Глава десятая
Закон Пустыни
Хруст металла пронзил тело «Звездочки» насквозь. Мы с Фарри вскинули головы, чувствуя последние неровные удары железного сердца. Корпус корабля содрогнулся, извергнув из себя чудовищный грохот и звон. Светильник на потолке общей комнаты закачался. Что-то гулко звякнуло на плите мастера Айза, а затем наступила безнадежная тишина.
Половой лишь укутался в свое грязное одеяло и хмыкнул.
– Что это? – спросил я.
– Это Шестерня, – с удовольствием проговорил старший матрос. – Добрался до двигателя. Я все ждал, чего еще нам жизнь подбросит. Дождался.
– Какого шаркуньего дерьма ты, оледенелый идиот, так радуешься? – не выдержал Сабля.
– Во всем нужно находить веселье, мой обмороженный друг. Так проще жить.
В тишине стало еще холоднее.
– Мы… Все? Мы никуда не поедем? – прошептал Зиан. Ученик шамана забился в угол общей каюты и смотрел оттуда с детской обидой, почему-то обвиняя в поломке корабля нас с Фарри. Его эмоции смутили меня. Они показались новыми, нетипичными для того сосателя алого наркотика, которым я его помнил. Без высокомерия, без затаенной жажды сделать какую-нибудь пакость. Только обида. Зиан очень изменился за наше путешествие.
Я открыл глаза, чувствуя комок тревоги у горла.
Очень изменился. Когда в последний раз я видел его розовые белки?
«Тихо, Эд, ты вообще старался с ним не пересекаться лишний раз. Не придумывай новых богов, старые этого не одобрят».
Половой был весел, но его веселье пропиталось горьким ядом. Одноглазый матрос смотрел на огонь в печи, плотно сжимал губы и с дрожью в сердце ждал новостей с верхней палубы. Он отчаянно надеялся на хороший исход кампании Грома, но при этом был готов зло рассмеяться при первых же признаках неудачи.
Сабля нервничал. Но его переживания показались мне более практичными. Моряк прислушивался к ощущениям в ногах, надеясь, что чувствительность пальцев восстановится. Сломанный двигатель «Звездочки» он воспринял как должное. Неприятное, но неизбежное. Куда больше его раздражало поведение Полового. Но в целом я позавидовал его спокойствию.
Фарри с суровым напряжением ждал, когда вернется капитан. Наверняка он представлял себе, как бородач входит на кухню и его ненавидящий взгляд ищет среди грязных лежаков рыжего прохвоста и его товарища. Юнг из Снежной Шапки.
Мы еще не знали о смерти капитана и о том, что случилось сразу после рокового выстрела.
Потом Три Гвоздя рассказал то, что видел из рубки, где боцман и штурман учили его пользоваться навигационными артефактами Цитадели. Дувал перед смертью заметил среди моряков смышленого Тройку и решил заменить им Коротышку…
Дувал закончил беседу и побрел к «Звездочке» и вдруг рухнул на снег. В первый миг Тройка решил, что Гром просто споткнулся. Три моряка прилипли к запотевающему от дыхания стеклу, протирая его и вглядываясь в лежащего, а потом, когда Эльм выбрался из укрытия и направился к Дувалу, ринулись на помощь капитану.
Они сошлись со штурмовиками у тамбура между первой и второй палубами, в широком коридоре. Разъяренный Буран и изумленные моряки с одной стороны, а с другой – Старик и ощетинившиеся оружием абордажники. Крик стоял такой, что, по уверениям Трех Гвоздей, мы обязаны были его услышать. Корсары тыкали друг в друга стволами дальнобоев, в бешенстве угрожая пристрелить первого шелохнувшегося. Буран, не уберегший капитана, винил во всем Старика, а тот в ответ убеждал остальных в том, что именно Неприкасаемый прикончил Дувала.
Крюкомет требовал опустить оружие и выйти на лед, чтобы прикончить «лысого ублюдка», но и сам при этом раскачивал в правой руке цепью своего жуткого орудия и не сводил взгляда с побледневшего от напряжения Волка. Сиплый держал на мушке то Грэга, то Три Гвоздя. Буран уверенно целился в голову Старику, цедя проклятья сквозь стиснутые зубы.
Я не знаю, как они друг друга не перебили. Один резкий удар по двери легко бы отправил их всех прямиком в чертоги Темного бога. Всего лишь один чуждый звук – и пальцы бы сдернули спусковые крючки.
Только когда со второй палубы наверх поднялся Мертвец, страсти улеглись. Равнодушный первый помощник, дежуривший в лазарете, спросил у выцеливающих друг друга моряков, почему никто не проверил: вдруг Аргаст просто ранен? Крюкомет рассказал ему об Эльме.
Каким-то чудом это отрезвило матросов. Да, Старик взбесился пуще прежнего из-за своей ненависти к Мертвецу, но Буран предупредил, что вышибет ему мозги, если тот не заткнется. Три Гвоздя сказал, что никогда в жизни не видел Неприкасаемого в таком спокойствии. Он сказал, что устами Бурана говорила сама смерть, и только потому Старик отступил.
Рассказ бывшего дознавателя я слушал хмуро, думая о судьбе Аргаста. Я испытал нешуточное облегчение, узнав о выстреле, прервавшем жизнь капитана. Постыдное облегчение. Если Эльм не прикончил Дувала, значит… Значит, Гром возвращался на борт «Звездочки», зная. Он возвращался назад с мыслью о двух мальчишках, погубивших его корабль и его команду.
Он ведь был неплохим человеком, а вышло так, что гибель Аргаста оказалась мне во благо.
Светлый бог, как же мерзко понимать такие вещи. Что хорошие люди могут оказаться по ту сторону. Что на твоем пути всегда может оказаться кто-то лучше тебя, но противостоящий тебе. Кем в такой ситуации становишься ты сам, если твой противник заведомо хороший?
Знаете, мне кажется, что чужая смерть всегда обладает аурой. Она всегда касается тех, кто к ней так или иначе причастен. Стражник, выгнавший за ворота бродягу, почувствует холодок на спине, когда тело бедолаги станут рвать волки. Судья, отправивший в ледяную трубу преступника, вздрогнет, когда палачи разденут несчастного и спихнут в потемневший от замерзшей крови ад, и осужденный, оставляя куски плоти на острых льдинах, пролетит сотни ярдов, прежде чем разбиться о смерзшиеся трупы.
Случайно оброненное слово, грубое или равнодушное, вернется позже, когда человек, которому требовалась твоя помощь, твоя поддержка, просто исчезнет, бросившись на меч или засунув дуло дальнобоя себе в рот и нажав спусковой крючок.
Каждый такой шепоток смерти оставляет отпечаток на душе. В тот момент мне казалось, будто моя уже покрыта черными язвами чужого горя. Вся. Целиком и полностью.
Стрелка не нашли. Буран обвинял в убийстве Старика и его «недовоинов», Старик считал, что капитана застрелил либо Буран, либо Мертвец, Крюкомет требовал прекратить истерику и обещал разобраться. Тройка предположил, что убить капитана мог тот лысый недоносок, но Буран уверил, что выстрел раздался с корабля. Абордажники предупреждали, что не потерпят на капитанском посту первого помощника (который должен был возглавить судно в случае гибели Аргаста). Мертвец холодно объяснял, что никто никогда не согласится подчиняться вожаку головорезов.
Труп капитана замерзал под ослепительным солнцем Пустыни, а они спорили о том, кому достанется его корабль. Это было еще более мерзко, чем моя сокрытая радость по поводу столь удачного выстрела.
Власть все-таки получил Мертвец. Стоя под прицелом штурмовиков, он встретил взгляд Старика и сказал, что сейчас не время для старых дрязг. Что потом, в порту, они во всем разберутся, а сейчас важнее всего убраться из этих проклятых льдов, и сделать это они могут лишь вместе. Я не знаю, почему абордажники не расстреляли первого помощника на месте, но Три Гвоздя рассказал, что он сам заслушался речью Мертвеца.
Штурмовики первыми опустили оружие.
Дальнобой, из которого убили Аргаста, нашелся в тамбуре первой палубы, ближе к корме. Подозрения с Бурана были сняты, он просто не успел бы добежать. Старик без устали клялся, что лишь два штурмовика покидали обзорную в кают-компании. То были Рэмси и Март, которые спустились вниз, чтобы «помочь палубным крысам справиться с калекой». Шон был на гальюне. Скотти, отправленный Айзом в кладовую за припасами, вообще все пропустил. Да и самого Айза в момент выстрела не было в общей комнате. По словам кока, тот ковырялся на «теплом» складе и слышал, как кто-то пробежал по коридору после выстрела.
Споры прекратил Мертвец. Он сказал, что виновный будет наказан по всей строгости корабельного закона, как только команда будет в безопасности, в порту. Там он обещал запереть все люки и не открывать их, пока не допросит каждого моряка на борту и не найдет убийцу. Ему поверили. Ссора угасла, но затаилась в темных коридорах замерзающего корабля.
Только в одном помещении команда «Звездочки» больше не собиралась. Штурмовики перетащили свои вещи на первую палубу.
Клянусь Светлым богом, никто из них не убивал капитана. Я буравил взглядом каждого из абордажников, стараясь дотянуться до самых потаенных уголков их чувств. Никто не боялся правосудия, никто не чувствовал вины. И никто больше не доверял «палубникам», считая их виновными в убийстве. Мои товарищи отвечали им теми же подозрениями.
Я проверил всех моряков. Полуприкрыв веки, спрятавшись под сыроватым одеялом. Шон был объят ужасом и уже перестал различать явь и сон, забившись в свой угол и укрывшись с головой под шкурами. Он вряд ли смог бы удержать в руках дальнобой, а уж тем более попасть из него в капитана. Айз… Айз угрюмо старался забить голову мыслями о том, что и из чего ему готовить. Мрачный, несчастный кок жалел, что оказался на борту «Звездочки», и хотел оказаться как можно дальше от нее. Скотти нервничал и переживал за Квана. Почему-то больше всего его заботила именно болезнь нашего врача (который, надо сказать, последний день пролежал без сознания у себя в лазарете, под присмотром Фарри).
Мертвец…
Безмолвный человек-пустота вернул мне компас при первой возможности и совсем без моего напоминания. Неторопливо оглянулся, когда оказался рядом, и невероятно ловко вложил мне в руку черную коробочку. А потом ушел.
Я проводил первого помощника «Звездочки» взглядом и, наверное, именно в тот момент понял, кто на самом деле стрелял в капитана. Это было горькое понимание. Настолько горькое, что на глазах проступили слезы, и я спрятал их под тяжелым одеялом. Он сделал это, чтобы скрыть тайну компаса? Застрелил в спину боевого товарища, лишь бы… О, мне стало еще хуже.
Невероятный долгий и трудный день подходил к концу, и его итогом стала полная безнадежность. На кухне-спальне царила мрачная тишина, лишь угрюмый Айз колдовал у плиты, разогревая воду и размачивая вяленое мясо. Половник уныло звякал о стенки котла.
Я не хотел дожидаться ужина, мечтая провалиться в спасительный сон, но вместо этого Мертвец послал меня на третью палубу.
– Надо опять спуститься вниз, – глухо проговорил наш новый капитан, подойдя к моему лежаку. – Узнать, что Шестерня сделал с двигателями. Если сможешь – открой двери. Если боцман еще жив – ты понимаешь, что нужно сделать.
Я откинул одеяло и посмотрел в безжизненные глаза Мертвеца. Очень хотелось отказаться, но в голосе бывшего первого помощника чувствовались успокаивающая уверенность и сила. Будто убийца капитана действительно знал, что нужно делать. Вручив Фарри теплую рубаху, в которую был завернут компас, я без слов отправился вниз, прихватив с собой клинок и вновь заряженный дальнобой Грома.
Никаких эмоций во мне не нашлось. Слишком много переживаний выпало в тот день. Слишком много. Я превратился в покорный механизм, сконцентрировавшись на задании Мертвеца. Без страхов, без сомнений, без надежды.
В безмолвных коридорах нижней палубы я то и дело сталкивался со следами «очищения». Переступая через тела измененных инструментариев, которых освободила смерть Балиара, я вспоминал тот жуткий взгляд механика у вентиляции и думал – зачем шаман так поступил? И почему он не забрал себе всех матросов «Звездочки»? Почему не забрал Шестерню?
Я понимал, что боцмана миновала судьба товарищей только благодаря его желанию служить шаману. Калека мечтал избавиться от уродства и болей. Но почему на это пошел сам Балиар? Неужели не проще было обратить всех моряков на борту?
Или, изменившись, те не смогли бы доставить его туда, куда хотел попасть заклинатель? Что они вообще могли, запертые в клетке из гниющей плоти?
«Они могли убивать, Эд. Убивать тех, кто хотел помешать старому безумцу».
Шестерню я нашел в двигательной, рядом с откинутой в сторону металлической крышкой. Он лежал на полу, скорчившись, зажав обрубок руки между ног, и был мертв. Грязные плиты отсека залила густая, прилипающая к подошве смесь, натекшая из этой самой дыры в защитном кожухе и смешавшаяся с кровью инструментария. Кроме тела Шестерни я увидел труп еще одного из измененных механиков.
Перед смертью Шестерня сунул в сердце «Звездочки» лом, и теперь тот торчал из отверстия будто клинок. Впрочем, он и был клинком, оборвавшим жизнь корабля.
Даже мне, человеку далекому от секретов инструментариев, стало ясно: запустить двигатель не получится.
С этой новостью я вернулся назад.
Первым делом Мертвец отправил Скотти вниз за энгу из бака. Затем внимательно выслушал мой рассказ, не перебивая. Когда я закончил – наш новый капитан лишь кивнул.
– Что будем делать? – спросил у него Крюкомет. – Починить двигатели мы не сможем.
– У нас есть лайар, – сказал Мертвец.
– Там поместится человек шесть, – скептично заметил Грэг.
– Значит, на броне поедем. Защиту соорудим от ветра и будем меняться. Все решаемо. Это все равно лучше, чем идти пешком. Сколько мы прошли от Приюта? Дня два-три? Пешком умаемся, но и это реально. Ничего, справимся, – воодушевился Крюкомет. – Я сам об этом думал все это время.
Айз загремел мисками, разливая парящее варево. На кухне стало значительно теплее благодаря энгу и льду с нижней палубы.
– Хорошая идея, – закивал Зиан.
Остальные моряки чуть приободрились. Я смотрел на ученика шамана с подозрением. О нем говорили, что бедняга надорвался и слег. Но сейчас энергия в ан Варре била через край.
– Сразу надо было так уходить, – вставил Половой.
– И бросить корабль? – посмотрел на него Крюкомет.
Одноглазый пожал плечами:
– Ну а как итог, мы его с собой забираем, да?
– Ты стал занудой, Половой.
– Я бы еще вспомнил про того ублюдка за бортом, но боюсь, тогда не только ты посчитаешь меня занудой.
– Я возьму его на себя, – проронил молчащий Буран. – Он меня боится, я знаю. И я смогу с ним справиться. Пусть просто приблизится, и я его прикончу.
Это были первые слова Неприкасаемого, после того как он спустился к нам на палубу.
– Сколько у нас таких же горячих за бортом осталось, а?
– Завали пасть уже, Половой! – возмутился Сабля. – И без тебя на душе одно дерьмо осталось!
– Ужин, – буркнул Айз, сцапал свою миску и плюхнулся на топчан. – Сами забирайте.
Горячий бульон с мясом был великолепен. Я угнездил миску в скомканном одеяле и набросился на еду, словно голодал неделю. Команда постепенно сбрасывала с себя оцепенение и наполняла меня надеждой. Сабля выудил откуда-то из вороха тряпья бурдюк из плотной кожи. Обменялся взглядами с Мертвецом, и новый капитан неожиданно для всех кивнул.
– Давайте кружки, братцы, – осклабился Сабля.
Запахло шаркуньей настойкой. Кто-то лил ее в перцовый чай, кто-то, наоборот, хотел вкусить истинного пойла, но никто не отказался от запрещенного на борту продукта. Тем более когда сам Мертвец разрешил отступление от закона.
Новый капитан молчал, наблюдая за тем, как Сабля разливает напиток. Затем взял свою кружку в руки и приподнял ее, привлекая внимание. Мы притихли.
– Сегодня погиб наш капитан, – проговорил Мертвец. – Я служил под его началом семь лет. Дольше, чем многие из вас. Начал простым моряком, спал в общей зале и добрался… докуда добрался. Аргаст был хорошим человеком. Иногда слишком мягким, но всегда справедливым. Команда всегда значила для него больше, чем он показывал. Если бы нужно было спасти мир или спасти ребят из палубной команды, – думаю, Гром выбрал бы нас.
Мертвец прищурился, глядя в пустоту. Кивнул своим мыслям:
– Теперь Аргаст отправился к Темному богу, и вместе с ним ушла жизнь и из нашей «Звездочки». Так и должно быть для настоящего покорителя Пустыни. Один корабль – один капитан.
Я заметил, что рука Мертвеца дрогнула.
– Я клянусь, что виновный в гибели Аргаста Дувала будет найден и наказан. Чего бы мне это ни стоило. Убийца получит по заслугам.
Сабля закивал словам Мертвеца. Буран горько хмыкнул.
– Но сейчас мы должны думать о том, чтобы выбраться отсюда и не потерять кого-то еще. Так бы сделал и капитан.
– Да, – поддержал его Крюкомет. Он держал кружку у носа, вдыхая пары.
– Сегодня я поговорю со Стариком, и завтра же мы отправимся на лайаре в сторону Приюта. Все вместе. Мне непросто говорить, но сейчас у нас есть шанс это сделать. Раньше нам пришлось бы кого-то оставить здесь, и Аргаст никогда бы на это не пошел. Я знаю. Теперь у нас есть шанс.
Он ненадолго замолк и добавил:
– За стенами «Звездочки» еще осталась та тварь, что убила так много наших товарищей. Но она тоже смертна, поверьте мне.
– Не волнуйтесь за него, – угрюмо подтвердил Буран. – Он мой.
– Только вместе, только прикрывая друг друга, мы спасемся. Пустыня не любит одиночек.
Половой едва сдерживал свой сарказм, но понимал, что сейчас его шутки будут неуместны. Было что-то в голосе Мертвеца, что-то вселяющее надежду.
– Пусть Темный бог будет добр к Аргасту Дувалу. – Бывший первый помощник посмотрел каждому из нас в глаза, торопливо отведя взгляд, когда столкнулся с моим.
Я выпил вместе со всеми. Закашлялся от горечи и пожара в горле. Глаза заслезились.
– Ничего, ребятушки, ничего. Все будет хорошо, – продышался Крюкомет.
В закоптившихся светильниках над нашими головами дрожали огоньки горящих фитилей, по нутру разливалось тепло от настойки и бульона. И почему-то мне стало значительно легче. В тот момент я поверил, что все действительно закончится хорошо.
Мы, последние моряки «Звездочки», как-то сами собой сбились в полукруг у плиты мастера Айза, наслаждаясь горячей пищей, теплом от печи и внутренним жаром от шаркунки. Почему-то здесь и сейчас все беды растворились сами собой.
Потом Скотти забрал чан с бульоном и отнес его штурмовикам, перебравшимся на первую палубу, а Сабля передал им через корсара свой бурдюк с шаркункой. От этого жеста стало еще теплее. Определенность будущего оттолкнула прочь мрачные события предыдущих дней. Мы уйдем на лайаре, и никто нас не остановит.
После ужина я вызвался отнести бульон в лазарет, и там меня ждала еще одна приятная новость. Впавший в забытье Кван очнулся. Когда я вошел в теплое помещение (особенно теплое после мороза в коридоре) то увидел, как он сидит за своим столом, кутаясь в посеревшую шкуру ледового волка, и при свете нескольких лампадок возится со своими чашками, порошками и зельями. Торос полулежал на своей койке и наблюдал за доктором с унынием.
– О, юнга! – увидел меня Кван. Он был бледен, казался слабым, но в глазах вновь зажегся огонек. – Я как раз хотел идти за ужином. Торос говорит, что с нами кто-то сидел, но сейчас…
– Я рад, что вам лучше, – перебил я его.
– О, ты не поверишь. Я чувствую, что болезнь уходит. Но что это было – никак не пойму. Жаль, очень жаль. Если бы смог разобраться, то, может быть, в гильдиях узнали бы о новой лихорадке. Лихорадка Квана, звучит? Может быть, меня взяли бы куда-нибудь на обучение, а? Плюнули бы на возраст и взяли? Не так, как тогда…
Никогда не видел доктора таким жизнерадостным.
– Наверное, это было зелье из красного мха. Я экспериментировал с ним, когда совсем стало плохо. Определенно оно!
Я промолчал. Мне казалось, что недомогание Квана прошло из-за случившегося на третьей палубе. Что не болезнь терзала доктора, а магия обезумевшего шамана. Чары рассеялись после того, как я…
– Как там дела, юнга? – спросил Торос. Он выглядел бодро для человека, несколько дней назад получившего заряд дальнобоя в спину. – Все совсем плохо?
Он увидел, как по моему лицу пробежала тень.
– Буран уже сказал мне, что Грома убили, – произнес он. – Еще одно поражение для бесполезного Тороса из Неприкасаемых. От него всегда было вреда больше, чем пользы. Но что с двигателями, юнга? Что вообще говорят?
Я сел рядом с ним, приготовившись к неприятному разговору, налил Торосу похлебки и протянул миску учителю.
– Говорят, что все будет хорошо.
