Часть вторая

Чем дальше продвигалось строительство крепости, тем больше убеждался Мишка в высокой квалификации старшины плотницкой артели Кондратия Епифановича по прозвищу Сучок. Мастером он был редким – не только прекрасно чувствовал дерево, не только имел богатейший практический опыт, но и был, как выяснилось, очень неплохо подкован теоретически: знал основы геометрии, приемы работы с циркулем и угольником, держал в голове рецепты клеев и лаков. Мало того, его чуть ли не дежурная фраза: «Не строят так!» – была вовсе не консерватизмом, а следствием обширных знаний истории и новейших веяний в области зодчества!

В очередной раз Сучок поразил Мишку своими познаниями, когда бояричу загорелось обзавестись «офисным зданием», поскольку осуществлять управление «на коленке» стало уже трудно и понадобилось как-то упорядочить административную деятельность: делопроизводство, работу с личным составом, хранение информации на материальных носителях и прочее и прочее. Проще говоря, понадобилось «присутственное место».

Первой ласточкой в офисном строительстве Михайлова городка явилась конторка «начальника тыла» Ильи, пристроенная к складу. Семейство Ильи, возглавляемое его женой, с нескрываемым энтузиазмом переправило из дома в новое помещение завалы учетной документации, заляпанные чернилами письменные столы, ящики с берестой, гусиными перьями и вощанками, объемистые горшки с чернилами и еще кучу непонятно для чего нужного и неизвестно как накопившегося барахла.

Нарождение второго «гнезда бюрократии» ознаменовалось скандалом, чуть было не дошедшим до рукоприкладства, из-за того, что отроки поломали макет крепости, пытаясь затащить его в один из свободных кубриков казармы, занятый Демьяном под «кабинет городового боярина». Демка в общем-то аккуратно последовал Мишкиным советам по оборудованию своего рабочего места, но вот пользоваться планом городка, начерченным на шкуре, отказался наотрез и пожелал иметь под рукой макет, который можно было постоянно дополнять вновь появляющимися сооружениями.

Наконец и Мишка «дозрел» до понимания необходимости строительства официальной резиденции. К его удивлению, Сучок, услышав предложение озаботиться строительством боярского терема, не устроил очередной скандал по поводу отвлечения рабочей силы от основных работ, а огорошил вопросом:

– Ты что, жениться собрался?

– А при чем здесь женитьба? – удивился Мишка.

– Ну а как же? – тоже в свою очередь удивился Сучок. – Сестер своих ты в Туров увезешь замуж выдавать, матушка твоя… гм… тоже во благовремение к мужу переедет, кого ж ты в тереме поселишь-то?

– А что, в тереме одни бабы живут, что ли?

– Ну, еще детишки малые… ну, которых те бабы нарожают… погоди, боярич… ты что же, несколько жен завести решил? Ты в своем уме?

– Погоди-ка, старшина, давай вон там на лавочке сядем да поговорим, а то я тебя чего-то не пойму: при чем здесь бабы да детишки?

– А чего тут понимать-то, боярич? Хоромы, что княжьи, что боярские, строятся в три яруса. Терем – третий ярус жилья. Первый ярус называется подклет, потому что на него сверху ставится клеть – второй ярус. На втором ярусе делаются горницы… название такое, потому что он наверху, на горе, а терем…

– Понятно, понятно, – попытался перебить Мишка, поняв наконец, что название «терем», видимо, распространилось на все здание в более поздние времена, но Сучка, взявшегося что-то объяснять, остановить было трудно, а потом уже и не захотелось останавливать, поскольку плотницкий старшина начал демонстрировать просто потрясающую, с Мишкиной точки зрения, эрудицию.

– Вообще-то слово «терем» происходит от греческого слова «теремнон», сиречь жилище, – продолжил Сучок лекторским тоном. – Правда, некоторые считают, что «терем» происходит от слова «гарем» – место, где сарацины своих жен держат, но это неверно. От греков терем пошел, от греков, а на сарацин думают от того, что у нас на третьем ярусе бояре да князья женское жилье устраивают. И им с верхотуры в окошки глядеть веселее, и у хозяина на душе за девок да молодух спокойнее… мало ли что?

– Ага! «Живет моя отрада в высоком терему, а в терем тот высокий нет хода никому», – продекламировал Мишка.

– Вот-вот. – Сучок согласно покивал головой. – Терем, правда, можно еще и над воротами поставить, но сейчас все больше норовят вместо терема надвратную церковь устроить, особенно над городскими воротами. Еще терема, бывает, над дружинными избами возводят, ну, как это у тебя называется… – Сучок скривился и проблеял гнусным голосом: – Над казярмой. – Искоса глянул на собеседника, не дождался реакции на подначку и продолжил уже нормальным тоном: – Но там не живут, а дозорные стоят или припас для обороны держат… стрелы там, камни для пращей, ну и прочее. Так ты какой терем возводить надумал, если не для жены?

– Э-э… я, пожалуй, неправильно сказал, старшина. Понимаешь, мне нужно место власти обозначить, чтобы все знали, что с делами надо идти вот сюда и чтобы всем было видно, что власть находится вот в этом месте и нигде больше, а само здание было бы для управления приспособлено. Чтобы можно было совет созвать, чтобы пир при нужде устроить, и чтобы было где писарей посадить, и чтоб казну держать, и чтобы с возвышенного места приказы объявлять. Но, с другой стороны, надо, чтобы уважаемых людей принять можно было достойно… хоть бы и самого князя…

– Ага, рубить-колотить! – перебил Сучок – Хоромы тебе, значит, понадобились, наподобие княжьих.

– Ну, я же не князь… мне бы чего поскромнее…

– Поскромнее не выйдет! – безапелляционно заявил плотницкий старшина. – Сам сказал «место власти», а оно скромным быть не может! Да и не получится скромно, вот смотри.

Сучок попытался рисовать на земле щепочкой, но грунт в крепостном дворе был утоптан почти до каменной твердости, и он достал из поясной сумки металлическую чертилку, которой обычно наносил разметочные риски на дереве.

– Вот, значит, подклет. – Плотницкий старшина уверенно начертил на земле несколько четких и прямых линий. – Вот так он сбоку выглядит, а вот так сверху. Понятно? В подклете место для всяких хозяйственных дел и кладовок, но можно и жилье обустроить – для челяди там или для холопов…

Плотницкий старшина принялся излагать прописные истины издевательски-нравоучительным тоном, словно малому ребенку, но Мишке даже не пришло в голову обижаться или перебивать, настолько сильное впечатление произвел на него чертеж в нескольких проекциях, до сих пор представлявшийся ему для XII века чем-то запредельным.

Плотницкий старшина, в очередной раз не дождавшись реакции на свою подначку, заговорил наконец по делу:

– Впрочем, подклет – дело обыкновенное, а по-настоящему место власти начинается со второго яруса, и перво-наперво – с крыльца. Вести крыльцо должно прямо на второй ярус и быть таким широким, чтобы на каждой ступени могло три или четыре человека встать. А еще крыльцо должно быть либо целиком крытым, либо на самом верху накрыто деревянным шатром. Вот под этим-то шатром стоит или сидит князь, когда суд вершит, просителей выслушивает, что-нибудь народу вещает или смотрит на что-то… вот как на тебя смотрел, когда ты в Турове воинское учение показывал. С крыльца же и бирючи указы возглашают, а рынды неугодных посетителей или провинившихся княжьих людей кувырком спускают. В общем, все, что надлежит творить на глазах у народа, происходит на крыльце.

А еще на крыльце сразу видно бывает, кто из бояр к князю ближе, а кто дальше. Когда князь по каким-то торжественным случаям на крыльце восседает, то бояре на ступенях стоят – ближники повыше, остальные пониже. Тебе, кстати, крепко подумать придется, кого выше ставить – ближников своих или наставников Укудемии. Гляди: тут и уважение надо выказать, и степень каждого из начальных людей простому народишку показать, и не обидеть никого! Так что думай!

– Теперь дальше. – Сучок добавил к своему чертежу еще несколько линий. – С крыльца прямо в хоромы попасть невозможно, для этого надо по гульбищу пройти. Вот смотри: помост, вроде как на заборолах у вас, идет по всей передней стене второго яруса. Бывает, что и не только по передней стене, а и вокруг всего здания… это уж как ты сам решишь. Снизу его столбы поддерживают, а сверху, на таких же столбах, над ним крыша… ну, и перила, конечно, по всей длине, чтобы не сверзился никто.

Вот на гульбище-то княжьи ближники целый день и толкутся, если, конечно, князь их в хоромы с каким-нибудь делом не призовет. Тут они промеж себя шушукаются, всякие хитрости задумывают, договариваются, ссорятся, мирятся, дела обсуждают… много всякого. Заодно и покой княжий берегут – кого попало к князю не допускают, а случись беда – собой князя от ворога заслонят.

Хе-хе… – Сучок неожиданно ухмыльнулся. – Погоды-то у нас, сам понимаешь, всякие случаются, а гульбище всем ветрам открыто, разве что от дождя крышей прикрывается, оттого у бояр привычка завелась во всякое время в шубах ходить. Иной так в гордыню боярскую занесется, что и летом, в самую жару, в шубе преет, чтобы все видели – боярин! Придурки, прости господи.

– Так вот, боярич, если начинается «место власти» с крыльца и гульбища, то самая суть его в сенях! Это в простых домах сени ладят для сохранения тепла, да для того, чтобы сразу с улицы в жилье не лезть, а в княжьих хоромах да у бояр, что поважнее, сени для другого предназначены. На сенях князь пиры устраивает, послов принимает, боярскую думу собирает или совет с малым числом ближников устраивает. Здесь же и княжий стол находится – помост такой возвышенный над полом…

– Да знаю я, что такое стол…

– Не перебивай! – Сучок сердито ткнул чертилкой в землю. – Спросил совета, так слушай, я зря не болтаю! Стол, значит… а на столе столец – седалище княжеское, навроде кресла, что ты измыслил, только попроще будет. Ты вот, если деду твоему понадобится к князю Туровскому подольститься, возьми да и присоветуй ему, чтобы кресло князю привез. Князь Вячеслав, сказывают, телом излиха дороден, а такие люди любят с удобством восседать, вот и удоволите владыку своих земель! Еще бы узнать, какое у Вячеслава знамя, так можно было бы его на спинке кресла вырезать… или же знамя Рюрика – атакующего кречета – тоже почетно.

– Да! – подхватил мысль Мишка. – Можно еще и для княгини кресло чуть поменьше изготовить!

– Ну, не знаю… – засомневался Сучок, – я тебе для чего про стол и столец рассказывать взялся? Потому, что столец – единственная постоянная мебель на сенях, а все остальное сменное. Надо устроить пир – соорудили столешницы на козлах, надо Боярскую думу собрать – натащили скамей для бояр, надо принять послов – вынесли все, сидит один князь, остальные стоят, надо посоветоваться с ближниками – поставили небольшой стол и скамьи вокруг него, притащили напитки да закуски… еще всякие разные случаи бывают, и все это на сенях происходит. Из-за этого сени делаются как можно больше просторными – во всю клеть.

Окна в сенях устраивают большими, не только для света, но и для воздуха, а то ведь бывает, что на пиру несколько десятков мужей соберутся, выпьют-закусят, да так надышат… и прочее, что в волоковые окошки этакий дух и не пролезет! Ну а на ночь или в непогоду эти окна ставнями закрываются.

– Слушай, старшина, а ты-то откуда это все знаешь? – заинтересовался Мишка. – Можно подумать, что ты сам боярином у князя был…

– Можно подумать, – передразнил Сучок, – что в княжьих или боярских хоромах пожаров не случается, что не ветшают они или не перестраиваются!

– Да, верно… это я как-то… – Мишка развел руками.

– Да неужто тебе дед этого не рассказывал? – удивился Сучок. – Он же по молодости при князьях покрутился вдоволь!

– Рассказывать-то рассказывал, но у него взгляд-то на эти дела воинский, а у тебя строительный, чувствуешь разницу?

– Воинский, воинский… – сердито проворчал Сучок – Только и мыслей, что разломать или поджечь, а попробовали бы хоть раз что-то выстроить…

– Ладно, старшина, не ворчи! – примирительно произнес Мишка. – Когда-никогда, а жениться мне все равно придется, вот и терем сгодится, а пока мы туда девиц поселить можем, чтобы, значит, у них постоянное место в крепости было. Глядишь, им с верхотуры-то по ночам к парням шастать труднее будет…

– Ага, рубить-колотить, так ты их и удержал! Дело молодое, природа своего требует…

– Ну, тебе виднее… молодое дело или не молодое, сам-то в Ратное за тем же самым мотаешься… Бешеной собаке семь верст не крюк, как говорится…

– Ты не в свое дело-то не лезь! – взвился Сучок. – Молод еще меня попрекать! Говорим о стройке, рубить-колотить, так о стройке и говорим! И нечего тут…

– Да будет тебе, старшина! Что ты, как кипятком ошпаренный? Ходишь и ходишь, кто тебе запретит? И не попрек это вовсе… Радуюсь за тебя, женишься – сам первый тебя поздравлю! Такого мастера, как ты, еще поискать, а через женитьбу ты у нас ведь и насовсем остаться сможешь…

– Женишься… – Сучок вдруг как-то весь опал, словно из него выпустили воздух. – Кто ж за закупа пойдет…

– Выкупишься, мы же договорились обо всем! Или не поверил мне?

– Поверил не поверил… – Сучок отвернулся от собеседника и заговорил в сторону, ковыряя чертилкой сиденье скамьи. – Я чего только не передумал, когда весть дошла, что воевода тебя из старшин разжаловал… Гвоздь так и сказал: «Не будет Михайла старшиной – не быть и нам вольными». А потом опять весть пришла, что тебя под стрелы попасть угораздило – чудом жив остался… – Голос плотницкого старшины дрогнул. – Ты, сопляк… ты хоть подумал, у скольких людей жизнь поломается, если тебя не станет? Других поучаешь, а сам…

– Ну, перестань, старшина… – Мишка совершенно неожиданно почувствовал, что и ему стало трудно говорить – Кондратий Епифаныч, пойми правильно… я же еще учусь, да и присматривают за мной, не дадут просто так сгинуть… слыхал же, как меня Немой защитил…

Сучок ничего не ответил, только, все так же отвернувшись, повел плечами, а Мишкина растерянность (даже в какой-то мере растроганность), в полном соответствии с лисовиновским характером, быстро перешла сначала в раздражение, а потом в злость.

– Хватит, Кондратий! Попереживали и будет, давай-ка дальше о деле… Подклет, сени, терем, а жить-то где?

– Гм, жить… Ишь, скорый какой! Хоромы в один сруб не ставятся! – Сучок, по-прежнему не глядя на Мишку, словно устыдясь проявленной слабости, снова принялся чертить. – Ставим рядом еще один сруб: подклет, клеть с горницами. Там и жить будешь: спать, трапезничать с семьей, добро хранить…

– Какое добро? – перебил Мишка. – Подклет же есть…

– А казну? А меха дорогие да паволоки? Сам не заметишь, как рухлядью обрастешь… еще и тесно станет! Вот тут-то и третий сруб пригодится!

– Третий? Да куда ж еще третий-то? – в очередной раз удивился Мишка.

– А туда, что у княгини-то свои сени есть! – наставительно поведал Сучок. – Поменее княжьих, сам собой, но тоже немаленькие. Там она и гостей привечает, и посетителей выслушивает, и с сенными боярынями… – Сучок, видимо, сам для себя неожиданно затруднился с разъяснениями, – ну, чего-то ж они там делают, с сенными-то боярынями, не просто же так они… Вот, значит… а матушке твоей надо же где-то с девками рукоделием заниматься! Ну и прочее всякое-такое.

– Понятно. – Мишка обреченно вздохнул. – Не выйдет, значит, скромно.

– Даже и не надейся, боярич! Место власти скромным не бывает! – Сучок вдруг оживился и снова принялся черкать по земле. – Все это надо еще соединить лестницами да переходами и украсить – наличниками, резными «полотенцами», причелинами, столбиками всякими, откосами… Красиво будет, не то что твоя казярма!

Квалификация артели Сучка была высокой – боярские хоромы «сдали в эксплуатацию» во второй половине августа, и получилось действительно красиво! Конечно же не обошлось без споров на грани скандала со старшиной плотников – если к требованию наладить отопление «по-белому» Сучок как-то притерпелся, хотя и считал это чем-то вроде «архитектурного излишества», влекущего напрасное разбазаривание дефицитных кирпичей и серьезное усложнение конструкции здания, то, например, сооружение прихожей, при наличии сеней, он воспринял просто как дурную блажь боярича.

Традиционный аргумент Сучка «так не строят» столкнулся с почти иррациональным неприятием Мишкой входа прямо с улицы. Все-таки парадные сени, хоть и не княжеского масштаба, сочетали в себе функции кабинета, гостиной и совещательной комнаты, вход в которую должен был, в Мишкином понимании, обязательно предваряться каким-то проходным помещением. Сломать сопротивление Сучка удалось, лишь обратившись к вопросу безопасности – придворные-то на гульбище не толпились, заходи, кто хочешь, и «нестандартную» горницу, где по идее было место секретарю или адъютанту, удалось «продать» старшине плотницкой артели, как помещение охраны. Под этот «проект» прошли и скамьи для ожидающих приема посетителей (как бы для размещения охранников), поскольку по нормам XII века посетителям, в соответствии с их статусом, надлежало ждать вызова либо на дворе возле крыльца, либо на гульбище.

В этих-то хоромах Мишка и поселился с матерью и сестрами (что естественным образом породило к жизни женскую половину дома), сюда же вселили брата Сеньку, после того как «детский десяток» перебрался в крепость, сюда же почти ежедневно наведывался Алексей (бывало, и с ночевкой, но этого как бы никто не замечал).

Здесь же организовывались «семейные» ужины для отличившихся отроков, а под гульбищем, на неком подобии деревянного тротуара, стояли скамьи для вечерних посиделок с песнями (однажды отроки и девицы спрятались под гульбищем от дождика, а потом все так и осталось, сделавшись привычным).

Очень быстро Мишка убедился, что название «покои» тоже имеет совершенно конкретный практический смысл – обрести покой можно было только во внутренних помещениях. Хоромы действительно были центром общественной жизни, сопровождавшейся соответствующей суетой. Суету эту Мишка, сам для себя, разделил на несколько частей.

Первая – официальная. Стоя на крыльце, Мишка принимал утренний развод и вечернюю поверку, а также смену дежурных десятков. Принимал доклады, оглашал приказы и распоряжения, подводил недельные итоги соревнования между десятками и осуществлял прочие формальные публичные акты руководства Академией, а «на сенях» проводил заседания Совета Академии и «педсоветы» с наставниками.

Вторую составляющую суеты Мишка поименовал «деловой». В терем постоянно перли посетители с делами самой разной степени важности. То являлась «шеф-повар» Плава и обрушивала на Мишку ворох кухонных проблем; то Сучок с очередным скандалом (ну не мог он изложить даже простейший вопрос в иной, нежели склочно-пожарной, тональности); то прибегал с подбитым глазом дежурный десятник и сообщал, что подрались силяжские с шеломаньскими (понимай: шестой десяток с девятым), наставники с дежурным десятком их угомонили, даже опричников звать не пришлось, но в темницу два десятка разом не запихнуть, да там и без того пятеро обретаются; то Роська «радовал» тем, что завтра ожидается аж семь именин, но про одного святого из этой семерки он ничего отрокам рассказать не может и надо срочно скакать в Ратное к отцу Михаилу; то черти приносили «кинолога» Прошку, длинно и занудно живописующего прямо-таки непреодолимые трудности с выбором имени для недавно родившегося теленка… и прочие делишки, дела, делища!

Для третьей составляющей суеты Мишка названия так и не придумал – просто суета от постоянно мелькающих лиц, обрывков разговоров и вообще непонятно чего. На протяжении дня обязательно находились поводы и причины заглянуть в хоромы у двоюродных братьев и крестников, на гульбище после обеда каждый день собирались и о чем-то толковали между собой наставники (другого места им не нашлось!), по подклету все время зачем-то лазали плотники Сучка и строители Нинеи (слава богу, наверх не лезли), какие-то бабы и девки (и откуда их столько?) постоянно таскались на женскую половину дома, по горницам, наподобие привидения, шастала Красава в компании Саввы… порой так и подмывало схватить какой-нибудь предмет поувесистей и вышибить всю эту публику на крепостной двор, сопроводив сие управленческое воздействие соответствующими высказываниями из арсенала ненормативной лексики. А потом поставить на входе караул и ввести пропускную систему.

Четвертая составляющая суеты была и вообще атас – женская! В самых неожиданных местах терема все время попадались девки с тряпками и вениками, какие-то другие девки носились туда-сюда с горшками, ведрами, кувшинами, коробами и еще бог знает с чем, третьи девки (а может, те же самые?) таскались с подушками, сенниками, одеялами и еще каким-то тряпьем – все это выбивалось, вытряхивалось, сушилось и проветривалось на солнце; время от времени всю эту колготню, словно ледокол, прорезал громко сопящий Простыня с каким-нибудь неподъемным сундуком в руках, а руководила всем этим непостижимым в своей скрытой логике процессом горластая баба, которую в глаза величали Лизаветой, а за глаза Керастью.

Девки то хихикали, то перекликались звонкими голосами, то поодиночке, а случалось и компанией, хныкали в уголках. Что-то где-то падало (порой и разбивалось), где-то лилась вода, где-то хлопали по выбиваемым сенникам палки, кого-то отчитывала Лизавета…

Однажды Мишка, то ли со зла, то ли для эксперимента (сам не понял), высунулся из сеней-кабинета-гостиной и гаркнул во всю мощь голоса:

– А ну тиха-а-а!!! Чапай думать будет!!!

Единственным результатом акустического воздействия было то, что боярича облаял Роськин щенок Ворон, по своему разгильдяйскому обыкновению то ли прогуливавший занятия у «кинолога» Прошки, то ли смывшийся из вольера и принимавший деятельное участие в коловращении людей и предметов в районе кухни.

Кухня в Мишкиной «резиденции» вообще была отдельной песней! Несмотря на то что Мишка, как, впрочем, и все остальные, дома только ужинал, а в остальное время питался в трапезной вместе с отроками, а женский состав – в специальном помещении возле «гарнизонного пищеблока», на кухне что-то булькало и шкворчало уже с утра: в программу обучения «благородных девиц» входил курс кулинарии и консервирования, и Мишка сильно подозревал, что перенос этого учебного процесса в хоромы был вызван опасением массового отравления отроков в случае попадания «учебных блюд» в общую трапезную. Однажды он даже решил, что его опасения подтверждаются самым ужасным образом – из кухни понесло запахом не то чтобы химии, но явно чего-то несъедобного. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что девки, под руководством Анны Павловны, красят на кухне нитки для вышивания.

Конечно же во всей этой «суете сует и всяческой суете» ничего ужасного не было. Точно так же постоянно заняты были какими-то делами бабы и девки в лисовиновской усадьбе в Ратном, привычным было и то, что со всеми делами Воинской школы все шли именно к Мишке, хотя вопрос запросто мог решить Алексей или кто-то из «ближнего круга», не должна была пугать или удивлять и некоторая бестолковость всего происходящего – Академия дело новое, непривычное. Однако как только Мишка заселился в терем и все это сосредоточилось в одном месте… ох!

На следующий день после «дуэли» Корней заявился в крепость в компании Бурея и старосты Аристарха. Появление на базе Младшей стражи обозного старшины и ратнинского старосты было более чем показательным – если явился Бурей, то почти с уверенностью можно предсказывать: сидящего в темнице урядника Бориса ждет казнь.

С Аристархом было несколько сложнее. После обряда посвящения Аристарх (в язычестве, как выяснилось, Туробой), против ожиданий, не оставил Мишку-Окормлю для приватного разговора, хотя это и напрашивалось само собой – ведь назвал же Аристарх-Туробой его своим преемником. Возможно, староста приехал поглядеть, как Мишка «окормляет» Воинскую школу? Посмотрит, сделает какие-то свои выводы, а потом уже начнет посвящать в таинства Перунова братства?

Особо поразмышлять на эту тему Мишке не дал Корней. Выслушав с недовольной миной на лице рапорт, воевода буркнул в ответ нечто сердито-неразборчивое и, постепенно разгоняясь, словно самолет на взлете, начал:

– Порядка не вижу, усердия тоже! Бездельники, лоботрясы, ничего как следует делать не можете, а если можете, то ленитесь, пользуетесь, что пригляда за вами нет…

Далее последовал классический монолог из серии «начальственный разнос» – попреки и угрозы, перемежаемые руганью, без указания точной причины начальственного гнева. Объяснения последуют позже, когда руководство выпустит пар и отведет душу. До того – никакой конкретики, иначе начнут перебивать, оправдываться (не ровен час, и оправдаются), и никакого облегчения души и разрядки эмоционального напряжения не получится.

Послушав дедовы излияния еще немного, Мишка слегка набычился и уставился в переносицу деду.

– …И школа ваша дерьмо, и наставники ваши засранцы, и… – Дед сбился с ритма. – Я сразу говорил, что толку не будет… Чего уставился?

– Не при ребятах, – негромко ответил Мишка. – Зайдем в дом – хоть убивай, а ученикам про то, что школа дерьмо, а наставники засранцы слушать незачем.

– Ты меня поучи еще, сопляк! – Чувствовалось, что дед уже «выпустил пар» – замечание прозвучало значительно тише и не так энергично. – Указывать он мне будет, что надо, что не надо… Воеводы хреновы… Коня кто-нибудь примет или мне до вечера тут?..

Коня, разумеется, приняли, дед шагнул было к крыльцу, но остановился:

– Кхе! Михайла… Это что, твой дом, что ли? Важнее дела на стройке не нашлось?

– Жилье боярича, начальника Воинской школы, господин сотник, – «служебным» голосом отрапортовал Мишка. – Милости прошу, господин сотник.

– Жилье, едрена-матрена… Совсем тут обалдели… Аристарх, видал, а?

– Да-а, Кирюш… в Ратном-то у нас такого нету. А давай-ка внутри глянем!

– Ну, веди, – Корней как-то странно покосился на Мишку, – воевода, едрена-матрена.

Сени-кабинет-гостиная тоже впечатляли. На выскобленных досках пола лежал четырехугольный светло-серый войлок с красными узорами (ковер был бы уместнее, но ковра не нашлось). Проконопаченные мхом бревна стен были скрыты плотно подогнанными, гладкостругаными досками светлого дерева. Потолок, тоже дощатый, был побелен (Мишка хоть и знал, что от ЗДЕШНИХ «осветительных приборов» потолок быстро закоптится, не смог отказать себе в этом удовольствии). От этого в парадных сенях было непривычно светло.

Посреди помещения на войлоке стоял длинный стол, накрытый льняной скатертью, а вокруг него двенадцать стульев. На стеллаже, бывшем на самом деле шкафом, только без дверец, рядами стояла раскрашенная под хохлому посуда. На столе, между двумя пятисвечниками, стоял тоже раскрашенный под хохлому поднос, на нем – кувшин с квасом и небольшой ковшик. Все это придавало горнице яркий, праздничный вид, а отсутствие вдоль стен лавок и сундуков добавляло простора.

– Михайла, – несколько оторопело произнес дед, – да ты, как князь…

Мишка налил квасу в ковшик и с полупоклоном поднес деду:

– Испей с дороги, господин сотник.

Дед машинально принял ковш, выпил, но при этом слишком сильно наклонил посуду, и струйка кваса сбежав по бороде, испятнала лежащий на полу светлый войлок. Дед заметил свою оплошку, смутился и рассвирепел от этого снова:

– Совсем очумели, задрыги? Вы что тут устроили? С жиру беситесь! Князьями себя возомнили, боярами? Ты! – Дед попытался схватить Мишку за ухо, но внук увернулся, разозлив Корнея еще больше. – Ты для этого себе Устиновых хлопов забрал? В роскоши жить захотел, сопляк?

Дед снова надвинулся на Мишку, но неловко зацепился протезом за край войлока и чуть не упал, подошедший сзади Бурей подхватил его и зловеще прохрипел:

– Не о том говоришь, Корней. – Потом поднял глаза на Мишку и совсем уж по-звериному прорычал: – Ты, сопляк, почто убогую обидел?

– Какую убогую? – не понял Мишка, невольно пятясь.

В устах Бурея обида, нанесенная убогому, была самым страшным обвинением. Если и имелись у обозного старшины какие-то положительные человеческие качества, то это, в первую очередь, сочувствие калекам и уродам. Впрочем, могло быть и не сочувствие несчастным, а благовидный повод дать выход агрессии и злобе, но все Ратное знало, что натерпевшийся с детства Бурей способен убить или изуродовать любого, кто позволял себе издеваться над ущербными. Скорее всего, именно из-за этого в Ратном не были распространены в общем-то характерные для Средневековья, развлечения за счет горбатых, хромых и прочих богом обиженных людей.

Сразу стало понятно, почему дед явился в Воинскую школу в таком взвинченном состоянии. Видимо, Мишкины «доброжелатели» нашли способ подкинуть Бурею «дезу» о якобы нанесенной внуком сотника обиде кому-то из тех, кого Бурей считал своей обязанностью защищать, и обозный старшина явился «восстанавливать справедливость». Относительно того, как он это будет делать, Мишка никаких иллюзий не питал – запросто может и шею свернуть.

Дед торопливо встал между Мишкой и обозным старшиной и заорал на внука:

– Зачем Ваську украл?!

– Какую Ваську?

– Глухую! Хватит придуриваться! На кой тебе глухая сдалась, совсем тут одурел?

– Она сама пришла, деда, я забыл совсем…

– Не врать! Девки сами за десяток верст не приходят.

– Сама пришла, деда…

– Врешь! Видели тебя! Где девка?

– В лазарете она, у Юльки.

– Ага! Значит, здесь! Почему в лазарете? Бил?

– Нет, в речке чуть не утонула.

Дед собрался еще что-то сказать, но над его плечом появилась лапища Бурея и потянулась к Мишке.

– Да погоди ты, Бурей…

Дед уперся спиной в грудь обозному старшине, пытаясь остановить того, войлок под протезом сдвинулся, Корней опять чуть не упал, но успел ухватиться за Бурееву лапищу и повиснуть на ней всем весом. Мишка отскочил за стол и выпростал из-за пояса кистень, хотя прекрасно понимал, что против этой разъяренной горы мышц шансов у него нет ни малейших. Шансов как-то оправдаться, впрочем, тоже – Бурей просто-напросто не станет ничего слушать. Да, «доброжелатели» знали, что делали.

– Грр…

Бурей с утробным рыком пытался стряхнуть с одной руки Корнея, а другой дотянуться до Мишки, но длины даже его лапищи для этого не хватало. Что-то было не так – какая-то фальшь, наигранность…

Ничего придумать Мишка не успел – от двери раздался голос Алексея:

– А ну, не тронь парня! Он правду говорит!

– Грр… – Бурей лишь мотнул головой, как собака, отгоняющая муху.

Ш-ш-ших – звук извлекаемого из ножен меча прозвучал как-то очень отчетливо, а Алексей, поигрывая обнаженным клинком, позвал:

– Эй, уродище!

Назвать Бурея в лицо уродом – это было даже не легкомыслием, а натуральным безумием, сопровождающимся тягой к суициду. Игры (если, конечно, это были игры) мгновенно кончились – никакого рычания, жутких гримас и вытянутых рук со скрюченными наподобие когтей пальцами. Обозный старшина легко и бесшумно, словно балерина, развернулся на сто восемьдесят градусов, пригнулся, так, что горб выпятился вровень с головой, слегка развел лапищи в стороны и уставился на Алексея налитыми кровью глазами.

Старший наставник Воинской школы встретил его взгляд не то чтобы спокойно, а так, как смотрят на быка перед забоем на мясо. Было понятно, что он совершенно точно знает, как и чем встретить это гориллообразное чудище, сохраняя за собой свободу выбора: убить, искалечить или только оглушить. Опыт есть опыт – во времена его «гуляний» по степи во главе отряда отморозков Алексею наверняка попадались всякие «оригиналы», возможно, и почище Бурея. Случались наверняка и конфликты, но, поскольку Алексей был жив…

Обозный старшина чуть качнулся вперед, старший наставник Воинской школы синхронно сделал маленький шажок назад. Это было не отступлением, а занятием более выгодной позиции – теперь Бурей мог переть только прямо через дверь, а Алексей, оказавшись в прихожей, обрел свободу маневра и мог уклониться в любую сторону. Бурей снова чуть сдвинулся вперед, его противник не шелохнулся, лишь негромко, но очень внятно произнес:

– Развалю. На полы.

И это тоже не было ни угрозой, ни предупреждением, а лишь озвучиванием намерений. Если в преисподней есть диспетчер, то именно таким тоном он должен сообщать, в какой из кругов ада направляется очередной грешник.

Если Бурей что-то и понял, то его это не остановило. Обозный старшина опять мягко и совершенно бесшумно переступил вперед и пригнулся еще больше, готовясь к прыжку.

– Пр-р-рекратить!!! – Дед тоже цапнул рукоять меча, но не стал его обнажать, а изо всех сил толкнул Бурея плечом в бок. Казалось, что с таким же успехом он мог бы толкать, например, печку, но старый вояка свое дело знал – толчок пришелся как раз на момент начала прыжка, и Бурей, метнувшийся вперед со звериной стремительностью, не попал в дверь, а с маху приложился об косяк так, что стена возле дверного проема издала крякающий звук. – Прекратить!!! Обоих урою!!!

Никакой реакции на угрозу. Бурей завозился, поднимаясь на ноги, а Алексей шагнул из сеней, занося меч для удара. Дед выхватил оружие и парировал удар старшего наставника, но, как оказалось, это был всего лишь отвлекающий маневр – нога Алексея врезалась в голову обозного старшины, и тот осел кучей дикого мяса обратно на пол.

– Все, Корней Агеич. – Алексей со стуком вдвинул меч в ножны. – Я, бывало, и не таких в разум приводил. Чем страшнее выглядит, тем хуже боец – нет привычки на равных драться, заранее напугает, а потом делает, что хочет. Это же чудище наверняка ни разу в жизни никто и не бил как следует.

– Едрена… – Дед упер меч в пол и навалился на него, как на трость. – Леха, он же тебе этого ни в жисть не простит.

– А и не надо! – В голосе Алексея не было ни лихости, ни бахвальства. – Он же – как зверь, а зверю достаточно один раз показать, кто сильнее, потом только спиной поворачиваться не надо, спереди не нападет. А ты – молодец, – Алексей одобрительно кивнул Мишке, – не испугался. Только про меч, я гляжу, опять забыл? И встать надо было подальше от стола, ручищи-то у него длинные. Или ты по рукам бить собирался? Тогда зря, он тебя и сломанной рукой достал бы – зверь в ярости боли не чует… человек, впрочем, тоже.

Мишка совершенно не представлял себе, в какое место он собирался бить Бурея и сумел бы махнуть кистенем вообще. Он машинально кивнул в ответ на слова наставника, но внимание его было приковано к Аристарху, стоящему за спиной Алексея. Вернее, не к самому старосте, а к кривому восточному кинжалу в его руке.

– Деда, а девку-то я и вправду не крал.

– А? Какую… Тьфу, едрена-матрена! С ума с вами сойдешь!

– Так все и было, Корней Агеич, – подтвердил Алексей. – Девка сама пришла, пустилась вплавь через речку и чуть не утонула. Дозорный с вышки ее увидал, поднял шум, два десятка, что на стрельбище были, кинулись спасать, еле выудили. А Михайла в это время рядом со мной стоял, как раз гонца к тебе отправляли…

– Да что ты несешь? – перебил Корней. – Его видели!

– Плюнь в глаза тому, кто сказал, Михайла из крепости не отлучался, а как девка в реке бултыхалась, куча народу видела.

– Кхе…

– У-у-м-м… – Бурей со стоном заворочался на полу.

– Ну-ка, пустите меня. – Аристарх протиснулся мимо Алексея в сени и присел на корточки возле Бурея. – Серафим, слышишь меня? Эй, Серафим, глаза-то открой.

– Грр…

– Серафим, объяснилось все, не виноват Михайла, – продолжал внушать Аристарх. – Жива-здорова Васька, никто ее не обижал. Слышь, Серафим?

– У-у-м-м… Корней, чем это ты меня?

Алексей хитро подмигнул Мишке, а дед удивленно вскинул голову, но тут же сориентировался:

– А не балуй, Буреюшка! Ты зачем сюда пришел, правду узнать или смертоубийство творить?

– У-у-х! – Бурей ухватился за дверной косяк, так, что тот затрещал, и поднялся на ноги. – Ну, Корней, ты старый-старый, а… аж в ушах звенит!

– А я и говорю: не балуй! Вас в строгости не держать, так вы и совсем от рук отобьетесь.

– Серафим, – встрял Аристарх – пойдем на Ваську посмотрим. Сам убедишься: жива-здорова, никто ее не обижал.

Блуждающий взгляд Бурея наткнулся на старшего наставника Воинской школы, и в горле обозного старшины снова заклокотало рычание:

– Леха, гляди, в другой раз Корнея рядом может и не случиться…

– Договорились, – покладисто отозвался Алексей. – Заходи, если что.

– Где Васька? – рявкнул в ответ Бурей.

– Пойдем, Серафим, пойдем. – Аристарх подхватил обозного старшину под руку. – Здесь она, недалече. Михайла, показывай.

Идти было недалеко – вход в лазарет находился в торцовой стене казармы, в проходе между ней и домом Мишки. Юлька и Матвей мирно сидели рядышком на лавочке возле крылечка. Матвей был в кольчуге и подбрасывал в руке кинжал – указание сотника Корнея об обучении «фельдшера» военному делу выполнялось неукоснительно. Юлька же явно маялась бездельем, прислушиваясь к чему-то, происходящему внутри лазарета, и кривя рот в усмешке. Увидев подходящую к ним «группу руководящих товарищей», оба вскочили и вежливо поздоровались.

– Здравствуй, девонька, – отозвался за всех Корней. – Васька глухая у тебя?

– У меня, Корней Агеич, только она уже не глухая, все слышит.

– Неужто вылечила? – неподдельно изумился воевода.

– Сама вылечилась. Чуть не утонула же, а со страху, случается, и обезножевшие ходить начинают, и немые голос обретают.

– Кхе! Слыхал, Бурей? Она еще и вылечилась, а ты-то раскипятился…

– Г-р-р, хм…

– А чего это вы с Матюхой здесь сидите? – заинтересовался дед – Больных, что ли, нет?

– Больные-то есть, Корней Агеич. – Юлька снова покривила рот в усмешке. – Только из-за нашего чудотворца нам пока здесь ждать приходится. – Лекарка указала глазами на Мишку и сочла нужным пояснить: – Васька, как очухалась, сразу же и обрадовала: слух, говорит, к ней вернулся, как только Минька на нее свою рубаху надел. Он, мол, и раньше чудеса творил – с тетки Татьяны порчу снял, демонов из покойников изгнал, а теперь вот и еще и это. Ну а святоша наш…

– Урядник Василий! – поправил Юльку Матвей.

Юлька раздраженно дернула плечом и продолжила:

– А Роська и обрадовался! Боярич наш, говорит, избран быть орудием в деснице Божьей, радуйтесь, православные, сие – знак свыше для всех нас! Ну не придурок, а? Вот приперся недавно, теперь «лечит».

Юлька приоткрыла дверь в лазарет, и оттуда донесся вдохновенный голос Роськи:

– …помозите нам, беспомощных заступницы. Гнев праведный, движимый на ны за беззакония наша, отвратите от нас вашим ходатайством у престола Судей Бога, Ему же вы предстоите на небеси, святые праведницы…

– Вот так и лечим. – Юлька захлопнула дверь. – Сейчас все здоровенькими выбегут, а нам с Мотей и заняться нечем станет.

– Не богохульствуй, Иулия! – наставительно изрек Аристарх – От святой молитвы никому еще худа не было!

Ратнинский староста собрался было сказать еще что-то нравоучительное, но Бурей, отодвинув его ручищей, обратился к Юльке сам:

– Матушка твоя велела спросить: справляешься ли и не нужно ли чего из лекарств?

Мишка от изумления раскрыл рот – Бурей говорил с Юлькой ласково! Настолько, насколько, конечно, его глотка была способна производить звуки, свидетельствующие о добром расположении к собеседнику, а Юлька – язва и скандалистка – отозвалась голосом «послушной девочки»:

– Благодарствую, дядька Серафим. Поклон матушке передай, скажи, что справляюсь и ничего не нужно, трудных больных нет.

– Угу, – прогудел Бурей. – Ваську-то выведи, сам глянуть хочу.

Юлька скрылась за дверью, и через краткое время на крылечке появилась, подталкиваемая в спину лекаркой, Василиса. Потупив взор, она тихонечко спустилась по ступенькам и, подняв глаза, испуганно ахнула, узрев прямо перед собой жуткую рожу Бурея. Шарахнулась в сторону, ударилась об Аристарха и отлетела прямо в руки Мишке.

– Грр… – Бурей, хоть и привыкший к тому, как реагируют неподготовленные люди на его внешность, был явно раздосадован – в кои-то веки собрался доброе дело сделать, а тут одни неприятности. – А ну, не лапай девку! – рявкнул он на Мишку.

– Батюшка-боярин! – вдруг заголосила тоненьким голосом Василиса. – Не беглая я, не серчай, дозволь прислугой у Михайлы Фролыча остаться! Я ему по гроб жизни благодарна буду, верной рабой стану, дозволь остаться!

– Кхе! – Дед явно не ожидал такого поворота событий.

– Незачем! – вдруг вызверилась Юлька. – Нечего этой соплюшке…

– Кхе! Буреюшка, гляди, как все обернулось, а мы-то с тобой… Кхе!

– Гы-гы-гы! – оценил юмор ситуации Бурей. – А ты говорил… ох! – Бурей приложил ладонь к ушибленной голове – А ты говорил, что девки за десяток верст не бегают!

– Но Михайлу-то видели! – внес долю здравомыслия в разговор Аристарх. – А скажи-ка, девонька, кто тебя надоумил самой сюда идти?

– Боярыня Листвяна… Ой! – Васька испуганно зажала себе обеими руками рот.

– Что?!! – Мишка и сам не заметил, как у него вырвалось это восклицание.

– Какая боярыня?!! – одновременно с Мишкой возопил дед.

Все, не сговариваясь, перевели взгляды с Васьки на свекольно покрасневшего Корнея.

– Ты… Ты чего несешь, дура?!! – Корней бешено выпучил глаза. – Да я тебя…

Он схватился за рукоять меча и грозно двинулся на Ваську, та пискнула и спряталась за Мишкиной спиной.

– Гы-гы-гы! – Бурей аж колыхался от смеха всей своей несуразной тушей. – Боярыня! Гы-гы-гы! Старый конь борозды не испортит!

– Хе-хе-хе! Седина в бороду – бес в ребро! – начал было вторить обозному старшине Аристарх, но, взглянув на Корнея, осекся.

Сотник, еще больше покраснев (хотя куда уж больше?), растерянно топтался на месте, не зная, как себя вести, – ну не рубить же в самом деле глупую девчонку?

Дед в глупом положении, над ним смеются, а сам он смущен и растерян, ничего подобного Мишка никогда не видел и даже не предполагал когда-нибудь увидеть. Обернувшись, он ухватил Ваську за ухо, вытащил ее из-за своей спины и, сам не замечая, что копирует тон и голос сотника, рявкнул:

– А ну, говори, от кого про боярыню слыхала?

– Ой, я не хотела… Михайла Фрол…

– Говори! – снова прикрикнул Мишка.

– От девок… на кухне…

– Что болтали?

– Что, если мальчик будет…

– Ну! Дальше!

– То боярин зимой… – Ноги у Васьки начали подкашиваться, и Мишка, отпустив ухо, подхватил ее под мышки.

– Гы-гы-гы! – Бурей от хохота начал приседать, одной рукой держась за голову, другой пытаясь ухватиться за плечо Аристарха. – Корней, я сватом буду!

– Запорю!!! – завопил, срываясь на визг, дед. – Языки вырву!!! Суки!!! Б…ди!!!

Васька закатила глаза и обвисла в Мишкиных руках мешком, Юлька и Матвей стояли, разинув рты, а из дверей лазарета высунулась недоуменная физиономия Роськи. Бурей все-таки шлепнулся задом на землю и, обхватив голову обеими руками, трясся от хохота.

Лицо у деда побагровело, глаза налились кровью, на лбу вздулись жилы. Надо было принимать срочные меры, и Мишка заорал что было мочи:

– Васька помирает!!!

Василиса действительно висела у него на руках, как тряпка. Все, кроме сидящего на земле Бурея, кинулись к девчонке, Мишка спихнул ее на руки Матвею и, ухватив Юльку за косу, прошипел ей в ухо:

– Деда сейчас удар хватит, отвлеки как-нибудь.

Чего не отнять было у Юльки, так это мгновенной реакции и находчивости.

– Мотька, забирай ее! – скомандовала лекарка своему помощнику и, повернувшись к деду, заголосила, уперев руки в бока: – Вы что, с ума все посходили?! Девку только вчера чуть не с того света вытащили! Добить ее хотите?

– А? – Дед, окончательно растерявшись, даже не обратил внимания на то, что текст, адресованный вроде бы всем, выкрикивается в лицо ему персонально. – Чего?

– На девку! С мечом! – Юлька обличающе указала на дедову руку, все еще сжимающую рукоять оружия, и перешла уж и совсем на скандальный вопль взбеленившейся бабы: – Воевода!!! С кем воевать собрался?!!

Ростом едва по грудь сотнику, Юлька поперла на Корнея, как теща на непутевого зятя, явившегося домой поддатым.

– Ты чего, очумела? – пробормотал дед, невольно делая шаг назад и отдергивая руку от рукояти меча.

– Это вы все тут очумели со своими железками! – продолжала напирать Юлька, выпятив вперед скорее воображаемый чем имеющийся в наличии бюст. – Постыдились бы! Из-за бабьей трепотни за оружие хвататься! Подумаешь, девки на кухне сплетничают! Я тебе еще и не такое сейчас расскажу, так ты что, лазарет на щит брать будешь? Давай, поднимай сотню в седло!

– Да погоди ты, Настена… тьфу, Юлька…

Действительно, Юлькин метод подействовал – багровость с лица деда начала постепенно сходить. Словно по заказу, из дверей лазарета высунулся Матвей с выпученными глазами и заорал:

– Юлька, скорей! Ей совсем худо!

Получилось у Матвея не очень натурально, артистизма ему явно не хватало, но публика была не в том состоянии, чтобы это заметить.

– Помрет, на вас на всех грех будет! – выдала Юлька последний «залп» и скрылась за дверью лазарета. Аристарх сунулся было следом, но дверь распахнулась сама, и из нее прямо на старосту вылетел Роська, похоже, выставленный на улицу пинком под зад. Вслед ошарашенному Роське донесся грозный голос Матвея:

– Нельзя, снаружи ждите!

– Едрена-матрена… – Дед обвел присутствующих взглядом, в котором растерянность начала снова сменяться злостью.

Однако на этот раз Мишка ошибся: сотник остановил свое внимание на все еще сидящем на земле Бурее:

– Ты чего тут расселся, бугай? Из-за тебя все!

– Мм? – удивился обозный старшина.

– Чего мычишь?! Кто орал, что убогую обидели?

– Дык… кто ж знал? – Бурей с кряхтеньем начал подниматься с земли. – Опять же дозорный…

– Что, дозорный?! Он человека ночью видел, но не говорил же, что Михайлу!

– Ну, не знаю… гонец от Лехи к тебе прискакал, все и подумали…

– Не «все подумали», а ты подумал!

– Ты, Корней, говори, да не заговаривайся! – вступился за обозного старшину Аристарх. – Про то, что ночью у лаза через тын человека видели, тебе дозорный сказал, про то, что с утра девки на месте не оказалось, ты сам узнал, а Бурей тебе передал только то, что бабы у колодца трепали. И то не сам по себе, а когда ты сказал, что тебя в крепость зовут.

– Ага! Я тебе так и сказал: «Если…» – Бурей с кряхтеньем поднялся с земли и продолжил: – «Если бабы правы, то, наверно, Алексей тебя из-за девки вызывает». Так я тебе сказал? Так! А ты сказал, что сопляку надобно мозги вправить. Вот я и подумал…

Что подумал Бурей, осталось неизвестным – дед, набрав в грудь воздуха, заорал в полный голос:

– Орясина!!! Облом неприбранный!!! У тебя место-то, которым думают, есть?! Оглоблю тебе в зад, чтоб не чесал, где не надо! Думал он, осел иерихонский! Боров драный, поперек и наискось с левой стороны, в дух, в нюх, в потроха, в…

Монолог у деда получился пространный, экспрессивный и образный – на уровне боцмана с фекального лихтера. Бурей только невнятно мычал и время от времени хватался за ушибленную голову. Роська, несмотря на всю свою набожность, шокирован не был, а прислушивался, кажется, с интересом, видимо сравнивая ладейную и кавалерийскую школы «ораторского искусства», а Аристарх млел, словно меломан на концерте органной музыки. Наконец, дед не то иссяк, не то просто утомился. Выдав заключительный аккорд «цитатой из Мишки»: «Козлодуй!!!» – он умолк и с чувством плюнул Бурею под ноги.

Аристарх издевательски-растроганно вздохнул и умилился:

– Ну до чего же душевно излагаешь, Корнеюшка, златоуст ты наш, Баян!

– Сам ты Баян! – отлаялся дед, но уже без прежней страстности – Роська, а ты чего вылупился? Пшел вон!

Роську словно ветром сдуло.

– Деда, а мы ведь тебя вовсе не из-за Васьки вызывали, я же не знал, что я ее украл.

– Гы-гы-гы! – снова развеселился Бурей.

– Да знаю я! – Корней досадливо махнул рукой. – Доигрались, воспитатели, туды вас поперек. Пошли отсюда… в дом, что ли, расскажешь, как все было.

«Бери ложку, бери хлеб, собирайся на обед», – пропел над крепостью рожок Дударика.

– Чего это? – удивился Бурей.

– Обед, – объяснил Мишка. – Милости просим отведать нашего хлеба-соли.

– Обед, это хорошо! – Бурей почесал живот и задумчиво склонил голову, словно прислушиваясь к своему внутреннему состоянию. – В самый раз! Вот за обедом-то все и расскажешь. Веди!

Обед завершался вполне благостно. Отроки уже поели и ушли, кухонные девки убирали со столов, а Мишка еще сидел вместе с начальством и выслушивал пространные комплименты Корнея и Аристарха кулинарному искусству Плавы. Бурей тоже изредка издавал одобрительное ворчанье, хотя внимание его было главным образом занято извлечением мозга из здоровенного мосла, преподнесенного ему в качестве десерта.

Никто, казалось бы, не замечал того, что потчует начальственных гостей не сама Плава, в чей адрес отпускаются комплименты, а Анна Павловна.

Анна Павловна ласково кивала в ответ на похвалы и просила дорогих гостей еще немного задержаться: мол, как раз подходят пироги с малиной первого урожая. Мишку такой расклад вполне устраивал, поскольку после обеда по расписанию проводилась смена дежурных десятков. В крепости был воссоздан ритуал смены караула в Советской армии, а дед весьма скептически относился ко всякого рода строевым экзерсисам, исполняемым в пешем порядке и непосредственно не связанным с боевой подготовкой.

– Господин воевода, господин воевода! – раздался со стороны входа в трапезную голос. – Сучок с пришлыми работниками подрался!

Дед недовольно обернулся, и только после этого, совершенно невпопад, последовала уставная формула:

– Господин сотник, дозволь обратиться! Дежурный урядник Антон!

– Что значит подрался? Сразу со всеми? – осведомился Корней. – Хотя этот может… Ну-ка, объясни толком: что случилось?

Нинея, как и обещала, после Велесова дня прислала на строительство крепости работников. Больше сотни. Мишка в это время был в походе за болото, но Кузьма вместе с оставшимися наставниками подсуетился: разместил прибывших во второй казарме и устроил большую охоту, чтобы обеспечить дополнительную рабочую силу мясом. Охота удалась – сами работники исполнили роль загонщиков, а «Нинеин контингент» смог попробовать свои самострелы в деле. И все бы было хорошо, но камнем преткновения стал скандальный характер старшины строительной артели Сучка.

Присланные волхвой работники строителями не были, а Сучок никаких скидок на отсутствие у них опыта делать не пожелал. И вот, как назло, именно в день приезда воеводы артельный старшина достал-таки своим хамством работников, и несколько «Нинеиных кадров» сноровисто настучали кулаками по разным частям сучковского организма, а потом, видимо для охлаждения страстей, пустили его поплавать во рву с водой.

Место, правда, выбрали неудачно – в опасной близости к желобу, по которому вода поступала на колесо лесопилки. По счастью, затянуло в желоб только шапку, а самого Сучка вытащили на плотину караульные. Плотницкий старшина отплевался, утерся и огласил окрестности зовом, который ни в какие времена не оставлял равнодушным ни одного русского мужского пола:

– Наших бьют!!!

Тут-то и выяснилось, что учеба в Воинской школе все-таки сделала свое дело. Несмотря на то что ни одного из наставников поблизости не случилось, быстро сбившаяся в кучку плотницкая артель больше ничего предпринять не успела, оказавшись отрезанной от дреговичей дежурным десятком, грозно наставившим на плотников заряженные самострелы. Еще через минуту к дежурному десятку присоединились опричники под командой Дмитрия, на всякий случай взявшие на прицел и дреговичей, особой агрессии, впрочем, не проявлявших.

Пока конфликтующие стороны испытующе глядели друг на друга, не решаясь предпринять какие-либо конкретные действия, в крепость вбежал виновник происшествия, Сучок, но, не успев ничего сказать или сделать, был сбит с ног конем Мефодия и чуть не затоптан конями десятка Варлама, с которым Мефодий проводил занятия неподалеку от моста через ров.

Никто из наставников все еще не появился, Мишки тоже не было, и инициативу взял на себя Дмитрий, показав, что жизненные уроки (свои и чужие) не прошли для него даром.

– Закуп! – заорал он на мокрого и грязного, чудом избежавшего смерти под копытами Сучка. – Как посмел на вольных людей руку поднять?!

Сучок замер на четвереньках, так и не успев подняться на ноги, над крепостью повисла настороженная тишина. Дмитрий с опаской покосился на плотников – не собираются ли те защищать своего шефа – и скомандовал, указывая на плотницкого старшину:

– Младший урядник Филипп! Взять! В темницу его! – Обвел взглядом всех собравшихся и заключил: – Все по местам, ждать решения господина воеводы! Хоть один в драку полезет, прикажу стрелять!

– Сучок живой, не покалечен? – деловым тоном осведомился у Антона дед.

– Так точно! Живой, – бодро отрапортовал Антон. – Артельщики с пришлыми чуть стенка на стенку не пошли, но мы их самострелами пугнули и развели, а Сучка старшина Дмитрий приказал в темницу посадить.

– Кхе! Молодцы!

– Рад стараться, господин воевода!

– Сучка оставить в темнице, Дмитрию присматривать за порядком, – распорядился Корней. – Мы здесь закончим и придем. Ступай.

– Слушаюсь, господин воевода!

– Кхе! Доигрался лысый дурень. Что делать станешь, Михайла?

– Я уже сделал все, что мог. Пока Нинея работников не прислала, Сучок себя прилично вел. Знаешь, деда, наверно, надо уже твою власть употребить – и для дреговичей, и для артельщиков твое слово весомее будет.

– А сам, значит, ничего измыслить не можешь? – Дед насмешливо прищурился. – Что ж так?

– А вот так. – Мишка сожалеюще вздохнул и развел руками. – Моего внушения ему только на пару дней хватает, а потом опять начинается. Может, ты его надольше угомонить сможешь?

– Кхе! Ладно, разберемся.

Как Корней разбирался с Сучком, никто не видел, но из темницы плотницкий старшина вышел тише воды и ниже травы, скособочившись и прижимая ладонь к правому боку. Выражение лица он имел совершенно несчастное, даже лысина не блестела на солнышке, словно припорошенная пылью. Гвоздь тут же повел его под руку в плотницкое жилье, а Нил отправился на кухню, добывать у Плавы нечто жидкое, согревающее душу. Экспедиция имела реальные шансы на успех, поскольку по крепости уже давно ходили слухи о благосклонности шеф-повара Младшей стражи к «специалисту по оборонным сооружениям».