ГЛАВА 31
Кроме летчиков к концу февраля появились и другие герои войны, поначалу, если можно так выразиться, местного масштаба.
Одновременно с распространением в Порт-Артуре новостей об утоплении прямо в Токийской бухте свежезакупленных в Италии крейсеров «Ниссин» и «Касуга», а также о минировании самой бухты, в результате чего там уже успели подорваться два транспорта, в гавань скромно зашел «Герасим», естественно, уже без барахла и брезента на палубе. Команда получила щедрые премиальные и ясные указания, как их следует тратить. Теперь по артурским кабакам расползались все более красочные слухи о подвигах и победах катамарана у далеких берегов Японии. Экипаж «Машки» чувствовал себя обойденным, рвался в бой, и я пообещал им, что и их поход не за горами. Страховка на морские перевозки поползла верх, Гоша не вылезал с узла связи…
Но, как я уже говорил, это все-таки была местная сенсация. А весь мир с недоумением взирал на действия непонятно откуда взявшегося Флота Открытого моря, якобы принадлежащего маленькой, но гордой стране, которую можно было найти и не на всякой карте. Верная своим союзническим обязательствам, Черногория объявила войну Японии. И коммондор Пол Маслачак, как коршун на цыплят, набросился на не ко времени оказавшиеся в Индийском океане японские транспорты…
За неделю он утопил и захватил восемь штук, но среди них было два настоящих подарка судьбы.
Первый вез шесть сотен авиационных моторов. Правда, в основном это были максимовские аналоги нашего Т-1, пригодные только для самолетов типа «святогор» и «пересвет», но ведь каждый стоил по пятьсот фунтов! А в Америке их можно было продать и дороже, так что Одуванчик одним махом на треть уменьшил свой долг.
Второй был кое-как вооружен и не придумал ничего умнее стрельбы из своей горе-пушки по доблестным черногорским морякам. Естественно, вся эскадра жутко обрадовалась представившейся возможности потренироваться и за пятнадцать минут утопила агрессивное корыто. Но этот процесс от начала и до конца был зафиксирован на фото- и кинопленку, так что Черногория тут же объявила Индийский океан зоной боевых действий, а это давало право досматривать и, в случае обнаружения военной контрабанды, арестовывать нейтралов. Морскую страховку зашкалило, японские обязательства поползли вниз, Гоша уже и ночевал в вагоне связи…
В газетах появились даже фотографии. Особенным успехом пользовалось изображение коммондора на мостике своего флагманского линкора «Црна Гора» (тысяча двести тонн, три 105-миллиметровые пушки, торпедный аппарат, 24 узла скорости). Сам коммондор был в роскошном мундире с аксельбантами чуть ли не на заднице, в идиотской треуголке, с накладной бородой и сделанным из подушки фальшивым пузом. При отработке образа мы с Пашей взяли за основу парадный портрет Рожественского…
И вот ко мне пришел радист с докладом — какая-то близко расположенная станция, судя во всему Вэйхавэйская, непрерывно морзит «DUPA… DUPA… DUPA…».
«Это пока еще репетиция, — злорадно подумал я, — настоящая дупа запланирована на попозже…»
Я отправился на узел связи. Но вовсе не отвечать на «DUPA», а передать сигнал в Георгиевск, по которому будет отправлена другая радиограмма, для Цеппелина. Я снабдил его хоть и детекторным, но вполне пригодным для приема из Георгиевска аппаратом. По этому сигналу граф должен был передать кайзеру заранее написанное письмо от нас с Гошей…
Только на следующий день, получив подтверждение о вручении этого письма адресату, я связался с дупопередающей станцией. Через день в Дальний приплыл небольшой английский пароходик. Как и ожидалось, на его борту находился сэр Эндрю Нэвил Пакс. Наша беседа с ним получилась краткой, но содержательной.
— Надеюсь, вы понимаете, — сразу взял быка за рога друг папы Шерлока Холмса, — что Великобритания не может терпеть сложившуюся в Индийском океане ситуацию?
— Еще как понимаю, — заверил его я. — Мы бы тоже ни за что не потерпели, если бы у нас такое сложилось. Так что весь вопрос только в том, какие формы это самое ваше «непотерпение» примет… В общем, если Англия соберется объявить черногорскую эскадру пиратами и начнет принимать соответствующие меры, Россия вмешиваться не будет. Ну может, какую-нибудь недоумевающую ноту выдаст для порядка… Но в этом случае эскадра перейдет к тотальной войне. То есть увидит английское судно — и торпеду ему в бок, не разбираясь, что оно везет, куда, и не тратя времени на спасение экипажа. Ну и минами закидает те порты, до которых сможет дотянуться, это понятно… Далее, Англия может объявить войну Черногории. В этом случае эскадра будет вести себя в соответствии с действующими международными соглашениями. Причем если боевые действия ограничатся только эскадрой и не распространятся на саму Черногорию, Россия тоже вмешиваться не будет. А вот если вы вдруг решите воевать с этой страной всерьез… Черногорскую территорию Россия будет защищать как свою собственную. И у нас есть чем это сделать, поверьте.
Как раз в это время по Талиенванскому заливу с ревом промчался «Гера». Катамаран был облегчен до предела, топлива имелось самый минимум, поэтому он смог развить аж сорок два узла.
Доктор Пакс проводил взглядом суденышко.
— Это и есть тот самый крейсер-невидимка, который недавно отметился в Токийском заливе? — поинтересовался он.
— Ага, — безмятежно подтвердил я, — сами видите — скорость сорок два узла, автономность — десять тысяч миль… — Я не врал — с дополнительным баком в виде третьего поплавка «Гера» мог проплыть как раз столько. — Два четырехсотпятидесятимиллиметровых торпедных аппарата, две пушки, мины и самолет. И специальная, разработанная лично мной система интерференционной маскировки, при включении которой крейсер становится невидимым с расстояния больше двух кабельтовых. Оно вам надо, десяток таких корабликов на коммуникациях?
Естественно, про невидимость я врал без зазрения совести. Но ведь инженер Найденов тут уже до фига чего понаизобретал, вполне могут и поверить!
— Да, вот еще что вам следует учесть, — продолжал я. — Если английский флот начнет активные действия против черногорской эскадры, то ведь она станет захватывать все английские суда, а не как сейчас, только с грузами для Японии. А вот если на них нападет флот какой-нибудь третьей страны, Андорры например, то в отношении английских пароходов сохранится статус-кво…
Пакс уплыл, а я направился к Гоше, который отклеился наконец от рации и тут же озаботился накопившимися вопросами. Чувствовал я себя отвратительно — несколько дней прошли на одних нервах, некогда было болеть. Похоже, помаленьку наступала реакция. Если бы не беспокойство по поводу возможной высадки, лег бы я долечиваться на неделю-другую, а так приходилось метаться…
Гоша ошарашил меня неожиданным взлетом полководческой мысли.
— Ты опасаешься десанта? — вопросил он. — Тогда надо сделать так, чтобы японцам стало не до него. Я уже усилил отряд Засулича тремя эскадронами казаков и сотней пулеметов.
Честно говоря, при этих словах мне совсем поплохело. Будь я здоров, может, и нашел бы слова потактичнее, но тут я просто ляпнул:
— Ну ты, блин, и даешь… Высочество, твоя фамилия Романов, а вовсе не Суворов, Кутузов или даже Куропаткин! Ведь решили же вообще отвести этот отряд, а ты его усилять… Зачем?
— Имея такую угрозу против в своих войск в Корее, японцы не осмелятся перебросить значительную их часть для высадки еще и на Квантуне.
— Чтобы он стал угрозой, его надо было усиливать не казачьими батальонами, а саперными! Мм…
Плечо дернуло резкой болью, голова закружилась.
— В общем, зря ты это… Ладно, делай что хочешь, а я к себе, пока не сдох тут прямо на твоих наполеоновских планах.
В моем вагоне выяснилось, что у меня опять открылось кровотечение, и под возмущенные вопли врача я наконец-то отрубился. Но поваляться в постели мне дали только два дня, а потом пришло донесение от Каледина, что в Бицзыво началась высадка японцев. Находящиеся там части бывшей дивизии Фока, а ныне бригады Терентьева, начали отход, не ввязываясь в серьезные бои.
Вовремя, однако, Фоку была подсунута доза ЛСД, в результате дегустации которой оный генерал сразу после ужина сиганул из окна. Правда, за неимением в доме других этажей, кроме первого, большого ущерба его здоровью причинено не было, зато явственно видное умственное расстройство дало повод наместнику немедленно законопатить генерала в госпиталь. Но и там шестой отдел не забывал героя, так что скорого выхода этого персонажа на волю не ожидалось.
Отряд же Засулича так и сидел на своем берегу Ялу — японцы его пока не трогали, а наступать на них не хватало ни средств для переправы, ни наглости. Через несколько дней следовало ожидать японцев на перешейке, где Каледин с Кондратенко спешно дооборудовали позиции.
Я позвонил Гоше и сказал, что все четыре канонерские лодки надо перевести в Талиенванскую бухту, чтобы они могли поддерживать своим огнем нашу пехоту. Правда, не исключено появление японского флота, и тогда им придется несладко, но ведь самолеты никуда не делись и смогут как минимум помешать японцам. В общем, Макаров отдал приказ: всем четырем канонеркам плыть в Талиенван, где поступить в мое распоряжение. На следующий день мне доложили, что их там ровно две. Еще две так и остались в Артуре — якобы у них не было угля и чего-то там еще, и вообще, несмотря на приказ Макарова, в Талиенван они совершенно не собирались.
Для меня это стало последней каплей. Я и так стоял на ногах вопреки всем законам медицины. Минут пять я боролся с искушением собрать последние силы, приехать в Артур и обматерить Макарова с Гошей. Сказать им, что если через пять минут капитаны этих калош не будут расстреляны, а сами они не окажутся в Талиенване хоть на буксире, то ну вас на хрен, трахайтесь тут сами! И свалить…
В процессе перемещений по порталам у меня окончательно укрепилось подозрение, возникшее еще при первых переходах, что из Гошиного мира в свой я могу попасть и сам. Но только в одно место и одно время — в конец июня две тысячи восьмого, в свою квартиру, и не смогу уже более вмешаться в свои сны…
Следующую неделю я почти не помню. Вроде мне докладывали, что Кондратенко ранен, но Каледин остановил-таки японцев на перешейке. Потом о готовности эллинга… Просили дать приказ на перебазирование дирижабля… Потом пришел Гоша и пытался прочитать мне какое-то письмо, и я все никак не мог понять, кто и зачем меня ждет в Питере… Потом я увидел себя в своей квартире, в Москве две тысячи восьмого, и вообще чуть не сдох от отчаяния, решив, что в какой-то момент бессознательно сделал необратимый переход. И с каким же облегчением, снова разглядев над собой потолок вагона, я понял, что это был просто бред!
Зато придя в себя, я с удивлением почувствовал, что почти здоров. Плечо не болело, левая рука нормально все чувствовала и могла двигаться в пределах повязок, в голове была ясность, хотелось жрать и наоборот. Но первым делом я уточнил общую обстановку — то есть, слегка приподнявшись, глянул в окно. Там ничего не изменилось, а это значило, что перешеек точно наш, иначе мой поезд тут бы не стоял. «Ладно, — подумал я, — остальные новости узнаю в рабочем порядке». И разрешил засуетившейся сиделке известить врача и Гошу.
Гоша обрадовался моему цветущему виду и предложил сходить через портал для закрепления успеха.
— Знаешь, — с сомнением возразил я, — мне что-то не хочется. Во-первых, как-то он в последний раз хреновато открылся, у меня, вообще, смутные подозрения, что дальше будет еще хуже и нам осталось ограниченное и не такое уж большое количество переходов. А во-вторых, я подозреваю, что в моем выпадении в осадок именно портал и сыграл не последнюю роль.
— Думаешь, он перестал лечить?
— Как раз нет. Он повышает способности организма к самолечению, так? У этого организма появляются дополнительные возможности для борьбы с поражающими факторами. А для моего организма самым вредным фактором был я сам! Метался по всему Ляодуну, нервничал… Вот организм, науськанный порталом, и потерял терпение: отрубил меня и тем обеспечил себе так необходимую ему неделю постельного режима. Ладно, а как там у тебя дела?
— Опять нервничать начнешь, — предположил Гоша.
— Не начну. Хоть приблизительно определили, сколько еще на дне прохода японский металлолом будет валяться?
— Не меньше полутора месяцев, — помрачнел Гоша.
— А что там вообще за корыто лежит?
— Транспорт на восемь тысяч тонн, причем набитый камнями. Макаров лично руководит работами, так что все делается с максимальной скоростью.
— Да, конечно, целый адмирал рабочих шпыняет, это впечатляет… Слушай, а если кто-нибудь ускорит работы, что ему за это будет?
— А тебе разве чего-то не хватает?
— Ну не полезу же я сам в воду, там мокро и холодно. Тут когда купальный сезон наступает, в мае? То есть еще месяц можешь не уговаривать, нырять не буду. Посижу на бережку с сигареткой да посмотрю, как водолазы этот хлам со дна за пару недель растащат… А им за это — разницу в стоимости работ, по-макаровски и по-моему. Идет? Водолазов должно быть четыре штуки.
Никакого особенного блефа в моем предложении не было, ведь у меня имелось четыре мощных сварочных агрегата, а к ним в качестве дополнительного оборудования и плазменные горелки. Немножко потренировать водолазов, чтобы научились не гасить дугу при погружении, — и вперед, пароход-то не бронированный, резаться будет почти как бумага. Это сваривать под водой надо уметь, а если требуется только кромсать, так ведь ломать — не строить.
— Так что присылай ко мне нырятелей, — подытожил я, — покажу им, что и как делать. Именно сегодня присылай, потому как завтра я хочу на перешеек съездить. И не возмущайся, я уже звонил туда и узнал, что вот там-то особых поводов падать в обморок нет. Хотя, конечно, в планах оно выглядело малость пооптимистичней…
