Глава 15
Хурнай

Они молчали всю ночь, покуда Кай работал веслами, чувствуя, как постепенно уходит боль из груди, которая первое время раздирала его стальными крючьями при каждом вдохе. Потом весь день. Берег был уже близко, маяк, правда, остался сзади, миновал его кораблик, пока сгущались сумерки, да Кай разомкнул замки и разобрался с лебедкой, что опускала лодку за борт. Только к вечеру видавшая виды скорлупка ткнулась в песок. Кай помог выбраться на берег Каттими, вытащил из лодки пику, ружье, мешки, посмотрел на уставшую, все время пути вычерпывавшую из рассохшейся лодчонки воду Каттими и подумал, что теперь каждая близость может оказаться последней. Неизвестно, что подумала девчонка, но, поймав взгляд охотника, она принялась расшнуровывать платье. Потом, когда дошло дело и до купания в холодной воде, и до костра из плавняка и вновь вернулось к тому, что купание предваряло, молчание наконец было нарушено. Внезапно залившись слезами, Каттими упала на согретый костром песок и запричитала негромко:

— Не хочу, не хочу, не хочу!

— Чего ты не хочешь? — удивился охотник.

— Не хочу, чтобы тот яд, который в тебя загнал Анниджази, подействовал. Не хочу, чтобы ты становился таким. Не хочу, чтобы ты смеялся оттого, что семья Наххана, скорее всего, погибла. Не хочу.

— Брось, — поморщился Кай. — Яд Анниджази, остатки его яда выжег огонь Агниса. Еще на пароме. Помнишь? Когда Эрха несла на нас эти вздувшиеся пузыри.

— Ты слышишь то, что говоришь? — испуганно вытерла она слезы.

— Да. — Он и в самом деле удивился. — Яд был выжжен во мне на пароме. А жажда моя совсем от другого. Сейчас ее нет, кстати.

Она молчала.

— Слушай, — охотник вздохнул, потому что какая-то муть поднималась в горле, тошнота, — давай говорить о чем-нибудь другом?

Каттими приподнялась, отбросила одеяло, не стесняясь охотника, стряхнула со спины, с татуировок, со шрамов над грудью песок, начала одеваться, проговорила негромко:

— Ты так ловко управлялся с замками на корабле, был раньше замочным мастером?

— Вором, — со смешком буркнул Кай. — Хорошим вором. Не в смысле воровской доблести, такой и не бывает, наверное, а по делу.

— Зря не воровал? — спросила Каттими.

— Только ради улучшения сноровки, — ответил охотник и поднялся. — Надо идти, до Хурная далеко.

— Может быть, поищем лошадей? — спросила Каттими.

— Нет, — Кай выудил из кошеля большую медную монету, — купим места на подводе.

Они оказались в Хурнае через неделю. На приморском тракте, где обозов было не так много, как в былые времена, выяснилось, что охотников желает заполучить на подводу всякий, и платить не пришлось, так что выбрали тот обоз, где можно было получить раз в день порцию наваристого супа. Вместо оплаты спутникам пришлось несколько дней выслушивать стенания возчика, что прежняя нечисть в окрестностях городов и сел вроде бы притихла, зато появилась новая, разгадать которую никто не может. Раньше хоть косточки от несчастных, попавших на зуб к Пагубе, оставались, а теперь ни косточек, ничего, а только одни рассказы, мол, видели такого и сякого, приделался, еле ноги унесли. А еще говорят, что скоро придет новая Пагуба, хлеще прежней, и навалится на города так, пока не сравняет их с холмами и оврагами, потому что все Пагубы от тати идут, а тати только и мечтают о том, чтобы каждого второго человека порезать на куски и съесть, а каждого первого просто убить. Ради потехи. Слушать было тяжело, Кай уже шептал молчаливой девчонке, что это обозные должны приплачивать охотникам или хотя бы паклю для ушей выдавать, но близ города клана Руки серебряную монету хозяину обоза все-таки оставил. Порция супа оказалась нелишней, в придорожных трактирах еды было негусто, а та, что имелась, сама готова была броситься на путников да выгрызть кошельки с их поясов. Да и хозяин обоза в последние лиги почти с надеждой оглядывал придорожные кусты, думал уже, наверное, что зря взял охотников попутчиками, — суп хлебали, лошадей томили, а пользы не принесли. Хоть бы одна тварь бросилась под их мечи.

В деревеньке на окраине Хурная Кай нашел селянина с подводой, который за мелкую монету с радостью согласился доставить двух странников, обвешанных оружием, на другую сторону города, к речной пристани, да не через столбы мытарей, а в объезд, по солончаковым холмам. Когда из-за увалов показалась гладь Хапы, Каттими прослезилась, да и Кай почувствовал, как защемило у него в груди, но не с той стороны, где побывала стрела туварсинского варщика клея, а левее. У пристани спутники наняли рыбацкую плоскодонку, которая спустила их к хурнайскому порту, высадив в затоне у маяка. Когда, бормоча благодарности за плату, рыбак отчалил от подгнивших мостков и переходов, Кай подхватил меха с водой и повел Каттими уже знакомой тропкой к укрытию, когда-то выручившему и Кая, и тех его близких, о судьбе которых он все чаще задумывался. Об одном думать не получалось в последние дни — о сказке, рассказанной Неку. Всякий раз, когда Кай пытался думать об этом, когда вспоминал сон с двенадцатью престолами, перед глазами вставала окраинная зенская улица и поющая девочка напротив дома, в котором он успел почувствовать вкус счастья. Эта девочка, которая оказалась в сказке Неку главной героиней, как раз и оборвала счастье Кая. Накликала беду. Обрекла ту, чье лицо стало понемногу сливаться в голове Кая с лицом Каттими, на гибель. Что ж получалось? Однажды та же самая поющая девочка накликала беду на двенадцать великих колдунов, на богов? Но если ее, и в самом деле кто-то убил из двенадцати, тогда все, что она делала потом с ними, со всем Теканом — это только месть? Но разве может мстить мертвый?

Голова раскалывалась даже от попыток соотнести одно с другим. К тому же какая-то муть поднималась внутри, тошнота не отступала, да и в глазах Каттими то и дело чудились слезы. Не улыбнулась она, во всяком случае, за последнюю неделю ни разу. Неужели и в самом деле что-то случилось с ним? Но что бы с ним ни случилось, разве может мстить мертвый?

Каттими остановилась, обернулась к Каю и спросила его:

— И все-таки, кто бы ее ни убил, почему она до сих пор бродит по дорогам Текана?

— Неку сказал, что она великая, — пожал плечами, насколько это позволяли меха с водой, мешки и пика с ружьем, Кай. — Значит, великие и умирают по-своему, не как обычные люди. Или умирают ненадолго. Или вовсе не умирают.

— Знаешь, — Каттими задумалась, — мне показалось, что этот купец…

— Неку, — поправил ее Кай.

— Наверное, — неуверенно кивнула девчонка, — или, как ты говоришь, пепел этого Неку… Он боялся смерти. Он храбрился, но он боялся смерти. И он что-то хотел сказать нам. Точнее, не так. Он сказал. Рассказал нам вот эту сказку. Зачем?

— Чтобы мы услышали, — снова попытался пожать плечами Кай. — Зачем ему это было надо? Может быть, он хотел, чтобы сын двух участников той истории что-то знал? Или он готовил меня… нас к чему-то? Не знаю.

— Надо бы обдумать все это, — пробормотала Каттими и вдруг забеспокоилась:. — А куда мы идем? Я, честно говоря, рассчитывала на тихую окраинную гостиницу.

— Посмотрим, — с тревогой огляделся Кай. — Посмотрим насчет гостиницы. А пока выходи-ка вон к тем камням. Раньше моя гостиница располагалась как раз там.

Последний раз Кай заглядывал в укрытие среди камней хурнайского порта уже с год назад. Два года назад похоронил старика, который поддерживал в порядке старое убежище приемного отца Кая, а год назад наведался, чтобы потайное место вовсе превратить в тайное. Поправил печь, устроил новый дымоход, вывел его за торчащую над укрытием скалу. Смоленые доски, перекрывающие укрытие, сверху залил варом, засыпал песком, завалил мелким камнем, прикрыл мхом. У скрытого среди камней люка воткнул несколько неприхотливых кустов. У выхода к воде нагромоздил валунов, ни дать ни взять — мертвая неприветливая скала, корабль через камни к утесу не пристанет, а лодке с рыбаками у пенящегося бурунами камня вовсе делать нечего — пока выберешься наверх, ноги переломаешь. Не то что Кай собирался возвращаться в Хурнай или тем более прятаться в Хурнае от кого бы то ни было, уходил он из города награжденный и с ярлыком, с щедрой платой, полученной за избавление окрестностей города от нечисти, но свербело что-то в груди. Так что когда среди разросшихся кустов он и сам с трудом обнаружил скрытый лаз, спустился в темноту, а затем подал руку бормотавшей что-то раздраженное Каттими, то по ее же восхищенному возгласу понял, что старался не зря. Когда же Кай отыскал лампу, осветил комнатки, лежаки, утварь и немудрящую мебель, а потом открыл дверцу, ведущую к плеску волн, Каттими уже не сомневалась — остаемся здесь. Не прошло и пяти минут, как в печурке затрепетали языки огня, а намоченная в морской воде тряпка была отобрана у Кая с категоричным «я сама». Через час, когда закипел ягодный отвар и перетомилась в глиняном горшке выловленная Каем пара морских сомиков, над хурнайским портом опустились сумерки.

— А ведь здесь даже можно и перезимовать! — убежденно заявила Каттими.

— Вряд ли, — не согласился Кай. — Думаю, что в Хурнае мы надолго не задержимся.

— Но зачем-то мы все-таки здесь оказались? — спросила Каттими.

— Нужно поговорить с Ашу, — напомнил Кай. — И сделать это тайно.

— Ты думаешь пробраться во дворец? — сдвинула брови девчонка.

— Нет, — задумался Кай. — Ни в коем случае. Я вызову его на рыночную площадь. Там есть харчевня, в паре сотен шагов от старого маяка. Столы и лавки под навесами. Думаю, что их еще не убрали. Конечно, это не место для вельможи, но Ашу никогда не чурался бродить по городу в простой одежде.

— А что буду делать я? — поинтересовалась Каттими. — Ты возьмешь меня с собой?

— Возьму, — кивнул Кай и посмотрел на сундук с одеждой. — Правда, тебе придется переодеться, и идти ты будешь позади меня в полусотне шагов.

— Ты меня стыдишься? — сузила взгляд девчонка.

— Надеюсь на тебя, — ответил Кай. — Ты должна будешь видеть то, что не увижу я. Может быть, охранять меня. Но оружие тебе придется оставить здесь.

— И ножи? — вытаращила глаза Каттими.

— Ножи можешь оставить, — разрешил Кай. — А теперь спать. Спать! — повторил он уже сам себе, заметив заинтересованный взгляд Каттими.

Уснуть сразу конечно же не удалось. Уже за полночь, когда Каттими утихла, засопела на плече Кая, он попытался уложить в голове все, о чем пытался думать последние дни. Попытался рассортировать так опрометчиво и скоро накопленных врагов. Имена путались в голове, в конце концов Кай решил поделить их так, как делил всех, кого нужно было делить, его приемный отец. Потом, говорил слепой Курант, всякий может удивить тебя, но на первый раз всякого отличай по роже. Вряд ли ошибешься. Тати — они и есть тати. Что рукастые кусатара, что тонкие лами, что коротышки-древолазы малла, что людоеды-палхи, что даже великаны мейкки — одна нечисть. Между собой они могут быть и друзьями, и недругами, а против тебя всегда встанут кучей. Так и люди, так и прочая тварь. Дели по кланам, по деревням, по одежде, по оружию, по тому, с кем дружбу водят. Это не значит, что, кого ни увидишь, сквозь сито пропускать следует, но прицел такой держать надо.

Что же выходит? В лесу, на холме на полпути к Кете было много тати. Но не только тати. С ордой был странный колдун-шаман Аиш, что унес рог. Получается, что с нею же был и Такшан? Туда же кладем и стражников приделанных, и тех, кому, скорее всего, вез одурманенных девок торговец-полукровка. Тогда уж тати не сами по себе, а под рукой приделанных. Приделанные под кем? Если та крылатая колдовская мерзость на крыше действительно ловчий Пустоты Пангариджа, тогда выходит, что и все прочие служат ему — и Такшан со своими стражниками, и адресат девок — Анниджази с подручным Харшем, и Аиш с рогом, и тати, которых он вел. И тот, кто ходит по деревням и приделывает. И убитый в Туварсе Шехур. И второй адресат Истарка, с дома которого, скорее всего, навалилась на Ак лихорадка. И сам Истарк. Ездит из города в город, нанимает охрану из головорезов, не боится их, стреляет из плохого ружья так, как Каю и не снилось. Не старший ли он над всей этой сворой. Значит, он тоже ловчий Пустоты? Чего они все хотят от Кая? Там, под Кетой, они скорее прощупывали его, чем пытались убить. Захотели бы убить, убили бы. Вряд ли и Васа выручила бы, и Каттими, и торговцы. Но потом они нацелились на Каттими. Почему? В чем секрет?

Кай осторожно повернул голову, разглядел в подрагивающем свете лампы профиль и плечо утомленной, посеченной шрамами, оскорбленной тем же Такшаном девчонки. Значит, и в тебе есть какой-то секрет? Или твои насторожи, что ты сплетаешь ежедневно, и здесь раскинула их от воды до скалы, мешают служителям Пустоты? Тогда чего они хотят от него самого, если так старательно избавляются от его спутницы? Уж не перетащить ли, в самом деле, на свою сторону? И отчего целую неделю смотрит мрачнее мрачного, хлопает глазами, сдерживает слезы Каттими? Или у них и правда что-то начало получаться?

Кай раздраженно вздохнул. Странно, но, после того как девчонка натянула свою насторожь, словно стало легче дышать. Думать так уж точно. Долго она сплетала ее в этот раз, долго. Так к чему же он должен прийти?

Имен в голове приходилось держать много, но главное ускользало, хотя вроде бы таилось где-то рядом. К тому же следовало подумать, о чем говорить с Ашу? Охотнику не раз приходилось объясняться со старшиной проездной башни Хурная, и всякий раз он чувствовал, что тот непрост, очень непрост. Ничего не происходило в Хурнае без ведома этого едва приметного вельможи, хотя правил в клане Кессар — клане Руки — младший брат предпоследнего правителя всего Текана — Кинун. И его жена, прекрасная Этри, скорее всего, связана с тринадцатым кланом. Она была в Ламене, она задурила голову тому молодому воину, больше некому. Тогда ведь и Ашу связан с тринадцатым кланом? Да и старший из знаменитой троицы — Мелит — нынешний урай Хилана, недавней столицы Текана, тоже вряд ли был в стороне от странного клана? Значит, Васа, Мити и еще сколько-то неизвестных Каю воинов, да и вся хурнайская семейка ураев — еще одна сила? Хорошо хоть они не вместе с приделанными. Хотя может ли он быть уверенным в этом?

Кто там еще остался? Клан Смерти, который простил Кая только потому, что с ним стал разбираться сам Хара? Один из двенадцати, один из великих колдунов или один из богов, один из комочков пепла, что остались от богов, у которого на голове крест.

— На голове крест, — повторил вполголоса Кай.

— Ты что? — пробормотала сквозь сон Каттими.

— Ничего, — зарылся губами в короткие волосы девчонки Кай и снова вспомнил и о мече Хары, и о желании того разобраться с Каем, и о кресте на его голове, и о том кресте, который вырезают на головах жертв члены тринадцатого клана. Можно было подумать, что Хара и тринадцатый клан заодно, если бы не убийство урая клана Смерти.

Ох, ведь треснет голова от таких мыслей, треснет! А если вспомнить сказку, рассказанную Неку, которая до ужаса напоминала правду? Да вспомнить о Сивате и об Ишхамай? Нет, разговор с Ашу необходим, но нужно срочно разыскивать кого-то из двенадцати и говорить с ним, говорить. Да и чего бояться? Глинок больше нет, хотя троица в черном поскакала куда-то на восток… У них они ведь могли и быть? Чего они хотели? В самом деле, прекращения Пагубы или еще чего-то? И скольких из них придется еще убить? Хотя ведь он не убил еще никого, он просто приносил с собой их смерть, приводил с собой их смерть. Совпадал с их смертью. И всякий раз чувствовал, как его сладостно разрывает, как сладостно корежит его нутро, словно сиун каждого, перед тем как развеяться под кровавым небом, проходил сквозь плоть зеленоглазого охотника и пьянил его своей силой.

Веки потяжелели, и, уже засыпая, Кай повторял имена двенадцати — Асва, Хара, Агнис, Кикла, Неку, Хисса, Паркуи, Сакува, Кессар, Сурна, Эшар и Паттар. Выделил тех, кто могли быть все еще живы, и затвердил и их имена отдельно — Асва, Хара, Хисса, Паркуи, Сакува, Эшар. Шестеро мертвы — шестеро живы. Вроде бы живы. К кому следующему? В Зену? В клан Солнца — клан Хисса? Значит, к Хиссе? Он вспомнил сон-видение и рыжеволосую веснушчатую женщину с зеленым венком на голове, одетую в желтое платье и солнечные лучи. Там, в Храме Двенадцати Престолов, она плакала. Что сказала о ней Кикла? Хисса более других привязана к прошлому и она бы могла рассказать многое? Именно к ней нужно отправляться. Заканчивать все дела в Хурнае и отправляться в Зену — искать Хиссу.

Утром Кай поднялся задолго до Каттими. Невидимое солнце еще только подсветило край небосвода, а он был уже на ногах. Растопил печь, поставил на огонь котел с водой, окунулся в холодную морскую роду, растер кожу, оделся и поднял к лицу ладони. Так и не удалось толком прислушаться к уже давним словам Сакува, разбудить в себе способности к колдовству. Вот и Каттими, юная колдунья из вольных, о том же. А как тут разбудишь способности, когда словно с забитым камнями ртом приходится кричать? Ведь рассказал же Неку, что не может быть колдовства в Салпе? А если и может, то едва-едва.

— Едва-едва, — повторил Кай и постарался сосредоточиться. Постарался забыть обо всем. О Хурнае и о встрече с Ашу, о чуме в Аке и приделанных в Туварсе, о слезах Каттими и о той мути, что нет-нет да и подступала под горло охотника, о близком походе в Зену и о том неведомом, что должно было ждать его дальше. Хотя о Каттими забыть было невозможно. Или возможно? Ведь забыл же он о Неге? О хрупкой, раскосой девчонке, его названой сестре, искусной канатоходице и жонглерше, жадной до его губ и рук… Так не забыл же. Нет. Просто опустил нетленной и неприкосновенной в самые темные глубины собственного нутра. И Каттими следует опустить туда же. Хотя бы на ближайший час. Опустить и забыть о ней, а помнить только о собственных ладонях и о том, что пытается он расслышать и ощутить внутри самого себя.

Пальцы растворились через вечность. Вот они, только что были перед глазами — и уже их нет. И нет каморки. Нет гудящей огнем печи и утреннего родного запаха Каттими. Нет камней над головой и по сторонам. Они внизу. И море внизу. А Кай летит над волнами и видит впереди голые холмы, на которых нет южного города Хурная, а только лед, лед, лед, а подо льдом в холодных домах остекленевшие трупы, трупы, трупы…

Он пришел в себя от прикосновения Каттими. Она стояла напротив — свежая, завернутая в одеяло, прихваченное узлом на шее, ерошившая мокрые волосы — и смотрела на Кая с тревогой. В тот самый миг, когда он открыл глаза, тревога в ее взгляде сменилась испугом и почти сразу же обратилась восхищением.

— Ой! Да ты… Я испугалась, сидишь, как деревянный, уже час… У тебя глаза стали другого цвета. Серые какие-то. И лицо. Складки, морщины, ты непохож на себя, Кай. Что случилось?

— Иди сюда. — Он кивнул на табурет, стоявший перед ним. — Садись. Да. Так, чтобы тебе было удобно. Дай мне лицо. Ближе. И не бойся ничего. Это ненадолго. Вечером растает. Расслабься. Судя по запаху, завтрак ты уже приготовила? Сейчас мы пойдем в город. Имей в виду, что зимовка в этом убежище нам не грозит. Вряд ли мы задержимся здесь. Нужно все приготовить, чтобы быстро покинуть город. Да. Уходить будем по воде. И вот еще. Тебе придется переодеться мальчишкой. Получится, не сомневайся. Хотя перетянуть такую грудь, как у тебя, будет непросто. Да и с бедрами ничего не сделаешь. Да не волнуйся, ничего я не буду делать с твоими бедрами, пока не буду. Просто придется надеть кожушок.

Через полчаса Каттими с испугом обнаружила в зеркале излишне румяного и очаровательного мальчишку. Она ощупала дрожащими пальцами увеличившиеся скулы, подбородок, нос, посмотрела на охотника, который перебирал оставленный им же самим год назад запас одежды в сундуке:

— Надеюсь, ты не навсегда сделал меня уродиной? Ой! И голос! Ты изменил мне голос! Так ты и в самом деле колдун?

— Ты так часто повторяла мне, что я могу колдовать, что мне пришлось им стать, — заметил Кай. — Правда, ничему, кроме того, как менять собственную внешность или внешность еще кого-нибудь, я так и не научился. Просто в свое время именно это мне очень понадобилось. В самом начале Пагубы, пока не выяснилось, что от меня может быть польза, меня хотели убить очень многие. Убить меня и моих близких. Некоторых и убили, правда, — прошептал Кай. — Но ты не волнуйся, к вечеру ты станешь такой же, как и прежде. Хотя я бы не назвал тебя уродиной. Из тебя получился довольно симпатичный гиенец. Вот, возьми овчинный колпак и жилет, и по погоде и по внешности тебе как раз подойдет.

— Если бы ты трудился над собой, ты смог бы стать настоящим колдуном, а не уродовать меня даже на половину дня, — в отчаянии пробормотала Каттими, но овчинный жилет взяла. — Неужели нельзя было оставить меня женщиной?

— Нельзя, — серьезно заметил Кай. — В Хурнае красивые девушки не ходят поодиночке, а превращать тебя в старуху было выше моих сил. Вдруг я не смогу стереть твой новый образ из памяти?

— Ага, — огрызнулась Каттими, — а образ широколицего гиенского увальня тебе не кажется отвратительным?

— Нисколько, — пожал плечами Кай. — Я равнодушен к мужским достоинствам и недостаткам. Но грудь все-таки следует слегка утянуть. Можно, я не буду помогать тебе в этом деле? Не хотел бы запомнить широколицего гиенского увальня с твоими формами.

Бурчать возмущенно Каттими перестала, только миновав вслед за Каем лодочное кладбище. Охотник оставил ее вместе с мешками и укутанным в ткань оружием у вросшей в ил затопленной шхуны, от которой, кроме гнилой кормы, ничего и не осталось, а сам ушел в порт. Через полчаса он приплыл на крохотной лодчонке, которую отвязал от борта крутобокого намешского торговца.

— Украл, — со вздохом предупредил он вопрос Каттими, укладывая в лодку оружие и загоняя ее под обвисшие останки палубы. — Я бы купил, вряд ли эта скорлупка стоила бы мне больше десятка медяков, но в Хурнае тот, кто покупает, выглядит намного подозрительнее, чем тот, кто крадет. Да и вряд ли лодка принадлежит намешцам, так же подцепили где-то у берега. Не хмурься, нам она нужна, только чтобы добраться до устья Хапы. В первой же рыбацкой деревушке или наймем лодку до Зены, или пристроимся на борт к какому-нибудь купцу.

— Я не хмурюсь, — процедила сквозь зубы Каттими, ставшая и впрямь удивительно похожей на гиенского переростка. — Насторожь плету. Насторожь да отвод глаз. Или ты хочешь, чтобы кто-то унес пику, ружье, мой меч да добрый запас продуктов. Кстати, если я теперь гиенец, отчего не могу взять лук и меч?

— Гиенцы ходят с пиками, — объяснил Кай, — а тебе с такой внешностью и в драной овчине даже пики не положено. Зато никто и ярлыка не спросит, одного опасайся: чтобы какой стражник сильно не пнул. Пошли.

— Утешил, — с обидой пробормотала Каттими Каю вслед.

Ашу жил не в замке, хотя и в хурнайской крепости конечно же имел свой угол. Но не зря о нем ходила слава как о едва ли не лучшем старшине тайной службы Текана. Разве только Данкуй, старшина тайной службы Хилана и самого иши, мог сравниться с ним. Поэтому и дом Ашу стоял у восточных холмов в полутора лигах от замка на перекрестке сразу трех улиц, которые, в свою очередь, делились на переулочки и тупики, где обитали хурнайские купцы, ростовщики, менялы и прочий густо позвякивающий монетами люд. До полудня Ашу всегда был дома, конечно, если не нужно было отправляться на прием к Кинуну, но даже если его и не было, слуги были вышколены безупречно. Проходя под высоким забором, Кай наклонился, поднял выщелкнувший из подгнивших листьев орех, накорябал на нем ножом несколько слов и бросил его через забор. Услышав всплеск, а за забором был устроен крохотный бассейн, Кай направился к рынку. Ашу должен был появиться в условленном месте непременно. Впрочем, как назначали встречи со старшиной проездной башни другие его знакомцы, Кай не знал.

Опасности вроде бы не было. Ветер гонял по ползущим с холма на холм хурнайским мостовым сухие листья, разве только темные тучи клубились над головой, предвещая осенний дождь, ну так чего было ждать от приморского города. Хурнай все-таки не мог сравняться теплой зимой с Туварсой, море, конечно, у его берегов не замерзало, но холодные дожди, а то и снег, случались. Впрочем, для жителей города клана Руки — клана Кессар и предзимний дождь казался великой стужей, отчего и горожан на улицах было не так уж много. Но бедно одетый гиенец с морщинистым лицом вряд ли мог привлечь чье-то внимание, тем более что и самому Каю казалось, что недавним утром он почти приблизился к завешанной ему Сакува способности становиться незаметным для любого взгляда. О Каттими подобного сказать было нельзя. Она волочилась всего в полусотне шагов за Каем и, кажется, привлекала внимание каждого. Вот только ничего, кроме обалдевшего от вида городских улиц переростка-гиенца, этот самый каждый разглядеть был не в состоянии. Сомневаться не приходилось, к прочим талантам девчонки следовало причислить и лицедейство. Хотя когда Кай сжимал ее в объятиях, вроде бы она учащала дыхание и покрывалась испариной не в шутку.

Раздумывая об этом, Кай вернулся уже знакомыми улицами к порту, попетлял по приморским улочкам, но чужого пригляда, кроме как со стороны Каттими, не заметил. В полдень он подошел к харчевне, как и было условлено, заказал большую бутыль терпкого акского, блюдо соленой мелкой рыбки, пару хурнайских лепешек с сыром и дробленым орехом и принялся потягивать вино, смакуя солоноватый вкус белесых волокон. Каттими присела за крайний стол, торжественно достала потертый нищенский кошель, вытряхнула на столешницу несколько медяков — и вскоре уже хлебала горячую похлебку и не менее горячий ягодный отвар. Да, ветерок становился все холоднее, и горячего заказать бы не помешало. Кай уже хотел подозвать служку, как заметил Ашу. Точнее, он заметил фигуру одинокого рыбака, который брел со стороны рынка с пустой корзиной и ничем не отличался от трех десятков таких же рыбаков, что перемежали глотки горячего вина руганью и стуком о доски столов костяшек. Кай узнал Ашу, когда тот был уже в десяти шагах. Впрочем, и старшина проездной башни не сразу узнал охотника. Увидел бутылку на столе, кивнул, сел напротив и, только плеснув вина в свободный кубок, заметил:

— Никак не могу привыкнуть, Кир Харти, к твоей способности менять цвет глаз. Или хочешь, чтобы я тебя по-новому называл? Зеленоглазым охотником? Каем-Весельчаком? Больно редко ты смеешься. Все хотел спросить, как ты меняешь цвет глаз? Мне говорили, что соглядатаи Данкуя делали нечто подобное, лепили к зрачкам чешуйки хапского леща, вырезая в них отверстие, но рыбой от тебя, парень, не пахнет.

— От тебя тоже, Ашу, — усмехнулся Кай. — Корзина, с которой рыбак идет с рынка, должна пахнуть рыбой. Когда-то ты подъезжал к харчевне на коне. Что случилось?

— Это я у тебя должен спрашивать, что случилось, — понизил голос Ашу. — По-моему, четыре месяца назад ты сказал, что уходишь из Хурная надолго?

— Так я проездом, — пожал плечами Кай. — Или проходом. Или проплывом.

— Хорошо, что проездом, — кивнул Ашу. — Тут до тебя есть охотники. Сам урай Хурная снизошел до мирских дел. Велено прикончить девчонку, что ходит с тобою. Так что, если она и в самом деле где-то поблизости, убирался бы ты из Хурная вместе с нею. Тебя я знаю, ты из всякой передряги выпутаешься, а вот девке не поздоровится. Сейчас дозоры к каждой внимание имеют, и если какую разыщут без ярлыка, то пусть она даже и не твоя спутница — ночь в холодной ей обеспечена.

— Так вот? — удивился Кай. — Сейчас, как ты видишь, я один, но, на всякий случай, что за девка нужна Кинуну? Об этом пока только спрашиваю. Может быть, приметы какие есть?

— Тебе лучше знать, — снова налил вина в кубок Ашу. — Но скажу, если у тебя целый выводок на примете. Девка красивая, вроде бы как даже очень красивая, коротко остриженная, с татуировкой на шее, запястьях, лодыжках и талии. Со шрамами между ключиц, словно кто раскаленным прутом в нее тыкал. Говорят также, что ловка в обращении с мечами.

— Интересно, — задумался Кай. — Вот уж не думал, что кого-то может заинтересовать моя девка. Чем она не угодила ураю?

— Да плевал он и на нее, и на тебя, — скривил губы Ашу. — А так-то… Ведьма вроде бы. Ворожея.

— Так ведь нет смотрителя в Хурнае пока? — прищурился Кай. — Кого теперь интересуют ведьмы? Тебе ли не знать, Ашу, что нет никакого колдовства в Текане? Колдуны бывали, а колдовства нет. Если только не исходит оно от Пустоты. Кто передает приказы Кинуну, если нет в Текане верховного правителя, нет иши?

— Ты об этом хотел меня спросить? — холодно осведомился Ашу.

— Нет, — коротко бросил Кай и окинул взглядом трактир.

Ветер хлопал полотняным пологом, рыбаки пили горячее вино, Каттими облизывала плошку из-под супа. Да, недолго осталось стоять навесу. Еще один шторм, ветер, и хозяин вытащит колья и уберется в тесное и душное зимнее помещение.

— Я из Туварсы, — продолжил охотник после короткой паузы. — Там завелась нечисть. Приделывает кто-то горожан. Кто-то с крыльями. Вроде бы какая-то тварь из Пустоты, именуемая Пангариджей. Впрочем, не поручусь. Две тысячи человек обратились в мерзкую пакость. И исчезли. И колдовство там было. Помнишь круги на портовой площади?

— Помню, — глотнул вина Ашу.

— И таких или похожих приделанных от Кеты до Ламена множество, — сказал Кай. — Не той пакости, что мы уничтожали в хурнайских деревнях, а новой. Когда и не скажешь на первый взгляд, что приделанный перед тобой.

— Это все? — спросил Ашу.

— Лихорадка в Аке, — сказал Кай. — Кожа покрывается черными пятнами. В три дня человек умирает. Обычно после нее выживает один из десяти.

— Теперь все? — снова спросил Ашу.

— С Кетой что-то неладное, — вспомнил Кай. — Ламен дымом окутан.

— Теперь-то точно все? — усмехнулся Ашу.

— Пока все, — откинулся назад Кай. — Пока.

— Пагуба, — взъерошил пальцами волосы Ашу. — Всякий может надорваться, но кто-то надорвется, поднимая камень с голову, а кто-то, поднимая камень размером с быка. В этот раз нам выпало по полной. Так вот, бывший зеленоглазый. Слушай, что тебе скажет пока еще старшина проездной башни Хурная. Кеты больше нет. Затряслась земля, и кетский замок обрушился. Рухнула скала. Две реки перегородила. Те, кто выжил, утонули. Слушай дальше, парень. Сакхара больше нет. Осыпалась крепость клана Смерти — клана Хары, будто не из камня была выстроена, а вылеплена из песка. И вода в речке Туварсинке потемнела, словно течет она через зловонное болото. Так что остаток клана Смерти теперь бредет куда-то через холодную степь без воды, без крыши над головой. И вот еще, парень, Намеша в крови и нечисти. Три месяца уж как. Упал с неба черный дождь. Покрыл мутной взвесью все. Задурманил, залепил глаза и страже, и жителям. А когда весь город спал, из тучи, что застыла над городом, вылетели сотни, тысячи пустотных тварей и начали пировать.

— Дальше, — прохрипел Кай.

— Дальше? — прищурился Ашу. — Огонь вдруг пошел по пластам угля под Ламеном. Что там по пластам, по пустым выработкам. Дымом окутало город. В дыму полезла из-под земли всякая мерзость. Такая, что и не водилась никогда в шахтах. Такая, что ноги у горожан отсекала в пол-укуса, головы детям. В дыму, сквозь который ни смотреть, ни дышать нельзя. Выгнала людей за городскую стену. Им бы за реку, да несла уже вода на себе трупы из Кеты, испугались. Пошли за ворота, что вели к ламенской пустоши. Едва успели поставить шатры, раздался зов рога, и вышли к шатрам тысячи тати и прочей мерзости и стали рубить, убивать, жрать и рвать на части. В Аке лихорадка. Да. Урай приказал закрыть ворота и никого из города не выпускать. Но те, кто выживали, каждый десятый, как ты сказал, не оставались людьми, а обращались в мерзких тварей. Почти в таких же, которые в те же дни как тараканы полезли из лесов вокруг Туварсы. Как тараканы полезли по скалам, вниз головой полезли. Сеча сейчас на ее улицах, парень, и я не знаю, чем она кончится.

— Прочие города? — помертвело пробормотал Кай.

— Мы пока стоим, — пожал плечами Ашу. — Даже дозор не усилили. И Зена, насколько я знаю, пока стоит. И Хилан. И Гиена. О деревнях не скажу. Там мои соглядатаи голубятни не держат. Да и не осталось у меня почти соглядатаев. Но поверь мне, охотник, и на Хурнай, и на Зену, и на Хилан, и на Гиену найдется своя напасть.

— И вы даже дозор не усилили, — повторил слова Ашу Кай.

— Пагуба, — вздохнул Ашу. — Можно увернуться от удара топора, но если ты притянут к скале за руки и за ноги, за горло и за голову, то можно только закрыть глаза.

— Так ведь вот мои руки, — выложил на стол руки Кай. — И твои вроде бы не в путах? Я не узнаю тебя, старшина. Когда мы рубились с пустотниками три года назад, ты не выглядел столь угнетенным. Что случилось?

— Ты зачем просил встречи, Кай? — спросил Ашу.

— Мне нужно знать, как найти Хиссу, Паркуи, Сакува, Асву, Хару и, может быть, Эшар. Впрочем, меня устроят хотя бы какие-то сведения. Тем более что Хара сам меня ищет.

Ашу ответил не сразу. Он снова налил вина, выпил. Нащупал на поясе кинжал, вытянул его на палец из ножен, снова вдвинул.

— Ты ведь не спрашиваешь, кто эти… люди? — заметил Кай.

— Почему я должен знать их и почему я должен ответить тебе? — наконец вымолвил Ашу.

— Должен, — ответил Кай. — Потому что, если ты не ответишь мне, воины клана Смерти, пусть даже они и в самом деле выбираются из осыпавшегося Сакхара и их осталось всего несколько человек, так вот они узнают, кто убил их урая.

Ашу снова потянулся за бутылкой. Отпил вина, вытер губы, усмехнулся. Потом взглянул на Кая, спросил:

— Как ты думаешь, охотник, почему ты не был убит? Помнишь? Вот на этой площади, где ловчий Пустоты творил непотребное колдовство, где была убита жена последнего иши, где погибли многие. Помнишь? Да, ты исчез, воспользовался тем, что магия ловчего Пустоты погрузила воинов Хурная в сон. Да, между твоей схваткой с первым из ловчих и приходом на площадь той страшной бабы тебя не убили потому, что были восхищены твоей доблестью. Но потом? Потом, когда все закончилось, когда Пагуба, виновником которой многие считали и считают тебя, застелила пламенем небо, когда голова последнего иши слетела с его плеч, почему тебя не убили? Не задумывался?

— Задумывался. — Кай бросил быстрый взгляд на Каттими, которая трудилась уже над второй порцией похлебки. — Только списал все на собственную ценность в качестве истребителя нечисти.

— Ценность имеется, — кивнул Ашу. — Только вся эта ценность — кроха против того, что ты натворил. Пустота запретила тебя трогать. Понял?

— Пустота? — удивился Кай. — То есть ты сам? Ты ведь был смотрителем Текана, Ашу? Недолго, но был. Обращался в этого… Тамаша! В мерзость пустотную!

— Нет, — устало пробормотал Ашу. — Не я сам. А уж в кого я обращался, помню только с чужих слов. Сам я будто в пропасть проваливался. До сих пор мне кажется, что меня пожрали бродячие псы, а потом вывалили на мостовую естественным образом. И вот я подгребаю с тех пор себя в кучу и никак не могу подгрести… Мелит говорил, что я сломался. Что прочие после прихода Тамаша, которого тут числят кем-то вроде распорядителя Пустоты, другие смотрители превращались в зверей в балахонах, а я сломался. Поэтому он и не приходил больше. Сломанные им не нужны. Тебя приказал не трогать Хартага.

— Хартага? — нахмурился Кай. — Где-то я уже слышал это имя…

— Он был личным телохранителем предпоследнего иши, — проговорил Ашу. — Найденыш. Вырос при хурнайском дворце. Немой с рождения. Обычный мальчишка, с юных лет преданный среднему из трех братьев, трех сыновей хурнайского урая. Когда Ваву избрали ишей, сделали правителем всего Текана, Хартага стал его личным телохранителем. А потом, потом, когда иша погиб, его преемник, воевода Квен, вызвал к себе Хартагу. С ним было несколько воинов. Лучших воинов. Никто из них так и не понял, куда пропал Хартага, но голова Квена была снесена с плеч. Так, как и всегда случается при начале Пагубы.

— И что же? — не понял Кай.

— Этри, жена Кинуна, урайка Хурная, видела серую птицу, вылетающую из окна опочивальни Квена. Это произошло в тот самый миг, когда молния расколола небо и началась Пагуба. Несколько дней нам было не до тебя. Ты ведь помнишь, какими были первые дни Пагубы? Пустотники налетели на Хурнай уже к вечеру, ночью мы начали первую битву с ними. Через две недели до Хурная добрались и иные порождения Пустоты. Но перед тем как разослать глашатаев в поисках Кира Харти, убившего ловчего Пустоты на портовой площади, мне пришлось самому еще раз встретиться с Хартагой. Он показался мне обычным человеком. Подошел ко мне на городской улице, где я-стоял среди арбалетчиков, и сказал, что охоту на Кира Харти следует прекратить. Я был так поражен тем, что немой заговорил, что только и сумел спросить его: «Почему?» «Он нужен Пустоте», — ответил Хартага, мгновенно обратился какой-то мерзостью с крыльями и взлетел. Знаешь, о чем я жалею до сих пор?

— О чем же? — прошептал Кай.

— О том, что не дал команду арбалетчикам убить его. Я словно онемел. И они застыли, как камни. Вечером они еще что-то пересказывали друг другу, а на следующий день уже и не помнили о крылатом чудовище в облике воина, с которым некоторые из них в детстве играли в догонялки во дворе замка! Вот и все. Впрочем, если бы я тогда приказал убить его, наверное, к Кинуну прилетел бы кто-то еще, а не он. А ведь Кинун тогда не поверил мне! Но на днях Хартага вернулся и напомнил, теперь уже Кинуну, что Кира Харти трогать пока нельзя, а девчонку, что таскается за ним, следует убить.

— Что это значит? — спросил Кай.

— Думай, — усмехнулся Ашу. — Делай выводы. Если ты пока еще нужен Пустоте, а она нет, значит, она каким-то образом неугодна нечисти. Или она тот, кто мешает сделать тебя таким, каким ты будешь служить Пустоте. Я бы хранил такого человека как самую великую драгоценность.

— Что-то я не замечал раньше особой любви Пустоты, — задумался Кай. — Разве ее твари расступались, когда я бросался на них с оружием? Разве не ты, Ашу, не раз перевязывал мне раны?

— Не путай хозяина, который делает на тебя виды, и его псов, которые бросаются без разбору на всякого, — зло проговорил Ашу. — Наоборот, твоя ценность тем выше, чем большее количество порубленных собак готов простить тебе их хозяин.

— Что же тогда так расстраивает тебя, старшина? — спросил Кай. — Оплакиваешь смерть урая Сакхара?

— Он был достойным воином, — заметил Ашу. — Я познакомился с Саем здесь, в Хурнае. Как раз перед Пагубой. В его свите был старый воин под именем Хара. Со шрамом на голове в виде креста. Я знаю многое, Кай. И о тринадцатом клане я знал еще тогда, когда его посыльные и в самом деле скакали по дорогам Текана в поисках древних рукописей. А не так давно я узнал от Мелита, что тринадцатый клан создан именно Харой и подчиняется Харе. Ты не удивлен, охотник? Выходит, что один из двенадцати служит Пустоте!

— Подожди, — оторопел Кай. — Но ведь именно Этри вскружила голову одному воину в Ламене и отправила его в Сакхар убить Хару?

— Да, я слышал об этой истории, — равнодушно пробормотал Ашу. — Этри всегда была взбалмошной девчонкой, но она едва ли не умнее всех из этой семейки детей урая Хурная и урая Хилана. Разве только Тупи, жена Мелита, может с нею сравниться. Этри не повезло. Кинун, ее муж, глуповат, хотя и решителен. А Мелит, наоборот, умен, но слаб. Тринадцатый клан был создан много веков назад. У его истоков стоял один из предков нынешних ураев Хурная. И главенство в клане передавалось всегда старшему сыну. Я знал об этом. Тринадцатый клан всегда был чем-то вроде тайной службы внутри тайной службы клана Кессара, хотя служили ему не только кессарцы. Когда Мелит принял бразды правления кланом от своего отца, он был в восторге. Еще бы, ведь он всегда интересовался тайнами Текана, а тут целая служба, которая только этим и занимается. Десятки отличных воинов, которые готовы содействовать его замыслам, которые следят за таинственными двенадцатью — за Асвой, Харой, Агнисом, Киклой, Неку, Хиссой, Паркуи, Сакува, Кессар, Сурной, Эшар и Паттаром! Понятно, что и половины из этого списка тринадцатому клану не удалось отыскать и что далеко не все тайны были разгаданы, но ведь интересно! Дух захватывает! Для меня этот клан всегда был игрушкой Мелита, пусть даже о ней не знал ни Вава, ни Кинун. Хотя Этри пронюхала все быстро. Ну она всегда была падка на таинственное. Ей бы в мужья Мелита… Она и в самом деле захотела убить Хару.

— Убить? — нахмурился Кай. — Зачем? Разве это было целью тринадцатого клана?

— Хара прибыл в Хурнай и вел себя так, словно урай клана Смерти он, а не Сай, — отрезал Ашу. — А потом встретился с Мелитом и показал ему заверенные рукой его отца письма, в которых говорилось, что Мелит должен подчиняться Харе, и никому больше. И знаешь, что еще? Там стояли подписи и печатки всех предков Мелита на много колен в глубь веков.

— И он тоже поставил свою печатку? — понял Кай.

— Не сразу, — качнул головой Ашу. — Он упрямился до вечера. А ночью ко всем его воинам, которые и друг о друге-то не все знали, явился живой мертвец с угрозой смерти. И к Мелиту тоже.

— Сиун Сакхара, — понял Кай.

— Он самый, — кивнул Ашу. — Утром Мелит поставил свою печатку. А все воины тринадцатого клана знали, что, если они не будут служить ему так, как надо, их ждет смерть. И их близких ждет смерть.

— Что хотел Хара от тринадцатого клана? — спросил Кай.

— Следить за двенадцатью, за всеми, кроме него самого. Убивать того, кого прикажет сиун Хары. Убивать всякого, кто узнает о тринадцатом клане. Сообщать, если кто-то из двенадцати исчезает, следить за ним. Убивать членов его семьи. Убивать всех, на кого покажет сиун Хары.

— Зачем?! — воскликнул Кай.

— Думаю, что Хара так забавлялся, — объяснил Ашу. — Он безумен.

Последние слова Ашу произнес, наклонясь к самому уху Кая, и добавил шепотом:

— У них у каждого крест. У каждого. На голове. Просто Хара лыс, и поэтому его крест заметен. А у остальных он прикрыт волосами. Нетронутыми остались только Мелит, Этри, Кинун. Может быть, из уважения к их роду. Хотя Кинун узнал обо всем позже. Но Этри, которая едва не потеряла голос, сказала, что видела мертвеца, который расчерчивал когтем голову ее любовника. Не удивляйся, она тут путалась со многими. После этого она и решила убить Хару. Когда была в свите Кинуна в Ламене, разузнала, кто лучший ламенский воин. Переоделась, выскользнула из замка, нашла парня и задурила ему голову. Отправила его убивать Хару. В качестве мести. Но там ничего не вышло. Парень, как я понял, не сдал заказчицу, точнее, он не знал ее имени, но Мелит все разнюхал и на всякий случай уговорил Кинуна отправить Этри к сестре в Хилан. И сам отправился туда же. Как будто можно спрятаться куда-то в Текане…

— Не понимаю, — прошептал Кай. — Но почему у тебя такой вид, как будто ты собираешься умереть?

— Я и собираюсь, — ухмыльнулся Ашу. — Знаешь, что я делал, когда ты бросил орех в бассейн в моем дворе? Я сидел на скамье и смотрел на маленькую девочку, которая кружилась передо мной и звонким голосом пела: «Сегодня, Ашу. Сегодня, неудавшийся смотритель. Сегодня, слабак Ашу. Сегодня придет твоя смерть». Вот я и думаю, не от твоих ли рук я должен ее принять, охотник, бывший некогда зеленоглазым, хотя я бы не узнал тебя и с прежним взглядом, слишком уж стар ты стал. Только по голосу.

— Не от моей руки, — ответил Кай.

— Тогда я пойду, — поднялся Ашу, но замер и повернулся к Каю. — Не от тринадцатого клана, а от моей службы, которая была лучше тринадцатого, четырнадцатого и любого другого тайного клана, сколько бы их ни случилось. Но не потому, что я боюсь тринадцатого клана. Или клана Смерти. Нет, просто мне кажется, что из тебя выйдет толк, парень. Поэтому я тебе скажу.

Над площадью прогремела молния. Упали первые капли дождя. Ашу поежился от холода, запахнул куртку, покачал головой.

— Ни один город не избежит этой напасти. И с Хурнаем случится такая же беда. Мелит говорил, что иногда, раз в тысячу лет, Пагуба оказывается такой, что прочие несчастья можно сравнить с насморком. Что иногда Пустота вовсе пытается захватить Салпу, чтобы властвовать безраздельно. И что однажды Салпа может не пережить такой Пагубы. Но об этом к Мелиту. Или к одному из двенадцати. Хотя бы к одному из тех, о ком ты спрашиваешь. Хисса живет с дочерью в Зене, у пристани. Ее муж вроде бы был обыкновенным бакенщиком, пока не утонул по пьяному делу. Но опасайся за свою девчонку, воины тринадцатого клана могут следить за Хиссой. Ты узнаешь ее по рыжим волосам и веснушкам. Где скрывается Паркуи и кто он, мне неизвестно. Сакува прятался два первых года Пагубы тоже в Хилане. Где он теперь, я тоже не знаю, он умелец уходить от слежки, но выбор для поиска невелик — Зена, Хилан, Гиена, Парнс, Хастерза. Сакува среди прочих самый мудрый и осторожный. Если он, как я слышал, твой отец, постарайся отыскать в себе те же качества. Асву найти легко. Он уже много лет служит послушником в Парнсе, в Гиене не показывается. Это все. Эшар найти невозможно. О ней никто не знает уже много лет. Ходили слухи, что она скрывалась под личиной жены Вавы, но это только слухи. Жена Вавы мертва, кому, как не тебе, знать это?

— Спасибо тебе, — прошептал Кай.

Ливень усиливался. И, что казалось самым странным, одновременно усиливался и холод. Вот уже, разбиваясь о камень, капли стали разлетаться искрами льда.

— Поторопись, — сказал Ашу. — Начинается погибель Хурная.

Он успел отойти на десять шагов, не больше. В дальнем углу опустевшего трактира мелькнула тень, и Ашу повалился на камень. Тень развернулась в сторону Кая, но Каттими опередила ее.

— Ты не предупредил, — закричала она со слезами. — Не предупредил, что надо охранять и твоего собеседника!

Трактирщик с криком бросился закрываться в низком трактире. Полог навеса стал прогибаться ото льда. Кай подбежал к телу Ашу. Нож вошел в его подзатылочную впадину. Метнулся к убийце. Нож Каттими пронзил ему гортань. В руке убийцы был готов следующий нож. Кай содрал повязку с лица, посмотрел на Каттими, которая вновь стала сама собой.

— Мити!

— Я вижу, — всхлипнула она. — Посмотри. У него шрам в виде креста под волосами! А у тебя зеленые глаза. Опять зеленые глаза. И прежнее лицо. Это не простой дождь. Это колдовство.

— Это Пагуба! — отрезал Кай. — Бегом за мной. Выходим в море!

Дождь лил безостановочно. От черноты туч над Хурнаем словно опустилась ночь. Струи дождя схватывались льдом уже на подлете к мостовой и обращались в ледяной бурьян. Кай и Каттими сбивали об него колени. Он держал ее за руку. А посредине площади, в сиянии молний безмолвно кружился босой странник в огромной обвисшей шляпе.