Глава 2
«Все пути человека чисты в его глазах, но Господь взвешивает души»
Книга притчей Соломоновых (16:2)
Как же так получается, что путь нарушения законов, хоть и тернистый, но прямой и угоден Господу, а путь следования закону свободен от терний, но… так извилист, что не получается по нему идти.
А ведь шел же двадцать восемь лет. Не сбивался, не сворачивал, не задумывался.
Не знал потерь.
Хорошо, что месть за Джереми свершится теперь сама. Выстрел сделан, цель обречена, а присутствие стрелка уже не обязательно. Если бы от него все еще что-нибудь зависело, девочке пришлось бы умереть. Сколько мирян уже принесено в жертву мести?
Четырнадцать. Анна могла бы стать пятнадцатой. Ей повезло.
Март, выполняя приказ, сидел в келье. Но стоило Лукасу переступить комингс шлюза, защищающего подходы к кабинету архимандрита, тут же вышел на связь:
— Какие будут приказания?
Ведь не спросишь же прямо, как прошли переговоры. Не та тема, которую можно обсуждать в монастыре, не позаботившись о защите от прослушивания.
Никаких секретов от братьев? Ну-ну.
Как дошли до жизни такой?
Лукас улыбнулся:
— Двигай ко мне, рыцарь. Встретимся у ЦУП.
Он все еще был командиром «Бальмунга», все еще имел право доступа в любую точку монастыря, начиная с центра управления полетами и заканчивая конструкторскими бюро на скрытом в недрах «Зигфрида» заводе. Руководитель полетов, отец Андрей, был на месте, и был занят, разруливая какую-то аварийную ситуацию. Увидев Лукаса, он передал дела заместителю, встал поздороваться:
— Вернулся, Аристо! Рад видеть, рад. Жаль, что ненадолго. Сколько там у тебя… восемьдесят минут до вылета?
Отец Андрей действительно рад был повидаться, но мысли его явно оставались с запросившими помощи пилотами. Идеальная ситуация. Даже усилий особых прилагать не придется:
— «Танриверди» стартует через десять минут, — сказал Лукас. — Я запрошу разрешение, и ты мне его дашь. Это очень важно, Андрей. Очень.
— Десять минут? — отец Андрей хмыкнул. — Ладно, надо так надо. Тебе виднее.
Лукас молча кивнул. Ему, действительно, было виднее.
На выходе из центра, его перехватил Март. Пошел рядом, не задавая вопросов. От ЦУП до стыковочного шлюза с «Танриверди» идти и идти, тут не до разговоров.
Лукас заговорил только во дворе.
— Формально, мы ничего не нарушаем. Мы все еще пилоты этой танги, и в критических ситуациях, при отсутствии на борту капитана имеем право сами принимать решения. Я имею право. Я решение принял. Ты выполняешь приказ. Это всё.
Март кивнул. Глядя на открывающийся шлюз, спохватился и громко добавил:
— Во имя Божье, отец Лукас!
И уже на «Танриверди», по пути к рубке, хмыкнул:
— Отмазываешь?
— Нахватался в Рое гадостей. Что за лексикон? Андре было бы за тебя стыдно.
— Так от него же и нахватался.
Стартовали в аварийном режиме.
Запрос в ЦУП. Незамедлительно полученное разрешение на вылет. Март по громкой связи приказал «всем пассажирам» занять места на ложементах и пристегнуться.
— Я продублировал, — он тронул пальцем висок, — она поняла. Выполняет.
— Ладно. С Богом.
Танга будто отпрыгнула от монастыря. Можно быстрее, но незачем подвергать пассажирку слишком сильным перегрузкам. Набирая скорость, «Танриверди» уходила на предписанное для прыжка расстояние. В «подвал» они ворвались на полной скорости, распугивая демонов, понеслись по самому краю допустимой для мирян глубины.
На ручном управлении.
Пока — на ручном. Курс еще не задан. Ни для танги не задан, ни для них двоих…
Троих. Но втроем они ненадолго.
— Подойдет любая из новоосвоенных планет. Отдадим девчонку ордену Ишэнов или Апостолам, кто первый подвернется. Убогие — это их забота.
— Орден Ишэнов?
— Не слышал? А еще псионик! — Лукас сосредоточился на короткой молитве о ниспослании здравой мысли, и выбрал планету наугад. — Ишэны занимаются неизлечимыми болезнями. Телепатия — это болезнь. Неизлечимая. Официально орден Ишэнов курирует дома призрения для заболевших священников и монахов. — Он запустил расчет курса. Вместе с креслом развернулся к Марту. — Неофициально они обеспечивают убежище всем больным, кроме бойцов Капеллы. Никогда не мог понять, от кого же церковь прячет телепатов, если сами телепаты уверены, что именно церковь их и убивает. А ответ был на поверхности.
— Так они, что… — Март подался вперед, — они знали?! Про аристократов?
— Главы старших орденов. Да.
— И ничего?
— Да до убыра всего, — злиться на Марта нельзя, ни на кого злиться нельзя. Но рядом с Мартом можно вздохнуть чуть свободнее. — Они многое сделали. Все, что могли. Резервации, вот. Прятали. Это мы преступники, нас всего двое, кто нам запретит? Потом снимут головы, и проблемы нет. А церкви закон нарушать нельзя.
— Тебе тоже.
— Я уже сказал, формально, мы ничего не нарушаем. Пожалуйста, не забывай об этом. Можешь, что угодно забыть, хоть собственное имя, но об этом помни.
— Лукас…
— Ну?
Март положил руку ему на запястье:
— То, что я всего лишь выполняю приказ, уже внесено в дело — на «Зигфриде» осталась запись. Не беспокойся об этом.
«Как будто тебе не о чем больше беспокоиться!»
Этого Март вслух не сказал. Но, к сожалению, все-таки, подумал.
Навигатор доложил о завершении расчетов. Лукас подтвердил выбранный курс. Цель — планета Сосфен. Двести шестьдесят четыре часа полета в «подвале». Рукой подать до того Сосфена.
— Все завязано на тебя, да? — вновь заговорил Март. — Не только свобода аристократов, но и жизни телепатов-детей. Церкви было на кого надеяться, она могла позволить себе выжидать, поэтому не предпринимала ничего решительного. Рано или поздно ты должен был все изменить.
— Естественно и мирно, — Лукас произнес это и прислушался к ощущениям.
Нет. Повторенные Мартом, доводы отца не стали убедительнее. Они были верны, логичны, разумны. Даже милосердны. В широком смысле. Обещали спасти многие жизни в обмен на одну. Сейчас и Лукас, и Март губили эти жизни, спасая одну больную девочку. Но жизни мирян нельзя взвешивать, оценивать и менять. Для размена годятся только священники. В идеале — рыцари.
Получается, что ситуация идеальна. Ну, и бред.
— Давно они знают?
— Лет тридцать. Думаю, и это тоже как-то связано со мной.
— Все в Империи как-то связано с тобой. — Март встретил его взгляд, покачал головой и улыбнулся: — это я так… озвучиваю ощущения. Что-то завязывается или… не знаю, как будто, знаешь, пространство, где правила не действуют. Вокруг тебя, из-за тебя. Правил нет, опереться не на что. Остается идти за тобой. Кстати, вот… — он выставил прямо на пульт две серебряные фляжки. — Наши боевые двести. Я свою забрал, и твою — из кельи. Думаю, за этот вылет нам коньяка уже не нальют.
— Даже и не знаю, кто, в итоге, повлиял на тебя сильнее, Андре или, все-таки, Дэвид.
— Ты.
— Не припомню, чтоб я тырил коньяк из монастыря.
— А как учил меня вскрывать винный погреб, помнишь? А как отмычку подарил? А как…
— Лучше выпьем. — Лукас забрал ближнюю фляжку. — А потом ты снова свяжешься с девушкой, и изложишь ей план действий. И вот что, Март, выпускать ее из каюты я запрещаю.
* * *
Скоро тридцать лет, как миновало то время. Время, когда хотелось просто спрятать его за неприступными монастырскими стенами, оградить от пересудов, вырастить не рыцаря — отшельника. Это решило бы множество проблем. Не пришлось бы постоянно переживать из-за вспышек его ярости, из-за агрессивности, контролировать которую казалось невозможным. Не пришлось бы постоянно бояться за его жизнь. Невозможную жизнь, потому что таких как он убивают, и это даже не называется убийством. Просто выбраковка.
Спрятать. И рано или поздно о нем забудут. Пусть центром его жизни станет монастырская библиотека, черные на белом строки сутр, пусть единственными друзьями будут книги. Это возможно. Аристократы, даже фон Нарбэ, созданы не только для войны.
Самый простой путь, самый заманчивый. И, как любой простой, заманчивый путь, он, конечно же, вел в Эхес Ур. Монашествующий отшельник? Не нужно много воображения, чтоб представить, чем станет аристократ-книжник, на что способен человек с таким интеллектом и скоростью обработки информации, если научить его думать.
Нет. Пусть уж лучше летает.
Растить его, воспитывать было невероятно сложно. Веди себя хорошо, мальчик, веди себя хорошо. Не позволяй себе сердиться. Не позволяй себе радоваться. Не позволяй себе чувствовать.
Иначе они заберут тебя, они убьют тебя. Стоит тебе хоть раз дать волю чувствам, они убьют тебя.
Его нельзя было пугать. Никого нельзя воспитать через страх, да и невозможно, учить ребенка бояться тех, кто правит Империей. Пастыри из ордена Скрижалей, специалисты по психологии аристократов из ордена Всевидящих Очей и сам отец Александр — все учили Лукаса не страху людей, но страху Божьему. Только Бога должен был бояться Лукас фон Нарбэ, единственный в Империи свободный аристократ, доказательство того, что и аристократы могут жить как люди.
Успехи были несомненны. В том возрасте, в котором дети аристократов понимают в качестве доводов только порку, карцер и голод, направляют все силы и возможности на нарушение правил и запретов, ломают все, что ломается, а бывает, что и калечат воспитателей, Лукас уже казался идеальным ребенком. Был воплощенным послушанием и терпением. Не походил на аристократа. И не походил на человека. Человеческие дети не бывают такими неестественно спокойными, будто вместо сердца у них кусок льда, а души и нет вовсе.
Глядя на него, ко всему равнодушного, замерзшего изнутри, отец Александр спрашивал себя, что же делает с приемышем: учит или калечит?
Другого пути, однако, все равно не было.
Когда Лукасу исполнилось семь, из Столицы пришла настоятельная рекомендация отдать его в школу. Обычную школу, где учились обычные дети. Любую — на выбор. Отец Александр выбрал интернат на станции Кинчу. Никаких планет, это было решено именно тогда. Оставалась надежда, что в условиях станции, хоть немного привычных, похожих на монастырские набором правил техники безопасности, Лукас сможет… выжить.
Поддаться эмоциям означало для него смерть. Он это знал. Но поверить в то, что он справится, не получалось. Мальчику было семь лет. И он так отличался от других детей, что школа должна была стать для него преддверием Эхес Ур. Дети жестоки к тем, кто на них не похож, это естественно, такими их создал Бог. А Лукаса создали люди, и его жестокость, если верить описаниям детства обычных аристократов, должна была превосходить воображение.
Веди себя хорошо, мальчик…
На Кинчу за Лукасом присматривали пастырь-исповедник и двое церцетариев из псионического дивисио. Тогда они еще не занимались «борьбой с пси-преступлениями», Преступников среди псиоников было нисколько не меньше, чем среди обычных людей, но Капеллы еще не существовало, и не было терроризма, и понятие «псионическое преступление» никто еще не придумал. Тогда сотрудники этого дивисио искали нелегальных псиоников, и, по обстоятельствам, либо проводили воспитательную работу, либо арестовывали. Либо убивали.
Церцетарии, курировавшие Лукаса, должны были, если понадобится, обезвредить его, и ждать распоряжений. Пастырь должен был следить за малейшим отклонением в эмоциональном фоне. А сам Лукас должен был позаботиться о том, чтобы ни пастырю, ни церцетариям не нашлось работы.
И им не нашлось работы.
Когда через полгода отец Александр прилетел на Кинчу, Лукас спросил его: «вы можете забрать меня отсюда?». И, услышав, что должен остаться, кивнул: «ладно». Как всегда равнодушный голос, равнодушный взгляд.
— Тебе не нравится здесь?
— Нет. Мне скучно.
Конечно, ему было скучно. Обычная система обучения не подходила аристократу, усваивавшему информацию быстрее и в большем объеме, чем люди.
— Но здесь большая библиотека, — добавил Лукас. — И дун-яриф всегда доступен.
В монастыре он довольствовался лод-ярифом, внутренней сетью, и редкие выходы в сеть глобальную, со станций во время стоянок, были как подарок. А со школьных терминалов Кинчу можно было зайти можно было зайти на любой ресурс, не имеющий ограничения по возрасту, хватило бы только терпения — для связи с другими системами требовалось несколько суток.
— Много читаешь?
— Да.
Отец Александр, с тоской понял, что не знает, как и о чем говорить с этим ребенком. С собственным сыном, который показался чужим, хотя почти не изменился за полгода. Неужели он всегда был таким? А, может дело в других детях, которых предостаточно попалось на глаза, пока классная наставница, сахе Ундлиг, показывала ему интернат, рассказывала, как тут живут и учатся. Эти, другие, дети, они были шумными, подвижными, очень яркими, они громко кричали, громко смеялись, громко спорили, с полной отдачей проживали каждую секунду.
А контрастом — вот он, темнокожий ангелок. Никогда не повышает голос. Никогда не смеется. Разве это возможно — ребенок, который никогда не смеется, и никогда не плачет?
«Очень замкнутый мальчик, — так сказала сахе Ундлиг. — Очень талантливый, прекрасно учится, но… отец Александр, Лукас молчит, всегда молчит, говорит, только если ему задают вопросы. И он так и не нашел друзей. Дети его не приняли. Сначала даже обижали. Все есть в его личном деле. И я отправляла вам отчеты. Сейчас его просто сторонятся. А он молчал и молчит. Всегда. — Она вздохнула. — Я учу детей уже шестьдесят лет, я люблю их и понимаю, но я не могу понять, о чем молчит ваш мальчик. Отец Александр?»
«Он молится».
«Но ведь не все же время?!»
«Все время».
Наставница взглянула на него укоризненно. Почти обвиняюще.
«Пока Лукас жил в монастыре, вам следовало бы объяснить ему, что кроме молитв и чтения книг в жизни есть и другие занятия. Теперь на это потребуется гораздо больше времени».
Она не спросила, о чем он молится. О чем молчит спросила, и решила, что этого достаточно. Впрочем, отец Александр все равно бы не ответил. Незачем сахе Ундлиг знать, что его сын всегда, постоянно, молит Господа о том, чтоб тот лишил его способности чувствовать.
Дома он любой книге предпочитал авиа-тренажеры, а когда выгоняли из тренажерного кресла, отправлялся отнюдь не в библиотеку. Несся в спортзал, или в бассейн, или в денники — помогать техникам. За книжки, альбом для рисования, пластилин или еще какое, не требующее повышенной активности занятие брался лишь незадолго до отбоя. Спокойный мальчик, ненормально спокойный, необщительный, но подвижный и любопытный, как бельчонок.
А сейчас не двигается, даже, как будто, не моргает. Смотрит вниз. Глаз не видно под ресницами. Дышит ли?
— Сахе Ундлиг сказала, что тебя обижали.
— Нет.
— Она ошиблась?
— Да.
— Как же так вышло?
Поднял взгляд. Обдал холодом:
— Здесь никто не может меня обидеть.
— О. — Только и сказал отец Александр, окончательно растерявшись.
И Лукас сжалился. Объяснил:
— Меня сделали, чтобы защищать их, а не чтобы обращать на них внимание.
Что сказать на это, отец Александр так и не нашелся.
Они хотели вырастить человека, растили свободного от импринтинга аристократа, а что за семь лет выросло? Думали, что мальчик терпит, стиснув зубы, терзается своей непохожестью на других, а что оказалось? Да он просто-напросто не замечал ни других детей, ни наставницы, ни перешептывающегося за его спиной обслуживающего персонала. Вообще не замечал мирян. Так воспитали. Так научили. Агрессивность аристократов, столько лет не находя выхода, переродилась в запредельное высокомерие.
Еще через полгода было решено, что Лукас фон Нарбэ способен сосуществовать с людьми и адаптироваться в социуме, и ему позволили вернуться в монастырь. Что ж, по крайней мере, за год жизни на Кинчу он полюбил чтение.
Двадцать лет прошло. Многое с тех пор изменилось. А вот это осталось. Лукас защищает мирян. Защищает их души, для любого нуждающегося находя слова утешения и спасения; защищает тела, ведя бескомпромиссную войну с пиратами. Если понадобится, он умрет, защищая мирянина, но попытайся этот мирянин заговорить с ним не по делу — выморозит до костного мозга одним лишь взглядом. И, все-таки, главное здесь — готовность защищать. Никогда не думали, что и ее тоже нужно подавить, как подавляли эмоции. Да, если уж на то пошло, именно за счет нее эмоции и подавлялись. С самого детства все устремления Лукаса были направлены на то, чтобы как можно лучше делать то, ради чего он был создан. Две задачи: защищать мирян, и, защищая их, доказать, что аристократы заслужили свободу. Две цели, достаточно важных и всеобъемлющих, чтоб ради их достижения всегда держать себя в нечеловечески жестких рамках.
Одна из целей была следствием другой. Теперь они друг другу противоречат. Лукас сделал выбор, не колеблясь, но неужели он не понимает, что спасая одного человека, обрек на смерть многих?
Неужели его все еще ведет Господь? Увы, эта мысль слишком хороша, чтобы оказаться правдой.
* * *
«Свободных кают целая куча, а вы все равно живете в одной. Странные вы».
«Нам не тесно. Мы и так почти не видимся — дел слишком много».
С Аней иногда бывало сложно. Они переставали друг друга понимать. Тогда Март как бы включал в себе мирянина — он же был мирянином целых семнадцать лет, — и пытался поставить себя на ее место. С поправкой, конечно, на то, что он никогда не был пятнадцатилетней школьницей. Ну, так, с другой стороны, школьницу-телепата понять, все-таки, проще, чем школьницу обычную. Этих, если честно-то, вообще никто не поймет, кроме других таких же.
Она спрашивала про Лукаса. Много. Ясно почему. Во-первых, никак не могла поверить, что это тот самый Лукас фон Нарбэ, во-вторых, не могла понять, чего же от него ожидать. С одной стороны, вроде, спасает. А с другой, так же, как и церцетарии, держит запертой в каюте. И с ним ни разу не удалось связаться. Аня вообще не могла его найти, не чувствовала на корабле. Вот и боялась, не доверяла, недоумевала.
Задавала вопросы.
Март объяснял, как умел, что все делается для ее безопасности. Именно ее безопасность требует ограничения пси-способностей. Лукас никогда, ни при каких условиях не причинит зла мирянину. Но миряне в этих слоях «подвала», когда к кораблю пытаются прорваться демоны, могут вести себя странно. И кто знает, каких странностей ожидать от телепатки, едва начавшей осваивать свой талант?
И кто знает, как отреагирует Лукас на ее неадекватное поведение? Священник-то он священник, но в «подвале» инстинкты дают о себе знать особенно сильно. А инстинкты у Лукаса — аристократские.
А однажды как-то так получилось, он и сам не заметил, они перестали говорить о Лукасе, и заговорили об Андре. Такие они, телепаты. Если собеседник не закрывается, не боится, быстро учатся его мысли в нужном направлении строить. Март, правда, в отличие от Ани, был в таких делах не новичок. Как тема сменилась, прохлопал, конечно — после вахты был, устал малость — но довольно быстро сообразил, что к чему. Спорить и совсем закрываться он не стал, просто канал контакта сузил. Об Андре он даже с Лукасом не особо говорил, сам еще понять не мог, надо ли. У него Лукас и Андре были в ассоциативной связке. Он в одном какое-то время пытался увидеть другого — неосознанно, конечно, пытался, но все равно глупо это было. То, что в Андре не нужно искать Лукаса, а можно просто любить его самого, Март понял до конца, наверное, только в цитадели. И до сих пор не знал, что с этим пониманием делать.
Когда ты сходишься с кем-то… с тем, кто убивает таких как ты… наверное нормально, объяснять это себе тем, что сходишься не с ним, а с образом, который для себя придумал.
Лукас сказал: «он может дать то, чего я не могу». Лукас знал. И Андре тоже. Они с самого начала все знали.
Да в плазму все это! С одного раза ничему не научился? Три года назад на Лукаса смотрел, как на главного врага всех псиоников. Потом — на Андре, как на главного врага Лукаса. А теперь вообще запутался. Но уж точно с такими вопросами, да и с ответами, когда они появятся, надо будет, набравшись смелости, идти к командиру, а не к девочке-школьнице, которой, вообще, кроме как в теории о любви знать не положено.
На разных планетах правила разные. Аня была родом с Гемала, там «возраст согласия» начинался с семнадцати. А вот возраст чтения романов о рыцарях-пилотах нижней границы, кажется, не имел. Ни на одной из планет.
* * *
Из «подвала» выходили над самой планетой. Техника безопасности запрещала такие выходы категорически. В первые мгновения перехода системы наблюдения работают с запозданием, интервал запоздания зависит от глубины прыжка, а Лукас на малых глубинах не летает. Корабль выныривает из «подвала» слепой, глухой, без осязания. Если все это происходит близко к поверхности — впилиться в планету проще простого.
Полагаться можно только на интуицию и ручное управление.
Лукас решил, что это меньший риск, чем выходить где-нибудь на орбите. Там «Танриверди» мог подстерегать кто угодно от пиратов — они нередко крутились возле осваиваемых планет — до своих же братьев-священников. Правда, за все время пути не пришло ни одного приказа вернуться в монастырь, или сдаться какому-нибудь юкару, патрулирующему этот сектор пространства. То ли отец Александр снова их покрывал — хотя, лха его знает, что он мог сделать в этой ситуации, вроде как, ничего тут было не сделать — то ли дуфунг неисправен, и не принимает сообщений.
— Выпустишь Анну сразу, как только закончим посадку.
Интуиция и ручное управление. Да он всю жизнь так летает. Март взмок, сердце чуть из горла не выпрыгивало от переживаний, а Лукас вел корабль как по ровному. Еще и думать умудрялся на посторонние темы:
— Каюта на сигнализации. Взвоет громко, так что будь готов, и девушку предупреди.
— Не взвоет, — сказал Март. — Я код подобрал.
— Когда успел? — Лукас глянул искоса из-под выгнутой брови.
Но ему было не до того, чтоб настаивать на ответе. Началась посадка. А Март задумался, когда же он, действительно, успел подобрать пароль. Но задумался уже разблокируя замок специальной каюты. И найти ответ не успел: Аня вылетела ему навстречу, повисла на шее, осыпала поцелуями…
Март понял, что уже видел ее. Он уже не раз открывал эту каюту. Но когда?.. почему?..
— Спи, Март, спи, — Аня не дала ему упасть, аккуратно усадила на палубу, спиной к переборке. — Извини, что так вышло. Ты хороший. Вы оба…
Не договорив, она выпрямилась, обернулась, глядя в коридор.
У Марта слипались глаза, двинуться он не мог, но мучительным усилием не позволял себе заснуть. Не сейчас…
В коридоре, прямо перед телепаткой, стоял Лукас.
Командир.
Это было… Марту, засыпающему, так показалось — не два человека друг против друга. Две силы. Неостановимая мощь, и непреодолимое препятствие. Как в той странной загадке. Что будет… если две равных силы… если столкнутся. Что будет?
Но Аня заговорила. И ее голос разрушил наваждение:
— Отец Лукас, — сказала она, — пожалуйста, отец Лукас. Я ничего не сделала. Я не преступница. Правда.
Март провалился в сон, и уже не видел, как Лукас отошел в сторону, пропуская девчонку по коридору к входному шлюзу.
* * *
«Танриверди» опустилась на поверхность на крошечном, безопасном космодроме Ишэнов. Шлюз не был заблокирован, Анна Миклашевская вышла на планету, под небо, под солнце. А сразу у трапа ее встретили двое рабов отца. Мертвые телепаты, связь с которыми она установила сразу, как только Март в первый раз выпустил ее из каюты.
Они все подготовили. Корабль. Команду. Надежное убежище дома, в Баронствах. Хоть и мертвые, а, все-таки, не бездушные, они любили ее больше, чем ее отца. Любили, как большие, спокойные, верные собаки.
После уничтожения цитадели выжили немногие. Только те, кто был за пределами Баронств. Но и этих оказалось достаточно, чтобы спасти хозяйку. Чтобы помочь ей вернуться.
— Нет, — сказала Анна вслух, и взяла своих телохранителей за руки, — нет ребята, знаете что? Спасли меня, все-таки, не вы, а Аристо и его ведомый. Разве не странно?
Впрочем, на застывшую с открытым люком, безмолвную «Танриверди» она ни разу больше не обернулась.
* * *
Март проснулся уже в каюте, и с минуту приходил в себя. Без мыслей, без эмоций, смотрел на Лукаса, замершего в глубокой медитации. «Танриверди» шла через «подвал». Совсем неглубоко, почти под самой поверхностью.
Лукас закончил молиться, а Март вспомнил все, что случилось. И от стыда зажмурился:
— Что ж я сделал-то?!
— То, что должен был, — отозвался командир, поднимаясь с колен. Сел рядом с ним на койку. — Она тебя обманула потому, что жить хотела, а не потому, что преступница.
— Кто она?
— Не знаю. Ребенок.
— Лукас, она очень… о-ох…
Март попытался сесть, и снова зажмурился, пережидая приступ головокружения. Лукас придержал его за плечи:
— Не так резко. Она тебя сильно приложила.
— Десять дней под контролем, — Март приоткрыл один глаз. Вроде полегчало. — А я думал, что все про телепатов знаю. Она ненормально сильная, будто ее стероидами накачали. Какими-нибудь… не знаю. Пси-стероиды бывают?
— Очень сильная, — повторил Лукас.
И Март вспомнил, будто снова увидел, ту, последнюю перед провалом в сон картинку: две нечеловеческие силы, готовые столкнуться в узком коридоре «Танриверди».
Лукас мог задержать ее. Но не стал.
— На Сосфене ее ждали люди и корабль, — командир вернул к реальности. — Анна — не простая мирянка, Март, но это не имеет значения. Простая или нет, она все равно мирянка, и все равно ребенок. И она действительно не совершила никаких преступлений, если не считать пси-воздействия на рыцаря Десницы. Думаю, это ты ей простишь?
— А я думаю, что эти аргументы не убедят трибунал.
В ответ лишь улыбка.
Лукас прав. Снова. И плевать ему на трибунал. Если долг расходится с государственными интересами, значит надо идти против государственных интересов. В этом и есть отличие священников от аристократов.
Церковь — совесть Империи.
Но вспомнят ли об этом, когда будут решать их судьбу?
