Вечером привезли солому, много соломы. Она была очень свежей и пахла солнцем, полем, цветами и волей. Это был один из моих заказов, так удививших и стражников, и Сориуса. Народ набросился на солому если не с радостью, то, во всяком случае, с энтузиазмом. Да и как тут не радоваться, если практически все день мы занимались тем, что убирали старую и перепревшую и тщательно скребли пол, пытаясь очистить его от грязи. Его чистили, терли, скребли с помощью все той же соломы.

Затем солому вместе с тряпками, лоскутами и всей прочей дрянью выкинули в окно, выходившее во внутренний дворик. За уборку мусора со двора тоже было уплачено.

Как мне показалось, в нашей темнице даже посветлело. По крайней мере, воздух в ней точно стал свежее. Сам я, конечно, мусор не убирал, лишь руководил при помощи мудрых советов и ценных наставлений. Хотя нестерпимо хотелось поднять с пола охапку грязной перепрелой соломы, прижать к груди и нести ее, нести, чтобы выбросить в окно. Шучу, конечно. Хотелось мне одного: поскорее увидеть небо над головой.

Когда начали вносить свежую солому, я грудью встал на ее защиту. Ну уж нет, по полу ее больше раскидывать не будем. Нужно связать ее в маты, подстилки или циновки. Такое возможно, я специально это узнавал. Вот только до темноты оставалось немного времени, и даже те несколько человек, что умели плести из соломы нужные вещи, попросту не успели этого сделать.

На следующий день привезли еще один мой заказ: обыкновенный дубовый стол с двумя лавками. И хотя тюремная стража здорово сэкономила на нем, приобретя где-то по дешевке давно уже бывший в употреблении, но и такая мебель пришлась как нельзя кстати. Стол долго служил в какой-то корчме, и его нелегкая служба оставила на столешнице множество отпечатков в виде порезов, сколов и темных пятен. Обитатели камеры долго его скоблили, чуть ли не выхватывая друг у друга из рук те предметы, что могли сгодиться для этого.

В обед за стол все не вместились, и те, кому не посчастливилось, терпеливо ждали своей очереди. Тот, кто не был лишен этого простого удобства долгое время, никогда не поймет, как приятно есть за столом. И еще, наш стол был похож на праздничный, потому что та четверть, что каждый выделил из передач, полученных с воли, находилась на нем.

К вечеру у всех уже были подстилки, сплетенные из соломы. Тут и выяснилось, что спать на них, оказывается, жестче, чем просто на куче соломы. Но помещение обрело совсем другой вид. Ровные ряды постелей, отхожее место, огороженное пологом, что не так давно служил шатром у мздоимца, и чистота. Конечно же чистота относительная, но с тем, что было до этого, разница разительная. Мне даже показалось, что люди просветлели лицами и стали больше улыбаться друг другу. Я сидел и думал, зачем мне все это было нужно, потому что осталось провести здесь всего лишь одну ночь.

Следующий день начался с того, что в камере произвели тщательный обыск, иначе шмон. Оказывается, в ней хранилось множество запрещенных вещей. Особенно это касалось ценностей и денег. Еще нашли несколько предметов, к которым с сильной натяжкой можно было применить слово «оружие». Я на этот счет совершенно не беспокоился, поскольку ничего такого за мной не числилось, а найти деньги, те жалкие крохи, что остались после приобретений на благо общества, было крайне затруднительно. Потому что здесь не бетон, где каждая неровность или трещина на виду, а здание каменной кладки. А обнаружить камень, под которым они припрятаны, просто нереально. Когда я спросил у Сориуса, как часто здесь происходит подобное, он сделал удивленное лицо. Понятно, можешь не отвечать. Непонятно другое: кому это нужно. Не хочу решать загадки, хочу на волю.

Почему-то я решил, что меня сегодня вряд ли отсюда вызовут. Так оно и вышло. Весь день я безуспешно дожидался, что заскрипит дверь и меня поведут к местному начальству. Дверь действительно скрипела, скрипела так, что приходилось закрывать уши. Кого-то уводили, взамен приводили новых страдальцев, но меня словно не существовало. Потом я сообразил, что даже нигде не зарегистрирован, меня сразу же провели сюда. Даже имени никто не озаботился спросить. Получается, что я вообще здесь не существую.

Как оказалось на следующий день, прорицатель из меня никакой. Практически всю ночь я не спал, ожидая, что сейчас распахнутся двери и в камеру ворвется Горген с пособниками, вступивший в сговор со стражей. Для этого и был проведен тщательный обыск. Нет, ничего такого не произошло, а первой новостью, что я услышал утром, была та, что Горгена еще вчера отправили в Мулой, центр провинции.

Потом за мной пришли.

Начальником местной стражи оказался невысокий полный человек в годах, которого звали господин Бойс. Он сидел за столом у окна и внимательно изучал какие-то бумаги. Время от времени Бойс отрывал от них взгляд, пристально смотрел на меня и снова в них углублялся. Наверное, все это должно было обозначать, что он изучает материалы дела, посвященного исключительно моей персоне. Судя по толщине лежащей перед ним стопки бумаг, я чрезвычайно матерый преступник, которого наконец-то посчастливилось поймать местному правосудию.

Решив, что я уже достаточно проникся этой атмосферой, Бойс коротко бросил:

– Рассказывай.

– О чем, господин Бойс? – не стал я медлить с ответом.

Его имя я успел выяснить у стражников, которые привели меня сюда под конвоем. Один из них сразу же вышел, а второй и сейчас маячил где-то у меня за спиной.

О чем рассказывать-то? Мне нужно хотя бы пару наводящих вопросов.

– Все рассказывай. Как зовут, зачем приехал в Кергент и на чем попался…

Вот это уже совсем другое дело.

– Меня зовут Артуа Койн, мне двадцать восемь лет, сюда прибыл в надежде встретить господина барона Эриха Горднера, в свите которого пребывал до последнего времени. Задержан ошибочно, меня приняли за какого-то Дрегера, – отчеканил я.

Легенду я себе придумал – не подкопаешься. Да и чего ее придумывать, почти все в ней было правдой, кроме двух моментов. В ней ни слова не говорилось о Жюстине, а свое появление здесь я решил обосновать желанием встретиться с бароном Горднером.

Только попроси меня, господин Бойс, и я расскажу тебе о братьях Слои, о Крижоне и о нашем путешествии на лодке. Я даже о Жюстине тебе расскажу, только назову его Тимуром и сообщу, что он сам набился мне в попутчики, еще и заплатив при этом. Слабые места? Да где их нет, и не слишком-то их много. Надеюсь, Жюстин уже там, куда все это время стремился. Не сидят же они в лодке, в конце концов, напряженно высматривая меня по сторонам.

– Барон Эрих Горднер? Знаю, знаю такого. Моего роста, темные глаза, лысина, небольшая бородка и еще постоянно улыбается, – заявил Бойс.

Как бы не так. Вряд ли их двое, баронов Эрихов Горднеров, да и описание прямо противоположно настоящему. Получается, что Бойс его знает и решил проверить меня.

– Никак нет, господин Бойс. Ростом он выше среднего, телосложение сухощавое, глаза серо-стального цвета, всегда гладко выбрит, ниже правого уха небольшой шрам. И еще, господин Бойс, я никогда не видел господина барона улыбающимся.

Мне самому составило немалых трудов сдержать улыбку, когда я представил радостно скалящегося Горднера. Слишком уже невероятным это выглядело.

На этом наш разговор закончился, и меня снова отвели в подвал. Когда я попробовал объяснить Бойсу, что арестовали меня неправильно, тот только махнул рукой конвоирам, мол, делайте свое дело. И как же мне теперь быть? Требовать адвоката? Или кого там требуют в таких случаях, не прокурора же?

Я вышагивал от одной стены к другой, хорошо хоть Сориусу с Дистом не пришло в голову сопровождать меня при этом, зрелище получилось бы очень комичным, потому что ходил я быстрым шагом, почти бегом.

Вот же попал, черт возьми! И что делать дальше? Ну не припишут же мне, в конце концов, чужие грехи, очень на это надеюсь. А тут еще приходится решать вопросы, которые мне к черту были бы не нужны. Ко мне обращались сокамерники, и у каждого имелись свои проблемы. Кто-то выиграл в кости, и проигравший не желал отдавать долг. Кому-то нужно было что-то приобрести через стражников. У других пропала часть полученной с воли передачи. Вот на черта мне все это нужно, ведь ни желания, ни опыта в подобных делах. Хорошо хоть Сориус консультировал меня по каждому вопросу. Уж что-что, а такие вещи он знал назубок.

Чтобы отвлечься от печальных мыслей, я попробовал заняться гимнастикой. Но и здесь не повезло, при любом резком движении в правом боку отдавало сильной болью. Видел я его, своего «благодетеля», когда к Бойсу меня водили. Он сегодня не патрулирует городские улицы, а дежурит в коридоре перед какой-то зарешеченной дверью, на сутки заступил.

Следующим утром мы с нетерпением ждали, когда же наконец откроется дверь камеры. И ждали вовсе не из-за завтрака. Просто нам хотелось убедиться в том, что проделанная нами ночью работа не была бесполезной.

Как я уже говорил, при открывании дверь ужасно скрипела. И звук этот был таким омерзительным, что даже зубы начинало ломить. Почему-то на самих тюремщиков этот скрип так не действовал. Среди них даже оказался один, кому доставляло истинное удовольствие постоянно открывать и закрывать дверь несколько раз подряд. Забавлял его не сам звук, а реакция заключенных. Говорят, ему даже деньги предлагали, но безрезультатно.

Этой ночью мы умасливали дверь в самом прямом значении этого слова. Масла ушла чертова уйма. Результатов пришлось ждать до утра, как иначе можно проверить то, что получилось? Стучать в дверь – от стражи может прилететь, кому это хочется?

Тридцать два человека, которые находились в общем каземате, самым натуральным образом превратились в слух, и это не было метафорой. Вот провернулся ключ в большом висячем замке на одном из запоров. Затем стукнул один засов, следом за ним второй. Сейчас-сейчас. Стояла такая тишина, что было слышно, как жужжат под потолком мухи.

Дверь медленно подалась наружу – и ничего, только легкий скрип, почти неслышный. В щели, образованной приоткрытыми дверями, показалось озадаченное лицо цербера, того, что так любил отсутствующий сейчас звук. Тюремщик несколько раз поводил дверью, но тщетно, тишина. Лицо его, до сей поры просто удивленное, сейчас приобрело вид крайней степени изумления. Боюсь, теперь ему очень нелегко будет от него избавиться.

Смеялись все. Затем тюремщик вместе со своей миной, словно прилипшей к лицу, рывком исчез, дверь распахнулась во всю ширь и в камеру вошел… Горднер.

Боюсь, что сейчас тюремщик по сравнению со мной явно проигрывал. По крайней мере, рот у него был открыт значительно меньше, нежели у меня.

Горднер прошел внутрь камеры, сделал несколько шагов, остановился и наморщил нос. Вы бы, господин барон, двумя днями раньше сюда пришли, боюсь, вам бы его еще и зажимать пришлось. Вероятно, даже двумя руками. Особенно когда сквознячок, гуляющий по канализации, приходил нас навестить. Сейчас это жерло смрада надежно прикрыто обеденной чашкой Горгена, идеально подошедшей по диаметру, и открывается только по мере надобности…

Как же я рад, что ему удалось тогда выжить! Горднер был вооружен шпагой, называемой у нас эстоком, дагой и пистолетом с колесцовым замком. Ну не знаю, по-моему, необходимость взводить каждый раз пружину замка специальным ключом скорострельности нисколько не прибавляет.

Вообще-то сюда запрещено входить с оружием. Даже наши тюремщики имели при себе только деревянные дубинки. Вот только хотел бы я посмотреть на того, кто посмеет Горднеру что-то запретить. Если только он не император или, на худой конец, какой-нибудь герцог.

Сердце мое билось учащенно. Неужели он пришел за мной? А за кем же еще?

Барон обвел взглядом помещение, обратив внимание на выскобленный еще с вечера стол, на пол без единого намека на мусор, на соломенные маты, сложенные один на другой, чтобы на них было удобней сидеть. Затем посмотрел на меня и сказал:

– Что стоишь, пошли! – И добавил, едва заметно усмехнувшись: – Брат Тимура.

Я посмотрел на Сориуса и Диста, стоявших, как обычно, за моей спиной. Ведь я обязан им жизнью. А сейчас просто их бросаю. Перевел взгляд на Горднера, но тот лишь покачал головой: без вариантов, и нетерпеливо указал мне на выход. Ничего, одну минуту потерпишь.

И мне оставалось лишь пожать парням руки, хлопнуть по плечу и подмигнуть. Держись, братва, даст Бог, свидимся.

Хороший парень Сориус, нет за ним убитых людей, не душегуб он. И старушек он не обворовывал, у местного преступного мира тоже есть свои законы и понятия. Диста жалко как человека, потому что ничего хорошего ему не светит. Если повезет, отделается рудниками, а если очень повезет, то проведет там лишь пару десятков лет.

Дист рассказал мне свою историю, похожую на тысячу других. Деревня, в которой он родился и жил, принадлежала барону Приенрису, одному из наиболее уважаемых граждан Кергента. Прожил Дист в своей деревне почти двадцать лет до того момента, когда и произошли следующие события.

Прибыл в очередной раз в деревню сборщик податей, чтобы собрать недоимки. Встретили его с почетом и уважением, подобающими при его должности. Только вот нечем платить крестьянам было, неудачный сезон выдался. Вот и надеялись они получить отсрочку до следующего урожая.

Сборщик, казалось бы, и не против этого был, но выдвинул встречное условие. Пойдет он им навстречу, лично с бароном переговорит, и все будет на мази. Только и жители должны ему не отказать. А желание его вот в чем состояло: жила в деревне одна девушка, и лицом, и фигурой хороша. Вот и выдвинул сборщик податей свое условие: будет она с ним ласкова – и сразу все вопросы положительно решатся. Если же нет – не обессудьте, служба прежде всего, а барон и благодетель ох как лют.

Надо ли говорить, что та девушка была невестой Диста. И отведал сборщик вместо ласк девичьих кулаков ее жениха. Да так отведал, что увезли его в беспамятстве. Дело политическим оказалось, как же, если всякий вместо податей таким образом платить начнет, то это уже конец света будет. Арестовали Диста, да он и не стал прятаться, чтобы остальным худа не сделать. Всего неделя до их свадьбы оставалась, когда все это случилось. Понимал Дист, на что шел, да только не смог через себя переступить…

И помочь я им никак не мог, как бы сильно мне этого ни хотелось. Эх, парни, вы уж держитесь здесь как надо, у вас получится. И прощайте. А сердце продолжало биться учащенно, но теперь уже по другой причине. Сейчас ранее утро, и если очень повезет… Как же я мечтаю, чтобы повезло.

Когда дверь камеры захлопнулась за моей спиной, и опять без того скрежета, что мне еще долго будет сниться в кошмарах, я обратился к Горднеру с просьбой:

– Господин барон, одолжите монету, мне нужно отдать долг.

Тот предложил горсть монет на выбор. Меня устроила медная, от нее меньше блеска. Этим Горднер мне тоже нравился, никогда не задает лишних вопросов. Надо – значит надо.

Мы шли полутемным коридором: трое стражников, Горднер и я. Медная монета была надежно прижата к ногтю большого пальца полусогнутым указательным.

Вот сейчас, за поворотом коридора. И если мне очень повезет… Повезло, мой недавний знакомый еще не сменился с поста. Утренние часы достались именно ему. Он нетерпеливо переминался с ноги на ногу: последние минуты – самые томительные.

Когда до него оставалась пара шагов, я чуть сбавил ход, одновременно посылая монету вперед, используя большой и указательный пальцы как катапульту. Монета пролетела удачно, не задев никого из идущих впереди людей, и весело зазвенела на каменном полу коридора. От серебряной монеты звона было бы больше, но она светлая, и ее полет легче обнаружить.

Конечно же все посмотрели в ту сторону, где раздался звон, в том числе и тот, кто был мне нужен. В этот момент я как раз поравнялся с ним и исполнил свой замысел.

Это очень, очень больно, когда бьют пяткой по подъему стопы, еще и приседая на опорной ноге, чтобы добавить весу. А я так и сделал. Если ему повезло, то он лишь недельку попрыгает на одной ноге, но мне хотелось, чтобы не повезло, потому что в таком случае кости свода стопы окажутся раздробленными.

Горднер, матерый волк, все же уловил движение за своей спиной. И увидел, как стражник на одной ноге медленно сползает на пол, широко открыв в безмолвном крике рот. И опять он ничего не сказал.

Наверное, я опять сделал что-то недостойное того, кто мечтает стать дворянином. Но тогда я думал о другом. В тот момент я вспомнил притчу, в которой один мудрец сказал, что за зло нужно платить злом. Иначе нечем будет платить за добро. Хотя, наверное, неведомый мудрец не имел в виду пару треснувших ребер и боль в боку, периодически напоминавшую о себе так, что хотелось упасть на колени и выть.