Книга: Судьба боится храбрых
Назад: ГЛАВА 4
Дальше: ГЛАВА 6

ГЛАВА 5

Записи Каравэры
Если бы я начал писать дневник сегодня, я написал бы его слово в слово с тем, что я прочитал на найденном листе. Меня и сегодня зовут Шаар Лам, и я не помню вчерашнего дня. Я был бы уверен, что я не существовал вчера, если бы не этот лист. Он многое объясняет, но также порождает и множество других вопросов.
Возможно ли, что я наиболее эффективен для Хозяина, когда я не помню прошедшего со мной? В таком случае я не должен говорить ему о Дневнике, иначе Хозяин заберет его у меня для восстановления моей эффективности. Но я эффективней сейчас! Теперь, зная, что нужно от меня Хозяину, я смог сделать восемь разделений сфер. Хозяин был доволен, я видел это.
Возможно ли, что Хозяин неправильно оценивает мою эффективность? Возможно ли, что Хозяин может быть не прав?

 

Танар-ри. Так назвал меня волин, пришедший к Хозяину сегодня. «Прикажи своему ручному танар-ри», — сказал и имел в виду меня. Похоже, этот волин не слабее Хозяина — до этого случая ни один человек не навязывал свою волю Хозяину. Возможно, в библиотеке есть книги, объясняющие, что такое танар-ри. Но я не могу брать книги из библиотеки для себя — это противоречит прямому указанию Хозяина. Но, возможно, зная о себе, я мог бы значительно повысить свою эффективность. Что, если дать себе задание, чтобы взять книгу с целью повышения собственной эффективности? А если я ошибаюсь и книга не увеличит мою эффективность, то я не буду пользоваться полученными знаниями.
(На этом записи заканчиваются.)

 

— Вчера, — сказал Пар Самай, — я рассказал вам про труд ученых. И привел два примера. Сегодня я хочу спросить, что должно быть сделано, чтобы случаев, подобных первому, было больше, а случаев, подобных второму, не было вообще? Лайл?
Тим удивленно хлопнул глазами — он не понял последнего вопроса. На Тенне — языке имен — слово «лайл» означало «прыжок», и Тим озадачился, не сразу сообразив, что учитель просто назвал имя одного из учеников. Лопоухий парень, сидевший в первом кругу, кашлянул, прочищая горло, и ответил:
— Следует запретить свободную деятельность ученых и разрешать им делать что-либо только после изучения их теорий советом специально отобранных людей.
— Хм-м, — сказал Пар Самай со странной интонацией, — пусть так. А каким образом запретить? Известно ли тебе, что запрет без возможности тотального контроля выполнения сего запрета исключительно вреден для общества?
— А… — Лайл задумался, — можно собрать Великий совет и его волей сделать невозможным деятельность ученых…
— Да, — задумчиво сказал Пар Самай, — можно. Единственный раз Великий совет собирался десять лет назад по поводу наступавшего большого похолодания. Может, уже пришла пора созвать его очередной раз? А потом — созывать всякий раз, когда «совет специально отобранных людей» решит, что какая-то теория достойна воплощения в жизнь. Кстати, кто будет отбирать этот совет и из кого?
Лайл поежился.
— Да… наверное, так не получится. Мне следует еще продумать этот вопрос.
— Следует. Когда ты понял, что твой ответ недостаточно продуман?
— Я… Еще до того, как ответить. Но я же знал, что мой ответ не окажет никакого влияния на настоящее решение. Поэтому я счел целесообразным…
— Неверно! — отрезал Пар Самай. — Подобное притягивает подобное. Ты предложил вариант решения задачи, зная, что он неверен. От этого очень недалеко до лжи!
Учитель обвел взглядом замерший класс.
— Каждый из вас знает, что ему грозит, если он будет уличен во лжи. И каждый знает почему, поэтому не буду распространяться на эту тему. Есть и другая опасность в твоем намеренно неправильном ответе — ты можешь разучиться думать правильно. Ты должен принимать только верные и продуманные решения. По любому поводу — даже если тебе всего лишь захочется почесать руку. Или чихнуть. Ты должен принять правильное решение и выполнить его. И так должно быть каждый день, каждое мгновение твоей жизни. Только так ты можешь научиться думать правильно и быть уверенным, что твое решение будет верным, когда от него будет зависеть многое. Большое складывается из малого.
— Но… Пар Самай, — сказал один из учеников удивленным голосом, — мы же можем иногда ошибаться, что тогда… — и вздрогнул, проглотив восклицание и зажав предплечье с торчащей в нем короткой деревянной стрелкой.
Пар Самай, наклонив голову и поджав губы, понаблюдал за тем, как ученик вытаскивает стрелку из предплечья и останавливает кровь, затем произнес негромко:
— Вас учат всему тому, чему учат, не для того, чтобы вы это просто знали, а чтобы вы этим пользовались. У вас было не одно занятие по «Воле в Бездействии», и что?
Пар Самай помолчал, прошелся по краю круга, образованного сидящими учениками, и продолжил:
— Ожидать ошибок нельзя. Даже если цена ошибки очень высока. Даже если вам кажется, что вероятность ошибки велика. Нельзя готовиться к ошибке и представлять себе варианты развития событий в случае ее наступления. Все это приближает вас к неправильному решению. У вас нет правильных и неправильных вариантов, верное и самое эффективное решение в любой ситуации — вот единственный путь волина. Волину не просто нельзя принимать неправильные решения — у него нет варианта принять неправильное решение.
Учитель остановился и оглядел класс, как показалось Тиму, с некоторой ехидцей. Дескать — нате, съешьте. Сам Тим, во всяком случае, решительно не понимал: как это — нельзя готовиться к ошибке? Есть же там всякие вероятности, как с ними быть? Тим даже моментально придумал подходящую ситуацию: например, такая игра, что каждый игрок бросает монету и, если выпадает решка, получает десять рублей, а если орел — то за секунду говорит город на букву «О» или его убивают. Ну дурацкая игра, конечно, но что же, по-ихнему выходит, что нельзя даже заранее придумать этот город на букву «О»? И что от этого орлы выпадать перестанут? Бред какой-то. Тим даже рот открыл, чтобы спросить, что делать в такой ситуации, но вовремя одумался — на фиг ему нужна стрелка в руке? Лучше у куратора спросить. Класс, очевидно, пришел к такому же решению — пару недоумевающих взглядов, которыми обменялись ученики, Тим заметил, но задать вопрос учителю не рискнул никто. Пар Самай хмыкнул и сказал:
— Вы пока еще не волины. Поэтому не думаю, что у вас сразу же получится не делать ошибок. — Помолчал мгновение и продолжил с нажимом, выделяя каждое слово: — Если случится так. Что вы решите. Что допустили ошибку. То. Осмыслите свое решение и поймите, что оно было верным и эффективным. Подумайте и найдите — почему. Возможно, дела пошли не так, как вы планировали. Обдумайте ситуацию и уясните, что они пошли намного лучше, чем вы планировали. И только после этого — забудьте о том, что вы посчитали своей ошибкой. Ошибки не было. И быть не могло. Сможете ли вы стать волином, зависит также оттого, как вы распорядитесь полученной только что информацией. Сая, почему Тан принял верное решение, когда задал мне вопрос пару эрмов назад?
Тим недоуменно нахмурился, услышав незнакомое слово, но подумать над этим ему не дал звонкий девчачий голос сбоку:
— Ты напомнил ему, что всегда следует быть защищенным от атаки. У тебя он отделался всего лишь маленькой ранкой. А Айра Цу на следующем уроке по «Воле в Бездействии» запросто мог бы убить Тана, окажись он не готов к неожиданной атаке.
Тим с удивлением глядел на ответившего ученика, точнее, ученицу. Несмотря на такую же, как у всех остальных, одежду и короткую мальчишескую стрижку, сбоку от него, несомненно, сидела девчонка. До этого момента Тим почему-то был уверен, что в школе обучаются только мальчики. Точнее, он об этом даже не задумывался, приняв как аксиому, и теперь был немало удивлен живым примером обратного. Выходит, даже девчонки могут выучиться на волина? Хотя почему нет?
С большим запозданием вдруг пришло значение слова «эрм» — местная мера времени, по продолжительности близкая к минуте. Точнее, что-то около минуты с четвертью. Тим удивленно моргнул — обычно переводчик действовал куда расторопнее, но тут Пар Самай заговорил, и Тим навострил уши:
— Правильный ответ, хоть и неполный. Но вернемся к нашему предмету, в частности к вопросу об ученых. Тимоэ, как следует поступить народу Сай?
Тим вздрогнул. Поежился. И обрадовался — хорошо, что он подумал об этой проблеме еще вчера.
— Э… мм… — сказал он. — Во-первых, надо разрешить ученым свободно исследовать только области неизвестного. Это там, где уже работают известные… природные законы. А самостоятельно исследовать области непознанного — надо запретить. Но не вообще, а силами тех волинов, что являются хозяевами ученых. И только когда возникнет надобность, разрешать… ихние теории.
— Правильно, но опять неполно. Кто должен разрешать теории?
— Я думаю, — начал Тим, заметил что-то, мелькнувшее в глазах учителя, и поправился: — Нет. Должно быть сделано так, что теорию каждого ученого будет рассматривать совет других ученых. Кроме того, кто выдвинул теорию. И еще должна существовать группа ответственных волинов при… — Тим поискал в словаре слово «правительство», но не нашел, — подчиненных Сах Аоту, которые будут принимать окончательное решение — пропустить теорию или нет.
Пар Самай пронзил Тима взглядом и поинтересовался:
— Ты знаешь, как обстоят дела на самом деле, или разговаривал по этому вопросу с кем-либо?
— Нет, — Тим удивленно помотал головой.
— Тогда скажу тебе, что ты принял правильное решение. Именно так все и обустроено. Но ответ все равно неполон. Каким образом волины должны запрещать исследовать области неопознанного? Ведь оно же еще непознанное — откуда хозяину ученого знать, в запрет чего следует вкладывать волю?
Тим открыл рот. Потом подумал и закрыл. Подумал еще чуть-чуть.
— Не знаю.
И замер, ожидая реакции учителя. Но наказания не последовало.
— Правильный ответ, — сказал Пар Самай. — Тан, скажи ты.
— Им надо вкладывать волю в защиту Порядка Вещей, — выпалил Тан так быстро, словно ожидал этого вопроса в нетерпении, — только касательно не себя, а своих ученых. Так же, как мы вкладываем волю в защиту себя. Ведь Порядок Вещей — это константный набор правил, пусть даже какие-то из них и неизвестны, и к нему вполне можно приложить волю, так? Правильно?
Тиму показалось, что Тан даже дрожит от нетерпения.
— Правильно, — сказал Пар Самай, — и теперь ответ стал полным. Оба ответа. Теперь ты видишь, что твой недавний вопрос был верным и эффективным решением?
— Да, учитель. — Тан тихонько выдохнул и расслабился.
— Но тебе следует поработать над контролем эмоций, — сказал Пар Самай, отворачиваясь, и Тим тихонько позлорадствовал про себя: ох схлопочет этот Тан пяток плетей после ужина. В своем злорадстве Тим был, конечно, неправ, но удержаться не мог. Ну нечестно же — он тоже бы все как есть объяснил, ну так он же просто не знал, что там и как делается на этой дурацкой «Воле в Бездействии»! А Тан и рад воспользоваться, когда ему уже все разжевали. Так что правильно — можно и десяток всыпать — не фиг выделываться. Тим задумался и чуть не пропустил вопрос, опять адресованный ему.
— Так почему же стал возможным тот случай с улетевшим ученым? Тимоэ?
— Что? Ой! — опомнился Тим, загнал немедленно возникшую панику далеко в глубь себя и попытался собраться. — Видимо, — сказал он, помолчал и продолжил, тщательно обдумывая каждое слово: — Видимо, по каким-то причинам хозяин этого ученого разрешил ему… внедрение неправильной теории без предварительного согласования.
Пар Самай помолчал, разглядывая Тима взглядом энтомолога, изучающего под лупой любопытный экземпляр какого-нибудь насекомого. Тим молча потел.
— Правильно, — сказал наконец учитель и отвел взгляд. У Тима словно гора свалилась с плеч, но даже пошевелиться себе разрешил не сразу — не то что облегченно вздыхать. Хоть и хотелось.
Пар Самай принялся подробно рассказывать о том, как устроена система контроля над учеными. Среди последних, оказывается, тоже существовала четкая иерархия — некоторым позволялось довольно много, но и спрос с них был побольше. А испытывать свою теорию на себе, как это сделал тот злосчастный исследователь стратосферы, у местных ученых являлось не просто хорошим тоном, а вообще единственно приемлемым. Если же теория требовала отработки на множестве людей, в качестве подопытного материала использовались тоже ученые, только проштрафившиеся — те, чьи теории несколько раз подряд признавались (или оказывались) нежизнеспособными. «Надо бы и у нас такую систему ввести, — подумал Тим. — Не можешь придумать ничего полезного — становись подопытным кроликом для более умных коллег. Вот наука бы зашевелилась». И хмыкнул тихонько. Но потом стало не так интересно — учитель принялся подробно описывать иерархию здешних ученых, и Тим заскучал: все равно запомнить всю эту чересчур сложную систему местной науки он бы не смог. А Пар Самай, словно этого было мало, еще и называл поименно каждого занимающего ту или иную должность и расписывал его успехи на научном поприще. Тим полчаса с трудом удерживался от того, чтобы не начать зевать, потом урок кончился. «Вот спросит он на следующем уроке — как зовут Второго Надзирающего по округу Зелай — будет мне опаньки», — подумал Тим про себя, но почему-то без особого беспокойства. Спросит так спросит. И хрен с ним.
Второй урок — после обеда — вела женщина. А может, и не женщина: принадлежность к прекрасному полу выдавал только голос — мощное красивое контральто. (Всякие такие названия Тим знал, потому что полтора года в хор ходил, пока не бросил. Мама тогда, правда, распсиховалась, но он все равно больше не пошел — надоело. Да и не мужское это дело — в хоре петь.) Короче, голос у тетки был зачетный, а в остальном она как-то на женщину и не тянула. Голова была лысая, как коленка; лицо вполне могло быть и мужским, а грудь у нее если и была, то не слишком большая и совершенно теряющаяся в складках одежды. Да Тим особо и не всматривался — поймет еще неправильно… страшно представить просто. Вообще, за время пребывания в этом странном мире он еще не встречал ни одной женщины, которая была бы похожа на женщину в понимании Тима — одета красиво, с фигурой, прической, ну и вообще. И даже если они здесь и были, то уж, видимо, не в школе. А слуги и крестьяне, те и подавно выглядели как серая масса, про них скорее можно было сказать «оно». Видимо, про любовь, романтику и прочие радости взаимоотношения полов в этом мире ничего не знали. Да и знать не хотели. У них же шаретор, блин. Хотя дети явно на свет как-то рождались.
Предмет, как выяснилось, был новым не только для Тима — для всех. Если по остальным предметам Тим от одноклассников явно отставал, то здесь, как следовало из первых слов учительницы (представившейся как Фэй Раш), у него был шанс пойти вровень. Впрочем, из вторых слов стало ясно, что надеяться на это Тиму не стоит — училка принялась нести уже наскучившую Тиму пургу. Про волю, ее вложение, распределение, концентрацию сознания, силу мысли и прочую бредень, услышав которую любой нормальный человек сделает понимающее лицо, сошлется на занятость и поспешит смыться. То, что Тим смыться не мог при всем желании, и то, что эта бредень вроде как оборачивалась правдой, роли не играло. Разум Тима серьезно воспринимать ее отказывался.
Тим старался изо всех сил, понимая, что тетка говорит дело, и если ему не получится отнестись ко всему этому со всей серьезностью, то у него будут проблемы, но получалось хреново. Предмет назывался «Воля в Себе», и уже только эта двусмысленность в названии настроила Тима на игривый лад. «Штирлиц взял себя в руки», — вспомнил он, внутренне усмехнулся и слушал дальше. Когда Фэй Раш рассказала, что ее предмет даст им возможность сократить потребность в еде до минимума, восполняя энергию прямо из окружающего пространства, Тиму вспомнился анекдот про одного такого сектанта, который учил свою собаку космической энергией питаться. «Почти научил, а она взяла и сдохла». Стоило училке упомянуть про возможность дышать не только легкими, но и всем телом — под водой, например, — как Тиму весьма некстати вспомнился анекдот про ежика, который научился попой дышать, сел на пенек и задохнулся. Он сидел, весь дрожа от сдерживаемого смеха и с ужасом ожидая, что смех прорвется наружу, когда Фэй Раш заметила его состояние.
— Тимоэ, тебе смешно? Почему? — спросила она, прервав очередной свой рассказ.
— Нет, — сказал Тим, сглотнул и добавил: — Мне не смешно.
Ему было уже совсем-совсем не смешно и довольно страшно.
Фэй Раш внимательно на него посмотрела, но ничего не сказала. Отвела взгляд и продолжила истории про всякие чудеса, которые умеют делать волины с собственным телом. Тим перевел дух и осторожно вытер пот со лба. Вроде пронесло… хотя, если она наябедничает Ашеру Камо, куратор наверняка устроит ему веселый вечер. А она может. Наверняка наябедничает… Тим тихонько вздохнул, отогнал тоскливые мысли и слушал дальше — до самого конца урока. Урок, поскольку он был первым, был обзорным — совсем без практических занятий. Из всего, что говорила Фэй Раш, Тим вынес два важных вывода. Первый, что волины — охренеть насколько крутые. Он это вообще-то и раньше знал, но думал все же, что они что-то типа джедаев из «Звездных войн». Или там «Людей Икс» каких-нибудь. Короче, обычные люди с супервозможностями. А оказалось, что волины и в воде не тонут, и в огне не горят, и еды им толком не надо, и питья, и даже воздух не сильно нужен. И раны они себе в мгновение ока залечивают, и руки-ноги отращивают, и яды на них никакие не действуют, и вообще непонятно, как они все от собственной крутизны еще не полопались.
А вторым выводом было то, что Тиму преуспеть в этом предмете тоже явно не светило. Потому что во все, что своим глубоким контральто пела Фэй Раш, Тим верил даже меньше, чем тому, что говорилось на всех других уроках. И как заставить себя поверить — не представлял. Это все равно что поверить во взаправдашность какого-нибудь рисованного мультяшного супермена. Смотреть фильмы и мечтать о сверхвозможностях — совсем, оказывается, не то, что развивать их на самом деле. Только своей волей и верой. Даже без приборчиков и тренажеров специальных. Вот если б как в «Матрице»: раз — и флэшку с «волей в бездействии» в мозги воткнуть — тогда другое дело. А тут, видите ли, все, что необходимо, оказывается, в мозгах уже есть. Ага. Может, у них и есть. А вот насчет себя Тим иллюзий не испытывал. Благо за шестнадцать лет жизни доброжелательное окружение в виде родителей и учителей вдолбило Тиму, что если уж и есть у него некоторые, не сильно выдающиеся способности к математике и программированию, то, например, в спорте и химии он полный ноль. А где ноль — так что там стараться: сколько ни прибавляй усердия, помножая на ноль, получаем ноль. Согласно законам любимой земной математики.
От этих мыслей настроение его испортилось окончательно, и на следующий урок он направился в самом мрачном расположении духа, и ни капли не удивительно, что следующим уроком оказалась физра.
Тим сразу все понял, увидев, как ученики выходят во двор, скидывают свои нехитрые одежды и, оставшись в одних набедренных повязках, выстраиваются в неровную шеренгу. Там, дома, физкультура была самым его нелюбимым предметом — подтягивался он от силы раз шесть-семь, стометровку пробегал неплохо, но на больших расстояниях быстро «умирал», а всякие баскетболы с футболами не давались ему вообще. Во всяком случае, когда класс делился на команды, его выбирали одним из последних. Мама хмурилась, когда он приносил в дневнике очередной трояк по физре, хмурилась, но ничего не говорила. А отчим частенько проезжался насчет «интеллигентских мышц» — он-то сам был в молодости КМС по греко-римской борьбе, да и сейчас форму старался поддерживать. А еще Тим терпеть не мог физкультурную одежку — в этих дурацких красных трусах и белой футболке он чувствовал себя форменным идиотом, что не могли не заметить окружающие. Короче, физру Тим не любил категорически. Уже здесь он пару раз задумывался, есть ли что-нибудь подобное в этой школе, но, подумав, решил, что — нет. Зачем волину себя тренировками изматывать? Он просто решит, что он — чемпион мира по кун-фу, и так и будет — разве нет? Эта мысль тогда доставила Тиму некоторое облегчение — не то чтобы он был готов удрать на другую планету к феодальным коммунистам с садистскими наклонностями, лишь бы избавиться от нелюбимого предмета, но отсутствие физкультуры здесь показалось ему довольно весомым преимуществом его нового положения. И вот — пожалуйста. Можно подумать, тут других уродских предметов мало кроме физры!
Смутно надеясь, что он понял происходящее неправильно и что все обойдется, Тим разделся до трусов и встал с левого края шеренги. Здесь, похоже, по росту выстраиваться было необязательно, да и ступни в линейку никто не выравнивал. Тим посмотрел на носки своих кроссовок (настоящие рибоки, кстати, отчим подарил, когда потеплело), скосил взгляд на босые ноги одноклассников, но разуваться не стал. Этим что — они небось сызмала босиком бегают, так что у них кожа на пятках в два сантиметра толщиной. А Тим босиком ходить не любил — неприятно, да и порезаться недолго. Поэтому он поднял взгляд, выпрямился и принялся ожидать… чего-нибудь. Минут через пять появился низкорослый, мрачного вида тип, прошелся пару раз вдоль шеренги, разглядывая учеников хмурым взглядом из-под мохнатых кустистых бровей, потом встал в стороне и принялся тоже чего-то ждать. Тим приободрился — на урок это было похоже мало. «Может, медкомиссия какая?» — подумал он с надеждой.
Тут со стороны здания послышалось бряцание и металлические лязги. Тим осторожно повернул голову и увидел двух слуг с разрисованными паутиной лицами, согнувшихся под тяжестью длинного цилиндрического ящика. Слуги с заметной натугой вытащили ящик на плац перед строем учеников, с лязгом бухнули его на землю и поспешили обратно. Пока Тим, скашивая глаза, пытался разглядеть содержимое ящика, на плацу опять появились двое слуг с очередным ящиком — этот вроде был полегче. Во всяком случае, над этим слуги так не пыхтели. Тим бросил бесплодные попытки разглядеть содержимое ящиков и перевел взгляд на стоявшего в стороне бровастого мужика. Тот, словно только этого и ждал, шумно шмыгнул и произнес громко:
— Четные — берите мечи, нечетные — шесты.
Тим озадаченно хлопнул глазами, но тут шеренга пришла в движение и направилась к ящикам. Причем часть пошла к одному, часть к другому. Тим проводил учеников недоуменным взглядом, но тут же сообразил — ага, на первый-второй рассчитайсь. Вздохнул: все-таки физра — и, поскольку оба его соседа направились к легкому ящику, поспешил к первому — тяжелому. В ящике лежали палки — в рост человека длиной и толщиной с черенок для лопаты. Деревянные вроде. Тим ухватил было легкомысленно палку одной рукой, как это делали все остальные ученики, но тут же прищемил пальцы, охнул и уже двумя руками с трудом вытащил палку из ящика. Палка была и в самом деле деревянной, но концы ее, длиной по полметра с каждой стороны, были окованы железом, так что вес у палки выходил недетский — кило на семь-восемь она тянула точно. Тим поставил палку вертикально, освободил одну руку и почесал указательным пальцем кончик носа. Это что, местный спортивный снаряд? Что там говорил тот тип? «Шесты и мечи»? Тим быстро обернулся ко второму ящику и прерывисто вздохнул — ученики отходили от него, держа в руке узкие блестящие полоски металла. «Черт! — подумал Тим. — Ну почему мне какую-то хрень деревянную, а им — мечи? Хотя чему удивляться — когда это мне на физре везло?» Ученики тем временем возвращались в строй, и Тим остался на плацу один. Заметив это, он с некоторым трудом поднял шест и быстрым шагом рванул на свое место. Но не успел.
— Займите позиции! — настиг его зычный голос на половине дороги, и шеренга опять пришла в движение — ученики с шестами занимали места напротив учеников с мечами. Тим покрутил головой, обнаружил свободное место и поспешил туда. Незнакомый Тиму невысокий ученик глядел на него безразличным взглядом, держа в руке наклоненный к земле меч. Тим, стараясь не выдать интереса, принялся его разглядывать — меч, разумеется, а не ученика. С расстояния двух метров меч не выглядел учебным или бутафорским, нет, черт побери, он выглядел совершенно стопудово настоящим. И очень острым. Тим поежился и сглотнул. Не собираются же они…
— Начали! — прозвучал над плацем громкий голос, и стоявший напротив паренек метнулся к Тиму, поднимая меч. Тим дернулся, неловко ткнув шестом навстречу атакующему, но того это ничуть не смутило — ловким движением он скользнул мимо шеста, и его меч ринулся вниз, к ничем не защищенной груди противника. В последний момент Тим отшатнулся, выронил шест, и меч пролетел вниз, легонько чиркнув слева по ребрам. Нападавший ученик опустил меч и сделал шаг назад. Тим перевел дух.
— Ты чего, с ума сошел… — начал он, опуская взгляд на собственную грудь, и замер, подавившись продолжением фразы. Там была вовсе не царапина, а глубокий разрез, начинавшийся от ключицы и идущий до самого живота. В глубине раны виднелись белесые прожилки, а посредине смутно белел какой-то выступ. «Это ребро, — отчетливо прозвучало в голове Тима, — реб-ро». Тим никогда не видел таких серьезных ран, не то чтобы самому их получать, поэтому стоял сейчас столбом, внимательно разглядывая бордовую полосу, выглядящую очень неуместно и даже вызывающе на бледной незагорелой коже. Ниже ребра стенки раны были не видны из-за обильно текущей крови. Светло-голубые трусы Тима уже изрядно почернели спереди и потяжелели. Больно не было — рану только чуть-чуть жгло, да еще ощущался там легкий холодок, не столько болезненный, сколько шокирующий: не бывает так — под кожей — холодно! Теплая струйка скользнула по ноге Тима, и он встрепенулся — этак и кровью истечь недолго! Он быстро сжал рукой края раны, и они тут же отозвались острой жгущей болью. Тим всхлипнул и осторожно сел на землю — вдруг сильно закружилась голова. — Чё стоишь? Помоги! — растерянным голосом обратился он к своему недавнему противнику, но тот даже не шелохнулся, продолжая разглядывать сидящего Тима безразличным взглядом. И этот взгляд сказал Тиму куда больше, чем все предыдущие дни и уроки, — в нем не было ни интереса, ни сочувствия, ни страха, ни удовлетворения — ни-че-го. Ничегошеньки — на стенку так можно смотреть, а не на человека, которого только что чуть не убил. Он осмотрелся — соседние пары продолжали лихо сражаться друг с другом, не обращая на истекающего кровью Тима ни малейшего внимания. Видимо, предполагалось, что раненый должен сам себя залечить. В голове зашумело, все звуки отодвинулись куда-то далеко на задний план, остались только звуки сердцебиения да его, Тима, частого дыхания. «Вот и все, — прошептал он, закрывая глаза. Вдруг вылезла гордая мысль: — А я все же не орал и не плакал, надо же — как мужчина… клево…» — Тим даже улыбнулся легонько неуместности этой мысли.
— Руки убери! — вдруг донесся до его сознания чей-то голос, и Тим тут же понял-вспомнил, что этот голос не в первый раз просит его убрать руки. Он открыл глаза и обнаружил сидящего перед ним на корточках мужика, того самого — бровастого. Видимо, это был местный физрук.
— Там… кровь, — попытался слабым голосом объяснить Тим, но физрук и ухом не повел — просто сжал запястья Тима своими лапищами и, легко преодолев его слабое сопротивление, развел руки в стороны. Рану снова начало жечь, кроме этого добавилось какое-то неприятное дерганье. Тим сглотнул и открыл рот, собираясь сказать: «Зашить, наверное, надо?» — но у физрука было свое мнение на этот счет. Учитель пару секунд поразглядывал рану мрачным взглядом, хмуря и без того внушительные брови, потом взял и с силой провел ладонью прямо по ране сверху вниз. Плавно, но быстро, так что Тим даже отшатнуться не успел, только всхрапнул задушенно от вспышки острой боли. Снова закрыл глаза и сжался, но боль вдруг неожиданно закончилась. И вообще — все неприятные ощущения тоже закончились.
— Поднимайся, — сказал голос у него над ухом.
Тим открыл глаза и посмотрел на рану — ее не было. Бордово-черная полоса все так же тянулась от ключицы до черных от крови трусов, но раны под кровью уже не было. Тим, не веря своим глазам, потрогал кожу. Сначала несмело и осторожно — кончиками пальцев, потом, убедившись в отсутствии неприятных ощущений, потер ладонью — под подсыхающей кровью обнаружилась целехонькая гладкая кожа, без малейших следов недавней раны — даже шрама не осталось.
— Поднимайся, — повторил физрук с интонацией «быстрей, а не то хуже будет», и Тим, мотнув головой, встал. В ушах чуть-чуть звенело, но в целом самочувствие было нормальным. — Оружие подними, — сказал физрук.
Тим подобрал двумя руками шест, испытав легкий прилив головокружения в момент наклона, но на ногах устоял и выпрямился. Учитель шмыгнул и заявил:
— Продолжайте.
Тим аж рот раскрыл от неожиданности. То есть как — «продолжайте»? Этот придурок же только что его чуть не убил! Но размышлять было некогда — «придурок» уже был рядом и опять заносил меч. Тим чуть не завыл от отчаяния, но первый удар умудрился отбить, подняв шест обеими руками и подставив его поперек под падающий меч. Удар оказался неожиданно сильным и больно отдался в кистях — Тим едва удержал шест в руках. Но все же удержал. А второго удара не последовало, вместо него последовал крик физрука:
— Стой!
Противник опустил меч и шагнул назад, а Тим осторожно поставил шест одним концом на землю и неуверенно взглянул на учителя. Все, что ли? Физрук подошел вплотную, выхватил шест и сунул его Тиму под нос.
— Нельзя отбивать удар меча таким образом! — заявил он. — Смотри!
Тим скосил глаза и обнаружил глубокую свежую зарубку на деревянной части шеста. Правда, на шесте было множество зарубок, и новая, на взгляд Тима, ничуть не портила его эстетику. Но физрук так не думал. Со словами: «Волин должен беречь свое оружие» — он провел пальцами по щекам Тима — сначала по одной, потом по другой. Обе щеки тут же вспыхнули режущей болью, Тим аж зашипел, причем не столько от боли, сколько от обиды и непонимания. Не защищаться — этот мелкий садист его зарежет, защищаться — оружие поцарапается. И что теперь? Он уже готов был сорваться и заорать, но учитель не стал развивать тему.
— Смотри, — сказал он, вставая напротив ученика с мечом и отводя в сторону руку с шестом. — Начали!
Ученик бросился к физруку и принялся осыпать его ударами, но на этот раз у него легкой победы не вышло. Да и вообще никакой победы ему не светило — каждый его удар попадал на окованную железом часть шеста и уходил в сторону — меч то бесполезно вспарывал воздух, то утыкался в землю.
— Вскользь! — сказал физрук внушительно, голос его был ровным и спокойным. — Видишь? Вскользь и на железную часть! Только так.
С последними словами он отбил меч, крутнулся на пол-оборота, раскручивая шест, и заехал его концом прямо в живот противнику, в этот момент пытавшемуся извлечь глубоко ушедший в землю клинок. Тот сложился пополам, отлетел на пару метров в сторону и остался там лежать. Тим потрясенно выдохнул и мстительно улыбнулся — так ему, гаденышу! Физрук ожег его взглядом, Тим быстро согнал улыбку, но навершие шеста уже летело к нему. Тим даже рукой закрыться не успел. Да и толку-то — от железной дубинки закрываться рукой?
На этот раз было больно. Очень больно. И еще было мерзко — в груди (на этот раз — с правой стороны) что-то похрустывало, сминалось и булькало, пока Тим сквозь полузакрытые глаза наблюдал за действиями учителя: сначала он пошел к первому ушибленному им и, только когда тот поднялся и подобрал свой меч, развернулся и, не торопясь, подошел к Тиму. Остановился.
— Ты не должен испытывать в бою никаких эмоций. Если ты вступаешь в бой, ненавидя или боясь своего противника, — ты проиграл. И ты не должен радоваться неуспеху других. Огорчаться — тоже не должен. Ты понял?
— Да, — сказал Тим, — у…
Он пытался сказать «уроды», но рот оказался наполнен какой-то жидкостью, Тим попытался ее сплюнуть и прочистить горло, но это тут же вызвало приступ разнообразных болей в груди. Тим закашлялся вперемешку со стонами. Физрук присел и положил руку ему на грудь — боль вспыхнула последний раз и ушла. Тим обмяк.
— Поднимайся, — сказал учитель. — Поменяйтесь оружием.
«Твою мать», — подумал Тим, закрывая глаза. Известие о том, что он будет биться мечом, его совсем не порадовала. Какая разница? Можно подумать, он мечом сражаться умеет. Может, не вставать? Не будут же они его силком поднимать?
— Вставай! — рявкнул физрук, и Тим, тяжело вздохнув, открыл глаза, встал на четвереньки и выпрямился.
— Он же меня убьет, — сказал он безнадежным тоном, беря из протянутой руки меч.
— Если будешь спать, а не защищаться — убьет, — подтвердил учитель. — Начали!
Тим взял меч обеими руками и приготовился отбить удар шеста, но учитель повел бровями и сказал:
— Не так. За лезвие возьми.
Тим удивленно хлопнул глазами и, недоумевая, осторожно, стараясь не порезаться, взял меч правой рукой чуть выше гарды.
— Так и держи, — сказал учитель, — начали.
Тим просто замер, оглушенный. Захотелось завыть, кинуть меч в рожу этому уроду-садисту, броситься на него с кулаками — и будь что будет. Но он не успел — противник легко махнул шестом, целясь в меч. Меч, разумеется, вылетел из руки Тима и усвистел куда-то метров за двадцать вдоль линии сражающихся, непонятно еще, как ни в кого не попал. Из глубокого пореза в ладони потекла кровь, но Тим не чувствовал боли.
— Почему? — спросил он непослушными губами, понимая, что учитель просто хочет его доконать и ничего больше.
— Эмоции в бою — это лезвие в твоей руке. Они ранят в первую очередь тебя самого и не дают нанести хороший удар по противнику. Принеси меч и возьми его правильно.
Тим посмотрел на рассеченную ладонь и показал ее учителю.
— Я не смогу… вот… видите, — сказал он с укоризной.
Физрук выглядел озадаченным. Он хмурил брови, шмыгал и шевелил губами. Потом, видимо приняв решение, окинул взглядом сражающиеся пары и зычно гаркнул:
— Сая!
Через полминуты рядом появилась Сая — подбежала и замерла в двух метрах. Теперь Тим ясно видел, что Сая — девушка. Одежда была на ней такая же, как на всех остальных учениках, то есть одна тряпочка на бедрах — и все. Поэтому подростковые, некрупные, но вполне сформировавшиеся груди уже не были скрыты тканью. В другое время Тим бы немало заинтересовался таким зрелищем, но сейчас вид обнаженных грудей только вызвал у него злость. Сумасшедшие они все в этом мире — козлы, уроды и садисты. Как, спрашивается, нормальному человеку среди таких выжить?
— Принеси меч, — сказал физрук, — и занимайся с Маром.
Сая молча сбегала за лежащим в стороне мечом, вернулась и встала на изготовку, держа меч вертикально перед собой.
— Начинайте, — сказал учитель безразлично и повернулся к Тиму. — Иди к себе, на сегодня для тебя уроки закончены, — бросил он и зашагал в сторону.
Тим хлопнул глазами.
— Э… — сказал он растерянно, — учитель! А рана… а залечить?
Физрук обернулся, посмотрел, хмуря брови, на Тима, покачал головой и вернулся к нему. Тим с готовностью протянул руку. Физрук приложил ладонь к ране, убрал, развернулся и пошел прочь. Тим проверил кожу, пару раз сжал-разжал кулак, потом вздохнул с облегчением. Поглядел с полминуты на Саю, сражающуюся с Маром, загрустил и поплелся в сторону своей одежды. Не одеваясь, прошел к себе в комнату, упал на кровать и закрыл глаза.
Проснулся Тим от ощущения чужого присутствия. Комната была залита вечерним полумраком, но стоящую у кровати фигуру Тим узнал сразу.
— Ашер Камо, — сказал он, садясь, — у меня есть вопросы.
— У меня тоже есть, — откликнулся куратор. — Ты совсем не умеешь владеть оружием?
— Я умею! — вскинулся Тим обиженно и в общем-то не врал: Андрей Андреич, военрук, к которому он в стрелковую секцию ходил, говорил, что Тим уже вполне для соревнований созрел. — У нас оружие другое, — сказал Тим грустно. — Мечами у нас уже двести лет никто не дерется, я же не виноват, что вы такие отсталые.
— А какое у вас оружие? — спросил после непродолжительного молчания Ашер Камо.
— Метательное, — сказал Тим, тут же сообразив, что куратор его может неправильно понять и заставить, например, ножи кидать, — но не простое. Не когда сам рукой кидаешь… а такой механизм, который кидает такую… штучку, типа маленького ножа.
Фигура куратора пошевелилась в сгущающемся полумраке.
— И ты называешь нас отсталыми? — спросил он. — Метательное, ха! Оружие волина — меч! Так было, и так будет. Потому что в то, что ты держишь в руке, волю вложить проще, чем в то, что летит само по себе. Ты можешь весь день метать в меня свои ножи, из них не попадет ни один, а мне даже никаких усилий к этому прилагать не придется — это ты зовешь оружием?
— Воля… — Тим пожал плечами. — Зачем вам тогда вообще оружие? Раз вы голыми руками можете разрубить что угодно? И зачем надо тренироваться, я не понимаю.
— Потому что, когда воля сражающихся равна, победа зависит от оружия и от умения им владеть. Да, когда мне потребуется разрубить дерево, я могу сделать это рукой или даже просто мыслью. Но я не буду этого делать, потому что, разрубая дерево мечом, я трачу куда меньше сил и вкладываю куда меньше воли. Пусть даже этот меч тупой и ржавый — все равно всем известно, что мечом рубят, а рукой — нет. И силы убеждения в этих двух случаях разнятся несравнимо.
— Ну ладно, — сказал Тим, — примерно понял. То есть если два волина равны по силе, то они становятся как бы обычными людьми друг для друга. Ну а что мешает тогда одному из них запульнуть в другого ножом?
Этот мир действительно не знал никакого метательного оружия, кроме ножей, да и то, как догадывался Тим, совсем не в качестве оружия. Словосочетание «метательное оружие» на местном языке вызывало у него в голове какой-то дискомфорт, вроде как «горячий лед» или «жидкий кирпич». Ни «стрел», ни «дротиков», ни уж тем более «пуль» в этом языке, разумеется, не было.
— Нет, ты не понял. Они не становятся обычными людьми друг для друга. Волю проще всего вкладывать в себя, чуть сложнее — в предметы, которые держишь в руках, намного сложнее — в удаленные предметы и очень трудно — в другое существо, наделенное собственной волей. Даже Хозяин, если вдруг ему захочется убить тебя, сделает это мечом, а не остановит твое сердце на расстоянии. И не потому, что остановить сердце труднее, а потому что остановить твое сердце у него, скорее всего, не получится — не хватит воли. Хотя он — сильный и опытный волин, а ты сейчас слабее любого ученика. То же и с метанием ножей. Очень сильный волин может вложить в метаемый нож волю, которая поддержит его полет и не даст отклониться от цели, несмотря на противостоящую волю слабого волина. Но разница сил этих волинов должна быть очень велика. Большинство учеников этой школы смогут отклонить полет брошенного мной ножа, сколь бы я ни старался, чтобы он достиг цели. Я думаю, некоторые из наиболее продвинувшихся учеников смогут отклонить и нож Хозяина. Но в бою на мечах ни один из них не выстоит против Хозяина и четверти эрма. Теперь понял?
— Мм… да.
— Только отсутствие умения управлять своей волей сделало метательное оружие возможным в вашем мире. И я не вижу, каким образом твое умение кидать ножи может тебе здесь помочь.
— Это не ножи, — пробурчал Тим под нос, но спорить не стал — с этих джедаев станется и пули отклонять… хотя… не факт. Чтобы вложить волю в объект, его для начала надо хотя бы заметить… и как они собираются пули замечать? Хотя была еще воля в бездействии, которая вроде как не на видимый конкретный объект нацеливается, а на собственную безопасность. Но тут тоже были варианты: пуля — не нож, ее не так просто отбить. Вполне возможно, и не хватило бы у них силенок от нее защититься. Особенно если пуля не одна… да еще и крупнокалиберная. Тим размечтался, представляя, что бы он сделал, попади ему в руки хороший пулемет, но Ашер Камо прервал его радужные видения:
— Из этого ты должен понимать важность воли в себе — она самая сильная и наиболее защищенная от воздействия противника.
Тим нахмурился. Было какое-то противоречие в словах куратора, но он никак не мог его поймать.
— Но тогда выходит… выходит, что так и драться бессмысленно: один волин делает себе непробиваемую кожу, и второй может хоть до посинения мечом его колотить — воля в себе же сильнее той, что вложена в меч?
— Не настолько. Но ты прав. Атаковать — сложнее, чем защищаться, и когда силы двух волинов заметно различаются, то победить может только сильнейший. Острота оружия и воинское умение слабого не дадут ему победы, даже если его противник вообще не вооружен и плох как боец, но — они могут его спасти.
— То есть, — Тим начал понимать, — они там… ученики, сегодня на уроке, они все сражались в полную силу и… — Тим закрутил пальцами, пытаясь сформулировать мысль, но не успел — за него это сделал куратор:
— Да. Опасность ранить друг друга у них минимальна. Они еще очень неумелы, чтобы эффективно атаковать, но их умений уже достаточно, чтобы защититься от атак равных себе.
— Ясно… А что же тогда делать мне?
— Я не зря сказал, что умение владеть оружием может спасти слабого волина в бою с сильным. Тебе придется совершенствовать навыки владения оружием. Аксо Тан будет заниматься с тобой отдельно.
Ашер Камо помялся, потом добавил:
— Это сильно увеличит твой долг. Такое никогда раньше не делалось, но Хозяин решил не отказываться от тебя. Я думаю, его впечатлило твое сопротивление Сай Ашану.
— А… вот, — вспомнил Тим, — а как же внушение? Сай Ашан же как раз, получается, вкладывал волю в других существ. Сразу в нескольких — и у него получилось! Это значит, что он сильнее Хозяина?
— Нет. Это значит, что ты плохо слушал объяснения Сай Ашана. С помощью внушения волин не заставляет другого человека произвести какое-то действие, преодолев волю этого человека. Волин заставляет другого человека направить его собственную волю в это действие. Чувствуешь разницу? Говоря о том, каким образом тебя может убить Хозяин, я допустил небольшую неточность. Он вряд ли сможет приказать остановиться твоему сердцу. Но он с легкостью внушит тебе желание умереть, каковое желание ты, несомненно, незамедлительно выполнишь.
— Ясно, — вздохнул Тим. — Еще вот что… ты сказал, что мой долг сильно возрос. Насколько сильно?
— Что значит — насколько? — спросил куратор, и в его голосе явственно звучало недоумение.
— Ну… — Тим немного подумал. — Вот у меня есть долг, так? За обучение волину. И, скажем, мне надо потом десять лет этот долг отрабатывать, чтобы я смог освободиться. Ну не освободиться, а так… самостоятельно… вещи там себе всякие покупать и так далее. Так вот, сколько лет мне теперь надо будет долг отрабатывать — двадцать, тридцать?
— Не знаю, — ответил Ашер Камо с удивлением. — На твой вопрос никто не сможет дать ответ. Мне кажется, ты не совсем верно представляешь себе действие шаретора. Ты что же, думаешь, что все долги всем людям просто суммируются? И, купив себе меч в оружейной лавке, ты можешь за него расплатиться работой на Хозяина?
— Да, — сказал Тим растерянно, — а как же еще? Разве может быть по-другому?
— Разумеется! Только по-другому и может быть. Долги разных людей имеют разную ценность, это же ты понимаешь?
— Да, — Тим кивнул. — Ну так эта ценность сразу и учитывается, когда складывается с другими долгами, разве нет?
— Нет. Ценность долгов может меняться со временем. У разных людей по-разному. Твой долг Хозяину сейчас очень велик, но ценность его ничтожна. Допустим, лет через двадцать ты станешь могучим волином, тогда ценность твоего долга сильно возрастет. И торговец, который сегодня не пустил бы тебя на порог своей лавки, тогда с радостью продаст тебе любой товар, даже если шаретор твой будет не больше, чем сегодня. Потому что торговцы смотрят не на величину, а на ценность шаретора. А она складывается из многих факторов.
— Ничего не понимаю, — сказал Тим растерянно. — Тогда выходит, что чем сильнее я стану, тем больше мне придется платить, чтобы выплатить свой долг?
— Конечно. — Куратор помедлил. — Мне кажется, ты не совсем правильно расставляешь приоритеты. Да, следует стремиться к тому, чтобы выплатить все свои долги и стараться не делать новых. Но не надо делать это целью своей жизни, поскольку это сильно ограничит тебя в твоем развитии. В первую очередь следует повышать ценность своего шаретора, ну и, разумеется, следить, чтобы баланс твоих долгов с долгами тебе был не слишком плох. Иначе и ценности шаретора может не хватить.
— А как повысить эту ценность?
Ашер Камо хмыкнул:
— Удивительно объяснять вещи, которые всякий знает с рождения. Тебе следует развиваться. Развивать свои умения. В первую очередь — умение управлять своей волей, потому что это самое ценное из всех умений. Но не забывать и остальные — найди то, к чему у тебя есть склонность. Умение, к которому у человека есть способность, развить намного легче. Можешь делать что-то для других людей, если ценность их шаретора впоследствии вырастет, это сделает более ценным и твой. Иногда имеет смысл не спешить с возвратом долгов: если ценность шаретора того человека, которому ты должен, упадет, размер твоего долга также уменьшится.
Что-то в последних словах куратора показалось Тиму знакомым. Тим напряг память и с трудом удержался от торжествующего восклицания — акции! В сотовом у Тима было радио, ну он его и слушал все время. Так там все уши прожужжали рекламой про акции, биржи и прочую хрень. Мама про акции ничего толком объяснить не смогла, у отчима Тим и спрашивать не стал, спросил у дяди Сереги. Всех объяснений Тим не понял, но кое-что уяснил. И очень те объяснения дяди Сереги походили на то, что рассказывал Ашер Камо. Выходит, шаретор этот… не чемодан, а как его… а, да — портфель ценных бумаг? Так, что ли?
— А можно продать или купить чужие долги?
— Можно, — сказал куратор, — некоторые даже живут этим. Но дело это непростое и… сильно свой шаретор таким образом не увеличишь.
«Это вы просто не умеете, — подумал Тим. — Эх, что бы мне было не взять тогда у дяди Сереги книжки по этим акциям. Предлагал же он». Клево было бы сейчас всеми этими знаниями воспользоваться. Они здесь небось про всякие земные хитрости и слыхом не слыхивали, вот бы он их всех уделал. Жаль, конечно. Надо будет повспоминать, что там дядя Серега говорил, авось что и пригодится. О, вот, кстати, акции же разные бывают. Обычные и еще какие-то… неважно, как называются, важно другое.
— А имеет значение — одному человеку принадлежат мои долги или нескольким? И еще: если мой долг кому-то станет очень большим… очень-очень большим, это что-то изменит?
Ашер Камо задумался.
— Я понял, что ты спрашиваешь, — сказал он, помолчав с полминуты. — Но ты утверждал, что шаретор неизвестен в твоем мире, и, насколько я вижу, не лгал. В то же время вопросы, которые ты задаешь, говорят о противном. Ответь сначала, что навело тебя на эти и на предыдущий вопросы, потом отвечу я.
— У нас есть кое-что похожее, — сказал Тим, — я только сейчас понял. Только у нас эти долги записываются… на листках и так хранятся. А в остальном — то же самое, они могут меняться в цене, их можно продавать…
— Ясно, — перебил куратор, — крайне примитивный способ. Я не понимаю, почему ты до сих пор продолжаешь считать свой мир более развитым. Надеюсь, теперь ты понимаешь, что шаретор есть везде? Даже не имея возможности его видеть, вы им руководствуетесь. Теперь отвечу я, и на этом на сегодня разговор закончим. Имеет значение и то, кому ты должен, и то — сколько. Если твой долг одному человеку станет настолько велик, что ты сам сочтешь невозможным его выплату в течение твоей жизни, ты потеряешь свою волю. Точнее, ты отдашь ее своему кредитору и будешь выполнять все его пожелания, как свои собственные. Ты видел таких людей — обычно они носят на лице знак Судьбы.
«Ага, — подумал Тим, — ну точно — акции. А эти, что с паутиной на лицах, значит, вроде как обанкротившиеся».
— А вот еще… — начал он, но куратор его перебил:
— Достаточно. Уже поздно, а тебе еще следует получить свои семьдесят ударов.
— Сколько?! — вытаращил глаза Тим. — За что?
— За неподобающее поведение на уроке по «Порядку Вещей», за неподобающее поведение на уроке по «Воле в Себе» и за то, что ты все еще не сломал брусок девственного железа, — монотонно перечислил куратор. Тим бросил взгляд на кучку одежды. Черт, он так и позабыл про эту уродскую железяку. И Фэй Раш, стало быть, наябедничала все-таки. Ну неудивительно. Тим вздохнул, но ничего говорить не стал — все равно же не уменьшит, скотина. Ашер Камо постоял немного в темноте, потом вышел. Тут же в проеме смутно нарисовалась фигура другого человека.
— Ничего-ничего, я вам это все еще припомню, — тихонечко прошептал Тим, ложась на живот и засовывая в рот свернутый рукав рубашки. «Все-превсе припомню, — думал он, вздрагивая под мерно отсчитываемыми ударами. — Тоже мне… думают, что круче их никого нет… я вам всем еще покажу». Странное дело, но после того, что произошло днем, удары явно переносились легче. Нет, они не стали менее болезненными, но Тиму странным образом удавалось от них отвлечься и даже думать о чем-то отстраненном. В первый раз ему с трудом удавалось не орать, а теперь он, пожалуй, даже смог бы беседу поддержать. Ну в самом деле, что страшного может быть для человека, который фактически уже умер сегодня два раза?
Назад: ГЛАВА 4
Дальше: ГЛАВА 6