Глава 1
Кривые сосны

В былые времена окраинная Кета слыла захолустьем Текана. Еще большим захолустьем считался далекий Сакхар — город-крепость клана Смерти, но Сакхар и городом никто не числил, так он и оставался несочтенным, всего лишь направлением на запад, и только. О Сакхаре вспоминали, когда следовало отметить что-то далекое и бессмысленное, припугнуть таинственными воинами клана Хара — клана Смерти или послать кого-нибудь куда подальше, а Кета была вполне осязаемой, пусть и не близкой. Когда в предгорьях Западных Ребер еще стоял белостенный Харкис, Кета считалась проезжим городом на пути из Харкиса в Ламен и Ак, но, с тех пор как предпоследний иша повелел уничтожить и белый город, и весь клан Сакува, столица клана Кикла — клана Травы — Кета оказалась в глухом углу. Нет, оставалась еще и дорога на Ламен и Ак, имелся тракт к Намеше, можно было угадать в сухой степи по заброшенным оплотам и сигнальным вышкам и дорожку к Сакхару, но прямой путь к Парнсу и в Гиблые земли через пепелище Харкиса зарастал и затягивался с каждым годом. Недобрая слава ходила о горных лесах той стороны, и раньше она была непростой, после уничтожения Харкиса украсилась кровью и костями, а уж когда случилась Пагуба, так и вовсе обратилась погибелью и ужасом. Тем более что деревни, которые уцелели после расправы над Сакува, постепенно, не за год, не за два, но перебрались со всем своим хозяйством или ближе к Кете, или и вовсе к Ламену, а те, что остались, сгинули в первые же месяцы Пагубы без следа. И ладно бы заглохла только дорога к перевалу через Харкис, так и тракт между Намешей и Кетой пользовался дурной славой. Минуя последнее селение Кривые Сосны, он на пять сотен лиг углублялся в дремучие чащи, а уж там…

Когда-то острословы говорили, что иша правит всем Теканом, но в некоторые его части предпочитает не заглядывать. Одной из таких частей и были чащи между Кетой, руинами Харкиса и селом Кривые Сосны. С тех пор как спокойствие надолго покинуло многие дороги Текана, а некоторые из них вовсе заполонил ужас, купцы-смельчаки рисковали путешествовать между городами только с хорошей охраной, а кое-куда не совались даже и с нею. Как раз тракт между Намешей и Кетой все более и более сползал в разряд тех дорог, которых следовало избегать во всяком случае. Но на то они и торговцы, чтобы смешивать осторожность с безрассудством, а тонкий расчет — с надеждой на слепую удачу. На то они и купцы, чтобы грузить подводы, нанимать охрану и отправляться в дальний путь, поглядывая в алеющее небо, остерегаясь мертвых деревенек и глухих урочищ, но, думая прежде всего о торге, радоваться, что, четвертый год обходясь без иши, Текан не окунулся в кровь междоусобиц. Хотя почти каждый из них понимал, что не разум правителей городов и кланов следовало благодарить за это. Слишком велики были расстояния между городами, да и слишком проредились за три года народы, и конца этому прореживанию все не было и не было видно.

Если бы не богатства Кеты, теканские купцы предпочли бы вовсе забыть о ней. Но даже в это нелегкое время Текан не желал обходиться без самородного серебра, которым не могли похвастаться даже Гиблые земли, от золота, которое с трудом, но мыли кетские старатели в притоках Эрхи, а также от лучшего дерева, зерна, рыбы, тонкой шерсти и, что некоторые считали главным богатством клана Травы, горного ореха. Нигде больше не вызревал такой орех, как за Кетой. Каждый достигал размеров небольшого яблока, а разбить его можно было только молотком или еще чем потяжелее. Когда сборщик орехов вставал с колотушкой под кедром, на голову ему приходилось надевать котел, а не то могло и пришибить ненароком. Шутка ли, если средняя шишка достигала размеров головы быка? Зато уж какой аромат источал орех, будучи поджаренным на сковороде? А какие лепешки выпекались из ореховой муки? А какое масло давилось из ореха на маслобойнях? В первый год Пагубы, когда не вызрели поля, когда были уничтожены многие деревни, когда дороги между городами превратились в смертельные ловушки, именно запасы ореха позволили избежать голодной смерти многим и многим в Текане. И даже это было не все, что привлекало купцов в Кету: из тонкой, очень дорогой шерсти кетских овец кетские же женщины ткали такие тонкие ткани, что модницы со всего Текана порой ломали голову, что предпочесть в качестве основы будущего наряда — кетскую шерсть или же туварсинский шелк? Надо ли говорить, что в каждое предзимье побеждала именно шерсть?

Кай решил отправиться в Кету кратчайшим путем, хотя, как стали говорить в последнее время в Текане, не тот путь короток, который короче, а тот, что путника не укорачивает. Редкий смельчак осмеливался двинуться от Кривых Сосен на запад, почти все купцы сворачивали на юг, к ламенскому тракту, где и деревенек было погуще, и кое-где даже сохранились оплоты, а уж от Ламена отправлялись вдоль течения светлой Эрхи к Кете. Но все еще находились и отчаянные головы, которые неделями могли ожидать в Кривых Соснах попутчиков и вольных охранников, чтобы большим обозом двинуться к Кете напрямик.

До села Кай добрался в три дня. Особых приключений в пути с ним не случилось. Дорога была езжена и переезжена, деревеньки на двух сотнях лиг большею частью разорены, так что даже и приделанных опасаться не приходилось. Хотя пришлось подстрелить пару мелких пустотников, которые пытались напасть на одинокого путника, пикируя с расщепленного молнией дуба, но уложить обоих удалось одним выстрелом. Крупная дробь посекла перепонки на их крыльях, и Кай даже не остановился, чтобы добить мерзость. Если и не сдохнут от ран, все одно голода не переживут. Перепонки на крыльях у пустотников не срастались.

Черный конь охотника, которого тот ласково обзывал Молодцом, без особого для себя ущерба мог преодолевать в день до полутора сотен лиг, но Кай старался не выделяться даже тогда, когда его никто не видел. И там, где обычный всадник обходился переходом лиг в сорок, позволял себе не более полусотни.

Подъезжая к Кривым Соснам, охотник сделал крюк, направил лошадь на заросшую бурьяном кручину и, озирая село с высоты известкового холма, отметил, что шатров на караванной площади, не считая палаток и шалашей, стоит четыре штуки; деревянная, обмазанная глиной крепостенка, торчащая на деревенском пригорке, поднялась на пяток венцов, но пара домов, которыми заканчивалась улица, уходящая в близкую, не более лиги до первых деревьев, чащу, сожжена, и сожжена недавно — дым еще поднимался над пепелищами. Зато сразу четыре дома рубились на другой оконечности села, и сторожевые башни оказались на месте, и дозорные на них усердно крутили головами во все стороны, и на огородах копались женщины и дети. Но общей стены вокруг поселения так и не случилось. Да и помогла бы она от лихих тварей?

Кая заметили сразу. Он еще только тронул лошадь вперед, а у крайней вышки, некогда служившей сигнальной башней самого иши, образовалась кучка селян, в руках которых поблескивали пики, а из-за плеч торчали тулы со стрелами. Однако среди злых незнакомых лиц охотник, к собственному удовлетворению, узрел и одно знакомое. К нему Кай и обратился:

— Доброго здоровья, почтенный Харуна. Доброго здоровья, селяне. Год уж не бывал в ваших краях. Поменялись ли порядки? Может быть, плату ввели за проезд через Кривые Сосны? Или достаточно оставить пару монет в трактире?

Селяне угрюмо молчали. Пальцы, стискивающие древки пик, у некоторых из них побелели. Молчал и староста, к которому обращался Кай. Лоб старика бороздили глубокие морщины, седые брови торчали из-под слегка примятого шлема рваными клоками, на скулах ходили желваки. Кай окинул взглядом зачиненную на толстом животе старика кольчужку, отметил шипастую палицу на его плече, скользнул взглядом по остальным воякам. Луки пока что лежали на плечах, пики упирались древками в землю. Разве только дозорный на башне теребил лук в руках, но стрелу к тетиве пока не ладил.

— Может быть, я кого-то обидел в прошлый приезд? — Кай изобразил самую теплую улыбку из возможных. — Припомнить, правда, не могу, но мало ли? Хотя в трактире заплатил с избытком, нос никому не свернул, уехал на собственной лошади, чужого имущества не прихватил. Опять же подрядов на охрану не беру, сам порой монету плачу, если прибиваюсь к обозу. Ни в чем я вам не соперник.

Селяне молчали. Кай понимающе кивнул и принялся расшнуровывать рукав. В напряженной тишине он сдвинул его к локтю и ловко обновил рану на ладони. На коже заалела кровь. Кай опустил рукав, сунул руку в поясную сумку, выудил из нее сухую лепешку, протянул лошади. Та отказываться от угощения не стала.

— Лошадь резать не стану, — процедил сквозь зубы Кай. Теперь он уже не улыбался. — В Намеше вот только рассек ей кожу на шее. Приделанная скотина хлеб не ест, это все знают. Мне на ней еще ехать.

— Ладно, — недовольно буркнул староста, и тут же вся стража, кроме дозорного на башне, развернулась и двинулась в глубь села.

— Не обижайся, — продолжал бурчать староста, приноравливаясь к неспешному шагу прихрамывающего гостя. — Сам знаешь, времена какие.

— Знаю, — кивнул Кай, ведя лошадь под уздцы. — Только времена бывали и похуже, а кровь у дозорной башни твои стражники никого пускать не заставляли. Что стряслось-то?

— Нехороший человек прошел вчера через село, — пробормотал Харуна. — Не один, с крохотным отрядом. Четыре воина были с ним. Все в черных плащах, с закрытыми лицами, на черных лошадях. Вроде твоей. Старший ростом с тебя, но не так молод. Я бы ему лет тридцать пять дал, если бы в глаза не взглянул. Глаз у него желтый и стылый, старый глаз. И волос у него рыжий, что твой огонь. И еще он все время смеялся. Помнится, годика три назад, еще перед Пагубой, через село старшина тайной службы Хилана Данкуй проезжал. Так тот тоже все смеялся. Но не в голос, хотя воины при нем похожие были. Но этот другой. Когда пил вино в трактире, сказал, что завтра прибудет его названый родич поганой крови, так тот выпьет вдвое больше. А когда бросал монету нищему на караванной площади, сказал, что тот его родич поганой крови вдвое больше бросит. И имя твое называл, парень.

— Какое именно? — спросил Кай.

— Да разные, — махнул рукой староста. — Поначалу Киром пугал, а как смекнул, что не на слуху это имечко, Кая-Весельчака на язык выволок.

— Что ж, — задумался Кай. — Интересная история складывается. Хотя вряд ли он родич мне. Нет у меня родичей в этих краях. Ни кровных, ни названых. Конечно, если он не охотник. Бывает, что охотники друг друга братьями кличут.

— Нет, — замотал головой староста. — Не охотник он. Я охотника сразу вижу. Да и какие теперь охотники? Редкость. Убийца он. По какой бы надобности ни пошел в сторону Кеты, а все равно — убийца и колдун. Ты смотри, парень. Я хоть и отвадил пока от тебя самых злых, но его слова многих зацепили. И не только слова. Родич ты его или нет, но смотреть на тебя как на причастного будут. Он ведь натворил тут делов-то. Как из села уходить собрался, дозорного на башне убил. Ради куражу, не иначе. Уж не знаю, как сотворил дело поганое, да только махнул рукой, и тут же паренек за горло схватился да с вышки и сверзился, а как до земли долетел, то шею себе свернул.

— И что же вы отпустили этого рыжего? — стиснул зубы Кай. — И почему ты называешь его колдуном?

— А ты, выходит, интереса к колдунам так и не потерял? — понял староста. — Помню, как же, выспрашивал все. Нашел настоящих? Нет? Так гонись за этим, этот точно колдун. Он туда поскакал, — махнул рукой в сторону леса старик. — У парня-то нашего ожог на горле случился. Точно говорю, отпечаток на горле был, словно ладонь его стальная да раскаленная перехватила. Хотел я рыжего до леса прибить, да не получилось. У его охранников самострелы. Сначала лошадок мне попортили, потом пятерым ребяткам ноги продырявили, верно, чтобы злее тебя встречали, а уж после, когда народец и под стрелы валить за мерзавцами был готов, этот рыжий в ладоши хлопнул, и два крайних дома разом вспыхнули. Огненную стену поперек дороги образовали. Словно смерч пламенный пролетел. В тех домах все сгорели, даже и выпрыгнуть никто из пламени не успел. Восемь человек! Дети! А эти ведь ушли, понимаешь? Можно было бы огородами пламя обогнуть, да струхнули от колдовства мужички. Так что если бы тебя тут не знали да не помнили, Кай, да не мое слово, еще издали бы стрелами посекли. Но ты ходи, да оглядывайся. Народ-то не скоро остынет. Надолго к нам?

Староста остановился, высморкался, смахнул ненароком выкатившуюся на щеку слезу.

— Нет, — медленно проговорил охотник. — И так-то не собирался рассиживаться, а теперь и вовсе сегодня же дальше пойду.

— На Кету? — уточнил староста.

— На Кету, — кивнул Кай.

— Ой, смотри, парень, — сдвинул на затылок шлем Харуна, — хода теперь через лес нет. Уж не знаю, что с теми, кто пошел в ту сторону с месяц назад, но только с начала лета никто с той стороны не вышел. Так что теперь охотников по лесу гулять маловато. Даже большим отрядом. Купцы — и те никак не сговорятся между собой. А их и всего-то четыре рожи. У каждого вроде и охрана имеется, да еще лихих наемных на караванной ошивается человек десять, а смельчака, чтобы всех под свою руку взял, нет. Да и кто бы взял? Сейчас не то что на тракте, а и по округе лихо катит: и приделанные попадаются, и твари из Пустоты нередки, да и всякий другой народец шалит.

— Однако рыжий этот через лес на Кету пошел? — уточнил Кай.

— На Кету, — кивнул староста. — Куда ж еще? Дорога-то на Кету через лес. На Ламен вон она, по краю чащи стелется. Точно на Кету. Только он ведь словно безумный. Странное у него что-то в глазах. Будто он вовсе страха не знает.

— Страх не страх, а опаска быть должна, — заметил Кай. — Вот с опаской я за ним и двинусь.

— Ну как знаешь, — плюнул Харуна и повернул к крепостенке.

Кай бывал в этом селе несколько раз во время Пагубы и несчетное количество раз до нее. Да, лица деревенских стражей казались незнакомыми, но много ли надо юнцам, чтобы превратиться в лихую годину в мужиков? Года два. Кажется, дай им еще годика по три, и с такой же скоростью, с какой мужали, вчерашние отроки станут ветеранами, стариками, а там и вовсе сойдут в могилу. С женщинами словно происходило именно это. Почти все они выстроились у плетней и вместе со смуглыми детьми без злобы, без радости на изможденных лицах рассматривали гостя. Глубокие морщины и нездоровый загар приключался от багрового неба. Даже дети казались маленькими стариками. С неделю уже над головой стояли тучи, то и дело начинался дождь, осень была не за горами, но с самого первого лета, с самого начала Пагубы, которая застигла Кая еще в Хурнае, небо припекало каждую травинку, каждый листок, каждую пядь кожи как поднятая над головой жаровня. Оттого и выходил на улицу народ, замотав лицо тряпками, либо пялил на лоб колпаки с широкими полями. Хотя надо было отметить, в последние месяцы языки пламени уже не покрывали красноватый небосвод сплошь. Отчего же прошлые Пагубы рассеивались через три месяца после начала? Ну в крайнем случае через полгода?

— Купец из Гиены, — кивнул Каю высокий здоровяк с аккуратно подстриженными седыми бородкой и усами. — Слышал я о тебе, зеленоглазый, только хорошее. Таркаши меня зовут. Ищу проводника и старшего охраны до Кеты. Возьмешься за хорошую плату?

— Нет, — ответил Кай.

Следующий купец, маленький, юркий, с острым носом и крохотными усиками, встретил его уже у караванной площади. Он, несмотря на годы, тоже поклонился Каю, одернул потертый намешский халат, крякнул, представился намешцем Усити и, поглаживая короткую с залысинами шевелюру, предложил охотнику стать проводником до Кеты за десять монет серебра и кормежку от пуза.

— Нет, — прошел мимо него Кай.

На караванной площади царило уныние. Шатры явно стояли не первый день, многочисленные охранники выглядели заспанными увальнями, приказчики и возницы играли в кости. При приближении охотника все они вставали на ноги и рассматривали незнакомца. Некоторые взгляды показались Каю недобрыми. Некоторые жгли спину. Он оставил лошадь у входа в трактир, снял с нее подсумки, оглянулся, вымолвил громко:

— К лошади не подходить. Чужих не любит. Лягается и кусается. Особо настырных может и убить.

Ответом охотнику было молчание. Кай кивнул, словно услышал высказанное согласие, нашел взглядом нищего, притулившегося у ступеней, бросил ему два медяка, поднялся по лестнице и толкнул ногой дверь трактира.

Все те трактирщики, которых Кай перевидал без счета, были разного роста, разной масти, разных привычек, но ни один из них не мог похвастаться худобой. Ни один, кроме трактирщика из Кривых Сосен. Поначалу Кай, который после начала Пагубы застал село почти полностью разоренным и выжженным, решил, что все дело в бедности и нужде, но и через год, и через два, когда селяне начали обстраиваться и понемногу приходить в себя, сосненский трактирщик оставался худым. Зато теперь, кажется, у него появился новый служка: довольно юркий пузатый и светловолосый мужичок, который, судя по морщинам вокруг глаз, возрастом годился Каю в отцы.

— Добрый день славному заведению и его хозяину, — поклонился охотник трактирщику, окинул взглядом не слишком большой зал, в котором имелся единственный посетитель — рослый рукастый детина, одетый так, как одеваются вольные из-за Хапы, и поставил на стойку сумки. — Рад, что ты здравствуешь, приятель.

— Все как всегда? — хмуро поинтересовался трактирщик.

— Как всегда, — кивнул Кай. — Конечно, если не оскудела твоя кладовая. Уж больно деревенские худы.

— Так и я не толст, — ответил трактирщик. — А кладовую держу полной. Но дорого все. Хочешь дешево, иди к старосте, выторгуй у него припасов за медяки. А что мне заплатишь, так часть монет все равно ему перепадет.

— Понятно, — кивнул Кай. — Мытари как сорняки — не сажаешь, а они все одно растут. К старосте не пойду, монета пока имеется. Собери мне десятка три черствых лепешек, два больших меха вина — один легкого, второй самого крепкого, соль, мед, копченое мясо, рыбу. Сколько влезет. Если вызрело что на огородах, не откажусь. Чеснок, лук будут в самый раз. Морковь возьму, если вымыта и высушена.

— Будет сделано, — буркнул трактирщик.

— Не злись, приятель, — понизил голос Кай. — Тот вчерашний гость мне не родич и не знакомец.

— А мне без разницы, — проворчал трактирщик.

— Тогда принеси ко всему блюдо с чем-нибудь посытнее да завари лесной ягоды с медом, — крикнул трактирщику в спину Кай.

Мужичок в фартуке явился с блюдом и кубком через минуту. Судя по запаху, трактирщик и в самом деле не бедствовал, еду готовил свежую, из хорошей баранины, разогревом не баловался. Да, ко всему привыкает человек, из-под любой тяжести выкарабкается, если есть минутка на передых. А ведь пару лет назад даже похлебка из солонины была в том же трактире лакомством.

Кай сел у окна, чтобы видеть лошадь, припавшую к поилке, и приготовился отдать должное угощению. Детина, который скучал за соседним столом, отодвинул ручищей кубок, поднялся, изогнул сросшиеся брови над переносицей и сел напротив охотника.

— Узнаешь? — с вызовом спросил он охотника, возвышаясь над ним на голову.

— Узнаю, — кивнул Кай. — Ты Такшан из Вольных земель. Возил невольников в Гиблые земли. Все торгуешь рабами?

— А ты все рожу кривишь? — прищурился работорговец. — Возьмешься провести две мои повозки через лес?

— Нет, — мотнул головой Кай.

— Ты же водил меня год назад до Хастерзы? — нахмурился Такшан.

— Нет, — не согласился Кай, уплетая баранину. — Не водил. Ты увязался за мной со своими подводами без моего согласия. И ни монеты ты мне не заплатил. А попытался бы, я все равно не взял бы.

— Однако когда за Парнсом на обоз напали палхи, отбивался ты от них вместе с моими охранниками, — заметил Такшан.

— Я отбивался, ты отбивался. — Кай пожал плечами. — Так получилось, что мы схватились с людоедами в одном месте. Я не служу проводником и охранником, Такшан. И не потому, что считаю твое занятие мерзким, хотя и это есть, что скрывать. Я охотник, Такшан, а не сторож и не проводник.

— А ты знаешь, Весельчак, что по Текану ходят слухи, будто Пагуба началась из-за зеленоглазого мальца-озорника? — прошипел купец, наклонившись вперед.

— Ты говорил мне то же самое год назад, — кивнул Кай. — И уже тогда я тебе ответил: хотела бы Пустота раздавить меня, давно бы раздавила. Я по оплотам не прятался и не прячусь. Значит, я ей неинтересен. Да и ярлыки у меня в порядке. Я теперь и правителям неинтересен. Отменил хурнайский урай давний приказ иши. Думаю, что за службу мою отменил. Хорошо я окрестности его города от погани очистил.

— Когда пойдешь? — скрипнул зубами купец.

— Как буду готов, — хлебнул горячего напитка охотник.

— Ладно.

Такшан отшвырнул в сторону скамью и, хлопнув дверью, вышел на крыльцо. Кай повернулся к служке, который замер у края стола:

— Как зовут?

— Шарни, — тут же отозвался мужичок.

— Что-то уж больно ты лицом похож на урая Кеты, — прищурился Кай. — Хотя я его издали видел. Ты не он?

— Точно нет, — хмыкнул служка.

— Тогда снимай фартук, Шарни, — вздохнул Кай. — Или ты думаешь, я не понял, что ты и есть четвертый купец из тех, что застряли в Кривых Соснах? Никогда не было служки у хозяина этого трактира. Всегда он сам справлялся. Зря ты старался. Не хожу я проводником. Понятно?

— Не совсем купец я, — сдвинул брови домиком Шарни. — Порученец кетского правителя. Однако над лесом до Кеты правитель мой не властен, а добраться до стен города клана Травы надо. Так что же мне делать?

— Что везешь? — спросил Кай.

— Две подводы, — присел напротив Шарни. — Лучший хиланский порох в горшках на одной подводе, но так-то, для прочих, вроде как масло. Воском горловины залиты. На другой — стволы для ружей. Из лучшей хиланской стали.

— Остались еще оружейники в Хилане? — поинтересовался Кай.

— А то как же, — расплылся в улыбке Шарни. — Пока не было смотрителей, изгалялся каждый как мог, научились кое-чему. А в последние месяцы прямо на поток дело пошло.

— Научились, значит? — прищурился Кай. — А я вот слышал, что появился уже смотритель в Хилане. Один пока, но за Пустотой не зажмется, расплодятся, как мухи в жаркий день. Дробилку вроде бы сколачивают у храма?

— Сколотили, да не пользуют пока, — вздохнул Шарни. — Но опаска есть, это точно. А ты думаешь, я просто так ружейные стволы в Кету волоку? Возьмет силу смотритель, последние мастера из Хилана убегут. Вот только доберутся ли они до Кеты? Как тут не позаботиться заранее о важном? А ведь есть теперь такие мастера, что в прошлые времена и не снились Текану. Или у тебя ружье не такой же работы? Фитиль поджигать не приходится?

— Хорошее у меня ружье, — кивнул Кай. — Мастера не знаю, через третьи руки заказывал, все-таки боятся умельцы, что прошлые времена вернутся, как Пагуба вовсе развеется, но слышал я, что есть уже кое-что и поинтереснее, чем четырехстволка с кремневыми поджигателями.

— Так и четырехстволка твоя тоже редкость, — закивал Шарни, — хотя дорогое ружье, очень дорогое. Но есть уже и еще кое-что. Вот, взгляни-ка. — Купец покопался под фартуком и выставил на стол бумажный, залитый воском, цилиндрик с жестяным донцем.

— Что это? — не понял Кай.

— Заряд, — прищурился Шарни. — Внутри сразу тебе и порох, и пыж, и дробь. Можно и что-то посерьезнее дроби зарядить. Быстро заряжать, быстро стрелять. Как стволы пошли под один размер, так эта придумка в деле и означилась. Дорого, не спорю, но все невелика цена против жизни воина. Ты-то небось свою четырехстволку минут пять заправляешь, если не дольше? По старинке забиваешь? Сейчас ружья по-другому ладят. Полтора года уж как. Или не слышал? Мастера в Хилане всегда были, да вот только Пагуба позволила им придумки свои до верстака довести. И есть среди них… Ну да ладно. Теперь уж объявились умельцы и в Кете, стволы вот берем в Хилане, а остальное сами ладим. По образцам, конечно. Еще до Пагубы кое-какие мастера в Кету ушли. Но вот этот заряд — особый случай. Поспособствуешь — подскажу, как твою стрелялку обновить. Есть чем тебя удивить.

— Да уж и пропала охота удивляться, — заметил Кай.

— Удивляться — не дивиться, баба — не девица, — подмигнул охотнику Шарни. — Однако что зря разговоры заколачивать, когда мы еще не в Кете?

— О чем хоть речь затеваешь? — поинтересовался Кай.

— Некоторые секреты раньше времени выбалтывать — как чужим исподним махать, — прищурился Шарни. — И до позора не доберешься, как без головы останешься.

— Почему через Ламен не везешь товар? — спросил Кай.

— Не нужна кетскому ураю лишняя слава, — скорчил гримасу Шарни. — В Ламене стражники уж очень въедливые. Да и долог путь за Эрхой.

— Почему за Эрхой? — не понял Кай.

— Не все ладно по этому берегу, — вздохнул Шарни. — Да и спешить надо. Ждет мои подводы правитель Кеты, очень ждет.

— К усобице урай Кеты готовится? — опустошил кубок Кай.

— К защите от нее, — понизил голос Шарни. — По нынешним временам Кета лакомый кусочек. Золото, серебро, уже этого хватит, чтобы коситься на соседа. Но не только усобица во лбу свербит. Больно много пакости вокруг Кеты развелось. И не той, что от Пагубы происходит. Иной пакости, которая надолго захлестывает. Тати шалят, приделанные. Нехорошие слухи ходят, очень нехорошие. Ни одна кетская деревня без дозора ко сну не отходит. Да смотритель опять же этот хиланский не к добру. Хоть и не видел его еще никто, прячется он от пригляду, а все одно нехорошо. Трудно забыть, как и в Кете храмовые дробилки стучали. Никто этого не хочет.

— И Пагуба не пугает? — усмехнулся Кай.

— Пагуба страшна, когда ее ждешь, а когда она за четвертый год переваливается, — Шарни вздохнул, покосился на небо, словно мог разглядеть сквозь потолок трактира багровые сполохи, — тогда уж начинаешь сравнивать. Лучше уж Пагуба, чем эта балахонная мерзость.

— Прочие почему через Ламен не пошли? — поинтересовался Кай.

— Кто как, — пожал плечами толстяк. — Таркаши-здоровяк из Гиены кому-то должен в Ламене, так что, пока не обернется с товаром в Кету да барыш не получит, в Ламен не сунется. Усити свой расчет имеет, у него товар тонкий, за него дорожный сбор высокий. А Такшан себе на уме, не под мой ключик замок.

— Сколько охранников у тебя? — спросил Кай.

— У меня — восемь, — сплел пальцы Шарни. — За каждого головой могу ручаться. Хиланцы, из клана Паркуи, но служат верно.

— Почему не нанял стражников? — поинтересовался Кай. — Харуна сказал, что с десяток молодцов тут ошивается?

— Ты бы посмотрел на них, — жалобно поднял брови Шарни. — По мне, так идти с такими охранниками через лес — это все равно что ножом в глазу ковырять. Они тут всем предлагали охрану, и недорого, да только никто не взялся. Говорили, что с полгода назад их старшина, которого Туззи кличут, подряжался вести из Кеты обоз с шерстяными тканями, так обоза того больше никто не видел. С тех пор и Туззи подряжается в охрану не до Кеты, а до первого дозора за пять лиг от нее. К тому же он и сам набирает кого ни попадя. Вот на днях только пригрел бабу какую-то, что с юга в село пришла. Это ж надо, бабе — да в такие времена в одиночку теканские тракты мерить? Хотя баба — огонь! Локон светлый, стан тонкий, лицо — эх, будь я помоложе… Туззи сначала посмеялся над ней, а потом, когда она одному из его мерзавцев спуску не дала, пристроил к своим. А еще до того узкоглазого да лысого какого-то взял, тоже, наверное, с юга. Кто они? Чего от них ждать? Да и будь этот Туззи хоть праведник, каких мало, что к моим старичкам десять его умельцев? Маловато для моего груза. Опасно теперь через этот лес идти. А с другой стороны, и многовато, пожалуй, против моих восьмерых ветеранов.

— Десятка умельцев, значит, маловато, — Кай отодвинул блюдо, — а одного охотнику с перебитым ребром да вспоротой ногой достаточно?

— Да слух про тебя идет, Весельчак, — пожал плечами Шарни, пряча под рубахой заряд. — Вроде лезешь ты всегда в самое пекло, а все никак не загнешься. Говорят, что даже Пустота не смогла тебя перемочь.

— Как же, — кивнул Кай, — хвастался муравей, что под сапог не попал. Прочие что везут? Сколько подвод?

— У Таркаши-гиенца три подводы, — заторопился Шарни. — Сыр везет. Лучший гиенский сыр. Много сыра! Он тут пяток кругов трактирщику продал, я пробовал, чуть было собственную руку до локтя не зажевал. Усити из Намеши разное везет. Остроносый по всему Текану катается, осторожный, как крыса, хитрый, как лиса. У него вроде бы и медная посуда, и ножи из Намеши, и ювелирка и стекло из Зены, и шелк из Туварсы, и кожа из Гиены. Просто лавка на трех подводах. Ну а у этого негодяя Такшана две повозки. Обе крытые. Рабынь он везет. Девчонок. Двадцать душ. Где только наловил их, судя по выговору — гиенские, но все с Вольных земель. И ведь на всех ярлыки сумел выправить! Харуна уже справлялся у него, знаю. Хотел отбить даже, но куда против урайского права? Хиланские ярлыки, честь по чести! Вроде как не рабыни, а наемные. Ну так нас не обманешь, наемных в цепях не держат, дурманом не потчуют. Своих, что ли, подгребает? Хороши молодки, как на подбор, только спят почти все время, точно под дурманом. Вот как кормит — не знаю, но одна девчонка вчера как ходила за лошадьми, так и упала без чувств. Вроде с голоду. А может, побитая сильно? Как только под копыта не попала.

— Да уж, не хочешь ступить в дерьмо — сиди дома, а нет дома, считай, что уже в дерьме, — пробормотал, прикрыв глаза, Кай, потом вздохнул, повернулся к трактирщику, который притащил набитые продуктами подсумки. — Так что ходи, не бойся. Сколько с меня?

— Пять монет серебра, — буркнул трактирщик. — Это если с благодарностью.

— Хорошо, — кивнул Кай, распуская шнуровку кошеля. — Хотя и очень взлетела цена с прошлого раза.

— Ну так и ты не бесплатно мерзость бьешь, Весельчак, — оскалил редкие зубы в улыбке трактирщик. — Я слышал, за крупную тварь по золотому, по два сшибаешь?

— Ты бы у Харуны спросил, много ли я с него взял, когда в прошлом году с крайних сосен выводок пустотников снял, — покачал головой Кай. — Или у меня сундук с золотом за спиной? А знаешь, почему мне иногда и в самом деле по золотому платят?

— Жадный ты, вот и платят, — буркнул трактирщик.

— Может, и жадный, — задумался Кай. — Только когда меня нанимают, до меня, как правило, голову складывают несколько человек из тех, кто подешевле берет. Да и я ни разу не был уверен, что всякую мерзость перемогу. Ладно. Ухожу я. Вот деньги. А ведь уведу я от тебя едоков, хозяин.

— А и уводи, — подобрал монеты со стола трактирщик. — Новые подгребут. Особенно этого Туззи с его головорезами уводи. Если бы не Харуна, они бы разорили меня давно. Не очень-то платить хотят. Особенно есть там у него один мерзавец — Таджези. Только и смотрит — что бы украсть. И баба одна с мечом ходит. Недавно появилась. Тьфу, убил бы, пакость какая.

— Ну бабы с мечами бывают разные, — заметил Кай в спину трактирщику и тут же стал подниматься, потому как с улицы донесся глухой удар и чей-то негодующий вопль.

— Ну так что? — с надеждой уставился на охотника Шарни.

— Ничего, — одернул куртку Кай. — Послушай, порученец кетского урая. Удивляться я не люблю, и нынешняя стрелялка меня устраивает, а вот о помощи попросить готов. Мало ли какой ветер по улицам Кеты гуляет? Дело у меня одно в твоем городе. Окажешь содействие при надобности?

— Отчего же не оказать? — просиял Шарни. — На плохое ты не подряжаешься, слышал, а в хорошем отчего не помочь?

— Я и в самом деле на плохое не подряжаюсь, — затянул ремень Кай. — Ну а проводником служить или охранником — не моя забота. Но в день делаю лиг по пятьдесят, хотя через лес медленнее выйдет, сберегаться надо. Ты в окошко-то посмотри. Твои соседи уже шатры свернули.

— Так я… — вытаращил глаза Шарни и ринулся прочь из трактира.

— Фартук забыл снять, — покачал головой Кай.

У входа в трактир собралась толпа. Кай быстрым взглядом пробежал по злым прищурам, мгновенно выцепил странные, словно вылепленные из воска лица охранников работорговца, каждый из которых помимо топора за поясом имел и кожаный хлыст, разглядел и наемных стражников, вооруженных и одетых кому как в голову взбредет. Один из них, худощавый, черноволосый ламенец, потирая руками грудь, сидел на земле и, шипя, изрыгал ругательства. Второй, коротко остриженный чернявый верзила, выше Кая на голову, постукивал по колену обнаженным мечом. Тут же стоял Харуна с десятком селян с копьями.

— Эй, зеленоглазый, — окликнул охотника высокий. — Меня зовут Туззи. Твой зверь лягнул моего парня. Едва не переломал Таджези ребра. Это неправильно. Смотри, сколько лошадей у коновязи, ни одна не лягается.

— А моя умнее прочих, — отозвался Кай, укрепляя на лошади подсумки. — Если увидит какую мерзость, лягнет обязательно. Ну а то, что ребра не проломила или нос не отгрызла, так это на первый случай, для острастки. Ты бы своего ублюдка не посылал больше чужие сумки ощупывать, а то так и вовсе шайку свою уполовинишь. Или он по собственному разумению к моей лошади подошел?

— Смелый? — оскалился в безумной усмешке и шагнул вперед Туззи.

— Обыкновенный, — ответил Кай.

— А ну-ка, — поднял руку Харуна, и тут же все его стражники выставили копья. — В моем селе кровь не проливать. Ни кучей, ни один на один.

— Ты бы, старик, это вчерашнему рыжему сказал, — прошипел Туззи, убрал меч в ножны, ухватил воющего Таджези за шиворот и потащил в сторону.

— Держи, Молодец, — сунул кусок лепешки в мягкие губы лошади Кай, отметив, что симпатии толпы были явно не на стороне пострадавшего от лошадиного копыта, но и в его сторону добрых взглядов не прибавилось.

— Ты бы… это… — почесал затылок Харуна, — уходил бы, что ли? А то ведь добром не кончится…

— Ухожу… — начал говорить Кай и вдруг что-то почувствовал — тень, быструю тень, которая сейчас, сию секунду, в это самое мгновение должна была пронзить ему левое ухо, выйти наружу у правого плеча и заставить упасть, захрипеть, теребя пальцами площадную пыль. Почувствовал и нагнулся.

Стрела почти облизала его затылок, дохнула смертельным ветерком. Миновала верткую цель, но иную цель все-таки отыскала — пронзила грудь нищего, который стоял у самых ступеней, верно предвкушая, на что потратит дарованные медяки.

— Вот ведь дурак, — сокрушенно скривился Харуна и заковылял, побежал вместе с сельскими стражниками к недалекой вышке.

Нищий умер почти мгновенно, даже хрип из его груди был короток. Кай оглянулся. Все, кто стоял у трактира, ринулись прочь, шатры будто ветром сдуло, лошади были запряжены в подводы, да и палатки перекочевали на подводы же. Кай кивнул и не слишком быстро, опираясь на здоровую ногу и сберегая бок, забрался в седло. В отдалении стражники Харуны стаскивали со сторожевой вышки стрелка. Подводы выстраивались в большой обоз. Впереди, запряженные парами мощных хиланских коней, встали повозки работорговца. Его охранники гарцевали на лошадях тут же. Знал Кай таких воинов, если уж и за Хапой не было им оседлой жизни, если перебрались обратно, да еще занялись постыдным ремеслом, значит, не имелось у них за душой ни стыда ни совести. Хотя знал он и другое: если кто-то за что-то готов заплатить, всегда найдется тот, кто будет готов это продать. Но не из-за стыда они тянули налицо смертные маски, не из-за стыда. Неужели дурманом баловались заодно с рабынями?

Обоз ждал только команды. Вслед за подопечными Такшана Кай выделил добротные повозки Шарни, видавшие передряги телеги Усити и крепкие, но годные скорее для горных троп узкие телеги Таркаши. Но охотника больше интересовали охранники. У Шарни их было восемь, все — седые ветераны, точно бывшие хиланские стражники. Таркаши охраняли гиенцы с пиками, скорее всего вчерашние пастухи. Было их шестеро, да три возницы, да сам Таркаши, десять и выходило. А вот Усити вовсе обходился без конных. Сам сидел на последней подводе с крепким возницей, на остальных тоже их было по двое. Но кажется, кроме пик у них имелись и луки. Зато уж воины Туззи, которые не спеша занимали места в хвосте обоза, вооружены были кто во что горазд.

Кай разглядел и пики, и секиры, и короткие топоры, и кинжалы, и мечи, и палицы. Наверное, у некоторых имелось что-то и почудней, и все это вооружение каждый из воинов Туззи нес на себе самом, словно боялся, что выскочившая из-под ног лошадь оставит его перед схваткой с противником безоружным. Только двое, как показалось Каю, действительно напоминали серьезных бойцов — смуглый, наголо обритый худощавый южанин и широкоплечая светловолосая неулыбчивая кессарка в жилете с наклепанными на него бронзовыми дисками. К удовлетворению Кая, на ее милое лицо взглядов обращалось все-таки больше, чем на долгожданного проводника. Держалась она ближе к южанину, но ни в ней, ни в нем не чувствовалось ни крупицы страха. У обоих были мечи и короткие луки. Да, обоз выходил не маленьким, почти полсотни человек, да два десятка невидимых пока рабынь под прочным тентом повозок, да из общего числа обозных три десятка конных, да всего десять подвод…

Кай медленно тронул коня, на мгновение закрыл глаза и вдруг подумал о том, что за эти три года, которые прошли с того часа, когда над Хурнаем и над всем Теканом побагровело небо, не случилось ни одного дня, когда он мог бы никуда не спешить, ни о чем не беспокоиться, ничего не бояться. Впрочем, боялся он всегда не за себя. И даже теперь, когда его близкие вроде бы находились в безопасности, он вдруг почувствовал если и не страх, то беспокойство за этих, в сущности, чужих ему людей, которые были готовы углубиться в опасный, глухой лес на долгие две недели ради каких-то неотложных дел. Были ли эти дела столь важны, чтобы рисковать из-за них жизнью? Странная, необъяснимая усталость вдруг схватила за сердце Кая, стиснула горло. Три года пронеслись как один день. Как один серый, пропитанный кровью и болью день. Неужели, если бы не клочок пергамента, который сунул ему в руку чумазый подросток на портовой площади Хурная, он так бы и продолжал охотиться на нечисть? Так нет ей ни конца ни края. Давно надо было отринуть все срочные и не слишком срочные заботы, чтобы заняться только одним — разобраться наконец, что происходит с ним, вокруг него и что все-таки творится под небом Салпы. В Намешу-то уже опоздал. Не опоздать бы в Кету.

— Кай! — Харуна сидел на старой кобыле и тяжело дышал. — Вот уж не думал, что успею, а ты, я смотрю, не только не торопишься, но и спишь на ходу? Ой, боюсь, что с закрытыми глазами до Кеты ты доберешься не скоро.

— Через две недели буду на месте, — пообещал старосте охотник.

— Я это… — Харуна почесал бороду, — под замок молодца посадил, чтобы остыл немного. А там уж посмотрим, высечь его или на урайский суд вытащить. Нищий-то нищий и есть, случайно в него парень попал. Совсем он голову потерял. Два брата их осталось, прочие родные все вот в этих домах сгорели. А эти втемяшили себе в голову, что ты виновник их беды.

— И где же второй брат? — поинтересовался Кай.

— Да к Туззи этому прибился, — сплюнул староста. — Одиннадцатым. Хороший ведь парень, жалко, а либо погибнет, либо сам в людоеда превратится. Ты посмотри там, белобрысенький такой, только-только семнадцать отмерил, ну дурень же! Педаном его кличут. Как услышишь — Педан, так это он.

— Чего ты хочешь? — спросил Кай, посмотрев вперед, где скривившиеся от ветров и окраинного простора сосны прикрывали уходящую в лес дорогу.

— Ты это… — староста вздохнул, — сразу-то не убивай его, когда он попытается с тобой расправиться… Ну тресни его по башке, ногу сломай, но не убивай сразу-то? А?

Кай поднял глаза к небу. Тучи внезапно расползлись, и взгляду снова предстал красноватый небосвод, по которому сполохами пробегали языки пламени.