Нальмы ни в домике, ни поблизости не оказалось. Тим некоторое время просто стоял на краю поляны, ожидая, что девушка сама его заметит и выйдет навстречу. Потом, не дождавшись, раз пять негромко позвал Нальму по имени — тоже безрезультатно. Помявшись немного, Тим привязал лошадь к первому попавшемуся кусту и осторожно пошел к дому.

— Надо же посмотреть, — негромко сказал он Рексу, — может, ей помощь требуется?

Но внутри дома тоже никого не было. Обстановка единственной комнаты дома Тима разочаровала, уж больно аскетично она выглядела. Из мебели наличествовал только дощатый, ничем не накрытый топчан. Висел на стене моток веревки, стояло в углу высокое деревянное ведро, лежала вверх дном возле входа грубая железная миска — и все. Увидь он такое до того, как попасть в этот мир, решил бы, что тут вообще никто не живет, но здесь он уже таких квартирок насмотрелся, поэтому не удивился. Но огорчился и искренне посочувствовал девушке, вынужденной жить в таком убожестве, хоть и понимал, что сама Нальма его сочувствия, скорее всего, просто не поймет.

— Тимоэ?! — донесся вдруг с улицы звонкий голос. Тим разулыбался и выскочил на улицу. Нальма стояла на краю поляны с длинной прямоугольной корзиной в одной руке и охапкой каких-то зеленых веток — в другой. Увидев ее улыбку — радостную, немного смущенную и чуть-чуть хитроватую, Тим совершенно растаял. Улыбнулся до ушей, развел руки и сказал:

— Я приехал, смотрю, тебя нет. Вот, зашел…

— Тимоэ! — весело сказала Нальма, положила на землю все, что держала в руках, и бросилась к Тиму. Он уже ожидал, что девушка его сейчас обнимет (хотя никогда не замечал у местных хоть каких-либо проявлений нежности), но в двух шагах от него Нальма остановилась, вздохнула и искоса на него взглянула.

— Ты приехал, — сказала она восхищенно.

«Ну обещал и приехал», — хотел ответить Тим небрежно, но тут девушка опустила взгляд, и тень тревоги накрыла ее лицо.

— Что-то случилось? — напрягся Тим.

Нальма подняла глаза, тревога в ее взгляде мешалась с удивлением.

— Со мной — нет. А с тобой что-то случилось. Твой шаретор… на тебе посмертный долг! Ты кого-то убил?

Тим перестал улыбаться, качнул головой. «Вот блин, — подумал он тоскливо, — я так и знал. На хрен они этот шаретор придумали, так же жить спокойно нельзя».

— Да, — сказал он, — убил. Но если бы я не убил его, он убил бы меня и всех моих знакомых.

Девушка молчала, продолжая вопросительно на него смотреть, и Тим решился.

— Я живу с Людьми Дороги, ты их Волками называешь. И это они, наверное, напали на деревню твоего отца. Но меня тогда с ними еще не было, — выпалил он на одном дыхании, вздохнул и посмотрел на Нальму. Какое-то чувство мелькнуло на ее лице, но она ничего не сказала. Тим помолчал секунд десять и продолжил: — Но это неважно. Если бы я тогда уже был с ними, я был бы с ними и в Аруме. Я же не знал про тебя.

— А если бы знал — не был бы? — спросила Нальма странным голосом.

— Нет, — твердо ответил Тим, — и Арво бы не дал сюда идти. Ты мне… я хочу, чтобы тебе… я хочу, чтобы ты чувствовала удовлетворение.

Фраза получилась на редкость корявой, и Тим смутился.

— Дурацкий язык, — пробормотал он по-русски.

Но Нальма, похоже, поняла. Мягко улыбнулась и наклонила голову:

— Я знаю, что ты из Волков. Ты не мог быть никем другим — я это сразу поняла. Но все равно ты сам это сказал — это правильно. Мне только удивительно, как ты смог убить волина? Ты же сам не волин?

— Нет, — сказал Тим, — я просто новое оружие придумал. То есть не придумал, в моем мире оно давно есть, то есть было. Я его просто вспомнил… Вот, смотри. — Тим снял с пояса арбалет. Но Нальма не смотрела на арбалет, она смотрела на Тима.

— В твоем мире… — повторила она удивленно. — Так, значит, ты из другого мира. Теперь я понимаю, а раньше не понимала. Иногда ты понятными словами говоришь непонятные вещи. И даже, когда говоришь понятно, говоришь не так, как сказала бы я или любой другой. Словно ты думаешь по-другому… из другого мира.

Нальма посмотрела на Тима, наклонив голову, потом протянула руку и осторожно, словно ожидая, что сейчас ее пальцы провалятся в пустоту, потрогала щеки и подбородок мальчика. Тим смутился и отвел взгляд.

— Вот, — сказал он, чтобы отогнать смущение, — это называется арбалет.

Нальма, нахмурившись, посмотрела на руку Тима.

— Арба'йет. Странная штука. Как ею можно убить? Лезвия у нее нет, и ударять ею неудобно.

Девушка подняла на Тима недоуменно-вопросительный взгляд. Тим улыбнулся, чувствуя, как разжимается костлявая лапа, сжимавшая его сердце с того момента, как он увидел хвостик своего болта над глазом волина, имени которого он никогда не узнает.

— Попробуй сама, — сказал он, беря руку девушки в свою и вкладывая ей в ладонь рукоять арбалета, — обхвати вот так и держи.

Пальцы Нальмы плотно обхватили гладкое дерево, она подняла арбалет перед лицом, покрутила, махнула из стороны в сторону, как дубинкой.

— Держать — удобно, — сказала она. — И что? Как им бить?

— Не надо бить, — сказал Тим многозначительно. — Видишь, спереди стрелка торчит? Сделай так, чтобы она указывала… вон на тот пень. — У края поляны торчал высохший пень в рост человека с расщепленной вершиной.

Нальма внимательно рассмотрела закрепленный на ложе болт, глянула с прищуром в сторону пня, потом уверенным движением протянула вперед руку с арбалетом и замерла. Тим даже залюбовался.

— И что? — повторила Нальма.

— А… — вздрогнул Тим. — Вытяни указательный палец… Чувствуешь штырек? Потяни за него, только смотри, чтобы при этом арбалет не качнулся. Может, тебе лучше его обеими руками…

«Дзанн!» — сказал арбалет, и почти сразу же с края поляны донеслось громкое: «Тук!» — и от пня полетели в стороны сухие щепки. Нальма продолжала держать арбалет недрогнувшей рукой.

— Э… — сказал Тим, — можешь опустить… У тебя получается… Даже не сказал бы, что ты его только что первый раз увидела.

Нальма опустила руку, недоуменно посмотрела на Тима, потом на опустевшее ложе. Прищурилась, быстро всучила арбалет Тиму в руки, бросилась к пню и вернулась минут через пять, озадаченная.

— Странная штука, — сказала она, крутя в руках большую щепку с застрявшим в ней болтом. — Но мне непонятно, как она может быть эффективна против волинов, да и вообще против людей, умеющих сколь-нибудь контролировать свою волю? Как можно убить человека летящим предметом — в нем же нет своей воли?

Тим пожал плечами:

— Не знаю… Арво мне то же говорил… Я и сам не знал, будет ли он работать против волинов, оказалось — работает.

Тим не то чтобы совсем не догадывался, в чем фокус, у него было уже вполне непротиворечивое объяснение, но в связи со странным местом науки в этом мире понятие кинетической энергии в нем было неизвестно. Тим все же попытался объяснить Нальме свою теорию:

— Может, дело в том, что болт летит слишком быстро и слишком мощно…

— Что за болт? — перебила Нальма.

— Вот, — Тим ткнул пальцем в щепку, которую девушка все еще держала в руках, — эта стрелка так называется… Так вот, если в человека летит камень… не слишком тяжелый, он летит медленно, и силы воли достаточно, чтобы его отклонить… А если на волина падает скала, то он хоть и силен в использовании Воли в Бездействии, но его силы воли недостаточно, чтобы остановить целую скалу. Понимаешь, скорость предмета даже важнее, чем его масса, это я еще в своем мире узнал. Вместо того чтобы увеличить массу в сто раз, достаточно увеличить скорость в десять — эффект будет тот же. И пусть даже волину на этот закон наплевать, но он все равно подействует на него — через силу убежденности других людей, которые действие этого закона на своей шкуре чувствуют.

Нальма нахмурилась, покачала головой.

— Не так он уж быстро летел вообще-то. Мне кажется, дело в чем-то другом, но в чем — не пойму, я же не ученый. Может, ты и прав… скорость, масса… может, это ты — ученый?

— Я? — Тим засмеялся. — Какой там! Я еще и школу не закончил. Не здешнюю, а там, у себя. Неоконченное среднее… это, считай, все равно что вообще неграмотный. Мне, если б я вдруг захотел ученым стать, еще лет десять — пятнадцать учиться надо, да и не собираюсь я ученым становиться.

Нальма задумалась, потом тряхнула головой и улыбнулась.

— Не понимаю, — сказала она, — да и неважно. Пусть так. Ты не боишься?

— Чего? — удивился Тим, вешая арбалет на пояс.

— Что волины вас заметят? И решат уничтожить. Неужели ты думаешь, что своим арбайетом сможешь убить их всех? Я думаю, в этот раз у тебя получилось только потому, что твой противник не был готов к подобной атаке. Да и слаб он, скорее всего, был как волин, раз уж вы выбрали его деревню для нападения. С сильным может и сразу не получиться.

Тим вздохнул:

— Арво то же говорит… Не знаю. Можно еще силу натяжения увеличить. И массу болта поднять раз в десять. Правда, этот арбалет только с фургона можно будет использовать, зато мощность будет — о-го-го! Как у падающей скалы.

— Ты зря на эту скалу рассчитываешь. Многие волины смогут хоть гору остановить, если будут к этому готовы. Дело в том, что в Волю в Бездействии обычно вкладывается не так уж много этой самой воли. Случаи вроде того, что произошел с Шин Лаем, хозяином Траумы, возможны только потому, что волин не успевает среагировать и защитить свою жизнь всей мощью своей воли. И еще — ты про магов подумал? Они могут поставить щит, подобный тому, которым защищают крестьянские поля от града. А поскольку твой болт имеет собственной воли не больше, чем градина, щит ее остановит. Или ты надеешься, что волины нападут на вас без магов? Зря.

Тим еще раз вздохнул:

— Да ни на что я не надеюсь. Я понимаю, что с этим волином… не вовремя так получилось. Я же не специально его убил… мм… просто выхода не было. Вообще-то я не знаю, что сейчас делать. Арво… Ну я еще с ним поговорю.

— Ты можешь уйти от своих Волков и спрятаться здесь, у меня. Будем жить вместе.

Тим аж дышать забыл от такого бесхитростного предложения и чуть тут же не выпалил радостно: «Я согласен!» Но, подумав, огорчился — прячась здесь, он, может, и не будет попадаться на глаза волинам, но уж точно ни на шаг не приблизится к дому.

— Я удовлетворен тем, что ты мне это предложила, — ответил Тим со вздохом. — Но пока… нет. Если ситуация станет слишком опасной, я так и сделаю, обещаю.

— Она может стать опасной быстрее, чем ты думаешь. Но решать тебе.

Тим кивнул:

— Да. Я вот еще хотел узнать — насчет магов. Я как-то у Руша Хема спросил, кто сильнее — маг или волин, он аж рассердился. Но вот есть вещи, которые волины сделать не могут, а маги — могут. Я сам видел, как один маг от болтов защищался. И тенариссы открывать только маги могут. Так кто же сильнее?

— Кто сильнее, — ответила Нальма. — Ты или топор?

— Не понял, — удивился Тим.

— Вон большое дерево. Иди и повали его голыми руками. Сможешь? Можешь не отвечать, я и так знаю, что если и сможешь, то долго и с большим трудом. А теперь возьми топор и повали его топором. Понял?

— Понял, — кивнул Тим. Почесал задумчиво затылок, раздумывая, о чем бы еще поговорить.

— Ты, наверное, есть хочешь? — спросила вдруг Нальма.

Тим сразу радостно ответил:

— Да! — еще не поняв, что и на самом деле очень проголодался. Даже удивился, как это он не чувствовал голода вплоть до этого момента.

— Сейчас я кашу сварю, — улыбнулась Нальма, всучила щепку с застрявшим в ней болтом Тиму и пошла к лесу. Тим удивился, но тут же заметил лежащую в траве корзинку, которую девушка уронила в самом начале их встречи, и успокоился. «Интересно, — подумал он, — на чем она кашу варить будет и где мы ее кушать будем? У нее дома — ни плиты, ни стола, ни стульев». Но все оказалось просто — Нальма, улыбнувшись мимолетно Тиму, занесла корзинку и охапку неизвестных веток в дом, а через пару минут появилась снова, неся в руках наполненную водой миску. Тим проследил удивленным взглядом, но, увидев окруженную крупными булыжниками выжженную проплешину, все понял. Девушка поставила миску на край очага, потом достала длинный широкий нож и принялась широкими махами отстригать от наваленных рядом с очагом толстых веток десятисантиметровые куски. Тим смотрел на нее, открыв рот: сучья были с руку толщиной, а нож проходил сквозь них, как будто они были сделаны из взбитых сливок, — даже не замедляясь ни на мгновение. Обычный нож вроде.

Тим вздохнул. Хорошо бы уж Арво поскорее сделал из него волина, как обещал. «А вдруг он и не собирался выполнять обещания? — подумал вдруг Тим. — Какая ему от этого польза? А вот так, в виде как будто главаря, но ничего не понимающего и вынужденного во всем ему подчиняться, да еще и с йельмом, да еще и с арбалетами, я ему очень даже нужен». Подобные мысли возникали у него частенько, но обычно Тим их сразу прогонял — какой смысл, ему все равно деваться некуда. Но сейчас он порядком призадумался, увидев, как девушка, утверждающая, что волином ей не стать, запросто показывает фокусы, которые Тим повторить и не мечтает — это Тим, которому уже все уши прожужжали заверениями, какой у него «потенциал». Может, все, начиная с той здоровенной кошки, чего-то путают, а никакого такого потенциала у него и вовсе нет?

Нальма спрятала нож, нагнулась и перекидала нарубленные дрова в очаг. Потом встала и сообщила Тиму:

— Подожди немного, я хворост соберу — костер разжечь.

Тим, сообразивший, что подвернулась удачная возможность, встрепенулся.

— Не надо хворост, — сказал он, — так разожжем. Рекс!

Если приказать йельму поджечь дрова, он их за секунду в пепел превратит, но Тим уже давно обнаружил, что для получения огня вовсе не обязательно приказывать Рексу что-нибудь зажечь, часто хватало и просто его непосредственной близости.

— Лети сюда. — Тим ткнул указательным пальцем в сложенные дрова. Йельм послушно метнулся в очаг, и через минуту там уже весело потрескивал огонь. — Вылетай, — сказал Тим и повернулся к Нальме. — Вообще-то можно было и костра не разводить, но так надежней — он и «тарелку» твою может спалить нечаянно.

— Не надо «тарелку» жечь, — испуганно мотнула головой Нальма, — пусть будет костер. Сейчас, подожди…

Девушка сбегала в дом, принесла в сложенных ладонях с горкой насыпанные круглые сероватые семена какого-то растения, высыпала их в миску, перемешала получившееся просто рукой, посмотрела критически, потом снова убежала в дом и вернулась с еще одной порцией крупы. Подвинула миску к огню и присела рядом на траву.

— Садись, — обратилась она к Тиму и хлопнула по траве рядом с собой. — Через лирм будет готово.

Тим переступил с ноги на ногу, смутился и мотнул отрицательно головой:

— Нет. Я постою.

— Почему? — Во взгляде девушки Тиму показалась обида, и он поспешил ответить, хотя только что не собирался ничего объяснять:

— Я же на лошади не очень… умело езжу. То есть ездил, сейчас-то я уже научился. Но я целый день ехал.

Нальма секунду смотрела на него с недоумением, потом в ее глазах мелькнуло понимание, она хихикнула и закрыла рот ладонью.

— Ну — сказал еще более смутившийся Тим, выдернул болт из щепки, болт сунул в цевье арбалета, а щепку кинул в огонь. — Бывает.

Нальма вдруг вскочила и ухватила Тима за руку.

— Пойдем, — сказала она и потащила его к дому. — Я тебя травами натру, сразу перестанет болеть. А то как ты сидеть будешь?

Тим, бормоча, что не стоит, что разок потерпеть можно и вообще — не очень-то и болит, потащился следом. Нальма завела его в дом, уложила лицом вниз на топчан и откинула подол курточки. Джинсы заставили ее на секунду задуматься, но потом она просунула под них пальцы и потянула вниз. Джинсы, разумеется, не поддались — это же были джинсы, а не местные дурацкие штаны, поэтому, подергав их пару секунд, Нальма сдалась.

— Сними, — потребовала она у Тима.

— Зачем? — неприязненно поинтересовался Тим. Происходящее напомнило ему визит в процедурный кабинет, который он никогда не любил — дело, разумеется, не в боли от шприца, а в унижении.

— Чтобы я травой натерла, — удивилась Нальма. — А то как ты обратно поедешь? Завтра только сильнее болеть будет. Да и вообще, болезнь может начаться — будешь потом до старости, согнувшись, ходить.

Тим поразмышлял немного, потом вздохнул, изогнулся, расстегнул пуговицы на джинсах и спустил их до колен.

— Годится?

— Годится-годится, — заверила Нальма. Схватив его за плечи, уложила обратно на топчан лицом вниз и сдернула джинсы полностью.

— Зачем? — возмутился Тим.

— Мешают, — лаконично отозвалась Нальма. — Лежи.

Тим расслабился, ожидая прикосновения к коже какой-то лечебной травы и на всякий случай настраиваясь, что она будет очень жгучей; но коварной Нальме было мало отвоеванных джинсов. Тим почувствовал прикосновение пальцев к пояснице, потом пальцы осторожно подлезли под трусы, а те были, естественно, на резинке. И не успел Тим понять, что происходит, как вдруг оказался совершенно голым, не считая оставшейся на плечах куртки.

— Э! — заорал он, вскидываясь. — Отдай!

Но тут же смущенно рухнул обратно на топчан ничком. Нальма негромко хихикнула и сказала преувеличенно-серьезно:

— Лежи. Будет жечь — потерпи.

И тут же принялась растирать Тиму ягодицы. Вроде там действительно были какие-то листья, а может, и не листья, в первое время Тим и не пытался понять, корчась и стараясь не издавать звуков — то, что стонать от боли тут является признаком малодушия, он уяснил уже давно. А демонстрировать малодушие перед Нальмой ему не хотелось совершенно, хоть он и решил, что очень на нее обиделся (или — еще и потому, что обиделся). Тим даже собрался после окончания лечения спокойно и с достоинством ее поблагодарить, потом сесть на лошадь и уехать. И вернуться не раньше чем через пару раймов. Пусть знает, как с людей трусы стаскивать.

Потом ноющая боль от ушибов куда-то ушла, а кожу начало жечь. Довольно сильно жечь, сильнее, чем от горчичников или даже от крапивы. Но после ежедневных истязаний в школе волинов это жжение было ему трын-трава — даже приятно немного. А потом пропало и жжение, осталась только глубокая тупая боль в мышцах, но она уже совсем не была неприятной, даже наоборот: так — приятно и томно — гудят ноги после долгого, по-хорошему активного дня. А Нальма продолжала поглаживать, пощипывать и растирать оживающую кожу; Тим прикрыл глаза, расслабился и растворился в ощущениях. Он даже задремал слегка, поэтому, услышав «перевернись», автоматически выполнил просьбу, даже не сообразив, чем это чревато. Но услышал удивленно-обрадованное восклицание, моментально очнулся, перевернулся обратно и вжался в доски, спрятав лицо в сложенные руки и залившись краской с ног до головы.

— Почему ты так странно себя ведешь? — спросила Нальма мягко. — Ты не хочешь, чтобы я увидела тебя голым?

— Не хочу, — хрипло каркнул Тим, не поднимая головы. — Отдай мне тр… одежду. И отвернись.

— Но почему? — огорченно удивилась Нальма. — Может, тебя злит то, что ты раздет, а я — нет?

Послышался мягкий шорох, потом удовлетворенный голос Нальмы продолжил:

— Вот теперь мы в одинаковом положении.

Тим полежал с закрытыми глазами еще секунд пять, потом любопытство пересилило. Он сглотнул, открыл глаза и осторожно приподнял голову. Нальма стояла рядом с топчаном совершенно обнаженная и улыбалась. Встретившись с ее глазами, Тим пискнул и снова спрятал лицо, но настроение его уже кардинальным образом изменилось. Верни ему сейчас Нальма одежду — очень бы огорчился.

— Ты не хочешь на меня смотреть? — спросила Нальма.

— Хочу, — ответил Тим, сглатывая липкую слюну.

— Тогда почему не смотришь?

— Смотрю. — Тим поднял голову и принялся жадно разглядывать спокойно стоящую девушку. Сердце стучало, казалось, прямо между ушами. Нальма нагнулась и погладила Тима по плечу.

— Перевернись, — попросила она.

Тим, всхлипнув, подчинился.

— Вот, — сказала Нальма, присаживаясь на край топчана, — я же вижу.

Тим несмело улыбнулся.

— А если тебя тоже растереть? — сказала Нальма игриво, протягивая руки. — Не бойся, без травы.

— Я не боюсь, — сказал Тим, тяжело дыша. — Я… а, подожди!

Он сжался, пытаясь сдержаться, но тщетно.

— Уже? — удивилась Нальма, и Тиму захотелось немедленно перенестись куда-нибудь за пару километров отсюда вместе с одеждой. «Вот блин, — подумал он, сгорая от стыда. — Вот свинство… все, ухожу побыстрее и больше никогда…»

— Ты что, — спросила Нальма, заглядывая подростку в глаза, — первый раз?

— Я… — Тим был готов одеваться и убегать, но этому мешало в первую очередь то, что Нальма не спешила его выпускать, и Тим чувствовал себя просто ужасно неуютно. — Я…

— Тогда понятно, — весело сказала Нальма. — И как много времени тебе нужно, чтобы снова подняться? И не говори, что не выяснял.

У Тима опять запылали уши.

— Ну… — буркнул он, — лирм, может, больше.

— Да что ты говоришь? — шутливо удивилась Нальма. — Лирм?

Потом слезла с топчана, встала рядом с ним на колени и, мотнув головой, откинула назад волосы.

— Лирм, говоришь? — повторила она, наклоняя голову. — А я думаю — меньше. Раза в четыре.

…В обратный путь Тим собрался только через три дня. До Майсы согласно карте было километров сто двадцать — сто пятьдесят, так что дорога должна была занять дня четыре, особенно с учетом того, что кормить лошадь пришлось бы травой в лесу — с его резко упавшим шаретором купить корм становилось проблемой. Тим про время и думать забыл — если бы очередным утром Нальма не начала выяснять, куда направляются Люди Дороги и что собирается делать Тим, он сам бы даже не вспомнил про их существование. Но Нальма напомнила, и Тим задумался. Происходи дело хотя бы на пару недель назад, он бы с легким сердцем забыл про бандитов-революционеров и остался у Нальмы хоть на всю оставшуюся жизнь. Вот только текущее положение дел было куда как непростым, и, что важнее, Тим чувствовал свою ответственность за это положение. Очень хотелось плюнуть на все и никуда не ехать, но то же, что манило его остаться, толкало его в дорогу. Как ни крути, а бросить сейчас Людей Дороги было почти равносильно предательству. Ну это бы еще черт с ним — Тим давно уже научился управляться со своей совестью, но была еще и Нальма, а выглядеть предателем перед ней не хотелось категорически. И пусть она их (Волков в смысле) не любит и, скорее всего, не будет возражать, если Тим решит от них уйти. Ну и что? Да хоть бы она их вообще люто ненавидела — все равно Тим окажется предателем. И главное даже не то, что Нальма это поймет: у них тут и слова-то такого нет — предательство. Очень даже возможно, что она ни капли его обвинять не станет, а, наоборот, восхитится тем, что Тим принял правильное решение. Вот только он сам будет чувствовать себя самым распоследним трусом и предателем. Причем чувствовать перед Нальмой, пусть даже она ни хрена не понимает в этих материях. Поэтому, хоть Тим и потратил часа два на придумывание всяких вариантов, он сразу понял, что придется уезжать. Нальма, против ожиданий, возражать не стала. Улыбнулась с легкой грустью, сказала:

— Я кашу сделаю, покушаешь, перед тем как уехать, — и выпорхнула из дома.

Тим вздохнул. Он бы предпочел кое-чем другим напоследок заняться, и, скорее всего, Нальма бы согласилась, но Тим возразить против каши не решился. Хотя она ему и в первый-то раз не шибко понравилась, а за прошедшие три дня так и вовсе поднадоела — дома он бы такое и в рот не взял. Хотя… в первые недели пребывания здесь ему и менее вкусные вещи есть приходилось, так что ничего страшного. Давали временами в школе некую массу, консистенцией и вкусом больше всего напоминающую прогорклый застывший жир. Первый раз его попробовав, Тим тут же все чуть и не выложил обратно, а потом просто не ел, если в столовой давали этот жир. Но один раз его давали четыре дня подряд, и на третий Тиму пришлось-таки себя пересилить. Так что эта каша — еще ничего. Ну и что, что безвкусная, как туалетная бумага. Зато назад не просится, а силы-то нужны. Это волинам солнечного света достаточно.

— Только много не клади, — сказал Тим, выходя наружу. — Я не голоден.

— С собой заберешь, — сосредоточенно мешая варево в миске, отозвалась Нальма. — Она долго не портится, будешь в дороге есть — на стоянках-то еду ты сейчас покупать не сможешь. И вообще — лучше днем езжай, а на ночь в лес заходи. Ни к чему тебе сейчас лишние взгляды.

Тим кивнул — он и сам так думал, и даже стоянки планировал не проезжать по дороге, а объезжать лесом. То, что безопасность дорог не безгранична, он понял уже давно. Ну и что, что никто не может его на дороге убить или ранить — кто мешает парочке волинов взять его за руки-ноги и отойти на пару шагов в лес. А там уж — делай с ним, что хочешь.

— Ты еще ко мне приедешь? — спросила Нальма, не отрывая взгляда от костра, но Тиму послышалось в ее голосе какое-то двоякое чувство, как будто она и хотела и боялась одновременно. Он усиленно закивал:

— Да! Да! Обязательно приеду!

Нальма подняла голову, улыбнулась и так посмотрела на Тима со значением, что тот запунцовел. Нальма хихикнула.

— Приезжай скорее, — сказала она. — С тобой я себя более защищенной чувствую.

Тим нахмурился:

— От кого защищенной? Дикие животные же на тебя не нападают.

Девушка махнула рукой:

— От животных защититься у меня воли хватит. А вот от волинов — нет. За день до твоего прихода один из них заходил зачем-то в мой дом.

— Зачем? — похолодел Тим.

— Не знаю, — легкомысленным тоном отозвалась Нальма. — Я в лесу была, листья сойры собирала. Выхожу, смотрю — идет. Я спряталась и подождала, пока он не ушел.

«Вот оно, — подумал Тим. — Теперь это уже не предательство, так? Я же должен защищать свою девушку!» Вздохнул и повторил мысленно, смакуя каждую букву словосочетания: «Свою. Девушку». Улыбнулся. Потом согнал улыбку, задумался — что волину могло быть нужно и почему он, волин, не увидел Нальму?

— Зачем он мог приходить? Может, новому хозяину Арума от тебя что-то нужно? Тогда он вернется, — сказал Тим и напрягся, ожидая, что Нальма скажет: «Да, наверное, вернется», и тогда Тиму ничего не останется, кроме как быть возле нее. Но Нальма только хмыкнула:

— Не думаю. Надо было бы — уже вернулся бы. Может, случайно проходил, вообще не думаю, чтобы я могла кому-то понадобиться. Да и новый хозяин Арума уже давно не новый — почти три года.

«Три года она живет одна в лесу!» Тим вздрогнул, представив, каково это — столько времени жить отшельником, не видя людей и ни с кем не разговаривая… Хотя при прошлой встрече она что-то другое говорила.

— И ты три года тут живешь? — спросил он. — Ни с кем не общаешься?

— Не совсем. Иногда я хожу в Арум, когда мне что-нибудь надо бывает. Но никаких дел с Мыслящими Арума у меня нет, да там их и немного. А хозяина их я предпочитаю не видеть, да и он, похоже, к встрече со мной не стремится. Изредка кто-нибудь сам забредает ко мне на полянку, подобно тебе. А кроме этого — да, ни с кем не общаюсь. «Кто-нибудь сам забредает…» — повторил Тим мысленно. Эти слова неприятно его резанули, и теперь он мучился (совершенно неуместной, если подойти серьезно) мыслью о том, как часто к ней кто-нибудь забредает и что с этими забредшими происходит дальше. Нальма потемневшее лицо Тима истолковала по-своему:

— Да и незачем мне общаться. Неправильно это, конечно, но у меня и в самом деле нет никаких дел в этом мире. И думаю, уже не будет — крестьянкой я становиться не хочу. Делать то же, что сейчас, при этом еще отдавать часть урожая хозяину и во всем от него зависеть — зачем? Мыслящий из меня уже не получится, в сореса мне поздно. А для волина я слишком слаба. Но… я удовлетворена своим положением.

— Понятно, — сказал Тим, решаясь. — Знаешь что? Давай я тебе арбалет… отдам? Стрелять ты из него уже умеешь, если что — он и против волина сработает, уже понятно. Да и мало ли от кого отбиваться придется — вдруг опять кто-нибудь сам забредет?

Последние слова Тим сказал с подчеркнуто-ироничной интонацией, но Нальма его намек пропустила мимо ушей:

— Но… он же тебе самому нужен?

— У нас еще есть, — отмахнулся Тим. — Да и новых мы наделаем.

— А в дороге? Тебе же четыре дня ехать?

— А в дороге у меня йельм есть. Я так решил — пусть он остается у тебя. — Тим снял арбалет с пояса и протянул его Нальме. Но девушка испуганно отодвинулась и сделала отстраняющий жест рукой:

— Нет! Я не возьму его.

— Тогда я его просто тут положу, — сказал Тим и на самом деле положил арбалет на землю. — Надо будет — возьмешь. Ну так я поехал?

Нальма сидела, молча глядя то на арбалет, то на Тима, потом встала, подошла к арбалету и медленно его подняла. Посмотрела на Тима с некоторым опасением, потом испуг в ее глазах сменился радостным удивлением. Нальма посмотрела на арбалет еще раз, потом, держа его обеими руками, убежала в дом. Тим проводил ее взглядом, легонько улыбаясь. Девушка вернулась через полминуты, подошла к Тиму и принялась с любопытством его разглядывать. Тим согнал с лица улыбку:

— Что-то случилось?

— Да, — Нальма серьезно посмотрела ему в глаза. — У тебя шаретор не вырос. А у меня не упал. Совсем. Как это может быть, не понимаю.

Тим подумал немного, потом широко улыбнулся. «Вон оно что, она же, наверное, совсем небогатая, вот и испугалась его брать. Ну да, откуда у нее большому шаретору взяться… а оружие у них дорого стоит… вот глупышка».

— И не должен. Это подарок. Я не продал тебе арбалет, я его тебе просто так отдал, понимаешь?

— Что за «потарок»? И как так может быть — просто так? Так не может быть, это неправильно!

— А я думаю, что правильно! Мне захотелось отдать тебе его просто так, и отдал — бери, пользуйся, мне ничего за это не надо. Это и значит — подарок.

— Пусть ты оценил его в ничто, хотя не понимаю, как такое возможно, но у меня-то шаретор тоже не уменьшился! Этого не может быть!

— Когда подарок делают… — Тим задумался, как сказать «с душой», но подходящих вариантов не нашел, а буквальным решил не пользоваться, — …делают правильно, то не чувствуешь себя обязанным. Так что не удивляйся.

Нальма посмотрела на него совершенно ошалелым взглядом и замотала головой.

— Это неправильно, — повторила она жалобно.

— Нет, правильно, — возразил Тим. — Вот заладила. Кстати, все говорят: «Вижу шаретор». А как вы его видите?

Нальма хлопнула глазами и медленно повторила:

— Как видим?

— Ну да. Как это выглядит? Как надпись на лбу? Или как?

Нальма прыснула:

— На лбу?! Конечно нет. Мы его просто — видим. Я смотрю на человека и понимаю, какой у него шаретор… Я не смогу объяснить… Как объяснить слепому, что такое цвета? Вот научишься его видеть — сам поймешь.

— Скорей бы, — вздохнул Тим. — Я поеду, пожалуй. У тебя сейчас каша сгорит.

— Ой! — встрепенулась Нальма, бросилась к костру и отодвинула булькающую миску в сторону. — Подожди, я сейчас тебе с собой в дорогу дам.

Две небольшие плетеные из коры коробки тут же были споро наполнены дымящейся кашей и принесены Тиму.

— Ну… — Тим развел руками, — а как я их повезу?

Нальма посмотрела на него с удивлением, потом хитро улыбнулась и бросилась к лошади. Тим, недоумевая, пошел следом. Оказывается, у седел, под желобами, в которые укладывались ноги, с каждого боку было по довольно объемному карману, в один из них Нальма и запихала обе коробки.

— А… — сказал Тим, — ну понятно. В общем… это… я поехал.

Нальма вдруг подошла к нему, коротко прижалась щекой к груди, потом шмыгнула и, не оборачиваясь, кинулась в дом.

— Ну и ну — сказал Тим, хлопая глазами и потирая грудь. — Ну и ну.

Потом отвязал лошадь, довольно ловко на нее забрался (сказывалась уже тренировка), развернул ее к лесу и громко сказал по-русски, глядя на ряд темных оконцев под крышей бревенчатого дома:

— До свидания!

Со стороны дома не донеслось ни звука, и, еще раз покачав головой, Тим хлопнул лошадь пятками по бокам. Лошадь шумно вздохнула и мерным раскачивающимся шагом зашагала по тропинке.