ЗАНАВЕС ПАДАЕТ

Назад: ЭТА

Дальше: ОМЕГА

Мое имя — Стершийся Иероглиф…

Эдмунд Шклярский

ОСТРОВ ПОГРЕБАЛЬНЫЙ

Позавчера, раннее утро

У тумана был слабый запах жженой резины. Точно так же пахло когда-то от горящего автомобиля — там, за чертой беспамятства. Той самой ночью, которую Иван помнил почти поминутно. Помнил против воли и наперекор желанию; помнил вопреки непроницаемой угольно-черной амнезии обломка. И точно так же, как тогда, запах этот витал вокруг него несколько часов подряд. Сейчас запах усилился, но имяхранитель и без того знал, что плавание закончилось. Туман был сравнительно редким, и побережье Погребального хорошо виднелось сквозь него.

Иван сделал последний гребок и взял весла на борт.

Шлюпка, шурша по бурому, похожему на раскрошившуюся коросту песку, выплыла на мелководье. Иван спрыгнул в воду, поволок ее на сушу. Берег был сравнительно крут, вдобавок песок, словно зубами, хватался за киль. Имяхранителю пришлось напрячь все силы, чтобы втянуть тяжелую шлюпку целиком. Однако этого ему показалось мало, он вытащил специально захваченную для этой цели цепь с длинным штырем на конце и молотом, вогнал штырь между двух глубоко вросших в берег камней. Перевозчик-харон, у которого Иван нанял шлюпку, утверждал, что в районе Погребального океан мертвенно спокоен круглый год, и все-таки имяхранитель не хотел рисковать. Удостоверившись, что штырь держится крепко, он отогнул тент и проверил груз. Свертки, запеленатые в брезент, лежали недвижно. Более того, на ощупь они наконец-то стали твердыми — как и полагается мертвым телам. Иван удовлетворенно кивнул, опять закинул их тентом, закрепил кольца на медных шпеньках, размещенных вдоль бортов, и туго затянул шнуры на носе и шкафуте.

Оставлять без присмотра плавсредство, а паче того груз, ему страшно не хотелось, но — куда деваться? Он пробормотал: «Смирно тут без меня!», и, ежесекундно оглядываясь, двинулся к домику погребмейстера.

Под тентом не шевелилось.

Погребмейстер, который интересовал Ивана, жил одиноко, на отшибе от коллег (те населяли поселок рядом с портом). Обиталищем ему служило приземистое строение, формой похожее на шляпную коробку, укрытую зонтом. Звали его по-собачьи — Сид, и он, если верить склонному к цветистой речи харону, не чурался беззаконий. Говоря проще, являлся самым настоящим кочегаром — погребмейстером, тайком сжигавшим за определенную мзду мертвые тела. А возможно, и не только мертвые.

Единственным кочегаром из пяти десятков мастеров огненно-погребальных дел.

Брал, конечно, по максимуму.

Едва разглядев хитрую морду Сида, Иван понял, что тот его ждал. Возможно, давно рассмотрел лодку («глаз филина», говорят, способен пронизывать туман так же легко, как ночной мрак), а возможно, был просто-напросто предупрежден лодочником. Все-таки почтовые голуби куда как быстрее, чем самый искусный гребец. К тому же Иван не был виртуозом в непростом деле управления тяжелой морской шлюпкой.

— Здравствуй, Сид, — сказал он, внимательно оглядывая жилище кочегара. Деньги, выручаемые тем от беззаконий, не оставили здесь и следа: обстановка была без малого нищей. — Я от Петра, харона. Мне нужно убрать четыре тела. Без надлежащих церемоний и бумаг. Назови цену.

— Здравствуй, имяхранитель, — отозвался погребмейстер, показав, что и впрямь был осведомлен о его появлении загодя. — Я ждал тебя…

— Отлично, — прервал его Иван. — Идем скорей, мне не справиться одному.

— …Ждал тебя, чтобы огорчить, — с деланным сочувствием продолжил Сид. — Ты приплыл сильно не вовремя. Сегодня все горны опечатаны.

— Они всегда опечатаны. У тебя должен быть свой отдельный штамп, иначе ты не посмел бы заниматься… тем, чем иногда занимаешься.

— Погоди, имяхранитель! — Сид явно начал сердиться. — Сегодня особый случай, день ревизии. Коллегия кремации начала ежегодную проверку, и печати на крышках горнов другие, чем обычно. У меня нет такой.

— Заплачу вдвое.

— Нет.

— Впятеро, кочегар.

— Ты можешь сколько угодно меня оскорблять, имяхранитель. Да, я бессовестный кочегар, и в другое время сжег бы для тебя хоть труп государыни императрицы, храни ее Фанес. Сжег бы за сущие гроши. Но сегодня не возьму и вдесятеро. Свобода дороже. — Сид кривовато усмехнулся. — Конечно, здесь не самый здоровый климат внутри Пределов, да и развлечений никаких, однако… однако на Сибири-Каторге еще гаже. Прощай. Утопи своих мертвяков в океане, раствори в кислоте, спали на костре. Или хорошенько набальзамируй и привези через неделю. Так и быть, тогда я сопровожу их в горнило со скидкой.

Наверное, Иван должен был растеряться. Или вспылить.

Он оставался бесстрастен.

— Хорошо, — сказал он с мимолетной усмешкой. — Прощай, погребмейстер Сид.

Он повернулся и шагнул к двери.

— Так ты уходишь? — кочегар почему-то ничуть не обрадовался, увидев широкую спину имяхранителя. Больше того, внезапная покладистость обломка насторожила его. А скорей, напугала. Острый нюх человека, долгие годы балансирующего на тонкой границе между дозволенным и запретным, — нюх на опасность, — не подвел его и в этот раз.

Со скучной миной, безразличным тоном (безразличным? черта с два!), через плечо Иван подтвердил самые худшие предположения Сида:

— Ухожу. — Он приотворил створку, но порог пока не переступал. — Мне, конечно, хотелось бы посмотреть, как ты будешь объяснять ревизорам появление возле твоего дома четырех странных трупов. Именно возле твоего. Особенно, если им вдруг доставят анонимную кляузу о том, что погребмейстер Сид занимается тем, что… ну, ты понимаешь. Но мне здорово недосуг. К тому же я должен поскорее вернуть шлюпку твоему знакомому харону Петру. Он чудовищно скаредный человек. Каждый час аренды его посудины сверх оговоренного срока встанет мне в значительную сумму. Кстати, — Иван прищелкнул пальцами, — когда я уплыву, ты можешь сам попытаться утопить мертвяков. Только мнится почему-то, что океану они не слишком понравятся. Слишком уж другие …

— Ну ты и скотина! — с отвращением сказал Сид.

— Обломок, — поправил его Иван. — Я обломок, кочегар. Можешь называть меня так без опаски, я не обидчив. Желаю здравствовать!

— А ну-ка, постой! — крикнул срывающимся голосом Сид и грохнул по столу кулаком. — Стой, говорю!

ГЕЛИОПОЛИС

Двадцатью часами ранее. Новолуние

Это была одна из немногих ночей, свободных от служения.

Иван никогда и никому не признавался, что именно так, гордо и торжественно, называет для себя работу имяхранителя: служение. Ему иногда думалось даже, что он — верховный жрец какого-то неизвестного остальному миру божества. Жрец, вершащий череду продолжительных и крайне жестких (если не жестоких!) обрядов. В конце концов, что такое разовая охрана ноктисов? Ерунда, полумера. Он не мог защитить всех творцов сразу. Даже не мог защищать одного творца всю жизнь. Он как будто нужен был вовсе не для того, чтобы сберечь конкретного полноименного. Напротив, для того, чтобы в урочный час принести в жертву определенного горга.

Если полноименный целиком выполнил свою миссию для Пераса, его сожрут обязательно — это знали все, хотя никто никогда не говорил об этой предопределенности вслух. А имяхранитель… что имяхранитель? Он только лишь гарантировал, что творец закончит выполняемый в данный момент труд. Сделаться обломком, не дописав роман, поэму, кантату, не построив моста, не доказав теорему или не вырастив самого быстродействующего микродаймона — для всякого полноименного куда страшней, чем просто скончаться, когда наступит срок. Сам Иван лучше других понимал, что имяхранитель — далеко не панацея, а что-то вроде предохранительного предмета одноразового пользования. Например, вроде того семясборного чехольчика для безопасного блуда, которым пользуется столичная молодежь. Однажды грошовой вещицы не окажется под рукой, и готово: для кого-то помимо желания зазвучит свадебный марш.

Только невеста явится не в праздничной фате, а в траурном капюшоне.

Но в эту ночь Ивана не тревожили веикие думы. Ему не нужно было держаться настороже и поминутно прислушиваться к внутреннему компасу, чутко следящему за возникновением магнетических следов лунных псов. Ему не требовалось выполнять странные прихоти ноктисов и даже подчиняться сладостным приказам очередной Цапли. И в этом была тайная прелесть, понятная лишь имяхранителю.

Он неспешно брел по медленно засыпающему пригороду Гелиополиса, вдыхал ароматы свежей зелени, любовался безлунным, а поэтому на редкость многозвездным небом. Покой и благость, переполнявшие его, ощущались, видимо, и бредущими навстречу людьми. Влюбленные парочки не вздрагивали при виде огромного обломка, припозднившиеся детишки не орали вслед оскорбительных стишков. А какой-то чересчур пьяный полноименный даже предложил ему допить вместе остатки контрабандной малаги. Судя по состоянию щедрого творца, предлагаемая к опустошению емкость была для него отнюдь не первой.

— Мы знакомы? — спросил Иван, безуспешно пытаясь вспомнить его лицо. — Эв?..

— Да какая разница, обломище! — воскликнул тот, размахивая здоровенной темной бутылью. — Эв — не эв, да хоть бы и колон! Сегодня наконец-то сгинуло это проклятое волчье солнышко, эта щербатая лунная рожа, этот жирный небесный блин — и я в кои-то времена такой же человек, как ты или вон тот крадущийся в тени альфонс!

Молодой франт (черная полумаска, белый боливар, крокодиловые туфли со стразами, кремовая сюртучная пара и трость), к которому относились последние слова, вздрогнул и ускорил шаги.

— Иди же сюда, обломище, — продолжал орать полноименный. — Пей сладкую малагу, а когда опьянеешь, я исполню тебе непристойные куплеты на собственные стихи. Тебе первому, счастливец!

— Так ты поэт?

— Поэт? Хо-хо, бери выше! Я — гениальный поэт! Я творец с самой большой и жирной прописной буквы, горг меня раздери! Аз есмь сочинитель текста государственного гимна и прославленной оды «К Серафиме»! Но — тс-с! Не называй моего имени, обломок, звук его мне омерзителен сегодня. А впрочем, какого еще сего дня?.. Сей ночи!

— Ты не в себе, эв, — сказал Иван. — Негоже в таком виде бродить по улицам. Идем, я провожу тебя домой.

— Домой? Ни в коем случае! Прочь руки, человече! Либо пей со мной сладкую малагу, либо проваливай ко всем чертям. Ну?

— Пожалуй, я выберу последнее, — сказал с улыбкой Иван. — Честно признаться, ваш брат полноименный надоел мне до последней степени. Как тебе — луна. Адиос, амиго!

— Ко всем чертям! Спеши ко всем чертям, обломок резвый! — заревел вслед ему сочинитель текста государственного гимна. — Они заждались уж твоей истерзанной души. А я, пиит, творец и кавалер, распутный и нетрезвый…

Потом зазвенело бьющееся бутылочное стекло, и полноименный без промедления перешел на низкую прозу, причем самого вульгарного пошиба.

Однако беду своим дурацким пожеланием накликать успел. Потому что иначе, чем чертями, эта четверка худых, но жилистых субъектов быть просто не могла. Тела существ были покрыты редкой шерстью, вместо лиц — кабаньи рыла. Из узких кожаных штанов торчали вверх короткие обрубки хвостов. Ждали адовы отродья, бесспорно, Ивана.

Они вынырнули из парадного подъезда красивого белого строения. В считанные секунды «черти» приблизились и встали вокруг имяхранителя, перекрыв ему пути к отступлению. Иван быстро осмотрелся: фонарный столб, угол высоченного каменного забора и уличная скамья. Но в первую очередь, разумеется, побегу препятствовали сами твари. Ситуация опасная, но некоторые мелкие упущения в диспозиции «кожаных штанов» сообщали, что настоящими профессионалами они не являлись. Во всяком случае, профессионалами по человеческим меркам.

Впрочем, Иван об отступлении не помышлял. Мозг его был занят другим. Расчетом движений в предстоящей схватке. Хвостатые выглядели серьезными противниками, а у него не было с собой никакого оружия. Даже браслета водящего. Вдобавок, Иван абсолютно не представлял, как эти невиданные чудища могут действовать в схватке. Навалятся всем скопом? Исполосуют его когтями с дальней дистанции? Применят абсолютно неизвестную тактику и оружие? Магию потусторонних существ?

— Кто такие? Что нужно? — грубо спросил он, смещаясь вправо.

Хвостатые, задрав рыла к небу, лающе захохотали. Было в этом смехе, в движении голов что-то знакомое. Что-то от горгов, воющих на луну после убийства ноктиса. Может быть, Ивану и стоило сделать попытку выяснить миром, с чем пожаловала волосатая четверка. Но тогда ему пришлось бы потерять очень важную секунду. Секунду, когда противники не были готовы к нападению. Именно эту секунду их торжествующего хохота. А его когда-то, неимоверно давно, учили: инициатива в дебюте схватки — половина победы.

Поэтому он начал первым.

Один из хвостатых стоял слишком близко к фонарю. Когда кабанья башка, направленная в столб, ударилась о чугунный завиток, выяснилось, что в отличие от настоящего секача кости черепа у «черта» слабы, а кровь — перламутровая, фосфоресцирующая. Такая же, как у горгов или ноктисов. Замешательство в рядах противников стоило им еще одного бойца. Иван расправился с ним точно так же, как с первым — разбил звериную голову о высокую дендронитовую спинку скамьи. Барельефы рыбоящеров, по которым потекла зеленоватая светящаяся субстанция, казалось, начали шевелиться подобно настоящим глубоководным созданиям, когда имяхранитель ошеломительным ударом локтя в подбородок сломал шею третьему сопернику и взялся за последнего. Его-то убивать, точно, не стоило. Только живой он мог дать ответы на вопросы, связанные с этим бессмысленным ночным налетом. Если, конечно, был способен говорить. В чем Иван изрядно сомневался. Кабанья пасть мало приспособлена к членораздельной речи.

Сообразив, что близко подпустить имяхранителя — все равно, что преподнести ему свою жизнь на тарелочке, «черт» занял позицию на расстоянии полутора-двух шагов. И сохранял ее, отмахиваясь от Ивана длинными лапами. Ивану почудилось, что когти у хвостатого были чем-то вымазаны. Имяхранитель стал держаться крайне осторожно. Более того, он уже начал было подумывать об отступлении — шут с ней, тайной нападения, — когда противник решил завершить схватку единым выпадом. Перехватить его лапу и выкрутить плечевой сустав из суставной сумки было для Ивана проще, чем высморкаться. Противник взвыл. Иван сбил наземь «черта», потерявшего от боли ориентацию в пространстве, взгромоздился к нему на спину. Коленом придавил вторую лапу, почти бережно взял двумя пальцами за горло и спросил:

— Кто такие? Что нужно от меня?

Хвостатый дернулся, засипел. Иван ослабил хватку на горле и сказал:

— Я жду. Говори. Живо.

Тот заперхал, затряс головой и вдруг пролаял:

— Ар-риманн! Ар-риманн!

После чего с исполинской силой ударился рылом о брусчатку. Брызнули перламутровые капли.

— Ар-риманн!!! — снова исступленно завыл «черт» разбитой пастью. В последний раз.

Иван схватил его обеими руками за шею и изо всех сил сдавил пальцы. Он спешил. Дикий вопль свинорылого с неумолимостью урагана толкнул его в сумеречное состояние «прорыва памяти». Иван знал — еще миг, и он сделается беспомощней младенца. А оставлять живого соперника рядом со своим беспамятным телом было слишком опасно. Особенно соперника, который осмелился произнести…

…Ар-риманн! Ар-риманн!!!

Черная монолитная масса враго, с каждым выкриком проклятого имени, с каждым шагом наращивая скорость, движется на Ивана. Слева и справа от него стоят люди, на которых он может положиться, как на самого себя. Перед ним — ряд столь же надежных коленопреклоненных стрелков. У каждого — тяжелое трехствольное ружье в руках и второе подле ноги, на земле. У Ивана в правой руке длинноствольный кавалерийский пистоль, в левой — изогнутый, чуть расширяющийся к концу клинок. Таким удобно рубить сверху, с коня. Но кони панически боятся этих, черных, а пуще того боятся их дикого крика:

— Ар-риманн! Ар-риманн!!!

Ариман, божество мерзостных еретиков древности. Он — само ничто. Он — бездна. Соприкосновение с ним хуже смерти, это — исчезновение. Одного его касания хватает, чтобы лишить человека разума, разжижить кости, превратить тело в слизь. Черные существа, вышедшая из моря помесь людей и чудовищ, рвутся к святилищу проклятого демона, разрушенному тысячу лет назад. Если их не остановить, мир сгинет в темной бездне…

Лязгают тугие пружины ружей. Залп, второй, третий… Смена ружей… Четвертый, пятый, шестой! Иван во всю мощь легких командует: «Марш!» — и вместе со строем делает два шага вперед. Прикрытые их шеренгой стрелкъ сейчас начали длительную операцию перезарядки, но сделать новый залп они не успеют. Иван целится в кабанью голову, тянет спуск; потом снова. Потом отработанным движением бросает пистоль в кобуру и перехватывает саблю двумя руками.

— Ар!.. — успевает пролаять черная пасть врага, выбранного Иваном для заклания. Но вот уже клыкастая башка взлетает в воздух, из перерубленной шеи тянется за нею веер опалесцирующих брызг. Время начинает замедляться, растягиваться, Иван же, напротив, становится все стремительнее. Он опускает клинок на волосатую когтистую конечность, перепачканную человеческой кровью. Ногой отшвыривает однорукую мохнатую колоду под чью-то алебарду. Хрясть! — алебарда разваливает врага пополам. Над ухом протяжно и торжествующе гремит заряженное наконец-то ружье. У черного гиганта, вооруженного чудовищным молотом, возникает в брюхе дыра. Из нее торчит металлическое оперение. Через миг из раны с силой вырывается пар: это вспыхивает натриевая начинка ружейного снаряда. Иван принимает молот гиганта на саблю. От страшного удара клинок ломается у самой гарды. Но сабля ему больше не нужна, потому что Иван добивает врага голыми руками — просто вырвав ему кадык…

Он пришел в себя необыкновенно быстро. Трупы хвостатых еще подергивались, в чем не было ничего необычного. Но помимо того они преображались — и это обычным назвать было уже трудно. Теперь «черти» стали значительно меньше, чем несколько минут назад, и походили на черных демонов из омертвевшего прошлого имяхранителя. Сейчас они выглядели скорей помесью обезьяны и горга. Или даже горга и безымянного, многие недели по недосмотру хозяина не сбривавшего с тела и головы волосы.

Иван опасливо тронул ногой ближайшее тело. Оно оказалось отвратительно мягким, как полуразложившийся моллюск. И вдобавок — это великолепно ощущалось через тонкую подошву дорогого сандалия — трепещущим. Под шерстью и кожей прокатывались мелкие волны, там шла какая-то скрытая работа. Словно мириады червей и беспанцирных личинок ползали в слепой жуткой тесноте. Иван шепотом отругал себя за чрезмерное воображение и начал перетаскивать тела в ближайший палисадник, под укрытие густой растительности.

От заманчивой мысли вызвать городового и свалить на него грязную работу Иван отказался сразу же. Одно дело предъявить городовому трупы горгов, и совершенно другое — останки этих неизвестных тварей. Слишком многое пришлось бы объяснять потом дознавателю, а внятных объяснений у Ивана попросту не было. Кроме того, всему Перасу известно, что уголовное дознание в Гелиополисе — самая бесконечная внутри Пределов история. Ну и, наконец, кретины-полицейские запросто могли принять монстров за химероидов и без проволочек спровадить Ивана в каменоломни года этак на три «за браконьерство».

Кое-как спрятав тела, он задумался на минуту, а затем решительно направился к скамье с рыбоящерами. Отыскал на боковой поверхности спинки рычаг с кольцом и трижды энергично дернул. Экстренный вызов экипажа в «Черном вороне» стоил безумно дорого, зато позволял рассчитывать на максимальную скорость и железную конфиденциальность.

Недавнее появление в Гелиополисе этих рычагов было предметом множества пересудов и домыслов. Во-первых, никто не знал точно, что за частное лицо выложило огромную сумму на проведение телеграфной связи от каждой скамьи в городе к десяткам дворов службы срочной помощи «Черный ворон». Во-вторых, служба в самом деле оказалась чрезвычайно эффективной, и это обильной струей подливало масла в огонь любопытства горожан. Курьеры «Черного ворона» на резвых лошадях прибывали по вызову в считанные минуты и способны были справиться почти с любыми задачами. Они принимали роды, унимали бузотеров, чинили водо— и газопроводы, доставали кошек из печных труб… но ломили за свой труд грабительскую цену.

Лихач на коляске, запряженной высокой тонконогой кобылой, прибыл даже скорее, чем Иван ожидал. С виду парень был настоящим бандитом: крючковатый нос, тонкие яркие губы, усики щеточкой и быстрые глаза. Не слезая с козел, он наскоро козырнул и протараторил:

— «Черный ворон» к вашим услугам, гражданин Гелиополиса. Чего изволите?

— Нужен неболтливый возница для поездки к Последнему причалу. А там — харон без предрассудков, зато имеющий контакт с кочегарами.

— За вызов с вас два декарта, любезнейший, — отозвался молодец без промедления. — Кроме того, по полторы сотни «василиев» мне и харону. С кочегаром столкуетесь самостоятельно. Сколько «посадочных мест»?

— Полторы сотни годится, — кивнул Иван. — Четыре трупа.

Когда кучер увидел, какие трупы ему придется везти к Последнему причалу, цена подскочила до двухсот.

Сторговались на ста семидесяти.

ОСТРОВ ПОГРЕБАЛЬНЫЙ

Позавчера, раннее утро (продолжение)

Ревизоры Коллегии кремации, занимающиеся проверкой горнов, обитали в большом странноприимном доме рядом с портом. Обычно у причалов было пришвартовано множество судов-катафалков, вертелись лодочки торговцев цветами, венками и лентами. Плавали буйки, рекламирующие рисовальщиков посмертных портретов, и прочая, и прочая. Сегодня же стояло лишь несколько моторных катеров Коллегии. Сид объяснил имяхранителю, что все до единого свежие покойники остаются пока там, где окончился их земной путь. Укладываются на ледники, бальзамируются. Все это длится пять-семь дней. Непосредственный осмотр горнов уже закончен, но жуткая прорва бумаг, сопровождающих кремацию каждого периона, нуждается в скрупулезном изучении. Чем ревизоры, собственно, и занимаются основное время.

— Если не считать пьянства и азартных игр, — предположил Иван.

— Ошибаешься, обломок. У них с этим делом строго. Дисциплина! — возразил погребмейстер. — Подожди меня здесь. Вон, за горн присядь, чтобы не маячить. Он старый, холодный, не обожжешься. В гостиницу я пойду один.

— Мне бы не хотелось устраивать здесь бойню, — сказал ему в спину Иван.

Сид остановился и обернулся.

— Что?

— У меня сегодня скверное настроение, кочегар. А когда у меня скверное настроение, то вышибить из кого-нибудь дух получается как бы само собой. Поэтому искренне тебе советую: не хитри, а сделай то, что прошу я. Уверяю, сотрудничество со мной есть самая разумная предусмотрительность. Обман — самая большая глупость.

— Очень страшно, — сказал с натужной усмешкой Сид. — Очень.

— Зря смеешься. От чрезмерного смеха умирают.

Сид в сердцах плюнул и заспешил прочь.

Когда кочегар отошел на порядочное расстояние, Иван сел на землю и прислонился спиной к боку горна. Он и впрямь был старый, этот горн. Квадратный корпус из сизого кирпича, широкая лестница, ведущая наверх, а там — могучая бронзовая крышка с огромным колесом кремальеры. Теперешние печи были не такими и походили скорей на античные портики. Их еженедельно белили, а зевы их горнил, прикрытые водоохлаждаемыми радиальными диафрагмами, напоминали металлические цветки. Наверное, в этом была какая-то своя эстетика. Иван, однако, предпочел бы, чтобы его тело опустили в старый добрый закопченный люк старым добрым способом — ногами вперед.

Сид вернулся спустя три четверти часа в сопровождении тоненького и высокого, отчаянно зевающего полноименного — чрезвычайно молодого, с жиденькими белесыми волосиками и личиком амура, испытавшего все грани порока. Впрочем, возможно, так он выглядел со сна.

— Это тот самый обломок, — сказал погребмейстер, когда они приблизились к сидящему Ивану. — Тот самый имяхранитель.

— Здравствуйте, — небрежно кивнул полноименный. — Можете звать меня Модест. Или эв Агриппа, как хотите. Что у вас стряслось?

— Скорей всего, стряслось не у меня, а у всего Пераса, — сказал Иван. — Я повидал в жизни много всякого, но такого — никогда. В моей шлюпке четыре твари, которые сперва были прямоходящими кабанами, после того, как сдохли, стали обезьянами, а во что превратились сейчас, я даже предположить не могу. — Иван бросил взгляд на Сида и добавил: — По-моему, нечто подобное уже случалось, когда из моря выходили черные…

— Ну-ну, — прервал его Модест, и вновь звучно зевнул. — Рано паниковать, имяхранитель. Давайте-ка сперва посмотрим на ваших ужастиков.

— Да, разумеется, — сказал Иван. — Идемте.

Полог со шлюпки Иван снял сам, и сам расстегнул ремни, перетягивавшие крайний брезентовый сверток, но право открыть его предоставил Модесту. Тот довольно ловко управился с грубой тканью, а когда показалось тело — присвистнул.

— Где вы, говорите, встретили этих красавцев?

— В Гелиополисе. Район э-э-э… Запамятовал. Ну, знаете, где намереваются строить лаймитский собор.

— Вот как? А я бы поставил на Химерию, — пробормотал Модест.

— Я тоже, — подхватил погребмейстер.

Иван окинул взглядом вытянувшийся труп, отметил то, чего не было раньше: алые гребнистые наросты на длинном рыле, скошенный шишковатый лоб, мятое перепончатое жабо вокруг шеи, и сказал:

— Чтобы я вез трупы с Химерии на Погребальный? Вы слишком высокого мнения обо мне, эв Агриппа. Во-первых, я бросил бы их там. В крайнем случае, выварил бы пару черепов для богатых коллекционеров. Во-вторых, на весельной шлюпке обогнуть полмира?.. — он не без сарказма ухмыльнулся.

— Ну откуда я знаю, вдруг у вас неподалеку дрейфуют сообщники на большом корабле, — промурлыкал Модест, ковыряясь узким складным ножичком в пасти дохлого монстра. Потом запахнул брезент и сообщил: — Очень любопытное строение зубов у вашего покойного приятеля, имяхранитель. Отдаю любую руку на отсечение — это все-таки химероид.

— Черт! — ругнулся сквозь зубы Иван.

— Да-с, в классификации «прискорбных гонцов» — именно «черт». Назван так за большое сходство в живом виде с мифическим персонажем. После смерти проходит несколько стадий трансформации. В нашем случае последняя еще не совсем закончена. Кстати, вот этот экземпляр — самка. У самца обычно более длинный хвост и присутствуют зачаточные рожки. Физически самцы развиты слабо, все органы, за исключением гениталий, у них крайне нежны. Поэтому во время гона самцы гибнут или получают травмы практически поголовно. Вам неинтересно? — озаботился он, взглянув на хмурое лицо Ивана.

— Безумно интересно, — отозвался Иван. — Но я предпочел бы сначала избавиться от трупов, а после слушать лекцию о повадках химероидов. Скоро выспятся ваши коллеги, эв Агриппа. Мне бы не хотелось с ними объясняться. Или вы того и ждете?

— Что, не хотите на каторгу? — наигранно удивился Модест.

Иван промолчал.

— И совершенно правильно не хотите, — сказал полноименный. — Там скучно. Я вот тоже не стремлюсь туда. А ты, Сид?

Погребмейстер испуганно помотал головой.

— Ну, тогда скорей веди нас к своей секретной печи.

— К секретной? — возмущенно проворчал имяхранитель, хватая кочегара за шиворот. — Так ты надул меня, мерзавец! Ах, сукин сын! Вымогатель. Да я же тебя спроважу вслед за покойниками! — Иван повернулся к Модесту, наставил на него палец. — У вас что, целая погребальная концессия для обмана таких, как я?

— Успокойтесь, имяхранитель, — сказал Модест и взвалил сверток с самкой «черта» на плечо. Несмотря на внешнюю субтильность, он был, по-видимому, довольно силен. — Никто вас не собирается обманывать. Более того, Сид сожжет ваших волосатых приятелей совершенно бесплатно. Вернее, за счет государства. Берите остальных, и пошли. А по дороге я вам кое-что расскажу. Дело в том…

Великим даром полноименного Модеста Агриппы являлось то, что он видел нелюдей. Под любой маскировкой. Его невозможно было обмануть самым искусным гримом, ему нельзя было «отвести глаза». Именно поэтому он служил в Коллегии общественного здоровья и параллельно — в Коллегии кремации. Именно поэтому сотрудничал с единственным кочегаром Погребального. Говоря начистоту, само появление кочегаров было совместной выдумкой обеих Коллегий. И удачной выдумкой!

Странные существа, водящиеся внутри Пределов, редко попадали в руки официальных органов. Они и обитали-то чаще всего в притонах да воровских «малинах» — все эти сатиры, котофеи, синие девы, арфисты, поганки, колченогие зайки и тому подобные фантастические создания или просто уроды. Плюс химероиды, которых снова и снова тайком привозили в крупные города какие-то безумцы. Часть монстров успевали отловить «прискорбные гонцы», направляемые Модестом, но далеко не всех. Часть бродила где-то, часть гибла. А куда, спрашивается, как не к «кочегарам» оставалось транспортировать душегубам всех мастей нечеловеческие трупы после поножовщин? Конечно, еще двадцать лет назад их топили, зарывали, сжигали, расчленяли. Но после того, как покойники приобрели скверную привычку восставать из праха и являться к своим погубителям или родственникам с кровожадными целями… О, после этого даже самые отпетые ухорезы предпочитали уплатить мзду продажному харону и кочегару, чтобы навсегда забыть о погубленной душе. Тем более, если душа эта принадлежала при жизни созданию не вполне человеческому.

Потайной горн Сида, назначенный для сжигания неучтенных мертвецов, был скрыт в самом подходящем месте — на печной свалке, среди груд закопченного кирпича и обгоревших заслонок. Топка у горна была довольно скромной по размерам (обычная наклонная яма, прикрытая квадратной чугунной крышкой на асбестовой прокладке), однако очень впечатляюще плевалась искрами и дымом. Приближаться к ней, чтобы посмотреть, как труп ныряет в пекло, желающих обычно не находилось. И очень хорошо, что не находилось! Потому что страшное жерло горна имело сложную конструкцию. В какой-то сажени от дверцы оно разветвлялось. Одна ветвь вела, как и положено, в пылающее чрево острова, зато вторая — оборудованная ленточным транспортером — в специальную камеру, заполненную особым негорючим газом. Мертвое тело в этом газе могло сохраняться без разложения неделями. Впрочем, почтовые голуби «прискорбных гонцов» были стремительны, а тем более — их моторные катера. Уже по истечении нескольких часов тела из газовой камеры оказывались на препараторских столах Коллегии.

— Ну, положим о существовании этих ваших косолапых котофеев и поганых арфистов я знал и раньше, — сказал Иван, когда последний труп сгинул в жаркой пасти горна. — И даже видел их собственными глазами. Только откуда они берутся? Тоже с Химерии?

— А вы умеете поставить собеседника в тупик, имяхранитель, — одобрительно покачал головой Модест. — Нет, не с Химерии, но вот откуда… Именно это мы и пытаемся выяснить.

— Да кто такие мы, горг вас раздери? Тайная организация? Если вы, эв Агриппа, официальное лицо, да к тому же из всемогущей Коллегии, зачем вам прятаться от ревизоров? Если частное… нет, частным вы быть определенно не можете.

Модест посмотрел на Ивана ясным взглядом и сказал, не поворачивая головы:

— Сид, будь любезен, оставь нас одних.

Погребмейстер, шумно хрустя кирпичной крошкой, ретировался. Кажется, он был чрезвычайно доволен, что удалось смыться от этих опасных людей, а главное, — из этого опасного места.

— Мы — это отдел «Омега» Коллегии общественного здоровья. Помимо меня в него входят еще трое полноименных — биолог, антрополог и физик. Кроме того, нам подчинен отряд перехвата, шестерка отменных бойцов. Видели бы вы, как они действуют… Фантастика! Да-с. Отдел особо секретный. Наша задача — выяснить… а впрочем, я это уже говорил.

Иван слушал и становился мрачнее с каждой секундой. То, что Модест откровенно докладывал ему об особо секретном отделе, существующем в недрах и без того до предела закрытой Коллегии общественного здоровья, наводило на паршивые мысли. Особенно тревожило Ивана упоминание о шестерке тренированных бойцов. Однако движения отряда перехвата вблизи от свалки пока что не обнаруживалось.

Он еще раз окинул внимательным взглядом окрестности и спросил о том, что показалось ему самым странным:

— Зачем вам физик?

— И опять точный вопрос! — восхитился Модест. — Послушайте, имяхранитель, кем вы были раньше? Ученым? Следователем?

— Для меня никакого «раньше» не существует, — сухо сказал Иван. — Итак, в чем роль физика?

Модест в задумчивости постучал ногой по ржавой железной коробке неизвестного назначения. Из-под коробки выскочила ящерица, будто нарочно окрашенная в красное и черное — скорбные цвета, суетливо обежала свое укрытие по периметру и юркнула назад. Модест тепло улыбнулся, отчего стал еще больше похож на херувимчика, постелил на коробку носовой платок, присел сверху и сказал:

— Физик в нашем квартете ведет партию первой скрипки. Или даже дирижера. Его задача — самая важная среди прочих: определить законы существования и методы поиска каналов… порталов… словом, потайных ходов, ведущих внутрь Пределов. По-видимому, нечеловеческая клиентура «Омеги», за исключением химероидов, конечно, прибывает на Перас откуда-то извне.

— С Геи?

— Вряд ли… Да нет, что я говорю? — спохватился Модест. — Совершенно исключено. На Гее обитает всего четыре вида разумных существ, все они нам хорошо известны. Кроме того, из них лишь один вид способен успешно маскироваться под homo. Остальные два абсолютно не антропоморфны. Здесь же практически все выглядят людьми. В большей или меньшей степени, но — все. Например, наш милейший погребмейстер Сид…

— Что? — выдохнул Иван. — Кочегар — не человек?

— Натуральный фавн. От макушки до копыт. Поэтому и позволил завербовать себя совершенно безропотно. Знал, что в противном случае… — Модест неопределенно пошевелил пальцами. — Опустим подробности. Жаль, он окончательно забыл, как попал на Перас. Впрочем, кто из нас что-либо помнит о собственном младенчестве?

— Как я понимаю, меня сейчас тоже вербуют, — пробормотал Иван.

— Браво, имяхранитель. Вы — сама проницательность. — Эв Агриппа изобразил рукоплескания. — Теперь понимаете, почему мы сожгли ваших химероидов здесь, а не под присмотром ревизоров из Коллегии кремации? Мне категорически не нужны свидетели в этом щепетильном деле.

— Вдобавок вам удалось походя замазать меня в паре тяжких преступлений. Подпольная кремация, убийство разумных химероидов — ведь «черти» разумны?

— Самки — безусловно. Строжайше охраняются законом. Пять лет Сибири за убийство каждой гарантирую. И года три — за контрабандный ввоз на территорию Гелиополиса. Итого тридцать два года. Значительный срок.

— Ввез их, получается, тоже я?

— Вы, вы, имяхранитель, — вновь улыбнулся Модест. — Ввезли с корыстной целью, но покупателя не нашли, поэтому и умертвили. Полагаю, у присяжных не возникнет сомнений в справедливости обвинений. Каторга, дорогой Иван, обеспечена вам до конца жизни — даже не будь вы обломком.

— А над обломком и суда никакого не будет.

— Верно.

Иван неспешно достал из рукава кистень, встряхнул. С печальным звоном расправилась цепь. Рубчатый груз закачался, подобно маятнику, разбрасывая бледные солнечные зайчики.

Модест сладко потянулся и сказал:

— А я и не заметил, когда туман рассеялся. — Потом встал, недобро прищурился и отчеканил: — Бросьте пугать меня, Иван. Здесь, — он прикоснулся пальцем к нагрудному значку Коллегии кремации, черному овалу с багровым стеклянным «глазом» в центре, — встроена миниатюрная линза. Ее микродаймон исправно транслирует нашу беседу на катер «Омеги». Не только звук, но и изображение. Думаю, в настоящий момент мои перехватчики уже грызут удила. Если вы решитесь меня прикончить, то сделать это, разумеется, успеете. Но пожизненная каторга в таком случае станет для вас всего лишь мечтой. Прекрасной и недостижимой. Ну, что вы сопите? Благородному обломку претит сотрудничество с охранкой?

— Представьте.

— У киликийских купцов в древности имелось забавное выражение: «ударить по носам», — состроив провокационную мину, сообщил Модест. — Что означало — прийти к сомнительному в нравственном плане, однако выгодному для обеих сторон соглашению. Как раз наша ситуация. Ударим?

Иван хохотнул и резко выбросил вперед левую руку. Модест среагировал очень живо и попытался откинуть голову в сторону, однако до быстроты имяхранителя ему было далеко. Сильнейший щелчок пальцем по носу выбил из ангельских глаз эва Агриппы обильные слезы, а из великолепно очерченных ноздрей — кровь.

До полной луны было еще далеко, и кровь у полноименного текла обыкновенная, красная, без малейшей примеси перламутра.

— Не люблю двусмысленностей, — проговорил Иван, наблюдая, как Модест запрокидывает лицо, тщась остановить кровотечение. — Считай, что мы договорились.

ОКЕАН

Позавчера, пять часов пополудни

Двигатель многошагового расширения выплюнул отработанный воздух, и тонкая наклонная труба катера в очередной раз разразилась отвратительными кашляющими звуками. Иван поморщился и стал смотреть на гребное колесо. Лопасти у колеса были медные, великолепно надраенные, а спицы — из пропитанного бесцветным лаком бамбука. Катер шел малым ходом, поэтому брызг от колеса почти не было, только пенный след. В пене сновали большеголовые рыбы — наверное, собирали оглушенную лопастями мелкую живность.

Иван уже знал, что если смотреть на колесо долго, начинает казаться, будто оно вращается в обратную сторону, и от этого кружится голова. Можно, конечно, пойти на нос и смотреть вперед, на штилевое море, вода которого напоминает слабо покачивающееся мутное зеркало. Но тогда голова закружится еще скорей. Можно спуститься в тесный кубрик, плюхнуться в подвесную койку и попытаться вздремнуть… Нет, в кубрик спуститься нельзя, потому что он расположен чересчур близко от машинного отделения. В кубрике отчетливо слышно, как за тонкой железной стенкой ходят шатуны, шипят перепускные клапаны, грохочут цепи и весело матерится моторист. Но шум ерунда. Самое жуткое то, что там совершенно явственно чувствуется: вот он, двигатель, рядышком. Трудится, пыхтит, притворяется покорным слугой человека, а сам ждет момента, чтобы хлоп! — и взорваться, превратив катер в груду щепок, а пассажиров — в хорошо измельченный корм для лобастых рыб.

— Дьявольщина! — сказал Иван и встряхнул головой, отгоняя видение кровавых волн, в которых меж разбитых досок и обрывков матросских рубах снуют проворные серебристые тени, собирающие разлохмаченные куски мяса.

* * *

…Катер отдела «Омега», имевший приличное водоизмещение и агрессивное название «Кербер Нападающий», шел к Химерии. По словам Модеста, это путешествие было сейчас остро необходимо. Только там имелась возможность прояснить, за каким рожном в Гелиополисе появились «черти» и с какой целью напали на имяхранителя. Напали открыто, в лоб, а не из засады, как у них принято.

Очевидно, у эва Агриппы даже среди химероидов имелись завербованные кадры, готовые выложить ему любые сведения.

Перед принятием этого решения Модест долго выпытывал у Ивана подробности ночной схватки: кто мог быть свидетелем, кому принадлежал дом, из которого вышли (или от которого отошли) «черти», точное время встречи и прочее в том же духе.

Про дом Иван кое-что знал: лихой возница «Черного ворона» был крайне осведомленным субъектом. Это довольно большое и дорогое жилище принадлежало прежде состоятельному овцеводу с земли Ифидис, однако уже более года пустовало. В нем случилось жуткое смертоубийство — спятивший хозяин порешил собственное семейство, вообразив домочадцев мясными овцами. Ясно, что желающих заселить злосчастный дом не находилось. Более-менее точно описал Иван костюм и фигуру «альфонса». Особенно пришлось по душе Модесту упоминание полумаски и широченных полей боливара. А вот внешность сочинителя текста государственного гимна и прославленной оды «К Серафиме» вспомнить имяхранитель толком не смог. Полноватый лысеющий человечек с лицом доброго дядюшки и Именем наподобие тонзуры — и это все.

— Все? — гнусаво переспросил Модест. Нос у него чудовищно распух и уже начал приобретать баклажановый оттенок. — Ах, как жаль. Ведь он мне интересен значительно больше, чем повеса в маске и шляпе. Понимаете, почему?

— Скажешь, пойму.

— Экий вы невежда! — Эв Агриппа ни за что не желал переходить по примеру Ивана на «ты». — Да потому что настоящий автор названных стихов скончался в прошлом веке! Что ж, — сказал он, помолчав, — в Гелиополисе нам пока делать нечего. Насколько мне известно, в неволе самки «чертей» на контакт с человеком не идут. Если кто-то и сумел их приручить, то сделать это мог только непосредственно на Химерии, войдя в стаю.

— Человек?

— Не просто человек, дорогой мой имяхранитель, а полноименный с даром дрессуры.

— Якобы пьяный якобы поэт с якобы малагой, — сделал вывод Иван. — Вот мерзавец! Думаешь, сейчас он подался обратно к своим волосатым подопечным?

— Если не полный идиот, то обязательно. Только там он может считать себя в безопасности.

— Но на большой земле ты мог хотя бы попытаться выяснить, кто он такой.

— Попытаться выяснить… попытаться выяснить, кто… Стоп! — воскликнул вдруг эв Агриппа. — А ведь я догадываюсь, обломок, кем может быть этот «добрый дядюшка»! Ах, я молодец! Ах, я умница! Ну конечно! Конечно! Когда-то его знал весь Перас. Влад Дуро, дедушка Дуро. Первый и единственный человек, выдрессировавший горга.

— Ты шутишь, — протянул Иван недоверчиво. — По окончанию полнолуния исчезают и лунные псы. Нельзя приручить тварь, которая существует лишь три ночи и два дня в месяц и пропадает перед третьим рассветом.

— Странно, что профессиональный истребитель горгов знает не все о своих жертвах, — покачал головой Модест. — Способ удержать лунного зверя от исчезновения известен давным-давно. У императоров древности считалось хорошим тоном иметь в зверинце несколько таких бестий. Достаточно перед последним рассветом привести горга в беспомощное состояние — усыпить, оглушить или тяжело ранить, — и он останется внутри Пределов. На целый месяц, до следующего полнолуния, сделается обыкновенным, хоть и очень умным, сильным и злобным псом. Потом можно снова усыпить его, а после окончания полнолуния опять вернуть к бодрствованию. И так многократно. Выяснилось, что при подобном чередовании бодрствования-беспамятства «земной срок» их жизни — два-три года. Влад Дуро выходил тяжело раненого горга. Во время каждой полной луны надежно глушил опием, а в промежутках между полнолуниями дрессировал. Крайне успешно.

— И все равно, — упрямо пробурчал Иван. — Я скорей поверю в курочку, командующую лисом, чем в полноименного, подчинившего себе пожирателя ноктисов. Фанес всеблагой, да твой дедушка Дуро был обречен стать обломком!

— Он и стал им, — сказал сияющий Модест. — Во всяком случае, так было объявлено. А потом бесследно исчез. И сейчас я знаю, куда. Именно поэтому мы идем на Химерию.

И они продолжили свое плаванье на Химерию.

* * *

До острова оставалось полдня пути, и, по меньшей мере, столько же они уже прошли. Океан залег в дневную спячку и больше не напоминал мутное колышащееся зеркало — только бесконечно ровную бирюзовую столешницу. Иван, истомленный однообразием, готов был заняться чем угодно, но занятий в его распоряжении имелось не так много: любоваться на лениво шлепающее колесо или спать. Первое успело надоесть до тошноты. Сну, невозможному для него, всецело предавался отдел «Омега», что являлось поводом для чернейшей зависти.

«Омега» присутствовала на катере в усеченном составе. Шестеро бойцов-перехватчиков да эв Агриппа. Бойцы, в отличие от Модеста, были не сосунки какие, мужчины тертые. Познакомившись с ними поближе, Иван решил, что поход на дикий остров может оказаться и не таким самоубийственным мероприятием, как представлялось ему вначале. Увы, толком пообщаться с перехватчиками не удалось. По вековечной традиции вояк, которым выпало несколько часов безделья, они почти сразу завалились спать. К соседству двигателя многошагового расширения отдел «Омега» относился с потрясающей беспечностью.

Иван встал с бухты душистого, крепко смоленого каната и побрел в рубку. Капитан катера, он же рулевой, был человеком молчаливым и даже угрюмым. В этом имяхранитель уже имел возможность убедиться. Но, может, за часы однообразной вахты у капитана проснулось желание поговорить с кем-нибудь?

Как бы не так! Просоленный до самой селезенки морской волк преспокойно дрых, откинувшись на спинку кресла. В густых бакенбардах запутался богатырский храп, видавшая виды фуражка съехала на нос. Оставленный штурвал деловито ворочался на доли градуса туда-сюда, словно им управлял кто-то невидимый. Так оно, собственно, и было. Навигационные линзы, совмещенные с хитроумным рулевым механизмом, присутствовали на большинстве современных моторных судов — это знал даже Иван. Он вздохнул и отправился на корму. Там имелся пятачок палубы три на три с половиной шага, где можно было поупражняться в атлетической гимнастике. Это, с позволения сказать, развлечение он оставил на случай самой крайней тоски. Которая, кажется, наступила-таки.

Выспавшийся отряд «Омега» застал его за странным занятием: сгорбившийся, красный от натуги Иван силился порвать кусок каната. Толщиной канат был без малого с руку. Несколько наружных волокон уже лопнуло.

— Аккуратней, обломок, — хохотнул главный зубоскал перехватчиков, высокий, жилистый как кнут, бритый наголо Лекс. — Пупок развяжется.

— Пытаясь порвать концы, сам не отдай концов, — подхватил гнусаво Модест. Нос у него окончательно принял цвет и форму клоунской «сливы».

Иван раздраженно крякнул и отшвырнул канат в сторону.

— Что, не по Ваньке шапка, здоровьишка маловато? — посочувствовал при общем веселом одобрении Лекс.

— Тебе шею намять хватит.

— О, доброе дело! А ну, парни, разойдись. Имяхранитель будет мне шею мять.

— Тебе? Шею? Да ему только бабам титьки мять! — командир перехватчиков, коренастый Корагг в восторге от собственного остроумия хлопнул себя по коленям.

— Ты будешь следующий, — пообещал Иван.

Тут уже заржали все, в голос. На взгляд перехватчиков, человека, способного справиться поочередно с Лексом и Кораггом, в природе не существовало.

— Борьба или панкратион? — спросил Лекс, сбрасывая одежду.

— Борьба, — решил Иван. — Калечат вас пускай химероиды. Моя задача…

— …Шеи намять! Го-го-го! Ха-ха-ха!

Сошлись. Проворный и гибкий Лекс тут же произвел обманное движение, выбросив руки к шее имяхранителя, но вместо того, чтоб сделать захват, нырнул к коленям. Иван без сопротивления позволил ему завладеть ногой, а потом резким движением оторвал торжествующего противника от палубы. Перевернутый вниз головой Лекс почувствовал, наверное, то же самое, что некогда почувствовал Антей в объятиях Геракла. Он зарычал и начал бешено дергаться. Слегка приволакивая плененную ногу, Иван дотащил его до фальшборта и после недолгого копошения стряхнул в воду. Всплеск слился с разочарованным воплем зрителей. Громче и горше всех взвыл Модест, очевидно, надеявшийся, что Лекс хотя бы частично отомстит имяхранителю за злополучный щелчок по носу.

— Твоя очередь, — сказал Иван Кораггу, когда хохочущего и бранящего себя во все корки Лекса подняли из воды.

— Сначала отдышись.

— Твоя очередь, Корагг. Не оттягивай купание.

— Наглец!

Корагг был прирожденным борцом. Крепкие ноги, массивный торс, длинные мускулистые руки с огромными цепкими кистями — каждая как две пятерни обычного человека. Баловаться приемчиками он не стал, а попросту обхватил Ивана за плечи и начал сминать. Сила у него была чудовищная. Ивану, чтобы не полететь кувырком, пришлось глубоко просесть, широко расставив ноги. Так они и топтались по палубе — низкая живая, тяжело дышащая арка. Минуту. Две. Пять. Семь. Зрители начали скучать.

— Эй, титаны, довольно обниматься, — на исходе пятнадцатой минуты выразил общее мнение Лекс. — В конце концов, это уже становится неприличным! К тому же нам пора ужинать.

— Ни… чья? — выдохнул в два приема Корагг.

— Как… скаж… — отозвался так же отрывисто Иван.

— Ничья.

Они расцепились. Корагг пошатывался и неверными движениями массировал грудные мышцы. К нему тут же с криками: «Во тебя штормит!» — устремились подчиненные.

Иван вяло отмахнулся от предложенной кем-то помощи и, вращая головой (шейные позвонки, становясь на место, отчаянно хрустели), побрел к скатанному в рулон куску парусины. При необходимости она могла выполнять различные функции. Из нее получалась большая палатка на суше или маленький парус на море, если вдруг отказывал двигатель катера. Сейчас парусина определенно была лучшим местом для того, чтобы лечь на нее и не двигаться. Долго лежать и не двигаться.

Но до нее еще нужно было добраться…

ПОБЕРЕЖЬЕ ОСТРОВА ХИМЕРИЯ

Вчера, на рассвете

Издалека Химерия напоминала высокий пирог, аккуратно надкушенный с западной стороны. Кое-где на сером боку виднелись темные пятна «начинки», до которой добрались зубы гигантского едока, — пещеры. А вообще-то пирог лежал в океане, видать, давным-давно. Макушка его покрылась мохнатой буро-зеленой плесенью, от которой поднимался пар. То парили знаменитые химерийские дождевые леса.

Когда приблизились, стало видно, что растительность овладела не только центральной частью острова, но и бурно спускалась по береговым скалам, заползала в утробы пещер, а кое-где извилистыми зелеными щупальцами подступала вплотную к океану.

Якорь бросили в кабельтове от берега. Шлюпка «Кербера» была способна вместить не только целиком весь отряд «Омега», имяхранителя и экипаж катера, но и добрый десяток упитанных пассажиров в придачу. Однако обоих мотористов и капитана решили оставить на борту. А с ними — Дима, тонкого вертлявого мужичка, лучшего в «Омеге» стрелка из станковой митральезы катера и непревзойденного фехтовальщика. В последнее время на море стали все чаще пошаливать пираты, поэтому оставлять совсем без охраны судно, пусть даже принадлежащее Коллегии общественного здоровья, не годилось. Иван вспомнил, как мало сумел сделать он сам против пиратов — тогда, на «Эскипе», даже защищая любимую женщину! — и про себя попросил Фанеса всеблагого, чтобы на этот раз обошлось.

До острова добрались с комфортом. Мотористы «Кербера» обращались с веслами ловко и слаженно, Дим умело правил, и шлюпка вскоре пристала к берегу. Лекс тут же спрыгнул в воду, поднимая тучи брызг, потащил причальный конец на сушу. Иван без раздумий последовал за ним. Уж больно неловко он чувствовал себя, сидя именинником рядом с Модестом и наблюдая, как гребцы трудятся за себя и за праздного дядю.

Химерийское побережье мало отличалось от побережья любого из островов внутри Пределов. Тот же мелкий песок с примесью разноцветной гальки, те же раковины, сохнущие водоросли, оглаженные морем куски дерева, мелкая живность. Только песок имел коричневатый оттенок вместо обычного золотистого, да чересчур развитыми были клешни у крабов: раза в полтора крупнее самих хозяев. И еще — не летало над головой ни одной белокрылой крикливой чайки. Вместо них тяжело, низко кружили химерийские олуши — молчаливые птицы с короткими, похожими на топоры клювами. Видимо, только такими кусачками можно было дробить колючие панцири обладателей гигантских клешней.

Совместными усилиями шлюпку разгрузили, после чего матросы погнали ее обратно к катеру. Предосторожность не лишняя. Следить за ней будет некому, все «омеговцы» уйдут в джунгли. Кроме того, приливы на Химерии редкостно высоки, да и обитатели острова способны натворить недобрых дел.

Бойцы под руководством Лекса, шумного, как целая рота кадетов, начали обустраивать временный лагерь. Корагг занялся осмотром и подготовкой оружия. Иван, немного поразмыслив, присоединился к нему. В конце концов, перехватчики замечательно обойдутся без помощи имяхранителя. Зато полюбопытствовать их арсеналом, право слово, дорогого стоило!

Всевозможных смертоубийственных приспособлений «Омега» привезла с собой неимоверное количество. От старых добрых перчаток-кастетов с длинными «когтями», столь действенно-страшных в ближнем бою, до новомодного скорострельного и дальнобойного метателя бритвенно острых пластин, имеющих форму бабочки. Насколько Иван знал из газет, подобные многозарядные автоматы, оборудованные мощными улиточными пружинами, были призваны заменить в скором времени отжившее свой век оружие преторианцев и морских патрульных. Те же газеты утверждали, что на нынешний момент метатели проходят стадию всестороннего тестирования.

— Первообраз будущих агрегатов умерщвления? — спросил Иван, открыто любуясь автоматом.

Оружие было чрезвычайно красиво. Но не затейливой чеканкой и редкой древесиной дорогих коллекционных арбалетов и ружей, а совершенством строгих форм, продуманностью и целесообразностью каждого элемента. Приклад со сквозной прорезью для облегчения веса, два спусковых крючка под округлой предохранительной скобой, покрытая акульей кожей пистолетная рукоятка — чтобы даже вспотевшая или мокрая рука не могла соскользнуть. Вместительному ленточному магазину была придана форма эллипса. Этакий сдавленный бублик — с левого бока на шарнире, а с правого — утопленный внутрь затворной коробки и пристегнутый фиксатором. Нажми рычажок, и магазин отстегнется, подставив утробу для наполнения двумя десятками метательных пластин. Позади фиксатора имелся откидывающийся книзу вороток, которым взводилась в боевое положение улиточная пружина. Широкий, сплюснутый по горизонтали ствол был оборудован мушкой с фосфорической точкой и подвижной прицельной планкой, рассчитанной на различную дальность стрельбы. Под ним располагались два дула помпового взвода для обыкновенных оперенных снарядов с натриевой начинкой. Иван одобрительно покачал головой: все металлические части черненные, древесина красноватая, словно мореная. На цевье — глубокое клеймо: вписанное в стилизованный молоточек слово «Лог». Для знатоков и ценителей недвусмысленный знак — оружейная мастерская Логуна. В общем, автомат одним своим видом внушал уверенность и предрекал неминуемую гибель для любого врага.

— Какой первообраз? Бери выше, действующий экземпляр! Хочешь попробовать? — подмигнул Ивану Корагг. — Исключительно точный бой. Смотри!

Командир перехватчиков положил магазин метателя на сгиб левого локтя, плавным движением направил ствол на стаю олуш, прицелился и потянул спуск. Звякнуло дважды, с кратчайшим перерывом, немелодично, но довольно звонко, как гонг в разладившихся часах с боем. В тот же миг одну из птиц точно ударили невидимой дубиной. Кувыркаясь и роняя перья, она упала в полосу прибоя. Стая сначала рассеялась, но вскоре, издавая пронзительные крики, устремилась следом. Через мгновение олуши уже деловито рвали труп товарки похожими на топоры клювами. Гомон усилился.

«Надеюсь, хоть одна из них подавится корагговой железкой», — подумал имяхранитель и отвернулся от картины, зримо демонстрирующей высочайшую практичность дикой химерийской природы.

— Стрельнешь? — Корагг был откровенно доволен произведенным эффектом.

— Да нет, пожалуй. — Иван покачал головой. — Тяжеловата твоя машинка и слишком громка. Мои средства как минимум не хуже, а уж шуму от них, точно, меньше.

Он выудил из обоймы на поясе белобронзовый зубчатый диск и молниеносным движением пальцев направил его в полусгнивший пень неподалеку. Раздался короткий стук, от деревяшки полетела пыль.

— Удивил! Промазать-то было сложновато, — усмехнулся Корагг. — Здесь всего-то шагов десять.

— Ошибаешься. Твоих — шестнадцать.

— А я ведь проверю.

— Валяй. Заодно посмотришь, во что я не промазал.

Командир перехватчиков, с сомнением качая головой, двинулся к пню. Иван, хоть и был абсолютно уверен в собственной правоте, на всякий случай считал шаги вслух. Сделав ровно шестнадцать шагов, Корагг присел на корточки. Потом громко сказал «ишь ты!», обернулся и показал большой палец.

Подошел и Иван.

Диск глубоко погрузился в трухлявую древесину, но перед этим расчленил надвое отвратительную бурую многоножку. Аккурат вдоль ярко-оранжевой полосы, протянувшейся от усатой головки до хвоста с загнутым шипом. Размером многоножка была немногим больше мизинца. Членики ее продолжали шевелиться.

— Ну, а здесь ты меня, пожалуй, заборол, имяхранитель.

— Трудно было промазать. Она сидела неподвижно.

— Станешь вынимать свое колесико, будь осторожней, — предостерег Корагг, отбрасывая прутиком шевелящиеся останки многоножки. — Не поцарапайся. Эта гадина, по-моему, ядовита.

— Тоже мне, беда! Обмою горячим, — хохотнул Иван и начал расстегивать штаны.

— Чем обмоешь?.. — начал, было, Корагг, но, увидев, чем именно, сплюнул и сообщил: — Срамник ты! Обломок — обломок и есть.

Когда Иван, «обмыв» диск, почистив об песок и сполоснув напоследок в море, возвратился к лагерю, эв Агриппа стоял лицом к джунглям и громко свистел. Одна его нога в блестящем сапоге опиралась на перевернутый котел, руки были глубоко погружены в карманы шкиперской тужурки, голова лихо повязана алым платком, отчего выглядел Модест на редкость внушительно и молодцевато. Да и свистал завидно, выводя звонкими трелями мотив наподобие «Зори» гвардейского горниста.

— Вон они, вон! — закричало сразу несколько голосов.

Иван перевел взгляд на скалистую стену, увенчанную зеленой шапкой Химерии, опутанную тысячами прядей вьющихся растений, изрытую десятками пещер. От одного из темных провалов скользили вниз две пятнистые фигурки. Сначала имяхранитель принял их за больших кошек, но, присмотревшись, решил, что звери относятся скорей к родственникам куниц. Длинные, чрезвычайно гибкие тела, короткие проворные лапы, пушистые хвосты. Острые хищные мордочки с круглыми ушами. Хорьки или ласки, только леопардовой расцветки. Да и размером с леопарда. И — Фанес всеблагой! — они менялись.

Чем ближе существа подбегали к лагерю, тем меньше в них оставалось звериного. Наконец они поднялись на задние лапы… или ноги? Последние шаги делали уже не животные, а люди, юноша и девушка. Нагие, бледные, с желтоватой кожей и короткими бледно-рыжими волосами. Фигуры у них были не самыми правильными, и не самыми привлекательными были их лица, но, безусловно — это были люди.

— Ого! Что за фокусы с переменой облика? — шепотом спросил Иван у Корагга. — Эти желтушные красавцы, случайно, не родственники нашему государю-императору, да хранит его Фанес?

— С чего бы? — так же шепотом отозвался Корагг.

— Слышал я, как-то он в зверином облике целый месяц покрывал не то росомаху, не то…

— Цыц, кощунник! Правду, видно, говорят: у обломка ничего святого, кроме чресл.

— Шучу.

— За такие шуточки можно и по зубам схлопотать, — буркнул Корагг с нарочитой суровостью.

Глаза его, однако, смеялись, и это давало Ивану повод предположить, что скоро острута о родстве монарха и пятнистых животных станет известна остальным перехватчикам «омеги».

— Химероиды это. По науке мудрено называются, а по-простому — «хорьки». Ты, брат, не слишком зрению доверяй. Они только нас, слепошарых, заморочили, будто в парня и девку превратились. А на самом деле по-прежнему зверюги. Только Модесту глаза не отведешь, он подлинную сущность любой твари на раз-два видит. Полноименный!

— Откуда он их знает?

— Государственная тайна.

— Брось секретничать. Я сам теперь полноправный омеговец.

Корагг помялся для порядка и сказал:

— Вообще-то ты, конечно, никакой не омеговец. Так, сбоку припека, отставной козы барабанщик, ну да ладно… Дим с Лексом вытащили однажды этих «хорьков» из крутой заварушки. По наводке Модеста, само собой. Дело в Пантеонии было. Если бы не мои парни — каюк бы животинкам. Шкуры — на коврики, черепа — под чернильницы. А Модест не только помог их жизни спасти, но и по-тихому сюда переправил. Теперь они перед ним как бы должники. Усек?

— Усек, — кивнул Иван.

Тем временем эв Агриппа успел переговорить с химероидами, и, по-видимому, им удалось прийти к некоему соглашению. Модест дружески похлопал юношу — или все-таки самца? — по плечу, поманил к себе Ивана с Кораггом.

«Хорьки» отбежали в сторону, опустились на четвереньки и принялись беззаботно гоняться друг за другом, азартно попискивая и разбрасывая песок. Наваждение, заставляющее видеть в них людей, рассеялось. Иван поневоле улыбнулся. В истинном обличье они были потрясающе красивы и грациозны.

— Мои друзья говорят, что на острове и впрямь живет человек, похожий на загадочного «поэта с малагой», — сообщил Модест. — За каких-то два года он подмял под себя практически всех «чертей» и еще кое-каких тварей поглупее. Доставить его сюда, разумеется, невозможно. Однако нас проводят к его становищу.

— Ох, эв полковник, неохота мне в лес соваться, — мрачно сказал Корагг. — Опасно чересчур. Людей, не приведи Фанес, потеряем.

Модест развел руками: мол, нужно!

«Полковник! — подумал Иван. — Ну, дела. А я его по носу, на “ты”…»

— А зачем? — спросил он. — Зачем куда-то лезть? Я ведь так и не понял, эв Агриппа, почему вас озаботило нападение «чертей» на какого-то обломка.

— На имяхранителя, — уточнил Модест.

— Да хоть бы и так. Может, этот ваш гений дрессировки дедушка Дуро просто решил проверить, насколько его подопечные хорошо умеют выполнять боевые приказы? А чтобы противник был действительно серьезным, целью выбрал имяхранителя. Потому что нападение на городового, на преторианца или, например, на бойца каморры чревато самыми тяжелыми последствиями.

— Что ж, ваша версия интересна, Иван, — кивнул Модест. — Однако в ней имеется изъян. Вы не учли вот какого нюанса: подумайте, для чего вообще Владу Дуро понадобилось тренировать «чертей» в нападении на человека? И не на первого попавшегося прохожего, а на сильного и умелого бойца?

— Молодого бойцового пса, — рассудительно сказал Корагг, — натравливают на беспризорных собак — вначале на шавок, а потом и на вожаков уличных стай — с вполне определенной целью: научить убивать. Чтобы потом, на ринге, он мог со знанием дела придушить настоящего соперника. Так?

— Так, — согласился Иван. — То есть, ты считаешь, сумей они ухлопать меня, следующим объектом атаки мог бы стать… Ну, предположим, крупный гвардейский чин или принц крови?

Корагг кивнул.

— Гм, не лишено логики, не лишено. А что думаете вы сами, полковник?

Модест прищурился.

— Полагаю, это было своеобразным приглашением. Влад Дуро ждет вас в гости, Иван. А если вдобавок предположить, что ему известен график ревизии горнов на Погребальном… И отношения между нашим милейшим копытным кочегаром и Коллегией общественного здоровья… Тогда, вероятно, и меня тоже.

— Если бы у бабушки был… гм… батожок, то она была бы дедушкой, — буркнул Иван. — Слишком много сослагательного наклонения, полковник. Слишком хитроумные комбинации и провокации. Совершенно лишние жертвы среди химероидов. Если ему для чего-то понадобился я, достаточно было прийти и сказать, что требуется. А тут такая головоломка.

— Тем не менее, мы здесь, — поднял палец Корагг. — Цель достигнута.

— Все равно чересчур похоже на дешевый детективчик, — сказал Иван упрямо.

— Дешевый он или нет, удастся выяснить только у самого эва Дуро, — сухо проговорил Модест. — Мы заболтались. Между тем решение уже принято и обсуждению не подлежит. Корагг, командуйте сбор. Выдвигаемся через полчаса.

ОСТРОВ ХИМЕРИЯ

Вчера, полдень

Дождевые леса Химерии оказались куда менее страшными и непроходимыми, чем представлялось издали. Дикое переплетение зелени начиналось не от самой земли, а высоко над головами людей. О, там, наверху, кроны деревьев смыкались поистине в одну гигантскую спутанную шевелюру. Цветущую, гниющую, орущую на разные голоса, наполненную жизнью и борьбой. Вниз то и дело падали свидетельства чьей-то бурной жизни и чьей-то трудной смерти. Крылышки насекомых, шерстинки, чешуйки, перья, сухие лепестки и оболочки плодов. До высоты же в два-три человеческих роста растительность была сравнительно редка. Во всяком случае, она не представляла серьезной преграды для людей, вооруженных острыми кавалерийскими саблями, которыми, как выяснилось, чрезвычайно удобно прорубать в джунглях коридоры. Под ногами лежали сырые мхи, украшенные шляпками разноцветных грибов, да кое-где топорщились тонкие волоски желтоватых травинок. Время от времени, словно в награду за терпение путешественников, попадались совершенно свободные от деревьев и лиан участки. Целые поляны, заросшие красноватыми папоротниками и пучками колючих рахитичных кустов, наподобие можжевельника. Повсюду шныряли мириады членистоногих существ, пожираемые легионами мышей, жаб, ящериц, змей… которые служили в свою очередь пищей ежам и броненосцам. Несомненно, и теми кто-нибудь кормился. Но крупные животные на глаза людям старались не показываться — лишь пугали жуткими воплями, лаем, ревом и хохотом. Вились тучи летающих насекомых, и если бы не плотные комбинезоны и накомарники, экспедиция давно завершилась бы по причине летального обескровливания.

Совсем без малоприятных приключений обойтись не удалось. Еще в самом начале пути откуда-то сверху на загривок замыкавшему колонну Кораггу обрушилась буровато-желтая, худая как смерть зверюга весом никак не меньше полусотни фунтов. Нападение было произведено стремительно и абсолютно неожиданно. Высоко в кроне деревьев вдруг зашелестело массивное тело, и вот уже спину командира перехватчиков оседлало нечто лохматое, с бешеной яростью пытающее добраться пастью до его шеи. Цепкие неимоверно длинные когтистые конечности обвили торс человека, будто стальные кольца — винную бочку. И стать бы Кораггу еще одной жертвой Химерии, да, к счастью, он нес на плече метатель. Ствол оружия торчал вверх, в него-то и впился всеми своими шестью десятками зубов-игл обезумевший химероид. Проявив фантастическую реакцию и звериное проворство, Корагг спиной рухнул на выступающее древесное корневище. Оглушенный химероид на мгновение ослабил хватку. Омеговец извернулся, сбросил его с себя вместе с метателем, прижал коленом к земле и двумя ударами боевого ножа отсек ему голову.

Больше всего поверженная бестия напоминала паукообразную обезьяну-переростка с мерзкой мордой летучей мыши. Между задними конечностями имелась кожистая перепонка, такие же перепонки тянулись от локтей чудовищно длинных рук к ребрам. В спутанной шерсти копошились паразиты.

— Красавец! — Иван прищелкнул языком.

— Обезьяна-нетопырь, — сообщил эв Агриппа, бросив короткий взгляд на обезглавленное существо. — Нам лучше поскорей убраться отсюда, пока не прибыли ее сородичи. Корагг, ты цел?

— Что мне сделается, — отозвался перехватчик, хмуро изучая царапины, оставленные на стволе метателя зубами химероида.

— Тогда вперед! — провозгласил Модест.

Шли так: впереди — пара «хорьков» в своем истинном обличье, за ними неутомимо работающий саблей Лекс, на некотором расстоянии от него Модест, прикрываемый спереди и с боков тремя бойцами. Позади — Иван с Кораггом.

Говоря по справедливости, колонной шествие «Омеги» можно было назвать только с большой натяжкой. По вине проводников оговоренный заранее строй нарушался ежеминутно. «Хорьки» были категорически не способны соблюдать даже минимальное подобие дисциплины. Они постоянно дрались, разбегались в стороны, карабкались на деревья. Гонялись за зверьками и бабочками, сопровождая любое действие оглушительным писком — словом, вели себя, как испорченные дети. Первое время Модест пытался строгими окриками ограничить вольные перемещения химероидов, но потом махнул рукой. В конце концов, от их беготни была и некоторая польза. Шныряя окрест, они с большей вероятностью могли заметить засаду или ловушку, к сооружению которых так неравнодушны самки «чертей».

Впрочем, если предположение эва Агриппы было верно и дедушка Дуро ждал их в гости, засад опасаться не следовало. Иван даже подумывал, что идти вообще никуда было не нужно. Сидели бы на бережку, пекли в костре ракушки, крабов или яйца олуш. Вдыхали бы свежий морской воздух, чрезвычайно полезный для легких. Да и крылатые кровососы остались бы в стороне. Вздремнуть можно было бы. А загадочный дрессировщик горгов и химероидов сам явился бы рано или поздно.

Иван настолько замечтался, что отданная Лексом команда «Стой!» застала его врасплох. Тело среагировало, тем не менее, мгновенно. Левая рука нырнула в когтистую перчатку, висевшую на поясе, словно тренированный терьер в лисью нору. Правая легла на кармашки с метательными дисками. Имяхранитель напружинился и быстро осмотрелся. Ничего опасного в обозримых окрестностях. Правда, наземная растительность стала как будто значительно гуще и почти повсеместно соединилась с той, что наверху. Однако и в ней не ощущалось ни малейшего шевеления, которое можно было бы считать подозрительным.

— В чем дело? — вполголоса спросил Модест.

— «Хорьки» пропали, — сказал Лекс озабоченно.

— Впервые, что ли? Вернутся.

— Должны были минуту назад. Если не две.

— Предали, звери. Так я и знал. Занять круговую оборону! — рявкнул Корагг, поводя стволом метателя по сторонам. — Гвоздодер, за шефа головой отвечаешь. Живо!

Широкий сутулый перехватчик, заслуживший свое прозвище за огромную нижнюю челюсть и раздвоенный подбородок, без единого слова дернул Модеста к себе. Заставил опуститься на корточки и прикрыл собственным телом, как ребенка. Почти сразу в одной руке у Гвоздодера появился трехствольный пистолет с граненым штыком, в другой — гибкий щит наподобие стальной чешуйчатой пелеринки. Остальные бойцы проворно, но без суеты разместились так, что эв Агриппа и Гвоздодер очутились в центре оборонительного кольца. Для имяхранителя места не нашлось, и он остался там, где его застала команда «стой».

— Вижу противника, — доложил Лекс, опускаясь на одно колено. — Определить вид и количество не могу.

В глубине зарослей обозначилось движение. Со всех сторон сразу.

— Да их уйма! — злобно сказал кто-то.

Иван угрожающе осклабился и попер навстречу неизвестным пока врагам.

— Иван, никуда не суйся, — свирепо процедил Корагг. — Страхуешь Гвоздодера.

— Ну уж нет.

— Выполнять, рядовой!

Иван обжег командира перехватчиков сердитым взглядом, но подчинился.

Через несколько секунд вид и количество противника смогли определить все.

Самки «чертей», два десятка. У трети во ртах зажаты длинные тонкие трубочки, наверняка снаряженные какой-нибудь мерзостью вроде отравленных шипов. Видимой агрессии «черти» пока что не проявляли, но не проявляли и дружелюбия. Остановились на некотором отдалении, напряженные, сгорбленные. Пять или шесть носителей трубок вскарабкались на деревья.

— Беречь руки и лица, — деловито и без тени волнения распорядился Корагг. — Комбинезоны этими фукалками не прострелить. В случае контакта первыми убирать тех, что с трубками. Доложиться о готовности. Три на деревьях с запада — мои.

— Две цели взял.

— Одна точно, две по ситуации.

— Две на деревьях взял.

— Три.

— Одна наверняка, одна по ситуации, — пискнул из-под Гвоздодера Модест, вооруженный таким же тяжеленным пистолетом, как и его телохранитель.

— Если мне позволят не отсиживаться за спинами, а атаковать прямо сейчас… — заговорил Иван.

— Отставить болтовню, обломок! Доложиться.

— Четыре в пределах двух секунд, — скрипнув зубами, сказал Иван. — И еще три по ситуации.

— Хорошо, — сказал Корагг. — Мы их растопчем, богатыри.

В голосе его звучала спокойная уверенность. Он сделал паузу, и было ясно, что у него имеется что-то на уме. Наконец, спросил:

— Или попробуете сначала поговорить с ними, полковник?

— Обязательно, — отозвался Модест и тотчас же завыл. Хрипло, отрывисто, тоскливо, перемежая вой щелчками и лаем.

«Черти» беспокойно зашевелились, но не отозвались. Модест отдышался и завыл снова, тоскливей прежнего. И тогда Иван поднял руки кверху и пошел прямо на ближайшего «черта».

— Обломок! — сдавленно и страшно выдохнул Корагг. — Назад, гадина! Через горнило твою в ребра, в печень, в зоб!..

Имяхранитель не отреагировал. Он ступал осторожно, периферийным зрением отмечая расположение ближайших противников и просчитывая собственные действия, если стычка начнется немедленно. Им надежно руководил опыт войны в джунглях, до сих пор ни разу не дававший о себе вестей. Видимо, полноименному — предшественнику обломка приходилось заниматься и этим. Иван без сомнений доверился проснувшимся знаниям и рефлексам. Собственное тело еще никогда его не подводило.

За его спиной началось какое-то движение. Однако ничего угрожающего в нем не ощущалось. Имяхранитель решил пока не принимать суету во внимание. Должно быть, перехватчики попросту перегруппировывались.

Приблизившись к «черту», он встал, широко расставив ноги, вонзил взгляд в покатый кабаний лоб и проговорил, отчетливо выговаривая каждый звук:

— Зови своего вожака. Зови Влада Дуро. Понимаешь меня?

Тварь медленно кивнула и начала пятиться. Иван шагнул следом и добавил:

— Скажи, пришел обломок. Человек, которого он ждал. Скажи…

Сзади раздались ленивые аплодисменты, и насмешливый голос Модеста произнес:

— Можете больше не трудиться, имяхранитель. Ей некого звать. Все действующие лица уже здесь.

Иван обернулся. Перехватчики стояли в расслабленных позах, многие улыбались. Оружие оказалось спрятано. К эву Агриппе, счастливо повизгивая, ластились оба пятнистых «хорька». Корагг, похохатывая, трепал палевую гриву на холке коренастой, почти по-человечески большегрудой самки «черта», а та бесстыдно лезла ему лапой в пах. Гвоздодер манил кого-то пальцем и орал: «Соскучилась без меня, чертовка ты такая!». Лекс, ласково обняв за шею химероида, более светло окрашенного и намного более изящного, чем прочие (да вдобавок имеющего рожки), пританцовывал вокруг него, непристойно двигая бедрами.

Трубки из ртов «чертей» куда-то пропали.

Никакого дрессировщика поблизости не было и в помине.

Вывод напрашивался сам собой: омеговцы ни с кем не собирались сражаться, а его зачем-то разыграли. Попросту разыграли.

Иван закрыл глаза, опустил руки, изо всех сил сжал кулаки и с выражением сказал…

СТОЙБИЩЕ ХИМЕРОИДОВ

Вчера, после заката

Керосиновая лампа стояла прямо на полу. Возле нее, опершись локтем на свернутую лохматую шкуру, полулежал Модест и курил крошечную трубочку с длинным чубуком. В плетеных стенах хижины зияли дыры, в которые пролез бы кулак. Но странное дело! — ни одна мошка, ни один комар внутрь не совались. Может быть, их отпугивал еле заметный мускусный запах спящих в хижине пятнистых «хорьков»? Или виною всему табачные воскурения Модеста?

Зато снаружи насекомые гудели прямо-таки громоподобно. Ивану страшно было представить, что произойдет, если ему приспичит сходить до ветра и придется выйти за дверь. Снова натягивать просоленный до жестяной твердости комбинезон, прятать голову в накомарник, мазать руки дегтем. А если от изысков химерийской кухни — паштета из муравьиных яиц; батата, обжаренного на углях и нафаршированного непонятно чем; пива из молодых побегов папоротника прихватит кишечник? Бр-р…

— Так, значит, никакого дедушки Дуро и в помине не было? — спросил обломок из гамака. Гамак был удобный. Широкий, длинный и хорошо натянутый. Поверх плетеного полотнища лежала такая же шкура, как под боком у Модеста. От шкуры крепко пахло нестиранной овчиной.

— Ну почему же, был, — ответил эв Агриппа хрипловато и, кажется, чуточку насмешливо. — Был такой дрессировщик. Он действительно выходил и приручил лунного пса. Его обласкал император и императорский двор. Номер имел огромный успех у любителей цирка, особенно женщин, детей и колонов… И ласковый домашний горг действительно однажды в полнолуние зарезал его собственного ноктиса. Прямо на крыльце особняка в Пантеонии, подаренного Владу какой-то состоятельной поклонницей. Став обломком, бывший эв Дуро натворил больших глупостей. Потерял руку, глаз и, разумеется, угодил на остров Призрения.

— Я не о том, — терпеливо выслушав Модеста, сказал Иван.

— Да я понимаю, понимаю. Табачок здесь, знаете ли, своеобразный. Заставляет острословить и шутить. Шутить и остросло… Да-с! Так вот, в Гелиополисе вы разговаривали с моим коллегой по Коллегии, хе-хе. С эвом Рентгом, физиком «Омеги», о котором я вам, сдается, рассказывал.

— Да, я помню. Тот, что ищет проходы извне. Тогда, тогда… — Иван с силой хлопнул ладонью по гамаку, точно прижал к овчине внезапно пришедшую догадку, и тут же наставил на Модеста указательный палец. — Но тогда альфонсом в полумаске были вы, полковник!

— Разумеется, разумеется, имяхранитель. То был я. Ах, какой у меня был шикарный костюм! А шляпа! Подлинный контрабандный боливар! Семь декартов золотом!

Модест приподнял руки, развел и описал вокруг головы плавный полукруг, показывая, какой ширины были поля у великолепного контрабандного боливара.

— Послушайте, эв Агриппа. Не жалко вам было своих… — Иван потер лоб, подбирая слово. — Рабов? Слуг? «Чертей», которых натравили на меня. Ведь наверняка им был дан приказ беречь драгоценного обломка, но не себя. Вы же их на верную смерть направляли. А особенно ту самку, которой велели выкрикнуть имя Аримана.

— Не рабов и не слуг, но друзей! — сказал Модест грустно и пыхнул дымом. — Друзей, Иван. Воспитанников. Жалко, конечно. Но тут нужно учесть одну тонкость. Во-первых, они вызвались добровольно. А во-вторых, им уже пора было уйти.

— В каком смысле уйти?

— В летальном. Умереть.

— От старости?

— Нет, Иван, нет. Не от старости. Ох, долгий это разговор. И все-таки придется его начать. Ради него, собственно, я вас сюда и завез. Да еще ради того, чтобы показать, какие они на самом деле, наши химероиды. Не дикие и жуткие, а преданные, ласковые. Послушные, умные. Жертвенные…

— Похотливые, — прибавил Иван, вспомнив, как самки «чертей» уводили омеговцев в свои логовища с недвусмысленными целями. Кстати, не только самки.

— О да! И это тоже. Но заметьте, похотливы они не больше подчиненных нашего дорогого Корагга.

Иван брезгливо сморщился. Он никогда не был ханжой в вопросах плотской любви, но развращенность перехватчиков, с видимым восторгом принимавших ухаживания химероидов, его неприятно поразила. Слишком это было за гранью.

— К тому же вряд ли страстность химероидов можно назвать грехом, — продолжал философствовать Модест. — Это скорей пытливость исследователей окружающего мира. Наивная и беспорочная любознательность детей природы, а никак не извращенная чувственность пресыщенных людей.

— Хорошо, будь по-вашему, — согласился Иван.

Многословие Агриппы начало ему надоедать. «Отобрать у него это “своеобразное” курево, что ли? — подумал он, но скорей теоретически, нежели с намерением осуществить мысль на деле. — Или уж лучше самому попробовать закурить…»

— Конечно, все будет по-моему, — убежденно промурлыкал Модест и нарисовал трубкой в воздухе восклицательный знак. — Да-с, по-моему! — Он вдруг вскочил на ноги, бросил трубку в угол и абсолютно трезво проговорил, уперев руки в бока: — Учтите, имяхранитель, вам придется принять мои дальнейшие слова на веру. Во всяком случае, до утра. Утром я смогу представить вам кое-какие доказательства, если таковые потребуются. Решитесь поверить мне еще раз?

Иван хмыкнул:

— Попробую.

— Я рад. Так вот, дорогой мой имяхранитель, среди десятков разновидностей химероидов имеется полная дюжина существ, чье внешнее различие — чистая фикция. На самом деле они являются различными стадиями развития одного-единственного организма.

— Так же, как, например, личинка, гусеница и куколка являются фазами развития мотылька? — уточнил Иван.

— Именно так! — воодушевленно согласился Модест — Совершенно справедливо и очень наглядно. С вами приятно беседовать, имяхранитель. В данном случае первой ступенью развития, наиболее грубой и хищной, выступают… — он сделал театральную паузу и уставился на Ивана с хитрецой.

— Продолжайте, полковник. Я чрезвычайно заинтригован и полностью созрел для того, чтобы быть огорошенным. Кто это? Уж не те ли твари, одна из которых напала на Корагга?

— Нет, конечно же, не те, — сказал Модест, заметно огорченный бестолковостью собеседника. — Это горги, Иван!

— Горги?! Я не ослышался? Или это вы оговорились, эв Агриппа? Повторите-ка по складам.

— Гор-ги. Лунные псы. Ваши недобрые друзья и соперники. Именно с них начинается цепочка перерождений. Именно они заменяют «личинку», из которой разовьется «мотылек». Именно они стоят первыми в долгой череде дальнейших трансформаций. Создания, следующие за ними, представляют для нашего разговора ничтожно малый интерес. С вашего позволения, я их пропущу… До одиннадцатого, предпоследнего в этой цепочке звена. То есть собственно «чертей». Замыкают ее homo mustela, вот эти сладко спящие под вашим гамаком пятнистые «хорьки». Но и они — еще не высшая ступень развития, потому что высшая…

— Ноктисы, — уверенно сказал Иван. — Имена творцов.

— Браво! — Модест изобразил шутливый поклон. — Конечно же, ноктисы.

— Проклятье, мне следовало об этом догадаться давно!

— Бросьте расстраиваться, имяхранитель. Для обломка вы просто фантастически сообразительны.

— Благодарю, — суховато отозвался Иван. Затем помолчал и проговорил в задумчивости: — Бабочка происходит все-таки непосредственно из яичка, хоть и после длительных метаморфоз. А я что-то не припомню случая, чтоб из дохлого горга выползал химероид.

— Трансформации незрелых Имен более сложны и притом не являются материальными ни на одной из ступеней, — без заминки, словно по писаному, отбарабанил Модест.

— Что-то больно мудрено, — хмыкнул Иван. — Вы здорово переоцениваете мою сообразительность, эв Агриппа.

— Что ж, попробую объяснить проще. Эмбрион, заготовка Имени, зарождается в сердце горга лишь после того, как тот напьется крови ноктиса. Как это ни парадоксально, но чем больше ноктисов растерзает за свою недолгую жизнь лунный пес, тем грандиозней будет одарен «зачатый» им полноименный. После смерти горга (как я уже упоминал, живут лунные твари от силы два-три года) или его насильственной гибели будущий ноктис вырывается наружу облачком фосфоресцирующей в лунном свете субстанции. Эта субстанция принадлежит тонким мирам, и поэтому невидима для большинства человеческих глаз. Именно она несет в себе зерно будущего таланта творца. В дальнейшем она попадает на Химерию, где и соединяется с грязной, чудовищно прожорливой и лишенной зачатков разума ливневой крысой. С этого момента волшебство эфирных метаморфоз сменяется примитивным движением по пищевой пирамиде химероидов снизу вверх. Ливневую крысу вместе с костями, шкурой и растворенным в крови пред-ноктисом одной прекрасной ночью проглатывает синий питон. За тем охотится львиноголовая птица имдугуд — и так далее, до «чертей» включительно. Из «черта» почти созревший зародыш Имени может перекочевать в кровеносную систему homo mustela любым способом. Как облачком эфирной субстанции (по-прежнему неразличимым для человека), так и посредством… э-э… гастрономическим. К слову, у «чертей» принято приносить престарелых соплеменников и новорожденных детенышей — кроме одного из помета — в жертву «хорькам». Поэтому менее чудесный способ является более распространенным. Готовые разрешиться ноктисом (а зачастую несколькими) homo mustela вплавь покидают Химерию в поисках женщины, которая станет родительницей полноименного. Тогда-то им и пригождается умение наводить массовые зрительные галлюцинации и очаровывать. Кстати, хорькам нет необходимости гибнуть, чтобы «оплодотворить» будущего полноименного. Они способны проделывать эту процедуру десятки раз за год…

Иван слушал Модеста и — будь все проклято! — верил. Каждому слову верил. Потому что только такой: жестокой, невообразимой, глумливой и могла быть правда. Правда редко бывает красивой и романтичной. Почти никогда.

Он глубоко вздохнул и спросил:

— Что происходит с ноктисом, если полноименный умирает своей смертью?

— Имя тут же само находит будущего владельца, без посредничества зверей. Редчайшая ситуация и, пожалуй, самая выгодная для Пераса. Ноктис проделывает короткий и безопасный путь. Ни малой частицы таланта не теряется.

— Тогда истребить разом всех горгов, а особенно тех, которые еще не отведали крови ноктиса, просто необходимо! — громыхнул Иван. — Любые силы бросить. Гвардию, полицию, добровольцев — и выжечь гнездо до основания! Один раз — и навсегда. Известно, откуда они берутся, полковник?

— Сходят с небес. Спускаются по лунному лучу.

Иван едва не расхохотался. Прелестный обман. Будто по заказу!

— Я слышал эту легенду, — буркнул он. — Боюсь, она чересчур красива и романтична для того, чтобы я в нее поверил.

Модест, как видно, осуждая его недоверчивость, покачал головой.

— Мир внутри Пределов вообще красивая штука. Лучшего нет во вселенной, — сказал он, приложил ладонь к груди и отчеканил без тени усмешки: — Они действительно спускаются по лунному лучу, имяхранитель. Изливаются на Перас каплями света. И уже на земле обретают плоть. Когда луна начинает убывать, возвращаются туда же. Клянусь.

— Как солнечные звери Марии, — пробормотал Иван. — Прекрасные убийцы для прекраснейшего из миров.

— Что вы сказали?

— Неважно, — Иван провел рукой по лицу, точно снимая налипшую паутину. — Выходит, уничтожая все больше и больше горгов, имяхранители отнимают у грядущих творцов силу таланта. — Он говорил медленно, с паузами. Не спрашивал Модеста, а, скорее, формулировал сам для себя положения сомнительной теоремы. — Лунные звери охотятся стаей. Если растерзают ноктиса, то каждый получает всего лишь половину, треть или даже пятую часть творческой энергии полноименного. А в следующий раз стая может напороться на меня, Кастора или Лайморанжа. И тогда после гибели горгов на Химерию уйдут ущербные зародыши Имен. Половинки, четвертушки… Недоноски. Верно, полковник? — Обломок поднял глаза на собеседника.

— Безусловно, — отозвался Модест. — Так и получается. Уже сейчас очевидно, что Фанес дарует Перасу полноименных куда более щедро, чем в прошлые века. С каждым годом щедрей. Сегодня внутри Пределов проживает пять тысяч девяносто два носителя Имени. Абсолютный рекорд! Но подлинные титаны встречаются среди них все реже. Наглядная картина волнового процесса, как выражается наш физик. Колебания затухают, девятые валы превращаются в мелкую рябь. Если истребление недозрелых горгов будет продолжаться, через полтораста лет у нас обнаружится до семи процентов населения, имеющих хиленькие Имена… и ни одного гения.

— Вряд ли, — хмыкнул Иван. — Семь процентов, это же… более полумиллиона. Химероидов на всех не хватит.

— Отчего же? Срок жизни химероидов значительно меньше человеческого. Кроме того, они способны производить обильное потомство. Например «черти» приносят в каждом помете пять-шесть щенков. А щенятся дважды, а то и трижды за год. О ливневых крысах и говорить не стоит — они плодятся натурально, как… как крысы. Для созревания полноценного ноктиса на каждой стадии нужен доживший хотя бы до половой зрелости химероид, это верно. Но для недо-ноктиса достаточно и детеныша.

— Ну, великолепно! — проскрежетал зубами Иван. — Значит, имяхранители — настоящая чума для еще не родившихся полноименных. И борьба с гильдией куда важней, чем охота на упырей или преступников. — Он умолк, задумавшись о чем-то. Приложил палец ко лбу, а потом согнул, будто спуская курок пистолета, и спросил: — Скажите-ка, полковник, не с вашей ли подачи завертелась недавняя история с истреблением имяхранителей?

Модест хмыкнул.

— На некоторые вопросы я не уполномочен отвечать. Замечу лишь, что лично знаю людей, которые чрезвычайно расстроились, узнав, что некий Кастор вернулся из «Жаркого полдня» целым и невредимым.

Иван вывалился из гамака, схватил полноименного за руку, встряхнул ее.

— Но, эв Агриппа! Поймите, я не могу бросить свое дело! Свое… — он понизил голос и выговорил сквозь зубы: — …свое служение. Не могу! Они же по-настоящему гибнут в зубах этих тварей! Самые талантливые, умные, самые прекрасные. Наша гордость, наши полноименные. — Он поник и сказал, будто через силу: — Да будь они даже обычными людьми, я бы все равно не прекратил их защищать.

— Вы и не должны прекращать, — сказал Модест. — Берегите их, Иван.

— Тогда для чего я вам? Для чего ваша откровенность, если вы не намеревались убедить меня бросить дело охраны Имен? Зачем ваше… все это… — Иван запнулся, неспособный найти нужные слова, и от бессилия яростно задышал.

Модест дружески похлопал его по плечу.

— Успокойтесь, имяхранитель. Вы мне действительно нужны. Вернее, не столько мне, сколько высшим химероидам. «Чертям» и «хорькам». В первую очередь, конечно, «чертям». Они чересчур доверчивы, и потому с легкостью истребляются браконьерами ради черепов. Или попадают в подпольные зоопарки, где гибнут, поскольку не способны жить в неволе. В то же время они чересчур агрессивны друг к другу и совершенно не способны мирно сосуществовать без пастуха, обладающего железной волей и рукой. Самки убивают и калечат самцов во время гона. Мало того, выжившие самцы истощают себя до смерти, спариваясь сутками без остановки. Раньше, когда горги вдоволь напитывались кровью ноктисов, брачное безумие «чертей» не было столь опасно. Семя, зародившееся в лунных псах, было крепко и могуче. Но в наше время, время расцвета института имяхранителей, здоровье «чертей» становится огромной проблемой. За химероидами нужно присматривать, Иван. Жестко, очень жестко, но не жестоко. Я уверен, более того, я убежден и готов убеждать кого угодно, что лучшего, чем вы, пестуна для этих созданий не найти.

— Ну уж, — усомнился Иван. — С какой стати?

Модест усмехнулся.

— Я бы мог наплести про вашу избранность, про высшее предначертание. Про то, что путь, приведший вас на Химерию — от полноименного, через потерю Имени, через муку обломка и беспощадность имяхранителя, — не случаен. Что он предсказан в тысячелетних пророчествах, и прочее и прочее. Честно говоря, такая речь у меня заготовлена и выучена. Роскошная речь, сочиненная полноименным литератором, который консультировался с вашим другом-психологом извне, Карлом Густавом. Вы поверили бы мне с гарантией, Иван. Но, знаете… у меня пропало желание врать. Признаюсь лучше без этих психологических штучек, на чем основано мое мнение. Мое убеждение. — Он покачался с носка на пятку. — Я ведь неплохо знал вас до того, как вы стали обломком. Внимательно следил за вами после трагедии. И чем дольше наблюдал, тем больше убеждался: привлечь именно вас — самый разумный ход. Вы не сломались, потеряв ноктиса. Вы изобрели профессию имяхранителя, найдя тем самым лучшее применение остаткам своего таланта. Да горг вас раздери, кое в чем вы едва ли не превзошли прежнего себя! Вы влезали в такие истории, что бог ты мой! — ни один полноименный из них не смог бы выпутаться. А вы — вы выходили из них с честью. Куда уж больше? Я вижу, что вы и здесь ни при каких обстоятельствах не распустите соплей, но и не перегнете палку. Вдобавок, — сказал Модест и заговорщицки подмигнул Ивану, — такой ход будет необычайно остроумен. Как вы там говорили о дрессировщике горгов? «Курочка, командующая лисом?» Ну, а в нашем случае — обломок и одновременно имяхранитель, пасущий заготовки для будущих Имен.

Агриппа снова усмехнулся. Ивану было не до смеха. Он покачал головой:

— Имейте в виду, я не готов дать ответ прямо сейчас. Во всяком случае, ответ «согласен».

— Нам это и не требуется. Отдел «Омега» и я лично ждем взвешенного, трезвого решения. Такие ответы с кондачка не даются. В вашем распоряжении как минимум месяц, Иван. Возможно, и больше.

— Но кто-то ведь нянчился с ними до сих пор? Ваша «Омега», полковник?

— Не «Омега», а я. Лично я.

— Почему бы вам и дальше не заниматься этим? Надоело? Не хватает времени? Или без вас никак не отыскиваются дыры, соединяющие Перас с иными мирами?

Модест отыскал выброшенную трубочку, набил длинными тонкими полосками светлого табаку из фарфоровой коробочки. Прикурил, с видимым удовольствием затянулся и сообщил:

— Тому, кто занят чем-то важным, времени всегда не хватает. Однако с этим можно побороться. Причина в другом. Мне скоро уходить. Пора.

— То есть, как уходить?

— А то вы не поняли.

— Нет, не понял, — сказал Иван, хотя превосходно сообразил, куда Модест клонит. — Да почему вы так думаете?

— Я знаю, — сказал Модест. — Просто знаю. В одно из ближайших полнолуний звери придут за моим ноктисом.

— А вот … трам-тарарам! — с вызовом и чрезвычайно грубо сказал Иван и показал Модесту кукиш, энергично тряхнув рукой. — Не выйдет. Потому что у вас теперь есть личный пожизненный имяхранитель, любезный эв Агриппа.

— Ты не посмеешь, — сказал Модест. — Не посмеешь, окаянный обломок! Ты вообще слышал, что я тебе говорил?

— Еще как посмею, — Иван наконец улыбнулся. — Вы даже не представляете, полковник, на что я способен.

Модест вскинул напряженные руки, словно собираясь вцепиться Ивану в глотку, но вместо этого вырвал изо рта многострадальную трубку, бросил на пол и принялся ожесточенно топтать, приговаривая: «Битый час я ему толковал, а он! Как об стенку горох! Скотина тупая! Обломок! Проклятый обломок!»

— Спокойной ночи, эв Агриппа, — с преувеличенной душевностью проговорил Иван, влез в гамак и отвернулся к стене.

Через минуту он уже крепко спал.

ОСТРОВ ХИМЕРИЯ

Сегодня, утро

Рано утром бледный, всклоченный, еле живой от усталости, Корагг ввалился в хижину эва Агриппы и сообщил, сбиваясь на идиотский смешок:

— Гона… хе-хе… не бу… хех… не будет. Месяц с гарантией. Полтора — по ситуации.

Он заржал.

— Мерзавцы, — сказал с отвращением Модест. — Какие мерзавцы!

— Почему мерзавцы? — удивился Корагг. — Мы же для вас старались. В поте лица… ну, и всего прочего. Ребята, между прочим, надеются на премиальные.

Модест сердито отмахнулся.

— Я вас, паразитов, не только премиальных, я вас и жалования лишу. Распутники!

— Полковник, ну как же так? — возопил Корагг. — Вы же сами сто раз говорили, что гон у «чертей» — это вам будто шило в… в окорок. Мы же для вас старались, — повторил он потерянно. — Ведь раньше почему-то…

— Почему-то? Да потому что я чуть ли на голове не ходил, чтобы привезти сюда Ивана как раз к гону, тупица вы этакий! Четырех старушек на него натравил! Кочегара едва не раскрыл перед Коллегией кремации! Нос, — он сорвался на визг, — собственный нос не пожалел подставить, чтобы все достоверно было, а вы своими… О-о-о! Жеребцы похотливые! С жалованьем за две недели можете распрощаться.

Корагг тяжело сглотнул и перевел взгляд на Ивана, ища поддержки.

— Полковник, вы неправы, — сказал Иван.

— Что-с? — в голосе Модеста было столько яда, что хватило бы отравить десяток питьевых колодцев. — Что-с? Заступаться за этих негодяев? Да вы сбрендили от химерийского воздуха, имяхранитель!

Иван в недоумении развел руками:

— Но ведь вы их ни о чем не предупредили, эв Агриппа.

— То есть, как не предупредил? Что за вздор? Корагг?

Перехватчик истово замотал башкой:

— Ни единым словом, полковник!

— Фанес всеблагой, — плачущим голосом простонал Модест. — На месяц откладывается, говорите?

— Около того, — осторожно ответил Корагг. И добавил с потаенной гордостью за собственную мужскую силу: — Лохматые дамы только отсыпаться неделю будут.

— Пшел прочь, идиот! — заорал Модест в полный голос. — Прочь!

Корагг вихрем вылетел из хижины.

— Собирай своих кобелей, — рявкнул ему вслед полковник. — Уходим.

* * *

Эв Агриппа и Иван значительно опережали пятерку перехватчиков. Измотанные ночными подвигами до чрезвычайности, те едва волочили ноги. Однако их строгому шефу и того показалось мало — он нагрузил удальцов огромными вязанками сучьев коричного дерева. «Всё копеечка в казну», — объяснил он Ивану.

Поодаль шныряли, по своему обыкновению, пронзительно вереща, пятнистые «хорьки» homo mustela.

— Говоря по совести, гон химероидов чересчур… м-м… своеобразное зрелище для неподготовленного человека, — рассказывал Модест. — Откровенное и довольно жестокое. Может быть, вам известно слово «садизм»? Так вот, самки «чертей» во время спаривания — самые настоящие садистки. Совсем не факт, что после первого же эпизода собачьих свадеб вы не послали бы меня подальше вместе со всем отделом «Омега». И с нашими мечтами превратить вас в надсмотрщика за подобным безобразием.

Модест хохотнул.

— Стало быть, кобелям-перехватчикам и впрямь придется выписать премию за их старание, — подумал вслух Иван.

— Ну, разумеется. Но пока что им незачем об этом знать. Отличный получится сюрприз.

— Вы любите преподносить сюрпризы, — заметил Иван.

— Обожаю, — отозвался со смехом Модест. — Самым натуральным образом обожаю! Розыгрыши, мистификации, сюрпризы. Это мое hobby, как модно выражаться сейчас на Гее. Сиречь увлечение.

— Не опасаетесь, что однажды это увлечение станет вам боком?

Полноименный беззаботно отмахнулся:

— Времени почти не осталось. Уже ничто не успеет выйти боком.

Иван приподнял одну бровь и развел руками. Что тут попишешь? Следующие несколько минут прошли в молчании, а потом Иван тронул Модеста за локоть:

— Послушайте-ка, полковник. Эти места кажутся мне неизвестными. Мы, часом, не заблудились?

— Они и не должны быть вам известны. Мы возвращаемся по самому короткому пути.

— Вот оно что, — понимающе протянул Иван. — Hobby!

Больше он не проронил ни слова до тех самых пор, пока впереди не показалась знакомая узкая расселина. По ней без проблем можно было спуститься к самому океану, избежав рискованных упражнений на прибрежных скалах. «Хорьки» наперегонки устремились по расселине вниз. Спустя какую-то секунду послышался многоголосый торжествующий человеческий ор и душераздирающий визг homo mustela. Модест переменился в лице, выхватил пистолет и рванулся вперед. Иван успел схватить его за комбинезон, уронил в папоротники и зашептал:

— Что такое, полковник?

— Не знаю! Отпустите, горг вас задери!

— Браконьеры?

— Видимо. Да отпустите же меня! Отпустите! Что за идиот!..

— Слушайте, — зашептал Иван быстро и горячо, зажав рот Модеста ладонью. — Дождитесь перехватчиков, а лучше потихоньку двигайтесь им навстречу. Подготовьтесь ко всему, хоть к браконьерам, хоть к пиратам, хоть к чуду-юду морскому. А я пойду вперед. Один. Ну, вы понимаете, что я вам говорю?

Модест злобно сверкал глазами, но кивнул: понял.

— Сделаете?

— Да.

— Тогда — до встречи, полковник! Не геройствуйте в одиночку. Для этого у вас есть пятеро лучших на Перасе бойцов.

Он подтолкнул Агриппу, дождался, пока тот двинется навстречу отряду Корагга и, пригибаясь, побежал к расселине.

Широкая снизу и сверху, посредине расселина сужалась, отчего в плане напоминала песочные часы. Именно в этом «горлышке» и установили браконьеры сеть-ловушку. Сейчас обоих «хорьков», туго стянутых мелкоячеистой сетью, прилаживали к жердине. Очевидно, для переноски. Морды у химероидов были обмотаны ремнями.

Браконьеров было одиннадцать человек. Все превосходно вооружены и экипированы. И одного из них Иван знал. Знал гораздо лучше, чем ему того хотелось. Даже сквозь плотную вуаль, защищающую аметистовую кожу от насекомых, это холодно-прекрасное и до отвращения высокомерное лицо нельзя было спутать ни с одним другим.

Фридрих Ромас, принц крови. Самый необузданный, самый решительный. Самый опасный. На плече у него возлежал, матово отблескивая черненым серебром, автомат-метатель.

— Да снизойдет на вас благодать Фанеса, ваша светлость, — громко сказал Иван, ступая в расселину. Затем стащил с головы накомарник, отшвырнул его в сторону, поднял левую руку и несколько раз сжал и разжал пальцы. Изогнутые когти на стальной перчатке засверкали бритвенными гранями.

Фридрих окинул его ленивым взглядом и определенно узнал. И все-таки медленно, словно через силу цедя слова, спросил стоящего рядом толстяка:

— Что это за человечек? Химерийский троглодит?

— Не могу знать, мой повелитель, — продребезжал толстяк.

— Ну, так узнай, болван.

— Эй! — закричал тот, энергично тряся указательным пальцем. — Эй, милейший, ты кто? Его светлость интере…

— Его светлость валяет дурака, — заявил Иван и медленно двинулся вперед, поигрывая большим охотничьим ножом. Левая рука в когтистой перчатке расслабленно свисала вдоль тела. Он совершенно не смотрел под ноги, однако вышагивал уверенно и точно. Ни разу не оступился. Ни одного камешка не вырвалось из-под его окованных металлом сапог.

Спутники Фридриха шумно зароптали и направили на него острия и стволы оружия. Сам же Ромас не проявил не малейшей обеспокоенности.

— А-а, так это же наш вездесущий обломок! — сказал он с недоброй усмешкой и сделал челяди знак, призывающий к выдержанности. — Снова встаешь мне поперек дороги, Иван. Что тебя не устраивает на этот раз?

— Отпустите химероидов, ваша светлость.

— С какой стати?

— Они находятся под охраной императора, их отлов запрещен.

— Неужели? — притворно удивился Фридрих. — А истребление? — Он небрежно уронил с плеча ствол метателя и нажал на спуск. Раздался отрывистый металлический звон. Один из «хорьков» бешено забился, извиваясь в сетчатом коконе, будто придавленный червь. Потом выгнулся и затих. На песочной шкуре быстро расплывались нежно-розовые, отсвечивающие перламутром, пятна.

За те мгновения, пока Ромас стрелял, а его дворня с восторгом наблюдала за действиями принца и агонией химероида, Иван успел переместиться вплотную к высокопоставленным браконьерам. Когда слуги опомнились, имяхранитель уже стоял за спиной Фридриха, сжимая пальцами левой руки его горло. Загнутые острия когтей располосовали шелковую вуаль накомарника и замерли в волоске от вздувшейся жилы на шее принца. В другой руке Иван держал странную, похожую на железную змею палицу. Кинжал, впрочем, обнаружился тут же: пробив плечо толстяка, клинок пригвоздил его к могучей сухой ветви лианы. Толстяк хрипел и закатывал глаза, ноги его тряслись, точно были желейными.

— Оружие на землю, — рыкнул Иван. — Выполнять живо, шавки! Вас тоже касается, милостивый государь, — он шевельнул рукой, и на коже Фридриха вспухла капелька крови.

Когда метатель шлепнулся подле его ноги, Иван с огромным удовольствием сокрушил оружие сапогом. Смялась украшенная чеканкой затворная коробка, сплющился и изогнулся покрытый тончайшими арабесками ствол. Жалобно звякнув, лопнуло кольцо магазина.

— Варвар, — с брезгливостью сказал Фридрих. — Обломок паршивый…

Иван резко тряхнул его и монотонно заговорил:

— Властью, данной мне Коллегией общественного здоровья, я, егерь острова Химерия, арестовываю вас, принц Фридрих Ромас, за браконьерские действия.

Фридрих осклабился:

— Замечательная речь для обломка. Но кто может подтвердить твои полномочия, — он подпустил в голос издевательских ноток, — …егерь острова Химерия? Посудина, на которой ты прибыл сюда, сожжена «греческим огнем» прошлой ночью. Вместе с командой. Кто докажет мне, принцу крови, что ты не лжешь из мстительности, имяхранитель?

— Я докажу.

Фридрих скосил глаза в направлении, откуда послышался голос, и в ярости заскрежетал зубами.

— Я, полковник Коллегии общественного здоровья. Я, полноименный Модест Агриппа, имеющий право арестовывать членов монаршей фамилии. — Полковник поднял вверх кисть с плотно сжатыми перстами, и повелительным жестом направил на спутников Ромаса. — Дем Корагг, эти люди обвиняются в браконьерстве, пиратстве и преднамеренном убийстве членов Коллегии. Ты знаешь что делать.

Корагг кивнул, сказал: «богатыри, товсь!» — и навел ствол метателя на Ромасовскую челядь. Поняв, что их ждет, десять холеных, родовитых, сильных мужчин, привыкших под покровительством принца быть безнаказанными всегда и во всем, с ужасом завыли…

* * *

Химерия абсолютно заслуженно считалась единственным местом, откуда не требуется переправлять трупы на Погребальный. Не успели омеговцы отойти и на десяток шагов, а тела расстрелянных браконьеров уже напоминали муравейники. Всевозможные твари, от микроскопических жучков-могильщиков, размером с блоху, до здоровенных ливневых крыс — мерзостных созданий, голохвостых, вонючих и словно покрытых лишаями, — начали шумное пиршество. С неба пикировали одна за другой химерийские олуши.

Самка homo mustela затащила останки супруга высоко на скалы и там пожирала в одиночку, жалобно поскуливая. Временами она принималась в отчаянии биться грудью оземь (вой ее становился при этом душераздирающим), но всякий раз находила в себе силы успокоиться и продолжить жуткую тризну.

Посланные вперед Лекс и Гвоздодер скоро подали условный сигнал, означающий, что побережье расчищено. Выйдя из расселины, омеговцы увидели возле кромки прибоя еще одну шевелящуюся кучу, атакуемую олушами. Здесь основную массу трупоедов составляли крабы и многоножки.

На волнах покачивалась прекрасная моторная яхта. Надстройки, мачты, борта — все было снежно-белым. Ажурные гребные колеса сверкали позолотой. На высокой скуле корабля золотом с алой каймой было начертано: «Слава Фридриха».

От погибшего «Кербера» осталось только огромное пятно маслянистой пленки, вытянутое с востока на запад и напоминающее застывшего в прыжке трехголового пса. А более — ничего. Ни щепки, ни головни, ни обломка мачты.

Фридрих до сих пор был совершенно безмятежен, смотрел исключительно вперед и вверх и — молчал. Сейчас же вдруг заговорил. Звучным, хорошо поставленным голосом прирожденного оратора.

— Полковник, — сказал он. — Обращаюсь к вам. Вы дворянин и поймете. Каторга для меня абсолютно, абсолютно неприемлема. Сколько вы хотите, чтобы забыть это недоразумение навсегда?

— Ваше сиятельство сами назвали меня дворянином.

— Так я и думал. Этого и боялся. А впрочем… — он надменно усмехнулся. — Тогда убейте.

— Не имею права.

— Что за напасть! — сказал Фридрих скучливо. — В таком случае, объявляю вас низким человеком. Подонком, негодяем… Что, терпимо? Так предложите же сами что-нибудь, что позволило бы вам вызвать меня на дуэль! Вы скотоложец, растлитель малолетних. Завитой затылок из портового притона, отдающийся матросам за рваного «василия». Ну, что же вы терпите, эв Агриппа?

— Не имею права, — отчеканил Модест. Его трясло от гнева.

— Зато я имею, — сказал Иван.

— Поди прочь, обломок. Я скорее схвачусь с поганой ливневой крысой, чем с животным, вроде тебя. Я скорей…

— Заткнись, Фридрих, — оборвал его Иван. — Ты же знаешь, кем я был. Пусть я не помню ничего, но ты — ты все помнишь. Ведь тебе всегда хотелось выпустить мне кишки. И тогда, когда я обладал Именем, и после. Или я не прав?

Принц закинул голову к небу и театрально расхохотался. Потом сложил руки на груди и сказал:

— Ты прав, обломок. Хорошо, я сражусь с тобой и погибну. Доставай свой клинок, преторианец.

— Эв Агриппа, — сказал Иван, сбрасывая амуницию, избавляясь от лишней одежды и оружия. — Мне кажется, у «Омеги» масса дел на борту «Славы Фридриха». Там наверняка остался экипаж, с которым рано или поздно придется вступить в контакт. Без принца они уйти не посмеют… Поэтому вам стоит поторопиться.

— Смелей, полковник! — подбодрил Модеста Ромас. — «Греческого огня» на борту больше нет. А с двумя автоматическими метателями, управляемыми безусым юнгой, вы как-нибудь справитесь.

Когда шлюпка «Славы Фридриха» с тремя перехватчиками и Модестом, вооруженным автоматом, отчалила от берега (Лекс и Корагг поплыли к яхте под водой, выныривая так редко, как только можно), Иван и Фридрих стояли — враг напротив врага — в каких-то пяти-шести шагах.

Принц с обманчивой небрежностью опирался на кавалерийскую саблю, позаимствованную из арсенала «Омеги». Ветерок трепал его платиновые кудри и кружево широкого ворота. Осанка его была безупречна. Прекрасное лицо — злобно.

Иван прикрыл на секунду глаза, чуть-чуть отвел руку с таким же, как у Фридриха, клинком и сделал первый шаг.

На яхте дико завыла сирена.

ОКЕАН

Сегодня, пять часов пополудни

«Карл Густав был абсолютно прав, — думал Модест Агриппа, стоя на капитанском мостике идущей к Гелиополису „Славы Фридриха“. — Иван ни за что не поверил бы, если бы ему открыли всю правду о его предназначении и предначертании. О том, что многое в настоящем и будущем всего Пераса зависит именно от него. О Фанесе, который во плоти явился к Младенцу-Первенцу, чтобы указать на обломка, мечущегося по Гелиополису — страшного, точно взбесившийся хищник, — и повелеть: „Отныне се ваш хранитель и защитник!“ О том, что его появления, теряя надежду, ждали долгие четырнадцать лет, с тех пор, как скончался великий Оскар. Что за последние полвека он — единственный, кто утратил Имя не для того, чтоб в жилах потрошивших его горгов свершилось таинство зачатия ноктиса, а для того, чтобы вместо рядового полноименного возник великий ИМЯХРАНИТЕЛЬ».

А Иван смотрел на блестящие лопасти гребного колеса, смотрел уже давно, отчего казалось, что колесо вращается в обратную сторону, и тоже думал. У него немного кружилась голова — не то от потери крови (клинку Фридриха не хватило какого-то дюйма, чтобы подвести в схватке финальную черту), не то от долгого наблюдения за колесом, — и мысли его тоже кружились. Были они просты и незамысловаты, наивны и в то же время величественны. Обычные, в общем-то, мысли человека, внезапно почувствовавшего себя врачом, лично ответственным за ритмичность мирового кровотока; дирижером, упреждающим малейшую фальшь в музыке небесных сфер.

Он думал о том, что Предел есть у всего, даже у мира.

О том, что только человек беспределен.

Только человек.

Только он.

Назад: ЭТА

Дальше: ОМЕГА