Глава пятая
Черные провалы
Меня разбудил какой-то стук. Наверное, снаружи обрушилась на защиту траков одна из льдин – не знаю. Я обнаружил, что лежу в своей каюте, на кровати. Рядом, сгорбившись на стуле, сопел Фарри. Из коридора слышались чьи-то шаги. Дребезжала на столике металлическая кружка, а в иллюминаторы бил солнечный свет.
«Шон…»
Не сон. Это был не сон! Я простонал, до боли стиснул зубы. Что же я наделал! Драный демон!
– Как ты, Эд? – сонно спросил Фарри. Он встрепенулся, проснувшись, и теперь тер глаза кулаками. – Задремал я что-то. Как ты? Ты в порядке?
Мой друг, которым я так часто пренебрегал в нашем путешествии, искренне за меня беспокоился. Я придирчиво искал в нем хотя бы след неодобрения или же болезненного сочувствия по поводу случившегося. Удивительно, что Фарри вообще оказался рядом после того, что я натворил!
Но спустя пару мгновений стало ясно, что мой друг ничего не знает о том, что сделал «малыш Эд». Светлый бог, как бы мне хотелось и самому забыть об этом.
«Не говори никому, Эд. Только не говори!»
– Сколько я проспал? – прохрипел я.
– Два дня, Эд!
Он поерзал на табурете, потянулся. Сон улетучился, и теперь бывшего воришку раздирало любопытство:
– Что произошло, Эд? Я был внизу, когда с тобой это случилось. Никто ничего не понял. Кван говорит, что это из-за раны.
«Если ты скажешь о Шоне, Эд, о том, что ты с ним сделал, – от тебя все отвернутся».
Я был согласен со своим внутренним голосом. Но как можно утаить такое? Как можно считать кого-то своим другом, когда даже от него скрываешь истинную сущность?
Вновь захотелось плакать, но добрая улыбка Фарри чуть успокоила меня. Драная жизнь, как получилось что бывший пиратский раб, потерявший близких из-за чужой, недоброй воли, все еще способен так улыбаться? Как вышло, что мальчик, прошедший через преисподнюю воровских трущоб, может дарить сердечное тепло окружающим?
Даже таким монстрам, как я.
Вот почему кто-то рождается хорошим, а кто-то нет?
– Как Шон? – вымолвил я.
– Кван говорит, что совсем плохо. Та тварь его больше не выпускает. Лежит и скалится…
Последняя надежда во мне умерла. Она пряталась где-то на задворках сознания, из последних сил цепляясь за шанс чуда. За крошечную мечту, где Шон все-таки поборол ту тварь. Просто отступил ненадолго, а потом бах – и прогнал демона прочь. Что мое решение подстегнуть его оказалось верным.
На сердце образовалась пустота.
– Это я виноват…
«Ты идиот. Стой, Эд!»
– Ты?
– Я сказал ему плохое. Я думал, это его взбодрит. Что он будет бороться. – Я всхлипнул от горечи. – А он… Дурак!
– Что ты ему сказал? – подался вперед Фарри, глаза его блестели. Он лихорадочно придумывал, как меня успокоить. – Хочешь перцового чаю? У меня есть! Теплый еще!
Пить хотелось безумно. Я кивнул и приподнялся, чувствуя слабость и острое желание сходить в туалет. Теплый, ароматный напиток коснулся губ.
– Это из-за меня он ушел. Я сказал плохое…
– Да что ты сказал, Эд?!
– Не так важно. Просто все из-за меня. Я убил Шона.
– Да брось ты! Как ты его мог убить?
– Он боялся. Боялся! Всегда боялся. Он просто не умел не бояться!
Фарри нахмурился, не понимая моих слов.
– Ты о чем?
– Я должен был догадаться, что Шон не станет бороться! Должен был! Какой я, к талому льду, эмпат, Фарри? Я – ничтожество! Глупое, слабое ничтожество.
– Тихо-тихо, – напрягся мой друг.
– Это я во всем виноват, Фарри. Во всем! Компас этот… Эльм… Торос… «Звездочка». Это все из-за меня, понимаешь?
Из глаз покатились слезы. Сами собой. Мне никак не удавалось их удержать. Я пучил глаза, я жмурился, но все равно всхлипывал и чувствовал, как соленая влага катится по щекам.
– Забери его у меня, Фарри. Забери. И уходи. Как прибудем в город – уходи. Тебе это нужно, я знаю. Мне – нет. От меня только зло, Фарри. А ты сможешь сделать что-то.
– Хватит, Эд, перестань, – очень серьезно, по-взрослому, ответил мне мой друг. Он подошел к кровати, оперся о стойку. – Ты как по льду в пещеры волокунов покатился. Там ничего хорошего тебя не ждет. Нельзя так думать.
– Я должен был поговорить с кем-то. Должен был посоветоваться. А я взял и пошел к Шону. Самый умный, обледенелый на всю голову ублюдок, – продолжал я бормотать. Фарри морщился и неодобрительно качал головой. Его лицо расплывалось в пелене моих слез. – Я думал, что знаю, как нужно действовать. Я был уверен в этом. И опять ошибся. Опять все стало только хуже! Опять!
– Врезать бы тебе хорошенько, чтобы в себя пришел, – зло сказал Фарри. Щелкнул пальцами по стойке кровати. – Очень хочется, Эд.
– Так врежь! Врежь!
Он покачал головой.
– Я схожу за Кваном. Ты не в себе.
– Мне все надоело, Фарри. Это бессмысленно. Вся эта возня с никому не нужной игрушкой. У нас ничего не выйдет. Вон посмотри на Мертвеца. Вот такие Добрые нас ждут. И Академии Суши больше нет, и инструментарий Лунар наверняка давно уже ушел к Темному или Светлому богу. Зачем все это, Фарри?
Тот остановился в дверях, повернулся. Глаза его гневно сощурились.
– Зачем? Как раз за тем, Эд! Чтобы все случившееся из-за компаса – случилось не зря. Это ведь так просто, Эд! Неужели это так сложно понять?!
Я осекся.
– А если ты решил бросить все… Валяй. Отдай мне только компас и бросай. Сотри со снега следы тех, кто уже пострадал от твоей затеи. Подумаешь, да? – продолжал Фарри. – Какая шаркунья чушь чужие жизни. Главное ведь, что тебе надоело!
Его слова подействовали отрезвляюще. Простые, но иногда и такой простоты достаточно, чтобы навсегда врезаться в память.
– Извини, – тихо прошептал я, уставившись прямо перед собой. – Извини…
– Очень много уже случилось. Кому как, а мне вот будет ну очень неприятно знать, что все это было зря, – смягчился Фарри. Постояв в проходе, он неловко улыбнулся, шмыгнул носом. – Ладно, я за Кваном, Эд. Ты действительно не в себе.
Я прикрыл глаза, чувствуя, как с души отвалился здоровенный кусок льда. Даже дышать стало чуть легче.
«Шону это, наверное, тоже помогло, да?
– О чем это, мать вашу, вы только что говорили? – сипло спросил кто-то. Я даже приподнялся на лежаке. Из-под груды шкур на дальней кровати высунулся сонный Сабля. – Что за, мать вашу, гребаная история? Какой, к ледовым демонам, компас?!
Страшно не было. Наоборот, наступило некое облегчение. Корсар выполз из-под шкур, опустил ноги на пол. Я внимательно наблюдал за ним, прощупывая эмоции пирата. Изумление, звериное любопытство – добрые двигатели жизни. Никакой злости, никакой обиды, желания отомстить за пережитое.
…Может, именно по этой причине я и рассказал ему о компасе. Об его истории, начавшейся в деревне Кассин-Онг и продолжающейся тут, на борту торгового судна. Я скрыл от Сабли чужие тайны вроде истории Мертвеца или татуировки Фарри, но об артефакте Черного капитана поведал практически все. По мере моего повествования, которое я вел опустошенным тоном, глядя куда-то в сторону, Сабля лишь кряхтел и охал. Пару раз он злился, но потом забывал обо всем, словно ребенок, увидевший игрушку. Я чувствовал перепады его настроения и тут же сглаживал углы, добавлял оправдания еще до того, как сомнения разожгут в душе пирата пожар чувств.
Мне хотелось выговориться, хотелось нарушить тайну, но не говорить всей правды.
Как будто мало ошибок я совершил, да?
Под конец моего рассказа Сабля сидел с открытым ртом и горящими глазами. Головорез и мерзавец – он отчего-то сразу и бесповоротно поверил мне. Поверил и встал на мою сторону.
– Раз все так серьезно… – проговорил корсар. – Надо будет последить за твоей шкурой. Если что – говори. Раз уж так все серьезно.
– Никому не говори, пожалуйста.
– Конечно, – заверил меня Сабля и прижал руку к груди. – Конечно!
Он соврал.
Тварь умерла на пятый день пути. Видимо, ей не хватило своей жизненной силы. Тот удар, с которым Шон приложился головой при падении, каким-то образом лишил демона разума, а теперь, когда моряк ушел в небытие, оставив полубезумного монстра одного, тот не смог удержать жизнь в опустошенном теле.
Кван говорил, что в последние часы зрачки монстра пришли в норму и доктор даже решил, что моряк пошел на поправку, что он вернулся. Однако незадолго до заката дыхание Шона остановилось, и вместе с ним что-то умерло в моем сердце.
Тело монстра спустили на лед и сожгли, под пристальными и изумленными взглядами торговцев. Никто со «Звездочки» не распространялся о случившемся на погибшем во льдах корабле и знакомством с повелителем черных зверодемонов не гордился. Бывшие пираты столпились над воронкой, в которой сгорел Шон, и, наверное, в тот момент они стали еще ближе друг к другу.
Меня среди них не было. Почти пять недель я толком не выходил из каюты, замкнувшись в себе и силясь победить воспоминания о содеянном. Путь в отхожее место превратился в настоящую пытку. Было физически больно видеть дверь напротив моей. Дверь, за которой из-за меня умер еще один не самый плохой человек на свете. Было ужасно слушать разговоры моряков и их попытки растормошить меня. Они не знали правды. Выпивка, байки, планы и грубые шуточки – все это казалось настолько чуждым, насколько неуместным. Но корсары не сдавались в стремлении развеселить так странно захандрившего юнгу.
Фарри никому ничего не сказал. Да и сам он после того разговора не отдалился, а наоборот, находил поводы задержаться в каюте. То болтая с Тремя Гвоздями, то рассказывая что-то из своего прошлого Сабле или мне.
Он поддерживал меня. Он, может быть, не одобрял моих мыслей, но при этом не отвернулся. Не бросил, не выдал моей тайны звереющим от скуки морякам. Смог бы я сделать для него то же самое?
Вы, наверное, слышали о том, что самый страшный суд – это суд собственной совести? Если вы из тех счастливчиков, которые не обременены пережитками прошлого, то знайте: поговорка так же истинна, как и то, что лед холодный. Я убедился на своей шкуре. В конце концов, можно научиться управлять памятью, можно вышвырнуть из нее ранящие моменты. Но «воспаление», как любил говорить Кван, останется. Оно будет ныть, оно всегда будет с вами. Вы, может быть, даже позабудете о причине, но от боли не избавитесь.
Равно как и от печати сокрытой в душе раны. Я стал мрачнее Полового, унылее Квана и угрюмее Крюкомета. Торос рядом со мной мог показаться жизнерадостным идиотом. Мертвец – самым эмоциональным человеком от Южного Круга и до безлюдных северных пустошей. Меня словно не стало. Я сгорел.
Какой компас, о чем вы. Одной ночью неодолимое желание расквитаться с проклятой игрушкой вытащило меня на верхнюю палубу корабля. Высокий моряк торгового судна, в приталенном тулупе с типичными для гильдии нашивками, выслушал мямленье худощавого подростка, которому «очень надо» было подняться наверх, и покорно открыл шлюз.
Несколько долгих минут я провел у фальшборта, глядя на то, как прожектор судна режет черные льды перед собой, а темное небо спускается все ниже. Мороз кусал щеки, забирался под одежду, отчего я втягивал голову в плечи, а зубы сами собой постукивали друг о друга. Уткнувшись ртом в теплый ворот, чувствуя, как он замерзает от дыхания, я смотрел в Пустыню. В ту ночь даже привычные отсветы не могли пробиться сквозь тяжелые тучи. Серо-черное небытие с ослепительным лучом света. Крошечным, тоненьким, от которого окружающая меня тьма казалась еще темнее (если это вообще возможно).
Я нащупал компас, вытащил его из-за пазухи, выпустив толику драгоценного тепла. Крошечная игрушка, показавшая мне мою натуру. Безделушка Черного капитана, драный демон знает для чего предназначенная, но уже сгубившая не одну жизнь.
Добрые, злые, белые, черные… Тьфу.
Я отвел руку подальше, в размахе. Представил себе, как злосчастная коробочка падает средь льдин и в ту же ночь ее заносит снегом. День-другой – и ветер обратит следы траков в гладкое поле. История компаса закончится.
Я слаб. Я не справился. Я не смогу.
Я сделаю только хуже.
Эти мысли стучали в голове, словно ломы по замерзшей обшивке корабля. Гулко отдаваясь в зубы. Вколачивая ледяные клинья в грудь. Хотелось быть другим человеком, не таким, каким сделали меня Светлый и Темный. Хотелось взобраться на фальшборт, выпрямиться, глядя на ночные зубы Пустыни, раскинуть руки в стороны и шагнуть вперед. При должном везении, если хорошо оттолкнуться, можно долететь до траков, а там… Там все будет надежно.
Но потом я вспомнил о Фарри. О том, что он сказал мне. Постоял минуту, взвешивая в руке поганый артефакт, и, выругавшись, спрятал коробочку под парку.
«Ну что, время хандры закончилось, Эд, пора убить еще какого-нибудь хорошего человечка?»
– Да пошел ты, – сказал я сам себе.
Странно, но с того дня моя душа пошла на поправку.
В Руддергтон мы пришли под конец лета. Несколько месяцев пути минуло с того дня, как мы покинули Приют. Проклятье, это большой срок. Можете себе представить то возбуждение, что охватывало корсаров при мысли о заветной цели. Оно поглотило даже меня. Последние недели нашего путешествия сердце страдало уже не так сильно, как прежде. Я вновь стал перешучиваться с моряками и вставлять какие-нибудь комментарии в дружескую перепалку. Пару раз мы встречались с Мертвецом, обсуждая наши дальнейшие планы. Он рассказывал нам о Добрых, о том, чтобы мы не слишком-то рассчитывали на что-то легкое и быстрое. Опять напоминал, как изменился древний орден.
Первый помощник совсем спал с лица. Он похудел, скулы его заострились еще больше, глаза запали. Душу Мертвеца пожирал непонятный огонь. Я видел, как пламя вины и отчаяния тлеет в зрачках моряка, и мне казалось, что в моем сердце полыхает тот же пожар.
Никто из нас не спрашивал седовласого пирата о причинах, а он был не из тех людей, что делятся переживаниями.
Говорят, такие плохо заканчивают.
Но ближе к делу. Наше невероятно долгое путешествие по безлюдным краям холодного мира подошло к концу. Я одним из первых оказался на верхней палубе, с радостью встречая мороз и выглядывая среди льдов следы города.
Знаете, первое, что вы чуете, оказавшись в предместьях Руддергтона, – запах рыбы. Здесь ею провонял даже лед. Наверное, я не совру, если скажу, что аромат копченых, вяленых, жареных даров Темного туманом стоял над Пустыней.
Когда мы подошли к Черным провалам, на верхней палубе топтались все наши (и даже Мертвец выбрался на мороз) и почти десяток гильдейских моряков. Как и водится, мы держались двумя стайками. Не агрессивными друг к другу, но и без излишнего дружелюбия.
Каждый из нас считал недостаточным наблюдать за прибытием из запотевшего окна иллюминатора. Все хотели увидеть Руддергтон сами, учуять его запах. Больше двух месяцев ослепительной Пустыни, безделья и одних и тех же лиц. Жилое пространство, состоящее из пятнадцати ярдов коридора, от шлюза до гальюна, и четырех кают. Ну, можно еще добавить столовую.
Так что на мороз вышли все. Три Гвоздя, как водится, комментировал все, что увидит, разбавляя свое мнение какими-нибудь историями из легенд или рассказов незнакомых нам людей. Не удивлюсь, если половину он придумал. Половой то и дело прикладывался к бурдюку, посматривая по сторонам как бы безразличным, осоловевшим взглядом. На самом деле одноглазый моряк дрожал от нетерпения и мечтал сойти в город.
Каждый корсар считал мгновения до того, как торговый ледоход остановится у пристани, как заскрипят вонзающиеся в плоть Пустыни буры-якоря, и капитан «На крыльях ветра» пробьет прибытие, и это будет значить…
Я украдкой посмотрел на людей, составивших мою жизнь последние месяцы. Было ведь и хорошее… Буду ли я скучать по них?
«Не сейчас, Эд. Не сейчас. Смотри по сторонам!»
Черные провалы – это глубокие скважины в теле ледника. Многие огорожены темными заборами. Тракты для кораблей проходили чуть в стороне от них, чтобы не повредить монолит. Никто никогда не слышал о том, чтобы рушились древние колодцы. Но, может быть, это оттого что никто никогда не рисковал?
Вокруг каждого провала бурлила жизнь. Я замечал подъемники шахт, видел огромные краны, вздымающиеся над отвесными обрывами, небольшие тягачи, снующие туда-сюда. Слышал крик птиц! Клянусь, я впервые в жизни увидел этих ослепительно-белых созданий, которые с пронзительными воплями кружились над провалами.
Как они только умудрялись держаться в воздухе? Вид замирающих в пустоте созданий завораживал. Это казалось настоящим волшебством, истинным. Магия шаманов и их таланты заговаривать стихии – стали полной ерундой по сравнению с таким чудом.
В детстве мне рассказывали про птиц. Но они были для меня столь же реальны, как и ледовые гончие.
Ирония. Мифические порождения злой магии я увидел гораздо раньше пернатых вестников Светлого бога…
Домов здесь, на удивление, было немного. Не знаю, с чем связано такое свободное расселение. Иногда меж заботливо расчищенных от снега ледовых изб можно было поставить экспедиционный корабль. Чем ближе к самим провалам, тем домики становились все ближе друг к другу. Где-то там, подо льдом, прятались склады, забитые рыбой. Почти в полулиге от жилых домиков чадили дымом коптильни, лязгали, громыхали и дышали черной сажей ремонтные мастерские. Еще дальше я разглядел пару теплиц и одну охотничью крепость.
Удивительное место. Здесь не боялись приходов Темного бога. Они словно жили на вершине скалы.
На корабль, пришедший с северного тракта, никто не оборачивался. Наш путь, прошедший по самым диким и безлюдным краям мира, за пару дней до прибытия слился с оживленным трактом, и первое время мы провожали взглядами каждое встреченное нами судно. Потом, конечно, привыкли. Торговые ледоходы ползли по глубоким траншеям в рыбный рай за товаром и выезжали прочь, тяжело груженные и готовые провести не один месяц в пути, чтобы довести деликатес Черных провалов до жителей далекого севера или Берега. Один за другим. С разными гербами, на которых выли волки, сжимались руки в меховых перчатках, клонили чаши весы, улыбались женщины. Да и сами корабли не были похожи друг на друга. Какие-то едва ползли, оставляя за собой ржавый след. Другие блистали и казались произведением художника-инструментария, больше занятого красотой, чем практичностью. Пузатые и длинные, широкие и с гигантскими траками, возвышающимися даже над верхней палубой.
И ведь на каждой посудине были такие же люди, как я. Они так же страдали, сомневались, надеялись. Почему так жутко от подобных мыслей? Почему в такие моменты мне казалось, будто ни Темный, ни Светлый бог не могли бы создать нас всех.
Что мы сами такими получились.
– О! Смотри! – заорал вдруг Сабля. – Эй! Ты! Эй! А-ха-ха-ха!
Он указывал куда-то вниз. Пираты тянули шеи, пытаясь разглядеть, над чем смеется товарищ. Потом и сами заулыбались. За нашим кораблем увязался олень. Кто знает, как он оказался рядом. Но теперь он старательно догонял наше судно, смешно перебираясь через глыбы льда вдоль тракта. За ним бежал какой-то мальчик и резал морозный воздух проклятьями.
Слов его никто не слышал, но выглядела погоня действительно забавно.
Сам Руддергтон хотелось бы описать отдельно. Он располагается за высокой грядой, и с первого взгляда хочется назвать его городом-тарелкой шириной, наверное, лиги в три. Гигантский котлован, в центре которого (сером, а совсем не черном) кто-то рассыпал сотни алых ягодок-хижин и расставил множество синих, зеленых, желтых и прочих домиков. С гребня это выглядело невероятно мило и сказочно.
Почему-то здесь любили яркие цвета. И тщательно заботились о том, чтобы крыши и стены всегда были чистыми. Посреди бледной вечности, пожирающей горизонт так легко, как вы выпиваете свой утренний чай, нет ничего лучше сочных красок.
Я влюбился в Руддергтон раз и навсегда. В его храмы (а их тут было несколько, с одной и другой стороны центрального провала), в его трактиры, в его красные дома. В запахи, в звуки. В сотни вьющихся из труб дымков.
«На крыльях удачи» с тарахтением полз по городскому тракту, а я смотрел на людей, не боящихся Темного бога, и даже не чувствовал этого вездесущего рыбного смрада. Стоя на палубе торгового судна, я всерьез подумал о том, что, может быть, мне стоит здесь остаться? Затем покосился на шмыгающего носом Фарри и отбросил предательскую мысль.
Порт, в который прибыл наш корабль, оказался неподалеку от провала и держался особняком от жилых кварталов, прячась от радужного калейдоскопа уютных домиков за снежной стеной. Зато отсюда, из этого гигантского постоялого двора для могучих судов, были видны паутины железных конструкций, стянувших склоны ледяного колодца. На нависающих над пустотой мостках работали люди. Я увидел, как из-под города по рельсовой дороге выезжает вереница груженных рыбой тележек.
– Все, братва. Приехали, – сказал Сабля. Он говорил негромко, но тарахтение нашего ледохода не скрыло слов пирата. – Приехали.
Он натянул капюшон на лицо, поправил сетчатые очки.
О том, что будет дальше, мы заговаривали почти каждый день. Из бесед я давно уже знал, что здесь, в Руддергтоне наши тракты разойдутся. У нас даже появился своеобразный договор. Все мы обещали друг другу остановиться в одной таверне, и если дорога вновь поманит нас за собой – попрощаться с теми, кто остался, предварительно накормив товарищей ужином.
– Неужели приехали, – попытался Сабля еще раз. Никто не поддержал его желания поговорить. Моряки озирались по сторонам, впитывая в себя безопасность и жизнь. Каждый из них был богат. Каждый мог позволить себе немного побыть хозяином льдов.
Я вдруг вспомнил ту служанку из Приюта и почувствовал жар в теле. Жар и смущение. Желание повторить то, чему меня научила девушка с далекого севера, имя которой я уже забыл.
Длинная железная пристань, сияющая десятками направляющих огней, оказалась от нас справа. По ту сторону от нее чуть слышно тарахтели два шаппа, столь непохожие друг на друга, как олень и шаркун. Наш же корабль почти вплотную подошел к массивному пятипалубному экспедиционному гиганту, остановился, отполз чуть назад. Двигатели еще раз взвыли и притихли, тихо постукивая на холостом ходу.
– Приехали… – сказал Сабля, криво улыбнулся. Ему вдруг стало тоскливо. Три Гвоздя хлопнул товарища по плечу.
– В кабак?
– А то!
Так мы покинули «На крыльях ветра» и ступили на очищенный настил. Причалы находились на уровне второй палубы, даже чуть выше, выдаваясь на пару десятков ярдов от длинной пристани. Поэтому гильдейцы сноровисто прокинули дополнительные трапы, чтобы можно было подняться наверх, протянули поручни, закрепив их за специальные столбы на причале. Эти мостки между ледоходом и пристанью шатались на ветру так, что дух захватывало.
Знаете, в Руддергтоне даже на причалах бурлит жизнь. У сходов с кораблей ютятся будки с запотевшими стеклами. В этих тесных укрытиях ждут своего покупателя лоточники, радушно улыбаясь зевакам. Вдоль толстых бортиков высотой в ярд красуются товары – от выделанных шкур до диковинных сувениров. В воздухе витает чудный запах горячих настоек, сгоревшей энгу и конечно же рыбы. После долгих месяцев путешествия, после безлюдного и далекого Приюта, после кошмара «Звездочки» мы попали в мир благоденствия, счастья и радости.
Глупая улыбка не сходила с моего лица все то время, пока мы неспешно шли по пристани к выходу из порта. Светило солнце, мир пестрел разноцветными домами и покрытыми пушистым снегом крышами. Что еще я могу вспомнить о Руддергтоне? Ощущение уютного простора. Не безмолвной хмари без конца и края, когда нельзя различить линию горизонта, и не тесных, занесенных снегом улочек Снежной Шапки.
Здесь ты не чувствуешь себя крупицей в огромном мире. Едва спускаешься с трапа – ты становишься гостем удивительного города, и эти просторы приоткрывают перед тобой какую-то загадку, дарят предвкушение чего-то нового.
В ней нет опасности столкнуться с пиратским кораблем или с ледовыми демонами.
– Оледенеть можно, братцы! – восхищался Сабля. Три Гвоздя уже шел в свежекупленной шапке, с капюшоном в виде головы снежного льва. Половой прикупил кружку горячего пойла и чувствовал себя довольно комфортно.
– Просто оледенеть. Когда мне было так заторченно? Вообще в башке нет ничего! Драная «Звездочка».
Крюкомет покосился на Саблю с неодобрением.
– На «Звездочке» было и хорошее, – поддержал его Грэг. Он мечтательно вздохнул: – И там было много хорошего.
– Ну да, погорячился, – неожиданно смутился Сабля. – Простите, братцы! Какие у нас планы?
– Как договаривались, – произнес Мертвец. Он держался чуть позади нас, при этом внимательно слушая все, что мы говорим. – Ищем кабак, а дальше…
Вдруг пошел снег. Вернее, я заметил, что он начался. Ленивые снежинки неторопливо опускались с небес на землю. Безветрие, покой, медленно падающий снег и радужный город вокруг. Ледовый ад остался позади.
Почти…
Когда мы выходили из порта, я вдруг почувствовал, что на меня кто-то смотрит. Пристально, с изумлением и непонятной радостью охотника, отлежавшего в засаде все бока.
Вокруг бурлил вокзальный город. Ушлые торговцы, наглые носильщики, беззаботные зеваки, работники порта с красивыми медными бирками на груди, угрюмые стражники в белых масках и много другого люда. Я огляделся, заметив, что Буран тоже косится по сторонам, обшаривая людей подозрительным прищуром. Неужели и он почуял опасность?
Странный взгляд исчез, встревоженный нашим вниманием соглядатай растворился в толпе, ничем себя не выдав. Но триумф незнакомца еще долго висел в руддергтонском воздухе.
Мне захотелось вернуться обратно на корабль и уехать отсюда как можно скорее. Рука машинально нащупала спрятанный под бывалой паркой компас.