Глава 14. ДВОЕ
— Паги, хозяин? — спросила я. Он отослал меня взмахом руки.
Позвякивая колокольчиками, я отвернулась и оглядела зал. А танцовщица неплоха. Скоро вечер, четвертый час. Девушка на посыпанной песком площадке чуть покачивает бедрами, повинуясь звукам флейты. Ступни составлены вместе, руки с перекрещенными запястьями и разведенными врозь ладонями подняты над головой. Движения едва различимы. И все же это танец. Кое-кто из мужчин смотрел на нее. Здесь, в «Ошейнике с бубенцом», танцовщиц пятеро. По-моему, все замечательные. Самая лучшая выйдет позже, ближе к ночи. В день выступают четверо, одна отдыхает. А я вот танцевать не умею. Пока у площадки всего один музыкант. Попозже подойдут другие. Главный у них Андроникус. Он играет на ситаре.
— Паги! — потребовал мужчина.
С подвешенным на лямке большим бронзовым кувшином на плече я поспешила к нему.
Встав на колени, наполнила чашу. Насчет алькова приказа не последовало. Я встала и с кувшином в руках пошла к входной двери — глотнуть свежего воздуха. Мое тело подается в придачу к купленной в таверне чаше паги, но, конечно, если клиент пожелает. Служить ли мне ему в алькове, нет ли — зависит от его прихоти и аппетита. Многие мужчины, естественно, приходят сюда просто встретиться с друзьями, выпить, поговорить. Бывают ночи, когда меня вообще не трогают. Но я, конечно, всегда наготове. Спрос на меня большой, и мой хозяин, Бузебиус, мною доволен. Выгодная покупка. Чаще многих других его девушек извиваюсь я в альковах, иногда закованная в цепи, бьюсь в судорогах под мужской лаской, вскрикивая и покорно постанывая, не в силах обуздать свое тело. Я знаю: немало мужчин приходят сюда снова именно из-за меня. Я приношу таверне прибыль. Что касается рабынь, кабацкие правила просты. Если клиент заплатил за пату, он вправе выбирать любую девушку — ту, что подносит чашу, или другую. Если мужчина хочет попользоваться рабыней, обычно он подзывает налить ему паги именно ту девушку, которая привлекла его внимание; если просто хочет выпить — ту, что поближе. Каждая чаша паги дает ему право потешиться в алькове, так что за один вечер он может перепробовать нескольких рабынь. Однако к рассвету, к закрытию заведения, этот счет заканчивается. «На потом», если так можно выразиться, выпитые чаши оставить нельзя. Танцовщицы оплачиваются отдельно.
Выйдя наружу, я вдыхала кристально чистый воздух Гора. Нам разрешается выходить из таверны.
И вот я стою на пороге. Над головой вывеска — огромный, увешанный колокольчиками ошейник.
— Здравствуй, Тила, — обронил, проходя мимо, мужчина.
— Здравствуй, хозяин, — ответила я.
Я — Тила, рабыня, подающая пату в таверне под названием «Ошейник с бубенцом». Это можно прочесть на плотно охватывающем мою шею десятихортовом ошейнике.
Я взглянула вдаль. Там, за мостом, высятся башни и цилиндрические здания. Там, над стенами Ара, садится солнце. На фоне неба — переплетение мостов, по ним снуют люди. А ниже, на улицах, тарларионы тащат повозки и фургоны. В вышине парят на тарнах дозорные. Где ты, Клитус Вителлиус?
— Здравствуй, Тила. — За моей спиной стояла вышедшая из таверны девушка. Как и у меня, колокольчики на левой лодыжке, короткое открытое шелковое платьице. И такой же ошейник. Как и я, стоит босиком на пороге.
Я не ответила, отвернулась.
— Прости, что дралась с тобой из-за конфеты, — продолжала она.
— Я ее выиграла, — злобно бросила я.
— Но, Тила, — разозлилась и она, — она упала ближе ко мне. И должна была мне достаться.
Иногда, прежде чем послать нас мыться и готовиться прислуживать гостям, наш хозяин, Бузебиус, бросает нам горсть конфет. Для нас это драгоценное лакомство, и на полу в каморке рабынь мы затеваем из-за них драку.
Я рванулась к той конфете, но она уже схватила ее. Вырвав у нее леденец, я сунула его в рот. Она набросилась на меня с кулаками, дернула за волосы. Отчаянно визжа, осыпая друг друга тумаками и царапаясь, мы покатились по полу, но Бузебиус разогнал нас ударом плетки. Пристыженно пресмыкаясь, мы поползли друг от друга прочь.
— Ну и дурацкий же у вас вид, — хохотал Бузебиус. Мы обе залились краской. Мы же просто девушки. А он что, думал, мы станем драться по-мужски? Нет. Мы хрупкие и слабые существа.
— Ну, теперь быстро мыться, — приказал он, — а потом — приводить себя в порядок. Скоро к гостям выходить.
— Да, хозяин.
Отступив от двери таверны, мы преклонили колени.
Неся низенький столик, в таверну вошел Брен Лурт, который жил когда-то в Табучьем Броде. Здесь, в «Ошейнике с бубенцом», он перехватывал случайную работу, получая за нее еду и один тарск в неделю. Он свободный, вот мы и встали перед ним на колени. Хотя в сердце своем ощущал ли он себя свободным мужчиной? Выглядел он изгоем. Потерянный человек. Прошел мимо нас, таща стол. Этот стол пару дней назад он относил в мастерскую резчика по дереву — чтобы тот инкрустировал его и превратил в доску для игры в каиссу. А теперь Брен принес его обратно. Ночевал он здесь же. Служа в таверне, он имел право пользоваться хозяйскими девушками, но никогда ни к одной и пальцем не притронулся. Наверно, не мог. Как досталось ему от Турнуса! Я все помню. Как, сорвав с него одежду, Турнус толкнул его к девичьей дыбе, на которой, нагая, беспомощная, лежала в ожидании девушка. «Я тебе разрешаю…» Но Брен Лурт не поднял головы. «Ну, давай! — подзадоривал Турнус. — Возьми ее!» — «Не могу», — прошептал Брен Лурт. Разбитый наголову, он отвернулся, поднял валяющуюся на земле тунику и побрел к воротам села. Их распахнули перед ним. И он ушел из селения Табучий Брод. Добрался до Ара. И подрабатывает по мелочам в таверне.
Мы с Виной встали.
— Прости, что я дралась с тобой из-за конфеты, — снова начала она.
— Я сильнее тебя, — ответила я. — Ты должна была отдать ее мне.
— Нет.
Я промолчала.
— Стыдно драться на глазах у мужчины, как рабыни, — проговорила она.
— Конфета, — отчеканила я, — принадлежит той, у кого хватит сил взять ее.
— Я здесь, кроме тебя, никого не знаю, — сказала она. — Мы обе были рабынями Клитуса Вителлиуса. Шли на одной цепи. Я хочу быть твоим другом.
— И ты, — я взглянула в глаза Бине, рабыне Бусинке, — здесь мой единственный старый друг.
— Давай будем друзьями.
— Давай.
— Вот и хорошо. — Она обняла меня. И я в ответ обняла ее и поцеловала.
— Но конфета была моя, — твердо добавила я.
— Рабыня! — сверкая глазами, прошипела она.
— Рабыня! — огрызнулась я.
— А ну быстро в зал! — В дверях стоял Бузебиус. — Вы что, думаете, я вас купил, чтобы на свежем воздухе прохлаждались, как свободные дамы?
— Нет, хозяин! — воскликнули мы и помчались внутрь.
— Паги! — потребовал мужчина. Я бросилась к нему.
Шестой час. В таверне все многолюднее. Я стою на коленях у невысокой стены. Замкнутые в наручники руки подняты над головой и пристегнуты к шестому кольцу. Клиент оставил меня за собой. Я жду, пока он закончит игру в каиссу.
В этой таверне я дней двадцать. Дольше Бины, она — всего шесть. Не считая пятерых танцовщиц, здесь служат двадцать две девушки.
— Смотри не убеги, — предупредил, поставив меня на колени и пристегнув к кольцу наручниками, мужчина.
— Нет, хозяин, — скрипнув зубами, уверила я.
И вот он играет в каиссу. Кажется, ушел в игру с головой. Мои схваченные железными кольцами руки сжались в кулаки.
Так, похоже, выиграл приз Домашнего Камня. Отставили фигурки, смахнули их в ящик игрального стола. Перебросились парой слов — наверно, обсуждали игру. Потом второй игрок ушел, а тот, что оставил меня за собой, словно вдруг вспомнив об ожидающей его рабыне, вытащил из кармана ключ и направился ко мне.
Я стояла, опустив голову.
Отомкнул наручники.
— Как тебя зовут?
— Тила. — Я ведь ему уже говорила!
— Иди в шестой альков.
— Да, хозяин, — кивнула я. — Что угодно хозяину? Какие-нибудь особые приспособления, сбруя?
— Наручники на крючках, — ответил он.
— Да, хозяин. — Я склонила голову к его ногам. Положив на стойку ключ и наручники, он ушел. Я сходила в каморку рабынь за наручниками на крючках. Они кожаные, мягкие, застегиваются на замочки, скрепляются защелками. Защелки — но не сами наручники — открываются без ключа. Некоторым нравится надевать их на рабынь. В таких наручниках девушке легко придать любую позу, сцепить ей руки за спиной или впереди, пристегнуть к ошейнику. Взяв наручники, не мешкая, я поднялась по лестнице к алькову.
Хозяин ждал меня. Протянул руку. Я отдала наручники. Ключи от них, как и от стальных рабских наручников, хранятся за стойкой.
— Сними платье.
Сняла.
— Протяни руки.
Протянула. Он надел на меня наручники, но скреплять их вместе не стал.
Тесноватый альков устелен отливающими греховным багрянцем мехами, горит крошечная лампа. Я встала на колени, в позу наслаждения.
— Ласкай меня, — приказал он.
— Да, хозяин.
Подобравшись ближе, я склонилась над ним. Мои волосы упали на его тело. Я поцеловала его.
Когда я вернулась в зал, давно пробило семь.
В таверне яблоку негде упасть. Гремит музыка. Окованная серебряными цепями стройная светловолосая землянка по имени Элен — наша лучшая танцовщица — раззадоривала клиентов Бузебиуса. На ней точно такой же ошейник, как и на мне. Ни мне, ни ей не убежать. Клеймо, ошейник, здешние законы — все держит нас в узде. Убежим от одного хозяина — попадем к другому. Мы — рабыни.
— Паги! — прокричал мужской голос. Я поспешила на зов.
На Горе мне встретились четыре землянки. Все — рабыни. Встречала я и рожденных на Горе рабынь с земными именами. Эти имена, как здесь считают, идеально подходят для рабынь.
Преклонив колени, я налила гостю паги.
— Паги! — послышалось с другой стороны. Я вскочила и помчалась к следующему посетителю. Такого наплыва гостей здесь еще не бывало. Ни секунды свободной — некогда даже к стоящему за стойкой Бузебиусу подойти, снять наручники.
Мимо, задев меня плечом, проскользнула, спеша обслужить клиента, Бина.
Вскрикнула Элен — с ее бедра сорвали шелковый покров. Но танец продолжала.
К моей щиколотке потянулась мужская рука. Я пронеслась мимо.
Скорей к стойке, к сияющему от радости Бузебиусу — кувшин снова пуст!
Он окунул кувшин в бочку с пагой и вернул мне.
— Паги! Паги! — неслось со всех сторон. Даже повесить кувшин на плечо некогда. Держа его перед собой, под звон рабских колокольчиков я заторопилась обратно к столикам.
Вдруг дверь таверны распахнулась. На мгновение смолкла музыка. Застыла, не закончив па, Элен. Все взгляды обратились к двери. У меня замерло сердце.
На пороге стояли несколько воинов. Судя по одеждам, не из Ара. Впечатляющее зрелище.
Главный — без шлема, но в плаще, с медальоном на груди — взмахом руки приказал продолжать музыку.
Музыканты заиграли. Элен закружилась в танце.
Неторопливо стянув с рук перчатки, главный заткнул их за ремень, по-хозяйски окинул взглядом тело Элен.
А навстречу гостям с поклонами уже спешил Бузебиус.
Взгляд незнакомца небрежно скользнул дальше. Элен закусила губы. На глаза ее навернулись слезы. Не прельстила!
Он перевел глаза на меня. Я выпрямилась, расправила плечи. Статный, мужественный! Хотелось быть ослепительной.
Внимание его переключилось на Бузебиуса — тот, обращаясь к нему, тараторил без умолку.
— Кто это? — донесся до меня мужской голос.
Рядом со мной потрясение застыла Бина. Она прочла надпись на медальоне.
— Ты на медальон глянь, — ответил другой голос.
Бузебиус проводил почетных гостей к стоящему особняком угловому столу. Отсюда, с невысокого помоста, хорошо просматривается весь зал — и музыканты, и танцовщица. Вокруг переговаривались мужчины.
— Ты их знаешь?
— Нет.
Бину била дрожь.
— Посланники Салерианской Конфедерации, — объяснил голос.
— А кто у них за старшего? — спросил другой.
— Тандар из Ти.
Так вот оно что! Тандар из Ти, из касты Воинов четырех городов Салерианской Конфедерации, пятый из сыновей Эбуллиуса Гайиуса Кассиуса, правителя города Ти, занимал в войсках Конфедерации важный пост. Когда-то он заключил брачный контракт с леди Сабиной, дочерью Клеоменеса, богатого торговца из Крепости Сафроникус. Но на караван напали, разграбили богатое приданое, леди Сабину похитили и отдали в рабство. Так расстроился их брак, так разрушился альянс между Крепостью Сафроникус и Салерианской Конфедерацией. Став бесправной рабыней, леди Сабина навеки утратила свою значимость в политике двух государств. Крепость Сафроникус так и не воссоединилась с Салерианской Конфедерацией. Отныне между ними вражда.
— Какой красивый! — выдохнула Бина. Насколько мне известно, Тандар из Ти и леди Сабина никогда не встречались. Их брак был делом государственным.
Бина, рабыня Бусинка, не сводила глаз с могучего неотразимого "Гайдара из Ти.
— Красивый, — обронила я.
— У меня уши проколоты, — глотала слезы Бина.
Уши проколоты! Теперь уж никогда, во веки веков, не стать ей подругой такому мужчине.
Тандар из Ти и его спутники — человек пять — заказывали угощение. Бузебиус ловил каждое слово. Паги им мало. Гости желают яств и вина.
А вокруг никто уже — кроме, быть может, рабынь — и не замечал присутствия знатных гостей.
Тандар из Ти взглянул на нас. Мы, две прелестные рабыни, кабацкие рабыни с проколотыми ушами — ничтожнейшие из ничтожных — преклонили колени. Сам Тандар из Ти соизволил бросить на нас взгляд! Для таких, как мы, величайшая честь.
А он уже смотрел в сторону.
Я улыбнулась про себя. Забавно!
Перед ним в облике прекрасной невольницы — леди Сабина из Крепости Сафроникус. Та, что назначена была ему в жены. Та, кому, облачившись в роскошные одежды, предстояло Царственно восседать с ним рука об руку.
В глазах Бины стояли слезы.
Что говорить — Тандар из Ти очень хорош собой.
— У тебя осталось мало паги, — сказала я, — а у меня полный кувшин. Прислуживать им буду я.
— Одна ты не справишься, — взмолилась она, — пожалуйста, Тила!
— Очень красивый. Хватит и меня одной, — отрезала я. — Я хочу ему прислуживать, — просто сказала Бина.
— Прислуживать ему буду я.
— Думаешь, он тебя купит?
— Не знаю, — ответила я. — Может быть.
Я чуть привстала. Тут же, за мной, Бина.
К нам уже бежал Бузебиус. Махнул нам, еще четверым рабыням. Мы возбужденно сгрудились вокруг него.
— Вы, шестеро, будете им прислуживать. — Он кивнул в сторону помоста. Двое из девушек вскрикнули от радости. — Быстро переодеваться! Жертвами охотников!
Я вздрогнула. Значит, гости действительно важные. Мы помчались переодеваться. Бузебиус отправился на кухню, распорядиться.
Сначала, перед трапезой, нужно подать вино и хлеб с сыром.
Сорвав с себя шелковые платьица, мы надушились, подправили макияж. Мы должны благоухать, быть мягкими и соблазнительными.
В щелку двери просунулась голова Бузебиуса.
— Серьги! — велел он. — Драгоценности! — И снова исчез.
— Не хочу надевать серьги, — захныкала одна из девушек.
— Надевай, рабыня! — прикрикнула я. Не хватало еще, чтобы нас высекли из-за одной нескладехи!
Так… в уши — золотые кольца, на шею — ожерелье. Браслет. Рядом Бина безропотно вдевала в уши серьги.
— Ну а ты не собираешься хныкать из-за серег? — спросила я ее.
— Нет, — ответила она. — Я рабыня с проколотыми ушами.
Сережки, точно капельками, усыпаны камнями. Ей очень идет.
Я полезла в ящик за охотничьей сетью. Сплетенная из прочных веревок сеть с двуххортовыми — примерно два с половиной дюйма — ячейками предназначена для дичи средних размеров.
Мы ловко обмотали себя сетями от шеи до клейма, так, чтобы ноги остались открытыми повыше. Это и называется костюмом «жертвы охотников».
Глянули в зеркало. Некоторые из девушек просто задыхались от волнения. Не часто приходится видеть рабынь такими взвинченными.
— Быстрей! — поторопил, снова появляясь в дверном проеме, Бузебиус. Значит, хлеб, сыр и вино уже готовы.
— Подожди, Тила! — окликнула меня Бина. Остальные уже выскочили из комнаты.
— Надо торопиться, — попыталась отвязаться я.
— Я знаю, что у тебя на уме, Тила. Не делай этого.
— Не понимаю, о чем ты. Да откуда она может знать? Бина загораживала дверь.
— Уйди с дороги! — рявкнула я. — Хочешь, чтобы нас высекли? — Я бросила на нее злобный взгляд. — Боишься, что Тандару из Ти я понравлюсь больше?
— Нет, — ответила она. — Не боюсь, Тила. Я не свободная женщина. И соперничества с тобой не боюсь. Я знаю: я кра-.сивая и могу поспорить с тобой за любого мужчину.
Я фыркнула.
— Но ты задумала другое, Тила. Я тебя знаю. Ты не здешняя. И таких вещей не понимаешь.
Я в бешенстве сверлила ее глазами.
— Если не сможешь улестить его лучше меня, если он не захочет тебя купить, ты расскажешь ему, кто я такая.
Я огорошенно замерла. Как она догадалась?
— Думаешь, тогда он освободит меня? И тебя тоже, за то, что открыла ему глаза?
Я не говорила ни слова.
Она повертела головой из стороны в сторону.
— У меня проколоты уши, Тила. Открыв ему, кто я, ты только обесчестишь его.
— Неужели ты не хочешь избавиться от ошейника? — спросила я. — Тебе нравится это носить? — Я вцепилась в охватывающее горло кольцо. — Хочешь быть рабыней в полной власти мужчин?!
— Я не хочу обесчестить Тандара из Ти, — сказала она. — Буду служить ему, любить его, буду тем, что" я есть — кабацкой рабыней. И пусть не знает, кто я.
— Ты рехнулась.
— Я рождена на Горе.
— Пусть, — улыбнулась я, — решает сам Тандар из Ти. Предоставим это ему.
— Нет, Тила, — не отступала она. — Я решила.
— Уйди с дороги! — Нет.
— Послушай, — я все пыталась ее образумить, — если я ему понравлюсь и он меня купит, рано или поздно я все равно скажу ему, кто ты, — лишь бы получить свободу.
— Знаю, Тила.
— Я и о тебе забочусь.
— Уверена, что да. Но ты нас не понимаешь. Не понимаешь гориан.
— Я хочу быть свободной, — отрезала я.
— Посмотри на себя, Тила.
Я повернулась к зеркалу. Ослепительная, мягкая, податливая. Благоухающая. Клейменая. Прикрытая лишь клочком сети, увешанная драгоценностями. Серьги. Ошейник.
— Что ты там видишь? — спросила Бина.
— Рабыню.
— Думаешь, в этом мире такая девушка, как ты, такая красивая, такая нежная, с твоими повадками, сможет избежать своей участи?
— Нет, — с горечью призналась я.
— И у тебя проколоты уши. Я тряхнула головой.
— Знаю.
Одного этого достаточно, чтобы здесь, на Горе, я осталась рабыней навеки.
На Горе я всегда буду рабыней.
— Так что выбрось из головы эту безумную мысль. Не вздумай рассказать Тандару из Ти, кем я была раньше.
— Нет.
Она кипела от ярости.
— Если ничего лучшего не добиться, — спорила я, — я хочу облегчить себе, да и тебе, рабскую долю.
— Нет.
— Думаешь, мне нравится быть кабацкой рабыней? — горячилась я. — Думаешь, легко землянке подавать в таверне пагу? Я не такая, как ты. Я чувствительнее. Думаешь, приятно зависеть от каприза любого, кто может позволить себе купить чашу паги?
— Если раскроешь мою тайну Тандару из Ти, ты добьешься только того, что нас обеих высекут.
— И все же я рискну.
— Прости, — отчеканила Бина, — но ты этого не сделаешь.
— Уйди с дороги!
— Это дело рабынь. И я так решила.
— Может, ты и собираешься, как дурочка, прислуживать ему, не выдавая, кто ты, но я этого не позволю.
— Быстрей! Быстрей! — торопили девушки из-за двери.
— Нам надо спешить! — в отчаянии закричала я.
— Так ты расскажешь Тандару из Ти, кто я?
— Да, — не отступала я. — Расскажу. На что угодно пойду, лишь бы облегчить себе существование. А теперь пусти меня.
Она не тронулась с места, только ела меня глазами.
— Я сильнее тебя, — предупредила я. — Уйди с дороги.
Неужели забыла, как легко я отобрала у нее конфету? Не ей со мной тягаться.
И тут она кинулась на меня. Вцепилась ногтями, царапала, раздирала кожу. Я закричала, едва успевая уворачиваться. Схватив за волосы, Бина швырнула меня на туалетный столик у зеркала. Я заскользила по столу. На пол посыпались гребешки, флаконы с духами. Навалившись мне на спину, торопливо стянула с меня сеть, опутала ею ноги. Я так и не успела снять кожаные наручники — закинув мне руки за спину, она мгновенно сцепила их карабинчиком. Я извивалась что было сил, упала со стола на пол. Руки сцеплены за спиной! «Я буду кричать!» Бина затолкала мне в рот шарф, перевязала другим, пропихнув его между зубами, завязала узлом сзади на шее. Сетью связала мне щиколотки. Нашла еще одну сеть, не раскроенную, спеленала меня ею и крепко связала. За веревку оттащила в сторону. Посадила, привалив спиной к стене, привязала к вмурованному в стену над полом кольцу.
Сколько я ни билась, освободиться так и не смогла. Лишь в бешенстве смотрела на нее.
— Вот ты и жертва охотницы, — сказала Бина.
— Бина! Тила! — послышалось из зала.
— Иду! — отозвалась Бина. — Тила заболела! — И, послав мне воздушный поцелуй, выбежала из комнаты.
А я, беспомощно корчась, пыталась освободиться от пут.
Бина вернулась вскоре после полуночи.
Глаза ее сияли.
Распутала сеть, вытащила кляп у меня изо рта.
— Тандар из Ти? — спросила я.
— Уехал, — ответила она, разматывая связывающий мои щиколотки обрывок сети.
— Ты ему не сказала?
— Нет. Конечно нет.
— Ну и глупо.
— Из всех шестерых, — объявила она, — он выбрал меня наливать ему пагу.
— Шестерых? — удивилась я.
— Когда ты заболела, — рассмеялась она, — Бузебиус прислал нам на подмогу Элен.
— Понятно. Будь любезна, отстегни наручники. Мгновенно щелкнув карабином, она освободила мне руки.
Так просто! Я чуть не плакала от бешенства. А попробуй-ка дотянись, когда наручники на тебе самой!
— И в альков, — мечтательно проговорила Бина, — взял тоже меня. — Глаза ее закрылись, она обхватила себя руками. — О, какой дивный! И как я ему служила1 — Она открыла глаза. — Какой сладкий! И не представляла себе, что бывает на свете такое наслаждение! — простонала она, а потом, обернувшись ко мне, добавила: — Какое счастье, что я тогда не стала его подругой.
— Как это? — не поняла я.
— Тогда сегодня ночью я не смогла бы быть его рабыней, — прошептала Бина.
— О!
— Никогда в жизни не забуду ночь, когда я была рабыней Тандара из Ти.
Я опустила глаза. Как сладостно было быть рабыней Клитуса Вителлиуса! Такой покорной, такой смиренной в его руках! И как я его ненавижу!
— Тила! — позвал мужской голос. Бузебиус.
— Да, хозяин, — отозвалась я.
— Ты лучше себя чувствуешь?
— Да, хозяин.
— Так почему же тогда не надеваешь платье и не наливаешь гостям пату?
Плетка!
— Бегу, хозяин! — торопливо вскрикнула я.
— Паги!
Я, в колокольчиках и шелках, бегу к клиенту налить ему паги.
Я босая. На левой щиколотке — ремешок с колокольчиками.
Народу в таверне все меньше, еще ан-другой, и заведение закроется.
Кое-кому из девушек уже разрешили уйти отдыхать. Опустив голову, стоя на коленях, я наливала мужчине пагу.
Бузебиус — ключи хранятся у него — наконец-то снял с меня кожаные наручники.
На мне только колокольчики и шелковое платье. Уже поздно. Серьги, ожерелье и браслет я оставила там, в комнате. Снова я просто рабыня, что разносит пагу.
В зале кроме меня еще всего одна девушка.
— Паги! — послышался голос. Я обернулась. Они сидели вдвоем.
Преклонив колени и опустив голову, я налила в его чашу паги.
— Подай мне чашу!
Отставив в сторону кувшин с пагой, я встала в позу, в которой на Горе принято подавать мужчине пагу или вино.
— Сначала сними платье, — приказал мужчина.
Я повиновалась. Он — клиент. Его приказ — закон. Нагая, я, опустив голову, встала перед ним на колени.
— Теперь можешь подавать пагу, — разрешил он.
— Да, хозяин.
Обеими руками я потянулась к чаше. Мужчине подают чашу, держа ее в ладонях, стоя на коленях, опустив голову.
Я потянулась к чаше.
И вдруг, едва я собралась поднять чашу, на моих запястьях с пугающе звонким металлическим лязгом защелкнулись наручники.
Я испуганно подняла глаза.
— Нет!
— Ты наша, — сказал он. Я отпрянула, но рука его крепко держала соединяющую наручники цепь.
— Мы немало сил потратили на твои поиски, — подал голос его спутник.
Я с ужасом переводила глаза с одного на другого.
— Я продал тебя этим господам за два тарска, — объявил подошедший к нам Бузебиус, снял с моей ноги колокольчики, положил на стол. Сунул ключ в небольшой, но прочный замок ошейника. Расстегнул ошейник, тоже положил на стол.
— Она ваша, господа.
— О, нет! Нет! — молила я. Бузебиус отвернулся и ушел.
— Мы заплатили за тебя два серебряных тарска, — сказал мне один из мужчин. Я, обнаженная, со скованными наручниками руками, стояла перед ним на коленях, обмирая от ужаса.
— Теперь ты наша, — добавил второй.
— Не убивайте меня, — умоляла я.
— Подай нам паги, — велел первый.
Дрожа, я подала им пагу — сначала одному, потом другому. Они выпили — не спеша, наслаждаясь своим триумфом и моим отчаянием.
— Пора в дорогу, — сказал первый.
Схватив меня за руки, то подталкивая, то волоча за собой, они вытащили меня из таверны.
— Пожалуйста, не убивайте! — твердила я.
Те самые. Те двое, что первыми встретились мне на Горе, когда, обнаженная, прикованная цепью к скале, я проснулась в чистом поле. Тогда они хотели перерезать мне горло.
— Пожалуйста, не убивайте меня! — рыдала я. — Пожалуйста, хозяева, не убивайте!
Зажав меня между собой, они поволокли меня из таверны. Дальше, к длинному мосту, в беспросветную горианскую ночь.
