ЦАРЬ, ЦАРЕВИЧ…
…Уродился юноша
Под звездой безвестною,
Под звездой падучею,
Миг один блеснувшею
В тишине небес.
А. С. Пушкин
Семь дней до полной луны
Дверной колоколец разразился ушераздирающим перезвоном требовательно и даже нагло. Иван потер виски, приоткрыл один глаз и нехотя покосился в сторону двери. Поза, пленившая обломка, резкие движения не поощряла категорически. Откинувшись на спинку стула, Иван упокоил ноги на подоконнике, — а в общем и целом имел место философический эквилибр у открытого окна. С минуту колоколец бесновался, затем поунялся, осип и перешел на жалобное повизгивание.
— И был он славный эконом, то есть умел судить о том… — тоскливо пробормотал Иван, запрокинув голову.
Гекконы на потолке выдержали исполненное молчание, предоставив хозяину полную свободу действий. Даже не покосились вниз. Между тем вставать Ивану не хотелось до ломоты в костях. Добро бы, дело ограничилось просто ленью. Ко всему прочему, как говорят виноделы, сок подпустила усталость. И то, к слову сказать, — почти дюжина визитеров за день! С каждым побеседуй, каждому загляни в глаза, каждому пожми руку да самолично выпроводи. Не с улицы напросились, сам звал. Двенадцатый, аккурат к полной дюжине, ломился в дверь как раз сейчас.
Иван собрал волю в кулак, резко сдернул ноги с подоконника, уже стоя подхватил падающий стул и рявкнул в сторону двери:
— Минуточку! Я голый! Одеваюсь!
На самом деле даже не покосился в сторону платяного шкафа, благо с самого утра пребывал одетым по обыкновению в просторные полотняные брюки и тонкую льняную рубаху. Прислушался, не ушел ли настырный двенадцатый и, лишь приняв неизбежное, поплелся открывать.
— Добрый вечер, — в дверях приветливо улыбался круглощекий господин средних лет, телесной округлостью весьма похожий на колобок. — Могу ли я видеть многоуважаемого эвпатрида…
— Язык не сломайте, — буркнул Иван, сторонясь и пропуская посетителя. — По объявлению?
— Да, извольте убедиться сами. — «Колобок» отгородился газетным листком, где черным по белому сообщалось, что некоему Ивану потребовались услуги финансового консультанта.
— Уже видел. Аж в одиннадцати экземплярах. Проходите.
Круглощекий, отдав газету, будто входной билет, юркнул внутрь, чем-то и впрямь похожий на колобка. Не вошел, а вкатился, стрельнул глазками туда-сюда и нерешительно замер посреди комнаты.
— Предупреждаю: дело к вечеру, я устал от посетителей. Потому острить буду крупной формой и не всегда впопад. Что поделаешь, все мы немножко лошади. Кофе кончился, стулья — нет. Выбирайте любой.
Жест имяхранителя круглощекий истолковал в самом удобном для себя смысле. Занял ближайший стул, положил на колени видавший виды кожаный саквояж и сверху пристроил беспокойные руки. Возникшую паузу гость почел за намек, робко откашлялся и, наконец, нарушил тишину:
— Позвольте представиться, меня зовут Якко Волт. В моем активе Колледж Великого князя Андреаса Ромаса и Киликийская финандотура. Благоволите взглянуть на дипломы. Я верой и правдой служил нанимателям тридцать лет и вот теперь…
«…оказался на улице. Подросли молодые финансовые хищники и вошли в силу, а мои зубы стерлись и основательно проредились. Глаза ослабли, ноги растряслись, хвост упал…» — Иван мысленно продолжил за Волтом скорбное перечисление и не сдержал печального вздоха. Да, все мы немножко лошади. Господина финансового колобка стало чуточку жалко.
— …рад предложить свои услуги столь широко известному представителю благороднейшей из профессий.
Речь колобка лилась полноводным ровным потоком. Будто струя из фонтана на площади перед городским судом — без перебоев и брызг. Между тем глаза финконсульта жили своей особенной жизнью, беспокойной и нервической против гладкой речи. Несколько раз взгляд круглощекого обежал комнату, задержался на гекконах, на портале лифта и, будто споткнувшись, остановился на стопке «Вестника Гелиополиса». Одиннадцать экземпляров с объявлением о вакансии могли означать что угодно. Если верить слухам, гуляющим в городе, этот имяхранитель — личность престранная. Мог принять на работу первого встречного, мог тянуть с решением до последнего претендента. Мог, в конце концов, махнуть на все рукой и послать соискателей в преисподнюю, всех до единого.
— Колледж говорите? Финандотура? — Иван поджал губы. Колледж, основанный великим князем Андреасом Ромасом двести лет назад, учреждение настолько же авторитетное, насколько древнее. Как, впрочем, и финандотура. Что называется, «извольте любить и жаловать!»
— Именно! — Волт истово закивал. — Осмелюсь обратить внимание на рекомендательные письма и отзывы с прежних мест работы. Решительно все наниматели остались мною довольны. А что сменил множество домов — так ведь ничто не стоит на месте. «Я меняю работу — следовательно, существую». Не так ли, уважаемый эв?
— Ну да, — кивнул Иван, соглашаясь. — Жизнь идет вперед, и мы с нею. Стало быть, в вашу пользу говорят огромный опыт и неистощимое усердие?
— Отмечу без ложной скромности, — финконсульт просиял и сделался окончательно похож на румяный круглобокий каравай, — у моих подопечных никогда не возникало трений с имперской мытной канцелярией. Ни-ког-да!
— Что особенно ценно именно сейчас.
Иван мрачно покосился в распахнутое окно. Если верить поэтам, теплый, бархатный вечер навевал негу умиротворения… да вот беда, навеять никак не мог. Когда неспокойно в империи, неспокойно и на душе.
— Нынешние разброд и шатания чрезвычайно дорого обойдутся имперской казне, не находите? — спросил он.
— Уже обещанным образом шутите? — Улыбку будто стерли с губ Волта. Финконсульт враз утерял благодушие, подобрался и стал бел, как некрашеное полотно. — Крупноформатно и не размениваясь на мелочи?
— На вас лица нет, уважаемый Якко, — усмехнулся Иван и покачал головой. — Болезнь императора — еще не конец света. Нынешний, Василий XVIII, не первый раз общается с Костлявой. У государя входит в привычку раз в несколько лет смертельно хворать.
— А… а… а что тогда конец света?
— Муки выбора, — развел руками имяхранитель. — Увы, перед нами как раз тот случай, когда широкий ассортимент идет лишь во вред.
— Но император еще не…
— Вот именно! А хотите знать, сколько я, гражданин бесконечно далекий от дворцовых хитросплетений, насчитал кандидатов на трон?
Волт испуганно кивнул.
— Четыре! Четыре человека. Как человек неглупый, подскажите, куда в первую голову протянут руки загребущие претенденты на императорскую корону?
— Полагаю, в казну.
— Вы знали! — мрачно сострил Иван и взглянул на финконсульта исподлобья. — И, конечно, денег на всех не хватит. Где их брать?
— Полагаю, у вас, — печально протянул Волт и тут же поправился. — То есть, у нас. У простых граждан.
— Не так давно меня посетили господа из имперской мытной канцелярии, — ухмыльнулся имяхранитель. — Предложили озаботиться благосостоянием государства. Им стало известно, что я имею некоторый доход.
— Личность вы широко известная, стоит ли удивляться?
— Удивляться стоит тому, что вспомнил обо мне не кто-нибудь, а имперский финансовый советник второго ранга. Полноименный, ноктиса которого я месяц назад буквально вырвал из пасти горгов. Расплатился со мной… И вскоре прислал своих клевретов взыскать налог с дохода. За хорошие деньги продам мытной канцелярии летучий девиз: «Заплати налоги и спи спокойно».
— Высочайший образец служащего, — потупив глаза, изрек Волт. — Честен, верен, предан.
— Не ворует, — подсказал Иван и покосился на соискателя. — Вы полагаете, не ворует?
— Н-н-не могу знать, — смешался Волт, нервно кусая губы.
— А вы? — буднично изрек Иван. — Поди, воруете по-малому? Ну, признайтесь!
Волт побагровел, тяжело задышал, заерзал на стуле и нервно ослабил узел галстука.
— Шутить изволите? Крупноформатно и… и… невпопад?
Имяхранитель поднялся со стула, прошел к столу и взял пачку «Вестника Гелиополиса».
— Та-а-к, что тут у нас? Ага, Аристофан Пляс. Глазки бегают, голос резкий и срывается, путается в собственной биографии, — Иван зачитал свои пометки на первом же экземпляре. — Наверняка ворует. Доверия не вызвал. Отказать.
— Пляс глуп как пробка! — фыркнул Волт. — И сволочь редкостная. После него я месяц разбирал дела в доме Брегетов. Еле свел концы с концами. Мне было бы искренне жаль, окажи вы ему доверие. Жаль в первую очередь вас!
— Двигаемся дальше. Серапион Николетто. С документами полный порядок, приторно любезен, впечатление оставил крайне неприятное. Слишком подобострастен. Что-то недоговаривает. Отказать.
— Пройдоха этот Николетто! — резюмировал Волт. — Вот уж кто ворует, причем так артистично, что почти всегда выходит сухим из воды! Но вы, даже поймав за руку, не стали бы таскать его по судам! Вижу, не стали бы.
— Верно, не стал бы. — Иван криво улыбнулся и передернул челюстью, будто затвором арбалета. Финконсульта аж перекосило. — Однако на чистую воду вывел бы. Дважды два — всегда четыре. Не так ли?
— Так ли, — Волт убежденно кивнул. — Всегда четыре!
— Коломбина Мавва, — имяхранитель озвучил следующую запись. — Средних способностей, больше исполнительна, чем виртуозна, возок в гору не потянет. Отказать. Глеб Анарион, слишком молод, неопытен, горяч — отказать. Иоланта Гаэра, целиком поглощена собственными переживаниями. Предвижу попытки устроить личную жизнь за мой счет, а самого себя разумею в качестве последней надежды. Отказать…
Волт энергично кивал, соглашаясь с каждым вердиктом, и от себя добавлял едкие, убийственно точные штришки к портретам претендентов. Самым удивительным выходило то, что его комментарии в большинстве совпадали с заметками Ивана, особенно с теми, что на бумагу по недостатку времени так и не попали.
По окончании обсуждения претендентов Иван что-то написал на последнем экземпляре «Вестника». После чего с непроницаемым лицом отдал газету Волту и скрестил руки на груди. Соискатель трепетно принял газетный лист, немо шевеля губами, прочитал комментарий и удивленно поднял брови.
— Вы меня берете?
— Беру. Предупреждать смысла не вижу, человек вы умный, прекрасно все понимаете. Посему просто информирую: обманете — душу вытрясу. И это не шутка, крупноформатная и неудачная. Отныне на вас ложатся квартальный отчет и сношения с имперской мытной канцелярией. На меня — ваше жалованье и накладные расходы. И дай Фанес всеблагой здоровья императору!
— Да уж, — неестественно белый (видимо, от счастья) кивнул Волт. — Поскорее бы закончилась возня вокруг трона. Наберемся же терпения…
* * *
Проводив удачливого соискателя, Иван оседлал стул у окна. Привычным образом вздернул деревянного скакуна на задние ножки, ноги собственные бросил на подоконник и закрыл глаза. Врывающиеся в распахнутое окно порывы ветра сорили шумом города, как сеятель зерном на лубочных картинках. Мальчишки под самым окном играли в пристенок. Сердито и басовито урча, по улице протарахтел автомобиль. Разносчики газет бойко предлагали вечерний номер «Горожанина».
— «…И каждый день мне снова внове, готов узнать — не узнаю, и все старо, и голос крови низводит оторопь мою», — продекламировал Иван.
Устал. Неимоверно, непередаваемо, титанически. Дивный итог изнурительного дня — галерея лиц перед глазами, мужских и женских, симпатичных и не очень, хитроватых и глупых. Иная встреча с горгами обходится не в пример легче. Семь раз подумаешь, прежде чем сменить занятие хранителя Имен на службу в каком-нибудь непыльном присутственном месте. Иван усмехнулся. Присутственное место. Даже вслух произносить не хочется, куда уж там оказаться в кресле чиновника средней руки. Тонны бумаг, кубометры пыли (так-таки непыльное место?), оковы партикулярного платья от рассвета до заката. Особый подобострастный пиетет к чиновному ранжиру. Как же нелегко приходится им, бедолагам, когда отлаженная система дает трещину, и не понимаешь, кому кланяться в пояс, а кому хватит лишь скупого кивка головой. Все может измениться буквально завтра, и тот небрежный кивок головой тебе ой как припомнят.
Что творится в последние дни при дворе — даже представить трудно. Все встало с ног на голову. Можно смело держать пари на любые деньги, что дворец Ромасов напоминает сейчас разворошенный муравейник. При живом еще императоре дворня перегрызлась за трон. А умрет монарх или останется жив — никому и дела нет. Зачем осложнять себе жизнь? В жизни все дело случая, но каждый случай нужно готовить. Собака лает, ветер носит, и все при деле.
От входной двери прилетела звонкая бронзовая трель. Снова колоколец! Галерея лиц перед глазами завертелась, как мир вокруг карусельной лошадки. Это никогда не кончится, подумал Иван, открыл глаза и рявкнул:
— Прием окончен!
Никакой реакции. Кто-то еще не знал, что вакантное место уже занято, и продолжал надеяться на благосклонность фортуны. Дергал колоколец за шнур, и тот щедро доился бронзовыми переливами. Настойчивость очередной претендент выказал не меньшую, чем Волт. Пришлось встать. Иван нехотя прошагал в коридор, с кислой миной открыл дверь и прикусил губу, узрев гостя. Вернее, гостью. В руке у нее был неизменный «Вестник Гелиополиса».
— Д-добрый вечер, мне…
— Вечер, увы, не добрый, и вам не повезло. Место уже занято.
— Вы… ты меня не узнаешь?
Обезоруживающее начало. Иван поджал губы, нахмурился и медленно покачал головой. Ковыряться в памяти — все равно, что пытаться вызвать рвоту при абсолютно пустом желудке. Бесполезные потуги разбудят только жжение внутри и вкус желчи во рту. Так, по крайней мере, было до сих пор. Проверено, и неоднократно. И, пожалуй, не стоило затевать процесс узнавания на пороге. Интересно, как правильно обращаться к гостье из своего прошлого? Входи или входите?
— Милости прошу. — Имяхранитель посторонился, приглашая женщину войти, и придирчиво оглядел ее сзади.
Высока, стройна, светловолоса. Намек на полноту нисколько ее не портил. К сожалению, черты незнакомки не стали тем ключиком, который подошел бы к заколдованному замку, как в том убеждены некоторые эскулапы. Освобожденные воспоминания не хлынули широким потоком из потайной комнаты. Напрасные надежды, комната осталась заперта.
— Значит, объявление не имеет отношения к визиту?
— Ты совсем-совсем не помнишь меня, Ваня?
— Совсем-совсем. Извини за холодность. Кофе кончился. Может быть, мадеры?
Знакомая незнакомка молча кивнула и опустилась на стул.
Неделю назад Иван полностью обновил интерьер квартиры; сейчас его обиталище напоминало аскетичностью обстановки келью монастырского послушника. С тем малым исключением, что не угнетало низкими сводами и полумраком. Обилие пространства, стекла, воздуха и светлых тонов заставляло дышать глубже, а голову держать выше. Невольно это почувствовала даже гостья, расслабилась.
Да и мадера была чудо как хороша. Прежде чем попасть на стол, дивный дар Фанеса совершал кругосветное морское путешествие вдоль пределов Ойкумены, вокруг всех сорока четырех островов. И в трюме парусника (непременно парусника) стяжал благорасположение повелителя морских глубин.
— Даже не знаю с чего начать… — гостья потупилась и тяжело вздохнула. — Нет, знаю! Когда-то, Ваня, мы были друзьями. Близкими друзьями. Очень близкими…
Незнакомка облизнула пересохшие губы и залпом допила свою мадеру. Решительно выдохнула и твердо продолжила:
— Меня предупреждали, что сейчас ты… другой, но я ведь так упряма. Когда-то мы были очень близки, и я надеялась, что ты вспомнишь. Но молва права, прошлого для тебя не существует, и что делать дальше — я не знаю.
Иван поджал губы. Дамочка говорила, будто цитировала мелодраматический романец.
— Единственное, что я понял из сказанного — объявленная вакансия финансового консультанта тут ни при чем.
— Все так же холоден и рассудителен, — усмехнулась гостья. — Браво! Хоть что-то в этом мире не подвержено тлену разложения. Хорошо же, начну сначала. Вакансия тут действительно ни при чем. Я — Палома, Пальма, как ты меня звал когда-то. Но посвящать ли тебя в свои дела — уже и не знаю! Я для тебя пустой звук, ноль, никто!
Пока Палома говорила, имяхранитель, мало вслушиваясь в слова, изучал внешность гостьи. Глаза, обрамленные длинными ресницами, отливали васильковым цветом. Прямой нос Иван назвал бы римским, если бы тот не был чуть длинноват. Зубы — ровные и крепкие, как фортепианные клавиши; пухлые губы.
«Бесконечно обаятельная особа, — решил Иван. — Если рассказ о нашей прежней близости — правда, я собой доволен. Болтают, что вкус на женщин с течением жизни не меняется. Похоже, не врут…»
— Вот, взгляни. — Палома достала из сумочки фотографическую карточку и протянула Ивану. — Надеюсь на твою зрительную память. Ну, возьми же!
«Здравствуйте, я привет из прошлого!» Иван медлил и не решался взять фото в руки. Будто маленький кусок картона угрожающе тикал и обещал рвануть, наподобие адской машинки бомбистов.
— Кое-кого ты узнбешь, уверена. Не бойся, возьми же! Ты никогда не был трусом, помнишь?
Вспомнишь, как же! Удар ниже пояса, красотка! Взял. На травянистом поле несколько бесшабашного вида молодцев в спортивных костюмах скалились фотографу, а один из них (Иван с замиранием сердца узнал себя, только моложе и улыбчивее) держал на руках девушку. Палому.
— Это я, — бесстрастно согласился Иван.
— И это я! — с жаром подтвердила Палома. — Так ты выслушаешь меня?
Иван молча наполнил пустые бокалы мадерой, задумчиво пожевал губу и, наконец, кивнул.
— Говори.
Только сейчас стало видно, как напряжена была Палома. Но ее отпустило, под глазом забилась жилка, руки и ноги затряслись.
— Дворец напоминает сейчас улей, в который ткнули палкой, гнездо со змеями! Все гудит, жужжит и пытается укусить! Император еще жив, а наследнички уже пилят корону. Стервятники! Двор поделен на фамильные кланы, и каждый клан пытается усадить на трон своего ставленника.
— Старо как мир. Насколько мне известно, законно притязать на венец могут четверо, — усмехнулся Иван и пригубил мадеры. — Или я чего-то не знаю?
— Не знаешь, — сказала Палома. — Их больше. Пять. Существует еще один претендент. И его жизни угрожает серьезная опасность. Могут просто убрать с дороги, как упавшее деревце.
— А деревце пока не искушено в придворных интригах и по малолетству неопытно?
— Да. Но это единственный его минус. Единственный! — Палома раскрепостилась и заговорила с жаром. — Ваня, мне нужна твоя помощь. Всем нам нужна твоя помощь! Маленький Анатолий Ромас приведет Перас в такое «завтра», о котором ты и помыслить не смел!
— Неужели все станет так хорошо? Даже не верится.
— Ты стал законченным циником и себялюбцем! Природа успешно завершила то, что начала много лет назад!
— Хочешь сказать, что из-за моего цинизма мы и расстались? А может, из-за моей нелюбви к выспренним речам?
Палома гневно фыркнула и поджала губы. Отвернулась. Иван примирительно поднял руки.
— Хорошо. Давай сначала. Поправь, если ошибусь. Двор грызется, клацают зубы, и шерсть летит во все стороны. Чтобы сунуться в эту свару, нужно иметь за спиной, по меньшей мере, роту преторианцев. А также несколько министров-единомышленников и океан отчаянной наглости. У твоего клана все это есть?
Пальма отрицательно мотнула головой.
— Только океан отчаянной решимости. И чувство справедливости.
— Кажется, мы расстались совсем по другой причине. — Иван усмехнулся, встал, сунул руки в карманы и прошел к окну. — Сдается, я просто решил дожить до седых волос. Скажи, ты вытворяла такое раньше, милая авантюристка?
Гостья опустила глаза и пригубила мадеры.
— В одной из авантюр ты принял живейшее участие. Ну, так что с моим делом?
— Вам не жаль мальчишку? Своего не добьетесь, только покалечите ребенка.
— А почему на трон должен взойти ограниченный тип, все достоинство которого — умение перекидываться зверем и слушать нашептывания со спины? Почему? Неужели доброта и чистота помыслов перестали что-то значить в этой жизни? Почему повезти должно кому-то другому, а достойным людям уготовано жалкое существование в тени помазанных бездарей? Почему мерило успеха — не способности и жажда дела, а рота преторианцев за спиной и министры-единомышленники в рукаве? Почему императором не может стать светлый и чистый ребенок, почему?
Что-то в этом чрезмерно страстном выступлении резало слух. Не только пафос, но что-то еще. Ивану пришлось напрячься, чтобы тревожная заноза не исчезла. От тревоги нельзя отмахиваться — это аксиома. Иван с минуту молчал, глядя в окно, потом медленно повернулся и вперил в Пальму мрачный взгляд.
— Так ты сказала мальчишка — Ромас?
— Не сомневаюсь!
— Значит, рос ребенок и горя не знал. А твой клан в одночасье лишил его детства и обрек на безрадостное существование, выпихнув на всеобщее обозрение. Ведь так?
— Да, это я вывела его в свет! Я представила двору и объявила о том, что на свете существует еще один Ромас! Никто не вправе заигрывать с судьбой.
Тьфу, дура!
— Однако именно этим ты и занимаешься последнее время, — сказал Иван. — Теперь мальчишка ровно на голову высится над остальной толпой. И по эту светлую головку уже точатся алебарды. За его жизнь я не дам и ломаного гроша.
Имяхранитель залпом допил вино, отвернулся к окну.
— Чего ты хочешь от меня?
— Защиты. Не для себя — для Анатолия. Ему всего шесть лет. Скоро полная луна, и что им взбредет в голову…
Иван изумился:
— Ко всему прочему, мальчишка полноименный?
— Да.
— Превосходно.
В комнате опять повисло молчание. Гелиополис между тем жил обычной жизнью. Небо сделалось сизым. Гулко простучали по мостовой колеса тележки зеленщика, женщины на другой стороне улицы наконец наговорились и разошлись. Сразу несколько машин вкатилось на тихую улочку с разных сторон.
— Кому ты сказала, что собираешься ко мне? — спросил Иван.
— Никому. А что?
— Кажется, это по твою душу. — Имяхранитель кивнул вниз, на автомобили.
Палому подняло со стула, будто пружиной.
— Все-таки выследили! Это охранка!
— Отвечать быстро, — рявкнул Иван. — Под кем сейчас ходит охранка? Друг или враг?
— Диего Оломедас, и не друг, и не враг…
— …а так. В любом случае тебя запрячут настолько глубоко, что искать придется очень долго. И не факт, что успешно.
— Не поняла.
— Бежать! Сейчас же! Собирайся!
Палома сдернула со спинки стула сумочку, коротким движением взбила волосы и замерла в дверях, готовая бежать куда угодно… только не слишком далеко. Иван собирался не в пример спокойнее и более обстоятельно. Кистень, куртка, деньги. Карманная линза, стоившая баснословных денег, но… этих денег стоившая безусловно. Походные ботинки с толстой подошвой и вощеными шнурками. Ключ, заплечная сумка на широком ремне. Все лежало на видных местах, только руку протяни. Специально для подобного случая.
— Низкий старт!
— Нас перехватят на выходе!
— «Он спешил, она спешила, вниз по лестнице бегом, второпях про дверь забыли… где та дверь, она, где он?»
— Нисколько не изменился! Из собственных авантюр ты всегда выпутывался со скабрезной рифмой на устах!
— Если мы оба отъявленные авантюристы, почему тогда расстались? — Иван держал Пальму за руку и тащил вниз по лестнице.
— Потому и расстались, — буркнула Палома, стуча на бегу зубами и каблучками. — Не терплю конкурентов.
— Сюда. — Иван не стал спускаться до первого этажа, где уже слышались приглушенные мужские голоса. Приложил палец к губам и потянул гостью направо, к двери, что открылась в пандус, соединивший дом с соседним зданием.
— И тут исхитрился! — восхищенно прошептала Палома, оглядываясь.
Через несколько минут имяхранитель и заговорщица, будто образцовая пара, под ручку вышли из подъезда соседнего дома. Мило улыбаясь друг другу, направились вниз по улице.
— Не вздумай оглядываться! — одернул Иван спутницу.
— У меня между лопаток свербит, — простонала Пальма. — Держи меня крепче!
Иван усмехнулся и так сдавил пальцы женщины, что та еле сдержала крик.
— Ты мне чуть пальцы не раздавил! — прошипела Палома за ближайшим углом, яростно встряхивая кистью.
— А ты чуть не определила нас на каторгу, — парировал Иван.
— Так ты берешься за дело?
— Ты все для этого сделала. Даже охранку привела на хвостике. Проявляя чудеса благородства, вырываю красавицу из лап хищника, и для чего же? Чтобы самому попасть под удар!
— Вот и чудненько! — Палома приподнялась на носки, прильнула к Ивану всем телом. Он почувствовал, как в карман куртки попал небольшой, твердый предмет.
— Что это?
— Деньги! У тебя будут расходы.
— Ох, чую, по деньгам и хлопоты, — сказал имяхранитель, взвесив на ладони толстую пачку «василиев».
— Ты никогда не искал легких путей.
— Да ну? А впрочем, тебе лучше знать. Слушай внимательно. На той стороне переулка, через дорогу есть сапожная мастерская, видишь?
— Вижу.
— Подождешь там, пока раздобуду экипаж. Случайно в мастерскую никто не заходит, очень уж там воняет.
— Воняет?
— Очень специфично — кожей, клеем и ваксой. Ты зайдешь туда отремонтировать обувь. Каблук сломался.
— Но у меня…
— Да нет, уже сломался. — Иван присел и одним движением сломал каблук на туфельке Паломы.
— Топай.
На правах бывшего, но очень близкого друга имяхранитель ладонью придал заговорщице импульс чуть пониже спины. Усмехнулся, глядя, как ревнительница светлого будущего Пераса, прихрамывая, засеменила через дорогу. Искоса огляделся и скорым шагом ушел вверх по переулку…
* * *
— А девушка уже ушла, — сообщил мастеровой, отставляя в сторону дратву. — Грустная такая девушка, печальная. Дождалась кавалера и ушла.
— Кавалера? — Ивана аж перекосило.
— Ага. — Сапожник испуганно отпрянул от здоровяка со злыми серыми глазами. — Тот и не входил даже. Едва глянул на нее с порога, она и вышла. Вздохнула — тяжело так, печально — и вышла. Я только-только с каблучком ее работать закончил.
Иван бросил сапожнику монету и стремительно вышел.
Четыре дня до полной луны
Резиденция басилевса представляла собой величественный архитектурный комплекс, облицованный белым мрамором, с «юбкой» из розового гранита в человеческий рост. Хотя Иван, по некотором размышлении, сентенцию про «величественный архитектурный комплекс» из путеводителя по Пантеонии изъял бы. Гораздо больше творению Пьетро Айни подходил эпитет «воздушный». И тем воздушнее и невесомее казался дворцовый ансамбль, чем мрачнее становилось небо над головами зевак (непогода на Перасе — явление хоть и обыденное, однако не столь уж частое). Пирамидальной формы дворец вознесся над парковой площадью всего двумя уступами. Нижний, как верно отмечалось в путеводителе, был облицован гранитом и мрамором, а вот верхний, меньший по площади, был сооружен из толстого поляризационного стекла. Обозревать окрестности изнутри стекло не мешало, зато любопытным и праздным взорам извне ставило непреодолимый заслон.
Иван третий день наблюдал за дворцом, подмечая детали, большинству любопытных ненужные и бесполезные. Периметр дворца он вымерил шагами не один раз. Пересчитал все ворота, двери и калитки. Составил подробнейшее расписание доставки в резиденцию корреспонденции, продуктов и предметов первой необходимости, которые, учитывая нужды огромного штата, привозили грузовиками.
Высочайшим указом «для открытого посещения дворцовых покоев с целью услаждения взоров страждущих произведениями искусства» были отведены Красный и Фуксиновый залы, где устроены галереи. Иван побывал и там, и там. Великолепные образцы перасского ампира, импрессионизма и ар деко имяхранитель обозрел лишь краем глаза, пообещав себе потом непременно вернуться. Зато систему охраны и смены постов, расположение вспомогательных помещений и распорядок работы галерей изучил, что называется, «от» и «до». К сожалению, картинные галереи прямого выхода во внутренние покои дворца не имели.
— Все нити этой темной истории тянутся из дворца и туда же прячутся, — бормотал Иван своему отражению в зеркале, бреясь.
В свою квартиру он так и не вернулся. Уехал в Пантеонию, снял номер в отеле поближе к дворцу. Играть беззаботного туриста оказалось легко. Каждое утро имяхранитель надевал на лицо маску восторженного островитянина, обремененного избытком времени и денег. Перешучиваясь с горничной, коридорным и швейцаром, выходил из отеля. По возвращении вечером говорливый постоялец буквально лопался от впечатлений. Давясь от избытка чувств, выплескивал восторг на окружающих. Дворец императора — что-то невероятное! Картинная галерея — приеду на остров и тоже заведу! Фонтаны — а у нас только море, море, море…
В номере восторг сдирался, будто корка грязи. Имперская сумятица представлялась ему теперь то невидимой паутиной, то огромной событийной воронкой. Из центра мощно тянуло сквозняком, зацепляя всех без разбора. «Пауком» или «глазом тайфуна» представлялся Ивану безликий заговорщик в мундире генерал-адъютанта охранки с аксельбантами и эполетами.
— Во дворец — так во дворец! — буркнул Иван отражению, ожесточенно трущему зубы щеткой, прополоскал рот, умылся, вытерся и покинул туалетную комнату. Достал бумагу, карандаш и засел за писанину.
— Семь тридцать — подвозят почту. — Вертикальную черту, поделенную на двадцать четыре отрезка, Иван заполнял на бумаге значками, понятными ему одному. — Раз в три дня грузовик привозит канцелярские принадлежности — писчую бумагу, корректоры, папки, чернила. В пять утра через южные ворота на задний двор въезжают машины зеленщика, бакалейщика и мясника. В одиннадцать утра и в пять вечера дворец покидают четыре курьерских автомобиля. По одному в финансовую канцелярию, правительство, канцелярию охранного ведомства и его императорского величества собственную канцелярию. В пять утра и три часа дня во дворец въезжают мусоровозы, забирают полные контейнеры и оставляют пустые. Также постоянными пропусками на территорию дворца и во внутренние покои обладают приходящий брадобрей и садовник. Повар, коридорные и горничные никуда из дворца не выходят и живут во флигеле для обслуги. Впрочем, мало кого охраняют столь же истово, как императорского повара. «Повар императора — вне подозрений».
Отрезков, не заполненных четким убористым почерком Ивана, совсем не оставалось, лишь между двенадцатью и тринадцатью часами во дворце наблюдалось некоторое затишье.
— Врач басилевса также не выходит за пределы дворцовой территории. За доставку медикаментов извне отвечает личная канцелярия Василия вкупе с охранкой. — Иван, поджав губы, обозрел результат трехдневного труда. — Неужели зазоры отсутствуют? Что еще не учтено?
Какой-то намек на догадку бился в ритме пульса в самой глубине мозга. Там, где рождаются гениальные прозрения. Бился и просился на язык. Его не нужно было ловить — всего лишь позволить прозвучать.
— Зо-ло-тарь… — пробормотал Иван и огромной пятерней взбил темный чуб. — Золотарь! За все время на территорию не въезжала ни одна ремонтная машина. Неужели во дворце ничто не ломается? Ни стол, ни печка, ни водопровод? Не пора ли на сцену выйти золотарных дел мастеру?
Имяхранитель еще раз внимательно оглядел расчерченный лист бумаги, соединил между собой несколько отрезков и в сомнении закусил губу.
— Фуксиновая галерея, коридор, буфет. Комната охраны, уборная, помещение гида. Запасник, Красная галерея… Стоп! Запасник!
Трудно подозревать монарха, даже самого плохонького, в наплевательском отношении к собственному имуществу. Потому Иван смело предположил, что дворцовый камергер — крепкий управленец и рачительный хозяин. Из какового предположения в свою очередь сделал неоспоримый и естественный вывод: запасник оборудован так, как и должно быть обустроено хранилище императорских сокровищ. То есть в нем заведомо имеется система вентиляции, которая нагнетает в запасник сухой и охлажденный воздух. И, само собой, присутствует черный ход на случай пожара. Куда он может выходить, если не во внутренний двор?
Осталась сущая малость. Найти контору, которая скоро получит нового работника.
Иван сел за линзу, коснулся главной тильды и углубился в справочные лабиринты. Нива столичной ассенизации оказалась распахана и унавожена на совесть (от собственного каламбура настроение сразу поднялось). Несколько десятков учреждений в городе готовы были по малейшему сигналу заказчика окунуться в работу «с головой». Руководствуясь одной интуицией, Иван отбраковал добрую половину «товариществ» и «обществ». Еще раз уполовинил список по сроку добросовестной работы. Не меньше пяти лет. Отбраковал товарищества без средств передвижения. Вычеркнул золотарей, никогда не имевших дела со сплавной канализацией. И, в конце концов, остался с раскладкой из трех карт на руках.
Решила его выбор случайность. Одна из контор скромно упомянула, что в числе клиентов имела имперскую охранную канцелярию. Двор в качестве клиента не упоминался никем — это считалось у золотарей Пантеонии дурным тоном. (Возможно, чувство меры в превознесении собственных добродетелей привила золотарям именно охранка.) Резонно предположить, что для императорских нужд использовалась уже проверенная контора.
Отсутствие помощника, на чьи плечи можно было переложить часть забот, Ивана не тяготило совершенно. Он привык к одиночеству. Обыкновение рассчитывать только на себя подстегивало лучше плети и не давало распуститься. Собственное зеркальное отражение в качестве собеседника устраивало имяхранителя как нельзя лучше.
— Брат мой, — мрачно проговорил Иван, замерев перед зеркалом с бритвой, — прогнило что-то в нашем королевстве. Повсюду зловонные груды разлагающихся отбросов. Стало быть, добросовестному чистильщику во дворце самое место. Пусть нас туда и не звали. Добрый совет приходит сам.
Три дня до полной луны
Искомое товарищество располагалось в южной части города, в неприметном здании, как нельзя более подходящем для общества означенного профиля. Ничего особенного, взгляду не за что зацепиться — серый особнячок с гаражом, складом инвентаря и помещением для делопроизводства. Время от времени из ворот выезжали автомобили с закрытыми кузовами и с той же периодичностью возвращались.
— Что угодно? — толстомордый одноименный, остановивший Ивана на пороге, с церемониями не мудрил.
— На работу принимаете?
Толстомордый оглядел Ивана с ног до головы, что-то прикинул в уме (даже глаз прищурил — считал, видно) и уважительно резюмировал:
— Здоро-о-ов!
— Есть маленько, — улыбнулся имяхранитель. — Так берете?
— Да взять-то — возьмем. Но ведь сбежишь через месяц-другой.
— Вам-то что? Лишь бы с собой ничего не унес!
— Что от нас унесешь — нигде не спрячешь!
Оба захохотали. Контакт налаживался.
В конторе Иван заполнил формуляр, расписался, получил на складе спецодежду и предписание явиться завтра на работу. Сам попросился в вечернюю смену. Просьбу без проволочек удовлетворили. Золотарь — он что брандмейстер, покой ему только снится. Именно поэтому бывалые золотари предпочитают спать как раз ночью.
— Завтра обещаю крупный заказ, — выходя, усмехнулся имяхранитель. — Очень крупный.
* * *
Служительницы картинной галереи уже заприметили мощного здоровяка, коему больше подходили трибуны ипподрома или цирка в день соревнований по борьбе. Но старушкам-смотрительницам слезой умиления застило глаза; кроме восхищенной физиономии здоровяка, они ничего не замечали. А молодой человек подолгу замирал подле картин и что-то записывал. Отойдет, склонит голову, посмотрит, запишет. Подойдет поближе, склонит голову в другую сторону, запишет.
— Поздний О, согласитесь, академичнее. — Одна из старушек решилась поделиться с молодым человеком соображениями на предмет новаторства О в живописи.
— Да-а-а, — атлет с готовностью поддержал разговор. — С перспективкой он явно перестарался.
— Вы тоже это заметили? — смотрительница всплеснула руками.
— Разумеется! Всякий имеющий глаза увидит!
— Увы, молодой человек, — старуха покачала головой, — большинство слепо. Таких, как вы, мало. В основном сюда приходят убедиться, что великое искусство им непонятно.
Иван молча развел руками. Ничего не поделаешь, такова жизнь. Масса сера и довольствуется самым простеньким, понятным без усилий. Он многословно извинился и вышел, пообещав смотрительнице скорое продолжение приятной беседы.
Прошествовал в фойе, дождался пересменки охраны и тенью скользнул в служебный коридор, к запаснику. В иное время подобраться к хранилищу на расстояние вытянутой руки было невозможно. Но сейчас один охранник скрылся в караульном помещении, а второго еще не было видно. Времени, конечно, в обрез, но если не плестись, подобно престарелому мерину, должно хватить.
Четким парадным шагом охранник вошел в «караулку». Иван, считая про себя «один, два, три…», метнулся к запаснику, рывком распахнул дверь и нырнул внутрь. Аккуратно прикрыл. «…Четыре», готово! За дверью уже отбивал твердый шаг новый караульный. Четырнадцать шагов от «караулки» до поста — и весь коридор как на ладони. В обе стороны.
Впрочем, теперь это уже неважно.
* * *
По счастью, в запаснике не обнаружилось обзорной линзы под потолком, иначе сюда уже сбежалась бы вся дворцовая стража. На руку вышло и то, что дверь в запасник не запиралась. Видимо, оттого, что за той или иной надобностью сюда иногда заходили служительницы галереи. Иван достал из сумки стеклянную трубку с грибом-люминофором, встряхнул и в разлившемся голубовато-лунном свете двинулся вдоль стеллажей с картинами. Запасник оказался огромным залом, под стать выставочным Красному и Фуксиновому. Если Иван правильно сориентировался, запасный, «пожарный» выход располагался на противоположном конце и выводил во внутренний двор. Замечательно, если он тоже не заперт. Убедиться, так ли это, Ивану предстояло через несколько минут. Конечно, если дверь не на замке, снаружи, как пить дать, торчал караульный… Рядом или неподалеку.
Имяхранитель добрался до конца зала, осторожно отжал ручку двери. Язычок мягко спрятался в бронзовый замок, дверь еле заметно приоткрылась. Не заперта. Теперь оставалось только ждать темноты. Иван прикрыл дверь, обследовал зал по периметру. Нашел старый, жесткий диван в закутке между ранним Като и поздним Бебела. Укрылся тканым полотном с изображением боя кентавров и, не обращая внимания на пыль и отсутствие удобств, задремал.
* * *
Глубокой ночью Иван, как по команде, проснулся и несколько минут лежал, сонно моргая. Потом спрыгнул с жесткого ложа, принял упор лежа и отжимался, пока сонная леность окончательно не ушла. В коридоре и галереях царила тишина. Имяхранитель прокрался к двери черного хода, осторожно приоткрыл ее. Та даже не скрипнула. Светлые брюки и рубаха остались в номере отеля. Теперешний костюм Ивана был практически неразличим на фоне темно-розового гранита. Для этого пришлось побегать — имяхранитель полдня рыскал по тряпичным лавкам в поисках одежды подходящего цвета. Нашел, слава Фанесу и островным мануфактурщикам.
Некоторое время он настороженно оглядывал двор. Через пару минут глаза привыкли к темноте и стали что-то различать. Караульный справа, караульный слева. Правый шагах в двадцати, левый подальше. Между ним и дверью — шагов сорок. Оба ходили взад-вперед как привязанные, каждый до своего угла и обратно. Возможность избежать встречи с ними представлялась Ивану весьма призрачной. И — замешанной на изрядной доле наглости.
Имяхранитель подождал, пока стражи почти одновременно развернутся от двери, и тихо «лег правому в кильватер». Когда до угла оставалось всего несколько шагов, а караульный готовился к развороту, Иван ужом скользнул в тень стенного барельефа. Пропустил караульного мимо себя и спокойно, без спешки завернул за угол. Теперь ему нужно было отыскать кухню.
Иван решил положиться на интуицию — направление, в котором нужно двигаться, он знал достаточно условно. Здравый смысл подсказывал, что кухня чаще всего располагается в непосредственной близости от складов. Связь эта не менее прочна, чем дихотомия алтарь-верующие. А продукты подвозили со стороны Южной площади.
Сиреневой тенью Иван скользил вдоль гранитной стены к южной части дворца. Иногда приходилось подолгу замирать в ожидании удобного момента, но темнота и крайняя осторожность имяхранителя позволяли ему оставаться незамеченным. По периметру дворца через каждые тридцать-сорок шагов архитектор «посадил на привязь» скульптуры монстров. Очевидно, чудовища были призваны отпугивать нечисть от императорских покоев. В сени каменных химер и находил Иван убежище, когда, казалось, деваться-то некуда. Имяхранитель прижимался к холодному боку страшилища, таил дыхание, и караульный благополучно проходил мимо. Благополучно в первую очередь для себя.
Добравшись до Южной площади, Иван взглянул на часы. Без четверти пять. Скоро ворота откроются и несколько автомобилей въедут на территорию дворца. На несколько минут двор уподобится ярмарке в воскресный день. Брусчатку заставят корзинами с зеленью, бочками с хмельным, мешками с мукой и прочими съестными припасами. А с прислуги сойдет семь потов, прежде чем снедь займет место на складе. Ровно полчаса отпущено на разгрузку продуктов, по их истечении площадь снова опустеет.
Наконец четверо дюжих караульных растворили чугунные ворота, и шесть грузовых автомобилей въехали на южный двор.
— Эта базарная суета не должна мешать императору и домочадцам спокойно почивать, — бормотал Иван, обозревая кухонный корпус. — Следовательно, покои басилевса располагаются с другой стороны, приблизительно там.
Иван подождал, когда двор наполнится гомонящей челядью, смешался с толпой, подхватил один из ящиков и вошел в распахнутые настежь двустворчатые двери. Уместил взятый груз на гору подобных же ящиков, двинулся в обратный путь… но исчез на полпути. И никто, никто не хватился здоровенного челядина.
Да и был ли он вообще?
* * *
— Эвисса Палома! — Невысокий человек с холодными серыми глазами и губами, стянутыми в одну узкую линию, мерно вышагивал перед Пальмой. — Не в нашем обыкновении давить на людей, но эта мера является вынужденной. Предупреждаю, не раскачивайте лодку, в которой находимся все мы. Неровен час, перевернется — ко дну пойдем друг за другом!
Палома слушала молча, отвернувшись к окну. Места за окном были незнакомые. Понятно только одно: особняк, куда ее привезли, располагался где-то в ближайшем пригороде Пантеонии. Палома признавала, что охранка сработала виртуозно. Впрочем, искусство охранки обставлять исчезновение людей вряд ли превзойдет искусство одного здоровенного субъекта дарить окружающим неприятности. Невзирая на чины и различия.
Еще неизвестно, что переможет.
— Мне непонятно упорство, с каким вы цепляетесь за прошлое! — Палома гневно тряхнула волосами. — Тот, кого вы по привычке именуете императором, — гиря на ногах Пераса! Осмельтесь ее сбросить — и через десяток лет вы не узнаете этот печальный мир!
— Неужели? — всплеснул руками тонкогубый. — И лунные звери исчезнут? Исчезнут тупость и жадность? На землю просыплется манна небесная, а безымянные обретут дар красноречия и поголовно обзаведутся Именами?
— Смейтесь, смейтесь, дем Лаон, — Палома снисходительно кивнула. — Вам недоступны полет мысли и широта воображения. Все это будет, но, увы, без вас.
— Да-да, — кивнул Лаон. — У меня полностью отсутствует воображение, а мысли ходят исключительно строем. Зато, — его голос стал строже, — мне очень хорошо знакомы понятия «честь мундира» и «присяга». Давайте покончим с демагогией и театральными восклицаниями. Лучше скажите, неужели вы на самом деле предполагали усадить на трон шестилетнего ребенка?
— Императорская кровь не имеет возраста, — высокомерно улыбнулась Палома.
— К сожалению, она имеет срок жизни и две даты на погребальной табличке. И это печалит сильнее всего.
— Вы не посмеете обидеть ребенка!
— Кто говорит о ребенке? — усмехнулся тонкогубый Лаон. — Против малыша мы ничего не имеем. Но как охрана действующего монарха хотим высказать несколько претензий эвиссе Уэве. Для нас вы — очередная заговорщица и подстрекательница к свержению монарха. Не первая и, увы, не последняя. К сожалению, вы не понимаете, что, лишившись вашей поддержки, мальчик долго не протянет. Вы ведь знаете, сколько пастей клацает зубами у горлышка юного Ромаса. А что, он действительно Ромас?
— Сами знаете, что да. Настоящий и бесспорный. И наверняка стократ более…
Лаон прервал ее сердитым жестом.
— Умоляю, эвисса, больше ни слова о слабости монарха! Вы ходите по грани и вот-вот за нее свалитесь. Я просто обязан буду бросить вас в мрачные застенки. Забудьте свою бредовую идею, останетесь целы.
— Мне угрожает имперская охранка, призванная, наоборот, беречь пуще ока?
— Угрожаем? Спаси нас, Фанес всеблагой, от подобной глупости! Но, эвисса Палома! Ваш талант вносить еще большую сумятицу в, казалось бы, и без того полный хаос… Он просто поразителен! Изолировать вас на какое-то время — это просто реакция самосохранения, единственно разумный шаг для нас. Хотите начистоту? Если заговорщики проредят чересчур плотные ряды своих конкурентов, охранка, сами понимаете, не сильно опечалится. Впрочем, для вас важнее помнить вот о чем: на вас все еще лежат некоторые обязательства. Как ту: преданное служение императору и Перасу. Ввязавшись в грызню за трон, вы об этом позабыли! Нехорошо, эвисса!
— Буква закона слепа! — отмахнулась Палома.
— А дух закона — глух! — отчеканил тонкогубый. — Еще раз повторяю: услышьте, наконец, что вам говорят! Позвольте ребенку хотя бы достичь совершеннолетия. Кстати, где вы его прячете?
— Так я и призналась!
— Спросил только для порядка. — Лаон понимающе кивнул. — Знал, что не скажете. — Он устало потер лоб. — Вы свободны, эвисса Палома.
— Что? Свободна?
— Абсолютно. Формальных признаков заговора в вашем деле не находится. Для этого по уголовному уложению нужно как минимум двое заговорщиков. За вами, сколько бы вы не утверждали обратное, нет клана. Скажите спасибо этому обстоятельству.
— А…
— Нет, обломка-имяхрантеля не считаем, если вы об этом хотели спросить. Сейчас вас подбросят до города. Ради всего святого, сделайте так, чтобы некую Палому Уэва и шестилетнего Анатолия Ромаса долго искали и не нашли. Ко двору вернетесь, когда все утихнет. Ну что, уговорил?
Палома кивнула. Кивок этот можно было расценить как угодно, Лаон расценил его по-своему. Гримаса агента охранки на этот счет читалась достаточно прозрачно. Едва Палома вышла вслед за форейтором, Лаон склонился над линзой, стоявшей на столе, коснулся главной тильды и проговорил:
— Уехали. Глаз не спускать.
Три дня до полной луны
Темными складскими коридорами Иван выбрался к месту, где соединялись два корпуса — императорский и кухонный. Замер у стены, вгляделся в освещенный соединительный пандус. Как водится, у входа в карауле стояли двое стражников. Что-то подсказывало имяхранителю — ждать удобного случая, как это было в картинной галерее, бессмысленно. Гвардейцы с места не сдвинутся, пока не прибудет смена. Кроме того, этот пост наверняка не единственный.
— Зато теперь я спокоен за басилевса, — мрачно буркнул Иван, вжавшись в стену. — Монарший сон в надежных руках. Народ Пераса может не тревожиться на этот счет.
Нужно было искать другой путь. Подолгу замирая в тени, Иван вернулся в складской коридор. Прикусив губу, обозрел пол, стены, потолок, после чего усмехнулся и вернулся на лестницу. Там, вновь достав люминофор, заглянул в темный провал, насколько позволял призрачный синеватый свет, и ступенька за ступенькой, прислушиваясь к тишине, начал спуск. Четырьмя пролетами ниже, уже заведомо под уровнем земли обнаружился еле-еле освещаемый тусклым газовым рожком пыльный коридорчик. Он очень кстати уходил как раз под императорский корпус. Имяхранитель довольно хмыкнул, спрятал люминофор и крадучись, шагом большой и очень осторожной кошки, скользнул вперед.
Двое чумазых кочегаров-колонов в поту и черной пыли, образовавших отвратительно липкую корку на их коже, большими лопатами забрасывали в гигантскую печь уголь. В топке яростно бушевало пламя, выло, просилось наружу, но его ярости хватало лишь на то, чтобы кипятить воду в басовито гудящем котле. Топливо в котельную поступало сверху, через наклонный желоб, внешнее отверстие которого находилось на южном дворе, рядом с угольной кучей внушительных размеров.
Внезапно дверь в котельную раскрылась, огромный человек с глазами, горящими, как бойлерная топка, скользнул внутрь. Закрыв дверь, передернул челюстью, будто затвором арбалета. Кочегары раскрыли рты.
— Смена, парни, — объявил гигант. — Отдыхайте.
…Безымянные сидели на полу спина к спине, крепко связанные пеньковой веревкой толщиной в палец, и испуганно следили за незваным гостем. Страшенный обломок рыскал по котельной в поисках чего-то, видимо, чрезвычайно нужного ему. Иначе откуда это фырканье, схожее с паровозным гудком, и рык, будто тут, в четырех стенах котельной мечется призрак с Химерии?
— Где ветошь? — отчеканил Иван.
Кочегары, не сговариваясь, показали глазами вбок от себя, на дверцу стенной ниши.
Имяхранитель рывком распахнул дощатые створки и смахнул с полок разноцветное тряпье. Ногой отбросил ворох ветоши в угол, вернулся к кочегарам, горой навис над ними.
— Недавно вы подновили фундамент котла. Я вижу это. Где цемент? Отвечать ясно и четко. — Холодный рокочущий голос жуткого обломка бросил колонов в дрожь.
— В мешке под рогожей, в углу.
— В сером мешке.
— Да, в сером, в сером!
— Здесь нет других, болваны. — Иван ухватил пятерней перевязанное горлышко мешка и одним рывком вздернул с пола. — Пуда на два потянет. Как раз хватит.
От каждого слова невероятного здоровяка безымянных колотило, будто в приступе падучей. А уж в глаза обломку смотреть колоны не стали бы, хоть режь их, хоть вешай. Против этого восставало что-то глубинное, животное, для чего не нужно слов, и что безымянные сохранили куда лучше, чем люди.
— Масло. Где оно?
Кочегары показали, где хранится машинное масло. Грубую оберточную бумагу имяхранитель нашел сам. Колоны во все глаза следили за его манипуляциями, всякий раз в ужасе зажмуриваясь, как только Иван начинал говорить. Он промаслил несколько листов и положил подле котла, чтобы бумага подсохла, но не сгорела.
— Сюда заходит стража? — очередной его вопрос снова поверг безымянных в ужас. Бедолаги оказались весьма восприимчивы к Ивановым обертонам. Стоило ему снизить голос на полтона, кочегаров пронизывал животный страх.
Пленники истово замотали головами: «Нет, нет!»
Обломок холодно усмехнулся и вытряхнул на пол немногочисленное содержимое своей сумки. Заточенный в прочную стеклянную трубку гриб-люминофор с островов, моток жгута, кистень и полотняный мешок, перетянутый у горлышка. Иван развязал тесьму на мешочке и высыпал на кусок ветоши порошок горчичного цвета. Запахло чем-то сырым, похожим на непропеченный хлеб. Порошка оказалось около трех полных горстей Ивана, а если брать горсти кочегаров, так и все пять. Обломок разделил кучку на три равные части и пересыпал две доли на другие тряпки. Добавил цемента, смешал, аккуратно завернул, туго перетянул жгутом. Каждый тряпичный мяч обернул уже подсохшей промасленной бумагой и, холодно улыбнувшись, сказал безымянным:
— Помолясь, приступим?
Кочегары, под коркой грязи даже не бледные, а уже просто белые, механически кивнули. Как кивали последние пять минут на всякий звук, будь то слова обломка или просто шорох угольной кучи.
— Я отлучусь. Скоро буду. Не скучайте.
Иван покинул котельную, прошел дальше по коридору и в замызганной, давно нечищеной уборной кочегаров замер над провалом клозета.
Грозно лязгнули челюсти.
Два дня до полной луны
Иван, облаченный в далеко не новую, но старательно выстиранную форму, прошел через ворота «Солнечного пламени». Давешний толстомордый, завидев его, удивленно хмыкнул:
— Пришел? Не передумал? Силе-е-ен!
— Работа как работа.
— Ну, иди за мной, новичок. Покажу машину.
— Нельзя мне в машину, — Иван, ежась, отгородился рукой. — Никак нельзя. Уж лучше пешком.
— То есть как нельзя? — удивился толстомордый. — Больно много всего понадобится для работы-то. Не унесешь.
— Укачивает меня, — прошептал Иван и поманил диспетчера пальцем. — Ухо дай.
Тот подставил ухо и по мере того, как Иван что-то шептал, и без того широкое лицо диспетчера делалось просто лунообразным. Он улыбался. Впрочем, нет — просто смеялся, рокоча переливами, будто гром небесный.
— Вместо чистки… сам добавишь… — Толстомордого согнуло пополам в приступе немилосердного хохота.
— И получится: что ездил, что не ездил — все равно грязь, — Иван горестно развел руками.
— Ну, хорошо, — диспетчер, отсмеявшись, утер слезы. — Будет тебе транспорт без качки. Ступай за мной.
В гараже, бывшем когда-то конюшней, в дальнем углу обнаружился раритет, каким-то чудом не угодивший до сих пор в музей древностей: перекошенная телега на рессорном ходу, нелепо растопырившая рассохшиеся ребра-поручни. Рядом с ней уныло жевал сено старый-престарый осел с поседевшими от времени кончиками ушей.
— Принимай! — Толстомордый хлопнул осла по крупу, тот недоуменно повернул к человеку морду и грустно моргнул. — Его зовут Октавио. А я — Бука. Умеет Бука угодить людям! Потому он нужен всем!
— Принял! — Иван и Бока ударили по рукам, и толстомордый ожесточенно затряс кистью, будто ожегся.
— Полегче, обломок! Бока еще нужен людям!
Иван лишь кивнул, всецело поглощенный подготовкой экипажа к выезду: сбруя, телега, инструмент.
Уже в сумерках диспетчер вручил ему бумагу с адресом:
— Твой первый вызов. Западный полис, дом бакалейщика Одисса Валла. С почином!
Новообращенный золотарь кивнул и поставил в телегу ящик с инструментом.
Арсенал борца с нечистотами на сторонний взгляд выглядел весьма внушительно: емкости с реагентами-ратворителями, ветошь, узкое ведро, длинный гибкий ерш на тяжелой станине, сплетенный из косиц стальной проволоки. Ершики калибром поменьше. Самый большой ерш заканчивалсянеким подобием набалдашника, оперенного растопыренными крючьями. Иван лишь головой покачал, взвесив на ладони «булаву золотаря». Жуткая штука.
— Пошел, Октавио! — Бука хлопнул осла по крупу, и ветеран борьбы за чистоту в отхожих местах, грустно цокая копытцами, двинул прочь со двора. — Ни пуха, новичок!
По указанному адресу Иван так и не прибыл. Едва скрылась за углом контора «Солнечного пламени», имяхранитель свернул с дороги, что вела в западный полис, и перенаправил Октавио прямиком к дворцу.
— Бакалейщик подождет, — ухмыльнулся «золотарь». — Уверен, человек он чистый душою, а к чистому грязь не липнет.
Ослик только ушами прянул, выражая вознице глубочайшее одобрение. Славный экипаж тихим шагом проехал полпути до резиденции басилевса, когда навстречу, распугивая зазевавшихся прохожих, с диким ревом и грохотом вынесся автомобиль. Иван сразу признал в нем императорскую курьерскую машину.
— Сто-о-ой! — замахал имяхранитель курьеру, выворачивая Октавио на встречную полосу. — Гонишь, как сумасшедший, еще собьешь кого! Еду, еду уже! Получили вашу депешу, по линзе передали. По горлышко в золоте, сердешные?
Курьер облегченно вздохнул и, разворачивая экипаж, крикнул Ивану:
— Лезь ко мне! Так быстрее!
— Имущество не брошу! — «Золотарь» покачал головой, поджал губы и кивнул на осла. — Октавио — скотина инвентарная. Состоит на учете. А с вас всяко не убудет. Езды до дворца — никак не боле десяти минут. За то время хуже не станет. Уж поверь мне, дружище!
Дружище раздраженно фыркнул, отчаянно махнул рукой и перед тем, как убыть обратно, крикнул:
— Чтоб через десять минут был на месте! Опоздаешь…
— С дерьмом смешаешь? — усмехнулся «золотарь».
Курьер плюнул с досады и умчался назад в облаке грохота и пыли.
— Вперед, Октавио! — Иван поиграл вожжами. — Вперед, первая строчка в инвентарной книге!
* * *
— Заждались? — изображая добродушное ворчание, Иван въехал на территорию дворца через южные ворота, распахнутые настежь. — Ничего, в жизни всяко бывает. Где-то золотишко в карман, а где-то в золоте сам.
Некий придворный чин, по виду из камергеров средней значимости, ломая руки, встретил Ивана так, как встречали в сказках избавителей от ужасного дракона-людоеда.
— Ну, наконец-то! Наконец-то приехали! Прошу вас, следуйте за мной! — И смешно семеня, пошел возле осла, для пущей верности непрерывно показывая направление рукой.
— Просто невероятно, как из-за сущей мелочи может встать вся государственная работа! — тараторил управляющий. — Казалось бы, обычный нужник, а поди ж ты! Пришел в негодность, и уже ни о чем не думаешь, задыхаешься!
— Все мы живые, — философски заметил Иван. — Оно и понятно. Никак здесь беда стряслась?
— Именно тут. В императорском корпусе. Все этажи без исключения, извините за подробность, просто фонтанируют нечистотами и зловонием.
— Пустое, — махнул рукой мнимый золотарь. — У нас и респиратор имеется. Тпру-у-у, Октавио!
У входа в монарший корпус камергера и золотаря уже ждал начальник дворцовой караульной смены с двумя гвардейцами.
— Ваше сопровождение. — Бригадир гвардейцев кивнул Ивану на двух воинов, молча стоявших навытяжку. — Поскольку работать будете около высочайших покоев, положена охрана. Вы один?
— И одного достанет. Инструмент вот только…
— Доставку обеспечим! Следуйте за мной.
Процессия в составе камергера, гвардейцев, самого Ивана и пары носильщиков двинулась к месту происшествия. Безымянные тащили инструментальный ящик.
Первым делом Ивана провели для исполнения процедуры очистки в покои императора. Спокойствие басилевса превыше всего. Зловоние сделалось ощутимым уже на подходе к месту. Окна держали распахнутыми настежь, сквозняк гулял по коридорам, но было решительно непонятно, то ли уносит ветер зловоние, то ли наоборот разносит.
— У меня-то респиратор есть, — жизнерадостно заявил обломок-золотарь. — А как вы там находиться сможете — ума не приложу.
Преторианцы угрюмо молчали. Подошли к эпицентру дурного запаха. Лакированная дверь, хоть и была заперта, но преграду для смрада являла весьма символическую. Камергер и гвардейцы против воли даже шаг замедлили.
— Оставайтесь здесь! Дальше я сам. — Прозвучало это в точности, как в сказке про дракона и смелого принца, когда смельчак остановил провожатых и один вошел в логово людоеда.
Даже бригадир гвардейцев не счел нужным ему возразить и кивком выразил согласие. Разумеется, говорила его гримаса, всем должны заниматься профессионалы, будь то военная служба или расчистка императорских клозетов.
Иван усмехнулся, поднял с пола ящик, который до этого тащили двое колонов, и смело раскрыл дверь ретирадной комнаты. Сопровождающие поневоле сощурились и отвернулись, как будто здоровенного золотаря на их глазах должно было разнести на куски.
…На пол Иван смотреть не стал вовсе, хватило и того, что под сапогами премерзко хлюпало. Второй уровень дворца не переставал удивлять. Окон как таковых зодчий не предусмотрел вовсе, благо весь уровень являл собой одно огромное окно. Что бы ни делал басилевс — предавался ночному бессонному бдению, вникал в тонкости государственного устройства или философически грустил на императорском стульчаке, — везде монарший взор, не встречая преград в виде стен и потолка, услаждался видом бегущих куда-то облаков. Или, сообразно времени суток, россыпями звезд.
Ящик с инструментом Иван взгромоздил на комод для ароматных снадобий и притирок. Пододвинул комод к стене, взобрался наверх с ногами и осторожно приоткрыл слуховую форточку. Свежий воздух ворвался в зачумленный клозет и взъерошил имяхранителю волосы. Круглая форточка, по самым грубым прикидкам, являлась достаточно широкой, чтобы акробат значительных размеров без помех вылез наружу.
Имяхранитель вынул из заплечной сумки легкие туфли на пробковой подошве и карманную линзу. Линзу установил на раковину, развернул зеркалом к ущербной луне. Коснулся тильды. Помещение сейчас же огласилось руганью из дюжей, испитой глотки, лязгом железа и натужным сипом на пределе человеческих сил. Затем что-то булькнуло, ухнуло. Зычная, кружевная матерщина взвилась под прозрачные своды монаршей думной комнаты. Потом наступила гулкая тишина. Иван скинул сапоги, надел туфли, бросил последний взгляд в сторону двери и, рывком подтянувшись, выбрался наружу.
Линза в опустевшей уборной возобновила бульканье, хрипы и сквернословие.
* * *
У постели императора всесильный Диего Оломедас стоял молча, насупившись, точно грозовая туча. Причины ставить под сомнение вердикт придворного врача Августа за много лет сами собой растерялись. А его последняя реляция не оставляла монарху шансов. Басилевс, призванный служить для подданных мерилом достоинства и самообладания, сейчас не смог бы самостоятельно пользоваться даже столовой ложкой. Такие сложные материи, как достоинство императора, двор успел благополучно забыть.
Государь лежал на кровати, подобрав колени к груди, мерно раскачивался и с пустыми глазами пускал слюни. Что-то негромко мурлыкал себе под нос — однообразно, монотонно. Лишь временами интонация менялась.
— Что-то спросил, — вздохнул врач.
— Спросил, когда все это кончится, — буркнул Оломедас. — Август, неужели ничего нельзя сделать?
— Ты уже сотый раз это спрашиваешь, а я сотый раз отвечаю. Отчего нельзя? Можно, — сказал придворный эскулап. — Но не худо прежде, узнать, что произошло. Я склоняюсь к версии отравления. Ничем иным такой мыслительный регресс объяснить не могу. Он тупеет, просто-напросто ту-пе-ет.
— Сколько у нас еще времени?
— Узнаю в тебе неистощимого оптимиста. Времени у нас практически нет. Нужно чудо. Обыкновенное чудо.
— И если в ближайшее время чуда не случится, трон займет другой Ромас, — покачал головой шеф охранки. — Уверен, отгадка лежит где-то недалеко, нужно лишь взглянуть на ситуацию иначе. К сожалению, людей с нетривиальным взглядом на жизнь у меня нет. А те, что есть, заняты другим. Идем отсюда.
Старые служаки покинули монаршую опочивальню и медленным шагом направились мимо усиленного караула в кабинет Оломедаса. После того, как случилось несчастье с действующим императором Василием XVIII, начальник охранки стал частенько задерживаться во дворце, остро чувствуя тут свою необходимость. Следствие, увы, ничего не дало. Август, надежнейший и самый знающий врач внутри Пределов, однажды обнаружил повреждение эпителия императора острыми предметами, похожими на зубы. И с того дня состояние басилевса становилось все хуже и хуже.
— Ты готов к новой присяге? — Разговор продолжился уже в кабинете шефа охранки.
— Не уверен, что новый Ромас оставит меня придворным врачом. А ты? Готов?
— Как все подлецы, думаю на ход вперед. Может быть, не ждать печального финала? Преподнести трон на блюдечке очередному Ромасу? Чем не доказательство лояльности государю, народу, стране?
— Чудовище! Делай это без меня! Я давал клятву, и помогать в этом черном деле не стану! — Август осуждающе покачал головой. — Не знай тебя много лет, подумал бы, что ты говоришь правду.
— Человек с возрастом умнеет.
— Или глупеет.
— В любом случае, если в свистопляску около трона вмешается охранка, на трон сядет император, который станет наиболее полезным Перасу.
— Читай — охранке? Устоишь против соблазна?
— Не знаю, Август. Я стар, немощен и слаб.
— Брось прибедняться. Еще балуешься с гвоздями?
— Бывает. — Диего, оглядев собственные кисти, коротко усмехнулся и поднял что-то со стола. — Держи! Из последнего!
Август поймал брошенную шефом охранки стальную косицу, сплетенную из длинных гвоздей, и, довольно хмыкнув, положил в карман.
— И все же, эв Оломедас, пожалуйте завтра на очередной осмотр. Вам не смягчить мое сердце дикарскими фокусами. Сила пальцев не всегда соотносится со здоровьем внутренних органов. Да-с, милейший, на осмотр!
Диего не успел отговориться. Будто сам Фанес всеблагой в облике дождя, сквозь распахнутое слуховое окно внутрь «пролился» некто. Гость был столь впечатляющих габаритов, что даже хозяин кабинета на мгновение раскрыл рот. Мрачный здоровяк в мешковатой униформе с солнцем на шевроне покосился на дверь и коротко покачал головой.
— Обойдемся без стражи.
Прошествовав через весь кабинет, встал у дверей многозначительно ухмыльнулся.
Один день до полной луны
— Что это значит? — Август в крайнем волнении ухватился за бороду.
— Ничего страшного, дружище, — сказал Оломедас, откинулся на спинку стула и медленно положил руки на стол. — Ты только не нервничай.
— И не тревожьте понапрасну караул. Все равно не успеет. — У левого уха шефа охранки, басовито гудя, затрепетала в спинке высокого стула зубастая шестерня. В дерево она впилась мало не до середины.
— Действительно, не успеет, — скосив глаз, подтвердил Оломедас. — У меня много вопросов, но начну с главного. Что тебе нужно, парень?
— Отпустите Палому и мальчишку. Дайте им исчезнуть. И больше придворный карточный расклад они не смешают.
— Ах, вот ты о чем! — Оломедас благодушно рассмеялся. — Значит, ты и есть тот самый имяхранитель?
Иван коротко кивнул.
— Тогда позволь довести до твоего сведения, ангел-хранитель императорской крови, что в безопасности малыш не сможет себя чувствовать нигде! Нигде! Ни один из островов не даст ему желанного забвения, даже Химерия. А знаешь почему?
— Догадываюсь.
— Согласись, соблазн для претендентов на трон слишком велик, а грозящая опасность просто огромна.
— Опасность? Что такого особенного в этом ребенке?
— Она разве не сказала?
— Не успела.
Старые царедворцы переглянулись, Оломедас кивнул, и доктор легко прокашлялся.
— Виною всему несдержанный язык старого Илли и его пагубное пристрастие к вину. — Август боязливо отошел от имяхранителя и встал поближе к шефу охранки. — Не так давно его величество учредил при дворе новую титулярную должность — придворный прорицатель. Им-то и стал Илли.
— Пропойца? — Иван безостановочно оглядывал кабинет, не забывая коситься на потолок.
— Да ладно бы пропойца! Так ведь через раз попадает с предсказаниями, старый хрыч. И попадает в яблочко!
— Он что-то напророчил молодому Ромасу?
— Именно! Как-то в состоянии жесточайшего подпития, грозя пальцем, он возвестил на всю обеденную залу, что, де, Имя юного Ромаса по прошествии нескольких лет превратится в талант, рядом с которым иным представителям монаршего рода делать будет нечего! Можете представить, что сделалось с двором?
— Муравейник, улей, гнездо со змеями.
— Весьма образно, однако точно! Через несколько лет Имя малыша разовьется в талант государственного управления такой силы, что рядом с Анатолием остальные члены фамилии будут выглядеть сорняками на фоне куста розы. И уже неважно, сколько правды в пророчестве Илли. Император поражен жестокой болезнью. Вряд ли это случайность. Машина запущена, и ее не остановить.
— Однако ее можно замедлить, — буркнул шеф охранки и на вопросительный взгляд Ивана пояснил. — Пока жив император и сохраняется надежда на его благополучное выздоровление, еще не все потеряно.
— Пока он жив, — усмехнулся имяхранитель.
— А ждать кое-кому может надоесть, ты прав, — согласно кивнул Оломедас. — Потому я и здесь. Днюю и ночую.
— Как все подлецы, просчитываете все на ход вперед?
— Ты слышал нашу беседу?
Иван, ухмыляясь, кивнул. Шеф охранки и доктор переглянулись, и оба дружно расхохотались.
— Эскулап, как думаешь, получатся из нас перебежчики?
— Уже вряд ли. — Август махнул рукой. — Вряд ли.
— И добро с тем! — Оломедас покосился на зубастую шестерню, торчащую в пальце от его уха, и одобрительно присвистнул. — Август, если не ошибаюсь, у нас появился союзник.
Врач молча кивнул.
— Раз так, не пора ли объединить усилия в нашем благородном деле? Согласись, обломок, помощь начальника охранки не станет для тебя лишней. Хоть он стар, слаб и немощен.
— Началось! — простонал доктор. — Я слышу эту песнь самоуничижения уже десять лет, и за это время в ней не поменялось ни слова!
— Соглашусь, — имяхранитель прищурился. — Как в карточной игре, начнем размен с младших карт. Где Палома?
— Спешу обрадовать — уже дома. В свою очередь меня интересует, где маленький Ромас?
Иван только плечами пожал.
— Прискорбно. Мальчишку ищут не только мои люди, но и головорезы претендентов на трон. Тут уж кому повезет больше.
— Зачем вам мальчишка?
— Убрать подальше, пока суета не прекратится. — Глаза Оломедаса мгновенно остыли, а все его обаяние истаяло как льдинка на раскаленной плите. — С мальчишкой это сделать проще, чем с остальными бузотерами. Надеюсь, Палома приведет нас в тайное убежище, где прячется злополучный инфант.
— Маленький Ромас ее ребенок? — спросил Иван, решив, что сейчас самое время дергать занозы, оставшиеся после того, первого разговора с Пальмой. — Она ни разу не назвала его сыном. Но это правда?
Шеф охранки и врач в который раз многозначительно переглянулись.
— Ты чрезвычайно догадлив, парень.
— Как это по-матерински — швырнуть малыша в яму со змеями за лучшей долей, — усмехнулся Иван.
— Матери слепы, — горестно резюмировал Август. — Особенно, когда им кажется, что их ребенок несправедливо обижен.
— Уверен, сейчас она жалеет, что ввязалась в эту свару. — Оломедас поджал губы и покачал головой. — Но сделать, увы, ничего нельзя. Поздно.
Иван помолчал, потом мотнул головой.
— Как помочь императору и что с ним случилось?
Август в двух словах обрисовал Ивану положение дел. Тот вновь задумался.
— Выходит, следствие зашло в тупик?
— И да, и нет. — Оломедас многозначительно покрутил в воздухе пальцами. — Я расскажу кое-что. Но в ответной сдаче ты, парень, положишь на стол тот козырь, который меня весьма и весьма интересует. Договорились?
— Угу.
— Я с легкой душой упрятал бы на каторгу всех претендентов. До последнего. Покушение на Ваську определенно дело рук одного из них. Причем остальные как минимум не мешали. Врачебный консилиум под руководством нашего дорогого Августа обнаружил на теле императора две небольшие ранки, которые могли оставить чьи-то зубы. Или острый инструмент, очень похожий на чьи-то зубы. Ни обладателя зубов, ни инструмента мы не нашли, но вот что подозрительно — все претенденты оказались дьявольски хорошо подготовлены к недугу басилевса. Как будто только и ждали отмашки…
Во время рассказа Иван кусал губу и хмурился. Мелькнула в голове невероятная, отчасти даже ирреальная картина. Как ни гнал ее имяхранитель, как ни мотал головой — не уходила.
— А вы не гоните мысли прочь, молодой человек, — заметил востроглазый шеф охранки. — Ложка хороша к обеду. Уж будьте добры, поделитесь со стариками догадкой.
— Полагаете — яд?
— Полагаем! — в один голос ответили старые служаки.
Доктор добавил:
— Очень уж похоже на бешенство. Только странное бешенство. Пациент делается умственно неполноценным, и чем дальше — тем больше. И раньше-то умом не блистал, теперь же и подавно.
— Я вот о чем подумал, — Иван поморщился. — Клин клином вышибают. Минус на минус дает плюс. А что если…
Мгновение ничего не происходило, потом Август с возгласом «так, так, молодой человек!» подбежал к имяхранителю и за рукав потянул к столу.
— Еще раз, пожалуйста! Значит, чем калечим, тем и лечим? А ведь в этом что-то есть!
Август как истый ученый раскраснелся, глаза загорелись, пегую бороду в волнении он взбил так, что та растрепанным веником торчала во все стороны.
— Яд попал в кровь, и нейтрализовать его действие может лишь другой яд, более свежий! Ведь именно таков иммунный механизм островного мангуста, когда его кусает змея! Укушенный зверек напрашивается на повторный укус, и две инъекции отравы нейтрализуют друг друга! Я думал об этом, но есть одна трудность.
— Знаю, о чем ты. — Шеф охранки прикусил губу. — Ядовитую гадину еще нужно отыскать. Может быть, что-то придумаем.
— Вернемся к «младшим козырям». Почему Палома попросила о помощи именно меня, имяхранителя? — Иван в замешательстве потер переносицу. — Что может произойти в ближайшую полную луну? Имя юного Ромаса горгов не интересует, слишком оно незрело. Ну… не должно интересовать. Пожирать не плод, а всего лишь завязь, набивая оскомину, не станет ни одна тварь внутри или вне Пределов.
Оломедас напрягся.
— Палома что-нибудь говорила?
— Только намеки и ничего конкретного.
Снаружи кто-то постучался. Иван подобрался и бросил многозначительный взгляд на Оломедаса. Тот даже бровью не повел.
— Войдите.
Некто среднего роста, серой внешности, в сером одеянии торопливо прошел к столу Оломедаса, положил на сукно пакет, негромко сказал несколько слов и так же стремительно вышел. Шеф охранки вскрыл пакет, прочитал и надолго задумался.
— Вот что, парень, до полной луны немногим более суток, и за эти сутки нужно успеть многое сделать. Новости более чем тревожные. Весьма похоже на то, что четырем Ромасам надоело ждать, и Василию вынесен смертный приговор. Как ни банально это звучит, но… мы нужны друг другу.
— В таком случае я должен иметь беспрепятственный допуск во дворец, — отчеканил Иван, глядя Оломедасу прямо в глаза.
— Получишь, — так же твердо пообещал глава имперской охранной канцелярии — А теперь, будь добр, в деталях расскажи мне, старой ищейке, как ты попал во дворец. Учти, это не праздное любопытство. Поверь, именно этот козырь меня интересует больше всего.
— Верю, — ухмыльнулся имяхранитель. — И сдается мне, после вскрытия карт во дворец этим способом я больше не попаду.
Все трое разразились оглушительным хохотом.
* * *
После того как Иван ушел, шеф охранки недоуменно взглянул на Августа.
— Выходит, все, что говорят об обломках, правда? Он ничего не помнит и никого не узнает.
— Конечно, правда. Знаешь, я вот о чем подумал, — Август закатил глаза, что-то высчитывая в уме. — Мальчишке шесть лет, той темной истории тоже около того, а вдруг…
— А может быть, по стаканчику вина? — невинно предложил Оломедас, избегая взгляда Августа. — И сдается, мы когда-нибудь увидим-таки чудо. Интересно, кто его наколдовал?
Придворный доктор в растерянности часто-часто заморгал и вдруг тряхнул головой.
— Так это ты подстроил?
— Что я подстроил?
— То, давнишнее знакомство Паломы Уэвы и полноименного, одного из самых блестящих кавалеров.
— Иногда женщине достаточно лишь указать дорогу, все остальное она сделает сама.
— Считай, что я ничего не слышал и ничего не понял в твоих намеках. Но… не из любопытства, а из любознательности… Зачем, Диего?
— По всем признакам вырождение царского рода прогрессирует. Кому, как не тебе это видеть, Август, если вижу даже я?
— Ничего удивительного, — императорский врач поморщился. — Желая сохранить склонность к превращениям, последние две с половиной сотни лет Ромасы заключают браки с ограниченным кругом лиц. Только с теми, кто способен к трансформации. Ведь к четвертому-пятому колену даже самая густая кровь разбавляется, и способность к метаморфозу утрачивается. Сам знаешь, для любого Ромаса мало просто принадлежать к роду оборотней, нужно еще и уметь демонстрировать принадлежность воочию.
— Да уж, оборотни из них получаются отменные, но вот правители… — Оломедас расстроено махнул ручищей.
— А ты, значит, на старости лет решил заняться евгеникой? Улучшить породу за счет прилива нового сильного семени? Мало тебе просто охранять венценосное семейство?
— Гм, — Диего без особой старательности изобразил смущение. — У тебя изощренная фантазия, Август.
— И все-таки?
— В конце концов, Палома Уэва сама сделала выбор. К тому же, дружище, разве может Имя передаваться по наследству? Очень сомневаюсь, что именно наш обло… тот человек, о ком мы говорим, — отец Анатолия.
— Ого! Старому солдату уже недостаточно роли преступного сводника? Он еще и отказывает пресветлому Фанесу в праве делать исключения из правил?
Усмехнувшись, Август погрозил Оломедасу пальцем:
— Учти, когда эвисса Уэва с… с отцом Анатолия предавались тайне бракосочетания, перемешались две выдающиеся крови. Царская и кровь полноименного. Поэтому ничего удивительного в том, что мальчишка…
— Сбавь обороты, старина, — прервал врача Диего. — Кажется, ты подвел беседу вплотную к моменту, где кое-какие посылы и выводы уже звучат, будто никчемный треп сплетников. А болтливость не к лицу таким знатным и зрелым господам, как мы. Разлей-ка лучше по капельке аринского бальзама, склянка которого припрятана у тебя во внутреннем кармане. Знаю, знаю, исключительно в лечебных целях.
Оломедас подмигнул старому другу, затем включил линзу и отдал несколько распоряжений, завершив громогласным:
— …и вызови золотарей. Да, да, из «Солнечного пламени». Спросят, куда делся первый, — скажешь, что ушел в работу с головой и не вернулся. Да, да, светлая ему память…
Полдня до полной луны
Утром, ни свет, ни заря, Иван стоял пред ясными, но изрядно красными очами шефа охранки. Губы обломка были плотно сжаты.
— Ты гляди, — Оломедас всплеснул руками. — Никак сообразил что-то?
— Не нравится мне сегодня Пантеония, — покачал головой имяхранитель. — Возни больно много.
— Возни, говоришь?
— Пока сюда шел, три автомобиля покинуло дворец.
— Какие?
— Типа курьерского. А ведь неурочное время для разъездов.
— Ишь ты, — шеф охранки усмехнулся. — И это разнюхал! И куда, по-твоему, они направились?
— Куда — не знаю. Но и в совпадения не верю.
— На-ка вот, — Оломедас достал из ящика и положил на столешницу давешнюю зубастую шестерню. — Цацку свою забыл. Едва выковырял ее. Сейчас со мной пойдешь.
— Куда?
— На кудыкину гору! Покажу кое-что.
Оломедас вылез из-за стола, воздвигся во весь свой немалый рост и оказался вровень с Иваном. У двери снял со стены портупею с шашкой; пропустив Ивана вперед, вышел сам. Проходя коридорами, самолично проверял посты. Из-за двери императорского ретирадного места слышалось неразборчивое кряхтение, лязгало железо, и что-то утробно булькало.
— Твои коллеги потеют, — усмехнулся Оломедас, кивнув в сторону уборной. — Аж двое. А при них мои парни. Неотлучно. Двое внутри, трое снаружи, на крыше. А с линзой ты хорошо придумал.
— Вернуть не запамятуйте. Дорогая вещица. В респираторах ваши-то?
— А как же! Пришли, входи.
Караул впустил шефа охранки в покои императора. Там уже находились Август с обходом и двое медбратьев-сидельцев. По всей видимости, также люди Оломедаса.
— Тут его и нашли поутру без сознания две недели назад. Посмотри своим молодым глазом, может, увидишь чего.
Иван огляделся. Внешняя стена и потолок прозрачные. Неизменные круглые оконца, аж целых два: на смотровой стене и на потолке с противоположной стороны. Интерьер обильно декорирован в гамме бордо-фуксин: бордовый балдахин и фуксиновое постельное белье.
— Вентиляции нет?
— Нет. Две форточки дают достаточно свежего воздуха.
Иван, не мигая, минуту смотрел на слуховые оконца, затем тряхнул чубом и сделал Оломедасу знак.
— Углядел-таки? — с надеждой спросил начальник охранки уже в коридоре. — У всякого глаз может замылиться. Давеча полдня пенсне искал, и нашел ведь! На пуговицу подвесил!
— Не совсем уверен, однако… Выйдем.
Вышли в южный двор. Помимо кухонного блока сюда выходили ворота конюшни Ромасов, мастерские, гараж и прочие вспомогательные помещения. Вокруг кипела жизнь. Из конюшни за ворота одного за другим вывели на прогулку породистых лошадей. Кухонный блок покинул какой-то безымянный и через весь двор потащил за собой огромный ящик на колесиках. Туда-сюда по своей трудовой надобности сновали мастеровые и прочий работный люд.
— А где сейчас сами их сиятельства принцы?
— Да кто где. Один в финансовой канцелярии, второй в комиссии имперских уложений, третий в своем поместье на берегу, верстах в сорока отсюда. Четвертый в городе мутит воду, в дворянском собрании. Заговор лелеет, бездарь.
— Так-таки бездарь?
— Сволочь, конечно, но на фоне остальных — сволочь безобидная.
— Эв Оломедас, там, у ворот, если смотреть прямо, топчутся какие-то типы, — заметил Иван. — Не нравится мне это.
Не делая резких движений, Диего взглянул в указанном направлении.
— И мне не нравится. Слетаются, как мухи на… на мед. Нет, ты глянь, косятся из-за стены, а на глаза не кажутся. Ничего, конюхи здесь — мои люди. Вернутся — хорошенько расспрошу, кого и что видели за воротами. А пока…
— А пока, — Иван, прищурившись, все косил в сторону колона с огромным ящиком, — повернем голову влево и спросим сами себя: куда безымянный потащил ящик с кормом, если конюшня строго напротив, через двор?
— Зоосад у нас там. Императорская причуда. Чего там только нет! Всю фауну собрали, хоть детишек пускай ради потехи.
— Не нашли, значит, ту зверюгу, что его величество покусала? — Иван задрал голову к небу. Дивно пушистые плыли по небу облака, молочно-белые, завлекательно мягкие. Так и пал бы лицом в них и лежал, не двигаясь, или того паче, плыл бы вместе с ними и ни о чем не думал.
— Знаю, на что намекаешь, — шеф охранки скривился. — Да только в зоосад первым делом сунулись. Нет там ничего. Все зверье по клеткам сидит, зубы точит. Каждая тварюшка до последней белочки на месте.
— Кто бы сомневался. — Иван убрал ухмылку с губ и холодно взглянул на Оломедаса.
Тот вернул имяхранителю ледяной взгляд и задумался.
— Да и потом ходили. Чисто.
— Взглянем?
— А взглянем!
Оломедас пошел первым, Иван следом. У самых ворот Диего положил руку на эфес, одернул мундир и, переглянувшись со спутником, первым переступил порог. В нос ударил резкий запах животных.
— Бывший манеж, — пояснил шеф охранки. — Теперь-то лошадей в новом выезжают, а раньше — в этом.
Клетки стояли на песке стройными рядами, и в них угрюмо сидело, металось, безучастно моргало разнообразное зверье. Иван и Оломедас прошли вдоль всех клеток, каждое животное подробно осмотрели. Где-то в начале рядов кормил своих питомцев пожизненно улыбчивый колон.
— Чисто, — вздохнул Диего. — Опять чисто.
Иван, не отрывая глаз, следил за безымянным.
— Тс-с-с-с. — Имяхранитель приложил палец к губам и шепнул: — Уходим. Шумно уходим.
Глава охранной канцелярии бросил на спутника быстрый взгляд, понимающе кивнул. Громко топая по дощатому настилу, оба демонстративно направились к выходу. А после того, как отгремел дощатый настил и доски перестали гудеть, следопыты дождались, когда безымянный отвернется, и тихонько скользнули обратно. Нырнули в стойло за распашными петельными дверями, затаились. Раздача корма продолжалась не более получаса, по истечении которых, колон, лучезарно улыбаясь, удалился. Иван высунулся из двери, огляделся и молнией метнулся к ящику из-под провизии, который звериный кормилец оставил в дальнем конце манежа. Заглянул внутрь и ухмыльнулся.
— Ну?
— Он не все раздал. На дне осталась россыпь пшена, бобов, полкочана капусты и кусок мяса. Еле разглядел, темновато здесь.
— Та-а-ак! — Оломедас тяжело сглотнул и дернул шеей. — Стало быть, ждем?
— Ждем.
* * *
Внутрь свет проникал лишь через дверь. По непонятной причине дощатые ставни окон оказались закрыты. В луче света плавали пылинки и соломенная труха, весь остальной манеж тонул в полумраке. Иван сел так, чтобы обозревать видимую часть помещения поверх куцых дверей, а шеф охранки сделал то же самое с другой стороны. Он по-прежнему держал руку на эфесе. После часа напряженного ожидания, внезапно, даже не слухом и не глазами, а чем-то нутряным имяхранитель уловил перемещение сгустка мрака под самым сводом. Нечто темнее темного осторожными рывками бесшумно кралось по потолку в дальний конец помещения. Имяхранитель легонько тронул компаньона и показал пальцем наверх. Оломедас вглядывался во мрак изо всех сил, щуря глаза, как моряк на вахтенной площадке. Иван, стиснув зубы, плотоядно полыхал глазами и стискивал рукоять кистеня. И вдруг кто-то, видимый из манежа как черный силуэт, непринужденно насвистывая модный мотивчик, вплыл с улицы в полосу солнечного света и остановился на самом пороге, шаря по карманам. И надо же было такому случиться — весьма некстати под Оломедасом пронзительно скрипнул ящик. Сгусток тьмы под потолком быстрее молнии прянул куда-то в угол, а человек на пороге вынул руку из кармана и громко вопросил:
— Кто здесь?
Иван и шеф охранки обменялись острыми взглядами, и Оломедас ответил, распахивая двери стойла:
— Я.
— Какой такой я?
— Начальника имперской охранной канцелярии надлежит узнавать по голосу!
— А что вы тут делаете?
— Да вот поглядеть зашел. Понравилось. Внучку хочу привести. Пустишь, Гастон?
Иван понимающе усмехнулся. Гастон Ромас, любитель и заводчик редких животных.
Диего уводил Ромаса подальше, давая Ивану возможность выбраться. Едва те скрылись из поля зрения, имяхранитель стремительно выскользнул из манежа.
* * *
В кабинете Оломедас метал громы и молнии, и чем бесстрастнее шеф охранки исторгал из себя гнев, тем страшнее это выглядело.
— Что это было? Там, под потолком?
— Не знаю, — Иван мрачно покачал головой. — Но советую проследить вояжи Ромасов за последний месяц. Среди прочих наверняка окажется один морской. И как думаете, куда?
— Даже произнести вслух боюсь, — сказал Диего и склонился над линзой. — Мне нужен отчет службы наблюдения за объектами. Да за всеми четырьмя… Нет, за месяц. И чем быстрее, тем лучше.
С минуту Оломедас молчал, потом, спросил:
— Как ты догадался? Ну, про потолок в манеже?
— Есть у меня два геккона, — усмехнулся Иван. — Престранные твари. Им все равно — пол, стена или потолок. Ходят, где вздумается. Когда смотрел на слуховые окна в опочивальне императора, сразу вспомнил о них, и… мы увидели то, что видели.
— Не знаю, как тебе, а мне просто необходим крепкий кофе. Мелисса, — Оломедас склонился над линзой. — Будь любезна, два крепких кофе.
Оломедас превратил кабинет монарха во временный штаб охранки, куда постоянно входили какие-то люди, приносили бумаги и, получив инструкции, уходили. Люди были самые разные, но их общим отличительным признаком, отметил Иван, являлись холодные цепкие глаза. Среди прочих посетителей, через полчаса после звонка Оломедаса, кабинет шефа отметил собственным присутствием дем Патра с затребованным отчетом. Папка с императорским вензелем и чуть ниже всевидящим оком — символом охранной канцелярии — легла на синее сукно начальственного стола. Оломедас, мрачно вздохнув, приступил к чтению.
— Та-а-ак, Киликия, Арин, все разъехались по своим имениям, Пантеония, порт… Не может быть! Не может быть! — Оломедас чуть не спалил глазами бумагу. — Все четверо ходили на остров Илеоксос, что находится совсем рядом с… Химерией!
Иван понимающе ухмыльнулся.
— Полагаю, вопрос: «Как они смогли договориться?» теперь неактуален.
— Ворон ворону глаз не выклюет. Сообща свалить Василия, а дальше — чья возьмет.
— Я знаю, что делать, — сказал Иван. — Но дорога каждая минута.
Пятнадцать дней до полной луны
Его превосходительству начальнику имперской охранной канцелярии, эву Оломедасу
от начальника службы наблюдения оной канцелярии Тревиуса Лямке.
Реляция
«…а в имении Гастона Ромаса наблюдается нездоровое оживление. В особняк стекаются люди крепкого вида и решительной наружности. Известно, что в особняке наличествует изрядный запас холодного и стрелкового оружия, притом, что ни один из пришедших не обладает татуировкой установленного образца и соответственно стоп-пульсатором. Личности гостей установлены. По большей части это члены группировки „Завтра Пераса“, сокурсники Гастона Ромаса по Киликийскому корпусу…»
Десять дней до полной Луны
Его превосходительству начальнику имперской охранной канцелярии, эву Оломедасу
от начальника службы наблюдения оной канцелярии Тревиуса Лямке.
Реляция
«…Четыре представителя императорской фамилии, в означенных обстоятельствах могущие претендовать на трон, имеют между собой гораздо более интенсивные контакты, чем один-два месяца назад. Считаю нужным ознакомить Ваше превосходительство с собственными выводами касательно изложенных фактов. В сложившихся для империи обстоятельствах столь тесные контакты членов императорской фамилии, их непосредственная причастность к сборищам молодчиков и людей, облеченных известным влиянием, а зачастую чинами и должностями, наталкивает на мысль о сговоре. Считаю излишним напоминать, что сговор — понятие изначально неполезное для империи и общества и даже вредоносное…»
Четыре дня до полной Луны
Его превосходительству начальнику имперской охранной канцелярии, эву Оломедасу
от начальника службы наблюдения оной канцелярии Тревиуса Лямке.
Реляция
«…поднадзорные в полном соответствии с воинской наукой, перешли к рекогносцировке местности, что нельзя не расценить как подготовку к решительным действиям. Несколько молодчиков постоянно фланируют в непосредственных пределах дворца и занимаются подробнейшим изучением распорядка внешней караульно-постовой службы и составлением карты инженерных сооружений и топографии местности. Имели место неоднократные попытки подкупить дворцовую обслугу с целью получения более подробных сведений о расписании караульной службы императорской гвардии внутри дворца. Я, Тревиус Лямке, склонен подтвердить ранее изложенные предположения неопровержимыми доказательствами…»
Несколько часов до полной луны
— Думаешь, получится? — шепнул Оломедас Ивану.
— Со мной же получилось! Карл Густавыч, проходите. Разрешите представить вам начальника охранной канцелярии эва Оломедаса. Его согласие сделало возможным ваш визит. Нам нужна ваша помощь. Крайне.
Сухощавый длинноносый человек в тонком пенсне, с бородой клинышком и голой, как бильярдный шар, головой насмешливо оглядел присутствующих: Ивана, Оломедаса и Августа. Прокашлялся.
— Айвен, черт побери, вы не перестаете меня удивлять! Ваш цветущий вид поневоле заставляет чувствовать себя на голову выше. Поневоле чувствую себя соавтором чуда! А это, надо заметить, чревато — рискую задрать нос. Кстати, о носах. Ваш мне решительно не нравится. После нашей прошлой встречи он стал, как бы это помягче… несколько кривоват.
— Сломали, — буркнул имяхранитель.
— Даже не спрашиваю кто, — усмехнулся гость. — И уж тем более не рискую спрашивать, черт возьми, где он сейчас, этот храбрец.
— И правильно, — ухмыльнулся Иван. — Все под богом ходим, да продлит наши дни Фанес! Дозволите обрисовать ситуацию?
— Да, да, разумеется.
На изложение придумки ушла ровно одна чашка кофе, по завершении дегустации которой Карл Густав в сомнении поджал губы.
— Дерзко, дерзко. Однако рецидив нормального психического состояния может и не наступить. Если, как вы говорите, он все будет помнить, я не ручаюсь за здравый рассудок пациента по выздоровлении. Проще говоря, он может сойти с ума и более в него не вернуться.
— Доктор, там не с чего сходить! — вмешался в разговор Оломедас. — Стиль государственного управления императора Василия XVIII — это наитие плюс врожденное чутье на опасность. Наш монарх до этого великолепно обходился без помощи головы, не помрет без нее и дальше. Зато докладные записки типа «собираемость налогов упала» и «не организовать ли на островах государственную концессию по добыче меди» его величество понимает в любом состоянии!
Карл Густав с минуту напряженно думал, переводя взгляд с одного собеседника на другого, и, наконец, решительно тряхнул головой.
— Так и быть! Прелюбопытный должен получиться опыт. Я согласен!
Шеф охранки с облегчением шумно выдохнул, а доктор Август беззастенчиво напросился к заезжей знаменитости в ассистенты.
— Да-с, молодые люди! Нет предела совершенству! Да-с!
Семь часов до полной луны
Процессия в составе Карла Густава, Августа, Оломедаса и Ивана прошествовала в императорские покои, где их ждали двое медбратьев.
— Слабонервных прошу покинуть помещение, — Карл Густав, оживленный в предвкушении «прелюбопытного опыта», обвел присутствующих глазами.
— Таковые отсутствуют по определению, — мрачно пробурчал Оломедас.
— Все готово?
— Да, — энергично кивнул шеф охранки. — Коридоры под наблюдением. Окна растворены.
— Приступим.
Карл Густав вздохнул, решительно подошел к больному императору и защелкал пальцами, точно кастаньетами, привлекая монаршее внимание.
— Голубчик, слушаете меня внимательно, очень внимательно. Я начинаю считать, и вы следите за счетом…
Оломедас ежился, Август пожирал коллегу глазами, повторяя за ним: «…три, четыре, пять…», Иван мрачно кусал губу. Василий внезапно прекратил мерно раскачиваться, нарушил позу эмбриона, потянулся. И открыл осмысленные глаза. Доктор Карл, не отвлекаясь на проявления восторга, продолжал вводить монаршего пациента в гипнотический транс:
— …вы вспоминаете тварь, которую увидели в тот день. Вспоминаете, вспоминаете и не боитесь. Вы ничего и никого не боитесь, я сказал!
Василия перестало трясти. Его величество сидел на постели успокоенный, будто пасторальный пастушок со свирелькой. Блаженно улыбался и что-то шептал.
— Вы вспомнили напавшую на вас тварь до последней черточки, — продолжал Карл Густав, — и хотите с ней посчитаться за тот злополучный укус. Вам было больно, очень больно, и жуткое создание достойно возмездия. Вы вспоминаете его и сейчас хотите найти по запаху. По запаху!
Присутствующие затаили дыхание. По знаку Оломедаса разошлись по углам и встали кто за шкафом, кто за гардеробной ширмой. Рядом с императором остался лишь Карл Густав.
Внезапно Василий захрипел, не то взлаял, не то взвыл и, скатившись с постели, встал на четвереньки. Пижама на нем затрещала. Началась знаменитая монаршая метаморфоза. Мало-помалу басилевс превращался в существо столь жуткого облика и размеров, что Оломедас невольно ухватился за эфес, а доктор Август попятился назад.
Наконец пижама лопнула. Тварь стряхнула с себя шелковые лоскутья и повела по сторонам головой, похожей на крокодилью, — с той лишь разницей, что обладала более короткими челюстями. Задрала голову вверх, привстала на мохнатые задние конечности, потянула носом воздух. Опустилась на все четыре лапы и, издавая чавкающие звуки, резво двинулась к слуховому окну на прозрачной стене. В два переступа бестия взобралась по стеклу к слуховому окну, после чего, странным образом выгибая суставы, вытекла наружу.
— Скорее! — рявкнул Иван. — За ним! Живо!
— Что теперь будет? — уже в коридоре, задыхаясь от бега, вопрошал Карл Густав.
— Будет… такая драчка… что шерсть полетит… во все стороны! — выдохнул Оломедас, бренча на поворотах шашкой об углы.
— А если первая тварь — самка? — упавшим голосом крикнул доктор Август.
— Мужчина взрослый, разберется, — бросил на ходу Иван, первым выносясь из дверей.
Во дворе наблюдались все признаки легкой паники. Мастеровой люд и обслуга, оказавшиеся там в неудачное время, замерли соляными столбами, опустив руки и раскрыв рты.
— Пасть закрой, бестолочь! — рявкнул кому-то Оломедас и, походя, снес бедолагу всем своим немалым весом.
Иван влетел в манеж и остановился оглушенный. Животные устроили форменный бедлам: хрипели, лаяли, фыркали и бились о стенки. Обезьяны ревели, улюлюкали и раскачивали клетки. Задыхаясь, вбежали остальные свидетели императорского метаморфоза. Некоторое время ничего не было слышно, кроме возмущенных криков зверья. Но вдруг животные настороженно смолкли. В левом верхнем углу здания, там, где имелось чердачное окошко, возникло какое-то движение. Существо, черное и изменчивое, как чернильная клякса, втекло внутрь. С чавкающим звуком прянуло в противоположный конец манежа.
— Ставни! — в голос рявкнули Иван и Оломедас и, не сговариваясь, ринулись к окнам: один вправо, другой влево. На распутывание узлов времени не тратили, просто резали веревки, и ставни с оглушительным грохотом падали, открывая доступ в манеж закатному свету.
Еще одна тварь, неестественно выгибая суставы, втекла под потолок из чердачного окна и стремительно понеслась за первой. Зверье в клетках вновь обезумело, завизжало, заверещало, лай перешел в сип, крики — в жалобный скулеж. Черные существа дали несколько кругов по потолку. Странно было наблюдать за их гонкой, сопровождаемой звериным воем и странными чавкающими звуками. Судя по всему, их издавали присоски, отлипающие от поверхности. Наконец второй монстр настиг первого. Истошный рев сцепившихся бестий затопил манеж и перекрыл скулеж остальных животных. С потолка просыпались пыль, труха и деревянная стружка, снятая мощными когтями. Живой клубок под потолком вдруг распался надвое, стек на землю, будто тягучая смола. Здесь, в проходе между клетками, в паре шагов от изумленных людей, один зверь вцепился жуткой пастью в загривок другого, бросил его себе под ноги и навалился сверху.
— А другая-то тварь действительно самка! — прошептал доктор Август, широко раскрыв глаза.
Иван усмехнулся и подошел к клетке, стоящей ближе других к беснующимся тварям. Перепуганная обезьянка, судорожно вцепившись в решетку, во все глаза следила за совокуплением монстров. Имяхранитель поднял с пола кусок дерюги, набросил на клетку.
— Тебе не стоит видеть то, что здесь будет, маленький брат.
Самка щерила зубастую пасть, выгибала шею и грызла чешуйчатую шкуру на шее самца, но тот лишь громче ревел и двигался сильнее. Как и предсказывал Оломедас, шерсть и кровь летели во все стороны. В конце концов, самец удовлетворился, успокоился и резким движением хищной пасти вырвал кусок плоти из загривка самки. Та заревела, вздернулась на все четыре конечности. Но задние ноги подкосились, и горький вопль боли и отчаяния взлетел под потолок манежа. Тварь взвыла еще раз, а потом злобно уставилась на людей и лязгнула челюстями. Звук вышел такой, как при скрещении двух клинков.
— Если он ее отпустит… — сипло начал Август.
Оломедас обнажил шашку, Иван покрепче ухватил кистень.
Карл Густав, проникновенно шепча, с разведенными руками осторожно двинулся к самцу. Тот качался и не сводил с доктора полыхающих глаз. Однако стоило доктору громко произнести «…девять, десять!», как жуткий взгляд померк, затуманился, глаза заволокло пеленой. Зверь с хрипом повалился Карлу Густаву под ноги.
— Кончай ее! — скомандовал Диего и первый взмахнул клинком.
…Еще хрипела добиваемая самка, еще верещало зверье, сытое запахом крови и смерти до судорог, но все было уже кончено. Уходил зверь и возвращался император. Враз похудевший, истерзанный, с расцарапанной шеей, но живой и мерно сопящий в гипнотическом сне.
Четыре часа до полной луны
Палому трясло. Времени оставалось все меньше, и ее почему-то все сильнее терзало предчувствие, что ближайшей ночью произойдет дурное, непоправимое. Чьим-то недобрым промыслом события складывались так, что двое предыдущих суток она спала урывками, да почти не спала. Этой ночью, чувствовала Пальма, согласно закону истощения человеческих сил, она просто отключится. И это тогда, когда спать категорически нельзя! Иван исчез, с охранкой она рассорилась сама, беречь Анатолия было некому.
Конечно, ноктис юного Ромаса был еще слишком незрел, и «несъедобен», чтобы всерьез заинтересовать горгов. Лунные звери охотятся только на тех ноктисов, которые уже напитались соком, превратились в зрелые плоды. Но пуганая ворона куста боится; эвисса Уэва боялась даже шелеста листьев.
И тем более Палома даже загадывать не бралась, до каких пределов коварства могут дойти двуногие придворные хищники и откуда ждать молниеносного удара. С тех пор, как автомобиль охранки увез ее из домика в пригороде обратно в столицу, «заговорщица» непрестанно чувствовала между лопаток чей-то острый взгляд. Однако, обернувшись, никого за спиной не находила.
— Я сплю…. Я неимоверно хочу спать… мне необходимо выспаться!
Палома буквально изводила себя внушением. Но стоило сомкнуть веки, как перед глазами вставала жуткая картина — беззащитного юного ноктиса рвут на куски горги, которых подгоняют люди с алебардами и в низко надвинутых черных островерхих капюшонах. Там, где под ними прячутся лица, колышется густая темнота, лишь глаза горят донным пламенем.
Палома пыталась занять себя делом, но все валилось из рук. Неодолимым порывом души — бросить все, выскочить за дверь и бежать к сыну! — сдувало мысли, любые попытки хоть чем-то заняться.
— Я не выйду из дома… не выйду! — упрямо твердила она, на ходу закрывая глаза. — Они только и ждут, чтобы я привела их к Анатолию. Нет, нет, нет!
Но проходило время, весы склонялись в другую сторону, и Палома начинала твердить, что именно во время полной луны она больше всего необходима сыну. Ведь ноктис малыша так непоседлив и текуч.
— Он убежит, улетит, утечет сквозь пальцы, — шептала в ужасе несчастная, — и я ничего не смогу сделать.
В смятении она бежала к двери, застывала на пороге и, стиснув зубы, возвращалась.
К наступлению сумеречной поры дом в прибрежной части Пантеонии стал напоминать бьеннале абстракциониста. Предметы обихода разбросаны по полу, посреди гостиной откуда-то взялась кухонная утварь; одежный шкаф распахнут настежь и разворочен, а безжалостно скомканные дамские туалеты валяются на стульях, на столе и даже под диваном.
С первой же звездой Палома не выдержала, спешно обулась, подхватила сумочку и, как подстегнутая, выбежала из дома.
* * *
— Они идут, — доложил возмутительно хладнокровный Патра Диего Оломедасу. — Толпы вооруженных людей приближаются к дворцу со всех сторон. Гвардия ждет приказа.
— Без команды оружие не применять, — распорядился шеф охранки. — Бригадира гвардейцев ко мне!
Через минуту командир преторианцев, здоровяк с грустными синими глазами уже стоял перед Оломедасом и выслушивал распоряжения, отмечая каждое кивком.
— Дважды по взводу отрядить на крышу к слуховым окнам над опочивальней императора! А если приблизится к окнам какая угодно тварь — рубить! Снять караулы с наружных ворот, перевести во дворец. Два взвода направить для охраны комнаты связи. Один взвод — в гараж, два — в сейфовую комнату. Печати и ключи не должны попасть к заговорщикам ни при каких обстоятельствах. Остальных людей стянуть к покоям императора!
Иван мрачно взглянул на часы. Выбраться из дворца становилось все труднее и труднее. А через несколько часов встанет полная луна, и мир безраздельно отойдет во власть горгов.
Оломедас оставил кабинет и отправился лично контролировать исполнение приказов. Доктор Август неотлучно находился у постели императора, ловя каждый монарший вздох. К сожалению, Василий пока не выказывал признаков крепкого здоровья; пребывал в беспокойном сне. Хорошо еще, успели отправить домой Карла Густава. Великий мастер гипнотизма все твердил что-то потрясенно о сказках и мифах и обещался «непременно поведать сию чудную историю одному британскому беллетристу». Впрочем, бормотание замечательного доктора мало кто слушал. Не до того было.
Имяхранитель еще раз проверил метательные диски и кистень. Вещицы надежные, не раз проверенные в деле, но вряд ли подходящие для доброй драки с озверевшей толпой. На стене кабинета среди коллекции холодного оружия он нашел два когтистых кастета, обитых изнутри мягкой кожей. Неуставные железки. Не иначе самого его превосходительства Оломедаса личные игрушки. Иван примерил кастеты, остался доволен и, ухмыльнувшись, сунул в карман.
В коридорах стало многолюдно. Взвод за взводом занимал давным-давно определенные позиции. Стоял густой звон алебард — только не тех огромных, что более подходят для открытых пространств, а хищных малых, призванных рубить в тесноте и толчее. Например, в узких коридорах императорских покоев, где более трех человек в ряд не встанешь.
Учитывая значительный перевес преторианцев — пусть не в количестве, а в силе и умении, — дерзкий накат на их строй мог окончиться для наступающих плачевно и кроваво.
— Ты куда? — догнал Ивана голос Оломедаса.
— Скоро полная луна, — имяхранитель многозначительно посмотрел на шефа охранки. — Попробую выбраться.
— Их много, — буркнул Оломедас. — Затопчут.
— Слоны не ходят по ежам, — ухмыльнулся Иван и вытащил из кармана колючие Диеговы кастеты.
— Возьми алебарду, обломок. Сейчас не до следования законам. Грехи — отмолю.
Иван лишь покачал головой. В тот момент, когда он сделал первый шаг в направлении выхода, на весь коридор разнесся голос доктора Августа:
— Император пришел в сознание! К императору вернулся рассудок!
«Доброе предзнаменование», — подумал имяхранитель.
Оглушительное «Виват императору!» заставило дребезжать стены и потолок. Иван неожиданно для себя подхватил бравый гвардейский клич. Потом, уже спускаясь по лестнице, морщился и хмурился, не зная, как объяснить это чудное единение с преторианцами. То ли память на мгновение вырвалась на свободу, то ли слышал где-то.
Огонь факелов и крики во дворе мигом прервали его размышления.
* * *
В самом низу лестницы Иван столкнулся с авангардом распаленной безнаказанностью толпы. Означенный авангард горел желанием ворваться во дворец, подобно урагану. Однако бунтовщики лишь мешали друг другу протиснуться в двери и суматошно размахивали факелами. Двор, видимый сквозь распахнутые настежь двери, пылал яркими огнями, как маковое поле во время цветения. Иван опасливо сделал шаг назад, еще один, а вместе с третьим его шагом первые заговорщики ворвались внутрь.
— Императорский прихвостень! — пролаял кто-то визгливо, указывая факелом на имяхранителя.
— Его величество встал с постели, — ухмыльнулся Иван и, скривив губы, смачно плюнул в толпу. — Псам вернуться на псарню!
Ответное улюлюканье означило крайнюю злобу и кровожадность толпы. Трое самых нетерпеливых бунтовщиков выставили факелы, точно пики, и ринулись на Ивана.
— Лестница ведь, — фыркнул имяхранитель. — Дурачье!
Он прыгнул вперед. Вид летящих сверху шести-семи пудов тренированного мяса вызвал к жизни древний как мир инстинкт. Нападающие закрылись руками. Факелы превратились из грозного оружия в обыкновенные горящие палки. Удар пришелся в того из троицы, что стоял посередине. Иван мгновенно сшиб бедолагу с ног, тот откинулся навзничь. Затылок его смачно и глухо чавкнул на ступеньке. Страшный прямой удар в челюсть вынес второго обладателя факела за перила. Десятки глаз проследили за падением. Затаившая дыхание толпа услышала хруст костей. Третьему противнику Иван двумя ударами превратил лицо в месиво из костяной крошки и мяса — носа, скул и зубов на нем больше не было.
— Повторяю, его величество вернулся во здравие. Псы, марш на псарню!
Толпа роптала. Обломок на лестнице нехорошо ухмылялся. Стадное чувство перевесило доводы рассудка. Тем более что сзади напирали. Смяв хрупкие преграды благоразумия, глупость ринулась ломать и крушить.
Иван отпрянул назад. Устоять против стада не представлялось возможным. Зато на площадке между двумя лестничными пролетами толпу ждал горячий прием. Факелами, доставшимися ему после первой стычки, имяхранитель огородился от врагов, как огненной сферой. Пламя гулко ревело всего в нескольких дюймах от лиц самых несдержанных бунтовщиков. Стоило «хвосту» толпы подтолкнуть «голову», и впередиидущие попали под громы и молнии.
Звонко застучали друг о друга факелы, которые заговорщики бестолково совали внутрь огненной сферы. Двое-трое из них получили огнем и дубьем прямо в лицо. Иван отступил назад, а толпа замерла перед телами на полу. Раненые слабо ерзали, держась за обожженные лица, стонали. Людское море заволновалось, расступилось, и вперед выступили двое.
Эти-то определенно знали, с какого конца браться за оружие. Иван внимательно их оглядел и медленно спрятал усмешку. Ловкие бойцы заговорщиков закрутили такой же огненный вихрь, как Иван несколько мгновений назад, и с двух сторон ринулись в нападение. Имяхранитель принял первую атаку противников классическим манером. Факелы встретились со звонким стуком. Бойцы обменялись серией ударов. Дальше произошло такое, чему не учат в академиях, кадетских корпусах и школах фехтования. Имяхранитель сломал привычный рисунок боя на палках. Просто бросил факелы в лица нападавшим. Те умело перехватили горящие древки еще в воздухе, однако Иван успел прянуть вниз. Вспорол когтями кастетов связки, мышцы и сухожилия на ногах противников. Дикий рев боли перекрыл гул толпы.
Выпрямляясь, имяхранитель спиной принял слабые тычки факелами. Противники, в горячке боя не почувствовавшие боли, еще стояли и даже пытались сражаться. Когтем на тыльной стороне кастета Иван разорвал гортань одному и вогнал шип в висок второму. Не теряя ни секунды, отступил, ухмыльнулся и, хищно оскалившись, плюнул на трупы.
— Псы, на псарню! — хрипло бросил он в третий раз. — На псарню! Вон!
Толпа потеряла остатки здравомыслия. Будто приливная волна хлынула вперед. Ее пенный гребешок «облизал» Ивана, заставив вновь отступить. Утирая кровь из разбитой губы, имяхранитель развернулся и несколькими гигантскими прыжками унесся на три пролета вверх. Оттуда презрительно рассмеялся в лицо человеческому стаду и скрылся за углом.
Стоило армии заговорщиков добраться туда, как он, укрывшись за прозрачным щитом императорского гвардейца, с разгону врезался в «голову» людской гусеницы. Самых нетерпеливых вынесло с площадки, как сухие листья осенним ветром. Иван, разогнавшись, будто скорый «кольцевой», вылетел за перила. В щите, словно в люльке, он угодил в сердцевину толпы. Там буквально выкосил вокруг себя саженый круг. Заговорщики, подчиняясь закону домино, валились друг на друга, как снопы под ветром. Бросив щит и выхватив из-под ног безжизненное тело, имяхранитель забросил труп на шею, будто волк барана. С жутким ревом, тараня нестройные ряды штурмующих, он врезался в дверной проем, забитый человеческим материалом, как горло бутылки пробкой. Выбив человеческую пробку, швырнул изломанное тело в напиравшую толпу и выхватил кистень.
На улице стало просторнее. Основной поток нападающих уже иссяк. Лишь опоздавшие тонкими ручейками стекались к дверям. У Ивана появилась свобода маневра. Стеснять себя он не стал. Жуткий кистень раскалывал мягкие головы, будто переспелые тыквы. Бунтовщики валились справа и слева, точно кусты под медведем. А тем, кто пытался замахнуться для удара, Иван ломал руки вместе с оружием.
— Псы, на псарню! — ревел он, жутко ухмыляясь.
Скоро толпа совсем поредела, и теперь уже он гонялся за убегающими врагами. Несколько человек Иван настиг перед самыми воротами и безжалостно добил. Жалкое подобие стражи, установленное бунтовщиками подле ворот, имяхранитель уничтожил вовсе без затей. Поймал древко алебарды кистенем и прямым ударом слева разбил одному гортань, второго боднул головой в лицо, третьего и четвертого просто снес на землю и добил поодиночке.
Толпа, наверное, уже достигла гвардейских кордонов во дворце. Обломок с жуткой ухмылкой пожелал преторианцам «приятного аппетита».
Один час до полной луны
Дома Паломы не оказалось. Иван позвонил, постучал, подождал, высадил дверь. Прикусив губу, бродил по дому и высчитывал силу урагана, перевернувшего все вверх дном. Не нашел давешней полотняной сумочки и решил, что ураган мощностью в одну взвинченную женскую силу вполне способен произвести разрушения и посильнее. Пристроил дверь в осиротевший створ и стремительно вышел.
Куда может деться малыш-ноктис, если известно, что его материальное воплощение, безусловно, любознательно, непоседливо, как все мальчишки, и, как все мальчишки, «грешит» пристрастием к мороженому и каруселям? Лавка мороженщика? Может быть. Карусели? Определенно. Ноктис малыша вулканически весел. Даже при неподвижных каруселях потехи для него вряд ли станет меньше.
Иван поднял ворот куртки и широким мерным шагом двинулся в сторону парка.
Полчаса до полной луны
— Где мальчишка?
Жуткие ночные призраки, более черные, чем сама темень, что-то от нее хотели. Задавали вопросы об Анатолии. На душе сделалось до того муторно, что тошнота грозилась столкнуть рассудок в пропасть.
— Не знаю… не скажу!
— Так «не знаю» или «не скажу»? — голос шелестел и рассыпался тем зловещим смехом, что страшнее любых угроз.
Руки Паломе выкрутили так, что под лопатками мгновенно заполыхало. Нужное слово само скатилось на язык:
— Дыба…
— Вздыбили… больно… плачется… горько, слезы щипаются… жизнь кончается…
Шелестящий голос медленно ронял слово за словом. И те, будто гремучие змеи, взрезали звуками-чешуями плотную ночную тишину.
— Жизнь проста, как серебряный карт, и понятна, как детская сказка. Я начну ломать вам кости. Чтобы не сойти с ума, вы станете говорить… говорить… говорить. Сначала всякую чушь, лишь бы не молчать. Потом одно за другим полезут слова правды… Поверьте, это так. Стоит вам задуматься над очередной ложью, истина, не спросясь, полезет наружу. Правда ведь не терпит пустоты. Где Анатолий?
— Не знаю! — Палома упрямо стиснула зубы. — Не знаю!
— Лож-ж-жь.
Будто металлическим венчиком прошлись по бронзовой тарелке. Звонкое послезвучие взмыло в прозрачный ночной воздух и медленно поплыло к луне. К проклятой и благословенной полной луне.
Время потекло вспять. Пространство вздыбилось и выкрутилось наизнанку. Нервы встряхнули и погладили против шерсти. Центр мироздания съежился в крохотную точку, плотную, как ком мокрого белья, и горячую, будто горн Илоклета-кузнеца. Пальма истошно закричала. Жуткая боль в ломаемом пальце выкрала ее из этого мира. Пленница отключилась.
— Есть контакт, нет контакта… — прошелестело порождение Тьмы. Из тени под капюшоном полыхнула отраженным лунным светом зеркальная личина.
Палому окатили водой. Вздыбленная женщина сдавленно замычала и тряхнула головой.
— Где Анатолий?..
Палома не могла сфокусировать взгляд, голова кружилась, глаза слезились. Голоса представлялись глухими, будто пропущенными через толстый слой ваты, далекими и совсем не страшными.
— Не… знаю…
Тебя ломают, сама себя ломаешь. Два коротких слова дались невероятным трудом. Ожидание близкой боли парализовало и натянуло все внутри до предела. Зажмурилась и приготовилась кричать.
Что-то просвистело у самого лица, вздыбленные руки дернуло вверх, но несильно и небольно. Мгновение ничего не происходило. Потом кто-то упал на землю, справа и слева.
— Я в жизни многим задолжал, — проговорил где-то сбоку до боли знакомый голос; тяжелые шаги прошелестели в высокой газонной траве. — Кому стрелу, кому кинжал, кому и вовсе острый меч, что взялся сам меня беречь…
Палома подняла гудящую голову, попыталась что-нибудь разглядеть сквозь слезную завесу. Видно было плохо — силуэты неясные, движения смазанные, нечеткие. Зато хорошо были слышны звонкие клевки металла о металл, натужный рев и хриплое сипение. Как ни была измучена и напугана, едкая усмешка оживила непослушные губы. В кои-то веки сказочно обрадовалась тому, что на сволочь нашлась еще большая сволочь. Невероятная сволочь, неописуемо прекрасная сволочь. Сволочь из сволочей.
* * *
Черный капюшон кое-что умел. На рожон не лез, равновесие держал отменно, линию атаки чувствовал, наверное, кожей. Мечом владел просто мастерски. При прочих равных решающее значение имели артистизм, кураж и неописуемая наглость, да вот незадача — весу не хватило демону в капюшоне, мясца на костях. Мослами жидковат вышел. В точке «зеро», когда меч на мгновение замирает, а противник смещает центр тяжести для нового движения, Иван выпустил кистень. Облапил меч противника широченной правой ладонью и, слегка подсев, левым плечом воткнулся тому аккурат в подбородок. Лязгнули зубы, меч остался в руке имяхранителя. Заплечных дел мастера поднесло в воздух и отбросило на добрую сажень.
— Сам дурак, — буркнул Иван, облизывая палец. Порезался, пока с мечом баловался. — И шутки дурацкие!
Бросил меч. Не суетясь, подошел ближе. Поглядел на недвижимое тело. Ухмыльнулся и, резко вывернув человеку в капюшоне руки назад, вырвал их из суставных сумок. Исполнил четко, уложившись в два хода — свел руки перед собой, будто весла на лодке, и широко развел в стороны. Влажно хрустнуло. Враг дернулся и, обмякший, затих.
— Нервы сгорели, — ухмыльнулся Иван. — Сердце лопнуло. Бывает.
Сдернул с ката капюшон, сорвал зеркальную маску, отшвырнул. Лицо ночного палача показалось смутно знакомым — хищное, породистое, с печатью жестокости в линии губ. Кто именно, узнать не смог. Еще один привет из туманного прошлого?
— Осторожно, — имяхранитель бережно снял Палому с импровизированной дыбы.
Несчастную немедленно вывернуло наизнанку. Но и тут женщина осталась женщиной — повернулась к Ивану спиной, чтобы не было видно.
— Ты удивишься, но ничего нового не спрошу. Где Анатолий?
— В Никорнасе… у стариков.
— Идти сможешь? Полная луна… Так, я угадал? Парк?
Полная луна
Ночь. Площадь. Луна. Парк. Печальный синий свет.
Молчали аттракционы, погруженные в гулкий сон. Потерянно стояли качели, дремали воздушные лодки. Лишь центральная карусель возмущала царство покоя. Нет, она тоже стояла на месте, но из-под ее разноцветного шатра слышался веселый детский смех, и таки что-то вертелось. Ребенок, непоседливый малыш, сам носился по дощатому кругу между лошадок, слонов и оленей. Он бегал по кругу, висел на канатах, «скакал» на лошадках и оленях. Горланил ребячьи песенки и ничего не замечал вокруг.
С северной стороны в парк вошла странная процессия — четверо и один. Четверо людей, пятый — ноктис. Серебристый до синевы, отрешенный и как будто слепой. Он смотрел в никуда, в дали дальние, непостижимые простым смертным. Смотрел сквозь людей и предметы, и не было преград его взору. Восхитительно круглая луна глядела вниз с печальной улыбкой, будто извиняясь за этот мир, безжалостный и справедливый до отвращения.
Люди отступили в тень. Ноктис остался на крошечной площади между тремя аттракционами. Отчетливо контрастный в лунном свете, серебристо-черный, он недвижимо стоял посреди парка. Лишь кадык время от времени перекатывался по худой жилистой шее.
Малыш, не обращая на странных посетителей никакого внимания, продолжал без устали носиться между лошадей, слонов и оленей, и больше ничто не нарушало первозданной тиши. До тех пор, пока из лунного круга, прямо из ночного серебристого марева не выткались две снежно-жемчужные тени. Еще мгновение назад их не было, но вот они уже легко трусили вперед. Словно грань света и тени на миг приподнялась, впуская в подлунный мир призрачных тварей.
Старый ноктис что-то почувствовал, медленно обернулся. Да так и остался стоять вполоборота назад. Мог оборотиться легким облаком и унестись отсюда на крыльях ветра. Мог стать серебристым ветерком, но… замер на месте и даже попытки не сделал убежать. Он знал, что ему — пора.
Однако стоило горгам приблизиться к нему на расстояние решительного броска, как с четырех сторон появились люди и громкими криками отогнали хищников от жертвы. Белоснежные звери ушли недалеко, благо никто их не стал преследовать. Остановились, развернулись и медленно двинулись назад, полыхая красными языками в пастях. И снова громкие голоса, стук, снова фиаско. В схватку люди не вступали, просто отгоняли зверей подальше криками и бряцаньем оружия. Но всякий раз горги подходили ближе и ближе. Наконец осмелели настолько, что решились одновременно полоснуть жертву зубами.
Их отогнали и на этот раз. Однако горги, вкусившие жемчужной крови и основательно разозленные, не подумали уходить. Распаленные хищники, больше не обращая внимания на помеху, ринулись рвать, полосовать и кромсать. Бой закипел по-настоящему. Клочья серебристой шерсти повисли в воздухе, брызги жидкого перламутра из ран лунных псов окропили все вокруг. Забыв обо всем на свете, кроме близкой добычи, звери упрямо продирались через стальной частокол к вожделенной цели. Однако силы были неравны. Рыча и поскуливая, лунные звери отступили. Им не дали уйти туда, откуда они появились. С трех сторон их теснили молчаливые люди.
Путь для отступления оставался один — к карусели.
Малыш скакал на деревянной лошадке и распевал песенку о храбрых императорских жокеях, что на большом перасском дерби приходят неизменно первыми. Весело дрыгал ногами и ничего не замечал — ни людей, ни хищников, ни схватки. Когда до предела обозленные горги запрыгнули на круглый помост и с двух сторон ринулись к нему — вымещать кипящую злобу и утолять жажду перламутровой крови, — защищать малыша никто не стал. Проводив лунных зверей до карусели, люди остановились и начали осторожно сдавать назад. Ни словом, ни жестом не тревожа хищников.
Мальчишке некуда было деться. И стать бы ему еще одной жертвой горгов, когда бы не Фанесово провидение.
Среди прочих карусельных фигур на круглой арене возле центральной тумбы затесался нелепый кентавр. В момент нападения на малыша он разделился надвое, будто дождевой червь под штыком лопаты. Лошадь так и осталась деревянным гнедым, а человек, рявкнув, будто экспресс, в мгновение ока встал на пути лунных зверей. Чудовищный удар отбросил горга на несколько шагов. Шатаясь и припадая на левую переднюю лапу, он поднялся и побежал к краю платформы. Из разорванного брюха свисала требуха, на дощатый настил лилась жемчужно-лимонная кровь. Человек придавил коленом второго горга. Ладонью зажал страшную пасть, не давая щелкать зубами. Тварь страшно билась, но пальцы сжимались на ее морде все сильнее и сильнее. Воздух из легких вырывался через щели в пасти, будто паровозный гудок. Наконец страшные пальцы смяли челюсти в крошку. Человек рыкнул, молниеносным движением погрузил коготь кастета под серебристую шкуру и располосовал зверя от грудины до паха, будто ветхую дерюгу.
Так же, как располосовал чуть раньше первого лунного хищника.
* * *
Иван спрыгнул с карусели и вразвалочку двинулся к людям. Те, кажется, от досады собственные зубы в пыль измололи, но изменить ничего не могли. Очень уж быстро все кончилось. Не успели бы подойти и вмешаться, ох не успели бы.
Мгновение Иван и четверка смотрели друг на друга. Затем имяхранитель многозначительно ухмыльнулся и демонстративно стряхнул с рук жемчужную кровь лунных тварей. Жуткие кастеты тускло блеснули в свете луны. Поджав губы, люди молча косились на страшное орудие убийства. Сейчас собственное оружие отнюдь не казалось им настолько уж смертоносным. Секунду спустя, не рискуя поворачиваться спиной к чудовищному обломку, все четверо попятились и исчезли в тени зарослей.
Палома наконец добралась до парка. Сама не своя от счастья, она что-то лепетала и прижимала ноктиса малыша к себе.
Обломок легонько хлопнул взрослого ноктиса по плечу:
— Извини, старик, в следующий раз. Сегодня просто не твой день.
— Ночь, — поправил ноктис Ивана. — Но ты ошибаешься. Это была моя ночь.
— Так уже ночь? — с деланным изумлением протянул Иван и поскреб загривок. — Ты гляди, как время бежит!
Утро
Большой крови во дворце удалось избежать. Обошлось малой.
Впрочем, эта расплывчатая формулировка никого не могла ввести в заблуждение. Иван шел за Оломедасом по опустевшим коридорам дворца и все косился на бурые потеки на стенах и полу. По всему выходило, что толпа заговорщиков форменным образом попала вчера под поезд. Так оно, собственно и было. Известно, что императорская гвардия — самый скорый поезд на всем Перасе.
— Сколько? — ухмыльнулся Иван, кивая на темно-багровые пятна под ногами.
— …адцать, — невнятно просипел шеф охранки. Командуя гвардией, сорвал голос.
— Сколько, сколько?
— Ну-ка брось придуриваться! — беззлобно огрызнулся Диего. — Ты лучше своих крестников считай! Хорошо, алебарду не дал!
— «Возьми алебарду. Отмолю грехи», — скривив губы, передразнил Иван.
— Уберег Фанес всеблагой от глупости! Спасибо тебе, божечка! — Оломедас картинно сотворил обережное знамение и тут же шепнул: — Тс-с-с! Пришли! Он все еще слаб, так что полегче!
Император, белый как мел, возлежал на ворохе подушек и еле-еле держал глаза открытыми.
— Ваше императорское величество!
Иван и Оломедас, щелкнув каблуками, резко кивнули. Но если шеф охранки в своем мундире смотрелся в этот момент донельзя естественно, то Иван в полотняных штанах, суконной куртке и пробковых туфлях являл эталон нелепости. Огромный, небритый, с разбитым носом и подбитым глазом. С неизменной ухмылкой и острым, пронизывающим взглядом. Нет, обломок никак не вязался с представлением о гвардейской выправке.
— Это он? — чуть слышно произнес басилевс.
— Он!
— Подойдите.
Иван подошел. Василий долго собирался на одно единственное слово.
— Благодарю.
Ни на что больше монарших сил не хватило. Император сполз по горке подушек и закрыл глаза.
— Ладно, расскажу, — буркнул шеф охранки, уже вне покоев басилевса. — Не то подожжешь тут все своими серыми гляделками. Едва вывели Ваську в коридор, толпа оторопела. А стоило их императорскому величеству разомкнуть уста и провозгласить здравицу во славу своего терпеливого народа, как все побросали шапки вверх и, чествуя законного государя, с песнями удалились.
— Так и было?
— Почти, — беззастенчиво врал Оломедас. — Правда, несколько особо экзальтированных почитателей монарха упало от переизбытка чувств. Обморок.
— А юшка, стало быть, из носа пошла? — Иван, усмехаясь, кивнул на кровавые разводы на стенах, потом задрал голову. — И, разумеется, потолок заляпали совершенно случайно?
— Даже не знаю, как получилось. — Диего, дурачась, пожал плечами. — Зато, наоборот, точно знаю, что не получилось. В парк мои оболтусы все-таки опоздали. Даже представить боюсь, что случилось бы, не окажись ты расторопнее всех. Узнал тех четверых?
Иван посерьезнел и сощурил глаза.
— Принцы, — только и шепнул одними губами.
Впрочем, Оломедас понял его превосходно.
— Гастон, Фридрих, Александр и Юлий, — понимающе кивнул шеф охранки. — Василий жаждет набросить на каждого пеньковый галстук. Но я не уверен, что удастся доказать их причастность к попытке переворота. Слишком хитрые лисы.
— А обломок, разумеется, не свидетель, — усмехнулся Иван. — По определению. Да я и не хочу. Малыш Ромас в безопасности, а на остальное — плевать. Хоть прорви тут у вас канализационные трубы, все разом.
— Когда ты их с Паломой отправляешь?
— Вернусь домой и сразу отправлю. Пусть успокоятся. А между прочим…
Иван, усмехаясь, прервался и исподлобья взглянул на шефа охранки.
— Чего замер? Ну? продолжай.
— Не далее как час назад я имел беседу с их превосходительством придворным прорицателем Илли.
— Он останется жить? — полушутя вопросил Диего.
— О, да! Жив, здоров и предельно доволен жизнью. Кстати, их пьяное превосходительство клятвенно побожились, что пророчество о маленьком Ромасе — истинная правда. От первого слова до последнего. А я склонен людям верить!
— Так вот откуда у придворного прорицателя свежий синяк, взгляд затравленной лисицы и кристальная трезвость во взгляде! — понимающе прошептал Оломедас и едва не расхохотался. — Вера в людей порой творит чудеса.
* * *
Палома и Анатолий стояли у портала в квартире Ивана и смущенно прощались с хозяином. Пятерка агентов охранки находилась при спасенных неотлучно.
— Куда подашься там?
— Не знаю. — Палома пожирала Ивана глазами, а малыш все порывался освободиться от объятий матери и влезть в чудной аппарат. — Станем путешествовать. Пусть растет спокойно. А когда вырастет…
— Там и поговорим, — продолжил Иван. — Глядишь, и впрямь повезет с мальчишкой Перасу.
— Ты ничего не хочешь спросить? — Палома ждала от имяхранителя одного единственного вопроса. Того, что мог бы перевернуть ее… да что ее — несколько жизней!
— Боюсь, — усмехнулся Иван и повторил для пущей значимости: — Боюсь.
— Раньше ты ничего не боялся, — прошептала Пальма. — И никого. А уж наглости в тебе было… Мог закадрить любую девушку, даже Ро…
— Тут, на Перасе, малыш в опасности, — перебил ее Иван, пряча глаза. — Нельзя вам оставаться. Пусть пройдет время, а там поглядим.
Палома сердито дернула плечом и, ухватив Анатолия за руку, шагнула в раскрытую дверь лифта. Иван передал ей дорожные сумки. Закусив губу, бросил прощальный взгляд на женщину и ребенка. И решительно захлопнул дверь. Все.
Все.
Потом имяхранитель проводил агентов охранки (подчиненные Оломедаса попрощались с ним весьма сочувственно, как простые люди, а не как официальные лица), подтащил стул к открытому окну и, оседлав деревянного скакуна, забросил ноги на подоконник.
Врывающиеся в комнату порывы ветра несли с собой шум города. Мальчишки под самым окном играли в пристенок. Сердито и басовито урча, по улице протарахтел автомобиль. Разносчики газет бойко предлагали вечерний номер «Горожанина».
— Кхе, кхе, — кто-то сипло прокашлялся за спиной. — Прошу простить, но дверь была открыта.
— Что-то случилось? — не вставая со стула, Иван обернулся. — Дражайший Якко Волт! Мне кажется, вы чем-то взволнованы. С нас взыскали огромную недоимку? Вы не обидитесь, если я не буду вставать? Устал неимоверно!
— Что вы, что вы! Конечно, сидите! — финконсульт довольно потер руки. — У меня очень хорошие новости! Знаете ли вы, что подушный налог теперь можете платить вполовину меньше, чем прежде? Вполовину меньше! Я покопался в налоговом уложении и обнаружил крохотную лазейку, куда мы смогли нырнуть. Очень интересное положение! Оно касается авторского права. По закону вы способствовали творческой деятельности полноименных, которых спасли от зубов горгов. И таким образом являетесь соавтором-компаньоном в тех делах, которым они посвятили себя после спасения! Я подал соответствующий запрос в коллегию юстиции — вот ответ! Вы признаны соавтором полноименных, бывавших под вашей охраной! Поздравляю! Вы фактически полноименный, при отсутствии Имени! Феноменально!
Иван устало кивнул:
— «…И каждый день мне снова внове, готов узнать — не узнаю, и все старо, и голос крови низводит оторопь мою».
