Джон Норман
Мародеры Гора
Глава 1. ЗАЛ
Я сижу совсем один в огромном темном зале. В капитанском кресле.
Меня окружают стены, построенные из каменных блоков толщиной в пять футов. Длинный массивный стол, около которого я устроился, стоит на выложенном плитками полу. Сейчас стол пуст и окутан мраком. Его больше не накрывают праздничными скатертями в желто-красную клетку, сотканными в далеком Торе; никто не ставит на него тарелки, сделанные искусными мастерами из серебра, что добыли в рудниках Тарны, и великолепные золотые кубки, рожденные талантливыми руками жителей роскошной Тарии, Ара Юга. Прошло много времени с тех пор, как я в последний раз пробовал огненную пагу, что настаивают на плодах полей Са-Тарны, к северу от Воска. Даже чудесные вина из виноградников Ара теперь кажутся мне кислыми.
Я поднимаю голову и смотрю в узкие отверстия в стене по правую руку. Сквозь них я вижу звезды Гора, сияющие на черном, как смола, небе.
В зале темно. Железные кольца в стене, где раньше, разбрызгивая искры, весело пылали смоляные факелы, теперь пусты. Меня окутывает звенящая тишина. Не льются звуки музыки; нет рядом моих сотрапезников, которые, весело хохоча, пьют вино; на широких плитах, освещенных факелами, не танцуют босые рабыни в алых шелковых одеяниях, в ошейниках и с колокольчиками на запястьях и щиколотках.
Зал огромен, пуст и безмолвен. Я сижу в полнейшем одиночестве.
Очень редко приказываю я перенести мое кресло отсюда куда-нибудь в другое место и провожу здесь очень много времени.
Неожиданно я услышал приближающиеся шаги, но даже не повернул голову. Потому что испытывал боль, когда делал это.
— Капитан!
В синем платье и сандалиях пришла Лума, управляющая большинством дел моего громадного торгового дома. У нее прямые светлые волосы, которые она завязала голубой, выкрашенной кровью сорпа из Воска, шерстяной лентой, привезенной, скорее всего, из пограничного Гурта. Лума — тощая, непривлекательная девушка, с прекрасными синими глазами — превосходный управляющий, ведет счета умело, аккуратно и четко, у нее всегда все в полном порядке. Когда-то Лума была жалкой рабыней в пага-таверне. Я спас ее от капитана Сурбуса, который купил девушку, чтобы убить, поскольку она не сумела доставить ему удовольствие в одном из альковов таверны. Капитан намеревался бросить ее, предварительно связав, в канал, где невольница стала бы добычей проворных кровожадных уртов с гладкими шелковистыми телами. Я нанес Сурбусу смертельный удар, но, прежде чем он умер, по просьбе девушки, сердце которой переполняла жалость к мерзавцу, я вытащил его на крышу таверны, чтобы он смог в последний раз посмотреть на море. Сурбус был пиратом и головорезом, но ему повезло: он умер от меча, о чем мог только мечтать, и в результате получил возможность проститься с сияющими водами Тассы; это называется «смертью крови и моря». Нет, этот человек умирал счастливым. Никто из жителей Порт-Кара не хотел бы уйти в мир иной из своей постели, став слабым и беспомощным, превратившись в жалкую жертву крошечных, невидимых врагов, которые медленно отнимают жизнь. Дни этих людей наполнены насилием, и они мечтают о соответствующем конце. Покинуть мир от удара меча считается честью и правом тех, кто живет по его закону.
— Капитан, — сказала женщина, встав немного у меня за спиной, сбоку от кресла.
После смерти Сурбуса Лума стала моей. Я получил ее, завоевав своим мечом. Естественно, она ничего иного и не ожидала — я надел на нее ошейник и оставил рабыней. К моему великому изумлению, по закону Порт-Кара, корабли, владения и движимое имущество Сурбуса перешли ко мне, поскольку прежний владелец расстался с жизнью в честном поединке и ему даровали право «смерти крови и моря»; его люди готовы были выполнять мои приказы, и я мог командовать его кораблями; этот зал, принадлежавший раньше ему, стал моим, как и все его богатства. И рабы тоже. Вот так я превратился в капитана из Порт-Кара, самого роскошного порта блистающей Тассы.
— Я принесла вам счета на проверку, — сказала Лума.
Она больше не носила ошейника. После победы 25 се'кара, одержанной над флотилиями Тироса и Коса, я ее освободил. Девушка много сделала для приумножения моего богатства. Став свободной, Лума получала за свою работу деньги, хотя и гораздо меньше, чем стоили ее услуги в действительности. Я это хорошо знал. Мало кто так умело справлялся с весьма сложными проблемами управления имуществом, как эта умненькая, совершенно непривлекательная девушка с блестящими способностями. Другие капитаны и купцы заметили, что мое состояние непрестанно растет, и, прекрасно понимая, сколько для этого требуется умения, предлагали Луме солидные суммы за то, чтобы она перешла работать к ним. Однако она всем отказывала. Думаю, причина заключалась в том, что ей нравились свобода, доверие и власть, которыми я ее наделил. А может быть, она просто полюбила дом Боска.
— Я не хочу смотреть счета, — сказал я ей.
— Из Скагнара прибыли «Венна» и «Тела», — сообщила Лума, — их трюмы до отказа заполнены мехом морского слина. По моим сведениям, самые высокие цены за него сейчас дают в Асперише.
— Отлично, — ответил я, — дай ребятам немного от дохнуть — скажем, восемь дней, а затем пусть груз переправят на один из моих торговых кораблей, тот, что побыстрее остальных, и доставят в Аспериш. «Венна» и «Тела» пойдут в качестве конвоя.
— Хорошо, капитан, — кивнула Лума.
— А теперь уходи, — велел я. — Не хочу смотреть ни на какие счета.
— Хорошо, капитан. — У двери она остановилась и спросила: — Капитан не желает что-нибудь поесть или выпить?
— Нет, — ответил я.
— Турнок, — продолжала Лума, — был бы очень рад, если бы вы согласились поиграть с ним в каиссу.
Я улыбнулся. Желтоволосый великан Турнок, рожденный в крестьянской хижине, великолепный лучник, хотел бы поиграть со мной в каиссу. Для него не секрет, что ему со мной и тягаться-то не стоит.
— Поблагодари Турнока от моего имени, — проговорил я, — но мне сейчас не хочется играть.
Я не брал в руки фигуры с тех пор, как вернулся из северных лесов.
Турнок был неплохим и очень добрым парнем. Желтоволосый великан не собирался меня обидеть.
— Ваши дела идут просто прекрасно, — сказала Лума. — Предприятия процветают. Вы стали еще богаче.
— Уходи, — приказал я. — Управляющий, оставь меня. Уходи, Лума.
Она вышла.
Я остался сидеть один в темноте. Мне не нравилось, когда меня отвлекали и мешали размышлять.
Я огляделся по сторонам — огромные каменные стены, длинный стол, плиточный пол, узкие отверстия в потолке, сквозь которые можно увидеть далекие звезды, горящие на ночном небе…
Я богат. Так сказала Лума, да я и сам это знал. Однако мысли о деньгах заставили меня лишь горько усмехнуться. На свете найдется немного таких же жалких, несчастных и нищих людей, как я. Конечно, богатства дома Боска умножаются с каждым днем. Думаю, во всем Горе найдется не много купцов, чьи дома процветают с таким же постоянством. Вне всякого сомнения, мне завидуют те, кто не знает меня, Боска, затворника, вернувшегося калекой из северных лесов.
Я богат. Но и страшно беден, потому что левая половина тела не слушается меня.
Раны достались мне на берегу Тассы, на самой границе леса, когда однажды ночью, окруженный врагами, которыми командовал Сарус с Тироса, я решил вспомнить, что у меня есть честь.
Мне не получить ее назад, но я о ней вспомнил. Впрочем, я никогда и не забывал о том, что она у меня была.
Когда-то я был Тэрлом Кэботом, а в песнях меня называли Тэрл из Бристоля. Я еще не забыл, как сражался во время осады Ара. Тот юноша с огненными волосами, простодушный и радующийся жизни, теперь казался далеким воспоминанием. Ведь я — всего лишь подобие человека, полупарализованный калека, в одиночестве сидящий в капитанском кресле посреди громадного пустого зала и лелеющий горькие мысли. Мои волосы больше не пламенеют, они тоже стали другими. Ветер, море, соль и, наверное, изменения, происходившие в моем теле, когда я становился старше и познавал, каким печальным может быть наш мир, я сам и окружавшие меня люди — вот причина всех перемен. Мои волосы стали светлее, цвета соломы, они больше не отличаются от волос тех, кто меня окружает. Да и сам я — такой же, как и они. Тэрл Кэбот исчез. Он сражался во время осады Ара. Об этом еще поют песни. Благодаря Кэботу Лара, татрикс Тарны, получила назад свой трон. Тэрл из Бристоля вошел в Сардар и был одним из немногих людей, узнавших, в чем заключается истинная суть Царствующих Жрецов, далеких и таинственных, правящих жизнью Гора. Он принимал участие в Войне Роя и заслужил дружбу и благодарность Царствующего Жреца Миска, славного и благородного Миска.
— Теперь между нами Роевая Правда, — сказал ему Миск.
Я помню, как однажды к моим ладоням мягко и нежно прикоснулись золотистые усики этого невероятного существа.
— Да, между нами Роевая Правда, — подтвердил тогда Тэрл Кэбот.
Он отправился в Тарию, где жил народ фургонов, и добыл последнее яйцо Царствующих Жрецов, а потом благополучно доставил его в Сардар. Он отлично послужил Царствующим Жрецам, тот Тэрл Кэбот, храбрый сдержанный юноша, прекрасный и гордый — настоящий воин. А потом он отправился в Ар, где помешал осуществлению планов Кернуса и Других, инопланетян, мечтавших покорить Гор, а затем и Землю. Он отлично послужил Царствующим Жрецам, этот юноша.
Но однажды он подошел к дельте Воска, намереваясь попасть в Порт-Кар и связаться там с Самосом, агентом Царствующих Жрецов, чтобы продолжать службу вместе с ним. Однако в дельте Воска Тэрл Кэбот лишился чести. Предал собственный кодекс. Там ради того, чтобы спасти свою жалкую жизнь, он предпочел постыдное рабство почетной смерти. Он запятнал меч и честь, которыми поклялся на Домашнем Камне Ко-Ро-Ба. Совершив этот поступок, Тэрл Кэбот нарушил свой кодекс чести. Ему не было прощения, даже если бы он пронзил свое сердце мечом. Став жертвой собственной трусости, Тэрл Кэбот перестал существовать — вместо него на коленях стоял раб, которому дали презрительное имя Боск в честь громадного, похожего на быка, неуклюжего существа, живущего в долинах Гора.
Впрочем, этот Боск, заставив свою любовницу, прекрасную Телиму, дать ему свободу, объявился в Порт-Каре, прихватив ее с собой в качестве рабыни, и после многих приключений завоевал богатство, славу и даже титул — адмирал Порт-Кара. Теперь он занимал высокое положение в Совете Капитанов. Разве не он одержал по беду 25 се'кара во время великого сражения между флотами Порт-Кара и союзников из Коса и Тироса? Он полюбил Телиму и освободил ее, но она — узнав, что ему стало известно о том, где находится его бывшая свободная спутница, Талена, дочь Марленуса из Ара, и что он решил ее освободить из рабства, — сбежала от него, охваченная яростью, столь характерной для горианских женщин, и вернулась в свои родные болота в огромной Дельте Воска.
Настоящий горианец обязательно последовал бы за ней и привел бы назад в ошейнике и наручниках. Но Тэрл Кэбот, проявив слабость, пролил немного слез и позволил ей уйти.
Вне всякого сомнения, теперь Телима презирала его, сидя на своих болотах.
И вот Тэрл Кэбот исчез, а Боск, купец из Порт-Кара, отправился в северные леса, чтобы освободить Талену, бывшую когда-то его свободной спутницей.
Там он встретил Марленуса из Ара, убара Ара, убара убаров, и, несмотря на то что был всего лишь купцом, спас Марленуса от унизительного рабства. Тот факт, что человек вроде него оказал великому Марленусу такую услугу, был равносилен страшному оскорблению. Однако Марленус вновь обрел свободу. Перед этим он отказался от своей дочери, Талены, потому что она попросила об освобождении — поступок, достойный лишь рабыни. Марленусу удалось сохранить свою честь. А вот у Тэрла Кэбота надежд не осталось.
Но я не забыл, оказавшись среди врагов в Тиросе, что у меня была честь. Я вышел за частокол один, не рассчитывая на то, что останусь в живых. И дело даже не в том, что я был другом или союзником Марленуса. Просто, будучи воином, точнее, человеком, некогда при надлежавшим к этой касте, я поставил перед собой задачу — освободить убара.
И выполнил ее. Ночью под сияющими звездами я снова вспомнил о своей чести, про которую никогда не забывал.
И в награду получил раны и тело, пронизанное болью, левая часть которого стала неподвижна.
Я вспомнил о своей чести, а в результате оказался в инвалидном кресле. Конечно, на спинке вырезан шлем, увенчанный гребнем из меха слина, соответствующий чину капитана, но подняться с этого кресла я не могу. Мое собственное тело и его слабость удерживают меня на месте надежнее любых цепей.
Каким бы могучим и гордым ни было мое кресло, оно служит троном для жалкого подобия человека.
Мне принадлежат огромные богатства!
Я уставился в темноту зала.
Самос из Порт-Кара купил Талену как самую обычную рабыню, она досталась ему с удивительной легкостью, в то время как я ради нее рисковал жизнью в лесу.
Мне вдруг стало смешно.
Но ведь я же вспомнил о своей чести той ночью под сияющими звездами. И что толку? Возможно, честь — обман, подделка, изобретение, с помощью которого умные люди успешно манипулируют своими менее сообразительными собратьями? Почему я не вернулся в Порт-Кар, оставив Марленуса в беде, в рабстве, которое, несомненно, рано или поздно привело бы его к смерти под кнутом надсмотрщика в каменоломнях Тироса?
Я сидел в темноте и размышлял о чести и мужестве. Если все это действительно подделки, то я считал их самыми драгоценными подделками на свете. Чем еще мы отличаемся от уртов и слинов? Способностью размножаться и убивать друг друга, говорить неправду, делать кинжалы? Нет, все дело в чести, в стремлении не отступать до конца. Однако я не имею права на подобные мысли, потому что забыл о мужестве и чести в дельте Воска. Я вел себя, как животное, а не как сильный бесстрашный мужчина.
Я не мог вернуть свою честь, но у меня была возможность — и я ею воспользовался однажды — вспомнить о ней возле частокола, на берегу Тассы, там, где кончаются северные леса.
Даже под несколькими одеялами меня знобило. Я стал капризным, ядовитым и язвительным, как самый настоящий калека, ненавидящий собственную слабость.
Когда наполовину парализованным я покинул берег Тассы, там остался маяк — сияющий знак, сложенный из жердей частокола. Он пылал у меня за спиной, различимый более чем за пятьдесят пасангов в море.
Не знаю, зачем я поставил там маяк, но тогда мне казалось, что это непременно нужно сделать.
И еще долго освещал горианскую ночь огонь моего маяка, устроенного на береговых камнях, а наутро дождь и ветер унесли прочь пепел, и не осталось ничего, кроме камней, песка и крошечных отпечатков птичьих лапок. Однако маяк горел — и никто не может этого отрицать; ничто не изменит сей факт — ни бесконечное время, ни воля Царствующих Жрецов, ни коварные происки Других, ни злоба и ненависть людей. Однажды на берегу Тассы горел маяк.
Я думал о том, как должен жить человек. Сидя в своем великолепном капитанском кресле я много размышлял над подобными проблемами.
И понял, что ответ на этот вопрос мне неизвестен. Но ведь это очень важный вопрос, не так ли? Многие мудрецы делали самые разные предположения, однако так и не сумели договориться между собой.
Только глупцы и простаки, невежественные и наивные люди, знают на него ответ.
Возможно, на столь сложный вопрос попросту не существует правильного ответа. Впрочем, нам ведь известны ложные ответы. Следовательно, мы имеем право предположить, что где-то есть и истинный ответ, потому что одно не существует без другого.
У меня нет сомнений: нравственность, порождающая чувство вины, приводящая к отчаянию и страданиям и сокращающая жизнь, не может быть таким ответом.
Значит, нравственные учения Земли ошибочны.
Что же тогда истинно?
У жителей Гора совсем другие представления о морали.
А кто станет тем судьей, который скажет, что верно, а что ложно?
Иногда я завидую простым людям Земли и Гора, которых не волнуют подобные вопросы, но мне никогда не стать таким, как они. И если одна из нравственных норм окажется верной, для простых людей это будет всего лишь счастливым совпадением. Они случайно приблизятся к истине, поэтому не смогут в полной мере познать ее. И, следовательно, не будут обладать ею. Только тот, кто обрел это понимание в жестокой борьбе, может стать его настоящим владельцем.
Разве мы не учимся жить, совершая поступки, как учимся говорить — разговаривая, рисовать — рисуя, строить — строя?
Те, кто знают, как следует жить, в наименьшей степени способны объяснить это другим — так мне кажется. И не то чтобы они этому не учились — просто, пытаясь овладеть столь нужным искусством, они обнаруживают, что не могут рассказать о своих открытиях: ведь произносить можно лишь слова, они же научились жить, а не говорить об этом! Мы можем сказать: «Это здание прекрасно». Но ведь не благодаря словам мы по знаем красоту; само здание учит нас прекрасному, верно? Мы же не станем считать, что причиной красоты является определенное количество колонн или наклоненная под особым углом крыша, ну и всякие другие штуки в таком же роде. Впрочем, слова можно произнести, но чувства, которые наполняют твою душу, когда ты смотришь на великолепное сооружение, невозможно выразить никакими словами. Потому что слова пусты. А прекрасное говорит само за себя.
Земная мораль, с точки зрения жителей Гора, больше подходит рабам. Зависть и презрение тех, кто занимает высшее положение, ко всем остальным. Неравенство и унижения. Мораль, заставляющая людей стараться быть как можно более незаметными, не высовываться, льстить и заискивать, избегать столкновений и проблем.
Рабы были бы просто счастливы, если бы получили возможность почувствовать себя такими же, как и все остальные люди. Об этом мечтают все невольники; а еще о том, чтобы так же считали и окружающие. С другой стороны, горианская мораль основана на еще большем неравенстве, на постулате, гласящем, что все индивидуумы отличаются друг от друга, причем этих различий невероятно много. Если слегка упростить теорию, можно сказать, что это мораль господ. Здесь не знают чувства вины, хотя жителям Гора прекрасно известно, что такое стыд и ярость. Земные законы предполагают покорность, смирение и приспособленчество; горианские — поощряют активность, умение бросить вызов обстоятельствам и покорить неприятеля. На Земле ценятся доброта, сострадание, мягкость и скромность, а на Горе — честь, храбрость, сила и твердость. Многие жители Земли могли бы спросить: «Почему вы такие жестокие?» А моралисты Гора спросили бы в свою очередь: «А почему вы такие слюнтяи?»
Иногда мне кажется, что горианцам не помешало бы поучиться у землян доброте, а тем у них твердости. Но ведь я не знаю, как нужно жить. Я искал ответы на свои вопросы и не нашел. Мораль рабов утверждает: «Ты мне равен, мы оба одинаковы»; мораль господ — «Ты мне не равен, мы не одинаковы». Рабы считают, что причина всех бед — зависимость одних людей от воли других. А хозяева предлагают всем, кто сможет, сражаться за вершины свободы. Мне не доводилось встречать более гордого, самонадеянного и цельного существа, чем свободный горианец, будь то женщина или мужчина. Они часто вспыльчивы и легко обижаются по совершенно непонятным поводам, но никогда не бывают мелочными. Более того, им несвойственно бояться своего тела или инстинктов, поэтому, когда они ограничивают себя в чем-то, это дается путем титанических усилий. Но случается и так, что они не сдерживаются, не считают, что инстинкты и кровь являются врагами, шпионами и саботажниками, засланными внутрь великолепного строения, которое зовется их телом. Они воспринимают эти проявления как часть своего существа и с радостью приветствуют их. Немного опасаются, конечно, стремления к жестокости и мести, способности очертя голову броситься на защиту собственных интересов и безудержной похоти. Но относятся ко всему этому как к естественному проявлению своей сути — ведь дан же им слух или способность мыслить! Многие земные законы морали делают людей маленькими; цель горианской морали, если на время забыть обо всех ее недостатках, заключается в том, чтобы вырастить людей великими и свободными. Любому ясно, что эти цели не имеют ничего общего.
Я сидел в темноте и думал обо всех этих вещах. Для меня не существовало никаких навигационных карт.
Я, Тэрл Кэбот, или Боск из Порт-Кара, разрывался между двумя мирами.
Потому что не знал, как нужно жить.
Мое сердце переполняла горечь.
Однако у горианцев есть поговорка, о которой я вспомнил, сидя в окутанном мраком огромном зале: «Не спрашивай у камня или у деревьев, как нужно жить, — они не смогут ответить на твой вопрос, потому что не умеют говорить; не спрашивай мудреца, как нужно жить, потому что, если ему это известно, он знает, что не имеет права тебе сказать; если ты сам узнаешь, как нужно жить, не задавай больше этот вопрос; ответ на него не в вопросе, а в самом ответе, и вовсе не в словах; не спрашивай, как нужно жить, — просто продолжай жить».
Я не до конца понимаю смысл этого мудрого высказывания. Как, например, можно продолжать делать то, что не умеешь делать правильно? Подозреваю, загвоздка в том, что горианцы считают, будто человек на самом деле знает, как жить, хотя может и не подозревать об этом. Просто предполагается, что это знание упрятано в самые сокровенные глубины души, является инстинктом, неотъемлемой частью человеческого существа. Не знаю. Эту поговорку, вероятно, следует рассматривать в качестве побуждения к действию, к совершению значительных поступков, и тогда в процессе деятельности к тебе придет знание. Мы верим, что ребенок, достигнув определенного возраста, стремится встать на ноги и пойти, так же как он ползал некоторое время назад. Но ведь по-настоящему он учится ползать, ходить, а потом и бегать, только занимаясь этими упражнениями.
Меня преследовала одна и та же мысль: «Не спрашивай, как нужно жить, — просто продолжай жить».
Но как я мог это делать, я — калека, укутанный одеялами, сидящий в капитанском кресле в огромном тем ном зале?
Я был богат, но страстно завидовал самому жалкому пастуху верров, нищему крестьянину, разбрасывающему навоз по своему полю, потому что и пастух, и крестьянин могли двигаться.
Я попытался сжать левую руку в кулак. Но пальцы не послушались меня.
Как жить?
В кодексе воинов говорится: «Будь сильным и поступай так, как сочтешь правильным. Мечи других укажут тебе границу твоих возможностей».
Я был одним из самых искусных воинов Гора, владеющих мечом. А теперь не могу пошевелить левой частью своего тела.
Впрочем, я по-прежнему могу приказывать стали, той, что в руках моих людей, которые по совершенно необъяснимой причине, будучи горианцами, остались мне верны, невзирая на то что я стал инвалидом, прикованным к креслу, стоящему в темном зале.
Я испытываю к ним благодарность, но никогда не открою свои чувства, потому что я — капитан.
И еще потому, что не имею права их унижать.
«В очерченном мечом круге, — говорится в воинском кодексе, — каждый мужчина — убар».
«Сталь — вот монета воина. Он покупает на нее все, что пожелает».
Вернувшись из северных лесов, я дал себе слово, что не стану смотреть на Талену, бывшую когда-то дочерью Марленуса из Ара, и которую Самос купил у работорговцев.
Но однажды мое кресло принесли в его дом.
— Хочешь я покажу ее тебе обнаженной и в кандалах? — спросил Самос.
— Нет, — ответил я, — вели одеть ее в самые роскошные шелка, как подобает высокорожденной женщине Ара.
— Но ведь она рабыня, — возразил он. — На бедре она носит знак Трева. И мой ошейник.
— Как подобает высокорожденной женщине прекрасного Ара, — повторил я.
Так вот и получилось, что Талена, бывшая когда-то дочерью Марленуса из Ара и моей свободной спутницей, снова предстала передо мной.
— Рабыня, — произнес Самос.
— Не опускайся на колени, — сказал я ей.
— Открой лицо, рабыня, — приказал Самос.
Грациозная девушка, ставшая собственностью Самоса, когда-то владевшая бесчисленным множеством рабов в Аре, сняла вуаль, отстегнула ее и опустила на плечи.
Мы снова посмотрели друг на друга.
Я заглянул в ее потрясающие зеленые глаза, увидел обольстительные губы, восхитительного вкуса которых еще не забыл, чудесное, смуглое и такое прекрасное лицо. Она вытащила из волос шпильку и чуть повела головой — ослепительный золотистый плащ окутал плечи. Мы не сводили друг с друга глаз.
— Господин доволен? — спросила она.
— Прошло так много времени, Талена, — ответил я ей.
— Да, — сказала она. — Прошло много времени.
— Он свободный человек, — вмешался Самос.
— Прошло много времени, господин, — проговорила Талена.
— Очень много лет, — повторил я. — Очень. — Я улыбнулся своей бывшей спутнице. — В последний раз я видел тебя, когда мы провели вместе ночь.
— Я проснулась, но тебя не было, — сказала она. — Ты меня бросил.
— Не по собственной воле я тебя оставил, — попытался оправдаться я. — Не по собственной воле.
По глазам Самоса я понял, что не должен ничего говорить о Царствующих Жрецах. Именно они вернули меня тогда на Землю.
— Я тебе не верю, — проговорила Талена.
— Последи за своим язычком, красотка, — оборвал ее Самос.
— Если ты приказываешь мне поверить, я так и сделаю, ведь я же рабыня.
— Нет, — сказал я и улыбнулся. — Не приказываю.
— Мне оказывали почести в Ко-Ро-Ба, — заговорила Талена, — я жила свободной и пользовалась уважением, потому что являлась твоей спутницей. Даже через год после того, как ты исчез и не вернулся.
По горианским законам, в такой ситуации союз расторгается — если он не подтвержден к полуночи годовщины того дня, когда был заключен.
— Царствующие Жрецы при помощи огненных знаков дали понять, что Ко-Ро-Ба должен быть уничтожен, и я покинула город.
Царствующие Жрецы сровняли город с землей, а население разбежалось в разные стороны.
— И ты стала рабыней, — сказал я.
— Через пять дней, когда попыталась вернуться в Ар. Меня поймал бродячий мастер кожевенных дел и, конечно же, не поверил, что я дочь Марленуса из Ара. В первый вечер он вел себя хорошо и ничем меня не оскорбил. Был добр и благороден. Я же испытывала к нему благодарность. А утром проснулась от его громогласного хохота, в ошейнике. — Талена сердито на меня посмотрела. — Уж можешь не сомневаться, он мной попользовался как следует. Ты понимаешь, что я имею в виду? Он заставил меня подчиняться. Меня, дочь Марленуса из Ара. Какой-то бродячий мастеровой! Потом он меня высек. О, этот простолюдин научил меня знать свое место. Ночью сажал на цепь, а в конце концов продал торговцу солью. — Талена не сводила с меня глаз. — У меня было много хозяев.
— И среди них, — заметил я, — Раск из Трева.
— Я хорошо ему служила, — сказала Талена, которая вдруг страшно напряглась. — У меня не было выбора. Это он поставил клеймо. — Она гордо вскинула голову. — До тех пор мои хозяева считали, что я слишком красива, чтобы портить такое тело.
— Настоящие дураки, — заявил Самос. — Клеймо учит раба знать свое место.
Талена еще выше подняла голову. И я вдруг понял, что передо мной стоит самая красивая женщина Гора.
— Насколько я понимаю, — сказала она, — это благодаря тебе мне позволили одеться сегодня. Кроме того, я должна поблагодарить тебя за то, что мне разрешили смыть грязь, в которой живу.
Я молчал.
— Клетки просто отвратительны, — продолжала Талена. — В моей всего четыре шага. А живет там двадцать девушек. Еду нам сбрасывают сверху. Пьем мы из какой-то канавы.
— Приказать, чтобы ее высекли? — поинтересовался Самос.
Талена побледнела.
— Нет, — ответил я.
— Раск из Трева отдал меня одной женщине-пантере, ее звали Вьерна. Так я попала в северные леса. Мой нынешний хозяин, благородный Самос из Порт-Кара, купил меня на берегу Тассы и доставил в Порт-Кар на цепи, прикрепленной к кольцу, вделанному в борт его корабля. А здесь, несмотря на высокое рождение, меня поместил вместе с простолюдинками.
— Ты всего лишь рабыня, — сказал Самос.
— Я дочь Марленуса из Ара, — гордо возразила Талена.
— Насколько мне известно, попав в лес, ты попросила своего отца выкупить тебя, — медленно проговорил я.
— Да, — подтвердила Талена. — Я это сделала.
— А тебе известно, что Марленус поклялся на своем мече и щите с гербом Ара, что отказывается от тебя, что ты больше ему не дочь? — спросил я.
— Я не верю, — сказала Талена.
— Ты ему не дочь, — повторил я. — Ты теперь не принадлежишь ни к какой касте, у тебя нет Домашнего Камня, нет семьи.
— Ты лжешь!
— Опустись на колени перед кнутом! — приказал Самос. Талена сразу стала какой-то жалкой и медленно встала на колени. Скрещенные запястья протянуты вперед, как будто связаны, голова опущена к самому полу, спина открыта кнуту.
Она задрожала, и я понял, чего смертельно боится и с чем прекрасно знакома эта рабыня — Талена познала поцелуи горианского бича, которым пороли непокорных рабов.
Словно по мановению волшебной палочки, в руке Самоса появился меч и мгновенно проник за ворот ее одеяния, еще мгновение — и Талена останется обнаженной.
— Не наказывай ее, — попросил я Самоса. Самос сердито посмотрел на меня. Эта рабыня вела себя слишком нахально.
— К его сандалиям, рабыня, — приказал Самос. Я почувствовал, как губы Талены прижались к моей сандалии.
— Простите меня, господин, — прошептала она.
— Встань, — сказал я.
Она поднялась на ноги и отступила на шаг. Я видел, что Талена боится Самоса.
— Ты лишилась всего, — продолжал я. — Хочешь ты того или нет, но твой статус ниже, чем у последней крестьянской шлюхи, у которой есть Домашний Камень.
— Я тебе не верю, — заявила она.
— Ты не забыла меня, Талена? — спросил я.
Она опустила ворот своего одеяния и обнажила шею.
— Я ношу ошейник, — только и ответила она, и я увидел простой, гладкий, серый ошейник дома Самоса.
— Сколько она стоит? — обратился я к Самосу.
— Я заплатил за нее десять золотых монет, — равно душно отозвался он.
Казалось, Талена была поражена, что ее продали за такую смехотворную сумму. Однако для девушки в ее совсем уже не юном возрасте на побережье Тассы это была прекрасная цена. Несомненно, она стоила так много только из-за того, что была ослепительно красива. Впрочем, если бы ее как следует одеть и выставить на продажу на рынке в Тьюрии или Аре, Ко-Ро-Ба или Тарне, можно было бы выручить куда больше.
— Я дам тебе пятнадцать, — предложил я.
— Очень хорошо, — сразу согласился Самос.
Правой рукой я достал кожаный мешочек с золотом, висевший у меня на поясе, отсчитал монеты и протянул их Самосу.
— Освободи ее, — сказал я.
Самос, общим ключом, которым он множество раз замыкал и отмыкал рабские ошейники, открыл замок и снял тонкую металлическую полосу с прелестной шеи Талены.
— Теперь я и в самом деле свободна? — осведомилась Талена.
— Да, — сказал я.
— Я должна была бы принести своему хозяину тысячу золотых, — заявила она. — Как дочь Марленуса из Ара, цена за право быть моим свободным спутником составляет тысячу тарнов и пять тысяч тарларионов!
— Ты более не дочь Марленуса из Ара, — повторил я.
— А ты лжец. — Она с презрением посмотрела на меня.
— С твоего разрешения, я удаляюсь, — вмешался Самос.
— Останься, Самос, — попросил я.
— Ладно, — ответил он.
— Очень давно, Талена, мы были спутниками и заботились друг о друге.
— Я была глупой девчонкой тогда, — бросила Талена, — а теперь я взрослая женщина.
— И я стал тебе безразличен?
Она пристально посмотрела на меня.
— Я свободна, — заявила она. — И могу говорить все, что пожелаю. Посмотри на себя! Ты даже ходить не можешь. Не в силах пошевелить левой рукой! Ты калека, калека! И ты мне отвратителен! Неужели в твоей голове могла возникнуть мысль, что такая женщина, как я, дочь Марленуса из Ара, станет думать о подобной развалине? Взгляни на меня. Я красива. А теперь посмотри на свое отражение. Ты калека. Заботиться о тебе? Да ты глупец, глупец!
— Да, — с горечью ответил я, — глупец.
Она отвернулась, и ее дорогое одеяние зашуршало в воздухе. А потом Талена взглянула мне прямо в глаза.
— Жалкий раб! — прошипела моя бывшая спутница.
— Я не понимаю, — пробормотал я.
— Я позволил себе, — вновь вмешался Самос, — хотя в то время не знал о твоих ранах и параличе, рассказать ей о том, что произошло в дельте Воска.
Моя правая рука сжалась в кулак. Я был в ярости.
— Сожалею, — добавил Самос.
— Тут нет секрета, — сказал я, — многие об этом знают.
— Удивительно, что твои люди не бросили тебя! — вскричала Талена. — Ты предал свой кодекс! Ты трус! Ты недостоин меня! И, спрашивая меня о том, как я к тебе отношусь, ты наносишь оскорбление свободной женщине! Ты предпочел рабство смерти!
— Почему ты рассказал ей о событиях в дельте Воска? — спросил я у Самоса.
— Чтобы убить любовь, если она еще оставалась между вами.
— Ты жесток, — заметил я.
— Истина жестока, — пожал плечами Самос. — Рано или поздно, она бы все равно узнала.
— Но почему ты рассказал ей?
— Чтобы она стала к тебе равнодушна и хорошо служила тем, чьи имена мы не будем сейчас упоминать.
— Я никогда не стала бы заботиться о калеке, — заявила Талена.
— У меня остается надежда, — продолжал Самос, — вновь призвать тебя на высокую службу огромной важности.
Я рассмеялся.
Самос покачал головой.
— Мне слишком поздно стали известны последствия твоих ран. Я сожалею.
— Теперь, Самос, — сказал я, — у меня совсем другие проблемы. Я и себе-то не могу служить.
— Я сожалею, — повторил Самос.
— Трус! Ты предал кодекс чести! Слин! — вскричала Талена.
— Все, что ты говоришь, — правда, — негромко ответил я.
— Насколько мне известно, — сказал Самос, — ты хорошо сражался за частоколом Саруса из Тироса.
— Я хочу, чтобы меня вернули к отцу, — холодно проговорила Талена.
Я достал пять золотых монет.
— Этих денег, — сказал я, обращаясь к Самосу, — должно хватить для безопасного путешествия на тарне в Ар, в сопровождении охраны.
Талена опустила на лицо вуаль.
— Эти деньги будут тебе возвращены, — презрительно бросила она.
— Нет, — возразил я, — возьми их как подарок в память о наших прошлых отношениях, когда я имел честь быть твоим спутником.
— Она самка слина, — угрюмо сказал Самос, — злобная и неблагодарная.
— Мой отец отомстит за это оскорбление, — холодно ответила Талена. — Ждите отряд тарнов.
— Твой отец отрекся от тебя, — бросил Самос, повернулся и вышел.
Я продолжал держать монеты в руке.
— Отдай мне деньги, — сказала Талена.
Я протянул к ней правую руку ладонью вверх. Она подошла и схватила монеты так, словно боялась прикоснуться ко мне. А потом встала в нескольких шагах передо мной, зажав деньги в кулаке.
— Как ты уродлив! Мне противно смотреть на тебя!
Я молчал.
Талена пошла к выходу из зала. У двери она остановилась и снова повернулась ко мне.
— В моих жилах, — гордо сказала Талена, — течет кровь Марленуса из Ара. Мне отвратительна даже мысль о том, что трус и предатель, вроде тебя, навсегда лишившийся чести, когда-то меня касался. — Она позвенела зажатыми в кулаке монетами. На руке была надета перчатка. — Благодарю вас, сэр. — И отвернулась.
— Талена! — крикнул я.
Она в последний раз взглянула на меня.
— Не стоит меня благодарить, — сказал я.
— И ты отпускаешь меня, — презрительно усмехнулась она. — Ты никогда и не был настоящим мужчиной. Мальчишка, слюнтяй. — Талена подняла вверх кулак с зажатыми монетами. — Прощай, ничтожество. — С этими словами моя бывшая свободная спутница вышла из зала.
А я снова остался сидеть один во мраке, размышляя о множестве вещей.
Как мне теперь жить?
«В очерченном мечом круге, — говорится в воинском кодексе, — каждый мужчина — убар».
Когда-то я был одним из лучших меченосцев планеты Гор. Сейчас я калека.
Талена уже, наверное, прибыла в Ар. Какой страшный удар ее ждет! Теперь она точно узнала, что лишена наследства и что отец от нее отказался. Она попросила о том, чтобы ее выкупили — поступок рабыни. Марленус, защищая свою честь, поклялся на мече и на медальоне убара, что у него больше нет дочери. Талена разом лишилась и принадлежности к касте, и Домашнего Камня. Самая жалкая крестьянская шлюха, охраняемая правами своей касты, может с презрением смотреть на Талену. Даже у рабыни есть ошейник. Я знал, что Марленус выставит дочь, от которой отрекся, на всеобщее обозрение в клетке, чтобы ее позор не бросил тень на его репутацию. Она будет пленницей в Аре. Даже не сможет назвать Домашний Камень Ара своим. Талена будет подвешена обнаженной на сорокафутовой веревке под аркой высокого моста, чтобы пролетающие мимо на тарнах всадники секли ее своими кнутами.
А я молча смотрел, как она уходит.
Даже не попытался остановить.
И когда Телима убежала из моего дома, когда я был полон решимости отыскать Талену в северных лесах, я позволил ей уйти. На моем лице появилась улыбка. Истинный горианец — я это прекрасно знал — последовал бы за ней и привел бы обратно, в ошейнике и наручниках.
Я вспомнил о Велле, которую когда-то звали Элизабет Кардуэл, мы повстречались с ней в городе Лидиус, в устье реки Лаурия, за границей дальних лесов. Я любил ее и хотел невредимой вернуть на Землю. Однако она не посчиталась с моими желаниями. Ночью, пока я спал, Велла оседлала моего тарна, могучего Убара Небес, и сбежала в Сардар. Когда птица вернулась, я в ярости прогнал ее. А потом встретил Веллу в пага-таверне в Лидиусе; она стала рабыней. Ее побег был смелым, но безрассудным поступком. Я восхищался ею, но каждый должен отвечать за свои действия. Она решила рискнуть и проиграла. Той ночью, в постели, после того, как я насладился ею, Велла попросила меня выкупить ее и освободить. Это был поступок рабыни — тут она ничем не отличалась от Талены. Она осталась в той пага-таверне. Рабыней. А перед тем, как уйти, я сообщил ее господину, Сарпедону из Лидиуса, что она прошла обучение и является рабыней для наслаждений, а кроме того, владеет искусством возбуждающих танцев — для него это оказалось приятной неожиданностью. Я не стал возвращаться в таверну той ночью, чтобы посмотреть, как Велла танцует для посетителей таверны. У меня были другие дела. Она не посчиталась с моими желаниями. Да и была-то всего лишь женщиной. Из-за нее я лишился отличного тарна.
Она сказала мне, что я стал более жестоким и похожим на горианца. Но я не знал, так ли это. Истинный горианец, размышлял я, не оставил бы ее в пага-таверне. Истинный горианец купил бы ее, привел к себе в дом и поместил вместе с другими женщинами — еще одна прелестная рабыня для сладостных утех. Я улыбнулся собственным мыслям. Элизабет Кардуэл, в прошлом секретарша из Нью-Йорка, была одной из самых прелестных маленьких шлюх, которых я когда-либо видел в рабских шелках. На ее бедре стояло тавро в виде четырех рогов боска.
Нет, я обошелся с ней совсем не как истинный горианец. Я не привез ее в свой дом в рабском ошейнике, чтобы она служила мне.
Я не забыл, как шептал ее имя, лежа в горячечном бреду в замке Тесефон.
Мне стыдно вспоминать об этом — то было проявление слабости. И хотя я лишен возможности двигаться, не могу сжать в кулак левую руку, я твердо решил навсегда избавиться от подобных слабостей. Во мне еще многое осталось от жителя Земли — стремление к компромиссам, да и кое-какие другие недостатки. Я не стал истинным горианцем.
Я размышлял о том, как жить дальше. «Не спрашивай, как жить, — живи, и все».
И еще я думал о причинах своей болезни. Лучшие врачи Гора осматривали меня. Но мало что могли сказать. Впрочем, мне удалось выяснить, что мой мозг в полном порядке, как и позвоночник. Медицинские мужи пребывали в недоумении. Раны были действительно жестокими, я должен время от времени испытывать боль, но паралич… Они не видели никаких причин для этого.
Однажды в мою дверь по собственному почину постучался какой-то врач.
— Впустите его, — приказал я.
— Это ренегат из Тарии, человек без рода и племени, — сказал Турнок.
— Впустите его, — повторил я.
— Это Искандер, — прошептал Турнок.
Мне было хорошо известно имя Искандера из Тарии. Я улыбнулся. Он не забыл город, из которого его изгнали, сохранив в своем имени. Прошло много лет с тех пор, как он в последний раз видел гордые стены своего родного города. Однажды, за стенами Тарии, Искандер вылечил молодого воина тачака, по имени Камчак. За помощь, оказанную врагу, его изгнали из города. Как и многие другие, он пришел в Порт-Кар. Здесь его дела пошли в гору, он стал личным врачом Саллиуса Максимуса, который в свое время был одним из пяти убаров, управлявших Порт-Каром, еще до того, как власть перешла к Совету Капитанов. Саллиус Максимус слыл знатоком поэзии и ядов. Когда Саллиус сбежал из города, Искандер остался. Он даже был вместе с флотом Порт-Кара двадцать пятого се'кара. Саллиус Максимус после этих событий попросил убежище в Тиросе, которое и было ему даровано.
— Привет тебе, Искандер, — сказал я.
— Привет и тебе, Боск из Порт-Кара, — ответил он.
Искандер из Тарии подтвердил слова других врачей, но, к моему удивлению, сложив инструменты в сумку, заявил:
— Раны были получены от клинков, сделанных в Тиросе.
— Да, — ответил я, — так оно и есть.
— Я полагаю, в ранах осталось слабое заражение, — заявил он.
— Ты в этом уверен? — спросил я.
— Я не смог обнаружить его, — ответил Искандер, — но никакого другого объяснения, на мой взгляд, тут быть не может.
— Заражение?
— Отравленный клинок, — пояснил он. Я ничего не сказал.
— Саллиус Максимус живет в Тиросе, — добавил он.
— Я не думаю, что Сарус из Тироса стал бы пользоваться отравленным клинком, — заметил я.
Подобные вещи, как и отравленные стрелы, не только противоречили кодексу воина, но и вообще считались недостойными мужчины. Яд — оружие женщин.
Искандер пожал плечами.
— Саллиус Максимус, — сказал Искандер, — изобрел такой яд. Он использовал его в малых дозах на взятых в плен врагах, в результате те оказывались парализованными от шеи до самых пяток. Максимус сажал их по правую руку в качестве почетных гостей, так продолжалось больше недели, а когда ему это надоедало, он их убивал.
— А есть ли какое-нибудь противоядие? — спросил я.
— Нет, — со вздохом ответил Искандер.
— Значит, надежды нет, — тихо вымолвил я.
— Нет, — опустил глаза Искандер. — Практически никакой.
— Может быть, это совсем и не яд, — предположил я.
— Может быть.
— Турнок, — позвал я, — дай врачу двойной золотой тарн.
— Нет, — отказался Искандер. — Я не возьму денег.
— А почему? — спросил я его.
— Я был с тобой, — ответил он, — двадцать пятого се'кара.
— Желаю тебе удачи, врач.
— И тебе тоже, капитан, — сказал Искандер и ушел.
Я размышлял о том, верны ли предположения Искандера из Тарии. Можно ли остановить действие яда, если дело и правда в нем?
Противоядия не существует, сказал он мне.
В голове у меня снова возникла фраза: «Не спрашивай, как нужно жить, — просто продолжай это делать».
Я горько рассмеялся.
— Капитан! — раздался крик. — Капитан! — Это был голос Турнока.
Я услышал топот ног бегущих домочадцев.
— Что случилось? — спросила Лума.
— Капитан! — кричал Турнок.
— Я должен видеть его немедленно! — отвечал другой голос.
Я удивился: ко мне пожаловал Самос, самый крупный работорговец Порт-Кара.
Они вошли с факелами в руках.
— Воткните факелы в кольца, — приказал Самос.
Теперь зал был ярко освещен. Домочадцы подошли поближе. Перед моим столом возник Самос. Рядом с ним стоял Турнок, который все еще держал в руках факел. И Лума тоже была здесь. А еще я увидел Тэба, капитана «Венны». Кроме того, ко мне пожаловали Клинтус и молодой Генриус.
— Что случилось? — осведомился я.
Вперед выступил Хо-Хак, житель топей. Его лицо было бледным. С его шеи уже сняли ошейник галерного раба с короткой свисающей цепочкой. Он являлся выращенным рабом, весьма экзотического вида, с огромными ушами — мечта любого коллекционера. Однако он убил хозяина, сломав ему шею, а потом сбежал. Его поймали и приговорили к галерам, но он снова сбежал, прикончив по дороге шесть человек. В конце концов ему удалось добраться до болот в дельте Воска, где его приняли рэнсоводы, живущие на островах, сплетенных из рэнсового тростника. Он стал вождем одной из таких групп. Его уважали в дельте. Именно Хо-Хак научил рэнсоводов пользоваться большим луком, и они тут же выступили против жителей Порт-Кара, которые с легкостью победили болотных жителей, и теперь их вовсю используют — некоторые капитаны берут рэнсоводов с собой в качестве воинов резерва.
Хо-Хак не произнес ни слова, только бросил на стол золотой браслет.
Он был в крови.
Я прекрасно знал этот браслет. Он принадлежал Телиме, которая сбежала в болота, когда я принял решение отправиться в северные леса на поиски Талены.
— Телима, — сказал Хо-Хак.
— Когда это произошло? — спросил я.
— Четыре ана назад, — ответил Хо-Хак, а затем по вернулся к рэнсоводу, стоявшему у него за спиной. — Говори, — приказал Хо-Хак.
— Я мало что видел, — ответил тот. — Там были тарн и зверь. Потом я услышал женский крик и, держа наготове лук, направил свой плот туда, откуда донесся крик. И тут услышал еще один. Совсем низко над тростником пролетел тарн, на спине которого, скорчившись, сидел зверь. Я нашел ее плот, а рядом плавал шест. И все вокруг было в крови. Там же валялся браслет.
— А тело? — спросил я.
— О нем позаботились тарларионы, — ответил рэнсовод.
Я кивнул.
Меня интересовало, сделал ли это зверь, побуждаемый голодом. Существа из дома Кернуса питались человеческим мясом. Вне всякого сомнения, для них это то же самое, что для нас оленина.
Может быть, даже и лучше, что тело не найдено. Оно наверняка изуродовано до неузнаваемости и наполовину съедено, хорошо, что останки достались тарларионам.
— А почему ты не убил зверя или тарна? — поинтересовался я.
Это возможно, если у тебя в руках большой лук.
— Мне не представилось такой возможности, — ответил рэнсовод.
— В какую сторону направился тарн? — спросил я.
— На северо-запад, — сказал рэнсовод.
Я был уверен, что тарн полетит вдоль берега. Невероятно трудно, может быть, даже невозможно заставить тарна лететь в сторону, противоположную суше. Это противоречит их инстинктам. Во время событий двадцать пятого се'кара мы использовали тарнов на море, но держали их в трюмах грузовых кораблей до тех пор, пока земля не исчезала из виду. Интересно, что когда, мы их выпустили, они не доставили нам никаких хлопот. И вели себя просто идеально.
— Что тебе известно об этом деле? — спросил я Самоса.
— Только то, что мне рассказали, — отозвался Самос.
— Опиши зверя, — попросил я рэнсовода.
— Я не очень хорошо его рассмотрел, — ответил тот.
— Это не может быть никто, кроме курии, — заметил Самос.
— Курии? — спросил я.
— Это исковерканное на горианский манер имя, которым они называют сами себя, — пояснил Самос.
— В Торвальдсленде, — вставил Тэб, — это слово означает «зверь».
— Интересно, — проговорил я.
Если Самос прав в том, что «курия» — исковерканное имя, которым эти животные называют себя, и что это слово используется в Торвальдсленде для обозначения понятия «зверь», тогда маловероятно, что их никогда не видели в Торвальдсленде, по крайней мере, в каких-нибудь отдаленных районах.
Тарн полетел на северо-запад. Можно предположить, что он будет следовать вдоль северного побережья, может быть, над лесом, в сторону недоступного Торвальдсленда.
— Так ты считаешь, Самос, — спросил я, — что зверь убил, чтобы утолить голод?
— Говори, — приказал Самос рэнсоводу.
— Зверя, — заговорил рэнсовод, — дважды видели на заброшенных, гниющих островах.
— Он кормился там? — спросил я.
— Только в тех топях, — ответил рэнсовод.
— Значит, зверь напал только однажды? — уточнил я.
— Да, — подтвердил рэнсовод.
— Самос? — снова спросил я.
— Складывается впечатление, что удар был нанесен совершенно сознательно, — ответил Самос. — Кто еще в топях носит на запястье золотой браслет?
— Но почему? — резко выкрикнул я. — Почему?
Самос пристально посмотрел на меня.
— Значит, мирские дела, — хмуро заметил он, — все-таки еще тебя заботят.
— Он же болен! — вскричала Лума. — Ты говоришь странно! Он же ничего не может сделать. Уходи!
Я опустил голову.
И почувствовал, как сжались мои кулаки. Меня вдруг охватило отчаянное возбуждение.
— Принесите мне кубок, — приказал я. Мгновенно появился кубок из массивного золота. Я взял его левой рукой. И медленно раздавил. А потом отбросил в сторону. В страхе мои домочадцы отступили назад.
— Я ухожу, — заявил Самос. — У меня есть кое-какие дела на Севере. Я позабочусь о том, чтобы отомстить.
— Нет, Самос, — возразил я. — Я пойду сам!
Послышались удивленные восклицания.
— Вы не можете идти, — прошептала Лума.
— Телима когда-то была моей женщиной, — твердо сказал я. — И отомстить за нее должен я.
— Но вы же больны! Не можете ходить! — вскричала Лума.
— Над моей постелью висят два меча, — сказал я Турноку. — Один обычный, с потертой рукоятью; другой — роскошный, инкрустированный самоцветами.
— Я знаю, — прошептал Турнок.
— Принеси клинок из Порт-Кара, тот, что инкрустирован самоцветами.
Турнок выскочил из зала.
— Я выпью паги, — потребовал я. — И принесите мне мяса боска.
Генриус и Клинтус последовали за Турноком. Он принес мне меч. Великолепный клинок. Я сражался с ним в руках двадцать пятого се'кара. Вдоль клинка шла изящная гравировка, рукоять изукрашена драгоценными камнями.
Я взял кубок, наполненный огненной пагой. Я не пил пагу с тех пор, как вернулся из северных лесов.
— Та-Сардар-Гор, — сказал я, плеснув, как положено, на стол. А потом поднялся на ноги.
— Он стоит! — вскричала Лума. — Он стоит!
Я закинул голову назад и залпом выпил пагу. Принесли мясо, красное и горячее, я впился в него зубами, так что сок потек по подбородку.
Горячая кровь и вино наполнили мое тело силой. Я почувствовал жар и вкус мяса.
Отбросил в сторону золотой кубок. Доел обжигающее мясо.
Надел на левое плечо ремень ножен.
— Оседлай тарна, — приказал я Турноку.
— Есть, капитан, — прошептал он.
Я стоял перед капитанским креслом.
— Еще паги, — спокойно сказал я, и мне принесли сосуд с напитком. — Я пью за кровь зверя.
А затем я осушил кубок и отшвырнул его в сторону.
С диким воплем я ударил по столу ребром ладони и расколотил одну из досок. Потом отбросил одеяла и само кресло.
— Не ходи, — проговорил Самос. — Возможно, они специально хотят заманить тебя в ловушку.
— Конечно, хотят, — улыбнулся я ему. — Для тех, с кем мы имеем дело, Телима не имеет никакого значения. — Я внимательно на него посмотрел. — Они хотят захватить меня. И получат возможность это сделать.
— Не ходи, — настаивал на своем Самос.
— У меня есть кое-какие дела на Севере, — повторил я его слова.
— Позволь мне пойти туда, — попросил Самос.
— Я должен отомстить сам.
А потом я повернулся и направился к дверям. Лума шарахнулась в сторону, ее рука была прижата ко рту. Я вдруг заметил, какие у нее прекрасные глаза, словно два глубоких колодца. Она была напугана.
— Следуй за мной в мою спальню, — спокойно приказал я.
— Я свободна, — прошептала она.
— Надень на нее ошейник, — приказал я Турноку, — а затем пусть отправляется в мою спальню.
Рука Турнока сомкнулась на запястье худенькой, светловолосой девушки, работавшей у меня управляющей.
— Клинтус, — продолжал я, — пришли в мою спальню еще и Сандру, танцовщицу.
— Вы освободили ее, капитан, — улыбнулся Клинтус.
— Надень на нее ошейник.
— Есть, капитан, — сказал он.
Я отлично помнил Сандру, ее черные глаза, смуглую кожу и высокие скулы. Я хотел ее.
Я давно не был с женщиной.
— Тэб, — повернулся я к одному из своих людей.
— Слушаю, капитан.
— Эти две особы недавно были свободными, — проговорил я. — Поэтому, как только на них наденут ошейники, не забудь напоить их невольничьим вином.
— Есть, капитан. — Тэб радостно ухмылялся.
Это вино совершенно намеренно сделано невыносимо горьким. Его действие продолжается больше месяца. Я не хотел, чтобы женщины забеременели. Рабыням перестают давать вино, когда их господин решает, что они должны родить ребенка.
— Тарн, капитан? — спросил Турнок.
— Оседлай его и жди меня, — приказал я. — Скоро я отправляюсь на Север.
— Есть, капитан, — ответил он.
