Глава 19. Я НАНИЗЫВАЮ БУСЫ И ЗАБАВЛЯЮ МУЖЧИН
Я стояла на коленях.
С лодыжек и запястий сняли путы.
Отстегнув пряжку, с головы стянули рабский колпак. Я вижу! Кожаный колпак свисает на грудь на тесемках кляпа. Тесемки ослабли. Мужская рука вынула кляп, расправила его — чтобы просушить. Как только изо рта вытащили кляп, меня едва не вырвало. Откинув голову, я глубоко дышала. Один из мужчин, взяв колпак и кляп, сунул их в сумку на поясе. Двое других возились вокруг меня. Еще двое стояли поблизости. Стоящий слева обеими руками взял меня за левое запястье, тот, что справа — за правое. Рывком они подняли меня на ноги.
Кроме покрытого эмалью черного ошейника с колокольчиками и такого же ножного браслета, на мне никакой одежды. Я разделась в алькове «Чатки и курлы», такой меня и притащили сюда. Лицо под колпаком раскраснелось. От долгого пребывания в жарком и влажном мешке тело обсыпало потницей.
По бокам от меня — двое мужчин, держат за руки. Мы — в освещенном факелами просторном коридоре. Длинный — ярдов сорок — узкий красный ковер ведет к белой двустворчатой двери. У двери — двое стражников в шлемах и с копьями. По обе стороны двери на стене висят щиты и перекрещенные копья.
Глядя на высокую дверь, я поежилась. На запястьях сжались мужские ладони.
— Пошли, животное, — пролаял один.
— Да, хозяин.
Держа за руки, меня повели к огромной двери. Страшно! Там, должно быть, соратники моей хозяйки, леди Элайзы из Ара. Думают, у меня для них послание. А у меня нет ничего. Будут разочарованы. Разгневаны. К рабыне, вызвавшей недовольство, мужчины Гора не знают снисхождения. Только бы не изуродовали! Не пытали бы! Не убили бы! Я ни в чем не виновата! Буду в ногах валяться, может, просто высекут!
Стражники в шлемах распахнули дверь. Я упала на колени.
— Целуй пол, рабыня, — приказал один из моих спутников.
Высоко подняв мои руки, меня наклонили к полу. Я коснулась губами плиты. Потом резким рывком меня снова подняли на ноги. Дивная комната! Потолок высокий, как во дворце. Пол выстелен глянцевыми пурпурными плитами, крупными, сверкающими. К потолку вздымаются изящные белые колонны. Ниспадают золотистые драпировки. Меня подвели к помосту, на котором, откинувшись на подушки, возлежал тучный гигант. Испещренное пятнами вина и жира белое одеяние оторочено золотым кружевом. Лицо грубое, жесткое, выщипанный пинцетом подбородок изрыт ямками. Лысеющая голова увенчана короной из листьев винограда — знаменитого винограда Та с террас Коса. Умен, тщеславен, силен и жесток.
Передо мной, у подножия помоста, — низенький столик, на нем — нити и чашки с бусинками, деревянными рабскими бусинками разных цветов, множества разных цветов.
Низкий деревянный столик, бусинки в чашках! Меня охватила дрожь. Я была здесь! Стояла на коленях — в этой самой или похожей комнате, тогда, во сне, что привиделся мне в Табучьем Броде. Неужели я когда-то здесь была? Или в каком-то похожем месте? Или это просто сон, игра воображения? Этот сон казался таким реальным! Что это — затаенные воспоминания или предчувствие? Нет, прочь эту чушь! Но какое жуткое, сверхъестественное сходство!
Один из стоящих рядом мужчин поднял плеть. Что за наваждение! И это было во сне!
Знаю, сейчас мне зададут вопрос: «Что это?»
— Что это? — спросил мужчина.
— Плеть, хозяин. — Я знала, что так отвечу.
— А кто ты?
— Рабыня, хозяин.
Закричать бы: «Не знаю я ничего ни о каком послании, не знаю, что вы ищете!» Закричать бы: «Я всего лишь рабыня, я ничего не знаю! Лишь о милосердии молю!»
— Повинуешься? — спросил голос.
— Да, хозяин.
Меня била дрожь. Все это уже было, тогда, во сне! Нет, не верю, что сон вещий. Скорее всего, непонятно каким образом всплыло воспоминание о некоем ритуале, в котором мне уже доводилось участвовать.
Я отдернула голову, боясь прижаться губами к плетке.
Кажется, мужчина озадачен. Но, словно так велит его долг, сердито ткнул плетку к моим губам. Перечить? Еще чего! Обмотанные вокруг рукоятки кожаные плети больно впивались в губы. На языке — вкус крови. От прижатой наискось ко рту тяжелой плетки больно зубам.
— Целуй плеть, рабыня!
Я целую плеть. Молчание.
— Кто приказывает мне? — спрашиваю я. Тот, кто сочинил весь этот ритуал — кто бы он ни был, — безусловно, достоин уважения. Мой вопрос — из тех, каких рабыни, как правило, не задают. Слишком дерзок. Захочет хозяин — скажет девушке, кто отдает ей приказы, не захочет — не скажет. Она должна знать одно: она — рабыня. Ее дело — повиноваться. Но неуместным вопрос не кажется. Стороннему наблюдателю он даст понять: рабский ошейник для девушки внове, она еще не успела уразуметь, что за такие вопросы полагается плетка. Еще одна тонкость: в вопросе не было обращения «хозяин».
Тучный перевел глаза на двух стоящих рядом помощников в шлемах. Те переглянулись.
Меня опознали по непривычному вопросу. Утвердятся ли они в своем мнении, будет зависеть от следующих фраз.
— Тебе приказывает Белизариус, рабыня, — ответил он. Бе-лизариус. Настоящее это имя или вымышленное, для контактов?
Во всяком случае, несомненно одно: это и есть контакт. Это и есть та самая таинственная личность, с которой меня должны были связать, тот, кому я должна передать некие сведения.
Но я же ничего не знаю! Меня сверлил взгляд крошечных, утопающих в жирных складках глазок.
— Каков приказ Белизариуса, хозяина рабыни? — Я едва слышала собственный голос.
— Он прост.
— Да, хозяин.
— Нанижи бусы, рабыня.
— Да, хозяин.
Странное чувство нахлынуло на меня. Я сознаю, что делаю, безусловно, сознаю. И все же ощущение предопределенности не отступало.
Снова все — почти как в том сне.
Я потянулась к разложенным на столике нитям, к чашкам с бусинками.
Не знаю, почему первой я нанизала желтую. Но это так. Потом — голубую, красную и снова желтую. Я нанизывала бусы.
Завязав узелком конец нити, я протянула ее Белизариусу. Один из мужчин, бережно взяв нитку, положил ее на помост перед Белизариусом.
Я тряхнула головой. Удивительно: как только бусы были нанизаны, ко мне словно вернулось сознание. Свое предназначение — в чем бы ни состояла его суть — я выполнила. И словно очнулась ото сна.
Белизариус внимательно рассматривал лежащие перед ним бусы. Заполняя нить, я не однажды повторила порядок расположения цветов. Как и у большинства рабских бус, нитка длинная, можно дважды свободно обернуть вокруг шеи. На вид нанизанные мною бусы ничем не отличались от тысяч украшающих шеи рабынь бус.
Разглядывал бусы Белизариус недолго. Внезапно, стукнув по помосту огромным своим кулаком, он радостно вскричал: «Наконец-то! Наконец!»
Стоящие вокруг мужчины и не подумали спросить, что же за известие разглядел он в бусинках. Не стал пускаться в объяснения и Белизариус.
Вдруг к моему горлу скользнул нож.
— Убьем ее? — спросил стоящий за спиной мужчина.
— Нет, — ответил Белизариус. — Послание получено.
— А что, если попадет во вражеские руки?
— Не важно. — Белизариус взглянул на меня. — Нанижи бусы, рабыня!
Задрожав, я вдруг поняла — не могу. Не помню порядок.
— Не могу, хозяин, — пролепетала я. — Не убивай меня!
— Даже если и могла бы, — пояснил Белизариус, — послание им не разгадать. Да если бы и разгадали, не поняли бы смысла. — Он рассмеялся. — А если и поймут — будет слишком поздно. Враги уже ничего не успеют предпринять. Поймут только, что надвигается опасность.
Нож убрали. Я едва не упала без чувств на гладкие плиты.
— Кроме того, — Белизариус разглядывал меня, — леди Элайза хочет, чтобы эта штучка осталась у нее рабыней-служанкой.
— Держу пари, — вставил один из мужчин, — леди Элайза и сама в ошейнике голая неплохо бы смотрелась.
Мужчины расхохотались.
— Потом, может быть, — молвил Белизариус. — Когда сослужит свою службу.
Снова взрыв смеха.
Мне связали за спиной руки. Засунули в рот кляп от рабского колпака, крепко завязали сзади, пропустив тесьму между зубами. Я вздрогнула.
Связанная, с кляпом во рту, я смотрела на Белизариуса.
— Позабавьтесь с нею, а потом верните в «Чатку и курлу», — приказал он.
Расправив рабский колпак, мне натянули его на голову, подобрали под подбородком, чтобы не провисал, дважды обвили шею продернутым сквозь петли кожаным ремнем, затянули, застегнули пряжку и, схватив за лодыжки, потащили прочь.
