Когда стемнело, светлячки облюбовали дуб. Странные такие светлячки, летающие вокруг дерева, водящие вокруг него свои незамысловатые хороводы. И совсем не обращающие внимания на все остальное вокруг.

Пока что их не привлекала ни вода из реки или рва, ни осенняя трава, ни нагретые только что ушедшим солнцем стены замка. Лекс сидел на парапете одной из смотровых башен, сложенном из камня, и точно мог сказать, что затея с согревающим солнцем была ненапрасна. Сидеть на теплом парапете было значительно приятней, чем на холодном.

В жизни бы такую красивую и ласковую осень! С такими яркими цветами, теплым, но нежарким, солнцем, с чистотой и сухим проселком, уходящим вдоль реки в холмы. Булыжник на дороге лежал лишь до первого холма — только там, где во время дождей дорогу могло сильно размыть. Дальше камни, почти полностью ушедшие в землю, поросшие травой, уступали дорогу простой пыли.

Спать Лексу не хотелось совсем. Возможно, здесь и не надо спать? Было бы здорово! Но он бодрствовал уже слишком долго, и его сознание начало понемногу туманиться. В мыслях не было прежней ясности, а в образах — отточенной изначально красоты, которая оказалась бы достойной того, чтобы воплотиться в этом мире. Мирах…

Поэтому мальчик просто сидел на теплых камнях и смотрел, как по его желанию, замыслу, совмещенному с реализацией, медленно заходит солнце, темнеет. Наступает ночь, как полагается, со звездами, с полной луной, освещающей долину не хуже дневного брата.

А потом появились светлячки. Чужие. Не его задумка. Лекс им обрадовался, потому что именно в этот момент размышлял о том, как сейчас ведет себя его собственное тело. Сколько раз за это время он сходил под себя? Плачет ли мать у кровати? Ругается ли с врачами отец? Алексей наверняка где-то в больнице, возможно, даже очень неплохой, раз до сих пор жив. Но это не меняло того факта, что он не имел ни малейшего контакта со своим телом. Не мог послать никакой весточки о том, что не просто жив, но и чувствует себя на самом деле прекрасно.

Сколько таких, как он, разбросано по стране? По миру? Все ли они здесь или только некоторые? Есть ли шанс вернуться назад? Наверняка есть. Но есть ли шанс вернуться, запомнив все произошедшее в этом мире?

Его тело должны переворачивать? Иначе ведь он опухнет, затечет и все равно умрет. Какая-нибудь медсестра должна убирать за ним испачканные простыни, или ему надели подгузник? Неприятно. Но он бы предпочел подгузник. Все-таки тогда за ним было бы попроще следить…

Светлячки прилетели вовремя, оторвав Лекса от невеселых мыслей. Сначала появился один, робко вспыхнул между холмов, понемногу приблизился и сел на ветку дуба. Посидел, а потом заплясал среди деревьев. За ним появилось сразу несколько, в разных местах долины, начиная сиять, словно только родились.

Или только что умерли.

Несложно было понять, кто это. Те самые огоньки, упомянутые Михаилом. Умершие, которых надо собирать, чтобы стать сильнее.

Но Лекс не торопился. Ему нравилось наблюдать за их мерцающим, хаотичным движением. Он решил подойти поближе лишь тогда, когда вокруг дерева их собралось с полсотни, не меньше. Рассмотреть, что представляют собой светлячки вблизи.

Мерцающее освещение пронизало крону дуба. Как новогодние деревья, увешанные гирляндами с крохотными диодными лампочками. Только здешние лампочки еще и летали. Пересаживались с ветки на ветку, падали почти до самой земли или взмывали вверх, чтобы получше осветить верхушку дерева, теряющуюся в ночи.

Лекс подошел и поднял руку ладонью вверх. На ладонь тут же уселся один из светлячков-исследователей. Посидел немного, а затем вдруг растворился, будто всосавшись в руку. Кожа на ладони на несколько мгновений осветилась тем самым, светлячковым светом, подчеркивая красным мелкие сосуды, оттеняя каждую линию. А потом светлячок пропал окончательно, оставив Лексу лишь легкий прилив сил, смешанный с грустью прощания.

И мальчик как-то сразу понял, что этот человек умер спокойно. Может быть, в кровати от старости, может, как-то еще. Но мирно и спокойно. Почти без боли.

Лекс отступил назад. Он не хотел собирать светлячков в себе. Ему они нравились и так — кружащиеся вокруг дерева, веселящиеся, свободные. Может быть, кто-то из них обладал хотя бы толикой сознания тех людей, чьими осколками они являлись? От чего это зависело? Лекс не знал. Да ему это было и неважно. Сейчас он просто наслаждался зрелищем.

Когда Михаил появился в следующий раз, то светлячки привлекли его внимание в первую очередь.

— Это что? — спросил он, но чувствовалось, что догадывается, каким будет ответ.

— Как «что»? Огоньки, о которых ты говорил.

— Интересные у тебя все же образы, честное слово. Знаешь, как они выглядят у меня? Как лампочки. Такие крошечные матовые лампочки, едва видные даже в темноте. Но свет у них отчетливый и яркий. А у тебя — светляки. И свет такой, будто из сказки. Так и знал, что ты представишь себе их как-то иначе, даже не хотел говорить свое название, чтобы дать тебе возможность выдумать их внешний вид самостоятельно.

— Думаешь, если бы ты не назвал их «огоньками», я бы увидел их как-то иначе?

— Да теперь и не узнаешь, — усмехнулся Михаил. — А чего ты их не собираешь?

Лекс пожал плечами:

— А надо? Что будет, если я их не соберу?

— Для тебя или для них? Для них — не знаю, соберет кто-нибудь другой. Ну или будут вечно блуждать по местным мирам самостоятельно. Для тебя — настигнет кто-то более сильный и проглотит, не пережевывая.

— Смотри, — не стал спорить Лекс. — Вот три рыцаря и вот еще три.

Из ворот замка вышла шестерка рыцарей. Эти были одеты как надо — нормальные рыцари в средневековых доспехах, без излишеств, но и без смешения эпох и государств.

Доспехи одной тройки строго поблескивали темно-серым, у второй цвет металла склонялся к синеватому.

— Ну?

— Это абсолютно одинаковые рыцари. Только что созданные, с пылу с жару. Как ты считаешь, кто из них выиграет, если они будут драться друг с другом?

Михаил пожал плечами:

— Случайность. Кто угодно.

— Ладно, — кивнул Лекс и приказал воинам начать поединок.

В трех схватках в итоге победили синие — на их счету оказалось две победы. Ну почти две, потому что один из синих остался без руки, но врага все же одолел.

Лекс махнул рукой, отсылая рыцарей назад в крепость. Уходя, они захватили с собой и безжизненные куклы тех, кому в этой схватке повезло меньше.

— А теперь совсем новые тройки, — провозгласил Лекс. — Но один нюанс. Я тут поупражнялся и научился подсаживать рыцарям светлячков. Так что у серой тройки теперь будут псевдодуши, а у синей — нет.

— Параметры эксперимента понятны. — Михаил кивнул. — А как ты додумался подсадить им осколки чужих душ? Я о таком и не задумывался.

— Наверное, ты просто слишком быстро их поглощал?

Воины начали бой одновременно. И одеты, и вооружены они были абсолютно одинаково. Одинакового роста, одинаковой комплекции, даже с одинаковой манерой движений. Различить их между собой казалось невозможным. Тройки отличались только оттенком доспехов, а внутри каждой из них рыцари были неотличимы абсолютно.

Три серых рыцаря победили безоговорочно. У синих явно не было ни одного шанса. Они двигались медленней, реагировали медленней, использовали меньше приемов, а самое главное — они не боялись поражения. Серые тоже не были трусливы, но почему-то оказалось, что для них победить — это почти как выжить. Сохранить осколок души, что еще теплился в виде маленького светлячка.

— Так все-таки это души умерших? — задумчиво произнес Лекс, отправляя серых оттаскивать побежденных за пределы видимости, туда, где они могли исчезнуть чуть легче.

— Или проекции их сознания в эту вселенную. Или матрицы их нейронной структуры в архивированном виде, — пожал плечами Михаил. — Ты ученый? Я — нет. Считай, как тебе будет удобней для выживания. Я лично предпочитаю думать, что огоньки — мои союзники, что они приходят усилить меня для будущих сражений. Остальное — неважно.

Лекс кивнул.

— И вообще, ты тут гладиаторские бои устраиваешь… — Михаил помолчал, потом сбавил тон. — Нет, конечно, очень интересное наблюдение. Спасибо тебе. Это подарок даже лучше дуба. Но я-то пришел не за этим. Забыл спросить: ты спишь вообще?

— Нет. А можно?

— Нужно. Только я вот сплю как кошка — вполуха, вполглаза и недолго. Могу вскочить на любой шорох. Но спать надо. Дурацкая ситуация. Ты вроде как далеко от своего тела, но оно по-прежнему влияет на тебя значительно больше, чем можно представить. Твой мозг привык давать и телу отдых, и себе. И здесь твое сознание, даже лишенное физической оболочки, требует того же. Иначе сдуреешь просто. Плыть все начинает, мутиться. Но долго не спи. Я нашел тебе учителя. Проснешься, попробуй найти меня сам. Если найдешь, значит, тебе уже можно к нему.

— А кто тогда ты?

— В смысле? — смутился Михаил. — А-а… ну не учитель уж точно. Может, играющий тренер? Учить я не умею. У тебя талант, но если заниматься в этом мире чем-то серьезным, то нужны настоящие учителя.

— Ладно. Тогда я пошел спать.

— Хорошо. Только помни: не прикрывай лапкой оба глаза.

Теперь у реки был свой светлячок. Он исчез и стал рекой, или река стала им.

Лекс пробовал. Пытался хотя бы понять, каким образом может найти Михаила. Вспоминал, какие ощущения испытал, когда Михаил впервые появился в мире долины. А после этого старался вызвать это чувство сознательно. Понять, где его «тренер», за какой горой, сверху или снизу, внутри него или под ближайшим камнем? Но при том, что местная, дичайшая система координат еще не уложилась в голове у Лекса, все попытки оказывались тщетны. Направления «возраст — система ценностей — уровень развития — расстояние до тела — еще сотня НЕ ЗНАЮ ЧЕГО» тяжело было уложить в логику мышления одаренного, но все-таки обычного мальчика. Лекс не считал себя гением. Может, умел рисовать — это да, но это не делало его сверхчеловеком, способным ориентироваться в N-мерном пространстве, где даже отдельные оси координат заданы весьма условно.

Но Лекс продолжал стараться. А так как эти старания занимали некую пассивную часть его разума, заодно успевал придумывать новые дома для светлячков.

Многие претендовали на дуб, но перенаселять его было неправильно, и это понимали даже светлячки. Как говаривали классики, у каждого ручейка и у каждой рощи — свой дух. А у каждого дерева — своя птица. Поэтому дуб достался только одному. Самому, как показалось Лексу, нуждающемуся именно в этом дереве.

Нестрашно, места много.

Хотя и светлячков у него теперь тоже было немало.

Не все из них соглашались на то, чтобы занять предложенное им место. Некоторые прилетали и улетали, исчезали в других мирах. Лекс это видел. Хотя мерцание теперь было повсюду. Речь шла даже не о сотнях — о тысячах!

Лекс научился их различать. Научился за ними следить. Вот один подкрался сзади, но не испугался, когда создатель этого мира повернулся к нему лицом. Наоборот, прибавил скорости и врезался — прямо в грудь мальчика. Из-за одежды Лекс не увидел, стал ли на этот миг прозрачным, засветился ли на мгновение огонек в его сердце, но ткань рубашки все же пропустила слабый свет — вспышку, подтверждающую, что слияние произошло.

Лекс получил крошечную частичку энергии, вместе с еще одной порцией заглушенной, наверное, лекарствами, боли. Он научился, да, научился их различать. Старик, умерший в постели, в окружении родных, возможно медсестер. Скорее всего, женщина, ибо чувствовалась в этом светлячке некая попытка защитить, оградить и приласкать мальчика. Но силы их настолько поверхностны, настолько слабы, что уловить эти ощущения было почти невозможно. Каждый раз Лекс мог поверить, а мог посчитать, что ему просто мерещится. Разница неощутима.

Своих духов получили холмы. И кусты. И ближние скалы. И даже башни крепости — даже на них нашлись желающие. Сложность состояла в том, что Лекс знал, почувствовал сразу, что даже ему будет крайне сложно что-то теперь изменить в этом мире. Поменять течение реки. Или заставить дуб плодоносить яблоками. После того как на защиту вставал дух, даже мастер этого мира оказывался ограниченным в своих возможностях.

Сначала Лекс пытался отбиваться от светлячков, решивших стать его «духами». Это было болезненно, чаще всего неприятно и для Лекса — чем-то напоминало каннибализм. Но светлячки все прибывали и прибывали, и многие из них избирали Лекса. Может быть, считали, что с ним будет веселее. Или спокойней. Или надежней.

Или они вообще ни о чем таком не думали, лишь пытаясь попасть в наиболее знакомую для них оболочку.

Мальчик почувствовал Михаила лишь после того, как обошел почти всю долину, не забравшись разве что на дальние холмы. Просто понял, что точка «неизвестно где — по неизвестно каким координатам» и есть Михаил. И в тот же миг понял, как может отправиться к нему в гости.

Оставалось решить, стоит ли оно того.

Если его «тренер» не лгал, что вряд ли, то в его мире Лекс окажется легкой добычей, улиткой с раздавленной раковиной, не способной противопоставить хищнику абсолютно ничего.

С другой стороны, прятаться в панцире в надежде когда-нибудь из него вырасти тоже не стоило. Кому-то даже в этом мире нужно было довериться. Михаил казался отнюдь не самым худшим из возможных вариантов.

Лекс понемногу взрослел. Как ему и посоветовали.

Он переместился. Возможно, подобный термин был здесь неуместен, но все же Лекс предпочел его. Мир долины исчез, и мальчик оказался в абсолютно незнакомом месте. Значит, переместился — что же еще?

Но его тело лежало где-то на больничной койке и не шевелилось. Так что, возможно, «переместился» — все-таки неудачное слово. Может быть, правильнее было бы сказать: представил себя в бессознательном бреду в новом месте?

Но тело на больничной койке находилось в больнице, в городе, на планете, летящей вокруг солнца, так что даже его нельзя было считать абсолютно неподвижным. Оно тоже перемещалось, хотя делало это плавней и более предсказуемо, чем неожиданные прыжки между мирами.

Сейчас для Лекса это был всего лишь выбор удобного наблюдателя. Иными словами — с какой точки удобней следить за процессом, чтобы получить максимально полезную для себя информацию. Наверное, полезную для выживания. Он так надеялся.

Поэтому Лекс предпочел выбрать в качестве наблюдателя себя самого. И поэтому он — ПЕРЕМЕСТИЛСЯ.

Увидел он совершенно не то, что ожидал. Никакого простора, никакой долины, леса или пустыни. Хоть чего-то, что он мог бы себе представить.

Он попал в банальное закрытое помещение, замкнутое, с низким потолком, без малейшего намека на окна и всего одной дверью. Вернее, проемом — двери как таковой не наблюдалось. И стены. Стены были до безобразия однообразны. Лекс даже подошел и осмотрел красные кирпичи, кладку, раствор между кирпичами, чтобы понять, что в них не так? Что его раздражает настолько сильно в обычной стене?

— Это из детства, — благожелательно пояснил Михаил, заходя в комнату. — Знаешь, у меня кровать стояла у стены. Дом был хороший, новый такой дом, теплый. Даже простенки были кирпичные, в один слой, конечно. И вот прямо у изголовья штукатурка слегка отвалилась — кирпичей пять, может, оголилось. А родителям все не до ремонта было. Так я каждый день перед сном на эти кирпичи смотрел. После нескольких лет я каждую царапину на них помнил. Каждую каверну в растворе потрогал. У меня на их поверхности иногда целые баталии разыгрывались. Красные шли на белых, потом роботы на людей, а люди на арахнидов. И когда здесь, — Михаил развел руками, — пришла пора создавать надежный дом, я выбрал эти кирпичи. Их-то точно у меня никто заменить не сможет. Мое.

— И повторил пять кирпичей на всю комнату? Стык в стык? — подсказал финал Лекс.

— Во всех комнатах. У меня их немного — всего четыре. И холл — пятый. Там, где твой дуб.

Михаил отвел руку в сторону, предлагая Лексу выйти из помещения.

Мальчик двинулся вперед и через короткий метровый коридор, выполненный все теми же пятью кирпичами, вышел в центр владений Михаила. Туда, куда его «тренер» скопировал дуб.

Здесь потолок был поднят повыше. Достаточно высоко для того, чтобы умудриться разместить под ним целое дерево. Но и тут, так же как и в комнате, всё оказалось покрыто однообразным узором из кирпичей.

Посмотрев на дуб, Лекс понял, о чем толкует Михаил. Это дерево только внешне напоминало то, что стояло у моста в его долине. Оно было… проще. Листьев меньше, меньше цветов осени на них, меньше веток, особенно мелких — крупные ветви Михаил воспроизвел достаточно точно.

Жалкая подделка, сказали бы, говоря в таком случае о картине. Жалкая, неумелая и дилетантская.

Хотя, надо признать, что если бы Лексу пришлось копировать чужое произведение, не факт, что у него вышло бы лучше. Возможно, он не стал бы сглаживать детали, но наверняка наврал бы в чем-нибудь другом.

— И ты все свое время проводишь здесь? — С точки зрения Лекса, это было ужасно. Стены из пяти одинаковых кирпичей. Абсолютно серый бетонный пол. Ни одного окна — им просто некуда было открываться. Теперь вот дуб. Понятно, почему Михаил так долго его разглядывал и так восхищался.

— Ну да. Все, кроме того, что провожу у тебя. Или еще где-нибудь. Весь остаток времени. Хотя не так уж и много остается. Здесь скучно, зато это пространство полностью мне подконтрольно. Меня сложно в нем достать, очень сложно.

— Ты говорил об учителе?

— Да. Куча усилий ушла, чтобы найти его. Но теперь — он твой. Ну почти. Возьми меня за руку и расслабься.

— Что значит «почти»?

Перемещение оказалось несколько отличным от того, что раньше проделывал Лекс самостоятельно. Просто сейчас не он решал, куда отправиться, вот и все.

Он расхотел задавать свой вопрос еще до того, как его закончил. Произнес его просто по инерции, только потому, что хотел задать еще там, в маленьком собственном мирке Михаила.

Они оказались в пустыне. В чем-то, напоминающем пустыню. Слишком ровная, слишком гладкая поверхность абсолютно белого песка в том месте, где они стояли, не позволяла Лексу поверить, что это место имело хотя бы отдаленное отношение к настоящим пустыням.

Равнина тянулась от горизонта до горизонта, во все стороны. Разве что цвет песка иногда менялся. Где-то он был скорее серым, где-то стальным или желтоватым, разным. Как огромная палитра достаточно нейтральных оттенков, готовых для использования. В дизайне интерьеров, например. Если выбрать консервативного дизайнера, то именно такие тона он бы и предпочел.

— Это значит, что он попросил плату, — ответил Михаил, отвлекая Лекса от рассматривания окрестностей. — Но мне кажется, ты будешь способен ее заплатить. Идем, вон он. Далековато, конечно, но таковы правила. Сложно попасть в чужой мир близко к его хозяину. Слишком большой силой надо для этого обладать.

Михаил шагнул вперед, в сторону крохотной черной точки, едва видной на горизонте.

— Какую оплату? — спросил Лекс, двигаясь за своим проводником, но тут же остановился снова.

Следы Михаила. Они не просто оставались в виде обычных следов на песке. Оказывается, эта идеально ровная песочница была не более чем тонким слоем песка, насыпанным на что-то еще. На что-то вроде каменного основания, но камнем этот материал не был. Больше всего эта подложка была похожа на стекло. На оплавленное стекло темного, почти черного цвета.

Лексу это понравилось. На таком песке можно рисовать. Очень красивые узоры, как в детских игрушках. Он улыбнулся и пошел вслед за Михаилом.

Через несколько десятков шагов понял, что и подложка тоже, в свою очередь, не была одноцветной. Ее оттенок менялся время от времени, иногда плавно, иногда резко, обнажая границу. Базальтовое стекло могло быть и розовым, и черным, и серым. Любым. Иногда его цвет полностью совпадал с оттенком песка, делал их неотличимыми. В других местах диссонанс двух цветов практически кричал.

— Здесь живет художник. — Лекс не задавал вопрос, а высказал свою догадку, практически уверенность.

— Почти, — беззаботно махнул рукой Михаил. — Шевелись, а то дойти не успеем, как придется покидать это место. Вечно времени на дорогу уходит больше, чем на общение.

Мужчина был одет в простое белое кимоно из хлопка. Грубая материя, Лекс видел рельеф материала даже с нескольких метров, отделяющих его от потенциального учителя. В руке он держал то, что сначала Лекс принял за оружие, — какую-то деревянную палку. Но заканчивалась она кистью, тонкой, небольшой. Не такой, какой красят заборы, хотя и достаточно жесткой.

— Привел, — констатировал Михаил.

Мужчина молча кивнул. Он явно был откуда-то с Востока. Из Японии? Или из Китая? Лекс не смог определить. Ростом, по крайней мере, незнакомец был ненамного выше его.

Учитель, держа в руке свою гипертрофированную кисть, сделал несколько шагов, обходя мальчика по дуге. Нет, маляром он точно не был. Слишком гордая походка, слишком выверенные шаги. Теперь Лекс подумал, что может, это мастер восточных единоборств? Какого-нибудь тайного учения, которое могло ему здесь пригодиться? Было бы здорово. Но кисть? Художник-каратист?..

— Я из Китая, — решил пояснить незнакомец. Слова резанули слух, словно были произнесены так, что мальчик не должен был их услышать. Они казались знакомыми и незнакомыми одновременно. Чужими. Но почему-то все же абсолютно понятными.

— Игры разума, — тихо пояснил Михаил, когда Лекс вздрогнул. — Учитель говорит на китайском, мы на русском. Но ведь ты понимаешь, что никто из нас на самом деле не говорит. Так что мы понимаем друг друга легко. Но продолжаем чувствовать чуждость сказанного. Незнакомость. Иногда даже иной образ мыслей. Привыкнешь.

Мальчик кивнул.

— Я должен проверить, стоит ли тебя учить, — добавил учитель. Видимо, внешний осмотр был завершен.

Китаец повернулся полубоком и поднял кисть. Быстрым тягучим движением, превратившимся почти что в танец с кистью, он нарисовал на песке символ. Иероглиф.

Кисть касалась песка легко, поэтому линия получилась совсем тонкая, не всегда даже пробивающая песок до базальтовой основы. Сложная линия, причудливо меняющая свое направление, делающая где-то ниже центра маленькую петлю.

И этот иероглиф оказался узким. Уже тех, что приходилось видеть Лексу на разных упаковках, декоративных вазах и прочих вещах, где нынче нередко можно встретить подобные слова-картинки.

Песок в месте, где они стояли, был почти белым, с совсем небольшим налетом серости. А вот базальт под ним, наоборот, блестяще черным.

Получилось красиво.

— Вы художник, — еще раз высказал убеждение Лекс.

— Я каллиграф, — снизошел до ответа учитель. — Я не занимаюсь всякими глупостями. — Он отступил назад от своего творения и протянул кисть мальчику. — Повтори.

Лекс примеривался долго. Он понимал, что эту линию нельзя провести медленно. Ее нельзя поправить. Нельзя дорисовать потом то, что не получилось сразу. Это должно оказаться одним движением, которое может быть прерывистым, может быть плавным, может, в конце концов, быть бесконечным, но оно должно оставаться одним движением по своей сути.

В итоге Лекс шагнул вперед и уверенно изобразил еще один иероглиф рядом с тем, что нарисовал учитель. Он лишь отдаленно напоминал оригинал. Линия вышла толще, в паре мест Лекс точно слишком резко дернул кистью. Но сходство все же было.

Мальчик повернулся и посмотрел на китайца, возвращая кисть.

— Это, — указал тот на иероглифы, — знак ангела. Я возьму тебя. Рисовать умеет немало народу. Но вот понять, что суть письменного языка есть движение, могут только единицы из европейцев. Все они видят лишь статичную картинку. Обделенные разумом. И ты недалеко от них ушел, кстати. Кисть принесешь свою. Плата для начала — аллея из чудесных ив отсюда и до того горизонта. Приходи, когда сочтешь, что ты готов.

Мальчик кивнул.

— А как я вас найду? — Он повернулся к Михаилу. — Ты меня приведешь?

За Михаила ответил учитель:

— Приходи тогда, когда поймешь, как меня найти.