Глава 2
Четыре дня представления шли с аншлагом. Ходок оказался великолепным режиссером-постановщиком и сумел растянуть действо на два отделения минут по двадцать — двадцать пять каждое. Перед началом и в антракте оркестр играл «Барыню», «Катюшу», «Синий платочек» и «Случайный вальс». Среди зрителей сновали торговцы лакомствами, «подставные» Ходока по ходу представления заключали самые дикие пари, Кузька вошел во вкус: кривлялся, показывал язык, падал в нужные моменты и не падал, когда это было не нужно.
Своята «въехал» в драматургию представления, и музыка в нужные моменты умолкала совсем, или ее сменял тревожный рокот бубна. При каждом удачном попадании кинжала или болта Своята лупил в здоровенный медный таз, а по ходу всего представления оркестр лихо наяривал «Белая армия, Черный барон», «Три танкиста» и прочие шлягеры сталинских времен.
Концовку представления Мишка слизал с виденного еще в детстве выступления цирковой труппы кубанских казаков. Сделанный из ладейного паруса занавес распахивался, и на арену вылетала галопом Рыжуха, запряженная в тележный передок. На передке был укреплен шест, и, держась за него, в трехъярусной пирамиде стояла вся труппа. На втором круге на верхушке шеста разворачивалось алое полотнище Спаса Нерукотворного, и все это происходило под музыку «Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин».
Мишка сам балдел от происходящего и орал «Слава православному воинству!» как пьяный. Сказать, что публика была в восторге, значило не сказать ничего — зрителей обносили не только квасом, но и кой-чем покрепче, и в конце представления ор стоял такой, что тряслись стены. Комментарии же, доносящиеся из зрительного зала, заставляли Никифора подумывать о запрете посещения представлений женщинами и детьми.
Духотища образовывающаяся в амбаре под конец действа, казалось, позволяла вешать в воздухе не то что топор, а целую вязанку топоров. С ребят, которые выступали в кольчугах, переделанных для них Лавром из всякого старья, и войлочных поддоспешниках, пот лил ручьями. Но воинское учение — есть воинское учение, дед в этом вопросе был беспощаден. Зрители тоже прели в шубах и тулупах, так что по степени «ароматизации» Никифоров ладейный амбар запросто мог соперничать с настоящим цирком.
* * *
Утром пятого дня дед объявил Мишке, что Никифор выполнил обещание и сегодня купцы идут к епископу просить, чтобы скоморохов гнали с торга, а вместо них разрешили представлять воинское учение.
— Только вот сомнительно мне что-то, Михайла: не дай бог, придут попы представление смотреть, а там такое же, как вчера, учинится. Под конец, я думал, амбар развалят!
— Дядька Никифор обещал, что специально народ поспокойнее пригласит, с детьми, с женами, и разносить ничего крепче кваса не будут. И об заклад биться тоже не будут. А я Кузьку накрутил, чтобы не кривлялся. И вот еще что, деда, в конце представления я тебя в круг приглашу: посмотрите, мол, вот сотник Кирилл, который смену христолюбивому воинству готовит, — наш учитель и благодетель. Ты приоденься, меч на пояс повесь, ну и прочее… Да что я тебе рассказываю, ты же при княжеском дворе бывал, все лучше меня знаешь.
— Знаю, конечно. Посмотрим, кто кого сегодня сильнее удивит.
— Это ты о чем, деда?
— А вот увидишь. Кхе!
Дед как в воду смотрел: на очередное представление заявилась «идеологическая комиссия» с епископского подворья во главе с самим секретарем епископа иеромонахом Илларионом — горбоносым греком с военной выправкой и надменным выражением лица. Черноглазый, с черными, как смоль, волосами и остроконечной бородой, он, в соответствии с киношными стандартами, больше годился, как типаж, в слуги дьявола, а не Бога, но выбирать, разумеется не приходилось.
Прибыл Илларион со свитой из четырех монахов, немного постоял перед входом, скептически оглядывая ладейный амбар и обмахивая сложенными перстами подходящих под благословение купцов с семьями.
Никифор стелился перед высокими гостями мелким бесом, платы за вход, разумеется, не взял, усадил на лучшие места, собственноручно притащил поднос с кувшином кваса и угощениями. Зрители чинно рассаживались по лавкам, усаживали жен, шикали на детей. Оркестр задушевно выводил:
Ночь коротка,
Спят облака,
И лежит у меня на ладони
Незнакомая ваша рука…
Мишка выехал на арену, прокричал обычное:
— Мы не скоморохи, а ученики славных воинов… — но закончил нетрадиционно:
— Отче Илларион, благослови начинать!
Иеромонах благосклонно кивнул, оркестр грянул «А ну-ка, девушки, а ну, красавицы!», и представление покатилось по накатанной колее. Зрители, многие из которых были здесь уже не впервые, в нужных местах ахали, в нужных местах аплодировали, дружно подхватывали: «Слава православному воинству!» — но было скучно. Женщины, а в особенности детишки, смотрели представление с удовольствием, но обычной лихости и веселья ни у актеров, ни у зрителей так и не появилось. «Идеологическая комиссия» одним своим присутствием словно бы вынула душу из залихватского, балансирующего на грани приличия и разумности зрелища.
В антракте за кулисы заглянул дед. Выглядел он, как говорится, на все сто. Поверх кольчуги, украшенной по вороту медными кольцами, надет синий суконный налатник, отороченный волчьим мехом, на голове такая же шапка, меч, подвешенный к наборному поясу из серебряных блях, на ногах красные сапоги.
Мишка глянул и почувствовал, что у него отваливается от изумления челюсть — сапог было ДВА!
— Ну что, Михайла, удивляешься?
— Деда, да как же это?
— А вот так! Кхе! Нашелся умелец, за деньги все можно сделать, разве только ногу новую не вырастить. Ну как?
— Хоть под венец! Ну, деда, удивил! Это ты для Иллариона, да?
— Для князя! Не хочу, чтобы он меня калекой посчитал. Хромой — одно дело, а безногий — совсем другое. А на иеромонахе попробуем — догадается или нет?
— Деда, а давай ты вместо Андрея кнутом пощелкаешь, когда мы скакать будем, Илларион сразу увидит — кто у нас главный. А в конце опять выедешь верхом, и мы твоего коня под уздцы прямо к нему подведем, вроде как почтительные ученики. Тебе далеко идти не надо будет.
— А ты думаешь, зачем я вырядился? И не бойся, когда ты с завязанными глазами на звук стрелял, поп даже рот раскрыл. Потом у Никифора спросил: не просвечивает ли тряпка? Удивил ты его, это — к добру.
Мишка по ходу представления все время посматривал на Иллариона, но тот сидел с каменным выражением лица, никак не выражая своего отношения к происходящему. Отрытого рта иеромонаха Мишка, естественно, не видел из-за завязанных глаз, но во втором отделении эмоции епископского секретаря еще раз прорвались наружу.
Когда ребята на полном скаку начали метать кинжалы в стоящего у щита Роську, несколько женщин, как водится, ахнули. Это было обычно, и Мишка не обратил внимания, но когда он глянул в сторону «идеологической комиссии», то чуть не вывалился из седла от удивления. Илларион подался вперед, даже, кажется, слегка приподнялся с лавки, ощерился, и лицо его приняло какое-то хищное выражение. Мишка готов был поклясться: монах ждал, когда прольется кровь! По окончании номера Илларион откинулся назад и впервые за все представление несколько раз несильно хлопнул в ладоши.
«Ни хрена себе! Он что, ждал, что мы Роську зарежем? Даже вроде разочаровался. Ну да, он же — византиец! В Константинополе всякого навидался и напробовался, святоша. Острых ощущений ему у нас не хватает, паскуде! Учить жить нас явился, а сам…»
Представление закончилось, Кузьма с Демьяном подвели дедова коня к самому барьеру, дед лихо соскочил наземь, подошел под благословение, ребята скромно отошли в сторонку.
Илларион, сохраняя непроницаемое выражение лица, что-то спрашивал, дед с Никифором, почтительно склоняясь, отвечали. Разговор почему-то затягивался. Неожиданно Никифор обернулся и замахал рукой, подзывая Мишку.
— Это ты музыку придумал? — Илларион говорил по-славянски почти без акцента, вопрос задавал, не глядя на Мишку, вроде бы безразличным голосом. — Почему — такую?
— Так других музыкантов нет, отче.
— Я не о том. Зачем нужна музыка, которой до сих пор не было?
— Потому что у нас все — против скоморошества, отче. Они кривляются, мы — воинское учение показываем. Они Кощуны языческие поют, мы — славу православному воинству возглашаем, у них девки-плясуньи, у нас — ни одной бабы нет. Так же и с музыкой: она не должна на скоморошеское пиликанье ни в чем походить.
— А совсем без музыки что — нельзя?
— Можно, отче, но мы считаем себя обязанными в каждом элементе скоморохам противостоять.
Илларион наконец-то глянул на Мишку, кажется, даже с интересом.
— Слово «элемент» знаешь? И смысл его? Откуда?
— Настоятель наш — отец Михаил — обучает. Он всех детей учит, но со мной особо занимается.
— Чем?
— Святое Писание растолковывает, о древних философах рассказывает… много всякого. Вот и про скоморохов он посоветовал.
— Что посоветовал?
— Что только изгнать скоморохов — мало. Миряне на развлечения падки, что-нибудь другое появится, может, еще более мерзкое. Значит, надо не просто изгнать, а заменить, да так, чтобы и щелочки не осталось, через которую они вернуться могли бы. То есть в каждом элементе.
— И ты думаешь, что у тебя это получилось?
— Нет, отче, не во всем. К этой музыке еще слова нужны — скоморохи-то поют. Но к стихосложению способностей не имею, и знакомых таких пока нет. Однако и Рим не сразу построился, скоморохи сотни лет существуют, а мы только начинаем. Со временем все у нас будет, с Божьей помощью и пастырским наставлением.
— Со временем… — Илларион слегка повернул голову к сопровождающим его монахам. — Михаил?
— Славянин, боярского рода, учился в Киеве, потом в Царьграде, совершил паломничество в Иерусалим. Проявил способности к наукам, отыскал и перевел несколько древних текстов, за что был удостоен…
— Почему тогда он — в отдаленном селе? Ладно, потом.
«Это кто ж такой? Зам по кадрам или «особист»? Прямо как досье цитирует».
— Ты отрок…
— Михаил, отче.
— Гм, тоже Михаил? Так вот, Михаил, не думал ли ты о том, чтобы стать, как тезка твой и учитель, слугой Божьим?
— Думал, отче, но, прости за дерзость, иначе, чем отец Михаил.
— Как иначе?
«Похоже, козел константинопольский заинтересовался… Ну, ловись рыбка большая и маленькая!».
— Я, отче, восьмое колено воинского рода, потому и мыслю как воин… В войске крестоносцев, которое Гроб Господень освободило, многие рыцари пожелали служить Господу, но с оружием расставаться не захотели. Так появились рыцарские ордена, которые никому, кроме Папы Римского, не подчиняются. Страшная сила в руке Католической церкви. Вот бы и Православной церкви такой иметь. Можно было бы и княжеские усобицы пресечь, и драчливых соседей образумить, и новые земли под руку истинной веры привести.
— Все прочь.
Сказано было негромко, но так, что через несколько секунд Мишка с Илларионом остались с глазу на глаз. Дед с Никифором и сопровождающие Иллариона монахи удалились на почтительное расстояние.
«Есть контакт! Клюнул грек!»
— Откуда мысли такие, отрок Михаил?
— Прости, отче, неприятные вещи придется говорить.
— Считай, что ты на исповеди. Тебе сколько лет?
— Тринадцать, отче. Я понимаю: странно от мальчишки такие речи слышать, но я — старшина «Младшей стражи» и…
— Что за «Младшая стража»?
— Когда наша сотня на рать уходит, кому-то надо село охранять. Кругом язычники и граница с Волынью рядом. Вот «Младшая стража» из мальчишек и набирается. Для того и самострелы, и воинское учение. Этому обычаю уже больше ста…
— Понятно, так что ты говорил…
— Я — старшина «Младшей стражи», а когда людьми командуешь и от тебя зависит безопасность почти пяти сотен людей, мыслить по-детски нельзя.
— Да нет же! — Илларион досадливо поморщился, и это было первым проявлением эмоций за весь разговор. — Что ты про неприятные вещи говорил?
— Рюриковичи землю делят, растаскивают Русь по кускам. Наша сотня еще Ярославом Мудрым здесь поселена, и никто не знает, на чью сторону мы встанем, если Туров от Киева отложиться надумает. Когда сотник Кирилл от ран еще не оправился, великий князь Владимир Всеволодович над сотней своего боярина поставил, а тот сотню чуть не под полное истребление подвел, чудом спаслись. Есть у ратников подозрение, что сделано это было намеренно. Сейчас сотник Кирилл здоров, ты, отче, сам видел, но в покое нас не оставят. Вот если бы мы, как орден, мирским властям не подчинялись, а только Церкви…
— Тринадцать лет… В каком возрасте у вас ратниками становятся?
— В шестнадцать или в семнадцать, отче, как выйдет.
— Значит, через три или четыре… — Илларион помолчал, потом неожиданно спросил: — Сотником, наверно, стать хочешь?
— Ну не сразу… И должность эта не наследственная, а выборная.
— А если под рукой Церкви окажетесь, будет назначаемая. Понимаешь меня?
— Да, отче, понимаю. Только с благословения Святой Церкви…
— О нашем разговоре — никому. Деду твоему должность сотника вернем. Феофан!
— Слушаю, брат Илларион. — «Особист» вырос за плечом иеромонаха, словно и не отходил вместе со всеми в сторону.
— Передашь тысяцкому: скоморохов с торга гнать нещадно! — распорядился Илларион. — Отрокам на торгу представлять невозбранно и… с музыкой.
«Однако! «Нещадно» — это значит, что можно даже убивать. Византиец, он и на Руси — византиец».
— Но, владыка… — попробовал что-то возразить Феофан.
— С его преосвященством переговорю сам! — перебил, не дослушав, Илларион. — Сотник Кирилл!
— Здесь, отче! — Дед бодро прихромал из ближнего угла амбара.
— За внука хвалю! Правильно воспитываешь. С князем увидишься, обещаю. Храни вас Бог!
Никифор пошел провожать Иллариона со свитой, а дед сразу же прицепился к Мишке с расспросами.
— Деда, потом, не при мальцах. Ребята! Иеромонах одобрил! Разрешил на торгу представлять! Поздравляю, наша взяла!
* * *
Вечером дед с Никифором взяли Мишку в оборот.
— Чего он от тебя хотел? Про доходы выспрашивал, на десятину намекал? — беспокоился Никифор.
— Да при чем тут десятина, Никеша? — Дед небрежно махнул ладонью. — Ты слышал, о чем разговор зашел, когда он нас отослал? Михайла, что ты там про ордена какие-то толковал?
— Он не велел никому рассказывать, деда.
— Михайла, да ты что? — возмутился Никифор. — Мы же не чужие!
— Дядя Никифор, Илларион — грек, любит секреты разводить. Не дай бог, проговоришься где, а до него дойдет. Сам же и пострадаешь.
— Ха! Михайла, не знаешь ты, как купцы тайны хранить умеют. Да если б я болтуном был, давно бы по миру пошел! Давай, давай, рассказывай, про доходы с представления он не выспрашивал?
— Да не интересуют его деньги! Вы сами подумайте: он же, по его разумению, в глушь страшную попал, скукотища тут — ни блеска Цареградского, ни политики, ни заговоров, ни возможности возвыситься. А попал-то надолго, зря, что ли, язык наш вызубрил? А тут рыцарский орден православный. Появилась надежда власть заполучить, возвеличиться, силу в своих руках иметь, князьями повелевать! Он же в этом увидел возможность любимым делом заняться! Ну и что по сравнению с этим твои несколько гривен?
Деда конечно же больше интересовали не финансовые соображения, а военные.
— И где же он народу для своего ордена наберет?
— А он, деда, для начала на нашу сотню глаз положил.
— Да какие же мы рыцари? Видел я этих риттеров! Дурак дураком: из лука стрелять не учится — зазорно благородному, ни читать, ни писать не умеет, в бане не моется, живет в башне, а рядом деревенька с десятком холопов. А гонору-то, гонору! Воинского строя не признают, каждый сам по себе.
— Нет, деда, это — не орденские рыцари. Те и грамотные, и дисциплина у них железная, без всякого гонора, и богатства они в орденских замках держат несметные. А сильнее их войска ни у одного короля нет, потому что их всю жизнь в воинском деле упражняться заставляют и постоянно в готовности быть.
А мы, по понятиям латинских стран, самые рыцари и есть. Податей не платим, живем ратной службой, роды свои до десятого и более колена считаем, холопов держать право имеем, земли и угодья свои мечом добыли. По латинским понятиям — благородные люди. Только у нас обычай другой. Там: пяток деревень, городишко захудалый — и уже граф или герцог, а если городишек штук пять или шесть — король. А у нас: земель немерено, города, села, деревни, леса, реки, поля, а всего лишь князь, даже меньше герцога. Вот и мы, по латинским понятиям, — сотня рыцарей, этого на целое герцогство хватит, а то и на королевство, а живем в одном селе.
— И как же он нас хочет в орден переделать?
— Не знаю, да он и сам, наверно, еще не знает, но придумает наверняка. Орден — дело добровольное, значит, чем-то нас соблазнять придется. Пусть попробует, да он уже и начал: представление одобрил, тебе встречу с князем устроить обещал. Будет и дальше обхаживать. Больше ему рыцарей взять неоткуда, у князя дружину не отберешь.
— Кхе! Так под это дело мы у него чего хочешь выторговать сможем! Только вот подчиняться долгогривым… Под князем все же почетнее, хотя нынешние князья… — Дед как-то непонятно не договорил, потом вздохнул и подвел итог: — Обмозговать это все надо как следует, может, еще и не выйдет из этого ничего? Князьям такое дело — поперек горла. Короли-то, поди, тоже ордена не жалуют?
— Вот потому-то Илларион и велел молчать. Если его задумка заранее откроется — не сносить ему головы, ни сан не спасет, ни епископ не заступится.
«Да, сэр, наживку вы насадили смачную. Стать во главе ордена и напрямую подчиняться только первому лицу! А что до опасности, то это же его стихия: интриги, заговоры, хождение по лезвию бритвы, но с такой заманчивой перспективой! Наверно, уже представляет себе, как «дикие славянские князьки» на пузе перед ним ползают и как на равных разговаривает с самим патриархом константинопольским. Но сволочь же первостатейная, мочить придется, рано или поздно. И русского на его место ставить. Вот для Константинополя геморрой образуется! Аж представить приятно».
* * *
Трудовые будни начались уже на следующий день. Мишка даже и подумать не мог, насколько это будет тяжело — два представления в день. Пусть на торгу и выступали по сокращенной программе — яркое весеннее солнце и ветер заставили отказаться от всех номеров с огнем, — но к вечеру вся труппа буквально валилась с ног от усталости. Праздники казались бесконечными.
Никифор же ни в какую не желал отказываться от вечерних представлений в амбаре и даже намекал, что неплохо бы выступать на торгу дважды в день. Слава богу, дед понял, что мальцы такой нагрузки не выдержат, и в конце концов просто наорал на зятя, утратившего чувство реальности. Никифор, наверно, все-таки вернулся бы к этой теме — характер у него был упрямый, — но через несколько дней практика подтвердила дедову правоту. Кузька доигрался-таки и навернулся с лошади так, что потерял сознание. Дед объявил следующий день выходным.
Продрыхнув до полудня, Мишка в компании Демки и Роськи отправился на торг. Дед не поскупился и отсыпал парням аж пять резан. Десятая часть гривны для отроков — целое состояние!
— Гуляйте, ребята! Подарки для родни и, — дед хитро глянул на Мишку, — кхе, знакомых, будем выбирать в последние дни торга, тогда все подешевле будет.
Роська, ориентировавшийся на торгу, как у себя дома, сразу же потащил приятелей туда, где торговали сластями. Мишка с изумлением увидел на прилавках не только всякие пряники, орехи в меду и прочие изделия из даров местной природы, но и курагу, изюм и даже финики.
«Вот вам, сэр, и экономическая география! Это ТАМ Туров всего лишь поселок городского типа, а ЗДЕСЬ, похоже, торговый центр не из последних. А ведь и верно: «из варяг в греки» можно же и по Висле, Бугу, Припяти и Днепру ходить. Или еще как-то в этом роде, через Неман например. Вовсе и не обязательно через Новгород. А Туров и Пинск на Припяти и стоят, только на разных берегах. Никифор пять лет назад как раз на Вислу ладьи гонял. Да, богатое место. И епископ свой. Епископии далеко не в каждом княжестве учреждены. В некоторых даже архимандритов нет. Что же с ним потом-то случилось? Татары выжгли или поляки проход в Вислу перекрыли? Вообще-то эти места через полтора-два века, кажется, должны Литве отойти. В учебнике истории про Турово-Пинское княжество всего пара строчек. Эх, больно уж быстро пришлось из двадцатого века линять, а то посидел бы в библиотеке, поерзал бы по Интернету, накопил бы информации. Обидно, блин!»
— Роська, а где здесь красками торгуют? — Мишка вспомнил, что собирался добыть в Турове серебрянку.
— А какие нужны?
— По дереву, под лак. Видел у нас матрешек размалеванных?
— Ага! Ходок говорил, что один лях у Никифора сразу полсотни купил!
«Однако, сэр Майкл! Похоже, вы с бизнес-планом не промахнулись! Продукция уже и на экспорт пошла».
— Слыхал, Демка? — Мишка пихнул Демьяна в бок. — Поедут наши матрешки в Польшу.
— Не-а, — тут же «обломал кайф» Роська, — тот купец в Киев собирался.
— Ну и ладно, в Киев так в Киев. Так где тут красками торгуют?
— Это к богомазам надо, вон туда. А у них спросим, где краски берут.
Иконописцев оказалось всего двое, и Мишкин вопрос им почему-то не понравился — ответили они без охоты и как-то невнятно, мол, краски разные бывают, и брать их можно тоже в разных местах.
— А серебрянку где взять можно?
— А это, парень, тебе и совсем не по карману — дорогое удовольствие.
— Я же вас не о цене спрашиваю, а где купить, трудно ответить, что ли?
— Ну и ступай себе с Богом, если с нами разговаривать не нравится!
— Чего вызверились на парня? — раздался за спинами рябят мужской голос. — Не для соперников ваших он краски ищет — игрушки раскрашивать!
Миша обернулся на неожиданного заступника и увидел «особиста» Феофана, всего такого гладкого, благообразного, прямо-таки лучащегося дружелюбием и благорасположением.
— Здравствуй, отрок Михаил, удивляешься, откуда я про твои нужды знаю?
— Здравствуй, отче. — Мишка почтительно склонился и принял благословение. — Не удивляюсь, мне кажется, ты вообще все всегда знаешь!
— Что ж поделаешь, — Феофан развел в стороны руки, развернув их ладонями в сторону Мишки и слегка склонил голову, — служба у меня такая, отрок.
«Точно — особист. Поза смирения, как по учебнику. И про матрешек уже вызнал, следит он за мной, что ли?»
— А куколки у тебя хороши, — продолжил добросердечным голосом «особист». — Я одну купил, племяннице в Чернигов отошлю. Хорошо, что я тебя встретил, поговорить с тобой хотелось бы, или ты занят? А то давай я тебе покажу, где краски купить можно, а по дороге и побеседуем. Согласен?
«А что, я могу не согласиться?»
— Спасибо, отче, я только ребятам поручение дам. Роська, вот тебе резана, купи нашим музыкантам еды хорошей, а то Своята, скупердяй, их дрянью всякой кормит, да и то — не досыта.
— Так много резаны-то, — расчетливо возразил Роська. — Обожрутся!
— А ты получше что-нибудь выбери да посытнее, пусть у ребят праздник будет, да не на один день. Великий пост скоро, а они тощие, чуть ли ветром не качает.
— Ладно, купим, а встретимся где?
Мишка задумался — города он не знал, но Феофан тут же пришел на выручку:
— А мы с Михаилом вас у камнерезов ждать будем. Знаешь, где это?
— Знаю, отче, мы быстро! — Роська ухватил за руку Демьяна и целенаправленно ввинтился в рыночную толчею.
Феофан проводил ребят глазами, повернулся и повел Мишку совсем в другую сторону.
— Ты, Михаил, как вернешься в Ратное, поклон от меня вашему священнику передай, мы с ним друзья старинные — еще в Царьграде вместе учились. Как он — благополучен ли?
— Плох он, отче, болеет, кровью кашляет, а лечиться не желает. Я хотел отца Иллариона просить, чтобы он пастырское увещевание отцу Михаилу послал, да не решился.
— Чего же не решился-то?
— Наша лекарка говорила, что отцу Михаилу для выздоровления питаться хорошо нужно, в тепле и покое жить. А кто же монаха от постов и бдений молитвенных разрешит? Вот и не решился.
— И что, сильно он болен? Да нет, я понимаю! — Феофан, в ответ на удивленный Мишкин взгляд, умиротворяюще выставил перед собой ладонь. — Здоровые люди кровью не кашляют, но по-всякому же бывает.
— Сильно, отче. Лекарка сказала, что если весну переживет, то беда осенью случиться может — когда сыро. А у него в доме не топлено, не прибрано, питается, как цыпленок. Не был бы он чернецом, за ним бы жена присмотрела, а так ему даже и прислугу-то иметь не положено.
— Даже так? Если весну переживет… — Феофан выглядел не на шутку обеспокоенным. — Так и сказала? А лекарка-то у вас хороша?
— Очень хороша, в воинском поселении другую бы и не держали.
— Да, вы же ратники все… — Феофан о чем-то задумался, машинально теребя пальцами крест на груди.
— Отче, а это правда, что отец Михаил боярского рода?
— Что? — Монах не сразу сумел оторваться от своих мыслей. — Да, правда, и очень древнего, еще от Скревы свой род считают — от прародительницы кривичей. Знаешь, откуда названия славянских племен взялись: поляне, древляне, северяне и прочие?
— Нет, не слыхал.
— Ну спроси у Нинеи, ты ведь с ней встречаешься?
«Что, «товарищ майор», пошли гэбистские штучки? Ну-ну…»
— Она мне жизнь спасла — раненого, без памяти в лесу подобрала!
— И что, сильная она ворожея? Как думаешь?
«Что я думаю — мое дело, а вы, товарищ майор, и «дезой» обойдетесь!»
— Думаю, что слабая.
— Да? А почему?
— У нее вся деревня во время морового поветрия вымерла, а она ничего сделать не смогла и меня лечить лекарку из Ратного позвала. А еще — с отцом Михаилом не справилась…
— Что?!! — Феофан схватил Мишку за плечо и вперился ему в глаза испуганным, как показалось Мишке, взглядом. — Он с ней встречался?!!
— Да, а что…
— А вот и краски твои. — «Особист» мгновенно справился со своим не то испугом, не то удивлением. — Тебе какая нужна?
— Серебрянка, алая, черная, но больше всего — серебрянка.
«Блин, да что ж такое-то? Какие у отца Михаила могут быть заморочки с местным ГБ? Да еще Нинея… Вообще-то они оба представители очень древних боярских родов… Что, христианские «безопасники» опасаются сговора? Бред! Отец Михаил фанатик, а Нинея язычница, к тому же она древлянка, а он кривич, а кривичи всегда от остальных славян немного особняком держались. Впрочем, для Константинополя мы все — дикие русы. Опасаются, что у отца Михаила варварские корни возобладают над христианским воспитанием? Идиоты!»
— Здорово, Антип! — бодро возгласил Феофан, обращаясь к человеку, сидящему на лавочке возле обширного то ли сарая, то ли амбара, стоящего на самом краю торговой площади. — Вот отроку серебряная краска нужна, дорого ли возьмешь?
Антип оказался тощим, мосластым дядькой с длинной, но какой-то неровной, словно оборванной по нижнему краю, бородой. Мишке его внешность почему-то показалась очень знакомой, он напряг память и чуть не ахнул. Антип был почти точной копией одного из персонажей фильма «Неуловимые мстители» — бандита, охранявшего запертого в баньке «засланного казачка» Даньку.
При виде Феофана Антип даже и не подумал встать или каким-либо иным образом выказать уважение подошедшему священнику.
— Здорово, Фенька! Цена известная: за серебро — серебром!
— Ну ты не жадись, парень-то хороший!
Феофан как будто и не заметил фамильярного обращения «Фенька».
— Видел я этого парня на торгу. Здорово ножи мечет! Да только цена для всех одинаковая, и для хороших, и для плохих, и… для твоих.
«Здорово напоминает встречу оперативника с агентом, как это в кино показывают. Только вот кто тут над кем начальник? Старик явно хамит, а Феофан — ни гугу. Такой ценный сотрудник или еще что-то? Да пошли они все… Мне только этих проблем не хватало!»
— Да что ты, ей-Богу, Антип! Парень — ученик дружка моего старинного Михаила. Я его случайно встретил, он краски искал.
— Конечно, случайно, а как же… Постой! Это какого же дружка Михаила? Это который…
— Почем краски, я спрашиваю! — Ласковость и улыбчивость с Феофана как ветром сдуло, и Антип отреагировал адекватно — заткнулся на полуслове, выдержал чуть заметную паузу и спросил уже совсем другим тоном:
— Гм… А много ль надо?
— Тебе сколько, Михаил?
— Да я и не знаю, посмотреть бы.
Сарай (или амбар?), возле которого сидел Антип, оказался складом. Чего там только не было! Даже при самом тщательном размышлении невозможно было определить, на торговле каким именно товаром специализируется хозяин всего этого богатства. Самой подходящей, на Мишкин взгляд, версией была скупка краденого. Тот же факт, что у «особиста» Феофана имеются какие-то особые отношения с барыгой, пожалуй, не опровергал, а подтверждал это предположение.
Впрочем, как следует оглядеться в Антиповых закромах Мишке не удалось — нужная краска нашлась недалеко от входа. На вид она выглядела, как та же алюминиевая пудра. Мишка выспросил: на чем ее разводить, какую поверхность можно выкрасить количеством краски, помещающейся в горшочек размером примерно со стакан, долго ли будет сохнуть. Получалось вполне приемлемо, хотя цену Антип заломил, несмотря на многозначительное покашливание Феофана, немилосердную. Мишка поблагодарил и обещал зайти позже с деньгами.
— Ну а теперь пошли к камнерезам, — даже и не подумав попрощаться с Антипом, сказал Феофан. — Если мой заказ выполнили, я тебе такую красоту покажу — ахнешь!
Мишка действительно ахнул. Красотой оказались шахматы, вырезанные из зеленого и розового камня, кажется из яшмы — в геологии Мишка был не силен, но работа была — загляденье.
— Вот, Михаил, гляди. — Феофан взял в руку пешку. — Ты пока невелика фигура, но скоро станешь ратником. — В руке у Феофана появился конь. — Или в купцы подашься? — На ладони монаха конь сменился ладьей.
«Да что они все — как Чапаев? Тот Петьке тактику конницы на картошке объяснял, Нинея процесс познания человеческого характера — на матрешках, этот карьерные перспективы — на шахматах. Сговорились, что ли?»
— Парень ты способный, так что в рядовых, что на воинской, что на купеческой стезе, не задержишься, — продолжал «особист». — Станешь сотником или в первую купеческую сотню выбьешься. — Феофан поднял с доски слона. — Но на воинской стезе можешь и до боярина дорасти. — Указательный палец «особиста» лег на макушку фигурки ферзя. — Только не ошибись, когда будешь выбирать, на какой стороне доски оказаться!
«Понял вас, «товарищ майор». Интересно: это ваша собственная инициатива, или Илларион меня вербануть приказал? Что же ты, отче Михаил, про меня дружку своему отписал такого, что местная ГБ на меня глаз положила? Версий может быть куча: нужен зачем-то выход на Нинею, требуется иметь глаза и уши в ратнинской сотне, «прижилась» идея с православным рыцарским орденом и т. д. и т. п. Вообще-то игрушки кончились, он со мной на полном серьезе работает. Отмазаться, скорее всего, не выйдет, да и не в моих интересах, но пешкой в ваших руках, «товарищ майор», я быть не собираюсь. Не в СССР живем, в конце концов. Антип, кстати сказать, очень наглядно это показал».
— Понимаю тебя, отче: если придет человек и покажет мне шахматную фигурку, значит, он от тебя, а если мне понадобится что-то тебе передать, то надо не на епископское подворье идти, а сюда. Или к Антипу? Только не рано ли ты меня обхаживать начал — мне ведь всего тринадцать?
— Вот и мы с Михаилом думаем: всего тринадцать, а такой разум. И поведение тоже. Не странно ли?
«Ну сейчас посмотрим, «какой ты Сухов».
— Тебе-то ладно, отче, а Михаил мог бы и понять — древнего рода боярин, хоть и монах. Я — восьмое колено воинского рода! За моим дедом сотня латников, по европейским понятиям, он — граф, а земель в его графстве не меньше, чем в герцогстве Нормандском. Про Вильгельма Нормандского слыхал, конечно?
Мишка выпрямился, задрал подбородок и, слегка оттопырив нижнюю губу и сощурив глаза, сначала смерил Феофана надменным взглядом с ног до головы, а потом уставился тому в глаза.
«Вот так, «товарищ майор», нужным образом выстраивать невербальный ряд и мы умеем, если ты из худородных…»
И Феофан дал-таки слабину! На секунду, на краткий миг вильнул глазами в сторону и превратился в простого мужика, наряженного монахом.
«Так и есть: из смердов или из городской голытьбы, а может, и в холопах побывал, даже константинопольским воспитанием этого до конца не вытравишь. Вот Илларион — да, чувствуется в нем порода, а этот зубами и ногтями из самых низов выдирался. «Орел наш дон Рэба». Эту сцену он мне до конца жизни не забудет, но буром переть теперь поостережется. Есть у древних родов нечто, для простолюдинов непостижимое, я про это тоже мало что знаю, но про пассионарность читал. Вы же, «товарищ майор», в этих вопросах — дуб дубом, а потому, генералом вам не быть! И никакой вам отец Михаил не друг, правильнее сказать — буксир. Тащил он вас за собой по доброте душевной или… Стоп! Древнего боярского рода, значит, мог быть у Михаила мальчишка в услужении! Выучился вместе с хозяином, принял сан… Риск? Да, риск, но, как говорится, кто не рискует, тот… а шампанского-то еще нет!»
— Ты думаешь: умрет благодетель твой в глухом селе и все забудется? По-твоему, МЫ не знаем, кто есть кто?
Феофан удар выдержал — школа жизни у него была такая, что не приведи господь, однако точность попадания Мишка заметил.
— О чем ты, отрок?
— О делах наших скорбных, отче. Я от долга христианского не отказываюсь и Святой Православной Церкви послужить готов всегда, но и пешкой ни в чьей игре быть не собираюсь!
— Вот и правильно, вот и молодец! — не очень натурально похвалил Мишку Феофан. — Но жизнь по-всякому повернуться может, вдруг тебе помощь понадобится? Теперь знаешь, к кому обратиться, что же здесь плохого?
«Поплыл «товарищ майор» — то «молодец», то «что же здесь плохого?». А я о плохом ничего и не говорил, это он не мне, а мыслям своим отвечает. Достал я его! Ну и чему радуетесь, сэр? Он только своим жизненным опытом пользуется, хотя и богатым, а вы из одного только телевизора столько дерьма зачерпнули, что по нынешним временам на три жизни хватит и еще останется».
Феофан, впрочем, оправился очень быстро — снова сделался благообразным и улыбчивым.
— А наставнику твоему, Миша, поможем: будет ему грамотка от епископа с увещеванием и разрешением… ну хотя бы от части обетов, на время болезни. А старосте вашему… как его зовут?
— Аристарх.
— А Аристарху я сам отпишу, чтобы женщину подобрал — в церкви прибираться, а заодно и за домом настоятеля приглядывать, хозяйство его вести. Греха в том нет. Отвезешь грамотки-то?
— Отвезу, конечно!
— Вот и ладно.
Феофан был — сама ласковость и благорасположение. Ну так ведь и у кошки лапки мягкие, пока когти не выпустит. Знал Мишка цену такой ласковости еще по ТОЙ жизни. И нисколько не обольщался разницей в девять веков — ЗДЕСЬ цена была такой же.
— А вот и друзья твои идут, — умилился «особист». — Еды-то накупили — музыкантам твоим на неделю хватит! Правильно поступаешь, Михаил, добро сторицей тебе вернется!
— Минька! — еще издали заорал Демьян. — Мешки тяжелые, пошли, Роська короткий путь знает, чтобы через весь торг не переться!
— Правильно, ребятки, и я с вами пойду. Надо Свояту постращать, а то отнимет у бедолаг ваше угощение, грех алчности все никак обуздать не может. Но я ему помогу!
«Ну, Своята, ты попал! У Феньки сейчас самое подходящее настроение — грешников вразумлять. Получишь по полной программе! А не будь жадиной!»
Роська повел всю компанию какими-то кривыми переулками, но, судя по общему направлению, так можно было действительно быстрее добраться до ладейного амбара дядьки Никифора.
«А может, не такой уж Своята и жадюга? Скоро Великий пост — никакой музыки и веселья, чем зарабатывать? Потом, правда, Пасха, но дальше полевые работы начнутся, ни свадеб, ни праздников. Долгонько на нынешние заработки жить придется! Наверно, не зря болтают, что скоморохи в тяжелые для них времена и воровством и грабежами на дорогах не брезгуют?»
— А ну, христовы выродки, стой!
«Блин, накаркал!»
Дорогу попу и мальчишкам загородили четверо угрюмых типов. У одного из них в руке был топор, остальные вроде бы были не вооружены. Стоило Мишке только подумать об этом, как из рукава ближайшего к Феофану разбойника выскользнула гирька на ремешке.
— Давно я тебя, Фенька, пасу, а ты еще и этих щенков мне привел, как по заказу!
— Я тебя тоже давно…
Феофан не договорил, взмахнув непонятно откуда взявшимся у него кистенем — таким же, как и у его противника. Удары оба нанесли одновременно, но Феофан как-то умудрился дернуться в сторону, и гирька обрушилась ему на плечо, противник же Феофана рухнул с проломленным черепом, не издав ни звука. Над ухом у Мишки свистнул кинжал, и стоявший напротив него мужик забулькал рассеченным горлом. Мишка, опомнившись, схватился за оружие и метнул его в разбойника с топором. Тот ловко прикрылся лезвием, но второй кинжал, брошенный Демкой, ударил его прямо в глаз. Мишка выхватил второй клинок. Последний из нападавших уже заносил руку над сидящим на земле Феофаном. Мишень была неудобной — тулуп можно было и не пробить, шея у мужика была короткая и из-под одежды почти не видна. Пришлось бить в голову. Тать охнул, схватившись за рассеченное ухо, и тут воздух прорезал истошный бабий вопль:
— Убивают!!! Люди добрые, убивают!!!
Последний из оставшихся в живых разбойник, обливаясь кровью, лившейся из разрезанного уха, бросился бежать.
— Ребята… — Было видно, что Феофану совсем скверно, вот-вот потеряет сознание. — Свистите, ребята… как можно громче. Три раза, потом два. И опять, пока стража…
Голова его свесилась на грудь, и Мишка еле успел удержать монаха в сидячем положении.
— Что стоите? — прикрикнул Мишка, не сводя глаз с убегающего. — Свистите! Слыхали: три раза, потом два! — Мишка оглянулся и увидел бледное до синевы лицо Демьяна. — Демка, ты чего? Ранен?
Демка вдруг кинулся в сторону и, согнувшись у забора, изверг из желудка все лакомства, которых успел наесться на торгу.
«Ну да, впервые в человека железо воткнул, а Роська-то что же?»
Мишка поискал мальца глазами и увидел, что тот направляется к зашевелившемуся бандиту с выколотым глазом. Демкин клинок, видимо, не достал до мозга, и мужик начал приходить в себя. В руке у Роськи тоже покачивался кистень, только поменьше, чем у Феофана и татей. Взмах руки, и гирька с хрустом проломила висок раненого.
— Ой, убивают!!! — надрывались уже несколько бабьих голосов.
— Роська, свисти!
Воздух прорезал свист, да такой, что испуганно примолкли даже вопившие бабы. Один сигнал, второй, третий… В конце переулка со стороны торга раздался топот. Первой, однако, появилась не торговая стража и не толпа зевак. Тяжело отдуваясь, к месту происшествия подбежал недавний знакомец Антип.
— Мишка, что с Феофаном? Живой?
— Живой, ему кистенем вот сюда попало, может, ключица сломана, может, еще чего…
— Кто?
— Не знаю, мужики какие-то, может, Роська узнал?
— Скоморохи это! Которых стража с торга погнала. Я двоих узнал!
Тут наконец навалилась толпа зевак, а среди них замелькали и торговые стражники.
— Что тут такое! Кто свистел? Антип, чего тут?
— Силантий, знаешь, где скоморохи стоят? — Антип говорил так, словно имел право приказывать десятнику стражи. — Гони своих туда и вяжи всех! Один из них ранен, видишь, как кровью наследил? Тащи их на владычный двор, это — не простая татьба, священника убить пытались. Пусть владыка сам и решает! Да сани какие-нибудь достань, святого отца отвезти нужно. Давай, давай, шевелись!
— Дядька Антип, — встрял Роська. — у раненого ухо рассечено, примета верная!
— Слыхал, Силантий? Скажи своим, чтобы покопались там, может, что из ворованного найдут. Все, ступай, двух человек оставь здесь и бегом, бегом, смоются же!
«Похоже, сэр Майкл, зря вы на Антипа грешили насчет скупки краденого. Торговая стража барыге так подчиняться не стала бы, это вам не менты конца двадцатого века, пусть даже стражники и не княжьи люди, а нанятые купцами. Авторитет Антипа на чем-то другом держится, может, Никифора расспросить? Интересно все-таки, да и для понимания ситуации полезно».
* * *
Суд епископа Феогноста оказался на удивление быстрым. Впрочем, все было настолько очевидно, что отроков даже особо не стали расспрашивать, тем более что представлявший интересы несовершеннолетних племянников Никифор всячески упирал на душевное потрясение, пережитое детьми, вынужденными защищать свою жизнь и жизнь раненого священника.
Единственный вопрос, который заинтересовал епископа, — зачем у мальчишек при себе оказалось аж по три кинжала. Никифор быстренько разъяснил, что это не оружие, а реквизит для представления, одобренного иеромонахом Илларионом. Илларион, естественно, подтвердил, присовокупив, что только искусное владение метательным оружием и позволило отрокам спастись самим и с похвальной отвагой защитить брата Феофана. Самого Феофана в связи с тяжелым ранением не допрашивали, а факт наличия у святого отца кистеня в рукаве на суде и вообще не всплыл.
Скоморохов изловили всех. Стража представила суду раненного Мишкой и еще двоих, захваченных на месте временного проживания, — молодую девку и старика. Причем старик, по докладу десятника стражи, оказал яростное сопротивление и ранил двоих стражников, прежде чем был оглушен и связан. Привели стражники и скомороший фургон, поставленный на санные полозья.
В фургоне во время обыска обнаружили несколько явно краденых вещей и самое страшное: доказательства вредоносной ворожбы — две проткнутые бронзовыми иглами тряпичные куклы, с зашитыми внутрь прядями чьих-то волос. Эти-то куколки и перевели дело под юрисдикцию епископа окончательно и бесповоротно. Обычная кража по сравнению с доказанным колдовством и покушением на жизнь священника выглядела сущей мелочью.
Допросить обвиняемых толком не удалось. Скоморох с рассеченным ухом валялся на брюхе, орал, что ничего не знал, что его заставили, и клялся искупить вину. Дед угрюмо молчал, не назвав даже своего имени, а девка, похоже сумасшедшая, только плевалась и угрожала всем присутствующим карой славянских богов.
Приговорили всех троих к… следствию. Епископ повелел выяснить: против кого направлено колдовство с куклами, за что собирались убить Феофана и отроков, имеются ли еще сообщники и т. д. и т. п. — целый список вопросов.
Мальчишек же, несмотря на три трупа нападавших, признали потерпевшей стороной и даже назначили компенсацию — перерытый стражниками сверху донизу фургон скоморохов. Правда, без лошади. Коняга непостижимыми извивами юриспруденции была перенесена из списка вещдоков в разряд оплаты судебных издержек. Никифору, который собрался было бросить скоморошью рухлядь там, где она и находилась, было указано на недопустимость такого образа действий, и купцу пришлось посылать домой за лошадью.
Дед Корней по возвращении домой прокомментировал произошедшее со свойственной древним философам любовью к парадоксам:
— Кхе! Вроде и трезвые, а три покойника, чужой воз и наблевали под чьим-то забором. Погуляли, едрена-матрена!
— Дядя Никифор, а кто такой Антип? — Мишка по дороге с епископского подворья решил добывать информацию по горячим следам. — Здоровый такой дядечка, вместе со стражниками был…
— Да знаю я Антипа, его тут все купцы знают и побаиваются, если честно. Он соглядатаями командует для мытника и вирника княжеских. Поймает на каком-нибудь грешке купчишку мелкого, торговца или еще кого, кто на торгу или у пристаней постоянно обретается, но не наказывает, а велит все, что замечают, ему рассказывать: кто какой товар привез, почем продает, не укрыл ли чего от податей, не торгует ли запрещенным — много всякого. А потом мытник или вирник со стражниками налетят да либо виру возьмут разорительную, либо вообще весь товар в княжью казну заберут. А Антип с помощниками потом отнятый товар распродают на торгу. У него в амбаре много чего лежит, если какого товара на торгу не нашел, ступай к Антипу — у него запросто оказаться может. Только дорого все, ему же и князю доход принести нужно, и себя не обидеть.
«Понятненько. Тайная налоговая полиция и торговля конфискатом — золотое дно. Плюс разветвленная агентурная сеть. Понятно теперь, почему он таким тоном и с Феофаном, и со стражниками разговаривал. Все нити городской экономики — тайные и явные — в руках держит. Любого прижать может. Я-то гадал, откуда Феофан знал, что мне серебрянка понадобится? А он и не знал — у Антипа на складе все есть! Но соперничество спецслужб — в полный рост: как Феофан Антипа оборвал, когда тот что-то про Михаила спросить хотел!
Впрочем, их разборки — не самое интересное. Гораздо важнее то, что структуры спецслужб, похоже, сформировались и существуют независимо от княжеского двора. Князья приходят и уходят, а Антипы и Феофаны остаются, и ничего с ними не поделаешь, потому что нужны! Можно сменить мытника, но много ли ты без Антипа платы с купцов соберешь? Гроши. Можно сменить вирника, да только с кого и какие штрафы брать? Тоже без Антипа не обойдешься — на создание агентуры годы уйдут, а князю гривны прямо сейчас подавай. А Феофан… Он только ПОКА язычниками да колдунами занимается, придет время — и круче Антипа станет. ГБ свое возьмет.
Итак, три новых влиятельных персонажа: Антип — тайная полиция с экономическим уклоном; Феофан — государственная безопасность, пока только на идеологическом направлении; Илларион — симбиоз монаха и военачальника с крутыми амбициями. Каким может быть их отношение к главной проблеме современности — развалу державы на удельные княжества?
Антип. Его ситуация с постоянной сменой князей должна устраивать. Сядет на туровский стол постоянный владетель, Антип начнет свое влияние постепенно утрачивать. Все его благополучие основано на том, что новые князья не владеют информацией и не имеют структуры, которая эту информацию может поставлять. Антип — монополист, и сохранение прежних порядков ему выгодно.
Феофан. На первый взгляд государственная безопасность без государства — нонсенс. Другое дело — государство может быть разным. В самостоятельном Турово-Пинском княжестве у него перспектив больше. Появится внешняя политика, а с ней — разведка и контрразведка, внутренние интриги и заговоры… Запросто можно из майоров в генералы выскочить. Для бывшего холопа… Да только за одно то, что Антип перестанет Фенькой звать, и кланяться начнет… Пожалуй, при определенных обстоятельствах Феофан в пользу сепаратизма может сработать! Сколько в бывших республиках СССР после девяносто первого года новых генералов появилось? ЗДЕШНИЕ ребята не дурнее!
Илларион. Ну, с этим все ясно. Чем мельче и слабее будут княжества, тем круче будет орден. Этот на развал Руси будет работать старательно и с удовольствием.
Вот такой расклад. И что же выгоднее всего для нашей сотни? Против исторического процесса дробления на удельные княжества не попрешь. Значит, надо быть адекватными этому процессу. С орденом то ли выйдет, то ли нет, а туровский князь независимым станет. Следовательно, князь и… Феофан.
Допустим, расклад я уловил правильно, но что же потом с Турово-Пинским княжеством стало? Почему в учебниках — почти ничего? Не знаю, и узнать пока негде и не от кого. Блин, как слепой!»
* * *
Через день после владычного суда случились сразу два события. Первое — приглашение провести представление в детинце, перед крыльцом княжеского терема. Семейство Вячеслава Владимировича Туровского пожелало поглядеть на зрелище, о котором судачил весь город.
Вторым событием была отправка в поход двух сотен княжьего войска. Всезнающий Никифор пояснил, что один из скоморохов назвал на допросе сообщников и пообещал провести в нужное место. Князь, естественно, послал дружинников громить языческое капище.
Поглазеть на проход войска собрался чуть ли не весь город. Зрелище действительно было великолепным. Холеные кони шли по три в ряд, сверкали на мартовском солнце доспехи, позвякивало оружие… только оркестра не хватало! Впереди колонны под стягом ехал воевода и — Мишка глазам своим не поверил — иеромонах Илларион!
Епископского секретаря было просто не узнать: сверкающие золоченые доспехи, греческий шлем с пышным плюмажем, тонконогий арабский жеребец под бархатным чепраком. Единственной деталью, напоминающей о духовном сане Иллариона, был висящий на груди массивный железный крест, совершенно дико смотревшийся поверх чеканного позолоченного панциря.
— Ребята, — предложил Мишка — а ну-ка поприветствуем воевод!
Отроки проскользнули в первый ряд и, когда до головы колонны осталось всего несколько шагов, дружно выкинули вверх руки с кинжалами и хором проорали:
— Слава православному воинству!
Илларион повернул голову на крик, благосклонно улыбнулся и сделал ручкой. Толпа подхватила:
— Слава, слава!
Илларион так и расцвел! Гордо вскинул голову и заставил жеребца идти вприпляс.
«Э, братец, да ты на фронтальное лидерство западаешь! Ликующие толпы тебе подавай! Все с тобой ясно. Служил ты, скорее всего, гвардейским офицером в немалых чинах, потом погорел на какой-нибудь придворной интриге, насильно был пострижен в монахи и отправлен нести свет истинной веры диким руссам. Еще бы тебе на идею рыцарского ордена не клюнуть! Как тебе, Лариосик, в великие магистры хочется! Давай, давай, старайся, а мы посмотрим».
* * *
К выступлению на княжеском дворе готовились особенно тщательно. Больше всех суетился и переживал дядька Никифор, хотя платы за выступление, разумеется, и не предполагалось. На какие уж там побочные гешефты от мероприятия он рассчитывал, оставалось только догадываться. Дед был собран и напряжен, как перед боем, Немой, как обычно, невозмутим, а Демка мрачен, словно собирался на похороны близкого родственника. Кузька же то и дело прикладывался ухом к животу своей кобылы, опасаясь, видимо, услышать зловещее бурчание.
— Мишаня!
Мать стояла на крыльце, зачем-то держа в руке матрешку. За дни пребывания в городе своего детства она словно помолодела. По дороге в Туров мать как-то обмолвилась, что прежние подружки, наверно, и знать не захотят приехавшую из глуши старую знакомую. Однако популярность циркового представления коснулась и ее. Почти каждый день с утра она отправлялась к кому-то в гости, а в середине дня появлялась в ладейном амбаре в компании нескольких женщин, среди которых, как утверждал Никифор, бывали и жены уважаемых людей, и купчихи из первой сотни, и даже боярыни. Дело даже дошло до того, что мать пообещала, в случае провала других вариантов, попробовать устроить деду встречу с князем через какую-то свою подругу детства.
— Мишаня… — Мать протянула сыну матрешку. — Княжне Анне недавно шесть годков сравнялось, ее наверняка приведут на ваше представление посмотреть. Поднеси ей куколку, только сначала у княгини разрешения спроси.
— Сделаю, спасибо, мама. А как мне княгиню величать?
— А так и говори: «матушка-княгиня», она хоть и молода, а обращение такое ей нравится. Ну а если вы княгине по душе придетесь, то и князь к вам ласков будет. И еще: когда будешь матрешку подносить, найди случай княжну красавицей назвать. Не бойся, врать не придется, — мать улыбнулась, — она и вправду на ангела похожа. И княжичу Михаилу — тезке твоему — предложи из самострела стрельнуть.
— А если он захочет самострел себе забрать?
— Не заберет: мал еще и здоровьем слаб — только-только от тяжелой болезни оправился, ему и не поднять-то его будет, тебе помочь придется. А будет просить, предложи ему к нам в Ратное приехать, там, мол, ему по руке самострел и сделают. Ну-ка, давай попробуем, как ты поддерживать самострел будешь, когда он стрелять станет? — Мать взяла в руки Мишкин самострел, изображая из себя княжича. — Нет, так ему будет неудобно, снизу одной рукой держи и направляй, чтобы он в кого не попал ненароком. Вот так хорошо. И самое главное: не поворачивайся спиной к князю и княгине, а если с тобой заговорят, смотри прямо в глаза, не юли. Князь честный взор уважает!
«Да, сэр, как любил говорить один ваш знакомый в двадцатом веке: «Женщина в умелых руках — страшная сила». Ну кто бы еще вам столько полезной информации выкатил?»
* * *
Двор княжеского терема был забит до отказа, пришли все, кто имел хоть какое-то право здесь находиться. Князь с княгиней сидели в креслах на верхней площадке крыльца, на ступеньках стояли наиболее приближенные, а остальные расположились кто где смог. Работникам Никифора, расставлявшим барьер, даже пришлось немного потеснить толпу.
Привычка взяла свое, и с первыми звуками музыки нервное напряжение спало, представление покатилось по наезженной колее. На свое удивление, Мишка увидел в толпе зрителей довольно много знакомых лиц, даже и среди тех, кто стоял достаточно близко к княжеской чете. Это, впрочем, было на пользу. Те, кто видел представление не в первый раз, уже знали, в каких местах нужно аплодировать, и дружно отзывались на Мишкин крик «Слава православному воинству!».
Заминка случилась, когда Мишка начал показывать стрельбу вслепую. Он уже поразил две мишени, когда от княжеского крыльца раздался голос:
— Эй, парень, а повязка-то у тебя не просвечивает?
Мишка сорвал с головы повязку и протянул ее в сторону зрителей.
— Кто хочет проверить? Берите!
Пока повязка ходила по рукам, Мишка, подчеркнуто не интересуясь результатами проверки, разглядывал князя и княгиню. Князь Вячеслав был уже не молод — за сорок. Выглядел он неважно: почти совершенно седой, под глазами мешки, лоб в морщинах, плечи опущены. Не зная, можно было подумать, что князю Вячеславу под шестьдесят.
«Сын Владимира Мономаха и Гиты — дочери последнего короля саксов Гаральда II, погибшего при завоевании Британии Вильгельмом Нормандским в битве при Гастингсе. Русский князь, а какой только крови в нем не намешано: варяжская, византийская, саксонская… Всего и не перечислишь. Смешно, конечно, но по материнской линии имеет права на английскую корону. Впрочем, почему же смешно? Из-за точно таких же прав на французскую корону началась Столетняя война.
А жена гораздо моложе, второй брак, что ли? Но брак, видимо, счастливый — вон как на жену поглядывает. И дочка действительно на ангела похожа, а вот княжич подкачал — худой, бледный, квелый какой-то. Даже и не понять, сколько ему лет — десять, одиннадцать?»
Наконец из толпы раздался голос:
— Не просвечивает! Все без обмана, княже!
Мишка поймал брошенную ему повязку, но, прежде чем продолжить исполнение номера, громко спросил:
— Дозволишь продолжать, княже?
Получив в ответ кивок, натянул повязку на глаза и уже взял самострел на изготовку, как вдруг сзади, из толпы зрителей, раздался звон маленького колокольчика.
«Шутить изволите, господа? Ну ладно, и мы пошутим!»
Мишка резко развернулся и направил самострел в сторону зрителей. Послышались испуганные крики и шум, производимый людьми, шарахающимися с линии выстрела. Наконец наступила тишина, и снова раздался звон колокольчика. Мишка нажал на спуск. Дружный выдох толпы, звяк наконечника болта по металлу и звук удара в стену терема. Мишка снова сорвал с головы повязку. На пустом пространстве стоял богато одетый купец откуда-то с Востока (то ли перс, то ли араб) и держал на вытянутой руке веревочку, на которой болтался покореженный попаданием колокольчик.
— Маладэс! Карош воин!
Мусульманин стянул с пальца массивный золотой перстень с камнем и швырнул Мишке. Мишка даже не шевельнулся, чтобы поймать награду, перстень упал ему под ноги.
— Дозволишь принять, княже?
Араб (или перс?) что-то зло выкрикнул по-своему. Князь Вячеслав пристукнул ладонью по подлокотнику кресла, а стоящий рядом с ним боярин выкрикнул:
— Почто гостя княжьего обижаешь? Головы лишиться захотел?
— Я твой подданный, а не сарацинский! — ответил Мишка, глядя на князя в упор. — Волкодав из чужих рук корм не берет!
— А ты — волкодав? — Теперь вопрос уже прозвучал из уст самого Вячеслава.
— Пока — нет! — Мишка нахмурился, сжал губы и, вскинув голову, подчеркнуто выпрямился. — Пока — нет, но буду!
Невербальный ряд, соответствующий эмоции «непреклонная решительность» в исполнении мальчишки, должен был выглядеть смешно, и Мишка не ошибся — сработало!
Князь хмыкнул, покосился на мусульманина и произнес вроде бы про себя, но так, что слышно было всем:
— А щенок-то — породистый.
Перстень остался лежать на земле, представление покатилось дальше. В конце, уже выведя под уздцы коня с гордо восседающим на нем дедом, Мишка махнул музыкантам, чтобы умолкли, и громко спросил:
— Матушка княгиня, дозволь красавице твоей Анне Вячеславне подарок поднести? — И, не дожидаясь ответа, бросился сквозь расступающихся зрителей к крыльцу. — Погляди, княжна, куколка-то с секретом!
Сидящая у княгини Ольги на коленях маленькая княжна расширенными от удивления глазами следила, как матрешки одна за другой появляются на свет, а когда опрокинутый ванька-встанька сам собой принял вертикальное положение, даже пискнула от восторга.
— Вот, Анна Вячеславна, ты здесь самая красивая, у тебя и игрушки должны быть самыми красивыми!
— Что ж ты… волкодав, — подал голос князь, с интересом, как заметил Мишка, наблюдавший за «размножением» матрешек, — сам даришь, а принять подарок гордишься?
— Так среди своих же, княже. Мне с тобой в поле не ратиться, я в бой под твоим стягом пойду.
— Так уверен?
Что имел в виду князь, Мишка не понял, но, делая вид, что поправляет одну из матрешек, ответил так, чтобы слышно было одному князю:
— Киев далеко, а мы все — здесь.
Вячеслав Туровский, кажется, заинтересовался — даже слегка склонился в кресле в Мишкину сторону.
— Сам придумал или слыхал от кого?
— Вся сотня в том заедино. Вон сотник Корней твоего слова ждет.
— А ты ему внук, говорят?
— Так, княже, Михаилом крещен.
— Гляди-ка, сынок, тезка твой! — Вячеслав обернулся к княжичу, но тот остался равнодушен. Мишка понял, что предлагать ему стрельнуть из самострела не стоит. — Збройко! — Князь сделал знак одному из рынд. — Сотников внук Михаил перстень обронил. Принеси-ка!
Парень вмиг слетел с крыльца, подобрал перстень и, взбежав по ступенькам, протянул его Мишке. Мишка, не дотрагиваясь до перстня, указал глазами на князя. Рында поколебался, но подчинился.
— Значит, все-таки из одних только рук? — Князь покрутил в пальцах перстень. — Так, что ли?
— Только так, княже, иначе — беда!
— Держи, заслужил. — Вячеслав подал перстень Мишке. — Но и гостя моего поблагодари.
Мишка нашел глазами купца, приложил перстень ко лбу, потом к губам. Прижав руку к сердцу, поклонился. Княжий гость дернул щекой, но все же слегка кивнул в ответ.
— Восточные обычаи знаешь? — заинтересовался князь. — Откуда?
— Мы же не смерды, княже! Род свой в восьмом колене считаем — от десятника Лисовина, который еще с вещим князем Олегом на Царьград ходил! Потому не только ратному делу, но и наукам…
Мишка запнулся, наткнувшись на какой-то уж очень пристальный взгляд княгини.
— Может быть, — княгиня секунду помолчала, — тебе и рыцарские обычаи известны?
Она разжала пальцы, и к Мишкиным ногам упал маленький платочек. Мишка подхватил его и, опустившись на одно колено, протянул княгине.
— И галантное обхождение тоже… ваше высочество.
«Блин, что за спектакль? Дед там внизу уже, наверно, в землю врос, а они тут со мной беседуют, да еще как беседуют! В чем дело?»
— Вижу, правду о тебе рассказывают — необычный ты… мальчик, — проворковала княгиня. — Аннушка, что ж ты Михаила за подарок не поблагодаришь?
— Благодарствую, Михаил, — старательно выговорила княжна, чувствовалось, что букву «р» она научилась выговаривать совсем недавно.
— Рад служить, государыня Анна Вячеславна! Только позови!
— А если и вправду позовем? — негромко спросила княгиня.
«Да что тут происходит-то? Князь вроде бы и не слушает — о чем-то с боярином говорит. Во что же я опять влипаю?»
— У меня пока только три самострела, матушка, но будет больше. Всегда, по первому твоему зову…
— Тебе сколько лет?
— Четырнадцать… Скоро.
— А когда настоящим ратником станешь?
— В шестнадцать.
«Те же вопросы, что и у Иллариона! Он, что ли, ей про меня наболтал?»
— Видишь эту ленточку? — Княгиня показала на красную шелковую ленту, вплетенную в косу дочери. — Если тебе ее передадут, это будет значить, что ты нужен… княжне Анне. И все, кого ты сможешь с собой привести. Не беспокойся, это будет не завтра. Может быть, и никогда… Но помни!
— Запомню… Нужен — княжне.
— Правильно запомнил, молодец. Наклонись-ка.
Мишка склонился к самым губам княгини и услышал едва различимый шепот:
— Нинее поклон передай. От Беаты.
— Едрит тв…
— Что?
— Все исполню, матушка княгиня, в точности!
Княгиня обернулась к мужу:
— Вячеслав Владимирович, отроки еще малы, а вот наставников их: сотника Корнея и…
— Ратник Андрей, — торопливо подсказал Мишка.
— …и ратника Андрея — не пригласить ли на пир?
— Отчего же не пригласить, душа моя? — Князь благосклонно кивнул. — Михаил, от меня вам за представление — гривна. Ступай позови деда.
— Благодарствую, княже.
«А не приходилось ли вам, сэр, в психушке сиживать? Есть три варианта на выбор. Старейшее в Санкт-Петербурге заведение на набережной реки Пряжки, больница имени Кащенко и больница имени Скворцова-Степанова, в просторечии «Скворечник». Ни одно из них, по правде сказать, пока не функционирует, но что такое жалкие несколько веков для неизлечимого психа? Пустяки. Какие замечательные галлюцинации! Зрительные! Слуховые! Какая драматургия, сюжет, интрига! Невестка Владимира Мономаха передает поклон ученице Бабы-яги от какой-то полячки, а пацан в ответ матерится, как докер-механизатор с карантинного причала. Сказка! Нет, права была мисс Скарлетт О'Хара: я подумаю об этом завтра, иначе в самом деле рехнусь!»
