Глава 1. ОШЕЙНИК

Я лежала в теплой траве. Левой щекой, животом, бедрами ощущала каждую согретую солнцем ласковую зеленую травинку. Потянулась всем телом, до самых кончиков пальцев. Поспать бы еще! Так не хочется просыпаться. Солнце припекает спину, жарит вовсю. Я зарылась поглубже в траву. Левая рука откинулась в сторону. Пальцы коснулись теплой земли между травинками. Глаза закрыты. Изо всех сил оттягиваю пробуждение. Не выбираться бы из постели! Медленно, с трудом возвращалась я к реальности. Не хочу выбираться из постели! Вот бы еще понежиться, погреться. Я повела головой. На шее — будто какая-то тяжесть. Послышалось негромкое позвякивание — словно, лязгая, трутся друг о друга тяжелые металлические звенья.

Непонятно.

Все еще в полудреме, не открывая глаз, я поворачиваю голову в другую сторону. И опять что-то давит шею — что-то круглое, тяжелое. Снова этот негромкий металлический звук перекатывающихся звеньев.

Я приоткрыла глаза — чуть-чуть, чтобы не ослепнуть от яркого света, — и увидела траву. Зеленые травинки колыхались у самых глаз, расплывались, казались непривычно широкими. Пальцы зарылись в теплую землю. Я открыла глаза. Меня прошиб пот. Надо просыпаться! Проглотить завтрак, мчаться на занятия. Наверно, уже поздно. Скорее, надо спешить!

И тут я вспомнила. Вспомнила окутавший рот и нос кусок ткани, вспомнила незнакомый резкий запах, силу держащего меня мужчины. Как беспомощно пыталась я вырваться, как он сдавил меня железной хваткой. Меня обуял ужас. Я старалась не дышать. Боролась изо всех сил — бесполезно. Кровь стыла в жилах. Я и не подозревала, что человек может быть так силен. Он проявил терпение, не спешил — ждал, когда я вздохну. Я так старалась не дышать, но что я могла сделать? Истерзанное тело отчаянно жаждало воздуха, и вот наконец я не выдержала, вдохнула полной грудью, и в легкие заструился удушливый дым. Тошнотворные пары неудержимо заполняли тело — не выдохнешь, не увернешься. Накатила дурнота, я потеряла сознание.

Я лежала в теплой траве. Ощущала ее всем телом. Я должна выбраться из постели. Позавтракать на скорую руку, мчаться на занятия. Наверняка уже поздно. Надо спешить.

Я открыла глаза. Меньше чем в дюйме колышутся травинки. Я чуть приоткрыла рот, трава коснулась губ. Я прикусила травинку, на язык брызнула капля свежего сока.

Снова зажмурилась. Ну, очнуться, скорее! Вспомнилась ткань, сильные мужские руки, запах дыма.

Пальцы вонзились в землю, царапали, скребли ее. Под ногти набилась грязь. Я подняла голову и закричала Нет, это не сон: я лежу в траве, опутанная цепью. Я села. И тут же поняла: я голая! Шею оттягивает что-то круглое и давящее. По груди к бедру свешивается пристегнутая к ошейнику тяжелая цепь.

— Нет! Нет! — вырвалось у меня. — Нет!

С криком вскочила я на ноги. Цепь с грациозной мощью струилась вслед за ошейником. Ошейник оттягивал шею, давил на позвонки. Цепь легла между ног, за левой икрой и вдруг приподнялась. Я в ужасе рванулась в сторону. Попробовала через голову стянуть с себя ошейник. Вертела, дергала, снова пыталась стащить через голову. Расцарапанное горло болело. Я изо всех сил задрала подбородок. Надо мной — сияющее голубое небо, ослепительно белые облака. Ошейник не поддавался, сидел как влитой. Между тяжелым кольцом и шеей едва удавалось просунуть палец. У меня вырвался стон. Нет, ошейник мне не стянуть. Не для того он сделан, чтобы его можно было снять. Обезумев, позабыв обо всем, кроме цепи и дикого своего страха, я бросилась бежать — рассудку вопреки — и тут же, раня ноги, запуталась в цепях. Оказавшись на коленях, я схватилась за цепь и с плачем принялась вырываться изо всех сил. Безжалостно тянула, рвала цепь, ошейник мучительно врезался в шею. Цепь тянулась к огромному бесформенному обломку гранита. Кольцо на ее конце соединялось с закрепленной на камне пластиной. Камень внушительный: футов двенадцать в ширину, а высотой — около десяти. Примерно посередине, на высоте около фута, в камне высверлены отверстия и на четырех болтах закреплена пластина с кольцом. Может, эти болты проходят через весь камень, а на другой стороне заклепаны? Откуда мне знать? Стоя на коленях, я тянула цепь. Плакала. Кричала. И снова тянула. Изранила руки, но не сдвинулась и на четверть дюйма. Меня приковали к скале.

Руками держась за цепь, я со стоном поднялась на ноги. Огляделась. Моя гранитная глыба одиноко высится среди широкой, поросшей травой холмистой равнины. Ни следов, ни дорог. Других скал поблизости не видно. Ничего — до самого горизонта, — только ласковый ветерок чуть колышет траву, только необычно белые облака и голубое небо. Я одна. Печет солнце. За моей спиной — скала. Обнаженное тело ласкает ветер, но не сильный: пластина закреплена на подветренной стороне скалы. Интересно, в какую сторону здесь чаще всего дует ветер? Может, пластину с цепью специально расположили так, чтобы защитить от ветра прикованную к скале узницу (которой неожиданно оказалась я)? Я вздрогнула.

Одна. Совершенно голая. Я, хрупкая, белокожая, прикована цепью к огромной скале среди бескрайней равнины.

Я глубоко вздохнула. Никогда еще в мои легкие не вмещалось столько воздуха. И хоть шею сжимал ошейник, я откинула голову назад. Закрыла глаза. Жадно пила этот воздух. Разве опишешь это чувство? Разве объяснишь тому, кто сам такого не изведал? Так просто — каждый вдох дарит радость. Воздух чист и прозрачен. Свежий, бодрящий, он кружил голову, искрился, пьянил живительным кислородом. Дивный воздух, еще не отравленный губительными людскими испарениями, ядовитыми дымами заводов и автомобилей, — воздух юного мира, не знающего непрошеных сомнительных даров цивилизации. Тело переполняла ликующая радость жизни. Всего лишь глоток чистого кислорода — и вот, почти мгновенно, обострились все чувства и мысли. Кому не доводилось вдохнуть воздух чистого, не тронутого цивилизацией мира, тому меня не понять. Да и тот, чье тело знает лишь этот воздух, тоже, пожалуй, подобной радости не оценит. Если ты не дышал здешним воздухом — радость жизни тебе незнакома.

Но я одна. И мне страшно.

Я — в неведомом мире, огромном, незнакомом, чистом, сияющем и пустом. Вокруг — бескрайние луга. Я и не знала, что у травы есть запах. Такой свежий, чудесный. Как обострились все чувства! От избытка кислорода кровь быстрее бежит по жилам. Вдруг обнаружилось: я различаю запахи, что прежде от меня ускользали; я словно открыла для себя новое измерение. Я и сейчас думаю, что здесь моему телу нет нужды сражаться с окружающим миром, гнать его от себя, беречь от него сознание — чтобы не свел с ума. Этот мир так чист, не затронут загрязнением — вот где человек может слиться с природой, не прятаться от нее за крепостными стенами, не чувствовать себя чужаком, который крадется, не смея вздохнуть, под покровом ночной темноты по вражескому стану. В здешнем кристально чистом воздухе зрение тоже стало острее. Здесь я вижу дальше и отчетливее, чем в родных краях, среди клубов смрадного дыма. Как же далеко меня занесло от такого знакомого серого загаженного мира! А ведь и там бывали дни, когда воздух вдруг радовал чистотой, я надышаться не могла его свежестью. Как же мало я знала тогда! Как была глупа. В том воздухе просто оказывалось чуть меньше дыма, чуть меньше смрада — это выглядело лишь напоминанием о том, каким может быть мир. Обострился и слух. Вот, легко касаясь травы, пробегает по равнине ветерок, колышет поблескивающие в солнечном свете былинки. Даже цвет стал ярче, глубже, насыщеннее. Живая, буйная зелень травы, глубокая голубизна неба — неужели бывает такое небо на свете? Облака — белые, четко очерченные — вздымаются в вышину, мгновенно, точно Протей, меняют форму, несутся, гонимые ветром, то выше, то ниже, то медленно, то быстро, то парят огромными величественными белыми птицами, плывут по небесной реке. Обнаженное тело тронул ветерок. Я вздрогнула. Во всем теле, в каждой его клетке пульсировала жизнь.

Страшно.

Я взглянула на солнце. Посмотрела по сторонам, вниз, вдаль.

Теперь я осознавала — ясно, как никогда прежде, — что-то во мне не так. По-новому ощущается тело, его движения. Похоже, чуть изменился вес. Я гнала от себя эти мысли, не могла с ними примириться. Буквально выталкивала их из головы. Но они упорно возвращались. Нет, отрицать бессмысленно.

— Нет! — закричала я.

И все же это правда. Изо всех сил открещивалась я от очевидного, неизбежного объяснения этого невероятного феномена.

— Нет! — кричала я снова и снова. — Не может быть! Нет! Нет!

Онемевшими руками я приподняла свисающую с ошейника цепь. Недоверчиво осмотрела ее. Тяжелые звенья отлиты из простого грубого черного металла, плотно пригнаны. Не особенно красивая, не особенно дорогая. Но я у нее в плену. Я ощупала ошейник. Видеть его я не могла, но, похоже, он тоже изготовлен из тяжелого металла. Простой, ничего особенного, без затей, но зато как плотно охватывает горло! Наверно, тоже черный, как цепь. С одной стороны — грубый шарнир. На крайнем звене цепи — кольцо, прикрепленное к скобе ошейника. Скоба, похоже, часть самого ошейника. Шарнир — под моим правым ухом; закрепленная кольцом и скобой, цепь свисает под подбородком; с другой стороны, под левым ухом, я нащупала увесистый замок. Вот и замочная скважина. Значит, ошейник открывается. Значит, он не заклепан намертво у меня на шее. Интересно, у кого же ключ?

Обернувшись, я поглядела на огромную гранитную скалу с прожилками полевого шпата.

«Надо постараться проснуться, — твердила я себе. — Я должна проснуться! — Я горько рассмеялась. — Наверно, я сплю».

Снова в сознание вползли мысли о том, как по-другому ощущаю я теперь свое тело, его вес, его движения.

— Нет! — снова вскрикнула я. Подошла к гранитной глыбе, рассмотрела привинченную к камню тяжелую пластину с кольцом. Звено моей цепи продето в кольцо. Цепь длиной футов десять. Я попробовала намотать ее на держащий кольцо штырь — не получается. — Нет! — прокричала я. — Я должна, должна проснуться! Наверняка давно пора вставать, завтракать, ехать на занятия. Не может быть никаких других объяснений! Я сплю! А может, сошла с ума? Да нет. Просто сплю — и все. Такой странный, такой нереальный сон. И все же сон. Да. Да. Сон. Всего лишь сон!

А потом, на свою беду, я вспомнила мужчину, что держал меня сзади, так, что видеть его я не могла, вспомнила, как тщетно пыталась вырваться, как рот и нос обмотали тканью и как он ждал, чтобы я вдохнула, и как я сделала наконец этот отчаянный вдох, наполнив легкие зловонным дымом — больше дышать было нечем, — невыносимым дымом, от которого померкло в глазах, и потом потеряла сознание. Итак, я знаю — это не сон.

Что было мочи заколотила я кулаками по гранитной скале с прожилками полевого шпата. Но только в кровь разбила руки.

Повернулась, отошла от скалы — футов на пять, — окинула взглядом поросшую травой равнину.

— О, нет, — зарыдала я.

Итак, сомнений не оставалось: все это правда, все наяву. Что толку спорить? Страшная мысль затопила сознание, сковала волю, погребла остатки надежды.

Знаю, отчего тело как чужое. Знаю, почему немного нарушена координация движений. Я не на Земле. Это не земная сила гравитации. Я в чужом, неведомом мире. Этот мир ярок и прекрасен — но это не Земля. Это не мой мир. Я здесь не дома. Меня привезли сюда, не посчитавшись с моей волей; меня привезли; моя воля здесь ничего не значит.

Одна, беззащитная, обнаженная, я стояла, глядя в пространство, у огромной скалы.

Одна-одинешенька, перепуганная насмерть, с цепью на шее.

Зарыдав от горя, я спрятала лицо в ладони. А потом земля ушла из-под ног, меня окутала тьма — я потеряла сознание.