Врана идет медленно, и лицо ее покрыто морщинами – я никогда не видела ее такой, – а на виске появилась седая прядь… Волосы ее распущены; неужели она все еще дева, хранящая себя для бога? Ветер колышет пламя факелов и треплет белое одеяние Враны. Но где же Вивиана, где Владычица? Священная ладья стоит у берега вечной земли, но она не придет больше, чтоб занять место Богини… Но кто это в вуали и венце Владычицы?

Я никогда прежде не видела этой женщины, кроме как во сне…

Густые волосы цвета спелой пшеницы заплетены в косы и уложены короной вокруг головы; но на поясе у нее, там, где надлежит висеть серповидному ножу жрицы, висит… о, Богиня! Что за святотатство! На светлом платье виднеется серебряное распятие; я пытаюсь вырваться из незримых пут, броситься к женщине и сорвать богохульную вещь, но между нами становится Кевин и хватает меня за руки… руки его скрючены, словно какие-то уродливые змеи… а затем он выворачивается у меня из рук, а змеи вцепляются в меня…

– Моргейна! Что случилось? – Элейна тряхнула свою соседку по кровати за плечо. – Что с тобой? Ты кричишь во сне…

– Кевин, – пробормотала Моргейна и села. Распущенные волосы цвета воронова крыла окутали ее темной волной. – Нет-нет, это не ты, но у нее волосы, как у тебя, и распятие…

– Это сон, Моргейна! – встряхнула ее Элейна. – Проснись! Моргейна моргнула, вздрогнула, потом глубоко вздохнула и взглянула на Элейну уже с обычной своей невозмутимостью.

– Извини. Просто скверный сон приснился.

«Что же за сны преследуют сестру короля?» – подумалось Элейне. Конечно, они должны быть скверными: ведь Моргейна пришла со зловещего острова колдунов и чародеек… Но почему-то сама Моргейна никогда не казалась Элейне злой. Но как она может быть такой доброй, если она отвергла Христа и почитает демонов?

Элейна отодвинулась от Моргейны и сказала:

– Пора вставать, кузина. Сегодня возвращается король – по крайней мере, так сказал прибывший ночью гонец.

Моргейна кивнула и с трудом поднялась с кровати. Элейна скромно отвела взгляд. Моргейна словно бы совсем не ведала стыда; неужто она никогда не слыхала, что все грехи пришли в этот мир через тело женщины?

Моргейна же бесстыдно стояла обнаженной и рылась в сундуке, разыскивая праздничное платье. Элейна отвернулась и принялась одеваться.

– Поспеши, Моргейна. Нам нужно идти к королеве… Моргейна улыбнулась.

– Не стоит спешить, родственница. Надо дать Ланселету время уйти. Если ты невольно поднимешь скандал, Гвенвифар тебя не поблагодарит.

– Моргейна, как ты можешь так говорить?! После того случая неудивительно, что Гвенвифар боится оставаться одна и желает, чтобы ее поборник спал у ее двери… Ведь вправду, какое счастье, что Ланселет подоспел вовремя и спас ее от наихудшего…

– Ну не будь же ты такой дурочкой, Элейна, – терпеливо и устало сказала Моргейна. – Ты что, действительно в это веришь?

– Ну конечно, тебе лучше знать – ты ведь владеешь магией! – вспыхнула Элейна. Громкий возглас привлек внимание прочих женщин, ночующих в этой же комнате, и все повернулись в их сторону – послушать, о чем же так бурно спорят кузина королевы и сестра короля.

Понизив голос, Моргейна произнесла:

– Поверь мне – я вовсе не желаю скандала. Он мне нужен не больше, чем тебе. Гвенвифар – моя невестка, а Ланселет – мой родич. Видит бог, Артуру не следует упрекать Гвенвифар за происшествие с Мелеагрантом – он жалкий негодяй, и на Гвенвифар нет вины; и, несомненно, следует утверждать, что Ланселет подоспел вовремя и успел спасти ее. Но я уверена, что Артуру Гвенвифар скажет правду, – по крайней мере, по секрету, – о том, как Мелеагрант с ней обошелся. Помолчи, Элейна. Я видела, как она выглядела, когда Ланселет привез ее с острова, и слышала, как она выплескивала свои страхи; она боялась, что забеременела от этого изверга.

Лицо Элейны сделалось белым как мел.

– Но ведь он же ее брат, – прошептала она. – Есть ли на свете человек, способный на такой грех?

– Ох, Элейна, до чего же ты наивная! – не выдержала Моргейна. – Ты что, вправду уверена, что это – наихудшее?

– Но ты говоришь… будто Ланселет делит с ней постель, пока король в отъезде…

– Я этому не удивляюсь и не думаю, что это случилось впервые, – сказала Моргейна. – Опомнись, Элейна, – ты что, ее осуждаешь? После того, что с ней сделал Мелеагрант, я бы не удивилась, если бы Гвенвифар никогда больше не подпустила к себе ни одного мужчину. Если Ланселет сумеет исцелить ее от этого потрясения, я только порадуюсь. И, возможно, теперь Артур отошлет ее – и у него еще появится сын.

– Возможно, Гвенвифар уйдет в монастырь, – сказала Элейна, не отрывая взгляда от Моргейны. – Она как-то сказала, что ей нигде не было лучше, чем в монастыре в Гластонбери. Но примут ли ее туда, раз она сделалась любовницей конюшего своего мужа? Ох, Моргейна, стыд-то какой!

– Тебе-то чего стыдиться? – спросила Моргейна. – Что тебе за дело до нее?

– У Гвенвифар есть муж, – отозвалась Элейна, удивляясь собственной вспышке. – Она – жена Верховного короля, и ее муж – благороднейший из всех королей, что только правили этой землей! Ей нет нужды искать любви другого! Что же до Ланселета – разве он мог бросить взгляд на другую даму, если королева открыла ему объятия?

– Ну что ж, – сказала Моргейна, – возможно, теперь они с Ланселетом уедут. У Ланселета есть владения в Малой Британии. Они с королевой давно уже любят друг друга, но я думаю, что до этого злосчастного случая они вели себя как подобает добрым христианам.

Моргейна знала, что лжет, но не терзалась этим; мучительное признание Ланселета навеки будет погребено в ее душе.

– Но тогда Артур сделается посмешищем для всех христианских королей этих островов! – резко произнесла Элейна. -

Если его королева сбежит с его другом и конюшим, Артура начнут обзывать рогоносцем или как-нибудь похуже.

– Не думаю, что Артура будет волновать, что они скажут, – начала было Моргейна, но Элейна покачала головой.

– Не будет, – а должно бы. Подвластные короли должны уважать Артура – настолько, чтобы встать под его знамя, если понадобится. А как же они смогут уважать его, если он позволит своей жене открыто жить в грехе с Ланселетом? Да, я понимаю, что ты хотела сказать, когда говорила о последних днях. Но можем ли мы быть уверены, что это прекратится? Мой отец – вассал и друг Артура, но даже он будет насмехаться над королем, не способным управиться с собственной женой, и будет спрашивать, как же такой король может управиться с королевством.

Моргейна лишь пожала плечами.

– Но что же мы можем сделать? Не убивать же нам преступную пару.

– Что ты! – содрогнулась Элейна. – Нет, конечно. Но Ланселет должен покинуть двор. Ты ведь его родственница – разве ты не можешь объяснить ему, почему так надо?

– Увы! – вздохнула Моргейна. – Боюсь, в этих делах мой родич меня не послушает.

У нее было такое чувство, словно какая-то тварь вцепилась в ее внутренности холодными зубами.

– Если бы Ланселет женился… – сказала Элейна и вдруг, собравшись с духом, выпалила: – Если бы он женился на мне! Моргейна, ты ведь сведуща в чарах и заклинаниях! Не можешь ли ты дать мне амулет, который заставит Ланселета отвратить взор от Гвенвифар и обратить внимания на меня? Я ведь тоже королевская дочь и не уступаю Гвенвифар красотой – и я хотя бы не замужем!

Моргейна горько рассмеялась.

– Мои заклинания бесполезны, Элейна, если не сказать хуже! Спроси как-нибудь у Гвенвифар, как на нее подействовало мое заклинание! Но, Элейна, – сказала она, внезапно посерьезнев, – действительно ли ты хочешь вступить на этот путь?

– Мне думается, что если бы он женился на мне, – сказала Элейна, – то понял бы, что я достойна любви не меньше, чем Гвенвифар.

Моргейна взяла молодую женщину за подбородок и повернула ее лицом к себе.

– Послушай, дитя мое, – начала она, и Элейне показалось, что темные глаза колдуньи проникают в самую глубину ее души. – Элейна, это будет непросто. Ты говоришь, что любишь его, но любовь, о которой говорят девушки, – это всего лишь прихоть или мечта. Ты и вправду знаешь, что он за человек? Выдержит ли твоя мечта долгие годы жизни в браке? Если ты хочешь просто возлечь с ним, это я устрою с легкостью. Но когда действие чар развеется, он может возненавидеть тебя за обман. И что тогда?

– Все-таки… – запинаясь, пробормотала Элейна, – все-таки я бы рискнула. Моргейна, мой отец предлагал мне в мужья других мужчин, но он обещал, что никогда не станет отдавать меня замуж против моей воли. Клянусь тебе, если я не стану женой Ланселета, то лучше уж скроюсь навеки за монастырскими стенами…

Девушку била дрожь, но она не плакала.

– Но что тебе до моей просьбы, Моргейна? Ты ведь, как любая из нас, как сама Гвенвифар, охотно заполучила бы Ланселета хоть в мужья, хоть в любовники, 'а сестра короля может выбирать…

На миг Элейне показалось, что зрение обманывает ее – холодные глаза чародейки словно бы наполнились слезами.

– О, нет, дитя, Ланселет на мне не женится, даже если ему это предложит сам Артур. Поверь мне, Элейна, ты не будешь счастлива с Ланселетом.

– Не думаю, что женщины бывают так уж счастливы в браке, – отозвалась Элейна. – Так считают лишь юные девицы, а я не настолько уж юна. Но женщине все равно нужно за кого-нибудь выйти замуж, и я бы предпочла выйти за Ланселета.

И внезапно она взорвалась:

– Все равно это тебе не под силу! Зачем ты надо мной насмехаешься? Все равно ведь все твои чары и талисманы – вздор!

Она ждала, что Моргейна вскипит и примется отстаивать свое искусство, но Моргейна лишь вздохнула и покачала головой.

– Я не доверяю любовным талисманам и заклинаниям – это я тебе сказала сразу. Они могут лишь сосредоточить волю человека несведущего. Искусство Авалона иное, и его нельзя просто вот так вот взять и пустить в ход потому, что какая-то девушка предпочла бы возлечь с этим мужчиной, а не с тем.

– Но ведь с искусством мудрых то же самое, – презрительно выпалила Элейна. – Я могла бы поступить так или иначе, но не буду, потому что не вправе вмешиваться в божий промысел, или в волю звезд, или что там еще…

Моргейна тяжело вздохнула.

– Родственница, я могу дать тебе в мужья Ланселета, если ты действительно этого хочешь. Не думаю, что это принесет тебе счастье, но ты достаточно мудра, ты сказала, что не ждешь счастья в браке… Поверь мне, Элейна, я всей душой желаю, чтобы Ланселет женился и уехал подальше от этого двора и от королевы. Артур – мой брат, и я сделаю все, чтобы на него не пала тень бесчестия, – а это неминуемо произойдет, раньше или позже, если Ланселет останется. Но помни, что ты сама попросила меня об этом. И не хнычь, когда тебе придется несладко.

– Клянусь, что выдержу все, что угодно, если только Ланселет станет моим мужем, – сказала Элейна. – Но зачем ты это делаешь, Моргейна? Просто затем, чтобы насолить Гвенвифар?

– Можешь думать так, если хочешь, или можешь поверить, что я слишком люблю Артура, чтобы позволить скандалу уничтожить все, чего он добился, – твердо произнесла Моргейна. – Но запомни, Элейна: чары зачастую действуют совсем не так, как ты ожидаешь.

Если в ход событий вмешиваются боги, что могут поделать смертные, пусть даже при помощи чар или заклинаний? Да, Вивиана возвела Артура на трон… И все же это Богиня вершила свою волю, а не Вивиана, и она же не дала Артуру сыновей от его королевы. А когда она, Моргейна, попыталась завершить то, что оставила неоконченным Богиня, отголосок заклинания вверг Гвенвифар и Ланселета в пучину этой позорной любви.

Ну что ж, по крайней мере это она может исправить, если устроит так, чтобы Ланселет вступил в законный брак. Но и Гвенвифар находится в ловушке и, возможно, обрадуется, если кто-то найдет выход из этого тупика.

Губы Моргейны дрогнули в гримасе, слегка напоминающей улыбку.

– Но берегись, Элейна. Мудрые говорят: «Будь осторожен со своими желаниями, ибо они могут сбыться». Я могу дать тебе в мужья Ланселета, но попрошу ответный дар.

– Но что у меня есть такого, что было бы ценным для тебя, Моргейна? Украшений ты не носишь…

– Я не нуждаюсь ни в украшениях, ни в золоте, – сказала Моргейна. – Мне нужно иное. У тебя будут дети от Ланселета – ведь я вижу его сына… – и она умолкла, ощутив покалывание, какое всегда бывало при проявлении Зрения. Голубые глаза Элейны изумленно расширились. Моргейна почти, что слышала мысли девушки: «Так значит, это правда – я выйду замуж за Ланселета и рожу ему детей…»

– Я не стану ничего говорить о твоем сыне, – ровным тоном произнесла Моргейна. – Он должен будет следовать собственной судьбе.

Она встряхнула головой, пытаясь разогнать непонятную тьму видения.

– Я прошу лишь, чтобы ты отдала мне свою старшую дочь для обучения на Авалоне.

Глаза Элейны испуганно расширились.

– Для обучения колдовству?

– Ланселет и сам – сын верховной жрицы Авалона, – сказала Моргейна. – Мне не суждено родить дочь для Богини. Если моими стараниями ты подаришь Ланселету такого сына, о котором любой мужчина может лишь мечтать, то взамен ты отдашь мне на воспитание свою дочь. Поклянись в этом – поклянись своим богом.

В комнате сделалось тихо до звона в ушах. Наконец Элейна заговорила:

– Если все так и произойдет и если я рожу сына от Ланселета, то отдам свою дочь Авалону – клянусь. Клянусь именем Христовым, – сказала она и осенила себя крестным знамением.

Моргейна кивнула.

– Тогда и я клянусь, что она будет мне как дочь, которую мне не суждено родить для Богини, и что она отомстит за великое зло…

– Великое зло? – удивленно моргнула Элейна. – Моргейна, о чем ты?

Моргейна вздрогнула и пошатнулась; царившая в комнате звенящая тишина развеялась. Моргейна снова слышала шум дождя за окном и ощущала прохладу покоев. Нахмурившись, она произнесла:

– Не знаю. Я начала заговариваться. Элейна, это нужно делать не здесь. Попроси дозволения отправиться повидаться с отцом, и позаботься, чтобы меня пригласил составить тебе компанию. А я позабочусь о том, чтобы Ланселет был там.

Она глубоко вздохнула и поправила платье.

– Кстати, о Ланселете. Пожалуй, мы достаточно подождали, чтобы он успел покинуть покои королевы. Пойдем, Гвенвифар будет ждать нас.

И действительно, когда Элейна и Моргейна явились к королеве, в ее опочивальне не было никаких следов присутсвия Ланселета, равно как любого другого мужчины. Но когда Элейна на миг оказалась вне пределов слышимости, Гвенвифар взглянула в глаза Моргейне, и та подумала, что никогда прежде не встречала такой безграничной горечи.

– Ты презираешь меня, Моргейна?

"Ну, наконец-то она вслух спросила о том, что мучило ее все эти дни, – подумала Моргейна и едва удержалась, чтоб не швырнуть в ответ: – А если да, то не потому ли, что сперва ты презирала меня?"

Вместо этого она сказала, стараясь, чтоб слова ее звучали как можно мягче:

– Я не исповедник тебе, Гвенвифар. И это ты, а не я, веруешь в бога, способного проклясть тебя за то, что ты делишь ложе с мужчиной, который не муж тебе. Моя Богиня более снисходительна к женщинам.

– А должен был бы стать мужем! – вспыхнула Гвенвифар, но тут же осеклась. – Конечно, Артур – брат тебе, и на твой взгляд, он непогрешим…

– Я этого не говорила. – Лицо королевы сделалось столь жалким, что Моргейна не выдержала. – Гвенвифар, сестра моя, тебя никто не обвиняет…

Но королева отвернулась от нее и произнесла сквозь стиснутые зубы:

– Нет. И в жалости твоей я не нуждаюсь, Моргейна.

«Нуждаешься или не нуждаешься, но мне тебя жаль», – подумала Моргейна, но не стала облекать свою мысль в слова. Она не настолько жестока, чтобы бередить старые раны и заставлять их кровоточить.

– Готова ли ты приступить к трапезе, Гвенвифар? Что ты желаешь на завтрак?

«С тех пор, как закончилась война, дела все больше поворачиваются так, будто она благороднее меня, и я – ее служанка», – бесстрастно подумала Моргейна. Это было игрой, и все они играли в эту игру, но у Моргейны она не вызывала негодования. Но многие благородные дамы королевства вполне могли вознегодовать; Моргейне же более всего не нравилось, что Артур принимает это как должное и что теперь, когда войны завершились, Артур решил, что соратники должны войти в его свиту, вместо того чтоб занять свои законные места и снова стать королями и лордами. На Авалоне Моргейна охотно прислуживала Вивиане – ведь эта умудренная годами женщина была живым воплощением Богини, а мудрость и магическая сила возносили ее над всеми прочими людьми. Но она знала, что и сама может овладеть этими силами, если будет достаточно усердна; и возможно, настанет день, когда и к ней будут относиться с таким же почтением.

Но военному вождю страны, – равно как и его супруге, – такая власть не подобала, и Моргейну бесило, что Артур поддерживает при своем дворе подобные порядки, присвоив власть, какая могла принадлежать лишь величайшим из друидов и жриц. «Артур по-прежнему носит меч Авалона. Но раз он не сдержал клятву, данную Авалону, следует отнять у него меч».

Внезапно Моргейне почудилось, будто комната вокруг нее застыла и словно бы расширилась. Моргейна по-прежнему смотрела на Гвенвифар, приоткрывшую рот в попытке что-то сказать, – но в то же время она смотрела сквозь королеву, словно оказалась вдруг в волшебной стране. Все вокруг виделось далеким, маленьким и расплывчатым, и разум Моргейны объяла глубокая тишина. И в этой тишине она увидела незнакомую комнатку и Артура, который спал, сжимая в руке обнаженный Эскалибур. И она склонилась над Артуром – забрать меч она не могла, но зато перерезала серповидным ножом Вивианы шнур, на котором висели ножны. Ножны были старыми: бархат истерся, а драгоценная золотая вышивка потускнела. Моргейна взяла ножны и оказалась на берегу огромного озера, и вокруг не было ничего, кроме шороха тростника…

– Я же сказала, – нет, вина я не хочу, мне надоело вино к завтраку, – заявила Гвенвифар. – Может, Элейна найдет на кухне свежего молока? Моргейна! Ты что, собралась падать в обморок?

Моргейна моргнула и перевела взгляд на Гвенвифар. Она постепенно приходила в себя, пытаясь вернуть ясность зрения. Ничего этого не было, она не металась, как сумасшедшая, по берегу озера, сжимая в руке ножны… и все же это место походило на волшебную страну – будто она смотрела на него сквозь воду, подернутую рябью, и все казалось сном, который она однажды уже видела, и нужно было лишь вспомнить его… и все то время, пока Моргейна заверяла королеву и Элейну, что с ней все в порядке, и обещала сама сходить за молоком, если на кухне его не окажется, разум ее блуждал в лабиринтах этого сна… вспомнить бы только, что же ей приснилось, и тогда все будет хорошо…

Но стоило Моргейне выйти на свежий воздух, – невзирая на лето, утро было прохладным, – как ей перестало казаться, будто этот мир готов в любой миг слиться с миром фэйри. Голова раскалывалась от боли, и весь день она находилась под впечатлением своего сна наяву. Если бы только вспомнить… она бросила Эскалибур в озеро, верно, чтобы королева фэйри не смогла им завладеть… Нет, не то, не то… И разум Моргейны снова и снова блуждал по хитросплетениям неотвязного сна.

Но после полудня, когда солнце уже начало клониться к закату, Моргейна услышала пение труб, возвещающих о прибытии Артура, – и весь Камелот засуетился. Моргейна вместе с другими женщинами бросилась на земляной вал, окружающий холм, чтоб посмотреть оттуда, как королевский отряд под реющими знаменами скачет к замку. Рядом с Моргейной стояла Гвенвифар; королеву била дрожь. Гвенвифар превосходила Моргейну ростом, но в это мгновение она показалась Моргейне ребенком – долговязой девчонкой с тонкими белокожими руками и узкими, хрупкими плечами, которая боится наказания за мнимое прегрешение. Она коснулась рукава Моргейны дрожащей рукой.

– Сестра… следует ли моему господину знать об этом? Все уже свершилось, и Мелеагрант мертв. У Артура нет причин начинать войну. Может, лучше, если он будет думать, что лорд мой Ланселет подоспел вовремя, чтобы… чтобы предотвратить… – голос ее сделался тонким, как у ребенка, и Гвенвифар так и не смогла договорить.

– Сестра, тебе решать, говорить ему об этом или нет, – ответила Моргейна.

– Но… вдруг он потом услышит…

Моргейна вздохнула. Почему бы Гвенвифар хоть раз не высказать прямо, что она имеет в виду?

– Если Артуру предстоит услышать нечто такое, что причинит ему боль, он услышит это не от меня; а более никто здесь не имеет права говорить об этом. Но он не может винить тебя за то, что тебя заманили в ловушку и побоями принудили подчиниться.

Но сразу вслед за этим Моргейна поняла, что заставляет Гвенвифар дрожать – поняла так же отчетливо, как если бы собственными ушами услышала голос священника, обращающегося к трепещущей Гвенвифар – к нынешней или к Гвенвифар-девочке? – и вещающего, что женщину могут изнасиловать лишь в том случае, если она сама введет мужчину в искушение, как Ева ввела в грех праотца нашего Адама; что святые великомученицы в Риме предпочитали скорее умереть, чем расстаться с невинностью… Как бы она ни старалась найти забвение в объятиях Ланселета, в глубине души королева верила, что виновна в произошедшем и достойна смерти за то, что была изнасилована, но осталась жить. А раз она не умерла сама, Артур имеет право убить ее… И никакие увещевания не в силах будут заглушить этот голос, звучащий в душе Гвенвифар.

Гвенвифар дрожала, несмотря на пригревающее солнце.

– Скорей бы он подъехал, чтобы мы могли уйти в дом. Смотри, ястребы кружат. Я боюсь ястребов – мне все время кажется, что они могут на меня наброситься…

– Боюсь, сестра, ты для них крупновата и жестковата, – любезно заметила Моргейна.

Слуги поспешно отворили перед королевским отрядом главные ворота. Сэр Экторий до сих пор сильно хромал после ночи, проведенной в холодном подвале, но это не помешало ему выйти вперед вместе с Кэем. Кэй, исполнявший все это время роль хранителя замка, склонился перед Артуром.

– Добро пожаловать домой, мой лорд и король. Артур спрыгнул с коня и обнял Кэя.

– Что за церемонное приветствие, Кэй, негодник ты этакий? Все ли у нас в порядке?

– Сейчас все в порядке, – произнес Экторий, особенно подчеркнув слово «сейчас», – но у тебя снова есть повод поблагодарить твоего конюшего.

– Это правда, – сказала Гвенвифар, выступая вперед. Ланселет осторожно поддержал ее под руку. – Мой лорд и король, Ланселет спас меня из западни, устроенной изменником, спас от участи, какой не должна подвергаться ни одна христианка.

Артур взял королеву и Ланселета за руки.

– Я, как всегда, благодарен тебе, дорогой мой друг, равно как и моя супруга. Пойдем. Нам следует поговорить об этом наедине.

И, так и не выпуская рук Гвенвифар и Ланселета, он направился вверх, к входу в замок.

– Интересно, что за басню поспешать состряпать для короля эта непорочная королева и прекраснейший из ее рыцарей? – негромко, но весьма отчетливо произнес кто-то из придворных. Моргейна расслышала эти слова, но так и не смогла понять, откуда же они донеслись.

"Возможно, мир – не такое уж безоговорочное благо, – подумала Моргейна. – Теперь, когда они лишились своих обычных занятий, им больше нечего делать, кроме как сплетничать и злословить".

Но если Ланселет покинет двор, злословие утихнет. И Моргейна решила, не мешкая, приложить все усилия, дабы довести дело до конца.

В тот вечер за ужином Артур попросил Моргейну принести арфу и спеть.

– Я целую вечность не слышал, как ты поешь, сестра, – сказал Артур, привлек Моргейну к себе и поцеловал – впервые за очень долгое время.

– Я с радостью спою, – отозвалась Моргейна. – Но когда же Кевин вернется ко двору?

Моргейна с горечью думала об их ссоре; никогда, никогда она не простит Кевину измены Авалону! И все же она, сама того не желая, скучала о Кевине и с сожалением думала о тех временах, когда они были любовниками.

Мысли Моргейны свернули к Артуру и к ее сыну, что находился сейчас на Авалоне… Если Гвенвифар придется удалиться от двора, Артур наверняка женится снова; но пока что не похоже, чтобы к тому шло. И хотя у Гвенвифар никогда не будет детей, возможно ли такое, чтобы их сына, ее и Артура, признали наследником отца? Он унаследовал королевскую кровь по обеим линиям, кровь Пендрагона и кровь Авалона… Игрейна мертва, и огласка не причинит ей боли.

Она уселась на резной раззолоченный табурет, стоявший рядом с троном, и поставила арфу на пол; Артур и Гвенвифар придвинулись поближе и уселись рука об руку. Ланселет растянулся на полу рядом с Моргейной, глядя на арфу. Но время от времени Моргейна ловила его взгляд, устремленный на Гвенвифар, – и читала в глазах Ланселета безудержное желание. Как он может на глазах у всех обнажать свое сердце? Но затем Моргейна поняла, что заглянуть в глубину его сердца может лишь она – для прочих Ланселет был всего лишь придворным, с почтением взирающим на свою королеву и обменивающимся с ней шутками – на правах близкого друга ее супруга.

Когда Моргейна коснулась струн арфы, мир внезапно снова сделался маленьким и далеким, но в то же время огромным и странным; все вокруг утратило форму и очертания. Арфа казалась не больше детской игрушки, но одновременно с этим была чудовищно тяжелой и грозила раздавить Моргейну. Моргейна сидела на каком-то высоком троне и сквозь блуждающие тени вглядывалась в незнакомого молодого мужчину с узким венцом на темных волосах; и при взгляде на него все ее тело пронзило острейшее желание. Их взоры встретились, и словно чья-то рука коснулась самого тайного уголка ее тела, пробуждая жажду обладания… Пальцы Моргейны соскользнули со струн. Ей что-то виделось… Лицо дрогнуло. Мужчина улыбнулся ей. Нет, это не Ланселет, это кто-то другой… Нет, все заволокло тенями…

Сквозь видение пробился звонкий голос Гвенвифар.

– Взгляните! Леди Моргейна! Моей сестре плохо!…

Моргейна почувствовала, как Ланселет подхватил ее и заглянул в глаза – и снова, как в видении, тело ее обмякло, затопленное волной желания… нет, это было всего лишь видением. Этого не было. Моргейна растерянно провела рукой по лицу.

– Это дым, дым от камина…

– Вот, глотни-ка.

Ланселет поднес к ее губам кубок. Что же это за безумие? Он едва прикоснулся к ней, и она уже не владеет собой; она думала, что давно забыла его, что все похоронено под тяжестью лет… но стоило Ланселету лишь дотронуться до нее, осторожно и бесстрастно, и вот она снова отчаянно желает его. Так значит, видение было о нем?

«Он не хочет меня. Он не хочет ни единой женщины, кроме королевы», – подумала Моргейна, глядя мимо Ланселета на камин. Поскольку было лето, огонь не разводили, и в камине, чтобы он не выглядел слишком мрачным и уродливым, лежал зеленый лавровый венок. Моргейна глотнула вина.

– Извините… мне весь день было как-то нехорошо, – сказала она, припомнив утро. – Пусть арфу возьмет кто-нибудь. Другой, я не могу…

– Если позволите, благородные лорды, – сказал Ланселет, – я спою!

Взяв арфу, он произнес:

– Это авалонская повесть; я слыхал ее в детстве. Думаю, ее сочинил сам Талиесин, – хотя, возможно, он просто переделал более древнюю песню.

И он запел старинную балладу о королеве Арианрод, которая вошла в реку и вышла из нее с ребенком. Она прокляла своего сына и сказала, что у него никогда не будет имени, если только она сама не наречет его, и он хитростью вынудил мать дать ему имя. Она снова прокляла его и сказала, что никогда ему не найти жену – ни среди смертных, ни среди волшебного народа, и тогда он создал себе женщину из цветов…

Моргейна, все еще объятая видением, слушала, и ей казалось, что смуглое лицо Ланселета исполнено невыносимого страдания; а когда он запел о цветочной женщине Бладведд, взгляд его на миг прикипел к королеве. Но затем Ланселет повернулся к Элейне и любезно запел о волосах цветочной женщины, что были сделаны из прекрасных золотистых лилий, и о щеках из лепестков яблони, и об ее наряде, в котором смешались цветы летних лугов – синие, и темно-красные, и желтые…

Моргейна тихо слушала, подперев ноющую голову рукой. Потом Гавейн откуда-то добыл свирель – на таких играли в его краях, на севере, – и заиграл неистовую жалобную песню; печаль звучала в ней, и крики птиц над морем. Ланселет сел рядом с Моргейной и мягко коснулся ее руки.

– Тебе уже лучше, родственница?

– О, да – такое уже случалось прежде, – отозвалась Моргейна. – Я словно проваливаюсь в видение и вижу все вокруг через завесу теней.

– Мать говорила о чем-то подобном, – сказал Ланселет, и по короткой этой фразе Моргейна поняла, как измучили его скорбь и усталость; никогда прежде он не говорил с Моргейной, – да и вообще ни с кем, насколько она знала, – ни о своей матери, ни о годах, проведенных на Авалоне. – Кажется, она считала, что это как-то связано со Зрением. Однажды она сказала, что это похоже на то, будто тебя затянуло в волшебную страну, и теперь ты смотришь оттуда, будто ее пленник; но я не знаю, действительно ли ей случалось побывать в волшебной стране, или это просто такое выражение…

– Я сам сталкивался с чем-то в этом роде, – сказал Ланселет. – Случается иногда, что все вокруг словно расплывается и становится далеким и каким-то ненастоящим… и я не могу просто прикоснуться к окружающим вещам – сперва нужно преодолеть большое расстояние… возможно, это дает о себе знать та частичка крови волшебного народа, что течет в наших жилах… Он вздохнул и потер глаза.

– Помнишь, я дразнил тебя этим, когда ты была еще маленькой? Я звал тебя Моргейной Волшебницей, а ты злилась… Моргейна кивнула.

– Помню, родич, – сказала она. Даже сейчас, когда лицо Ланселета было исполнено усталости, когда на нем появились первые морщины, а кудри тронуло сединой, он все равно оставался для нее прекраснее и дороже всех прочих мужчин. Моргейна в сердцах отвела взгляд; так было и так должно быть – он любит ее как родственницу, и никак иначе.

И снова ей показалось, будто мир затянуло завесой теней; что бы она ни делала, это ничего не изменит. Окружающий мир был не более реален, чем королевство фэйри. Даже музыка доносилась словно бы откуда-то издалека – это Гавейн взялся за арфу и запел балладу, которую слышал от саксов, о чудовище, обитавшем в озере, и о герое, который спустился на дно озера и оторвал чудовищу лапу, а затем схватился с матерью чудовища в ее мерзком логове…

– Какая мрачная и страшная повесть, – едва слышно сказала Моргейна Ланселету. Тот улыбнулся и ответил:

– Таково большинство повествований саксов. Война, кровопролитие и герои, искусные в сражении, но безмозглые…

– Но теперь мы, кажется, заключили с ними мир, – заметила Моргейна.

– О, да на здоровье. Я готов уживаться с саксами, – но не с тем, что они называют музыкой… хотя, пожалуй, их истории довольно занимательны, особенно если слушать их долгим зимним вечером, у очага.

Он вздохнул и произнес почти неслышно:

– Впрочем, я, наверное, не гожусь для того, чтобы сидеть у очага…

– Тебе хотелось бы снова ринуться в битву? Ланселет покачал головой.

– Нет. Но мне надоела придворная жизнь.

Моргейна заметила, как его взгляд метнулся к Гвенвифар; королева сидела рядом с Артуром и, улыбаясь, слушала Гавейна. Ланселет снова вздохнул. Этот вздох словно бы вырвался из самых глубин его души.

– Ланселет, – произнесла Моргейна негромко, но настойчиво, – тебе следует уехать отсюда, или ты погибнешь.

– Да, погибну душой и телом, – отозвался Ланселет, уставившись в пол.

– О душе твоей мне ничего не ведомо – спроси об этом у священника…

– Как я могу?! – с неистовством воскликнул Ланселет и толкнул кулаком в пол, так что струны арфы негромко зазвенели. – Могу ли я поверить, что тот бог, о котором твердят христиане…

– Ты должен уехать, кузен. Попроси себе какое-нибудь славное поручение, как Гарет. Отправляйся сражаться с разбойниками, терзающими какой-нибудь край, или убивать драконов – что угодно, но ты должен уехать!

Моргейна заметила, как дернулся кадык Ланселета.

– А что же будет с ней?

– Хочешь – верь, хочешь – не верь, – тихо произнесла Моргейна, – но я тоже друг ей. Ты не думал о том, что у нее тоже есть душа, которую следует спасать?

– Ну, вот ты и дала мне совет, не хуже любого священника. Улыбка Ланселета была полна горечи.

– Не нужно быть священником, чтобы понять, когда двое мужчин – и женщина – оказываются в ловушке и не могут избавиться от былого, – сказала Моргейна. – Проще всего было бы обвинить во всем ее. Но я тоже знаю, что это такое: любить, когда не можешь…

Моргейна умолкла и отвела взгляд, чувствуя, как краска заливает ее лицо; она вовсе не собиралась так откровенничать. Баллада закончилась, и Гавейн передал арфу дальше со словами:

– После столь мрачной повести нужно что-нибудь повеселее – может, песню о любви. Но это я оставляю любезному Ланселету…

– Я слишком долго просидел при дворе, распевая песни о любви, – сказал Ланселет, поднимаясь и поворачиваясь к Артуру. – Теперь, когда ты вернулся, мой лорд, и можешь присмотреть за всем сам, я прошу отослать меня от двора с каким-нибудь поручением.

Артур улыбнулся другу.

– Ты хочешь так быстро покинуть нас? Если ты так рвешься в путь, я не смогу тебя удержать. Но куда же ты отправишься?

«Пелинор и его дракон». Моргейна – глаза ее были опущены, и сквозь ресницы ей виделся трепет пламени, – сформировала в сознании эти слова и изо всех сил попыталась передать их Артуру.

– Я думал выступить против какого-нибудь дракона… Глаза Артура сверкнули лукавством.

– Тогда было бы неплохо положить конец дракону Пелинора. Истории о нем множатся с каждым днем, и люди теперь просто боятся ездить в те края! Гвенвифар говорила, что Элейна попросила отпустить ее навестить отца. Ты можешь сопроводить даму домой. И я велю тебе не возвращаться, пока дракон Пелинора не будет мертв.

– Увы! – со смехом воскликнул Ланселет. – Неужто ты желаешь навеки удалить меня от твоего двора? Как я могу убить вымышленного дракона?

Артур рассмеялся.

– Возможно, друг мой, это худший из всех драконов! Ну что ж, я приказываю тебе покончить с этим драконом – даже если для этого тебе придется сочинить балладу, осмеивающую все истории о нем!

Элейна, поднявшись со своего места, склонилась перед королем в поклоне.

– Прошу прощения, мой лорд, – позвольте мне пригласить к себе в гости леди Моргейну.

Моргейна сказала, не глядя на Ланселета:

– Я с радостью съездила бы с Элейной, брат мой, если твоя госпожа сможет обойтись без меня. Там растут травы, о которых мне мало что известно, я и хотела бы побеседовать о них с местными женщинами. Это пригодится мне для врачевания и чар.

– Ну что ж, – сказал Артур, – можешь ехать, если тебе того хочется. Но без тебя все здесь сделается унылым.

Он мягко улыбнулся Ланселету – так умел улыбаться лишь он один.

– Мой двор опустеет без лучшего из моих рыцарей. Но я не стану удерживать тебя здесь против твоей воли, равно как и моя королева.

«А вот в этом я не уверена», – подумала Моргейна, наблюдая, как Гвенвифар пытается сохранить невозмутимый вид. Артур вернулся после долгого отсутствия и жаждал воссоединиться с женой. Как же поступит Гвенвифар? Честно признается, что любит другого, или смиренно ляжет с ним в одну постель и притворится, будто все осталось по-прежнему?

На краткий, странный миг Моргейне показалось, что она – тень Гвенвифар. «Наши судьбы переплетены…» Она, Моргейна, обладала Артуром и родила ему сына, что так жаждала сделать Гвенвифар; а Гвенвифар получила любовь Ланселета, ради которой Моргейна готова была отдать душу… «Это вполне в духе бога христиан – учинить такую путаницу; он не любит любовников… Или, может, это Богиня так жестоко подшутила над нами?»

Гвенвифар подозвала Моргейну к себе.

– Ты кажешься больной, сестра. Тебе по-прежнему нехорошо?

Моргейна кивнула.

– Я немного устала. Пожалуй, я скоро уйду отдыхать.

– А завтра, – сказала Гвенвифар, – вы с Элейной заберете у нас Ланселета.

Это было сказано весело, словно бы в шутку, но Моргейне показалось, будто она заглянула в самую душу Гвенвифар – и там, как и в ее собственной душе, сражались гнев и отчаянье.

"О, Богиня сплела наши судьбы – кто может бороться с ее волей?…"

Но Моргейна твердо решила, что не позволит отчаянью Гвенвифар разжалобить ее, и сказала:

– Что же это за паладин королевы, если он не ищет сражений с противником, достойным его? Неужели ты хочешь, сестра, чтобы он сидел при дворе и не искал славы?

– Никто из нас этого не хочет, – сказал Артур, становясь рядом с Гвенвифар и обнимая ее за талию. – Ведь именно благодаря рвению моего друга я, вернувшись, нашел свою королеву целой и невредимой. Спокойной ночи, сестра.

Моргейна осталась стоять и смотреть, как они уходят. Мгновение спустя она почувствовала у себя на плече руку Ланселета. Он не сказал ни слова – лишь безмолвно глядел вслед Артуру и Гвенвифар. И Моргейна, тоже хранившая молчание, поняла, что стоит ей сделать один-единственный шаг, и этой ночью Ланселет будет с ней. Он в отчаянии – ведь женщина, которую он любит, вернулась к мужу, а ее муж так дорог ему, что он не в силах и пальцем шевельнуть, чтобы отбить ее, – и он бросится к Моргейне, если только она его поманит.

Она мягко сняла руку Ланселета со своего плеча.

– Я устала, родич. Я тоже отправляюсь спать. Доброй тебе ночи. Будь благословен. – И, осознавая иронию своих слов, добавила: – Спокойного тебе сна, – прекрасно осознавая, что этой ночью Ланселету не суждено уснуть спокойно. Что ж, тем лучше для ее плана.

Но и сама она почти всю ночь пролежала без сна, горько сожалея о своей предусмотрительности. Гордость постель не согреет, безрадостно подумала Моргейна.