Глава двадцать четвертая
«В городе душно, дымно и жарко.
Лук бы — с одною хотя бы стрелой.
Не откажусь от такого подарка — чувствую взгляд за спиной…»
Элмер Транк
1
В конце концов крысы стали осторожнее — чего и следовало ожидать. Они уже не торопились вылезать из нор, а терпеливо сидели у выхода, принюхивались, стараясь понять, куда же могли запропаститься их товарки. Потом, видимо уразумев, что соваться в эту камеру опасно, вовсе перестали туда ходить.
Или нет? Дрею уже не суждено было узнать об этом. Примерно спустя неделю после того, как крысы стали осторожничать, он решил, что пора начинать.
Он еще раз обошел свою камеру: маленькое отверстие в полу для нечистот, стена с гвоздями, напротив — дверь с узким окошком, каменный выступ-«кровать».
Приблизившись к тюремной двери, Дрей прислонил к ней ладонь и тихонько нажал.
Это было необъяснимо — но каменная поверхность поддалась! Удивленный, он надавил сильнее.
Дверь со скрежетом распахнулась.
В голове ослепительно вспыхнула и разорвалась мысль: «Западня!» Бессмертный отшатнулся назад и замер, затаив дыхание, отлично понимая, что после дверного скрипа его дыхание ничего не значит — если кто-то мог услышать посторонние звуки, то он их услышал. И все-таки почти не дышал. И все-таки ждал невесть чего, хотя, Создатель! — чего ж можно ждать здесь, в подземельях, какой такой ловушки?! От кого?! Зачем?! И все-таки закрыл дверь
— не до конца! — и лег на каменный выступ, дрожа всем телом, как загнанный зверь. Лежал, плотно сомкнув покрасневшие веки, прерывисто дыша; смешались прошлое с настоящим, казалось, что сейчас войдет Димк с Вигном и прочими, а потом повторится все сначала; и поводил запястьями, с ужасом ожидая ощущения легкого покалывания от магических цепей, и не чувствовал, и все равно казалось — возвращается былое. И где-то наверху ждет Стилла, Горный Цветок, сорванный им мимоходом, походя…
Потом зашелся сухим презрительным смехом: правду говорят, что долго живший в неволе зверь утрачивает потребность в свободе, и, даже если его клетку откроют, не стремится убежать. Боится бежать. Потому что знает: рано или поздно, так или иначе — обязательно снова поймают. И все повторится. Как повторяется сейчас.
Смех отрезвил; не унял дрожи во всем теле, но приостановил лихорадочное мелькание мыслей. Дрей встал с «кровати» и направился к двери. Нужно уходить отсюда — и он уходил. Даже если за дверью — ловушка.
За дверью ловушки не было. За дверью была тишина. Про такую обычно говорят — «мертвая тишина». Окутанный туманом регенерации, он совершенно не обращал внимания на окружающее — да это было и невозможно. А теперь, стоя в дверном проеме, на пороге свободы, бессмертный слышал… нет, в том-то и дело, что он ничего не слышал. Ни хохота того вечного заключенного-весельчака, ни рыданий, ни-че-го. Далекое «кап-кап-кап» с плесневелого потолка не в счет.
Следующий его шаг взорвал эту тишину, гулким колоколом прошелся по коридорам — и в соседних камерах всполошенно зацокали коготки, очень знакомо, очень противно, — потому что — нехотя. Как будто крыс оторвали от чего-то весьма важного. Например, от еды.
Дрей догадывался… а если бы и не догадывался, то уж тошнотворный, выворачивающий нутро запах был самым убедительным доказательством. За этими дверьми — смерть. И сразу же вспомнилось: Варн давным-давно не носил еду не только ему. Он вообще не носил еду.
Наверное, не следовало этого делать, но Дрей подошел к двери камеры напротив, дернул за корявую, крошащуюся ручку. С той стороны испуганно шарахнулись крысы.
Без сомнения, замки заперты и на остальных дверях.
«А вот теперь иди, беззащитный человечишка, иди, ищи выход из этих мертвых подземелий, мечись глупой букашкой, потому что отсюда существует только один выход. И для тебя он недоступен, потому что этот выход — смерть!»
Это чей-то вкрадчивый голос или просто твое бушующее сознание? Как знать, как знать…
2
Длинные, выгнутые дугой тоннели швыряют мелкое двуногое туда-сюда, словно никчемный полый шарик: пинг-понг, пинг-понг… Тупик; обрывающийся в бездну коридор с осевшим потолком; решетчатая перегородка с широкими ржавыми прутьями — не пролезть… Пинг-понг, пинг-понг… И начинает казаться, что выхода отсюда нет, что он просто потерялся, заблудился точно так же, как и ты, и вы сейчас бродите, вдвоем, в поисках друг друга. А может, и вас самих тоже нет?
Но страшен был даже не этот вечный коридор, дробящийся и снова сливающийся в одно, с белесыми наростами на стенах, с паутиной и падающей, падающей, падающей (Создатель, когда же это прекратится?!), падающей водой — страшно было другое: везде, в каждой камере слышалось цок-цок-цоканье бегущих крыс и потом этот запах, тяжелый запах смерти — след… чего? Что случилось здесь, в царстве старого горбатого Варна, пока ты висел в тумане забытья? Что могло случиться здесь, что?!
Дрей не знал, оставалось только идти, шагать, ползти в поисках того самого выхода. Он шел, шагал, полз.
Впереди чутко дремала вечность.
3
Тем, от кого это зависело, судя по всему, и на сей раз было все равно. Или же они забавлялись. Или же…
Сперва гном и человек не узнали друг друга. Наверное, неузнаваемо изменились за последние годы, а может быть, слишком неожиданной оказалась эта встреча. Варн за прошедшие месяцы постарел на тысячу лет, что-то — то ли мудрость, то ли проклятья пленников — согнуло гнома в корявый крюк, и теперь его глаза смотрели под ноги, шаркающие слабые ноги. Свергнутый король прощался со своим мертвым королевством…
Дрей не мог постареть, вырванный из уродующих лап времени, — но месяцы, проведенные в заточении, оставили свой след и на нем. В особенности на лице: в горящих, как бешеные уголья, глазах, в кривом изгибе растрескавшихся губ. И поэтому старые знакомцы, встретившись, отшатнулись друг от друга. А потом Варн расхохотался — так взрывается в костре сухое полено, — оглушительно, раскатисто, неожиданно.
— Ты! Все-таки ты выбрался! Рано или поздно это должно было произойти! Рано!.. или поздно! А дверь, дверь была открыта? Испугался, правда?! Знаю, знаю, испугался! Потому что неожиданность. А я знал, что ты выберешься. И специально — а-ха-ха! — специально! — открыл дверь, когда ты спал. Испугался! А-ха-ха-ха-ха! Испугался! — Гном осекся смерил бессмертного презрительным взглядом: — А вот теперь можешь убивать. Потому что я уже и так мертв! Они убили меня, я не нужен им, никому, никому не нужен, все бросили старого Варна, забыли о нем, потому что — Туман! Завеса! И все они дрожат, они оставили меня, оставили, оставили! Оставили…
Он замолчал. Бессмертный пожал плечами. Затем обогнул горбуна и пошел дальше по коридору не оборачиваясь.
— Стой! — Варн повис у него на руке, вцепившись в кожу, так что Дрей поморщился. — Стой! Ты должен убить меня. Должен! Должен!
Бессмертный медленно обернулся:
— Я ничего не должен. Впрочем, если хочешь, я сделаю это. Вот только сперва отведи меня к воротам.
Горбун снова зашелся рассыпчатым липким смехом:
— Я знал, что мы договоримся! Знал! Знал! Пойдем. Кажется, я обречен вечно выводить тебя отсюда.
— Кажется, — пробормотал Дрей. — Кажется…
Он думал о том, что выкрикивал минуту назад старый гном. «Завеса? Туман?» Варн бредил или же за этими словами действительно что-то стоит? Должно быть, иначе откуда это запустенье в подземелье?
Они брели, снова вместе, снова Варн — впереди, как это было уже много ткарнов назад; и опять наверху Дрея дожидалась неизвестность. Но он — шел, потому что иного выхода не существовало, вернее, существовал, но только один. Тот самый, за которым… «завеса».
На сей раз ворота были плотно стянуты цепью, лишь наверху светлела полоска — достаточная, чтобы сумел подняться и пролезть наружу Дрей, но недосягаемая для старого гнома. Но Варн к этому и не стремился. Он стремился к другому…
Дрей постоял немного, глядя на скрюченное бездыханное тело, обернулся и полез наверх, к чернеющему небу. Стоило, наверное, спросить у горбуна о завесе и о том, что же случилось в его подземельях, но… то ли из жалости (хотя откуда у него, бессмертного, жалость), то ли из опасения, что сумасшедший старик все равно не скажет ничего стоящего — в общем, по Дрей этого не сделал. Ну и ладно. Как говорится, снявши голову…
Гритон-Сдраул встретил его ветром — резким, швырявшим в лицо пыль, мусор и листья деревьев. Неоткуда было взяться такому ветру, неоткуда, потому что вокруг города текла безымянная река, этакий гигантский водяной ров; неоткуда, но вот же взялся, и швырял, швырял, швырял в лицо пылинки, выжимая из глаз слезы, застревая в волосах.
Улицы источали запах страха; через плотно прикрытые ставни не пробивалось ни лучика света — а ведь было совсем рано. И еще — звуки. Вечерний город переливается, звенит криками матерей, зовущих домой заигравшихся детей, скрипит тележкой уличного торговца, который отправляется домой — до утра; бряцает оружием стражников, шепчется губами влюбленных — живет. А здесь не было ничего, только шуршали листья на мостовой, испуганно скрипела спешно закрываемая дверь, улетал во тьму задутый огонек свечи.
Гритон-Сдраул тоже жил — но по-другому, жизнью напуганной, потаенной, скрытой. Дрею вдруг очень захотелось оказаться где-нибудь далеко отсюда — но этого сделать он не мог. А значит, следовало искать пристанище. И, перепрыгнув через знакомый забор, пригибаясь, проскальзывая под тяжелыми ветвями одичавших плодовых деревьев, он пошел к домику, и что-то внутри замирало, ожидая невозможного: дверного скрипа, тоненькой фигурки в проеме. Всего этого не было, и, оказавшись внутри, он только здесь ощутил всю силу боли — от бессилия переиграть жизнь по-другому. «Бессильный бессмертный. Ха-ха».
Он рухнул на продавленную кровать и утонул в черном сне.
4
Сон колыхался вокруг него полупрозрачными волнами: то ли узорчатые портьеры из далекой, уже несуществующей жизни, то ли грязный саван. За этой трепещущей пеленой шевелились какие-то тени. «Туман, туман, туман… Завеса». И не разглядеть, что там, по ту сторону пелены, и не перейти эту дрожащую черту. И тени явятся тебе лишь по собственному хотению… если явятся.
И они являлись. Долгая череда, лица, лица, лица, все так странно знакомые — и незнакомые одновременно. Он знал, встречал их в своей неестественно долгой жизни, и сейчас они пришли, чтобы о чем-то сообщить. О чем? Губы пришельцев, плотно ли сомкнутые или же вяло разведенные, не шевелились, на лицах жили только глаза, глаза, глаза, и глаза эти кричали о чем-то. О чем?!
Лица, лица, лица… Он уже устал от лиц, он желал бы отвернуться, забыть, проснуться — и не мог.
Но что-то же они кричали, для чего-то же они шли мимо него, исчезая в никуда и возникая ниоткуда! Впрочем, почему ниоткуда? Вон же, присмотрись, вон же, за каждым силуэтом проглядывает, зыркает злобным глазом, скалится память — твоя память. Это никакое ни знамение, окстись — откуда? — это просто очередной смотр твоей совести, обрати-ка внимание: все, кто пришел к тебе, — не простые визитеры, всех их ты когда-то убил, во-он, в конце этой фантасмагорической шеренги, горбится Варн. Последний. Пока. «Простите, господа, кто здесь крайний? Вы? Ну так я за вами…»
Но вот ряд фигур заканчивается, они мелькают все быстрее, сливаясь снова в ту же самую пелену, а потом взрывается четким отпечатком лицо Варна. И тихий насмешливый голос остается следом застывшей лавы: «Завеса. Она ждет тебя. Но ты — не ходи! Не ходи! Не ходи-и-и!»
Дрей дернулся, чтобы отодвинуться от этого страшного лица, от этих страшных слов…
Проснулся.
В домике было мертвенно тихо. Он полежал немного, глядя в просевший потолок с разъехавшимися в стороны досками. Из щелей свешивался то ли мох, то ли клочья гнилой соломы — в сумраке не понять.
«Нужно бы найти что-нибудь из одежды. И поесть».
Впрочем, он знал: когда эти бытовые — бытовые?! — проблемы будут сняты, наступит время решать, что же ему делать дальше. И он знал, что решит. Поэтому, наверное, и искал одежду так неторопливо.
После того как в дальнем углу, в каком-то жалком подобии шкафчика бессмертный нашел-таки кое-что более-менее подходящее, когда выяснилось, что еды в домике нет никакой, и пришлось идти в сад и, таясь, обрывать большие, но еще недозрелые плоды, — когда все это было сделано, Дрей присел на кровать и вынужден был признать: пора. Пора что-то решать.
В общем-то, он мог бы просто уйти на восток, наплевав на завесу и прочие местные безобразия. Мог бы? Наверное, мог. Но Дрей этого не сделал. Где-то глубоко в подсознании, тем, что иногда называют интуицией, он знал, именно знал: завеса каким-то образом связана с Темным богом. И просто так ему уйти не удастся.
Следовало побольше разузнать о происходящем. Но у кого?! Не станешь же ловить первого попавшегося горожанина и пытать его? Не станешь. Тем более что первый попавшийся горожанин, скорее всего, не порадует ничем, кроме местных слухов, львиная доля которых — вымысел. Для того чтобы узнать больше, необходимо встретиться с власть имущими. Дрею была известна только одна такая особа, да и то — понаслышке. Он даже не знал, где эта особа сейчас находится. Но вот последнее-то выяснить было проще простого, подобные места легко найти. Намного труднее туда попасть.
Бессмертный дождался вечера и, когда город снова впал в полукоматозное состояние, вышел на улицу и поднял голову вверх. Этого хватило: вот она, башня — чернеет игольчатым шпилем, возвышаясь над всеми прочими городскими строениями.
«Значит, нам туда дорога…»
Дрей очень надеялся, что Прэггэ Мстительная окажется дома.
5
На сей раз — хвала Создателю! — обошлось без жертв. Бессмертный поклялся сам себе в том, что попадет в башню без крови, — и клятву сдержал.
Башню окружал высокий забор, дорога упиралась своим пыльным лбом в широкие расписные ворота с барельефными зверями и деревьями, с мощным запором, со стражниками. Дрей постучал и спустя некоторое время постучал снова. За воротами удивленно пробормотали какие-то слова, в смысл которых бессмертный предпочел не вникать. Потом маленькая калитка в стене со страшным скрежетом приоткрылась, в щели нарисовалось заспанное гномье лицо; в одной руке бдительного стража болтался, удерживаемый за повязку, шлем, другая опиралась на копье.
— Какого… тебе надоть? — прорычал гном. — Пшел вон, оборвыш!
Бессмертный положил на калитку ладонь, чтобы вояка случайно ее не захлопнул:
— Я к хозяйке.
— К кому?! — хохотнул гном.
— К Мстительной, — пояснил Дрей.
— И как же тебя представить? — съехидничал доблестный боец.
— Назови меня Странником. Да добавь, что ткарнов двадцать назад я сорвал Горный Цветок. Ступай. — И Дрей сам закрыл калитку — снаружи. Потом сел под стеной, чтобы ждать ответа. Он не сомневался, что правительница Гритон-Сдраула обязательно пожелает с ним встретиться. Потому и был так спокоен.
Стражник вернулся быстрее, чем Дрей ожидал. Наверное, Прэггэ очень хотела встретиться с нечаянным гостем.
Гном хмуро посмотрел на «оборвыша» и сотворил приглашающий жест, который, впрочем, можно было трактовать по-разному. Дрей не стал привередничать и вошел. Они пересекли внутренний двор, не блиставший особым великолепием, но и не впавший в окончательное запустение, и приблизились к башне.
У входа стражник препоручил гостя двум другим гномам, подтянутым и собранным, хотя под маской суровости на их лицах — Дрей это видел — пряталось встревоженное удивление. Что делает здесь этот альв? И какие общие интересы могут связывать его и Мстительную?
Но воинам не положено задавать вопросы, поэтому они безропотно повели Дрея наверх, к покоям Прэггэ.
Правительница встретила гостя в тронном зале — темном, с завешанными блеклыми портьерами окнами, с холодным эхом, игриво катавшимся по залу.
— Входи-входи-входи, — забегало оно по углам, не задевая, впрочем, паутину и не тревожа слежавшуюся пыль: зачем тревожить, зачем задевать?..
— Здравствуй-здравствуй-здравствуй, — мечется эхо от Дрея к низкой фигурке в противоположном конце зала.
Несколько зажженных свечей сокрушенно качают светлыми головками: к чему, мол, такой шум? И бессмертный смущенно замолкает, идет к низенькой фигурке, и никто не рискует остановить странного худого незнакомца, потому что никого и нет в зале — кроме этих двоих, да эха, да свечей.
— Я могла бы спросить, зачем ты пришел, — говорит Прэггэ, и Дрей видит, что ее уже немолодое лицо, властное и внешне спокойное, скрывает мертвенную усталость. Она — просто маленькая напуганная женщина, которая взвалила на свои плечи слишком тяжелый груз — и тот убивает ее.
— Я могла бы, — продолжает Прэггэ, — но не стану. Ты сам расскажешь. Но сперва я хочу кое-что рассказать тебе. Идем. — Она берет его холодной ладошкой за локоть и уводит прочь из тронного зала. Официальная часть встречи закончена.
— Ты голоден? — спрашивает Мстительная, пока они шагают по коридору, по мягкой ковровой дорожке, где в стенных нишах для свечей — темно, а за окнами
— хищно зевает ветер. — В зале накрыли стол, так что не беспокойся, я бываю и гостеприимной. Ты поешь, а я расскажу тебе о том, что ты, наверное, и желаешь выяснить.
— Завеса, — роняет Дрей, и слово полым шариком ударяется о мягкий ворс дорожки, застревая в нем.
— Да, — соглашается Прэггэ. — Завеса. Но прежде о другом. Я благодарю тебя за то, что ты помог Стилле бежать. Она ведь говорила тебе о том, что произошло?
— Твой родитель, совершивший переворот и уничтоживший почти всю правящую династию, кроме одной маленькой девчушки? Да, она говорила. — И слова падают, падают распухшими каплями, впитываясь в дорожку, одно за одним.
— Я не могла ни убить ее, ни отпустить, — признается Прэггэ. — Отпустить — потому что придворные, тогда еще игравшие какую-то роль в правлении, были против. Убить… ты знаешь сам.
— Знаю, — соглашается Дрей. — Знаю.
Шелестит за окном ветер: «О да, он знает!»
— А ты развязал этот узел. И еще — Торн тогда действовал на свой страх и риск.
— Но с твоего позволения, — уточняет бессмертный.
— Да. Он был мне нужен.
— А сейчас? — спрашивает Дрей.
— А сейчас мне нужен ты… наверное. Потому что я не уверена в том, что даже ты сможешь помочь.
«Завеса, — предупреждает заоконный ветер. — Завеса, завеса, завеса… Туман».
всплеск памяти
А все началось несколько месяцев назад.
Первыми завесу обнаружили как раз гномы Торна. Близился час Драконьей Подати, и, хотя в мертвом Эхрр-Ноом-Дил-Вубэке никто не собирался лететь за жертвами, здесь этого не знали. Поэтому Торн вынужден был оставить в покое Дрея и по возвращении почти сразу же отправился на промысел.
Если бы не это, завесу, наверное, обнаружили бы нескоро. Только обладатели безузорчатых рубашек ходили на север от Гритон-Сдраула, остальные же не рисковали покидать горы из-за древней вражды, той самой, что разлеглась злобным зверем на границе двух стран. Многие не помнили уже о причине этой вражды, впрочем, и теперь сие казалось неважным.
Да, завесу, наверное, обнаружили бы нескоро. Потому что кое-кто считал (и не без оснований), что двигаться она начала только тогда, когда ее заметили. Не заметили бы — стояла бы на месте, а так… Впрочем, не о том сейчас речь.
Как бы там ни было, а время Подати настало, и Торнова банда отправилась на север, еще не подозревая, что ждет их на сей раз. Они не таились и передвигались днем — все равно в долине не существовало силы, на самом деле способной противостоять отряду. Вернее, существовать-то она существовала, но с трудом верилось в то, что вот так, внезапно, Дэррин пожелает эту силу использовать. Он небось и не знает о существовании Торновой банды. Так что гномы считали себя здесь в полной безопасности.
Да к тому же Торн был очень недоволен тем, что снова пришлось идти на «промысел». Подземелья Варна кишмя кишели «мертвым мясом», но, но… Но нужно было доказывать свою незаменимость в стране, нужно было показать Прэггэ, что Торн все еще на что-то может сгодиться. Тем паче что местные жители «волновались», когда дракону отдавали их соотечественников. Значительно лучше воспринимались жертвы из долинных гномов, к тому же это «влияло на политическую сторону дела». И вот теперь, когда Торн мог наконец разобраться со своим заклятым (да-да, господа хорошие, именно заклятым!) врагом, нужно все бросать и нестись невесть куда!..
Привал устроили рано. Торн позволил своим подчиненным развести небольшой костер, но проследил за тем, чтобы его разожгли аккуратно и дым не поднимался кверху слишком заметно. Впрочем, мог бы и не следить — все, находившиеся сейчас с ним, прекрасно знали о таких мелочах. Просто… нужно было, наверное, хотя бы для самого себя делать кое-какие привычные вещи, как эта, например.
Команда значительно уменьшилась за последние ткарны, а Торн все не желал набирать новичков — наверное, старел. Эта мысль была неприятна, но отмахнуться от нее все не получалось. Да, сейчас Торн не мог не признать: время шло, и он, пусть и не внешне, лишь внутренне, — увы, старел, начиная привыкать к окружающему, не желая менять и меняться. Вот и теперь, вместо того чтобы послать кого-нибудь во главе группы, вынужден был пойти сам. А скоро ведь он может остаться совсем один. Да, многие его гномы умерли насильственной смертью, но в последние ткарны — больше от старости. И Прэггэ уже относится к нему по-другому, иногда кажется, что еще чуть-чуть — и она хлопнет в ладоши, властно выкрикнет: «В темницу!» — и из закрытых гобеленами ниш явятся стражники, обезоружат его и поволокут к старине Варну, но уже не приятелем — подчиненным в темное королевство горбуна.
Торн яростно помотал головой, даже, кажется, загнанно прорычал что-то сквозь стиснутые зубы. Сидевшие рядом осторожно покосились на него, но промолчали. Слишком хорошо понимали своего главаря, ведь и у самих подобные мысли кружились в голове злобным комарьем. Их время проходило, даже прошло уже — просто они этого не заметили. А для того чтобы совершить переворот и захватить власть в Гритон-Сдрауле, они уже слишком стары и малочисленны. И кое-кто даже предчувствовал, что эта их «охота» — последняя. Вот и сидели у пламени, не торопясь улечься спать, молчали и расслабленным взглядом следили за извивами огненных пальцев — пока еще оставалась свобода и возможность просто глядеть на костер.
А утро взмахнуло сырым лезвием тумана, отсекая прошлое от настоящего; и все — нужно было подниматься и идти дальше.
А дальше, за коварно-податливым, мягким поворотом горной тропы поджидали гномы, посланные Прэггэ, чтобы арестовать не нужных ей стариков. И зашипели разъяренными змеями клинки, покидая свои норы-ножны; подпрыгнули в воздухе серебристые полулунья секир, полетели трудолюбивыми пчелами стрелы и арбалетные болты.
Первые же потери обеих сторон насторожили Торна — слишком уж одинаковыми, зеркально подобными оказались эти потери. И, еле сдерживая дрожь, вожак остановился, опустил меч, смотрел, как убивают сами себя его гномы. Наверное, можно было бы криком остановить хотя бы некоторых — но он не смог. Пораженный происшедшим, Торн беспомощно следил за невесть откуда взявшимися дворцовыми стражами. Они не могли здесь находиться — но находились. Только одному Торну удалось подметить неестественность случившегося и в течение доли секунды понять, что любая агрессивность с его стороны обернется против него же.
И когда под ноги предводителя «безузорчатых» рухнул один из его гномов, раскинув руки и удивленно глядя вверх, на бездействующего («Почему?! Предатель?..») главаря, Торн понял, что это все. Конец. Финал.
Как только упал последний из его бойцов, дворцовые воины исчезли: просто шагнули назад и растаяли — в чем? Лишь сейчас Торн заметил плотную дымчатую стену, колыхавшуюся поперек тропы. Вот там-то и скрылись пришельцы-погубители. Даже те из них, кто упал замертво, превратились в дымок и тихонько потекли назад, к завесе.
И Торн, стиснув повлажневшими ладонями рукоять меча, шагнул вслед за этим дымком. Он шел — просто шел, безо всяких мыслей и чувств. И только когда из этой сытно подрагивавшей завесы начало проступать лицо и Торн узнал /бессмертного/ это лицо, он развернулся и побежал прочь. И не останавливался до тех пор, пока не очутился перед подъемным мостом, ведущим в Гритон-Сдраул.
6
Цах остыл, но Дрей продолжал механически отхлебывать его из чашки, не обращая, впрочем, на это ни малейшего внимания. Что было дальше, понять не так уж трудно. Слишком много об этом написано писателями-фантастами Земли, его родного мира. Свойства завесы казались бессмертному настолько очевидными, а реакция жителей Гритон-Сдраула — такой предсказуемой, что дальнейшее повествование Прэггэ он слушал невнимательно, размышляя над тем, как быть. И откуда взялась эта самая завеса.
И…
— А где сейчас Торн? — спросил он, поднимая голову.
Мстительная вздрогнула:
— Не знаю. После того как он прибежал в город и пересказал это — конечно, не все, но об остальном догадаться было нетрудно, — я совершенно забыла о нем. Как ты понимаешь, дел хватало. А потом, когда вспомнила, Торн уже исчез. Никто не видел его и не знает, куда он мог подеваться.
— Подеваться? — переспросил Дрей. — Говоришь, словно о какой-то вещи.
— А он и был долгое время вещью, только инструментом — не более.
Бессмертный покачал головой:
— Не был, просто делал все, чтобы ты так думала. Так казалось удобнее. Но извини, что прервал. Продолжай.
И маленькая женщина стала рассказывать ему, как исподволь проникал в подвластный ей город страх. Как завеса постепенно сдвигалась с места, понемногу приближаясь к Гритон-Сдраулу. И мороки, которые выходили оттуда, а на самом деле были просто воплощением подсознательных страхов тех, кто оказался рядом с завесой, становились все реальнее, иногда даже оживали и бродили по горным тропам, подбирались к стенам города и пугали тех, кого удавалось. А напугав, становились еще более осязаемыми, словно питались этим липким потным чувством.
И еще — но это Дрей понимал и сам — Прэггэ неоднократно повторяла: если завеса не исчезнет, Гритон-Сдраул ожидает катастрофа. И нужно что-то с этим делать. И…
Здесь Мстительная прерывалась, перескакивая на что-то другое, а Дрей понимал, что это самое «и» касается его. И — не отвертеться.
Потом к столу подкрался на мягких пушистых лапах сон, мурлыча и потягиваясь. Бессмертный зевнул, и Прэггэ вскочила, вышла за двери и вернулась уже со стражником. Она сообщила, что тот отведет Дрея в предназначенную для гостя комнату, пожелала спокойной ночи и удалилась.
Бессмертный вздохнул спокойнее. До завтра у него есть время подумать… и поспать. А потом уж он решит, делать ли то, о чем попросит Прэггэ, или просто уйти через окно не попрощавшись.
А там, за окном раскатисто смеялся, подвывал в изнеможении ветер, повторяя, как сумасшедший: «Просто уйти! Вот умора! Просто уйти!»
7
Кто это сказал, что выбора у нас в действительности никогда нет? Кто-то ведь сказал! И он был прав, так его растак!
Уже с утра, стоило только Дрею разлепить веки, рядом с ним оказалась такая масса народу, что «просто уйти» не было никакой возможности. Более того, судя по поведению и взглядам всех этих гномов и гноминь, таких суетливых, заботливых, предупредительных, они знали, кто он такой, и надеялись, что он их спасет. Злиться на них на всех не имело смысла, да и не до того было. Поток необходимостей: «одеться», «умыться», «постричься», «побриться», «откушать» — закрутил его, поволок за собой — не воспротивишься. Только на «откушать» Дрею удалось перевести дух, тем более что рядом оказалась Прэггэ. Тут он ей все и высказал, наболевшее, так сказать. Где-то подсознательно ожидал, что Мстительная станет отпираться, ан нет. Склонила голову, сказала:
— А что поделать? Ты нам нужен. Ты — единственная надежда. Но если хочешь — уходи. Все равно никто не сможет тебя остановить.
— А если бы мог — ты бы попыталась? — спросил он.
— Не знаю. Наверное, да.
И вот именно это признание поставило последнюю точку. Дрей был не в состоянии отказаться. И не отказался.
Чуть позже, шагая по раскаленному металлу подъемного моста, он мысленно похлопает себя по плечу: «Дружище, а ведь другого выхода у тебя нет. Потому что завеса эта чертова расположилась как раз на тех перевалах, которые тебе знакомы. А по незнакомым далеко не уйдешь. Рано или поздно, конечно, выберешься, но скорее всего поздно. Да еще породишь легенду о блуждающем духе неприкаянного альва. Так что…» И, усмехнувшись самому себе, он ни на секунду не собьется, не замедлит шага, минует мост и направится в горы, к одному из перевалов, где сейчас воцарилась странная завеса.
Но это потом. Сейчас же он доел, поблагодарил, как положено, хозяйку за гостеприимство и сел диктовать вызванному слуге список того, что требуется немедленно, нынче же, собрать. В дорогу не отправляются с пустыми руками, особенно в такую дорогу. Вот и диктовал, стараясь ничего не пропустить, хотя конечно же знал, что какую-нибудь необходимую мелочь обязательно забудет. Но так всегда, это просто еще одна кривая усмешка жизни.
К полудню все было готово, дальше оттягивать срок выхода не имело смысла. Он пересмотрел дорожный мешок, сверяя содержимое со списком, удовлетворенно кивнул и поднялся на ноги.
Прэггэ стояла у окна, высокого, с арочным закруглением наверху, а по ту сторону стекла настороженно крался собственными улочками перепуганный Гритон-Сдраул. Ее город.
Мстительная повернулась к бессмертному и встретилась с ним взглядом.
«Сделай это, — умоляли поседевшие за ночь глаза. — Я помню, я и так задолжала тебе по всем статьям, но сделай это. Не знаю, поверишь ли ты в то, что я забочусь сейчас не только о собственном благополучии (а я забочусь не только о собственном благополучии), — не знаю, поверишь ли, но сделай это хотя бы ради города. Ведь это город и Стиллы тоже».
«А вот об этом не стоило вспоминать, — промолчал в ответ Дрей. — Я сделаю это. Ради… Черт, не знаю сам, ради чего! Просто сделаю. Надеюсь, этого тебе достаточно!»
«Но достаточно ли этого тебе?»
«Да. В конце концов, Гритон-Сдраул и ее город».
Дрей закинул мешок на плечо.
— И поосторожнее с Торном, — обронил он уже на выходе.
Затейливо разукрашенные створки двери захлопнулись… как крышка гроба. Прэггэ, оставшаяся внутри, снова подошла к окну. Бессмертный, конечно, был прав, но бояться Торна сейчас ей казалось слишком… мелочно. Она и не боялась.
А Дрей, спустившись по винтовой лестнице и кивая знакомым лицам — да и незнакомым тоже, всех не упомнишь, а обижать сейчас кого-то ему не хотелось,
— пошел прочь — сначала из башни, потом из города. Его везде беспрекословно пропускали, и везде, стоило ему выйти, двери захлопывались у него за спиной, словно челюсти гигантского капкана. Да так, наверное, оно и было.
Вот и мост, развалившийся под ногами горячим языком, втянулся обратно, стоило Дрею только ступить на камень дороги, которая шла вверх. Ничего, если все получится, он не станет возвращаться. Слишком много незаконченных дел, успеть бы…
Прежде чем увидеть завесу, ему пришлось сразиться с несколькими чудовищами, но это было так, разминкой, потому что хватало одного взгляда, чтобы понять — чудовища ненастоящие. Это были всего лишь плоды чьей-то воспаленной фантазии, плоды, которые теперь ему приходилось срывать. Неплохо было бы и закопать в землю… только трупы, стоило им упасть, превращались в тоненькие струйки серого дыма и ползли прочь. Наверное, к завесе.
Со стороны это зрелище, должно быть, выглядело смешно, но Дрею сейчас было не до смеха. Он шагал по каменистой тропе и раздумывал над тем, чего он боится больше всего.
«Чудовища — ерунда, это страхи других. А что ты скажешь, дружище, когда оживут твои собственные?»
Угодливо ложилась под ноги дорога, кривилась в усмешке: «Посмотрим, посмотрим…»
И посмотрели.
На свете, верно, существует что-то, чем можно оправдать все преступленья.
Наверное… Наверное, мой друг.
И мы закроем каменные двери, завесим окна призрачной заботой, чтоб продолжать играть в свою игру.
Оставьте нас, о путники, в покое.
Нам надобно дела свои решать.
Вы позже приходите — попозднее, а лучше — лучше вы устаньте ждать, ступайте прочь в далекий ясный город с высоким и безбожным чутким небом.
Оставьте нас одних для наших теней, чтобы они могли спокойно нас пожрать в своем неведомом всесильи.
Не стойте, бедолаги, у окна, не ждите наших недо-откровений, они давно уже в груди остыли.
И не пытайтесь зря разбить ту дверь, которой мы от вас отгородились.
Опасное занятие свое скрывая, вам же делаем мы милость.
И лучше б вам вовек не знать ответ чтобы потом у вас не получилось на наш путь встать. Оставьте мне мое, себе берите что-нибудь иное, и не братайтесь, путники со мною.
Я страшен.
Я чужак.
И мне тоскливо…
