7
— Пора, — услышала Энтолинера.
Вот и настало время возвращаться. Глава Обращенных нашел, что его гости уже достаточно подготовлены для того, чтобы вернуться в Ланкарнак и там уже начать действовать…
Леннар проводил гостей до самой окраины Проклятого леса. Он был серьезен и очень печален, и, когда Энтолинера, находящаяся в состоянии легкой эйфории от всего узнанного, спросила, отчего он таков, Леннар только покачал головой. Энтолинере оставалось догадываться, отчего столь грустно лицо предводителя Обратившихся. Сама же королева чувствовала себя прекрасно. Она предвкушала грандиозность миссии, которую ей предстоит выполнить по возвращении в Ланкарнак. Прежде всего, по всей видимости, она должна вступить в переговоры с правителями смежных земель, чтобы через их посредство организовать неслыханное: съезд ВСЕХ королей ойкумены, чего не бывало еще никогда!.. Даже при короле Барларе III Святом, который сумел объединить под своей властью три уровня… то есть три земли, и на время унять войны и смуты, приведя находящиеся под его скипетром народы к относительному экономическому благополучию и духовной состоятельности. Духовной!..
Энтолинера вздрогнула. Ну конечно, как же она могла забыть о самом главном. Храм! Все эти короли и правители смежных земель, Верхних и Нижних, суть марионетки в мощной руке воинствующего Храма, огнем и мечом вычищающего Скверну и блюдущего законы Чистоты и Благолепия. Храм, Стерегущий Скверну брат Гаар, самая могущественная и одиозная фигура Арламдора! Энтолинера сложила руки на груди. Ну что ж! Она поговорит и с Омм-Гааром! Ведь не безумец же он. Она попытается убедить его в том, что только объединенными усилиями возможно спасти их мир, их родину, а раздрай и противодействие друг другу только притянут катастрофу, ускорят ее неизбежно!..
Молодая королева чувствовала необычайный прилив сил, а время от времени ее охватывало какое-то слепое, беспричинное, глупое ликование, и тогда перед мысленным взором Энтолинеры вставало лицо Леннара — с широко поставленными серыми глазами, чуть печальным ртом и хохолком над высоким лбом. Даже будучи далеко от нее, он поможет прийти к согласию с жрецами Благолепия…
— Это будет трудно, — сказал альд Каллиера, одной своей фразой попав в струю ее мыслей и словно прочитав то, о чем она думает. Собственно, это было и несложно. — Честно говоря, очень хочется напиться, а потом продрать утром глаза и счесть, что все это пьяный бред.
Энтолинера покачала головой… Она понимала своих гвардейцев. Они были мужественными людьми и привыкли встречать лицом к лицу любую опасность. С одним ма-а-аленьким уточнением. Любую привычную опасность. А то, что открылось перед ними здесь… с подобной опасностью не справишься саблей и отвагой. Да еще Храм… Впрочем, Леннар так же наделся на то, что с Храмом удастся договориться. Он говорил: «Я понимаю, это сложно… но не нужно воспринимать Храм как абсолютное зло. Уж можете мне поверить. У меня гораздо больше причин ненавидеть Храм, чем у любого из ныне живущих. И если даже Я говорю так, значит, для этого есть основания… — Леннар на мгновение замолчал, видно припомнив что-то, а затем продолжил: — Хорошо или дурно, но Храм правил этим миром не одно столетие. И если этот мир существует: и Храм все еще в нем у власти, значит, он справляется… И свергать его сейчас — это вешать себе на шею миллионы и миллионы подданных, которые будут ждать от нас того, что сейчас делает Храм. А мы просто НЕ СПРАВИМСЯ с такой ношей. Нас слишком мало, и мы и без того ОЧЕНЬ заняты. Так что надо искать в Храме людей, с которыми можно и должно говорить откровенно, и они воспримут сказанное правильно… Но этих людей еще нужно найти, а что-то мне упорно подсказывает, что ланкарнакский Стерегущий, славный Омм-Гаар, не из таких людей… Так что будь осторожна, Энтолинера. Ты умна и проницательна, но ты слишком молода, чтобы избежать заблуждений, свойственных твоему возрасту». Энтолинера, находясь под впечатлением свежего, молодого лица Леннара и его открытой белозубой улыбки, хотела было возразить, что он сам не намного ее старше, но осеклась. От стоявшего перед ней человека вдруг повеяло чем-то глубоко потаенным, таким, чему не дашь определение одним словом, — но что уж точно не имеет отношения к молодости…
Когда они обсуждали то, что она должна сделать, Леннар напомнил о легендарном правителе Барларе Святом, далеком предке Энтолинеры. Он жил около семи столетий тому назад, и летописи его владычества вошли в Золотой свод хроник Арламдора. Начало его славного правления было омрачено смутой и подрывом основ Благолепия, но Барлар Святой сумел совладать с бунтом и удержаться на троне. Он не только устоял в своем легитимном праве, но и сумел заручиться поддержкой Храма. Барлар III потому и получил к своему имени это высокое прозвание — Святой, — что не воспользовался ситуацией, когда власть Храма пошатнулась, как многие правители в иных землях мира, созданного пресветлым Ааааму. Наоборот, он поддержал тогдашнего Предстоятеля и жестко подавил возникшую смуту. И потому, когда иные земли, лишенные объединяющей длани Храма, вскоре погрузили в хаос, Храм благословил короля Арламдора на «очистительный поход», но и поддержал его армию не только словом, но и отрядами Ревнителей. А без благословения и помощи храмовников, жрецов Благолепия и ордена Ревнителей даже «украсно украшенный сияющими добродетелями» (так говорится в летописи) Барлар Святой вряд ли смог бы объединить под своей властью три земли. Три уровня.
И потому Барлар Святой в конце концов достиг того, о чем иные земные властители могли только мечтать, и к чему жадно устремились, сбросив ненавистное иго Храма, когда власть его пошатнулась, — править самовластно. Ибо что Храм мог поделать с тем, кому сам даровал право именоваться Святым! Впрочем, насколько гласят легенды, хотя Барлар Святой действительно стал равен Храму, он никогда особо этим не злоупотреблял. Оттого и дожил до очень преклонных лет. В отличие от, скажем, того же Орма…
И сейчас Энтолинере предстояло в какой-то мере повторить путь своего деда. Суметь пройти по лезвию ножа — убедить Храм в том, что сотрудничество не только выгоднее вражды, но и единственно возможно…
…Энтолинера и ее сопровождающие добрались до Ланкарнака без приключений. На столичной заставе их остановила стража. Седой стражник в шлеме осмотрел фургон (откуда давно уже убрали все оружие, хранившееся тут на пути в Проклятый лес), окинул взглядом путешественников и, получив въездную пошлину в размере двух пирров, махнул рукой: проезжайте. Королева Энтолинера вдруг сделала альду Каллиере знак чуть задержаться. Вышла из фургона и, подойдя к старому стражнику, произнесла:
— Мне показалось, что вы хотите что-то сказать. Когда вы осматривали фургон, когда брали деньги, все время вы порывались что-то сообщить, я же видела!.. Но всякий раз останавливались. Так что?…
Стражник кашлянул и, оглянувшись на каменное строение заставы, где стояли несколько более молодых его сослуживцев, произнес вполголоса:
— Нехорошие слухи, ваше величество, идут в народе.
Энтолинера вздрогнула.
— Да-да. Я помню вас еще вот такой девочкой, — он показал рукой около своего колена, — когда-то я служил в личной охране вашего батюшки, да благо склонны будут к нему великие боги! Потом король Барлар умер, я вышел в отставку и теперь служу вот тут, на заставе. Я желаю вам добра, ваше королевское величество. Не въезжайте в город сейчас. Лучше за держитесь и сделайте это попозже, под покровом ночной темноты.
Энтолинера вскинула голову. Капюшон соскользнул с ее головы, открыв светлые волосы, заколотые булавкой на затылке. Ее тонкие ноздри негодующе затрепетали.
— Что? Почему я должна въезжать в собственную столицу, как воровка, ночью, украдкой? В своем ли ты уме, старик? Я вижу… ты, кажется, искренен со мной… но я не могу последовать твоему совету! К тому же я не одна, и мне совершенно нечего бояться! Мои гвардейцы со мной, и пусть только попробует поднять голову какая-либо подлая измена!..
— Да-да, — тихо проговорил старый стражник, — когда я был молод и горяч, я тоже разорвал бы на части всякого, кто только попытался бы косо взглянуть на моего короля. Вижу, мне вас не переубедить, да и станете ли вы слушать какого-то бывшего гвардейца, старого и, наверное, выжившего из ума? — стражник вздохнул и тихонько осенил ее святым знаком. — Поезжайте, ваше величество, и да сохранит вас великий Ааааму.
— Спасибо тебе, старик, — с трудом выдавила Энтолинера. Что-то темное, гнетущее прошло сквозь ее сердце… Она отсутствовала несколько дней, и за это время жрецы Благолепия вполне могли воспользоваться тем, что легитимной правительницы нет в ее столичном дворце.
Проезжая через узкие окраинные улочки, Энтолинера и сопровождающие ее офицеры отметили, что эти районы города практически безлюдны; двери домов и торговых лавок закрыты, а тех из жителей, кого они смогли увидеть на улице, наши путешественники застали как раз за запиранием дверей. Сделав это, люди поспешно уходили по узким улочкам по направлению к одной из центральных артерий города — улице Благолепия, пересекающей почти весь город и реку Алькар через посредство знаменитого моста Роз. Фургон медленно ехал по улочкам, продвигаясь к центру города; вот уже грязные, кривобокие строения, налепленные друг на друга, сменились добротными каменными домами, повернутыми окнами и всем фасадом на улицы (в бедняцких предместьях окна, выходящие на улицу, были запрещены). Выскользнула из-под копыт ездовых животных грязная дорога с набросанными на нее грубо отесанными широченными досками как единственной защитой от грязи и ручьев, и возникла мостовая, прочная, налаженная, камень к камню, булыжник к булыжнику.
Количество народу на улицах тоже возрастало, равно как и увеличивалось количество стражи, конной и пешей. Конные — с белыми бантами на груди, пешие — с лиловыми. Все при оружии, молчаливые, сосредоточенные. Все чаще стали попадаться глашатаи, занявшие позиции на перекрестках и выкликавшие: «Все на площадь Гнева, добрые горожане и гости города! Все — на площадь Гнева!»
Энтолинера выглянула из-за полога и негромко спросила у альда Каллиеры, следовавшего верхом на взмыленном осле рядом с фургоном королевы:
— Что, альд… разве сегодня какой-то праздник?
— Что-то не припомню, — отозвался он. — Да еще глашатаи, зазывающие горожан на площадь Гнева… Ничего не понимаю. Как бы не оправдались худшие мои предчувствия.
Королева ничего не ответила. Она понимала, что находиться в неведении им осталось совсем недолго. Нестройный глухой шум, раздававшийся где-то впереди и напоминающий шум прибоя, волн, разбивающихся о прибрежные скалы, — становился все более отчетливым. Энтолинера замерла, сложив руки на груди и беззвучно шевеля губами… Страха не было, нет, но безотчетная, черная тревога не отпускала. Что-то впереди…
Храм! Храм, коварный Гаар, Стерегущий Скверну, не обошлось тут без твоей тяжелой руки в небесно-голубом священническом рукаве!..
Площадь Гнева была самым просторным открытым пространством в Ланкарнаке. С одной стороны ее ограничивала каменная набережная реки Алькар, уставленная изваяниями птиц, символов правящей династии, с воздвигнутой тут же величественной колонной Гламоола, самого великого Гонителя Скверны и легендарного основателя ланкарнакского Храма. Как реки в просторное озеро, в площадь Гнева впадали две широкие улицы, застроенные величественными дворцами знати, с роскошными портиками, колоннами, резными фасадами. Лишь с одной стороны площадь Гнева была совершенно доступна, и именно отсюда открывался вид на громаду Храма. Ближние подступы к Храму и площадь Гнева соединялись широчайшей Королевской лестницей, чьи величественные ступени (целых четыреста девяносто девять и последняя, Голубая, ступень Благолепия!) приняли на себя столько крови, как ничто в Ланкарнаке: ни хлюпающие грязи бедняцких кварталов в богатом пьяной поножовщиной предместье Лабо, ни мостовые у дворцов аристократов, бывшие постоянной ареной стычек челяди враждующих между собой знатных фамилий; ни улицы предместья Урро, где при предыдущей династии один за другим были подавлены несколько восстаний еретиков, когда ручьи крови омывали первые ступени домов; ни даже сбитый грунт тюремных подземелий! Быть может, только рассохшиеся полы скотобоен приняли не меньше крови, чем широкие, светлые, с блестящими прожилками ступени Королевской лестницы, но там, в скотобойнях, лилась кровь отнюдь не людская…
По ступеням Королевской лестницы за многие столетия протащили множество людей, приговоренных к позорной ли казни или к торжественному аутодафе. Среди них были и холеные аристократы, и бедняки в таком рванье, что нельзя было и понять, во что они одеты, и бродячие философы, и служители Храма, отступившие от канонов веры, и гордые военачальники, и те, кто провозгласил себя пророками Ааааму и Голосом его на земле, и даже два короля. Но о последнем обстоятельстве предпочитали не вспоминать. Тем более что одним из королей, казненных на площади Гнева, был славный Орм IV, приходившийся правящей королеве прапрапрадедом, Повод для казни был все тот же: дескать, недостаточно последовательно и чисто блюл Благолепие и даже склонялся на путь ереси, назначив на ключевые посты в государстве явных носителей Скверны.
То, что было возможно во времена Барлара Святого — равенство с Храмом, — оказалось недопустимым при храбром, но недальновидном и вспыльчивом Орме…
Храм покарал короля. Ему отрубили голову, а потом согласно ритуалу приставили к обрубку шеи голову осла и в таком виде погребли. Голова осла была «коронована» связанными в виде обруча ветвями чертополоха, и с тех пор в народе возникло устойчивое выражение «корона Орма». Эта идиома была сопряжена с позором и смертью, и потому каждый король, правивший после бедолаги Орма, бледнел, слыша это словосочетание, и окончательно менялся в лице, если ему в опочивальню подбрасывали насаженную на пику окровавленную ослиную голову, увенчанную «короной» из чертополоха.
…Показался мост Роз. Альд Каллиера вертел головой. Посмотреть было на что: со всех окрестных улиц катились ручейки, стекаясь в одну огромную людскую реку. Пенными барашками выскакивали из гущи толпы головы, в разноцветных уборах или вовсе непокрытые, русые, черные, седые, огненно-рыжие. Страшный гам, нестройный ропот, разрозненные громкие крики, время от времени выталкивающиеся из общего шумового фона, — и на противоположном конце моста целый людской водоворот, закручивающийся вокруг величавой фигуры Ревнителя. Известное всему Арламдору храмовое одеяние, алый пояс и грозное оружие у пояса, а равно и то, что он сидел на БЕЛОМ жеребце, которыми позволено пользоваться только им, братьям грозного ордена, — все это разбивало толпу на две части, и покорные высшей власти людские массы, клокоча и свирепея, изливались на площадь Гнева. Альд Каллиера осторожно выехал из-за угла дворца Первого Воителя (командующего светской армией Арламдора) эрма Габриата, здания, находящегося на площади Гнева, и сказал:
— Проклятая чернь! До дворца мы можем добраться только через мост Роз! Площадь Гнева — направо, а королевский дворец налево!
— Можно вернуться вдоль реки в район Лабо и там перейти через мост Коэ, — заметила королева.
Альд Каллиера тотчас же вздыбился не хуже своего мускулистого осла, которому начальник гвардии вонзил в бока острые, уже залитые кровью шпоры:
— Через мост Коэ? Через эти грязные подмостки, заблеванные местными пьянчугами и загаженные их сбежавшим скотом? Ты с ума сошла, Энтолинера! — В запале альд Каллиера позволил себе фамильярность, хотя на людях он всегда именовал Энтолинеру так, как предписано этикетом. — Я предлагаю оставить эту игру в прятки и проехать через мост Роз к королевскому дворцу, как и полагается особе монарших кровей, — гордо и без оглядки на чернь!
— Альд, у них в руках шесты с окровавленными головами, — смертельно побледнев, сказала Энтолинера.
— И что? — Сегодня альд Каллиера, видимо, был особенно понятлив.
— Окровавленными ослиными головами…
— Да у них самих ослиные головы!.. — начал было альд Каллиера, но тут же, осознав, что было сказано, осекся.
Энтолинера же договорила:
— …с ветками чертополоха.
Каллиера натянул поводья, придерживая везущее его животное. На его обросшем жесткой щетиной лице появилось то же выражение, какое было у него во время путешествия в Эларкур, когда бешеный абориген швырнул в него закаленным черепком с целью раскроить голову. Наверное, он только сейчас уразумел смысл сказанного. А когда понял, то стиснул мощные кулаки с зажатыми в них поводьями и проговорил тихо, внушительно, хриплым баском:
— Как, бунт? Измена? Вот, значит, как? Стоит нам на несколько дней оставить столицу, как Храм немедленно взбунтовал горожан?
— Не говори этого, Каллиера, — попыталась остановить его королева, — и при чем здесь Храм? Ты же сам видишь, что храмовый Ревнитель пытается удержать толпу.
— Хотели бы — удержали. Тем более этот Ревнитель торчит там отнюдь не для того, чтобы удерживать всех этих бесчинствующих негодяев! — Альд говорил все громче, и кое-кто из находившихся неподалеку людей стал оглядываться и прислушиваться. — Тем более что не может же он своими двумя руками остановить это море! Если бы Омм-Гаар хотел, он послал бы не одного, а сотню, тысячу Ревнителей, и тогда все это стадо разбежалось бы от одного их вида! А значит, Стерегущего устраивает, что они шумят тут под самым его носом, на площади Гнева и близ ступеней Королевской лестницы, к которой в иной день никто из них не посмел бы даже приблизиться!!!
Альд говорил уже достаточно громко, не таясь. Гордому беллонскому аэргу претило изъяснять свои непричесанные мысли и мнения вполголоса, тишком, украдкой. Теперь на него смотрели не тайком, исподтишка, а — явно. Послышались голоса:
— Это альд Каллиера! Переодетый! Это он, он, нарушитель Благолепия!
— Значит, где-то поблизости и эта разряженная кукла, Энтолинера!
Альд грозно сдвинул брови. Энтолинера пыталась что-то сказать ему, но он, кажется, уже не слышал. Он пришпорил своего осла, налетел на группу бунтовщиков, из гущи которых торчали две пики с ослиными головами, и, перехватив мощной рукой древко, вырвал из рук того, кто держал. Прорезался длинный, тонкий вой кого-то помятого ослом Каллиеры. Альд подкинул пику в руке, разворачивая острием к толпившимся зевакам и провокаторам, и стал колотить ослиной головой по головам гнусного (как он искренне полагал) сборища. Ничего хорошего из этого не вышло бы. Кто-то схватил осла за поводья, кто-то уже резал ножом подпругу, кто-то кричал: «Ашмал, дружище! Пырни ему под ребра… под ребра ему!» Разозлившиеся буяны смяли бы и разорвали начальника королевской гвардии, если бы ему на помощь не подоспели другие беллонские гвардейцы. В том числе и тун Томиан. Общими усилиями они вытащили изрядно потрепанного и уже окровавленного Каллиеру из закипевшей толпы, а тун Томиан, которому, кажется, пошло на пользу происшествие с «амулетом» жреца смотрителя, быстро и негромко говорил Каллиере:
— Альд, ты с ума сошел! Посмотри, сколько их, а мы даже не вооружены. Нужно добираться до дворца по другому мосту, тут нас разорвут в клочья! Видишь, как их подогрели? Откуда мы знаем, что тут без королевы делалось? Ну! Ваше величество, скажите же ему.
— Какое благоразумие… разорви меня Илдыз! — прорычал альд Каллиера, оглаживая разорванную на боку одежду, а другой рукой ощупывая окровавленную нижнюю челюсть. — Давно ты… стал таким?… Какое, к демонам?…
— Томиан прав, — сказала Энтолинера, стараясь не выглядывать из фургона, дабы не попасться на глаза кому-либо из зачинщиков уличных беспорядков, — и тот старый стражник, что встретил нас на заставе, он тоже был прав. Да. Я не послушала, и вот…
В то же самое время в самом центре площади Гнева происходило вот что. Старый знакомый Леннара, бывший плотник Грендам, по совместительству — прорицатель, пророк и просто осведомитель Храма, вскарабкался на каменный постамент и отсюда держал следующую речь:
— Граждане Ланкарнака! Вы думаете, что это говорю я? Нет! За меня говорит весь народ! Королева Энтолинера выехала из своего дворца? Да! Куда она поехала? На крестины? Нет! Может быть, на смотрины жениха?! Тоже нет, тем более что женишок ее и так всем известен. Альд Каллиера, личный ее охранник, начальник гвардии, этот проклятый беллонский наемник, дикая озерная свинья! Клянусь пресветлым Ааааму, Энтолинера поехала совсем не туда! Куда же?
В простом платье, тайно, переодетая простолюдинкой, — куда? А вот я скажу! Конечно, в стенах Храма, — он отвесил низкий поклон, повернувшись к громаде самого внушительного здания в Ланкарнаке и осенил себя знаком светлого бога Ааааму, — своевременно узнали и об отъезде королевы, — тут Грендам сделал паузу, потому что фраза уже вместила в себя семь слов, — и о том, КУДА она поехала. И с кем. Так вот, королева поехала в Проклятый лес! И это тоже говорю не я, — «пророк» Грендам снова угодливо повернулся в сторону Храма, — это говорит Стерегущий Скверну, сам пресветлый отец Омм-Гаар!
— В Проклятый лес?…
— В Про…
— Угроза Благолепию!
— Вот!!! — воскликнул «блаженный», выхватывая взглядом того, кто, по его мнению, издал последний выкрик. — Вот именно! Угроза Благолепию!!! Угроза, исходящая от королевы Энтолинеры! Которая не больно-то блюдет Благолепие. Забывает, что именно на нем стоит ее трон! Особенно если знать, с кем она поехала! Так с кем же? С дворцовой девкой? Ну да, как же! Или, может, взяла с собой священника, духовника? Как же! Она поехала… — Тут Грендам набрал побольше воздуху в свою широченную грудь и выдохнул, что было силы: — С Леннаром!!!
Толпа, уже воодушевленная и обильно заряженная эмоциями, словно поджидала этого сообщения, чтобы взреветь и замахать руками. Кое-кто вскинул окровавленные пики с уже описанными выше ослиными головами. У бедных, ни за что умерщвленных животных тряслись уши и тускло лиловели полоски мертвых глазных яблок. Плотник Грендам, впрочем, был настолько бесчувственной скотиной, что ничего похожего на жалость не испытывал. Хотя часто бывает, что завзятые мерзавцы, которым ничего не стоит прирезать человека или хоть десяток себе подобных, слезливо-сентиментальны по отношению к домашним животным.
«Блаженный» плотник несколько раз подпрыгнул, верно стараясь казаться еще выше, и, размахивая руками, продолжал вещать почти на всю огромную, до отказа запруженную народом площадь:
— Давно, давно в народе пошли темные слухи! Слухи о том, что королева недостаточно блюдет Благолепие! Да! И в кого ей блюсти-то?… Ее отец, предыдущий король Барлар, был горьким пьяницей. Под конец он, правда, собрался остепениться. Даже принял сан. Пошел в Храм. И что же? Всем вам известно, как он кончил! Так же, если не хуже, кончит и Энтолинера! Если не встанет на путь чистоты! Да! Я, Трендам, предрекаю: не будет счастья!.. Не будет ей счастья, если не!.. — Грендам жестикулировал и глотал слова. — А если наша добрая королева будет упираться, что ж!.. Храм знает, как ее получше ублажить!
В толпе раздался смех. Люди напирали, чтобы лучше видеть «пророчествующего» оратора. Счастье альда Каллиеры, что он не слышал всего этого. Иначе он немедленно попытался бы раздавить «блаженного», как вонючего клопа. Ничего хорошего из этого выйти не могло по определению…
Собственно, в этот момент и альд, и королева, и остальные офицеры гвардии, переодетые в штатское платье, были уже далеко. Они направлялись к другому мосту, чтобы, переправившись через реку, все-таки попасть наконец во дворец Энтолинеры. Для этого им пришлось проехать вдоль реки до знаменитого на весь город предместья Лабо, населенного самыми что ни на есть ярко выраженными отбросами арламдорского общества. Нет нужды напоминать, что велеречивый прорицатель Грендам был как раз отсюда родом.
Королева, бледная, задыхающаяся, сидела в трясущемся фургоне и кусала губы. Никогда еще ее достоинство не бывало уязвлено столь жестоко, так беспощадно и явно. Альд Каллиера, сидящий рядом с ней и размазывающий рукавом кровь по своему перекошенному лицу, выглядел не лучше. Процессию возглавлял тун Томиан верхом на каллиеровском осле. Собственного осла ему пришлось бросить, так как неподалеку от запруженной площади Гнева кто-то вогнал бедному животному заостренный кол между ребер.
…Мост Коэ сложно было назвать мостом как таковым. Скорее это были грязные подмостки, на которых местные прачки полоскали белье. Оно и сейчас сушилось на веревках, натянутых на шестах вдоль всей длины моста Коэ. Тут же на правах белья валялся какой-то, верно, сильно нетрезвый житель предместья. Он раскинулся на самой проезжей части и сосредоточенно чесал грязной босой пяткой колено другой ноги. В руках он держал здоровенный кол, заостренный на манер того, каким вывели из строя осла туна Томиана. Этим колом маргинал и помахивал время от времени, верно отгоняя таким образом здоровенных мух, в изобилии кружащих вокруг.
Если бы этого человека мог видеть бывший воришка Барлар или хотя бы бывший плотник Грендам, потрясающий сейчас своим блудливым красноречием толпу, они без промедления признали бы в нем Камака, брата Барлара. Милейшего человека, севшего в тюрьму за убийство с людоедством и выпущенного по милостивой амнистии Храма.
Тун Томиан въехал на подмостки и тотчас же едва не потерял второго осла: Камак, не открывая глаз, наугад пырнул колом.
— Эй, — скотина! — крикнул гвардеец. — Дай проехать!
Камак приоткрыл один глаз и чуть привстал. Чесательные движения босой пятки замедлились.
— А ты вплавь, вплавь!.. — посоветовал он. — Не видишь, я тут лежу.
— Вижу! — рявкнул тун Томиан. — Подымай свою вшивую задницу и посторонись! А то мигом выпущу твои гадкие кишки, несообразная ты скотина… Клянусь яйцами Катте-Нури!
Тут Камак привстал еще выше и открыл второй глаз. Поинтересовался вкрадчиво:
— А ты кто такой? А? Ты кто такой?! — вдруг визгливо завопил он, вскакивая и швыряя в Томиана колом. Тот едва успел увернуться вместе с ослом.
Причины наглости Камака выяснились тотчас же. Из-за полотнищ плохо выстиранного, с мутной синевой белья стали показываться люди. Они появлялись один за другим — багровые рожи, обведенные коричневыми кругами глаза, обноски, из-под которых поблескивала уже сталь ножей. Недаром мост Коэ из всего богатого разбойничьими достопримечательностями предместья Лабо пользовался наихудшей славой.
Тун Томиан осекся. Только сейчас он понял, что они совершенно беззащитны против ножей этой разнузданной братии: все оружие, как уже говорилось, они оставили у Леннара. И теперь тун Томиан, а потом альд Каллиера прокляли себя за то, что пошли на поводу у королевы и Леннара и расстались с верными саблями.
— Что везете? — гнусно оскалившись, спросил Камак. — Что-то вы больно чистенькие, чтобы быть из местных.
Шайка захохотала. Бандиты подступили ближе. Ноздрей Энтолинеры уже коснулся мерзкий запах, которым были пропитаны их одежды, и она, откинувшись назад, произнесла:
— Немедленно пропустите нас, иначе я прикажу всех до одного казнить! Я — Энтолинера, а со мной начальник моей гвардии альд Каллиера, так что…
Едва ли она могла выдумать что-то еще более неудачное, чем эта фраза, так и оставшаяся неоконченной. Камак оскалил свои желтые зубы и вдруг кинулся с ножом на тягловых ослов, резать постромки. Энтолинера осеклась и, зажав ладонями уши, по-девчоночьи завизжала. Еще секунда, и вся орда бросилась на фургон, выхватывая ножи.
Альд Каллиера ударом ноги сбросил Камака, локтем откинул еще одного оборванца…
Плохо пришлось бы гвардейцам. Даже при их доблести и стойкости… Не исключено, что и в такой откровенно затруднительной ситуации они смогли бы не посрамить гвардейской чести и избавить королеву и самих себя от страшной участи, которая, вне всякого сомнения, была им уготована в случае, если бы ублюдки Камака одержали верх. Но тут на всю округу прозвучал громкий, отчетливый голос с повелительными металлическими нотками:
— Немедленно прекратить!
Альд Каллиера, который вырвал нож из руки одного из камаковских головорезов, вздрогнул и, опустив массивный кулак на нечесаную башку еще одного бандита, вскинул глаза. Да!.. В голубом одеянии с серебристыми серыми рукавами, зашнурованными на локтях и запястьях, на белом жеребце Храма, — на мост Коэ въехал всадник. На его груди красовался светский знак бога Ааааму, чье истинное Имя неназываемо: раскрытая алая ладонь с пальцами, расходящимися подобно лучам.
Жрец, жрец Благолепия — на мосту Коэ! Королева Энтолинера широко раскрыла глаза, отказываясь им верить: этого просто не может быть!.. Еще более странным ей должно было показаться поведение нападавших: при раскатах этого звучного голоса они посыпались с фургона и с ослов, в него впряженных, как крысы с тонущего баркаса. Камак, что-то бормоча под нос, убрался последним. Жрец Благолепия медленно подъехал к фургону, окинул неспешным, спокойным и зорким взглядом помятых гвардейцев, потом его глаза переместились туда, где в полумраке фургона бледным пятном застыло лицо ошеломленной королевы.
Она произнесла:
— Вы — жрец Храма? Что вы делаете на этом мосту, в этом ужасном Лабо?
— В той же мере этот вопрос можно отнести к вам, ваше величество, — с мягкими бархатными интонациями, характерными для сытых котов, откликнулся тот. — У королевы Энтолинеры и начальника ее гвардии альда Каллиеры не больше причин ехать по этому мосту, чем у меня. Меня зовут брат Алсамаар. Как вы сами видите, я жрец Благолепия и возношу молитвы чистому Ааааму, чье истинное Имя неназываемо. Наверное, это его рука направила меня именно сюда, в то место и в то время, когда вам требовалась помощь, ваше величество. Позвольте мне сопровождать вас.
— Но со мной мои гвардейцы!..
— Еще раз прошу разрешить мне сопровождать вас, — повторил жрец с нотками теперь уже куда более настойчивыми.
Тун Томиан наклонился к уху альда Каллиеры и пробормотал:
— Что-то тут нечисто. Топорная работа, слишком уж кстати появился этот Алсамаар. Кстати, это вроде как он привозил Леннара из Куттаки в Храм? Ну да, он. Не удивлюсь, если это он сам, точнее, его более мелкие подручные и навели на нас этих бандитов. Выследили и поджидали, ага?
— Может быть, — откликнулся Каллиера. — Все равно теперь от него не отвяжешься. Он нам тут показательно продемонстрировал силу и власть служителей Храма, так, что ли? Дескать, чернь разбегается от нас как мыши, попискивая и поджимая хвостики?
— Похоже на то, — проворчал Томиан, а королева, чуть помедлив, выговорила, не разжимая стиснутых зубов:
— Хорошо, жрец. Я разрешаю сопровождать меня до…
— До дворца.
— …д-до дворца, — повторила она.
По тонким губам жреца скользнула быстрая торжествующая улыбка. Смысл этой улыбки Энтолинере суждено было понять чуть позже. А именно — когда она после многих злоключений наконец вернулась в свой дворец. В приемном покое она застала двух непрошеных гостей, у которых, впрочем, хватило власти и дерзновения явиться к правительнице государства по собственному желанию и разумению. Не надо долго думать, чтобы назвать их имена.
Это были старший Ревнитель брат Моолнар и — предстоятель Храма, Стерегущий Скверну. Светлый Омм-Гаар.
