Его звали Чаппель.

До самого последнего времени он работал посадочным диспетчером в одном из самых оживленных имперских космопортов. Подобно большинству диспетчеров, он был очень молод и работал на износ. Такие сгорают к сорока годам. Но, в отличие от большинства диспетчеров, он все свое существование посвящал космопорту. Даже в нерабочее время бродил или по территории порта, или по окрестным холмам. Не было ни одного строения в порту, которое он бы не облазил, не изучил от и до. Чаппель хвастался – правда, только самому себе, поскольку был патологически застенчив, – что, если радар, лазерные системы наведения и все прочие хитроумные космопортовские системы вдруг разом выйдут из строя, он, Чаппель, способен посадить любой корабль, используя свои мозги и переговариваясь с пилотом. Потому что знает порт и посадочные площадки так досконально, что может представить их с любой точки и под любым углом, а значит, способен дать предельно точные советы любому пилоту – и при любых атмосферных условиях.

Но особенно гордился Чаппель парой своих голографий. Одна изображала личную космическую яхту Императора "Нормандия" в момент посадки на "его", Чаппеля, посадочную площадку. А вторая была объемным портретом Его Величества – с автографом властителя. Чаппель бесконечно гордился тем, что благополучно посадил яхту своего кумира и повелителя. Надо ли говорить, что "автограф" Императора на портрете был воспроизведен копировальной машиной – и раздача тысяч таких портретов входила в программу очередной парадно-показательной поездки Его Величества.

Однако Чаппель свято верил в то, что его заслуги замечены и ему воздано по способностям – ибо факт был налицо: его внезапно повысили и перевели в главный космопорт Прайм-Уорлда.

С первого же дня на новом месте работы он занялся привычным "самообразованием", которому предавался на прежней службе, а именно: стал повсюду совать нос. Возможно, новое руководство неправильно истолковало его страстный интерес к познанию всех закоулков секретного объекта. Или же его любопытство и впрямь производило впечатление опасной мании или усердия не по уму. Так или иначе, ему в мягкой форме предложили уйти в длительный отпуск – "ваше место, разумеется, остается за вами"... Словом, намекнули, что он работает слишком интенсивно – и, возможно, ему было бы неплохо проконсультироваться у хорошего специалиста-психолога.

Чаппель с трудом справился с желанием заехать в физиономию начальнику, который сделал это вкрадчивое предложение. Впрочем, не исключено, что шеф прав – касательно чрезмерной преданности делу. А вот насчет того, что Чаппелю следует полечить мозги, – тут они махнули. Ладно, он согласен на отпуск.

Как раз в это время агенты Сулламоры вышли на Чаппеля, обнаружив в его биографии некоторые интригующие моменты.

Отлично отдохнувший Чаппель готовился вернуться на работу, когда ему домой по факсу пришло сообщение, что его отправляют в бессрочный неоплачиваемый отпуск. Этакая иезуитская форма увольнения. У Чаппеля хватило духу видеодировать в управление космопорта и осведомиться о резонах подобного решения.

– Разглашение причины в вашем случае запрещено.

Хорошенькое дельце! Запрещено. Кем и почему? Кто подложил ему свинью? И кто облечен правом выгнать его в шею – напустив туману на причину? Какое беззаконие! Никто не смеет! Никто... разве что сам... Тут Чаппель невольно поднял глаза на улыбающийся со стены портрет Императора.

Но почему?

Да ведь вряд ли у Императора на тысяче планет найдется подданный более преданный, чем Чаппель! Разве не он, черт возьми, спас "Нормандию", обреченную разбиться при посадке!

Чаппель несколько часов неподвижно просидел в своей крохотной квартирке – таращась на портрет Его Величества. Он даже не покосился на скудную трапезу, появившуюся в окошке кухонного распределителя, – дневной рацион военного времени. В его жизни произошло что-то непонятное, неправильное.

Чаппель решил посетить библиотеку. Быть может, стоит побольше узнать о своем кумире – Вечном Императоре.

За время его отсутствия в его квартирке кто-то побывал.

Он заметил это не сразу. Лишь через несколько часов после возвращения. Император на портрете, который прежде так улыбчиво глядел на Чаппеля, теперь взирал на него с улыбкой саркастической, жестокой. И огонек в его глазах был не доброй искоркой Великого Кормчего, а сатанинским блеском бессердечного шутника, вздумавшего разыграть дурную шутку с самым лояльным из своих подданных. Да, именно так. Очевидно, он глубоко заблуждался насчет Императора. Все прочитанное о многовековой жизни этого человека рисовало его отнюдь не добреньким вселенским отцом народов.

Чаппель ощущал, что и теперь его знание о Вечном Императоре далеко не полное. Хотелось понять его до самого донышка.

Позже ему опять показалось, что в его отсутствие квартиру кто-то снова навестил – и внес изменения в портрет Императора. Теперь это было лицо самого Сатаны, опаленное сардонической ухмылкой.

Каким же дураком он был! Он принес бы большую пользу Империи, если бы позволил "Нормандии" разбиться в тот приснопамятный день!

В ту же ночь Чаппель впервые услышал голоса.