себя. Подтверди клинком, что стал он воином, ему это слово для нутра нужно — не для обороны. А придет сеча и смута к концу, тут меч и отдашь. Что скажешь, Марик?

— Я согласен, — прошептал баль и поймал взгляд кузнеца. И хоть стальным цветом заволокло глаза его, все одно разглядел Марик облегчение в зрачках.

— Вот такушки, — неожиданно брякнул Насьта, и Кессаа позволила себе улыбнуться.

— Вот ведь! — сгреб со стола ножичек Анхель. — Тебе, девка, прямо свары купеческие на дештском рынке разводить доверить можно! О пакости что мне скажешь? Придумала что?

— Не будет пакости, — поднялась Кессаа. — Через неделю не будет. Уведу я ее. Унесу след из долины. И след Оры, что лихо из Суррары сюда гнало, и собственный след, который мертвечину приманивал. А куда унесу — неважно, сюда не вернется. А вернется — не от меня и не за мной придет, а на всю Сетору мерзостью накатит. Но это вряд ли скоро случиться может… Не думай об этом. Вот только Оре тихо сидеть придется. Реминьское платье носить. На берег в светлое время не выскакивать. Если и врачевать кого — так только своих, в долине. Ну это я ей сама расскажу.

— А как хозяин дома вернется? — сдвинул брови дед.

Долго молчала Кессаа, Анхель уже ерзать на чурбаке начал, когда открыла рот сайдка:

— Не вернется. Оттого и насторожи и отводы его таять начали. Оттого и пакость дорогу разнюхала. Нет больше хозяина. Что и как случилось с ним — не знаю, но уверена — мертв он.

— А дочь его? — нахмурился Анхель.

— Нет, — мотнула головой Кессаа. — Не чувствую я ее, но, чтобы ее убить, постараться нужно. Не так-то это просто. Да и чего тебе волноваться, Анхель? Дом еще крепок, за разор с тебя никто не спросит, замки на дверях тяжелые.

— Что они искали? — прищурился дед. — Ведь не за сайдским же жезлом ученическим четверть Оветты до Сеторы мерили?

— Если вернусь — расскажу, — усмехнулась Кессаа и к Насьте обернулась: — Ты вот что, стрелок. По тому берегу лазутчики какие-то бродят. Постарайся, чтобы их дозорные твои не спугнули. Мне нужно, чтобы увидели они, что ушли мы из долины. Понял?

— Понял! — расплылся в улыбке Насьта.

— Пока все, — шагнула Кессаа в сторону, но Анхель остановил ее:

— Подожди, красавица. Не решили мы еще, как Марик за меч отрабатывать будет. Или тоже после войны отработает?

— Мне работник не нужен, — поднялся Уска.

— Что ж ты хочешь — чтобы я на заработки его отпустил? — возмутился дед. — Нет уж. Я обет с него возьму.

— Какой еще обед? — заинтересовался Насьта.

— Цыц, лучник, — отмахнулся от толстяка дед. — Слышишь меня, Марик?

— Да, — замер между чурбаком и столом баль.

— С Рич пойдешь. Проследишь, чтобы она пакость от долины отвела. Проследишь и расскажешь мне или Уске, а если не отведет — считай, что провалил ты свой обет. Смотри, парень, чтобы волос у нее на голове не посекся, пока она дело не свершит! Понял?

— Понял, — кивнул Марик и добавил, разом забыв и красноречие, Лирудом вдолбленное, и слова через одно: — Принимаю… я… как его… обет этот!

— Ох, Анхель! — рассмеялась Кессаа. — Он и так бы со мной пошел!

— Это почему же? — подбоченился старик.

— Судьба у него такая, — бросила Кессаа через плечо.

Скрылась сайдка в зарослях, тяжело поднялся Уска и молча зашагал в сторону кузни. Поплелся за ним Анхель, разом обратившись в маленького и дряхлого деда Ана.

— Что ж за судьба это такая? — тревожно уставился на Марика Насьта.

— Брось ты, — отмахнулся Марик и плюхнулся обратно на чурбак. — Разве это судьба? Это работа. Судьба — это когда работа за спиной и ты можешь обернуться и рассмотреть ее.

— Да, парень, — усмехнулся ремини. — Что ж за наставник у тебя был? Говоришь редко, но как скажешь — заучить хочется!

— Ох уж и помучил он меня в свое время, а сейчас кажется мне, что я и еще бы помучился с ним, — вздохнул Марик и вдруг улыбнулся: — А ведь будет у меня меч, Насьта, будет!

— Меч-то у тебя будет, а вот ухи нам вряд ли хватит, — пожаловался Насьта. — Этот хромой репт ужас сколько ест! И ведь не толстеет!

— Не расстраивайся, — пожалел ремини Марик. — Ора нас голодными не оставит. И не пинай собственную полноту. Она ж тебе ловкости не убавляет?

— А ведь ты мог бы стать моим братом! — вздохнул Насьта. — Ничего. Если Единый тебя раньше времени к своему трону не призовет, станешь мне зятем.

— Кем-кем? — не понял Марик.

— Мужем моей новой сестры! — отчеканил Насьта. — Веришь? Только сегодня о ней узнал! Вот такушки! Красавица! Да и глаз с тебя не спускает! Хочешь, познакомлю?