Назад: 7. МЕНЯ С ДРУГИМИ ДЕВУШКАМИ ОТПРАВЛЯЮТ НА СЕВЕР

8. КАК РАЗВОРАЧИВАЛИСЬ СОБЫТИЯ НА СЕВЕРНОЙ ОКРАИНЕ ЛАУРИСА

На следующее утро, вскоре после восхода солнца, мы вышли к берегам Лаурии.

Утро выдалось холодным. Над землей расстилался густой туман. Мы с остальными девушками, за исключением новенькой, свежеклейменой, лежащей в углу, у заднего борта, в капюшоне и с заткнутым кляпом ртом, плотнее придвинулись друг к дружке и забрались под запасной тент, укладываемый на ночь в повозки. Я и еще две девушки подобрались к бортам фургона, приподняли край обтягивающего его полотна и стали смотреть, что делается снаружи.

Откуда-то доносились речные запахи, пахло свежей рыбой.

В тумане мелькали фигуры занятых своими делами людей, угадывались очертания низких бревенчатых строений. Несколько человек, очевидно бивших рыбу острогами и трезубцами ночью, при свете факелов, уже возвращались, неся в руках полные корзины. Другие, с сетями, шли им навстречу по направлению к реке. Повсюду виднелись вбитые в землю шесты, между которыми были протянуты веревки и сушилась рыба. Я заметила несколько фургонов, двигавшихся в том же направлении, что и мы. Кое-где навстречу попадались люди с охапками хвороста на плече. В дверях одного небольшого деревянного дома я увидела провожающую нас взглядом молоденькую девушку-рабыню в короткой невольничьей тунике. Над воротом туники я успела заметить тускло блеснувшую сталь ошейника.

Внезапно по приподнятому краю тента, из-под которого мы выглядывали, ударил тупой конец копья охранника, и мы поспешно спрятались внутрь фургона.

Девушки уже проснулись. Выглядели они взволнованными. Я тоже немного нервничала. Лаурис — первый встретившийся мне горианский город. Найдется ли здесь кто-нибудь способный помочь мне вернуться домой? Сидя внутри фургона, закованная в цепи, я чувствовала, как меня охватывает отчаяние. Обтягивающий повозку тент был плотно притянут к бортам ремнями, не оставляя ни одной щелочки, сквозь которую можно было бы выглянуть наружу. Даже задний полог был опущен и также привязан к бортам. Мне хотелось кричать, звать на помощь, но я, конечно, на это не осмелилась и лишь сидела, сжимая от отчаяния кулаки.

Фургон накренился, и я догадалась, что мы спускаемся вниз по склону, направляясь к берегу реки. Вскоре фургон закачался на колдобинах и резко замедлил движение, словно утопая в глубокой грязи. Затем послышался хруст ветвей, очевидно подбрасываемых охранниками под колеса. Повозка выровнялась и пошла легче. Через минуту копыта босков, а за ними и колеса фургона застучали по какому-то деревянному настилу.

Некоторое время мы сидели в полной тишине, затем до нас донесся голос Тарго, договаривающегося с владельцем баржи об оплате перевозки на другой берег. После этого фургон еще несколько метров катился по обшитому досками пирсу. Запах рыбы и речных водорослей стал сильнее. Воздух был холодным и сырым.

— Рабыням — из фургонов! — услышали мы приказ.

Полог на нашем фургоне распахнулся. Седой одноглазый охранник отомкнул запоры, удерживающие цепи на центральном брусе.

— Выйти из фургона! — распорядился он.

Мы по одной выбирались из фургона, и охранник освобождал цепь, продетую сквозь кольцо, соединенное с ножным браслетом каждой невольницы.

После этого нас собрали всех вместе на краю деревянного пирса.

Я стояла у самой воды и дрожала от холода.

Вдруг я заметила под водой быстрое движение, и через секунду из темных речных глубин на поверхность рванулось гибкое мощное тело какой-то громадной рыбины. Ее высокий, треугольной формы, черный спинной плавник вспорол воду у самого края деревянного пирса, и рыбина тут же снова ушла в глубину.

Я невольно вскрикнула.

— Речная акула! — с дрожью в голосе воскликнула Лана.

Девушки испуганно посмотрели вслед рыбине, растворившейся в мрачных речных глубинах.

Я отошла от края пирса и встала рядом с Ингой и Ютой. Юта обняла меня за плечи.

Со стороны реки приближалась широкая, с низкими бортами баржа. На двух больших весельных рулях у нее на корме сидели матросы. Баржу тащили два гигантских перепончатолапых ящера. Тогда я впервые увидела этих животных, столь обычных для Гора речных тарларионов. Они меня ужасно напугали. Они были громадными, длинношеими, как броней покрытыми толстой чешуей. Что меня поразило, — несмотря на свои гигантские размеры, в воде они двигались довольно плавно. Внезапно голова одного из чудовищ скрылась под водой и тут же снова появилась над поверхностью. В зубах у него трепыхалась громадная рыба. Чудовище высоко запрокинуло голову, и рыба исчезла у пего в пасти.

Оба животных были впряжены в широкую баржу. Управлял ими погонщик, сидящий в кожаной корзине между двумя животными. Корзина с помощью ремней была подвешена к их мощным шеям. Погонщик то и дело покрикивал на чудовищ, обильно пересыпая свои команды крепкими горианскими выражениями, на что животные отвечали ему глухим трубным ревом.

Баржа быстро приближалась к пирсу.

Стоимость перевозки через Лаурию свободного человека составляла один серебряный тарск. Цена же за перевозку животного не превышала одной медной тарнской монеты. Я с самого начала догадалась, что стоимость перевозки рабынь будет такой же. Тарго заплатил двадцать один медный тарнский диск за доставку на другой берег всех своих невольниц — включая и вновь приобретенную Рену — и четырех босков. Четверых девушек он продал еще до того, как мы достигли берегов Лаурии.

Босков выпрягли из фургонов и завели в специально оборудованные для животных стойла. Рядом со стойлами находились клети для перевозки рабов, куда охранники и поместили всех девушек. В центре баржи на двух вращающихся деревянных помостах установили наши фургоны и закрепили их цепями. Вращающаяся конструкция помостов позволяла выгружать фургоны на берег с максимальным удобством, не разворачивая их на относительно небольшом пространстве баржи.

Я держалась за перила и смотрела на реку. Туман начал рассеиваться и приоткрыл поверхность воды, лениво плещущуюся о дощатые борта баржи. В нескольких футах от нас из воды на мгновение выскочила какая-то рыбешка и, сверкнув на солнце тусклым серебром чешуи, тут же снова ушла в глубину. Где-то над головой раздавались пронзительные крики чаек.

Погонщик в корзине громко закричал и щелкнул плетью по толстым шеям тарларионов.

Нет, в Лаурисе непременно должен найтись хоть один человек, способный помочь мне вернуться в Соединенные Штаты или познакомить меня с теми, кто имеет такую возможность!

На реке повсюду виднелись плывущие баржи — направляющиеся к другому берегу, в Лаурис или возвращающиеся назад. Спускающиеся по течению суда использовали для передвижения силу реки, а двигающиеся против течения тащили при помощи сухопутных тарларионов, для которых вдоль берега были проложены широкие, вымощенные бревнами тропы, или, скорее, целые дороги. Сухопутный тарларион, как я позднее узнала, тоже способен тащить за собой баржу по реке вплавь, но в воде он не столь эффективен, как мощный, громадных размеров речной тарларион. Для транспортировки барж в Лаурис погонщики, как правило, используют оба берега реки, хотя северный, менее затапливаемый во время речного половодья, считается более предпочтительным. Разгруженные в Лаурисе тарларионы возвращаются в расположенный в устье реки Лидис по южному, реже используемому погонщиками берегу. Поднимающиеся вверх по реке баржи, я видела, были сплошь уставлены клетями, ящиками и коробками со всевозможным строительным или отделочным материалом, железной рудой, металлическими изделиями, тканями и кожами. Навстречу шли баржи, груженные бочками с солью, рыбой и мехами. Некоторые из поднимающихся по течению барж везли пустые клети для рабов, очень похожие на те, в которых сидели мы с девушками. На спускающейся по течению барже я только один раз заметила клеть, заполненную невольниками. В ней находились пять-шесть рабов-мужчин. Они выглядели удрученными и подавленными. На голове у них зачем-то была выбрита широкая полоса волос, протянувшаяся ото лба до самого затылка. Увидев мужчин в клети, Лана тут же принялась потешаться над ними, но те даже не взглянули в ее сторону.

— Выбритая у них на голове полоса означает, что они попались в руки женщин, — пояснила мне Юта. — Тех, что обитают в дремучих северных лесах, вон там, — указала она на сплошную зеленую пелену леса, протянувшегося на северном берегу. — Никто не знает, насколько эти леса простираются в западном направлении, известно лишь, что на севере они доходят аж до Торвальдсленда. Их населяют лесные жители, но гораздо больше там банд всяких преступников — как мужчин, так и женщин.

— Женщин? — удивилась я.

— Некоторые называют их лесными женщинами, — кивнула Юта. — Другие зовут их женщинами-пантерами, потому что они носят шкуры убитых ими лесных пантер и бусы из их клыков.

Я не могла скрыть своего удивления.

— Они живут в лесах без мужчин, а свою плоть удовлетворяют теми, кого им удается поймать и обратить в своих рабов. Какое-то время они забавляются своими пленниками, затем, когда те им наскучат, продают их на невольничьих рынках. А чтобы сильнее унизить этих мужчин, женщины-пантеры выбривают у них на голове широкую полосу, свидетельствующую о том, что выставленный на продажу раб попался в руки женщин.

— Но кто эти женщины? Как они оказались в лесах?

— Некоторые прежде были невольницами, другие — свободными женщинами. Кто-то бежал от ненавистного замужества, устраиваемого их родителями, кто-то не смог смириться с принятым в их городе обращением с женщинами. Есть города, где даже свободная женщина не может выйти из дома, не спросив на то разрешения охранников или членов своей семьи. А в иных городах рабыни чувствуют себя более свободными и счастливыми, чем так называемые свободные женщины.

Я снова посмотрела на реку. По берегам тянулись ясно различимые в рассеивающемся тумане хижины и деревянные строения. Вода на спинах тянущих баржу тарларионов тускло блестела в неярком солнечном свете.

— Не будь такой грустной, Эли-нор, — сказала Юта. — Когда на тебя наденут ошейник и у тебя появится свой хозяин, ты почувствуешь себя более счастливой.

Я с неприязнью посмотрела на эту маленькую дурочку.

— У меня никогда не будет ни ошейника, ни хозяина, — ответила я.

— Нет, ты хочешь получить и ошейник, и хозяина, — рассмеялась Юта. — Просто ты либо этого еще не осознаешь, либо не хочешь в этом признаться!

Бедная глупая Юта. Она не знает, что я буду свободной. Что я вернусь на Землю. Я снова буду богатой и могущественной! У меня самой будут слуги! У меня будет свой дом и новый, еще более мощный спортивный автомобиль!

Я усмехнулась.

— А сама-то ты была когда-нибудь счастлива со своим хозяином? — язвительно осведомилась я.

— Да! Конечно! — с горячностью воскликнула Юта; глаза у нее засверкали от радости.

Я снова почувствовала к ней неприязнь.

— И что же между вами произошло? — поинтересовалась я.

Юта потупила взгляд.

— Я попыталась навязать ему свою волю, — ответила она. — Вот он меня и продал.

Я отвернулась.

Туман почти рассеялся, и яркие лучи утреннего солнца рассыпались по поверхности воды.

— В каждой женщине, — продолжала Юта, — уживаются одновременно свободная спутница мужчины и рабыня. Свободная спутница ищет своего спутника, равноправного партнера, а рабыня стремится иметь рядом человека более сильного, способного ее защитить — хозяина!

— Это полный абсурд, — возразила я.

— Разве ты не женщина? — удивилась Юта.

— Конечно, женщина, — ответила я.

— Значит, живущая в тебе рабыня вне зависимости от твоего желания стремится обрести над собой повелителя, хозяина. Это происходит помимо твоей воли, подсознательно, поэтому ты можешь об этом даже не догадываться.

— Ты просто дура! — не выдержала я. — Самая обычная дура!

— Ты — женщина, — спокойно возразила Юта. — Подумай, какой мужчина мог бы стать твоим хозяином?

— Нет такого мужчины, который мог бы стать моим хозяином! Таких мужчин не существует!

— Но в твоих снах, вспомни, какой мужчина прикасается к тебе, уводит тебя с собой в свои владения, принуждает тебя выполнять его желания?

Теперь мне вспомнилось, как, выскочив из своей квартиры, из пентхауза, по пути к подземному гаражу я встретила мужчину, обычного прохожего, который провожал меня, убегающую, испуганную, с клеймом на теле, взглядом хозяина, и как в тот момент я впервые в жизни почувствовала себя женщиной — беспомощной и ранимой. То же чувство родилось у меня и в бунгало, когда я рассматривала клеймо у себя на ноге и надетый на меня ошейник. Тогда я тоже на мгновение ощутила себя беспомощной пленницей, человеком несвободным — собственностью других людей. Вспомнилось и проскользнувшее у меня в этот миг перед глазами мимолетное видение того, как я, обнаженная, лежу в объятиях какого-то дикаря. У меня тогда даже мороз пробежал по коже. Я никогда не испытывала ничего подобного. Мне вспомнилось, как я впервые почувствовала любопытство и интерес к прикосновению мужчины — может, это и был человек, способный стать моим хозяином? Я до сих пор не могла избавиться от этого странного чувства и посетившего меня мимолетного видения. Они возвращались ко мне снова и снова, особенно по ночам, когда я долго не могла уснуть на жестком полу невольничьего фургона. Однажды среди ночи я почувствовала себя такой несчастной, такой одинокой, что даже расплакалась. Дважды я слышала, как плачут по ночам другие девушки. Но со мной это было только один раз, Юта! Только один! Больше такого не повторится!

— У меня не было подобных снов, — встряхнула я головой, отгоняя непрошеные мысли.

— Вот как? — удивилась Юта.

— Эли-нор не женщина, а холодная, ни на что не годная рыба! — презрительно фыркнула Лана.

У меня от обиды слезы навернулись на глаза.

— Нет, — миролюбиво возразила Юта. — Женщина в Эли-нор еще просто спит.

Лана окинула меня изучающим взглядом.

— Значит, Эли-нор хочет обрести своего хозяина? — спросила она.

— Нет! — закричала я, едва сдерживая подступающие к горлу рыдания — Нет! Нет! Нет!

Все девушки, за исключением Юты, засмеялись, захлопали в ладоши и принялись, подтрунивая надо мной, нараспев повторять:

— Эли-нор хочет хозяина! Эли-нор хочет хозяина!

— Нет! — кричала я, отворачиваясь и прижимаясь лицом к металлическим прутьям невольничьей клети. Юта обняла меня за плечи.

— Ну, хватит, — принялась она укорять не на шутку разошедшихся девушек. — Зачем вы заставляете Эли-нор плакать?

Как я их сейчас всех ненавидела! Всех, даже Юту! Они были самыми настоящими рабынями! Рабынями!

— Смотрите! — вдруг закричала Инга, указывая рукой вверх.

С запада, со стороны Лауриса, над кромкой убегающих вдаль бескрайних лесов летел отряд тарнсменов. Их было человек сорок. Они восседали на спинах тарнов — способных летать под седлом громадных хищных гори-анских птиц. Люди казались крошечными по сравнению с несущими их ширококрылыми чудовищами. В руках тарнсмены держали длинные копья, а с правой стороны широких кожаных седел виднелись притороченные круглые щиты. Лица наездников были скрыты низкими шлемами.

Девушки испуганно завизжали и плотнее прижались к металлическим прутьям клеток.

Тарнсмены были далеко от нас, но даже на таком расстоянии они внушали мне ужас и заставляли сердце колотиться в груди. Интересно, думалось мне, каким должен быть человек, способный подчинить себе такого громадного крылатого монстра?

Я почувствовала, как у меня мороз пробежал по коже, и невольно отступила подальше в глубь клетки.

На палубу вышел Тарго и, закрывая глаза ладонью от ярких лучей утреннего солнца, посмотрел вверх.

— Это Хаакон со Скинджера, — сказал он стоящему рядом одноглазому охраннику.

Одноглазый утвердительно кивнул.

Тарго выглядел удовлетворенным.

Сделав в небе широкий круг где-то за Лаурисом, наездники повели своих громадных птиц вниз, на посадку.

— Владения Хаакона примыкают к границам Лауриса. Они начинаются всего в нескольких пасангах севернее города, — заметил Тарго и вместе с одноглазым охранником снова направился к корме баржи, где на рулях сидели двое матросов.

Экипаж баржи состоял из шести человек: капитана, или владельца баржи, двух матросов, отвечающих за правильность причаливания и погрузки судна, человека, управляющего из корзины тарларионами, и двух рулевых.

Мы преодолели более двух третей расстояния, отделявшего нас от противоположного берега. Он был весь уставлен бочками с рыбой и штабелями свежеструганых досок, занимавшими большую часть облицованной камнем городской пристани. Позади пристани виднелись широкие мостки, ведущие к большим складским помещениям, выстроенным из просмоленных толстых бревен. Большинство складских помещений было выкрашено в темно-красный цвет, а покатые дощатые крыши — в черный. Многие помещения были украшены искусной резьбой, выполненной особенно затейливо по краям широких двустворчатых дверей, надетых на мощные железные петли и запертых на кованые запоры с тяжелыми замками. Сквозь открытые двери складов виднелись горы уложенных до самых крыш всевозможных товаров. Повсюду работали люди, грузились и разгружались стоящие у пристани баржи. За исключением небольших поселков, Лаурис был единственным населенным пунктом во всем этом регионе. Лидис — ближайший крупный город-порт, расположенный в устье Лаурии, — находился в двух сотнях пасангов отсюда вниз по течению реки. Наша новая девушка, Рена, была как раз из Лидиса и принадлежала к касте строителей — одной из пяти высших каст Гора. Она все еще лежала связанная в фургоне. В Лаурисе, я подозреваю, Тарго все время собирается держать ее в надетом на голову капюшоне и с кляпом во рту, поскольку кто-нибудь из жителей вполне мог ее здесь узнать.

Я усмехнулась. Ей вряд ли удастся ускользнуть из рук Тарго.

Под крики погонщика тарларионы начали медленно разворачивать баржу. Кормчие сильнее налегли на весельные рули и, кряхтя, сопровождая свои действия бранью, подвели тяжелое, неуклюжее судно к причалу. Наконец баржа содрогнулась от удара о пристань, и матросы с носа и с кормы забросили на причал веревочные канаты. Двое стоявших на берегу портовых рабочих поймали канаты, завели их в тяжелые кольца, намертво вделанные в каменные плиты, и принялись подтягивать баржу к пирсу. Бортов на барже не было, и ее палуба оказалась на одной высоте с дощатым настилом пристани, так что, когда баржу подтащили вплотную к причалу, фургоны могли без труда съехать на берег.

Один из охранников отвязал ремни, удерживающие босков в стойлах, и вывел животных на пристань. Фургоны на вращающихся деревянных помостах развернули передом к берегу. После этого к повозкам одного за другим подвели храпящих, упирающихся босков и надели на животных кожаную упряжь.

На пристани собралось довольно много людей, наблюдающих за тем, как идет наша выгрузка с баржи. Некоторые даже оставили работу, чтобы на нас посмотреть.

На людях были грубые рабочие туники. Выглядели они уставшими.

Воздух был пропитан сильными запахами дерева и рыбы.

Рынки Лауриса не изобиловали тонкими и изысканными товарами. Здесь редко отыщешь мотки горианской золотой нити для вышивания, массивные, с крышкой, серебряные кубки из Тарны, доставленных из Шенди резных миниатюрных пантер с глазами из крохотных, горящих на солнце рубинов, мускатный орех и корицу, гвоздику и горький перец, привозимые из Бази, благовония с Тироса или темные, выдержанные вина и тончайшие прозрачные шелка, которыми так славится избалованный роскошью Ар. Жизнь в Лаурисе и в землях, лежащих к северу от него, даже по горианским меркам отличается своей скудностью.

И конечно, выводимые на берег с баржи обнаженные невольницы вызвали всеобщее любопытство.

— Тал, кейджеры! — крикнул нам какой-то молодой парень.

Юта сквозь металлические прутья клети помахала ему в ответ.

Мужчины в толпе приветствовали ее жест радостными восклицаниями.

— Поменьше улыбайся, — предупредила ее Лана. — Мало приятного быть проданной в Лаурисе.

— А мне все равно, где меня продадут, — беспечно ответила Юта.

— В демонстрационной шеренге ты стоишь ближе к концу, — успокоила ее Инга. — Тарго не захочет тебя продать прежде, чем мы достигнем Ара. Если он и выставит кого-нибудь здесь на продажу, так это тебя, Эли-нор. Ты ведь всего лишь необученная дикарка!

Меня захлестнула волна ненависти к этой глупой болтливой вороне.

Однако в глубине души я опасалась, что она совершенно права. Я внезапно почувствовала страх, что меня могут продать здесь, в этом затерявшемся среди бескрайних северных лесов небольшом речном городишке, и мне до конца дней суждено будет оставаться рабыней у какого-нибудь полунищего рыбака или дровосека, проводя свою жизнь в приготовлении ему пищи и убирая его утлую лачугу. Нечего сказать, прекрасная перспектива для Элеоноры Бринтон! Нет, я не должна быть выставлена здесь на продажу! Ни в коем случае не должна!

Один из помощников капитана подошел и тяжелым ключом отпер замок на запорах невольничьей клетки.

— Рабыням — выйти из клетки! — скомандовал старший охранник. — Построиться в один ряд!

Боски были уже запряжены в фургоны.

Нам по очереди выдали наши рубахи и набросили на шею петли длинного ремня для построения невольничьего каравана. Руки и ноги нам оставили несвязанными: куда убежишь в Лаурисе? Куда здесь вообще можно убежать?

Шагая у левого борта своих фургонов, мы сошли с баржи на берег.

Я увидела длинные мостки из бревен, ведущие с пристани к дощатым переходам между складскими помещениями — настоящую вымощенную досками улицу, петляющую между бесчисленных строений.

Построенные в цепь, мы пошли по этой улице.

Мне понравился воздух Лауриса, насыщенный свежестью полей, запахом реки и свежеструганой древесины. Откуда-то доносился аромат жареного мяса.

Следуя за своими фургонами, мы прошли мимо вереницы широких, прочных повозок, на которые рабочие укладывали тяжелые гранитные блоки, добытые и обтесанные в каменоломнях Лауриса; миновали целые горы огромных бочек, заполненных солью и рыбой; обошли приготовленные под погрузку тюки со шкурами слипов и пантер, в великом множестве поставляемые в город местными охотниками-промысловиками. Проходя мимо, я потрогала рукой одну слиновую шкуру. Мех на ней показался мне приятным на ощупь.

Повсюду вдоль дороги нас провожали взглядом работавшие мужчины. Такой товар, как невольницы, не мог пройти мимо их внимания. Я старалась держаться очень прямо и не смотреть в их сторону. Когда мы поравнялись с одним из молодых рабочих, он схватил меня за ногу. Я вскрикнула от неожиданности и испуганно отскочила в сторону. Мужчины рассмеялись. К парню подошел шагавший рядом со мной охранник и сердитым голосом потребовал:

— Покупай ее!

Парень состроил печальную мину и в полупоклоне развел руки в стороны, всем своим видом показывая — рад бы, да денег нет. Охранник в ответ недовольно поморщился, зрители рассмеялись, и мы продолжали свой путь дальше. Еще несколько минут я чувствовала на своей ноге прикосновение парня. Мне было неловко и в то же время приятно: ни один из рабочих не протянул руку, чтобы прикоснуться к Лане!

Запах жареного мяса стал сильнее, и фургоны, к нашей несказанной радости, остановились у длинного приземистого здания, по всей видимости большого склада. Когда мы зашли внутрь, двери за нами закрыли. Здесь нас накормили свежим хлебом, жареным мясом и дали напиться теплого боскского молока.

Тут я заметила, что Тарго за мной наблюдает. Потом он поманил меня к себе.

— Почему тот портовый рабочий решил к тебе прикоснуться? — спросил он. Я опустила голову.

— Не знаю, хозяин, — ответила я.

— Она стала держаться лучше, чем прежде, — заметил подошедший одноглазый охранник.

— Ты думаешь, она может стать красивой? — поинтересовался Тарго.

Его вопрос показался мне странным. По-моему, девушка может либо быть красивой, либо нет. Но вот стать красивой — мне это было непонятно.

— Возможно, — ответил охранник. — Она уже стала немного красивее с тех пор, как мы ее подобрали.

Его слова были мне приятны, хотя я все равно ничего не поняла.

— Рабыне белого шелка трудно быть по-настоящему красивой, — покачал головой Тарго.

— Конечно, — согласился охранник. — Но зато бело-шелковицы пользуются хорошим спросом.

Я совсем перестала что-либо понимать и подняла на Тарго умоляющий взгляд.

— Поставь ее шестой в демонстрационной шеренге, — отдал он распоряжение одноглазому охраннику.

Покраснев от удовольствия, я опустила глаза. Когда я снова подняла голову, Тарго с охранником уже ушли. Я принялась за прерванный обед. Девушкам, бывшим прежде в демонстрационной шеренге пятой и шестой, сообщили, что они теперь стали четвертой и пятой. Выглядели они удрученными и подавленными.

— Дикарка, — недовольно проворчала шестая девушка.

— А ты — девушка номер пять, — ответила я ей.

Тарго, к моей великой радости, в Лаурисе своих невольниц на продажу не выставлял. Он ждал более высоких цен.

Покончив с обедом, мы продолжили свой путь по дощатым улицам города, связанные кожаными ремнями в один невольничий караван. В одном месте мы прошли мимо пага-таверны, и через открытую дверь я заметила там девушку, на которой из всего одеяния были лишь надетые на шею украшения и привязанные к щиколотке левой ноги колокольчики. Девушка танцевала на посыпанной песком арене между столами под звуки каких-то примитивных музыкальных инструментов. На секунду я ошеломленно замерла перед распахнутыми дверьми. Затем наброшенный мне на шею кожаный ремень натянулся, и я вынуждена была идти дальше в своей связке. Я была поражена. Никогда еще мне не приходилось видеть столь соблазнительной женщины и столь чувственного исполнения танца.

Вскоре после полудня мы добрались до невольничьих бараков. Их здесь было несколько. Тарго арендовал часть помещения, отделенного стеной из железных прутьев от части, принадлежащей Хаакону со Скинджера, по договоренности с которым он вел свои дела в этих северных районах. Наш барак был разделен на ряд небольших клетушек — без окон, с каменными полами, устланными соломенными подстилками, и низкими, не выше ярда, дверьми, выходящими во внутренний, обнесенный частоколом двор. Двор напоминал, скорее, большую клеть, так как не только был огорожен бревнами по периметру, но и над головой продолжением крыши барака тянулись такие же частые ряды длинных крепких жердей. В Лаурисе, очевидно, недавно прошел дождь, и земля во дворе была еще совсем мокрой, но здесь, под открытым небом, мне нравилось больше, чем под низкой крышей темного, мрачного барака. Рубахи у нас отобрали, вероятно, для того, чтобы мы не испачкали их в дворовой грязи.

В бараках, примыкающих к нашему, содержалось, наверное, двести пятьдесят — триста деревенских девушек. Некоторые из них большую часть времени горько плакали, к чему сама я давно потеряла всякую охоту. Я была рада, что охранники на ночь плетьми заставляют их замолчать, давая остальным возможность хоть немного отдохнуть. По утрам все они непременно собирались во дворе и принимались тщательно расчесывать друг дружке длинные светлые волосы и заплетать их в косы. Очевидно, эта процедура казалась им крайне важной, и охранники из соображений поддержания у невольниц товарного вида им не мешали. В отличие от них девушки Тарго, и я в том числе, носили волосы распущенными и гладко причесанными. Я надеялась, что мои относительно короткие волосы быстро отрастут. У Ланы волосы были самыми длинными; они закрывали ей почти всю спину. Сколько раз у меня возникало желание вцепиться в них руками и трепать их до тех пор, пока их хозяйка не запросит у меня пощады. Однако эти желания продолжали оставаться всего лишь мечтами.

Большинство деревенских девушек из соседних бараков еще не прошли клеймение. Не было на них и ошейников. Все они были светловолосыми, с голубыми или серыми глазами. Налетчики Хаакона захватили или приобрели их в деревнях к северу от Лаурии или в регионах, лежащих между побережьем моря Тассы и далеким Торвальдслендом. Судя по всему, большая часть девушек не была слишком опечалена своим обращением в рабство. Очевидно, жизнь в крохотных, отдаленных друг от друга селениях для молодой девушки зачастую невыносимо трудна и не многим отличается от неволи.

Сотня невольниц из числа рабынь Хаакона предназначалась для Тарго. Он уже заплатил за них задаток в размере пятидесяти золотых тарнских дисков, и в первый же день нашего пребывания в резервациях я заметила, как он отдал Хаакону еще сто пятьдесят золотых монет. Я видела, как он не торопясь, опытным взглядом осматривает и отбирает для себя предлагаемых невольниц. Иная девушка пыталась увильнуть от осмотра, и тогда ее держали двое охранников. Мне вспомнилось, как вскоре после нашей встречи с первым караваном торговцев он точно так же осматривал меня. Помню, я тогда закричала и непроизвольно отшатнулась от его протянутой руки. Он остался доволен. “Кейджера”, — одобрительно произнес он. Я заметила, что девушек, отвечающих на его прикосновение подобным образом, он неизменно отбирал для себя даже в ущерб их более красивым соседкам по бараку. Однако мне казалось, что ни одна из них не отреагировала на его прикосновение столь же бурно, как я.

Больше двух дней ушло у Тарго на отбор невольниц, каждая из которых немедленно переводилась в наш барак. С нами они не спешили познакомиться и старались держаться обособленно. Еще день потребовался на их клеймение. Все это время наша новая девушка, Рена из Лидиса, провела в бараке связанная, в ошейнике, цепь от которого была прикреплена ко вделанному в стену тяжелому металлическому кольцу. Только для кормежки с нее снимали капюшон и вынимали кляп изо рта. Она целыми днями просиживала в углу комнаты, обняв колени руками и положив на них закрытую капюшоном голову.

На меня возлагались обязанности по ее кормлению. Когда я впервые сняла с нее капюшон, она забросала меня просьбами помочь ей бежать или передать ее просьбу тому, кто сможет ее освободить. Такая наивная! Да за одни лишь подобные разговоры меня могут либо избить до смерти, либо до конца жизни сделать калекой! “Замолчи, рабыня!” — бросила я, снова надевая на нее капюшон и затыкая рот кляпом. Я не стала ее в этот раз даже кормить, чтобы она лучше запомнила преподнесенный урок. Я сама съела предназначенную ей утреннюю и вечернюю порции мяса. На следующий день, когда я сняла с нее капюшон, в глазах у нее стояли слезы, но возобновлять своих глупых разговоров она не посмела. Я в полном молчании вкладывала ей в рот куски мяса и дала напиться воды. После этого я снова надела на нее капюшон и вставила в рот кляп. Подумаешь — важная персона! Из высшей касты! Я буду обращаться с ней, как она того заслуживает — как с обыкновенной рабыней!

Рядом с невольничьими бараками Хаакона находились принадлежавшие ему помещения для содержания тарнов и взлетные площадки. Я подолгу наблюдала, как эти громадные птицы в закрывающих им глаза кожаных капюшонах расправляют свои могучие крылья и с резкими, пронзительными криками рвут хищными клювами брошенные им куски сырого мяса. Иногда они почему-то вели себя беспокойно, срывали с голов капюшоны и, казалось, готовы были вот-вот наброситься на ухаживающих за ними смотрителей. Ветер, поднимаемый взмахами их крыльев, был настолько силен, что вполне мог свалить с ног стоящего рядом человека, а хищный клюв и длинные, изогнутые когти выглядели столь устрашающе, что, думаю, птице не составило бы большого труда разорвать человека на части. Они внушали мне такой ужас, что даже отделенная от них тремя стенами толстых металлических прутьев, отгораживающих невольничьи бараки и поле для тарнов во владениях Хаакона, я не чувствовала себя в безопасности. Время от времени то одна, то другая птица внезапно оглашала воздух пронзительным криком, и все остальные тарны в этой громадной клетке срывались со своих насестов и принимались бить крыльями или бросаться грудью на металлические прутья.

Я не знаю, почему все женщины испытывают такой страх перед тарнами, но сама я их действительно боялась. Большинство мужчин, кстати сказать, тоже. Редкий человек решится приблизиться к тарну. Говорят, птица каким-то образом чувствует, кто из людей по своей природе тарнсмен, а кто нет, и никогда не подпустит к себе человека, не являющегося тарнсменом. Она разорвет его в клочья. Неудивительно, что редкий человек отважится к ней подойти. В Лаурисе из своего барака я часто видела смотрителей за тарнами, но за исключением самого Хаакона, никто из наездников, тарнсменов, поблизости не появлялся. Они казались мне людьми дикого, необузданного нрава и, принадлежа к касте воинов, большую часть времени проводили в кулачных поединках, азартных играх и пьянстве в тавернах Лауриса, где прислуживающие им рабыни изо всех сил пытались обратить на себя их внимание и затащить в расположенные в задней части каждой таверны отдельные кабинеты. Нет ничего странного в том, что многие мужчины, даже из касты воинов, испытывали зависть и глухую ненависть к высокомерным, удачливым тарнсменам, всегда находящимся на гребне опасности и в самой гуще удовольствий, что непременно накладывало на них неизгладимый отпечаток и проявлялось в их гордой, мужественной осанке и дерзком, решительном взгляде.

Хаакон также был тарнсменом. Этот бородатый, громадного роста мужчина с неизменно хмурым выражением лица вызывал у меня неподдельный ужас.

Тарго, казалось, тоже испытывал беспокойство, ведя с ним дело.

Мы провели в невольничьих бараках, арендованных Тарго у Хаакона, расположенных на северной окраине Лауриса, шесть дней. На второй день, утром, меня с четырьмя другими девушками повели в город, чтобы мы помогли принести закупленные там припасы. Нас соединили в караван узким кожаным ремнем с петлями на шеях. Сопровождали нас двое охранников. На оживленной торговой улице один из охранников отсоединил меня от девушек и повел в какой-то дом, а остальные невольницы отправились, как и было запланировано, на рынок. Охранники договорились, что на обратном пути с рынка караван с невольницами остановится у этого дома, где мы с моим охранником будем их дожидаться. Здесь меня снова присоединят к общему каравану и выделят причитающуюся часть закупленной на рынке провизии, которую я понесу, как полагается каждой рабыне, удерживая на голове.

Я уже дважды просила охранников взять меня в город за провизией и позволить нести с рынка кувшин с вином. Юта научила меня ходить так, чтобы налитая в кувшин жидкость не разливалась, и мне это очень нравилось. Мне приятно было ловить на себе восхищенные взгляды мужчин. Вскоре я научилась носить на голове кувшин с вином не хуже любой другой девушки, даже самой Юты.

Дом, в который меня потом водили еще четыре раза, был домом медицины. Я хорошо запомнила длинный коридор и расположенный в закутке кабинет для обследования рабынь.

В первый день меня внимательно осмотрел какой-то врач — спокойный, сдержанный человек в зеленом одеянии, свидетельствующем о его принадлежности к касте медиков. Инструменты, которые он при этом использовал, и вопросы, которые он задавал, очень напоминали подобную процедуру в любой поликлинике Земли. Особый интерес в его довольно примитивно обставленном кабинете у меня вызвали так называемые энергетические светильники — горианское изобретение. Хотя кабинет был залит ровным ярким светом, я нигде не заметила ни лампочек в светильниках, ни тянущихся к ним проводов или каких-нибудь батарей. Некоторые инструменты также были далеко не так примитивны, как можно было ожидать на этой рабовладельческой планете. На столе у врача, к примеру, стоял небольшой прибор с широким штативом, экраном и прозрачной пластиной внизу. Врач устанавливал на пластину нанесенный на стекло мазок из взятой у меня крови или мочи, и на экране тут же появлялось их увеличенное во много раз изображение. По принципу действия прибор очень напоминал микроскоп, но у него не было ни подсвечивающих зеркал, ни окуляров с увеличительными стеклами. Врач бросал на экран мимолетный взгляд и тонкой пипеткой иногда добавлял на мазки несколько капель каких-то жидкостей. Во время моего первого визита к врачу медик с охранником большую часть времени, казалось, совершенно не обращали на меня внимания и были заняты малопонятным для меня разговором. Мне же оставалось только отвечать на скупые вопросы врача, что я и делала со свойственной для меня пунктуальностью. Нельзя сказать, что врач был в чем-то недобр ко мне, но он обращался со мной как с каким-то животным. Когда меня не осматривали, я вынуждена была стоять на коленях в углу кабинета, а врач с охранником обсуждали меня так, словно меня здесь не было.

Закончив обследование, врач смешал несколько порошков в четырех различных колбах, добавил к ним воды и разлил в стаканы. Мне приказали это выпить. Смесь в последнем стакане оказалась довольно горькой.

— Ей нужна стабилизирующая сыворотка, — сказал врач.

Охранник понимающе кивнул.

— Она вводится в четыре приема. — Врач указал на стоящую в углу комнаты кушетку, по краям которой свисали четыре пары ремней.

Охранник велел мне лечь на кушетку лицом вниз и ремнями связал мне руки и ноги. Врач тем временем насадил иглу на шприц и заполнил его какой-то жидкостью из флакончика, стоявшего на одной из полок в его шкафу.

Укол оказался довольно болезненным. Я не выдержала и закричала.

Врач с охранником на несколько минут оставили меня и вернулись к столу, где медик занялся заполнением бумаг. Затем он снова подошел ко мне и проверил ранку от укола. Очевидно, реакция организма была такой, как он ожидал. Мне позволили встать.

— Одевайся, — приказал врач.

Я быстро надела на себя рубаху и подвязала ее кожаным пояском.

Мне очень хотелось поговорить с медиком. В его кабинете находилось оборудование, свидетельствующее о высокоразвитых технологиях, имеющихся в распоряжении его создателей, что коренным образом отличалось от того, с чем мне до сих пор приходилось сталкиваться в этом очень красивом, но грубом и примитивном мире. Однако охранник без разговоров тупым концом копья вытолкал меня в коридор. В дверях я оглянулась и бросила на медика умоляющий взгляд. Он посмотрел на меня с удивлением.

У выхода нас уже дожидались девушки и сопровождавший их охранник. Меня присоединили к общему каравану, выделили часть поклажи, и мы вернулись в арендуемый Тарго невольничий барак.

Мне показалось, что по дороге за нами наблюдал какой-то небольшого роста человек в черном одеянии, но с уверенностью сказать об этом я не могла.

В последующие четыре дня мы регулярно заходили в дом медицины. В первое посещение, как я уже писала, меня обследовали, дали какие-то порошки и сделали первый укол стабилизирующей сыворотки. На второй, третий и четвертый день мне сделали остальные уколы этой серии, а на пятый — врач провел последний осмотр.

— Сыворотка введена, действует на организм эффективно, — подытожил он свои наблюдения.

— Хорошо, — сказал охранник.

Во второе наше посещение, после укола, я, несмотря на присутствие охранника, попыталась заговорить с врачом и получить от него хоть какую-то интересующую меня информацию. Охранник не стал наказывать меня плетью, но дважды ударил меня по лицу, в кровь разбив губы, и заткнул рот кляпом.

На улице он посмотрел на меня с укором и спросил:

— Ты хочешь вернуться в барак с кляпом во рту? — спросил он.

Я отчаянно замотала головой. Нет! Если я вернусь с кляпом во рту, Тарго, конечно, тут же узнает о причине моего наказания и, несомненно, прикажет охранникам дать мне плетей. Один раз я уже видела, как это происходит. Девушке связали руки и ноги, и охранник отсчитал ей положенное число ударов, но не той кожаной плетью, которой Лана наказывала меня, а настоящей горианской плетью-семихвосткой. Причем мужчина вкладывал в удар всю свою силу. Нет, у меня не было желания испробовать это на себе. Я буду умолять его отменить свое наказание! Я сделаю все, что он захочет!

— Значит, маленькая рабыня просит у своего охранника прощения? — спросил он.

— Да! Да! — закивала я головой.

Тяжело быть рабыней. Мужчины дразнят тебя. Они дают тебе надежду на прощение, но в любую секунду их настроение может измениться, и на лице у них снова появится суровое выражение. Ты должна все время следить за тем, что ты говоришь и что делаешь. У них есть плети, у них есть власть над тобой!

Я опустилась перед охранником на колени и, как это однажды делала Лана, прикоснулась головой к его ногам.

— Хорошо, — сказал он, вытаскивая у меня изо рта кляп.

Я с благодарностью посмотрела на него и снова, как Лана, коснулась головой его сандалий.

Внезапно он рывком поднял меня и прижал к себе.

Я с ужасом подумала, что он решил меня изнасиловать.

— Ха-ха-ха! — услышала я голос второго охранника. — И это в то время, когда уже давно пора возвращаться в бараки!

Мой охранник раздраженно оттолкнул меня в сторону.

— К тому же, — с громким хохотом добавил второй охранник, — она еще рабыня белого шелка!

Стоящие рядом невольницы весело рассмеялись.

Раздражение моего охранника мгновенно улеглось. Он тоже рассмеялся и, перекинув меня через колено, как маленького ребенка, отвесил мне пониже спины несколько звучных шлепков.

Мне было больно, но еще больше я радовалась возможности снова шагать в общем невольничьем караване и вместе со всеми нести на голове поклажу.

Девушки, даже Юта, громко смеялись.

Я чувствовала себя униженной.

— Она стала хорошенькой, не правда ли? — спросил второй охранник.

— Успела уже научиться всяким штучкам у настоящих рабынь, — шутливо проворчал мой охранник, тяжело переводя дыхание.

Второй охранник окинул меня изучающим взглядом.

— Выпрями спину, — приказал он и добавил: — Из нее и вправду получилась привлекательная девчонка. Я бы не прочь заиметь себе такую!

Я возвращалась в барак с гордо поднятой головой, двигаясь с раскованностью и непередаваемой грацией настоящей рабыни. Я знала, что вызываю желание у мужчин, что они смотрят на меня, на Элеонору Бринтон, не просто как на несущее на голове поклажу домашнее животное!

С медиком, конечно, я больше не пыталась заговорить.

В наше четвертое посещение он сделал мне последнюю инъекцию стабилизирующей сыворотки, а на следующий день, после обследования, подытожил свои наблюдения. Выходя из его кабинета, я слышала, как он сказал охраннику: “Она прекрасный образец восприимчивости человеческого организма!”

Я действительно никогда еще не чувствовала себя такой бодрой и здоровой, как теперь, после инъекции сыворотки, воздух никогда не казался мне таким чистым и свежим, небо — голубым, а плывущие по нему облака — белыми и пушистыми. Возвращаясь по дощатым улочкам Лауриса в наш барак, шагая среди своих сестер по невольничьему каравану под присмотром охранников, с кувшином на голове и связывающим нас кожаным ремнем на шее, вдыхая упоительный, наполненный фантастическими ароматами воздух Гора, я внезапно впервые в жизни почувствовала себя по-настоящему счастливой. Босая, одетая в грубую невольничью рубаху, с ремнем на шее, с клеймом на левой ноге, обычная рабыня, во всем зависящая от прихоти мужчин, я, повторяю, впервые в жизни в полной мере осознала, насколько я сейчас счастлива.

Теперь я чаще думала об окружающих меня мужчинах. Я знала, что они считают меня привлекательной. И странным образом, опять-таки впервые в жизни, я тоже стала находить их привлекательными для себя — глубоко, чувственно, волнующе привлекательными. Я обратила внимание, что каждый из них по-своему неповторим. Один носит голову гордо поднятой, у второго — ясная, открытая улыбка, у третьего — тонкие, изящные пальцы и сильные, крепкие руки, у четвертого — широкие плечи и высокий, хорошо очерченный лоб. Я обнаружила, что хочу смотреть на них, находиться рядом с ними, хочу — будто случайно — прикасаться к их одежде.

Иногда они ловили мои взгляды, и я в ответ на их понимающую усмешку тут же опускала голову, чувствуя, как у меня горят щеки. Мне нравилось, когда они и мне в числе других девушек бросали свои сандалии, чтобы мы чистили их от грязи. Я всегда отмывала их на совесть. Я никогда не возражала против того, чтобы, стоя на плоских камнях в протекающем возле бараков ручье, выстирать их одежду. Мне нравилось держать в руках их грубые туники, словно продолжающие хранить силу их владельцев. Однажды Юта застала меня за тем,. что я разглаживала рукой отданную мне для стирки тунику одного охранника, который чаще других провожал меня взглядом. Она с довольным видом вскочила на ноги и, показывая на меня пальцем, весело рассмеялась.

— Эли-нор хочет хозяина! — закричала она. — Элинор хочет хозяина!

Я плеснула в нее водой, но она проворно соскочила с плоского камня на берег. Стиравшие у берега одежду девушки поддержали ее веселым смехом.

— Эли-нор хочет хозяина! — кричали они, хлопая ладонями по коленям.

Я поднялась во весь рост, чувствуя, как во мне закипает раздражение.

— Да! — воскликнула я. — Я хочу найти себе хозяина! После этого я демонстративно отвернулась и снова принялась за стирку. Девушки постепенно успокоились и вернулись к своим делам. Однако я чувствовала, будто что-то вокруг меня изменилось. Я слышала их веселые голоса и плеск воды, свидетельствующий о том, что их работа идет полным ходом. И я, Элеонора Бринтон, работала вместе с ними. Мои руки точно так же, по локоть в холодной воде, проворно отстирывали грубый материал туники, подчиняя свои движения простому, древнему, извечному, как сама жизнь, ритму. Чем я отличалась от остальных девушек? Я, как и они, носила широкую невольничью рубаху, подпоясанную узким кожаным ремешком. Я, как и они, стоя на плоском камне на берегу ручья, стирала мужскую тунику. Я работала вместе с ними и с ними же принимала пищу. Здесь не было моего пентхауза, не было спортивного “Мазератти”, не было богатств, вокруг не высились небоскребы, не грохотали мощные турбины фабрик и заводов, не ревели пролетающие над головой самолеты, не мчались сотни машин, обволакивая землю клубами удушливых выхлопных газов. Здесь был только смех стоящих рядом девушек, журчание ручья, моя работа, белые облака, нежащиеся в ярких лучах солнца, легкий ветерок, заигрывающий с молодой, по-весеннему свежей травой, да разливающийся где-то в вышине веселый щебет рогатого гимма — крохотной, похожей на маленького совенка пичужки с малиновым оперением.

Я на мгновение прекратила работу и с удовольствием набрала полную грудь чистого, пьянящего воздуха. Мне внезапно стало тесно в невольничьей тунике. Я расправила плечи и широко, с наслаждением потянулась, чувствуя, как тело мое рвется на свободу из сковывающей его грубой материи. Интересно, рука какого мужчины сбросит ее с меня?

— Ну-ка, работай, — лениво проворчал подошедший охранник.

Я снова вернулась к своей работе. Я, Элеонора Бринтон, такая же рабыня, как и те, что меня окружали, продолжала стирать туники своих хозяев, стоя на берегу ручья, убегающего в светлую даль этого удивительного, прекрасного мира.

Я наклонилась над ручьем и опустила в него тунику. Прополоскала ее и снова подняла над водой, наблюдая, как стекают искрящиеся на солнце крохотные капли, возвращаясь в стремительно уносящий их ручей. Мне было так весело! Я запрокинула голову и увидела смеющееся мне в ответ бескрайнее синее небо. Мне было легко и радостно. Подхваченная каким-то неведомым прежде порывом, я отбросила в сторону тунику, вскочила на ноги и, запрокинув руки над головой, весело рассмеялась.

Девушки остолбенели от неожиданности и окинули меня недоумевающими взглядами.

— Да! — закричала я. — Да! Я — женщина!

Я стояла на влажном камне у ласкающего мои ноги поющего ручья, под ясным солнцем и чистым, безбрежным небом.

— Да! Да! — кричала я, открывая свои объятия и этому солнцу, и этому горианскому небу, и всем остальным небесам, распростершимся над другими далекими и близкими мирами. — Да! Я хочу хозяина! Я хочу найти себе хозяина!

— Найдешь, — с прежней долей ленивого безразличия в голосе пообещал охранник. — А пока давай работай.

Не желая испытывать его терпение, я быстро опустилась на колени и опустила в воду другую мужскую тунику.

Девушки смеялись. Я тоже смеялась. Я чувствовала себя счастливой.

Прополаскивая в воде тунику, Юта затянула какую-то песню.

Я была счастлива. Я была одной из них.

Я поймала себя на том, что с нетерпением ожидаю своего выставления на продажу. Меня стало интересовать, каково это — принадлежать мужчине? Временами, когда девушки меня не видели, я прижимала свои руки к горлу, словно на меня уже был надет его ошейник. Я воображала, будто уже ношу эту полоску металла, объявляющую меня принадлежащей ему, моему хозяину. Я даже не возражала теперь против того, чтобы быть проданной в Лаурисе.

Этот город начал казаться мне очаровательным местом, простым и близким к природе, наполненным таким восхитительным, пьянящим воздухом, обласканным глубоким, безбрежным небом и надежно защищенным суровыми северными лесами. Мне полюбились его дощатые, спускающиеся к реке улочки, петляющие среди бесконечных складских помещений, резные ставни на окнах, несмолкаемый скрип проезжающих через город фургонов, витающий в воздухе запах рыбы и дерева и неспешно курсирующие по реке, влекомые впряженными в них тарларионами широкие, неповоротливые баржи. Меня притягивали к себе живущие здесь мужчины — энергичные, сильные люди с открытыми лицами и громким смехом, привыкшие зарабатывать себе на жизнь тяжелым, изнурительным трудом, полагающиеся исключительно на крепость своих рук и не ожидающие подачек от скупой северной природы.

Интересно, смогла бы я, как другие девушки, проводить с ними целые дни в дороге, трясясь на жесткой скамье фургона, или бить вместе с ними острогами рыбу — ночью, при свете факелов? Не выбросит ли такой человек понапрасну заплаченные за меня на невольничьем рынке деньги? Понравится ли ему еда, которую я буду для него готовить? Ничего, усмехнулась я про себя, зато я постараюсь сделать все, чтобы понравиться ему ночью, на шкурах, брошенных на его ложе. Да, тут уж мне придется постараться, иначе хорошей трепки не миновать!

Интересно, а будет он брать меня с собой в дальние поездки или на прогулках, когда мы вдвоем, возьмет ли он меня за руку, несмотря на то что я всего лишь простая рабыня? Как-то, отправляясь в очередной раз с охранниками за провизией, я видела в дверях одного дома хозяина, целующего свою рабыню. Я заметила выражение ее лица. Как я ей позавидовала! Она любила его! Я понадеялась, что у него не появится желание ее продать. Странно это все: до тех пор, пока я не стала рабыней и не поняла, что могу всецело принадлежать мужчине, я в полной мере не осознавала всей прелести грубой мужской красоты, всей власти, которую она надо мной имеет.

Интересно отметить, что именно в это время я впервые в жизни совершенно не жалела о том, что я женщина. Наоборот, мне нравилось быть женщиной, нравилось осознавать, что меня окружают будоражащие воображение, волнующие кровь мужчины. Приятно быть женщиной, когда вокруг тебя такие люди. Сейчас, пусть я всего лишь горианская рабыня, я не променяла бы свой пол ни на какие богатства в мире, даже на заветный трон Ара.

В этот вечер Тарго отозвал меня в сторону.

— Подойди сюда, рабыня, — обратился он ко мне.

Не зная, что меня ожидает, я испуганно подбежала к нему, преклонила колени и низко опустила голову. Я вся дрожала.

— Подними голову, — приказал он. Я послушно повиновалась.

— При формировании следующей демонстрационной шеренги, — сказал он, — ты будешь стоять в ней одиннадцатой.

Я не могла поверить своим ушам.

— Благодарю вас, хозяин, — едва слышно пробормотала я.

В нашем караване теперь было шестнадцать девушек, поскольку четверых Тарго продал по дороге в Лаурис. Сто недавно приобретенных деревенских невольниц не входили в демонстрационную шеренгу: они предназначались для выставления на продажу в Аре.

— Теперь ты будешь занимать одно из почетных мест в шеренге, — объявил Тарго. Я смущенно опустила голову.

— Ты стала почти красивой, — заметил он.

Мне было очень приятно слышать его слова.

Когда я снова подняла взгляд, Тарго уже оставил меня одну.

Я поскорее побежала к Юте и Инге, чтобы сообщить им приятное известие.

Нам уже позволялось носить рубахи и в бараках. Даже деревенские девушки накануне под присмотром охранников сшили себе невольничьи туники. Они были рады получить это свое первое одеяние с тех пор, как оказались в руках Хаакона со Скинджера. Я не знаю, почему нам разрешили носить рубахи в бараках и прилегающей к ним части двора. Возможно, это связано с улучшением погоды и с тем, что на улице стало сухо, но с уверенностью сказать этого я не могу. Я думаю, Тарго был просто доволен нами. Его первые девушки, к которым я теперь причисляла и себя, оказались хорошим вложением денег. Новая девушка, Рена из Лидиса, также обещала принести ему пятьдесят пять золотых, как только он доставит ее в Ар какому-то капитану с Тироса. А сотня деревенских девушек, приобретенных всего лишь по два золотых за каждую, вообще сделает его богачом, если он успеет доставить их в Ар к началу праздника Любви. Все это настраивало Тарго на прекрасное расположение духа. Вот почему, я думаю, он и позволил ходить нам в бараках одетыми.

Я сообщила Юте и Инге, что меня сделали одиннадцатой девушкой. Они обняли меня и осыпали поздравлениями.

Лана была, конечно, первой по ценности девушкой и стояла в демонстрационной шеренге последней, шестнадцатой. Инга, несмотря на ее прежнюю принадлежность к высшей касте, была второй и стояла пятнадцатой. Юта занимала в шеренге четырнадцатое место.

Более высокое место в шеренге являлось не только престижным. Оно определяло стоимость каждой девушки, а заплаченная за нее покупателем высокая цена служила определенным признаком обеспеченности ее нового владельца и, следовательно, подразумевала для невольницы более приятное существование.

— Я бы не возражала, — заметила я, с наигранным высокомерием расхаживая перед Ютой и Ингой в своей грубой невольничьей рубахе, — если бы мой новый хозяин впредь одевал меня только в шелка!

Мы дружно рассмеялись.

— Будем надеяться, что ты не попадешь в руки какому-нибудь владельцу пага-таверны, — усмехнулась Инга. Я посмотрела на нее с возмущением.

— Они нередко покупают самых привлекательных девушек, — продолжала она, — и платят за них больше, чем может себе позволить какой-нибудь хозяин, приобретающий невольницу для личных нужд.

Все внутри меня оборвалось.

— Однако из всех выставляемых на продажу невольниц очень малая часть попадает в таверны.

Я посмотрела на нее с благодарностью.

— Возможно, ты будешь прислуживающей рабыней у какого-нибудь влиятельного хозяина или станешь башенной рабыней в гарнизоне охранников крупного города.

Я демонстративно расправила плечи.

— Вообще-то я предпочла бы стать рабыней для наслаждений, — заметила я, грациозно потягиваясь. Юта захлопала в ладоши от удовольствия.

— Но ведь ты совершенно не обучена, — возразила Инга.

— Ничего, — сказала я, — я всему научусь.

— Насколько мне известно, — сообщила Юта, — нас всех собираются направить в школу для обучения рабынь в Ко-ро-ба.

Я тоже об этом слышала.

— Надеюсь, я сумею научиться всему, что нужно, — сказала я.

— Ты так изменилась с тех пор, как появилась у нас! воскликнула Юта.

— А как ты думаешь, Эли-нор, я, женщина из касты книжников, смогла бы доставить удовольствие мужчине? — спросила Инга.

— Снимай рубаху, и я это сейчас же тебе скажу, — ответила я.

— Все так просто? — усмехнулась она.

— А я? — едва слышно пробормотала Юта.

Мы с Ингой рассмеялись. Никто из нас не сомневался, что Юта будет настоящим сокровищем для любого мужчины.

— Ты просто великолепна, — сказала я ей.

— Да, — с неожиданной теплотой в голосе подтвердила Инга. — Ты великолепна!

— Но что, если мы все попадем к одному хозяину? — тоскливо протянула Юта.

Я угрожающе уперла руки в бока.

— Тогда берегитесь! Я вам всем глаза повыцарапываю! — с наигранной суровостью пообещала я.

Мы дружно рассмеялись и снова обнялись.

В тот же вечер для нас было устроено настоящее представление. В барак зашел бродячий артист с разрисованным, как у клоуна, лицом, в длинном колпаке с кисточкой и пестрых развевающихся одеждах и привел с собой странное животное. За медную тарнскую монету он предложил дать для нас представление. Мы все, даже деревенские девушки, принялись упрашивать Тарго разрешить ему выступить перед нами.

Тарго согласился, и артист тут же принялся готовить для себя площадку, выбрав дальний конец внутреннего двора возле забора, отделенный от нас стеной металлических прутьев. Мы все, включая деревенских девушек, прижались лицом к железным прутьям и с любопытством наблюдали за его приготовлениями.

Низкорослый артист с разрисованным лицом показался мне чем-то знакомым, но я знала, что этого не может быть. Сама мысль об этом выглядела просто абсурдной! Это был маленького роста, худощавый, подвижный человечек с живыми быстрыми глазами и ловкими движениями проворных рук. Он плясал и кувыркался, исполнял глупые песенки и рассказывал смешные истории. Он показывал фокусы с шелковыми лентами и жонглировал принесенными с собой обручами. После этого он подошел к девушкам и стал демонстрировать новый фокус — будто отыскивает у них в волосах спрятанные монеты. В моих волосах он “отыскал” серебряный тарск. Девушки застонали от зависти: это была самая крупная монета, которую ему удалось найти. Я сияла от удовольствия. Лана наградила меня хмурым взглядом. Мы все весело смеялись и хлопали в ладоши.

Все это время приведенное артистом животное спало — или притворялось спящим. Оно неподвижно лежало на траве, свернувшись у ног державшего его на цепи охранника. Окончив сольное представление, артист подошел к животному и взял у охранника цепь.

— Ну-ка, просыпайся, соня! — приказал он суровым голосом. — Поднимайся на ноги!

Животное нас напугало. Мы были рады, что оно приручено и так хорошо слушается хозяина. По его команде оно встало на задние лапы, подняло передние перед грудью и широко раскрыло пасть.

Это было невероятных размеров пучеглазое существо, покрытое густой длинной шерстью. Стоя на задних лапах, оно достигало в высоту девяти-десяти футов, а весу в нем было фунтов восемьсот, не меньше. Морда у него была широкой, приплюснутой, а в разинутой пасти, усеянной двумя рядами длинных острых зубов, без труда могла поместиться голова человека. Особенно меня поразили две пары хищно изогнутых, саблевидных клыков животного, между которыми высовывался длинный, черный, раздвоенный, как у змеи, язык. Передние лапы у него были длиннее задних. Они скорее напоминали руки с шестью гибкими, подвижными пальцами на каждой, оканчивающимися твердыми, очевидно специально подрезанными или притупленными, когтями. Некоторые пальцы оказались попарно сросшимися, что делало лапы отдаленно похожими на раздвоенные на концах гибкие щупальца. Когти были у животного и на задних лапах, что оно и продемонстрировало по команде своего хозяина. Я до сих пор не знаю, причислять ли это невероятно сообразительное существо к животным с обычными для них двумя парами лап — задними и передними, или же это близкое к человеческому типу существо, обладающее руками и ногами.

Самыми жуткими были у него глаза — громадные, навыкате, с черными зрачками. На мгновение они остановились на мне, и я увидела в них взгляд не зверя, но существа, обладающего определенным разумом. Это продолжалось не дольше секунды, после чего блеск разума в глазах удивительного существа пропал, и они снова стали напоминать глаза обычного животного, приведенного с собой бродячим артистом.

Я постаралась отогнать от себя нелепую мысль и вместе с остальными девушками бурно аплодировала артисту, ударяя на горианский манер ладонью правой руки о левое плечо.

Животное тем временем ходило по доске на задних лапах, потешно прижимая к груди передние, перекатывалось на спине с одного боку на другой и по команде хозяина завывало тоненьким, жалобным голоском.

Время от времени артист доставал из кармана и бросал животному небольшие кусочки мяса, которое оно ловило пастью на лету. Иногда артист только дразнил животное, притворяясь, будто бросает ему лакомый кусочек, а сам снова прятал его в карман. В такие моменты животное напоминало обманутого ребенка, печально отворачивающегося в сторону и всем своим видом демонстрирующего горькую обиду. Предоставив зрителям вволю потешиться реакцией разочарованного животного, артист неизменно бросал ему вожделенный кусочек мяса.

Охранники забавлялись представлением не меньше девушек. Даже Тарго, я видела, смеялся, хлопая от удовольствия ладонями по коленям.

Иногда артист предлагал кусочки мяса девушкам, позволяя им бросить их животному. Лапа выпросила для себе сразу несколько кусочков мяса и посмотрела на меня с победной улыбкой. Я же бросила животному только один кусок мяса, и сделала это быстро, не желая его дразнить. Это существо пугало меня. Широко раскрытой пастью оно ловко поймало брошенный мною кусок, и в глазах его появился огонек удовлетворения. Девушки весело рассмеялись. Животное посмотрело на меня еще раз. Я едва не вскрикнула и испуганно прижала руки к губам. Взгляд его показался мне совершенно осмысленным. Однако в ту же секунду глаза животного снова стали пустыми и бездумными. Родившаяся было у меня мысль и на этот раз показалась мне совершенно абсурдной, и вскоре я уже смеялась и вместе с другими рабынями аплодировала трюкам артиста.

В заключение своего представления артист снял с головы колпак и отвесил нам, невольницам, глубокий поклон, словно все мы были свободными женщинами. Нам это было так приятно! Мы радостно прыгали, кричали, аплодировали и протягивали сквозь железные прутья руки, а артист — хотя мы были всего лишь рабынями! — с неподражаемой галантностью нам их целовал. Мы были вне себя от радости.

На этом, к нашему сожалению, его представление окончилось.

Он еще раз поклонился и отошел в сторону.

Животное поднялось на задние лапы и обвело нас внимательным взглядом.

И вдруг с ужасающим ревом, от которого у нас волосы встали дыбом, оно бросилось к облепленным нами металлическим прутьям решетки и прижалось к ним всем своим огромным телом и злобно оскаленной пастью. Глаза его налились кровью, с клыков стекала желтая пена. Мы в ужасе закричали и бросились прочь от решетки. Образовалась давка. Девушек было слишком много. Они толкали друг друга, сбивали с ног. Упавшие пытались подняться, но на них никто не обращал внимания. Все старались отодвинуться как можно дальше.

Ударяясь о прутья металлическим ошейником, оглашая воздух диким ревом, животное все тянуло и тянуло к нам сквозь прутья свои чудовищные косматые лапы с увенчанными длинными когтями хищно изогнутыми пальцами. Всех охватила паника. Меня сбили с ног, и я никак не могла выбраться из-под прижимающих меня к земле судорожно копошащихся тел. Я закричала.

И тут внезапно мы увидели, что Тарго и охранники смеются. Все было подстроено! Их предупредили. Это была всего лишь заключительная часть представления, но она понравилась нам гораздо меньше всего остального. Какими комичными, должно быть, казались со стороны наша паника и охвативший нас ужас. С каким удовольствием наблюдали охранники, Тарго и маленький артист за мечущимися в камере, сбивающими друг друга с ног девушками, представляющими собой сейчас самое обыкновенное, охваченное паникой стадо животных. Представляю, как потешно им было наблюдать за нами, тем более что виновник переполоха, громадное косматое чудовище, давно уже сидело у ног артиста, мирно облизывая лапу и обводя внутренний двор пустым, бессмысленным взглядом.

Тарго и охранники продолжали заливаться веселым смехом. Девушки начали медленно подниматься с земли. Каждая чувствовала себя смущенной и униженной. Сейчас, зная, что это был всего лишь розыгрыш, каждая из нас испытывала неловкость за свое кажущееся теперь таким глупым, таким неуместным поспешное бегство. Однако все мы были еще очень напуганы. Мало кто решился подойти к металлическим решеткам; большинство жалось к крохотной двери, ведущей во внутренний коридор барака. Я возмущенно расправила на себе вывалянную в пыли рубаху и с негодованием посмотрела на смеющихся мужчин. Какими, очевидно, остроумными казались сейчас себе эти животные! Настоящие скоты! Но что удивительно: напади на них сейчас это животное, они все, как один, накинулись бы на него с мечами, копьями и в считанные секунды уложили бы его на месте, в то время как мы, девушки, с истеричными воплями, как испуганные дети, бросились наутек.

Я внимательно посмотрела на смеющихся мужчин. Я испытывала к ним сейчас настоящую ненависть. Они, конечно, полагают, что шутка удалась, мнят себя остроумными, сильными, смелыми, не то что мы — женщины! И вдруг я залилась краской стыда. Я почувствовала это каждой клеточкой своего тела. Мы разбежались, как испуганные дети! Мы бросились наутек, как это свойственно женщинам! Мы — женщины! Я все еще испытывала страх перед животным, хотя меня отделяла от него целая стена толстых металлических прутьев. А чего они ожидали? Не знаю, что они хотели доказать, но я никогда не забуду преподнесенный ими урок! Я хорошо его усвоила. Мы — разные!

Я помню, как один из охранников дал мне свое копье — такое тяжелое, что я смогла бросить его всего лишь на несколько шагов. Тогда он забрал копье и метнул его в дерево, находившееся от нас на расстоянии не меньше ста футов. Он приказал принести копье, и мне с трудом удалось вытащить его глубоко ушедший в древесину металлический наконечник. А его щит я вообще едва смогла оторвать от земли. Прежде я мало задумывалась о том, какое значение в нашей жизни играет мужская сила. В земных условиях она казалась мне чем-то необязательным, второстепенным. Но здесь, на Горе, я впервые осознала, насколько важную — жизненно важную! — роль играет обычная физическая сила в борьбе за повседневное существование человека. А мы, женщины, уступаем мужчинам в силе, значительно уступаем. И потому здесь, в этом мире, они оставляют за собой право владеть нами — владеть по праву сильнейшего.

В тот вечер я с особой тщательностью вычистила ремни и сандалии, брошенные мне одним из охранников. Сам он в это время разговаривал с остальными мужчинами. Когда я закончила, он взял сандалии и, без слов благодарности, жестом указал, чтобы я следовала за ним в барак. В воротах я обернулась.

— Я тоже человек, — сказала я ему. Он улыбнулся.

— Нет, ты — кейджера, — ответил он и хозяйским шлепком препроводил меня в камеру и закрыл за мной дверь.

Я прижалась лицом к железным прутьям, пытаясь дотянуться до него рукой. Он вернулся к ограде и взял мои руки в свои ладони.

— Когда ты сделаешь меня своей? — спросила я.

— Ты — девушка белого шелка, — ответил он, повернулся и ушел.

Я застонала, крепче прижалась к железным прутьям и осталась стоять в полном одиночестве.

Меня переполняли странные чувства. Над головой, в небе, тусклым светом сияли три полные горианские луны.

Я в отчаянии затрясла железные двери, но они были прочно заперты на засов. Я видела, как ладная фигура охранника удаляется в темноте, исчезая за выстроенными в ряд фургонами. Стоя у изгороди внутреннего двора совершенно одна, я уронила голову и горько расплакалась.

…Но это было потом, вечером, а сейчас девушки смущенно, но искренне смеялись над собой. Как подшутил над ними артист и как блестяще исполнило свою роль послушное животное! Отличное завершение для циркового представления!

Я не могла смеяться, но мне удалось изобразить на лице улыбку.

Девушки же дружно махали руками изобретательному артисту, и он, принимая их знаки благодарности, в последний раз раскланялся и ушел, ведя за собой странное животное.

Ко всем вернулось хорошее настроение. Некоторые рабыни принялись петь. Мы с Ингой ни с того ни с сего начали гоняться друг за дружкой и, догнав, толкались или отвешивали одна другой хороший, дружеский пинок. У нас имелся сшитый из лоскутьев набитый тряпками мяч. Мы затеяли игру. К нам присоединились даже девушки из северных селений. Мы разбились на команды и бросали мяч, пытаясь попасть в кого-нибудь из команды противника. Некоторые из девушек, собравшись в круг, рассказывали смешные истории. Другие играли в “камешки”, когда каждый должен угадать, сколько камней зажато в руке ведущего, или в “кошкины когти” — игру, в которой один держит руки ладонями вверх, а его противник сверху кладет свои ладони. Игра заключается в том, чтобы партнер, державший ладони снизу, быстрым движением успел ударить сверху по ладоням убирающего руки противника. В этой игре мне никогда не удавалось перехитрить партнера. Девушки всегда смеялись над моей неуклюжестью. К слову сказать, северные девушки показали себя в этой игре настоящими мастерами. Им удалось победить нас всех.

— Эта игра требует длительной практики, — заметила Юта.

— А чем им еще заниматься в своих деревнях? — фыркнула Лана, неизменно отказывавшаяся попробовать свои силы в “кошкиных когтях”.

С “камешками” дело у меня обстояло получше. Каждому из играющих выдавалось от двух до пяти “камешков” — самых обычных кусочков гальки или разноцветных бусинок, хотя в больших городах для этой цели продаются специально вырезанные из кости или даже тщательно подобранные по цвету отшлифованные полудрагоценные камни. Мы же обходились обычными найденными во дворе мелкими камешками. Принцип игры простой: следовало отгадать, сколько камней спрятал в руке партнер. При этом за каждый правильный ответ отгадавшему присуждалось одно очко. Выигрывал тот, кто первым набирал заранее оговоренное число очков — обычно пятьдесят. Интереснее всего протекает игра с малым количеством “камешков” — тремя или даже двумя. Тогда партнерам труднее перехитрить друг друга. Здесь в полной мере проявляется вся тонкость психологии играющих. Обычно мне удавалось выиграть у большинства девушек, но в тот день я превзошла саму себя: я победила всех, с кем играла, включая Ингу, из касты книжников, а Лана отказалась померяться со мной силами. Тольку Юту я так и не смогла победить, и это меня раздосадовало. Проиграть Юте! Глупой Юте из касты кожаных дел мастеров, которая даже на своем родном языке не способна говорить правильно!

Я была очень расстроена поражением, но день складывался удачно: меня назначили одиннадцатой девушкой в демонстрационной шеренге, я посмотрела представление бродячего артиста, и вообще я была довольна собой, а потому настроение у меня осталось хорошим.

Вскоре я увидела приближающуюся к баракам нагруженную кувшинами с вином повозку, которую охранники встретили радостными, одобрительными возгласами. Сегодняшний вечер был прощальным. Завтра мы оставим невольничий квартал Лауриса, снова переправимся через реку и двинемся на юго-восток, в Ко-ро-ба, а оттуда — еще дальше, в Ар.

У Тарго теперь было шестнадцать фургонов, которые стояли вблизи бараков группами по две-три повозки; охранники ночевали возле них. Помимо девятерых охранников, сопровождавших Тарго с того времени, как я стала одной из его невольниц, он нанял себе в Лаурисе еще восемнадцать человек. Все они были из числа людей в городе известных, с хорошими рекомендациями и не являлись профессиональными наемниками. Тарго, конечно, по натуре был большой игрок, но знал, когда стоит рисковать, не любил полагаться на случай и был человеком отнюдь не глупым.

Едва подъехавшая повозка остановилась, как ко мне с сияющим лицом подбежала Юта и крепко обняла меня за плечи.

— Сегодня вечером, — с заговорщицким видом сообщила она, — мы с тобой и Ланой не будем ужинать вместе с остальными.

— Почему? — разочарованно спросила я.

Прежде, на Земле, я ела очень мало, и только самые изысканные блюда, зато здесь, на Горе, аппетит у меня был просто фантастическим. Меня нисколько не прельщала перспектива остаться без ужина. В чем мы провинились?

Юта потихоньку показала через железные прутья ограды на группу из трех фургонов, находившуюся в сотне ярдов от бараков, ближе к лесу. В тех фургонах размещались пятеро охранников.

— Они попросили Тарго позволить нам прислуживать им сегодня вечером, — сказала она.

Я вспыхнула от удовольствия. Мне нравилось бывать за пределами камеры, нравилось находиться рядом с мужчинами. Никогда еще мне не приходилось прислуживать такой небольшой группе людей. К тому же я знала этих охранников: они были с Тарго, когда я наткнулась на их караван. Эти люди внушали мне симпатию.

В тот вечер, когда стемнело, мы с Ютой и Ланой не сели ужинать вместе с остальными. Мне, однако, выдали порцию Рены и, как обычно, велели накормить ее, связанную и прикованную к стене. Я взяла пищу, кувшин с водой и пошла к ней.

День складывался удачно. Настроение у меня было приподнятое, и к тому же нас ожидало прекрасное окончание вечера. В тот раз, кормя бывшую госпожу из Лидиса, я позволила ей есть не торопясь и дала напиться воды больше, чем обычно.

Закончив ужинать, она спросила:

— Можно мне говорить?

Дни, которые она провела связанной, в плотном, скрывающем ее лицо капюшоне и с кляпом во рту, очевидно, научили ее правильно понимать свое нынешнее положение.

— Говори, — ответила я.

— Спасибо тебе, — поблагодарила она.

Я быстро ее поцеловала, снова надела на нее капюшон и заткнула рот кляпом.

Выйдя из барака, я повесила на место — на крюк у входной двери — кувшин с водой, а кусок хлеба, оставшийся у меня после кормления моей подопечной, отдала дежурившей в тот вечер на кухне девушке. Кухня у нас располагалась в небольшом сарае, пристроенном к баракам с внешней стороны ограждения, но дежурившая при ней девушка забрала у меня остатки хлеба во внутреннем дворе. После этого наблюдающие за кухонными работницами охранники велели ей войти в сарай и тщательно заперли за ней двери.

Тарго не направлял на работы по кухне девушек, которые были с ним давно, и мы этим очень гордились. Такая работа, считали мы, больше подходит для северных деревенских девчонок.

У выхода из внутреннего двора мы с Ютой и Ланой опустились на колени и стали ждать.

Я хотела есть, а время ужина уже подходило к концу.

— Мы вообще сегодня есть будем? — спросила я у Юты.

— После хозяев, — ответила та, имея в виду охранников. — Они накормят нас, если мы им понравимся.

— Если понравимся? — удивилась я.

— Меня всегда кормят, — похвасталась Лана.

— Не бойся, — со смехом поспешила успокоить меня Юта. — Ведь ты — девушка белого шелка! Я смущенно опустила голову.

— Ты им понравишься, — заверила меня Юта. — Мы все понравимся. Почему, как ты думаешь, они нас позвали, не дав поест ь?

— Не знаю, — ответила я. — Но мне кажется, лучше нам было поужинать вместе с девушками.

— Ну да, — саркастически усмехнулась Лана. — И заодно получить вместе с ними свою порцию тумаков!

— Нет, — сконфуженно пробормотала я.

— Голодная девушка за столом прислуживает лучше, — поделилась опытом Юта. — Не беспокойся! Если ты постараешься им понравиться, они дадут тебе поесть.

— Вот как? — процедила я сквозь зубы.

Я была вне себя от негодования. Мне, Элеоноре Бринтон с Парк-авеню, какие-то горианские мужланы, как собаке, бросят кусок мяса со своего стола, да еще при условии, если я им понравлюсь!

— Эй, девки! — прогудел за оградой мужской голос. Мы вскочили на ноги. Я невольно просияла от удовольствия. За нами пришли охранники!

— Выходите! — скомандовал один из них.

Двери открылись, и мы выскочили за железную ограду. Все мое недовольство как рукой сняло. Сегодня вечером наши хозяева сами будут нас угощать!

В ожидании, пока двери закроют, мы опустились на колени на траву. Как приятно было оказаться вне забора, огораживающего нашу невольничью клетку!

За нами пришло трое охранников. Я хорошо знала и их самих, и тех двоих, кто жили вместе с ними одним лагерем. Они нравились мне больше остальных. Я была взволнована. Иногда, прежде чем уснуть, я фантазировала и мысленно видела себя в их объятиях. Я с физической остротой ощущала всю прелесть своей беспомощности и беззащитности, находясь в их крепких, сильных руках. Однако будучи всего-навсего девушкой белого шелка, я могла лишь интуитивно догадываться о том фантастическом наслаждении, которое способен доставить своей рабыне покоривший ее хозяин. Очевидно, эти не подкрепленные опытом представления, эта генетическая память была заложена во мне, будущей женщине, самой природой и существовала в моем подсознании.

Мужчины пребывали в хорошем расположении духа.

Один из них указал на костер, разложенный на земле между фургонами. Он находился примерно в ста ярдах от нашего барака.

Мужчины расстегнули свои пояса, сняли с них вложенные в ножны мечи и взяли ремни в правую руку.

— Ой, нет! — со смехом простонала Юта. — Пожалуйста, не надо!

— Бегите! — скомандовали охранники.

Юта с Ланой вскочили на ноги и помчались к пылающему в ночи костру. Я оказалась менее сообразительной. Звучный, довольно ощутимый шлепок ремня поднял меня с земли. Я вскрикнула от неожиданности и тут же, вскочив на ноги, бросилась вслед за девушками. Они, конечно, бежали быстрее меня. Захлебываясь от смеха, подгоняемые криками и шлепками охранников, мы с Ютой и Ланой со всех ног мчались к сияющему между фургонов костру.

Юта прибежала первой и, смеясь, упала к ногам двух дожидавшихся у огня охранников. Волосы ее коснулись кожаных сандалий ближайшего к ней.

— Я прошу позволить мне прислуживать вам, хозяева! — пролепетала она, тяжело дыша.

Через секунду до костра добежала Лана и упала к ногам второго охранника.

— Я прошу позволить мне прислуживать вам, хозяева! — закричала она.

Я прибежала к костру последней и, как Юта с Ланой, преклонила перед охранниками колени, коснувшись лицом густой, высокой травы.

— Я… Я прошу позволить мне прислуживать вам, хозяева! — задыхаясь от бега, пробормотала я.

— Ну так прислуживайте! — с наигранным нетерпением воскликнул один из дожидавшихся у огня парней — тот, к ногам которого упала Юта.

На нас снова посыпались увесистые шлепки, и мы, крича, шутливо протестуя, снова вскочили на ноги и принялись за дело.

Игра была в самом разгаре. Мы с Ланой и Ютой стояли на коленях лицом к играющим. Руки у нас были связаны за спиной.

Заключившие пари мужчины бросали нам кусочки мяса. За каждый пойманный на лету кусок присуждалось два очка. Мясо, упавшее на траву, не считалось потерянным, и схватившая его девушка получала одно очко. Юта уронила брошенный ей кусок, и в борьбу вступили мы с Ланой. Мы одновременно схватили зубами упавшее на траву мясо, и каждая потащила его в свою сторону. Часть его осталась у меня в зубах.

— Я выиграла! — закричала я.

— Нет, я! — крикнула Лана, держа в зубах половину разорванного куска.

— Каждой — по очку, — рассудили охранники. Мы раззадорились и горели желанием продолжать игру.

— Хватит, мы устали, — отмахнулись охранники.

Побежденные расплатились с выигравшими пари.

Элеонора Бринтон обеспечила выигрыш своему охраннику. Он был ею доволен. Она просияла от удовольствия, когда он, щелкнув пальцами, приказал ей подойти. Она подбежала к нему и опустилась на траву, чтобы ему удобнее было развязать ей руки.

— Принеси паги, — распорядился охранник.

— Да, хозяин, — ответила я и бросилась к фургону, где стояли бутыли с крепким напитком, периодически наполняемые нами из большого кувшина.

Лана с Ютой по приказу своих хозяев последовали за мной.

Вскоре я уже возвращалась с тяжелой бутылью, неся ее, как все горианские девушки, на плече и поддерживая рукой за оплетающие ее днище кожаные ремни.

Все вокруг казалось мне каким-то праздничным. Трава мягко ласкала ступни босых ног. Мне нравился в ней каждый ее стебелек. Тело у меня горело, и я всеми его клеточками чувствовала обнимающую его грубую невольничью тунику.

Вокруг пылающего в ночи костра темнота вставала плотной стеной, сквозь которую с трудом угадывались неподалеку неровные очертания плотной стеной стоящего леса. Было так темно, что казалось, будто небо опустилось на спящую землю и вот-вот засыплет ее мириадами крупных, ярко сияющих звезд.

Откуда-то из леса донесся протяжный вой вышедшего на ночную охоту голодного слина. Я невольно вздрогнула и прибавила шаг.

Но у костра мужчины громко и беззаботно смеялись, и на душе у меня стало спокойнее.

Повсюду вокруг невольничьих бараков виднелись разбросанные на лугу яркие огни костров. Наш был самым ближним к лесу. Присмотревшись, можно было различить маячившие вокруг костров тени охранников. Сегодня была ночь вина, ночь прощания. Завтра Тарго со своими людьми и невольничьим караваном снова тронется в путь. Из Лауриса мы переправимся через реку и возьмем курс на Ко-ро-ба, известный своими Башнями Утренней Зари, а оттуда — в Ар, в славный Ар, поражающий, как утверждают, воображение своей роскошью и изобилием.

Путешествие обещает быть не только долгим и трудным, но и опасным.

— Паги! — нетерпеливым голосом потребовал мой охранник.

Я со всех ног поспешила к нему.

— Позвольте Лане подарить вам танец, — жалобным голосом попросила Лана.

Охранник протянул мне кусок мяса, и я приняла его зубами, стоя перед ним на коленях. Наполняя его кубок пагой из бутыли, я чувствовала, как сок от прожаренного на костре, теплого мяса стекает у меня по подбородку, капает на землю.

Охранник жестом показал, что его кубок наполнен, и я поставила бутыль на траву.

Мясо было удивительно вкусным — нежным, сочным. Я даже прикрыла глаза от удовольствия, чувствуя, как оно тает во рту.

Я была довольна сегодняшним вечером.

Завтра начинается наше путешествие в Ко-ро-ба, а оттуда мы пойдем в легендарный, славный город Ар. Я улыбнулась и открыла глаза.

Ночь была поразительно красивой. Словно черный бархат неба укутал землю.

— Я хочу танцевать, — напомнила о себе Лана; она лежала на траве, прислонившись головой к бедру охранника. — Танцевать хочу! — настойчиво тянула она.

Мы понравились охранникам, и поэтому они выдали нам бутылку ка-ла-на, из которой мы, девушки, теперь по очереди пили, передавая ее друг другу, наслаждаясь вкусом этого удивительно тонкого, нежного вина. На Земле мне никогда не приходилось пробовать столь изысканного вина, хотя здесь, на Горе, бутылка стоила всего лишь одну медную тарнскую монету — цена вполне доступная даже для того, чтобы угостить им рабыню. Я до сих пор помню каждый из четырех глоточков, которые мне позволено было сделать из бутылки. Вкус вина не могли перебить ни хлеб, ни мясо, которыми меня угостили. Говорят, вино ка-ла-на оказывает на женщину удивительное воздействие. Я думаю, это правда.

Я взяла руку охранника, рядом с которым я сидела, и положила ее себе на талию, где кожаный поясок стягивал мою тунику.

Мне хотелось, чтобы этот молодой парень обнял меня.

Внезапно он с силой потянул за поясок и подтащил меня к себе. Я едва не задохнулась. Мы посмотрели друг другу в глаза.

— Что хозяин собирается со мной сделать? — прошептала я.

Он рассмеялся.

— Ах ты, маленький белошелковый слин, — сказал он, убирая руку от моего пояска. Я потянулась было к нему, но он вложил мне в руку большой кусок желтого са-тарнского хлеба. — На, ешь, — сказал он и усмехнулся.

Я тоже рассмеялась и, держа хлеб обеими руками, принялась есть.

— Слин, — снова усмехнулся молодой парень.

— Да, хозяин, — ответила я.

— Тарго за тебя мне хребет переломает, — пробормотал он.

— Да, хозяин, — улыбнулась я.

— Было бы за что, — фыркнула Лана. — Она ведь еще только девушка белого шелка. А вот Лана — красного шелка! Позвольте Лане доставить вам удовольствие!

— Лана способна доставить удовольствие разве что только лесному урту, — с презрением заметила я.

Охранники вместе с Ютой весело рассмеялись. Лана закричала и бросилась на меня с кулаками, но мужчины встали на мою защиту. Парень, на бедре которого она лежала, схватил ее за ногу и подтащил к себе. Второй охранник развязал ее кожаный поясок и стащил с нее невольничью рубаху. Лана мгновенно притихла. В глазах у нее появился испуг. Может, она перешла пределы допустимого и теперь ее накажут?

— Если в тебе столько энергии, — сказал охранник, снявший с нее рубаху, — лучше уж танцуй!

Лана подняла на него глаза. Лицо ее засветилось удовольствием.

— Да, сейчас я вам станцую! — воскликнула она и бросила на меня полный ненависти взгляд. — Мы еще посмотрим, кто из нас способен доставить удовольствие мужчинам!

Один из охранников направился к ближайшему фургону, и, когда он возвращался, я услышала позвякивание колокольчиков.

Лана стояла у костра с гордо поднятой головой, нетерпеливо дожидаясь, пока мы привяжем к ее щиколоткам и запястьям тонкие шнурки с нанизанными на них крохотными колокольчиками.

Другой охранник тем временем принес еще одну бутылку каланского вина. Он дал отпить пару глотков Лане, а затем передал бутылку нам с Ютой.

На донышке еще оставалось немного вина, и я протянула бутылку Лане. Та высоко запрокинула голову, опорожнила бутыль и с мелодичным перезвоном надетых на нее колокольчиков отбросила ее в сторону.

После этого она широким жестом расправила волосы и сделала первые, довольно грациозные движения танца.

Мужчины затянули песню, прихлопывая в такт мелодии в ладоши. Один из них начал отбивать ритм, барабаня в большой, обтянутый кожей щит.

Краем глаза, мне показалось, я заметила какое-то движение в темноте рядом с нашими фургонами.

На секунду Лана остановилась, держа руки высоко поднятыми над головой.

— Ну? — требовательным голосом поинтересовалась она. — Которая из нас действительно красива? Кто доставляет удовольствие мужчинам?

— Лана! — помимо своей воли воскликнула я. — Лана действительно красива!

Я не могла сдержаться. Я была поражена, ошеломлена! Я никогда даже не представляла себе, что представительница моего пола может быть столь прекрасна. Лана была невероятно, неправдоподобно красива!

А затем началось что-то непередаваемое.

У меня перехватило дыхание.

В неверном, колеблющемся свете костра, под ритм выбиваемых о щит ударов, сопровождаемая выводимой мужскими голосами мелодией и перезвоном надетых на ней колокольчиков, Лана закружилась в каком-то диком, захватывающем танце.

Окружающий мир перестал для меня существовать.

Лишь через несколько минут я смогла осознать, что руки охранника, рядом с которым я сидела, развязывают стягивающий мою рубаху поясок.

Мне снова почудилось, будто я уловила в темноте какое-то мимолетное движение.

— Хозяин? — удивленно пробормотала я.

Молодой охранник не смотрел на Лану. Он лежал на спине, не сводя с меня внимательного, изучающего взгляда.

Возле нас продолжалась дикая феерия танца. Тонкий голосок Юты вплетался в низкие, хриплые голоса мужчин. Глухие, тяжелые удары в щит перемежались мелодичной россыпью крохотных колокольчиков.

— Поцелуй меня, — сказал охранник.

— Но ведь я девушка белого шелка, — едва слышно прошептала я.

— Поцелуй, — настойчиво повторил охранник.

Я, горианская рабыня, наклонилась над ним, моим хозяином. Мои волосы рассыпались и упали ему на лицо. Губы, повинуясь его приказу, послушно потянулись к его губам. Я вся дрожала.

Мои губы остановились в каком-нибудь дюйме от его лица.

“Нет! — что-то кричало во мне. — Нет! Я — Элеонора Бринтон! Я не рабыня! Не рабыня!”

Я попыталась отклониться, но его руки надежно удерживали меня на месте.

Я отчаянно боролась, стараясь выскользнуть из его объятий. Я чувствовала себя пленницей, попавшей в западню.

Его, казалось, озадачил и мой страх, и мое сопротивление.

Ощущение собственной беспомощности пробудило во мне глухую ярость. Я почувствовала ненависть к этому удерживающему меня человеку. Я ненавидела сейчас всех мужчин с их бычьей, слоновьей силой. Почему они эксплуатируют нас, распоряжаются нами, принуждают нас им прислуживать и удовлетворять все их прихоти? Они проявляют по отношению к нам жестокость! Они отказываются видеть в нас людей!

К переполнившей меня злости примешивался, я чувствовала, и интуитивный страх девушки белого шелка перед минутой превращения ее в женщину. Но гораздо сильнее меня терзало возмущение и разочарование бывшей богатой дочери Земли, высокомерной, избалованной роскошью Элеоноры Бринтон, у которой в этом диком, варварском мире так бесцеремонно отняли привычное для нее общественное положение и всеобщее подобострастное отношение окружающих. Все во мне кипело от негодования. “Я не рабыня! — кричала я про себя. — Я — Элеонора Бринтон! Я не должна подчиняться каким-то там мужчинам! Я свободная женщина! Свободная!”

Девушка, носившая когда-то бриллиантовые украшения, бывшая обладательница без малого миллиона долларов, спортивного “Мазератти” и пентхауза на крыше небоскреба, продолжала отчаянно сопротивляться. Красивая, образованная, обладающая изысканным вкусом дочь Земли изо всех сил старалась вырваться из рук какого-то дикаря из далекого, чуждого ей мира.

— Не прикасайся ко мне! — процедила я сквозь зубы. Он без малейших усилий перевернул меня на спину и прижал к земле.

— Я тебя ненавижу! — разрыдалась я. — Ненавижу!

В глазах у него вспыхнула едва сдерживаемая злость. Он держал меня очень крепко. И тут, к своему ужасу, я заметила в его глазах другой взгляд, смысл которого безошибочно поняла даже я, рабыня белого шелка. Он не собирался просто воспользоваться мной и потом отбросить за ненадобностью. У него были другие намерения — покорить меня своей нежной лаской, мудрой заботливостью и терпением, дождаться, пока я, гордая и свободная в душе, не брошусь к нему на шею как признавшая свое поражение рабыня.

Я устала сопротивляться. Слезы застилали мне глаза. Словно во сне до меня доносился перезвон колокольчиков Ланы, глухие ритмичные удары в щит и красивая мелодия, выводимая низкими голосами мужчин и взлетавшим над ними тонким, нежным голоском Юты.

Рука охранника потянулась к моему лицу.

Едва сдерживая подступающие к горлу рыдания, я отвернулась.

Внезапно вокруг послышались звуки борьбы, падающих на землю тел и ударов. Воздух наполнился стонами. Лана начала кричать, но ее крик тут же оборвался. Мужчины попытались вскочить на ноги, но были быстро избиты и связаны. Моему охраннику, рванувшемуся было к месту свалки, обрушилось сзади на голову что-то тяжелое, и он со стоном медленно осел на траву. Я попыталась подняться, но на меня навалились тела двух напавших из темноты женщин и придавили своей тяжестью к земле. Еще одна девушка набросила мне на шею веревочную петлю и затянула ее с такой силой, что я едва не задохнулась. Я открыла рот, чтобы закричать, и мне тут же заткнули его тугим матерчатым кляпом. Веревочная петля на шее несколько ослабла. Меня перевернули лицом к земле и туго связали за спиной руки. После этого веревка у меня на шее снова натянулась, и я была вынуждена подняться на ноги.

— Прибавьте огня! — приказала предводительница нападавших — высокая светловолосая девушка. Она казалась чем-то крайне удивленной. Одета она была в звериные шкуры. Ее руки и шея были увешаны примитивными золотыми украшениями. Стояла она, опираясь на короткое, облегченное копье.

По ее приказу другая девушка подбросила в костер охапку хвороста.

Я огляделась.

Стоя на коленях, девушки связывали последних двух охранников.

Лана и Юта тоже были связаны, изо рта у них торчали лоскутья матерчатых кляпов.

— Сделаем их своими рабами? — спросила одна из девушек.

— Нет, — покачала головой светловолосая предводительница.

Задавшая вопрос девушка указала рукой на Лану и Юту.

— А с этими что делать? — спросила она.

— Ты же видишь, — ответила предводительница. — Они самые обычные кейджеры. Оставим их здесь.

Сердце у меня запрыгало от радостной надежды. Значит, это лесные разбойницы, которых называют женщинами-пантерами! Те самые, что живут на свободе, в диких северных лесах, нападают на мужчин и иногда делают их своими рабами!

Они, конечно, видели, как я сопротивлялась. Они поймут, что я не прирожденная кейджера! Они возьмут меня с собой! Теперь я стану свободной! Возможно, они каким-то образом даже помогут мне вернуться на Землю. Но в любом случае они непременно меня освободят! Они должны меня освободить!

Однако пока что, стоя со связанными за спиной руками, с кляпом во рту и веревочной петлей, наброшенной мне на шею, я мало походила на свободную женщину.

— Подтащите мужчин ближе к костру, — распорядилась предводительница.

— Да, Вьерна, — ответила одна из девушек.

Девушки начали стаскивать охранников к костру. Рты у мужчин также были заткнуты кляпами. Только один из них находился в сознании. Над ним, наклонившись, встала одна разбойница, держа у его горла охотничий нож.

Некоторые девушки, подойдя поближе и присев, заглядывали в лица мужчин и обменивались насмешливыми замечаниями.

Я была восхищена той быстротой и бесшумностью, с которой они появились из темноты и взяли в плен охранников, управившись с ними так просто, словно это были женщины, а не мужчины.

Однако я тоже была связана.

Высокая светловолосая предводительница, Вьерна, в плотно облегающих ее стройное тело шкурах лесных пантер и с золотыми украшениями на руках и на шее, горделиво подошла к лежащей на земле Лане и копьем повернула ее лицом к себе.

— Ты хорошо танцуешь, — заметила она. По телу Ланы пробежала крупная дрожь. Вьерна посмотрела на нее с презрением и пнула ногой в бок.

— Кейджера! — процедила она сквозь зубы. После этого она подошла к Юте и точно так же пнула ее ногой, приговаривая:

— Рабыня! Кейджера!

Лана разрыдалась. Юта не издала ни звука, только на глазах у нее, я видела, заблестели слезы.

— Рассадите мужчин вокруг костра и привяжите их спиной друг к другу! — распорядилась Вьерна.

Разбойницы — их было человек пятнадцать — быстро выполнили приказ, принеся из фургонов кожаные ремни. Я поняла ее замысел: когда рассветет, издали будет казаться, что охранники по-прежнему пируют у костра.

Вьерна подошла ко мне.

Предводительница женщин-пантер внушала мне страх. Она была высокой и сильной. В ее варварской красоте ощущалась какая-то кошачья грация и высокомерие. Она казалась величественной и хищной в своих плотно облегающих шкурах и простых золотых украшениях.

Наконечником копья она уперлась мне в горло.

— Что будем делать с рабынями? — спросила одна из девушек.

Вьерна оглядела всех своих пленниц по очереди.

— Снимите с нее рубаху, — указала она на Юту, — и привяжите этих двух рабынь у ног их хозяев.

С Юты сорвали невольничью тунику, и веревками, наброшенными девушкам на шею, привязали их к ногам охранников.

Копье Вьерны продолжало упираться мне в горло.

Она долго смотрела мне в глаза.

— Кейджера, — наконец процедила она сквозь зубы.

Я отчаянно замотала головой: нет! Нет!

Некоторые из разбойниц принялись грабить фургоны, забирая с собой еду, деньги, одежду, ножи — все, что могли унести.

Вскоре они были готовы снова отправиться в путь.

Пришедшие в сознание охранники изо всех сил пытались освободиться, но кожаные ремни надежно удерживали их на месте.

Издалека должно было казаться, будто они спокойно сидят у костра рядом с лежащими у их ног невольницами.

В ночи ясно виднелись огни разбросанных на лугу костров, от одного из которых доносилось пение охранников.

Связанные мужчины отчаянно пытались ослабить ремни на руках. Думаю, это происшествие не обнаружится раньше наступления утра.

— Раздеть ее! — приказала Вьерна.

Я замотала головой: нет! Не нужно!

Через секунду сорванная с меня туника упала на землю. Теперь я стояла среди разбойниц обнаженная, как обычная рабыня.

— Бросьте ее рубаху в огонь! — скомандовала Вьерна.

Мгновение — и сорванная с меня туника исчезла в языках пламени. Теперь ее нельзя будет использовать в качестве образца моего запаха для домашних, прирученных слинов, специально натасканных для охоты за беглыми рабами.

— Подбросьте еще хвороста в костер! — распорядилась Вьерна и, отвернувшись от меня, с гордо поднятой головой подошла к связанным мужчинам.

В пляшущем свете вспыхнувшего костра она казалась особенно хищной и дерзкой. Держась с презрительным высокомерием, она словно дразнила охранников своей дикой красотой и одновременно пугала острием направленного на них копья.

— Я — Вьерна, женщина-пантера из Высоких лесов, — расхаживая перед охранниками, говорила она. — Когда у меня появляется желание, я увожу в рабство попавших ко мне в руки мужчин. А когда они мне надоедают, продаю их на невольничьих рынках. Вы все — животные. Мы вас презираем. Мы и сейчас перехитрили вас и взяли в плен. Вы связаны. Если бы мы захотели, мы увели бы вас в леса и научили, что значит быть рабами! — Расхаживая между мужчинами, она легонько ударяла каждого из них наконечником копья, и вскоре у них на груди бурыми пятнами выступила кровь. — И это называются мужчины! — презрительно рассмеялась она.

Напрягая все силы, охранники пытались освободиться, но ремни, завязанные у них на руках женщинами-пантерами, не давали им возможности даже пошевелиться.

Вьерна остановилась рядом со мной и окинула меня уничтожающим взглядом.

— Кейджера! — процедила она сквозь зубы.

Нет! — замотала я головой. Нет!

Не оглядываясь, с копьем в руке, светловолосая предводительница шагнула в темноту, направляясь к чернеющей невдалеке кромке леса.

Разбойницы последовали за ней, оставив сидеть у костра связанных охранников и двух лежащих у их ног невольниц.

Веревочная петля у меня на горле затянулась, и я, задыхаясь, с кляпом во рту и связанными за спиной руками, пошатываясь и спотыкаясь на каждом шагу, поплелась следом за удаляющимися разбойницами.

Назад: 7. МЕНЯ С ДРУГИМИ ДЕВУШКАМИ ОТПРАВЛЯЮТ НА СЕВЕР

Дальше: 9. ОДИНОКАЯ ХИЖИНА В ЛЕСУ