Глава 2
Начало августа 1125 года. Земли боярина Журавля
Караван из трех десятков телег медленно тянулся по дороге в сопровождении двух десятков опричников и пятерых ратников десятка Егора. И отроки Младшей стражи, и ратники сутулились в седлах и время от времени поклевывали носами, хотя и десятник Егор, и Немой, и Мишка, и урядник Степан постоянно следили за тем, чтобы никто не спал в седле — и бдительность надо было сохранять, и намять седлом холку коню дремлющий всадник может запросто. Для того чтобы хоть немного взбодрить народ, десятник Егор постоянно менял состав передового дозора, посылая вперед поочередно кого-нибудь из своих ратников в сопровождении двух-трех отроков Младшей стражи. Однажды даже остановились и заставили посменно всех искупаться в небольшой речке, которая, постоянно петляя, то приближалась к дороге вплотную, то отдалялась от нее. Купание людей взбодрило, но ненадолго. Монотонность движения, жара, хотя большая часть пути и проходила в тени деревьев, а самое главное, две почти бессонные ночи делали свое дело, но останавливаться было нельзя. Опричники Младшей стражи завершали свой первый самостоятельный рейд — отделились от основных сил, добрались туда, куда было намечено, взяли добычу, которую и намеревались взять, и теперь должны были, строго выдержав сроки, снова соединиться с ратнинцами.
Строго говоря, совсем уж самостоятельным рейдом это назвать было нельзя — с опричниками шел десяток Егора, но, во-первых, ратников во втором десятке осталось всего пятеро, а опричников было восемнадцать плюс Мишка и Немой, во-вторых же, сама идея рейда принадлежала Мишке.
* * *
На следующий день после захвата Отишия, когда ратнинские и погостные ратники «частым гребнем» прочесывали село, заодно натаскивая сопровождающих их отроков Младшей стражи в отнюдь не простом искусстве сбора добычи в захваченном населенном пункте, Мишку вызвали к воеводе Корнею, чтобы он разобрался в «наследстве» местного волхва, обнаруженном в нескольких вьюках. Мишка поначалу отнесся к дедову поручению не без юмора, отметив про себя, что нежданно-негаданно занял при воеводе еще и должность эксперта по проблемам славянского язычества, но когда увидел среди кучи ритуальных предметов и различных ценностей (видимо, подношений) несколько свитков пергамента, сразу же про все забыл. Однако разобраться с содержимым несомненно ценных документов ему в тот день было не суждено — к Корнею заявился боярин Федор, и Мишка стал невольным свидетелем разговора на повышенных тонах по поводу дальнейших действий «экспедиционного корпуса» на землях боярина Журавля.
Какая вожжа попала под хвост погостному боярину, можно было только догадываться, но он требовал «продолжения банкета». Аргументы Корнея, вполне резонно доказывавшего, что в их распоряжении, даже вместе с отроками, осталось чуть больше сотни народу, и дай-то бог без греха уйти за болото и с той-то добычей, которая есть, что неизвестно, как все может приключиться в других селах — раз на раз не приходится, что главное сделано — Журавль с оставшимися у него силами никуда не сунется и опасности для Ратного не представляет, не произвели на Федора никакого впечатления. В конце концов друзья молодости просто наорали друг на друга, и Федор заявил, что дальше пойдет сам. В ответ на это дед, со словами: «Лети, голубок», ногой распахнул дверь избы, в которой происходил разговор.
Тут-то Федор и сломался: из трех десятков, с которыми он двинулся в поход, пятеро погибли, а еще семеро были ранены, причем один так тяжело, что не рассчитывали довезти до дому живым. Оставшихся у боярина сил не хватало даже для того, чтобы отконвоировать его долю «живой добычи», не то что совершать еще какие-то подвиги. Сломавшись же, боярин Федор озвучил наконец мысль, которая подталкивала его к столь опрометчивому поведению. Слишком много серебра было снято с убитых на переправе журавлевцев и собрано в селе Отишие. Что-что, а это-то Федор мог оценить правильно, недаром сбором податей занимался. Но вот вывод из своих наблюдений он почему-то сделал такой, что Мишка торопливо отвернулся, чтобы спрятать улыбку, а дед просто рассмеялся приятелю в лицо: Федор решил, что где-то на землях Журавля имеется серебряный рудник.
Вот ведь как бывает! И не дурак, и при великокняжеском дворе службу нес в немалых чинах, и ресурсы Погорынья худо-бедно, но мог себе представить, не сильно отклоняясь от реальности, но поманило богатство несметное, и все! То ли жадность, то ли неуверенность в завтрашнем дне начисто отбили способность рассуждать здраво, и слова Корнея о том, что подобное невозможно долго держать в тайне, и, существуй серебряный рудник на самом деле, князья уже давно наложили бы на него лапу, показались Федору не столько разумными, сколько обидными. Вышел Федор, крепко хлопнув на прощание дверью.
Дед довольно долго сидел молча, о чем-то размышляя и дальнозорко отстраняясь, рассматривая развернутую на столе карту, потом, тихонько пробормотав: «Ну что ты будешь делать, едрена матрена…», подозвал к столу Мишку.
— Глянь-ка, Михайла, нет ли тут чего-то такого, чтобы на обратном пути, сильно в сторону не отклоняясь, к рукам прибрать можно было бы? Надо бы… Кхе! И так откусили столько, что с трудом проглотить можем, но надо бы Федьке чем-то по губам помазать, а то обидно ему — у брода почти ничего не взял, здесь людишек его поубивали да поранили… Кхе! Я ему предлагал добычу с села этого поделить «три к пяти», так нет, решил, что в «детинце» обогатится, а там теперь только мухи летают. Ему ж и семьям убитых что-то дать надо, и ратникам своим, и себя не забыть… а с чего? И ты тоже… вьючный табун, считай, из-под носа у него увел.
— Ну мне тоже Академию кормить…
— Кормилец, едрена-матрена! Я ж у тебя ничего не отнимаю, хотя придется… Кхе!
— Что придется, деда?
Вместо ответа Корней внимательно посмотрел на внука и заговорил, казалось бы, совсем о другом:
— Из десятка Варлама ты ушел? Ушел! Без всякого разрешения. Отроками снова командуешь, хотя и не старшина. Так? Так. И о добыче, и о содержании отроков заботишься, как о своем кровном… — Дед прервался и после краткой паузы вопросил: — И как мне сии деяния понимать прикажешь?
— Как деяния боярича Лисовина, старшего в своем колене и от взятого на себя не отказывающегося, потому что…
— Молодец!
Дед, неожиданно встав с лавки, обнял Мишку одной рукой и прижал к груди. Мишка такому проявлению чувств настолько удивился, что чуть было не начал вырываться из дедовых объятий: и простое-то слово «хвалю» в дедовых устах было редкостью, а тут такое!
— Батюшка твой покойный вот так же в одночасье повзрослел… и тоже не по годам. — В голосе деда не было растроганности, как обычно при поминании убитого Фрола, скорее звучала гордость за то, что в новом поколении проявились лучшие, в его понимании, черты предыдущего. — Передали мне, какие ты слова для Младшей стражи нашел. Правильные слова! И в бою не сплоховал, тоже знаю! А потому… — голос деда построжел, хотя, как ни странно, не утратил теплоты, — садись-ка, Михайла, сын Фролов, будем с тобой боярскую думу думать да совет держать!
Корней отпустил Мишку, вернулся на лавку и жестом велел ему сесть напротив себя. Некоторое время испытующе смотрел на внука, потом заговорил хотя и наставительным тоном, но уже не как с мальчишкой:
— Запомни и проникнись, боярич Михаил, все, что здесь и сейчас мы с тобой решим, будет ИСПОЛНЕНО. Никто не поправит, никто не укажет на ошибки и никто не простит, если что-то придумаем не так. Мы с тобой придумаем, я придуманное выскажу, а люди станут ДЕЛАТЬ по моему слову. И уже нельзя будет остановить их и что-то переиначить. Сейчас ты не отрок Мишка, не Бешеный Лис, а боярич Михаил, сиречь голова, которой надлежит двинуть тело и шевельнуть руками. Забудь о своих желаниях, обидах… даже о надеждах забудь! Тело, которым ты движешь, должно не только оставаться сильным и здоровым, но силу и здоровье свое приумножать. Рукам же должно не только уцелеть, но и работу свершить так, как требуется. Но! — Корней длинной паузой после «но» подчеркнул важность следующей фразы. — За последствия деяний ни тело, ни руки ответ не держат — только голова!
Дед говорил очень серьезно, даже несколько торжественно, чувствовалось, что излагает он плоды собственных долгих размышлений. Сказанное было достаточно правильным образным описанием отношений между управленцем и исполнителем. И с поучением Нинеи: «Возгордись и тут же смирись с тем, что ты не волен в своих поступках» это прекрасно «стыковалось», но… Мишку словно бес какой-то за язык потянул — то ли сказалось скептическое отношение человека конца ХХ века к любой патетике, то ли просто очень уж неожиданно повел себя Корней…
— Знаешь, деда, был такой поэт и воин — Денисом звался. Он про то, о чем ты сейчас говорил, так написал… ну вроде бы ноги обращаются к голове:
«За что мы у тебя под властию такой,
Что целый век должны тебе одной повиноваться;
Днем, ночью, осенью, весной,
Лишь вздумалось тебе, изволь бежать, таскаться
Туда, сюда, куда велишь…»
……………………………………………………………………..
«Молчите, дерзкие, — им Голова сказала, —
Иль силою я вас заставлю замолчать!..
Как смеете вы бунтовать,
Когда природой нам дано повелевать?»
«Все это хорошо, пусть ты б повелевала,
По крайней мере нас повсюду б не швыряла,
А прихоти твои нельзя нам исполнять;
Да между нами, ведь признаться,
Коль ты имеешь право управлять,
То мы имеем право спотыкаться
И можем иногда, споткнувшись, — как же быть, —
Твое величество об камень расшибить».
— Кхе? — Корней ожидал от внука какой угодно реакции на свои слова, но только не такой — вроде бы все правильно понял мальчишка, но слова-то, похоже, насмешливые. — Да ты никак насмешничать?..
— Что ты, деда! — Мишка попытался как-то загладить впечатление от своей выходки. — Ничего смешного, просто очень похоже на то, что ты говорил. А Денис за это сочинение в опалу попал — тамошний царь его слова на свой счет принял.
— Кхе… в опалу… — Дед все никак не мог определить свое отношение к сказанному. — Про одного такого воина-мудреца ты, помнится, уже рассказывал…
— Да! Только Антуан де Сент-Экзюпери на войне погиб, а Денис долго воевал, прославился… он, как и ты, сотником конного войска был. Даже в достоинство воеводы возвели, а потом лишили — не простили обиды царской… ну и ревновали к славе его.
— Денис, говоришь? — Корней, прищурившись, глянул на Мишку с некоторым сомнением. — А может, сам измыслил? Всем известно: ты на выдумки горазд.
— Да не все ли равно, деда? — Мишка уже сам себя клял за неуместный поэтический экскурс. — Главное, что я тебя правильно понял! Ведь правильно же?
— Правильно-то правильно… только больно легко ты к этому относишься. Кхе! Или от молодости все? — Корней поскреб в бороде и, видимо, решил в дальнейшее разбирательство не углубляться. — Ну ладно. Сейчас посмотрим, как и что ты понял. Вот тебе наша забота. Все вроде бы хорошо: Журавля мы окоротили, добычу взяли, потери… — Корней вздохнул, — небольшие, хотя потери — всегда потери. Но все недовольны! Все! Хоть тресни, едрена-матрена! Федор, ты сам видел, будто каша в котле булькает. Людей потерял, а добычи: сколько-то холопов, немного скотины, а рухлядью почти ничего. Но все ведь подсчитал, все заметил! А от этого ему и его людям еще обиднее — по усам стекло, а в рот не попало!
Наши тоже недовольны! Твоими отроками, заметь, недовольны! Не потому, что плохо воевали, выучку вашу и выдумку они правильно оценили, а кое-кому отроки и жизнь спасли — все верно. В глаза-то не хвалят — зазорно мальчишек, но еще зазорнее то, что вы добычи себе столько урвали! И наиболее ценной: доспех, коней, вьюки из «детинца», но самое-то самое — половину мечей от первой полусотни. Тех самых. На два с лишним десятка таких мечей все Ратное купить можно, да и не один раз, наверное, а если со всем остальным… сам понимаешь. И ты тоже недоволен! Признавайся, недоволен же?
— Ну… — Мишка поколебался, — не знаю. Добычей нашей ведь ты распоряжаешься, как еще решишь, мне же неизвестно. Конечно, относились к нам неласково, отрокам обидно было, но доброе отношение еще заслужить надо…
— Ага! А как его заслужишь, если твоей добыче завидуют? И не только об этом речь! Тебе отроков кормить, одевать, обувать надо, а много ли ты для этого добыл? Мне надлежит волю родителям погибших давать! А куда им с этой волей деваться? Где жить, с чего кормиться?
— Осьма добычу продаст, год нынче урожайный, запасемся в достатке. По первому снегу с сотней стрелков мяса добудем. Насчет одежды…
— Ага! Доволен, значит?
— Ну… всегда хочется побольше, но и жаловаться грех…
— А доброе отношение к отрокам заслужить? Или ты решил: «я сам с усам, обойдусь и без вас»? Совсем с Ратным разойтись желаешь? Или не знаешь, что о тебе треплют, или не ведаешь, как к твоим отрокам относятся? Не перебивай! — Корней хлопнул ладонью по столу. — Слушай меня внимательно! С одной стороны, ты мужей ратнинских удивил… по-доброму удивил. Даже тугодумам стало ясно, что затея с Воинской школой себя оправдывает. С другой стороны, любому матерому мужу досадно, когда сопляки слишком уж самостоятельными и удачливыми оказываются.
Ты со своими отроками сейчас на развилке: если что-то для доброго отношения с ратнинцами не сделать, начнете расходиться все дальше и дальше. Отроки твои обиду на ратников лелеять будут — мы, мол, им так помогли, а они нас за людей не держат. Ну и ладно, обойдемся! И ратники… да и остальные тоже, и так-то вас недолюбливают, а тут еще зависть к добыче да неудобство — как же, соплякам чем-то обязаны! Снег еще не ляжет, а уже волками друг на друга смотреть станете! И бабьи языки на это поработают, и гордость мужей ратнинских, и гонор ваш соплячий! Вот из такого расколы и случаются! Помнишь, я тебе про полусотника Митрофана рассказывал? Тоже из мелочей все выросло! И не единственный это случай… всякое бывало. Понял, о чем толкую?
— Кажется, понял, деда.
«Мудр, лорд Корней, аки змий! Как по писаному излагает, но… Внимание, сэр Майкл! Аргументы, разумеется, у их сиятельства неубиенные, но явно же к какому-то выводу он вас потихоньку подводит! Надо понимать так, что не хочет приказывать, хотя и мог бы, а желает, чтобы вы решение приняли сами. И… что-то тут еще мелькало… мысль какая-то важная… А! Он же сказал, что все решения будут ИСПОЛНЕНЫ! Так, так, так! Их сиятельство сам себя очень сильно ограничил: если решим, пути назад не будет. Настолько уверен в себе? Думает, что сумеет обеспечить принятие нужных решений? Ну-с, посмотрим, посмотрим…»
— Чего примолк, боярич?
— Думаю, боярин Корней Агеич, думаю…
— Ну что ж, полезно бывает… иногда. И чего надумал?
— Думаю, что для разрешения этой заботы, когда все на что-то обижены, надо не от обид плясать, а совсем от другого. Помнишь, мы с тобой по весне о разных методах управления толковали?
— Помню, помню. Я тогда еще все думал: то ли дальше тебя слушать, то ли уши надрать да выгнать. Кхе! Ну и каким боком это к нашим сегодняшним делам прикладывается?
— Ну вот: следящий способ — это когда начальствующий человек смотрит за тем, что происходит, и, если происходящее идет на пользу, поддерживает, а если во вред, пресекает. Вспомнил?
— Мы о деле толковать будем или память мою проверять?
— Сейчас, сейчас, деда, все понятно станет! — заторопился Мишка. — Есть у этого метода две беды. Первая проистекает из того, что есть недовольные, а потому важные дела не исполняются совсем, исполняются медленно или исполняются неправильно. А вторая беда — возможный раскол.
А теперь вспомни, что ты мне только что говорил об общем недовольстве и пророчил о том, что отроки Младшей стражи и ратнинские мужи друг на друга волками смотреть станут! Ну и добавь ко всему, тобой сказанному, то, что у вас с боярином Федором чуть до драки не дошло.
— Кхе!.. Все так: и недовольство, и раскол… — Корней беспокойно завозился на лавке, потом замер и уставился на Мишку так, словно что-то неожиданно вспомнил. — Погоди, погоди… ты ж тогда толковал, что с этими бедами справиться можно! Так?
— Так, деда! Если начальствующий человек вовремя негативные тенденц… то, что идет во вред, пресекает, то беды не случается. Но то, что идет во вред, надо уметь вовремя заметить и не дать ему продолжиться! Ты заметил вовремя, теперь давай пресекать! Только давай-ка сначала решим: а во вред ли это все?
— То есть как это не во вред? Раскол на пользу быть не может! Заврался ты…
— А если бы опасность бунта все еще сохранялась? И силы его подавить у тебя не было бы? Да ты бы сам в крепость ко мне ушел и верных людей с собой увел — пусть бы бунтовщики о стены лбом бились да на наши болты брюхами надевались! Или другой случай. Допустим, решил ты по всей земле Журавля огнем и мечом пройти, разве так бы у вас разговор с боярином Федором сегодня закончился? Наоборот, ты бы ему еще и поддакнул — есть, мол, здесь богатые села, давай, Федя, и их тоже повытряхнем! Ведь так?
— Кхе…
— Цель, деда! На пользу дела идут или во вред, зависит от того, какую цель мы перед собой ставим! Я вижу две цели: возрождение, даже увеличение, былой мощи ратнинской сотни и усиление боярина Федора.
Возрождение мощи ратнинской сотни может быть достигнуто через Младшую стражу и Воинскую школу, сиречь через Академию Архангела Михаила. Посему раскола допускать нельзя и добрые отношения между Младшей стражей и Ратным надо восстанавливать и укреплять всячески.
Боярин же Федор нам нужен сильным по нескольким причинам. Первое: польза и помощь нам от него может быть великая, если будет он не захудалым погостным боярином, а богатым, сильным и полезным новому князю человеком. Тогда и в Турове он дела, нам полезные, делать сможет. Второе: дружину содержать, нам в помощь, сможет не такую, как сейчас, и… чего уж там, приданое за Катериной даст немалое. Еще же помнить нужно, что есть у него земли необустроенные под Треполем — тоже не пустяк, если с умом подойти. Следовательно, удоволить боярина Федора сейчас, с нашей стороны, будет правильным.
— Кхе! — На этот раз дедово кхеканье было насмешливым. — Велика мудрость! Болтал, болтал, а к тому же и пришел, что и без того понятно! Не-э, Михайла, заносит тебя в твоей книжной премудрости…
— Да дослушай же до конца, деда! Я только-только к главному подхожу!
— Больно долго подходишь… ну так и быть, вещай далее.
— Бывает, что вредный ход дел можно пресечь силой, как, к примеру, с бунтом вышло. Но бывает, что силой ничего добиться нельзя — вот как сейчас. Любить Младшую стражу… и меня ты ратнинцев принудить не можешь, а уж заставить князя боярину Федору благоволить и подавно. Значит, дело надо решать добром.
— Кхе… ну давай добром. Только если ты опять кучу пустых слов наболтаешь, а толку…
— Будет толк, деда, обещаю! Потерпи еще немножко.
— Ну-ну, давай.
— Для того чтобы любое дело начать делать, нужен ресурс. Ресурс — это… как бы сказать… все, чем ты располагаешь, все, что для дела использовать можешь.
— Велика премудрость! С пустым животом и в нужник не сходишь — нечем будет!
— Нет, деда! Ресурс — не только то, что руками пощупать можно! Знания — тоже ресурс, право приказывать — тоже ресурс, уважение, когда к твоим советам прислушиваются, тоже ресурс. Вот в этом походе ты свой ресурс увеличил не только за счет добычи, но и за счет того, что люди вспомнили: «С Корнеем побеждаем!», а еще за счет того, что они увидели: Корней смену растит, и растит хорошо!
— Кхе… ну это, в общем, понятно: и за переправу ту проклятую как бы разочлись, и добычу… м-да, раньше бы так сходить, глядишь, и бунта не было бы…
— Вот и я об этом, деда! Ты не только свой ресурс увеличил, но и у недоброжелателей своих ресурс отнял! Теперь и приказы твои как бы сильнее станут, и спорить с тобой труднее, и дурному слову о тебе веры меньше будет! Этот ресурс ни за серебро не купишь, ни силой не добудешь. И обменять его на часть добычи, чтобы еще усилить, не жаль! Добыча пришла и ушла, а уважение и подчинение — это надолго, во-первых, и с их помощью еще добычу взять можно, во-вторых.
— Ресурс, говоришь… интересная вещь. — Корней побарабанил пальцами по столу. — Хорошо, ресурс… понятно. Дальше давай!
— За счет удачного похода мы свой ресурс увеличили — во всех его видах. Теперь надо суметь им правильно распорядиться. Дураки-то только о том, что руками пощупать можно, заботятся, но мы-то с тобой знаем, что есть и кое-что поважнее! Оттого мы своей долей добычи свободней можем располагать — щедрость проявить, а они и не догадаются, насколько малую долю от истинной добычи мы отдаем!
— Кхе… силен ты уговаривать… ох и наплачутся от тебя девки… но, кажись, все верно. Добро, дальше вещай.
— Дальше исходим из нужды обиженных — от того, без чего нельзя или очень трудно обойтись. Так что давай представим себе, что можем распоряжаться сразу всей добычей разом. Что и кому ты бы дал?
— Ишь ты, разлетелся: всей добычей разом! Так тебе и отдали!
— Это — вторая забота, деда, о ней во вторую очередь и думать станем. Пока же… ну вот что боярину Федору просто позарез надо?
— Кхе! Ему две вещи требуются: людей своих удоволить и себе что-то такое добыть, чтобы нужным людям в Турове поклониться дорогим подарком суметь. Иначе на Княжьем погосте можно и не удержаться.
— Хорошо, сколько-то холопов и скотины его люди набрали. Этого достаточно, или еще нужно? Хлеб-то еще не обмолочен, огороды не убраны, как до нови холопов кормить станут?
— Прокормят! На Княжьем погосте прокормят! Тут не беспокойся — возле податей обретаются да ярмарка каждую осень… прокормят.
— Так они не бедные? Чего ж тогда о рухляди так убиваются?
— Женам, детям, зазнобам подарки да обновки из похода привезти надо? Иначе какие же они добытчики? Холопам домашний обиход какой-никакой обустроить надо? Осень же на носу, а там и зима!
Мишка пошарил глазами по грудам всякого добра, стащенного в избу, вытащил из стопки рушников один, на котором красными нитками были вышиты человеческие фигурки, и положил на край стола. Добавил к рушнику и пару маленьких, наверное, детских, рукавичек.
— Вот потребности людей Федора, деда. Холопы и обиходная рухлядь.
— Кхе! Ладно, внучек, давай так. — Дед полез в объемистый кожаный кошель, стоявший на лавке, и, выловив оттуда серебряный перстенек с мутным зеленым камушком, добавил к рушнику и рукавичкам. — Серебришка хоть немного, но тоже надо.
— Теперь, что надо самому боярину Федору? Я так думаю, что серебро, дорогую посуду, дорогое оружие. Так, деда?
— Можно еще коней. У журавлевских ратников кони уж больно добрые оказались. Не знаю, как насчет выносливости и выучки, но на вид хороши! Высокие, сильные… даже удивительно, где столько таких добыли?
На краю стола появились серебряные украшения и конские удила. На Мишкино напоминание относительно оружия дед мгновенно «ощетинился»:
— Мечей не дам! Ни одного, самим нужны!
— Ну и ладно! — не стал спорить Мишка. — Теперь давай решать: что нашим ратникам надо?
— Наших надо на две части делить: те, кто набрал холопов в Куньем городище, и тех, кто на Кунье не ходил, — уверенно определил Корней. — Первым доля душами не нужна, с теми, что есть, разобраться бы. А вот вторым… не все, конечно, потянут, но хотят все. Надо ж, до чего дожили: ратник без холопов вроде как и не совсем ратник. Избаловались, щучьи дети!
«Ну-ну, с этого-то разложение и начинается… или не начинается, но углубляется точно!».
— Значит, — продолжил Корней, — одним рухлядь и скотина, другим холопы и рухляди поменьше. Ага! Так, значит… ну и от серебра конечно же никто не откажется.
На столе добавились еще две кучки «условных обозначений».
— Та-ак, Михайла, а теперь твоя Воинская школа. Ну вещай: что тебе позарез требуется?
— Кони! — Мишка вытащил из груды вещей стремя. — Строевой и заводной для каждого отрока. Еще нужны тягловые — для хозяйства и строительства.
— А прокормишь?
— Все поляны в лесу выкосим, все луга вдоль Пивени… может, и не досыта, но прокормим. А без коней никак — ребят учить надо.
— Добро. Дальше давай.
— Рухлядь простая. — Мишка добавил к стремени сложенную рубаху. — Одежда и обувка в первую очередь, ребят надо к зиме готовить.
— Кхе! Едрена-матрена… я о таких вещах и не задумывался никогда, ратники-то сами себя одевают-обувают.
«Вот-вот, тем-то регулярная армия и отличается от… «самопальных» воинских формирований. Хорошо, хоть не «незаконных».
— Еще корм, деда. Ребята растут, их кормить как следует надо. И хорошо бы коров дойных. Молоком отроков попоить, масло там, творог… для здоровья полезно.
— Угу. А хлестался-то: «Осьма добычу продаст, мяса добудем!» — Дед насмешливо глянул на Мишку. — А теперь молочка захотелось?
— У нас разговор о том, что требуется, или о том, где взять? Дед внука поучает или бояре совет держат?
— Ишь раскудахтался, петушок! Боярин он… — начал было издевательским тоном дед, но неожиданно оборвал сам себя и улыбнулся. — Молодец! Так и надо! Раз уж объявился один раз бояричем, все — назад ходу нет. Умей держать себя!
«Совершенно с вами согласен, ваше сиятельство. Нинея еще весной то же самое толковала! Нет, блин, не восхищаться старухой невозможно!»
— А еще Академии холопки нужны!
— Холопы, — машинально поправил дед и лишь потом возмущенно встопорщил усы. — Что ты сказал?
— Нет, деда, холопы тоже лишними не будут, но холопки…
— Ты чего это удумал, охальник? — Корней уставился на внука со смесью удивления и злости.
— Деда!!! Не для блуда, для работы!!!
— Для какой такой работы?
— Ты только подумай: полторы сотни отроков обстирать, обшить, обиходить! Сколько тут бабьей работы! Ну ты представь: подстричь сотню голов, да не абы как, а чтоб пригоже было. Сотню народу в бане попарить да в чистое переодеть. Три раза в день накормить и посуду вымыть! Ты вдумайся: полторы сотни постелей, три сотни онуч, полторы сотни рубах, да всего и не перечислишь. А еще каждый день: один поранился, другой одежду порвал, третий чего-то потерял, четвертый простудился, пятый загрустил — мамку вспомнил. Женщины нужны! Женские руки, женский пригляд…
— Хватит, хватит! — Дед замахал обеими руками, словно отгонял от себя мошкару. — Рехнешься с тобой, ей-богу! Это ж какая морока, очуметь можно, едрена-матрена.
«То-то и оно, что переход количества в качество вы, ваше сиятельство, только интуитивно ощущаете, да и то исключительно в приложении к конкретным делам, а общего представления нет».
— Ну вот, деда! А ты: блуд, блуд… не до блуда, с исподним бы разобраться.
— Тьфу! — Корней зло сплюнул и, видимо от полноты чувств, перекрестился. — Хватит, верю! О чем мы там говорили?
— О том, что кому потребно.
— Ну хорошо, решили мы, что кому потребно, дальше что?
— А дальше смотрим: у кого что есть, чего до потребного не хватает и как можно что-то на что-то обменять или кому-то нужное добавить. То есть сравниваем желаемое с имеющимся, видим разницу и пробуем ее устранить.
— И где же ты возьмешь то, чего не хватает?
— Ну в обычных случаях таким способом решают, что требуется добыть, чтобы устранить разницу между имеющимся и желательным, но бывает так, что добывать ничего не приходится. Это тогда, когда ты можешь распоряжаться достаточно большим ресурсом. У нас с тобой сейчас такой избыточный ресурс образовался — добыча Младшей стражи.
— Кхе… а не жаль?
— Жалко, деда, еще как жалко!
— И что ж ты тогда такой щедрый?
— Я не щедрый, я, наоборот, очень скупой и расчетливый — даю мало, а получить за это хочу много… очень много, деда.
— Даже так?
— Только так! Добротное управленческое решение должно давать выигрыш по нескольким параметрам… сразу в нескольких делах. Первое дело — сверну на развилке, про которую ты говорил, в сторону доброго отношения ко мне и к Младшей страже. Второе дело — умножу силу ратнинской сотни. Сам понимаешь: если почти у всех ратников будут такие мечи, боевая сила их возрастет. Третье дело — у боярина Федора появится возможность подмазать, кого надо, в Турове, а это нам на пользу…
— Кхе! Подмазать… хе-хе-хе… придумаешь же! Подмазать!
— Четвертое дело — сбагрим излишек холопов боярину Федору, а то в Ратном уже не повернуться, пахотных земель не хватает, да и в рассуждении бунта здешних полоняников надо подальше увести, а не рядом с землями Журавля держать. Пятое дело — избавлюсь от вредной или ненужной добычи.
— Это какая ж добыча для тебя вредная?
— К примеру, украшений, тканей дорогих и прочего, что бабьему сердцу любезно, нам не надо совсем. Даже если у кого из отроков найдется — отниму!
— Кхе, чего это так строго?
— А потому, что девиц в крепости всего полтора десятка, а полсотни отроков им подарки приволокут! Во-первых, девки и без того вниманием избалованы, во-вторых, отрокам лишний повод для драк и ругани. От греха, лучше вообще пусть ничего не будет!
— И тут бабы, едрена-матрена, ну куда от них денешься?
— Так что, деда, можешь взять из того, что Младшая стража добыла, все бабьи радости, а если не хватит, то и серебра зачерпнуть. Только не просто так взять, а обменять на рухлядь простую, дойных коров и холопок. Я думаю, что семей без мужиков сейчас много осталось — волхв, подлюга, бесдоспешных, с одними топорами на ратников кинул, считай, на верную смерть.
— Кхе… ну допустим, обменяем. Простую рухлядь на паволоки, серебро… кто бы рассказал, не поверил бы. Не стоит того простая рухлядь.
— Смотря как оценивать, деда. Это дело хоть по счету и шестое, но для меня вовсе не последнее. Одеть, обуть отроков к зиме, поставить баб на кухню, на портомойню, на шитье… ну да я тебе уже об этом толковал.
Корней долгим взглядом уставился на внука, словно пытаясь разглядеть в нем что-то, до сих пор для него скрытое, потом молча кивнул, не то соглашаясь, не то одобряя.
— А мечами теми, на которые, как ты сказал, все Ратное купить можно, — продолжил Мишка, не дождавшись от деда комментариев, — я поклонюсь, от имени Младшей стражи, ратнинской сотне. За науку воинскую, за то, что не погнушались в бой с собой мальчишек сопливых да неученых взять, и в залог того, что Младшая стража себя отдельно от ратнинской сотни не мыслит. Допустят меня для этого на сход, как думаешь?
— М-да… Кхе! Ты что, заранее к этому разговору готовился? Едрена-матрена, ведь не поверят же, что ты сам все это измыслил, скажут, что я подучил!
— Пусть говорят! Зато ты теперь точно знаешь, что я о Ратном пекусь так, как наследнику рода Лисовинов и надлежит. А отрокам мечи пока без надобности — и по возрасту рано, и мечники из нас, как из Бурея невеста.
— Хе-хе-хе! — Дед рассыпался мелким стариковским смешком. — Невеста! Хе-хе-хе! Ну ты выдумал! Хе-хе-хе! Жениха бы… хе-хе-хе! Жениха бы только найти! Хе-хе-хе!
Смеялся Корней вроде бы вполне искренне, но все же у Мишки осталось ощущение, что дед прячет за весельем не то неловкость, не то удивление от того, как сложился у него разговор с внуком. Меньше недели назад мальчишку чуть ли не носом пришлось пихать в то, что он боярич, а сегодня…
— Ну вот, деда, — продолжил Мишка, дождавшись, когда Корней отсмеется, — мы с тобой и пресекли нежелательное течение дел, как это и положено делать при следящем методе управления. В прошлый раз, когда бунт подавляли, это силой делать пришлось, а сегодня добром. Одно другому не помеха. Как сказал один человек: «Мечом и добрым словом можно добиться большего, чем одним только добрым словом!».
Дед снова уставился на внука долгим внимательным взглядом, а потом, явно затрудняясь с подбором слов, заговорил таким тоном, какого Мишка никак не ожидал.
— М-да… Кхе! Порадовал ты меня нынче, внучек… порадовал. Я ведь… ну ждал от тебя чего-то такого… особенно когда мне слова твои передали, которые ты перед отроками сказал. Да… это я уже говорил. Так вот: сказал ты даже больше, чем я ждал… вернее… не в словах дело, а в понимании. А понимаешь ты… и себя верно понимаешь, и нужды сотни. И о Ратном думаешь, не только о своей Младшей страже. Только что ж ты дожидался, пока я тебя, как щенка, в миску мордой ткну, неужто не понимал всего этого раньше? Ну-ка признавайся: не сейчас же все это измыслил — раньше раздумывал. Так?
— Как тебе сказать, деда? Была тут одна закавыка… очень серьезная. Вот я тут поминал такой ресурс, как право командовать людьми, уважение, готовность подчиниться. Честно говоря, не знал я толком, насколько этот ресурс у меня велик — как отроки ко мне относятся. Не было случая проверить.
— Ага! А теперь, значит, знаешь?
— А теперь знаю. Ребята старшинство Дмитрия признали. За дело признали, потому что он — воин от Бога, но я для них остался все равно старше Дмитрия. Ну как бы… если б я боярином был, а он воеводой моей дружины, но понятно это стало только после того, как ты меня от старшинства отрешил, да и то не сразу.
— Кхе! А без этого, значит, ты не боярич?
— А ты без ратнинской сотни сотник?
— Угу. А почто от наследства отказывался?
— Отказался я, деда, от того наследства, про которое думают те, кто ничего в происходящем не понимает, кто считает, будто все и дальше будет так оставаться, как было прежде. А ратнинской сотне такой, как прежде, уже не быть. И самой сотне не быть — вместо нее будет дружина погорынского воеводства, а может быть, и погорынское войско, состоящее из воеводской дружины и дружин погорынских бояр. Ты как-то сказал, что неизбежность перемен понимаешь, но сотню не бросишь. Я с этим и не спорю — пусть сотня свой век доживет по старине, но смену ей готовлю уже сейчас. Так что я не от лисовиновского наследия отказался, а от неизменности бытия нашего рода, Ратного, всего Погорынья в целом.
— Кхе. Помню я тот разговор, внучек, помню… из Турова как раз возвращались. Но то слова были, а такого скорого превращения слов в дела… не ждал… нет, не ждал. Завидую я тебе, Михайла… вот так бы все бросить да начать устраивать все по своему разумению… не бросишь. — Корней тяжело, по-стариковски вздохнул. — И годы не те, и люди не дадут старину рушить, хотя она и сама уже рушится. А ты… молодец, одним словом… Бог в помощь, внучек… боярич Михайла Фролыч.
Дед с внуком еще долго сидели, перекладывая на столе «условные обозначения» из одной кучки в другую. Дело шло на лад, оказывается, добычу можно было распределить так, чтобы не осталось обиженных и недовольных, и все, казалось бы, было хорошо, но Мишка время от времени ловил на себе удивленно-оценивающий взгляд Корнея, явно обнаружившего во внуке какие-то хотя и положительные, даже радующие, но совершенно неожиданные черты.
Воспользовавшись радостно-ошарашенным настроением Корнея, Мишка выставил два условия. Первое — «зачесть» добытые Младшей стражей доспехи для снятия долга с отроков, которым кольчуги и шлемы были даны, выражаясь терминами ХХ столетия, в лизинг. Причем не только доспехи становились собственностью «курсантов» Академии, но и дальнейшая их переделка (ребята ведь растут) должна была производиться бесплатно.
По поводу второго условия пришлось поспорить. Мишка попросил разрешения на самостоятельный рейд Младшей стражи для захвата большой пасеки, расположенной не столь уж далеко от маршрута возвращения к болоту. В крепости, по Мишкиному разумению, должны были быть собственные мед и воск.
Дед сначала отказал наотрез — отпускать мальчишек одних он опасался, да и для конвоирования полона Младшая стража была отнюдь не лишней. Пришлось Мишке доставать карту, начерченную им со слов Ионы. Карта, захваченная на хуторе у «смотрящего» Ловиты, хоть и была более точной и подробной, но оказалась «слепой» в экономическом смысле. На Мишкиной же карте были указаны не только населенные пункты. Но и то, чем занимается их население. Так, две скромные точки, совершенно не привлекавшие внимания Корнея, поскольку обозначали количество жителей менее сотни, на деле оказались пасекой с несколькими десятками ульев и обширным фруктовым садом, рядом с которым находился «винзавод». Там, как рассказал Иона, из яблок делалось аж три сорта вина — сидр, обычное яблочное вино и кальвадос. Присутствовавший на допросе Стерв отнесся к незнакомым словам совершенно равнодушно, Мишку же слова «сидр» и «кальвадос» просто ошарашили — он-то был уверен, что Журавль пробавляется простецким самогоном, а тот оказался чуть ли не эстетом.
Неизвестно, что в большей степени подвигло Корнея на согласие — кодовое слово «вино» или согласие Мишки пойти в рейд всего двумя десятками опричников, но в сопровождении взрослых ратников — десятка Егора, — однако разрешение на рейд все-таки было получено.
Пасеку брали ночью. Мишка провел вместе с дедом возле пчел так много времени, что сумел выставиться «экспертом» даже в глазах десятника Егора, промышлявшего в молодости бортничеством. Боярич настолько зловеще-красочно описал, как достанется нападающим, если пасечник успеет опрокинуть несколько ульев, что Егор продержал свой отряд в лесу не просто до темноты, как советовал Мишка, а до самой полуночи. Пока взрослые ратники разбирались с семейством пасечника, отроки быстренько позатыкали летки ульев пучками соломы и только после этого вздохнули с облегчением. Однако радость их оказалась преждевременной — возникла совершенно неожиданная проблема с транспортом.
Герасим, которого взяли с собой в качестве проводника, сообщил, что на пасеке есть достаточно телег, чтобы погрузить все ульи, — пчел, оказывается, возили с места на место, в зависимости от сроков цветения тех или иных растений. Это значительно облегчало задачу — с собой взяли только табунок тягловых лошадей. Но на пасеке ратнинцев ожидал сюрприз — следствие технического прогресса, развивавшегося на землях боярина Журавля: все повозки оказались пароконными фургонами.
Не ездили так на Руси в XII веке! Если груз был тяжелым или требовалась скорость, то лошадей запрягали «гусем» — одну позади другой. И передние колеса у телег были значительно меньше в диаметре, чем задние, чтобы не упирались в саму телегу при поворотах. Отроки растерянно топтались возле чудных повозок, рассматривая в свете факелов высоко поднятую платформу, совершенно одинаковые передние и задние колеса и одинокое дышло, торчащее посредине, вместо привычной пары оглобель.
Подошедшие поторопить отроков ратники тоже было задумчиво заскребли в затылках, но быстренько сообразили привлечь для консультации пасечника. Пасечник, презрительно кривясь разбитым лицом и время от времени сплевывая кровью, принялся объяснять «дикарям» правила пользования «цивилизованным» средством транспорта, причем настолько явно подчеркивал свое интеллектуальное превосходство, что чуть не заработал еще несколько зуботычин. Спасла его от мордобития только краткость «лекции» — «отсталые» ратнинцы разобрались с технической проблемой всего после нескольких пояснительных фраз.
Провозились почти до рассвета, и не столько из-за сложностей с непривычной запряжкой, сколько из-за нехватки транспорта — на пасеке обнаружился немалый запас меда и воска, причем меда стоялого, многолетней выдержки! Такую добычу бросить было просто невозможно, а увезти не на чем — пузатые бочонки с медом и круги воска величиной с тележное колесо весили немало и требовали места. А еще ведь и на винокурню наведаться собирались!
Толковали так и сяк, скребли в затылках и бородах, Фаддей Чума в сердцах даже предложил нагрянуть, выпить, сколько получится, а потом все поджечь. Обидно было так, что еще раз отлупили, придравшись к какой-то ерунде, все мужское население пасеки, но даже это не помогло — подходящих объектов для отведения души было всего трое: сам пасечник, его брат и старший сын, остальные — бабы да дети.
Решение пришло, когда Мишка вспомнил о «мандате» боярина Журавля: «Как будто я сам приказываю». Самого пергамента у него с собой не было, но все пятеро ратников десятника Егора щеголяли в трофейных шлемах и сидели на трофейных лошадях с клеймом, повторяющим рисунок на печати — журавль, держащий к клюве извивающуюся змею. Мишка предложил Егору изобразить из себя журавлевских дружинников и именем боярина мобилизовать в ближайшей деревне весь имеющийся транспорт, заодно и с возницами. Ну не могли же в деревне знать всех дружинников в лицо! Быстренько опрошенный Герасим подтвердил, что подобное требование дружинников хотя и не является повседневной практикой, но сильно удивить никого не должно, во всяком случае, староста спорить с «дружинниками» не решится, и объяснять ему, зачем понадобились телеги, вовсе не требуется, наоборот: в ответ на неуместное любопытство требовалось лишь рявкнуть построже да обозвать пообиднее.
Мишке план представлялся вполне реальным, но ратники, боевиков не смотревшие и авантюрных романов не читавшие, сомневались в успехе очень сильно. Ко всему прочему, Егор, хоть и являлся грозным рубакой, характером был прям и к лицедейству не склонен. Положение спас ратник Арсений — как Мишка стал догадываться, Арсений вообще исполнял во втором десятке роль «мозгового центра» — он взялся изображать старшего группы журавлевцев. Остальным ратникам было велено помалкивать, а исключение сделали только для Фаддея Чумы — ему поручалось в нужный момент орать, ругаться и, если потребуется, распускать руки, но в меру — не увлекаясь.
Отрокам не досталось даже роли массовки — им предписывалось ждать в лесу, чтобы ни один случайный наблюдатель не заметил, что по журавлевским землям таскаются два десятка сопляков, почему-то в доспехах, но без взрослого пригляда.
Время тянулось медленно, нервишки поигрывали, и Мишка, чтобы отвлечься, завел разговор с Герасимом:
— Как думаешь, Герась, обойдется миром?
— Да куда они денутся-то? Новоселы же! Даже в Отишии не стали б перед дружинниками кочевряжиться, а там-то старожилы живут — вольные, даже сатанинской печати на себе не носят!
— Какой-какой печати? — заинтересовался Мишка.
— Да вот, будь она проклята! — Герасим задрал рукав на левой руке. — Всех, кто здесь издавна не живет, как скотину клеймят, да еще пугают, что любого, кто с журавлевских земель сбежит, это заклятие заживо сгноит! Только отче Моисей сказывал, что святая молитва у этого заклятия силу отнимает, так что бояться не надо, но… все равно боязно как-то…
Мишка даже не расслышал последних слов Герасима, вздрогнув, словно увидел не человеческую руку, а ядовитую змею — на запястье у парня синела татуировка из семи цифр, как у узников гитлеровских концлагерей! Оказалось, что это совсем разные вещи: видеть подобное на телеэкране, через полвека после событий, или на живом человеке здесь и сейчас!
«Едренать… это уже даже и не ГУЛАГ, а Освенцим какой-то… ну предшественник, счастлив твой бог, что тебя в этот раз дома не оказалось… но я до тебя доберусь, падла, сдохну, но доберусь!»
— …У меня еще получше, чем у других, — продолжал между тем Герасим, — охотникам-то можно туда-сюда ходить, а если пахарь или иной кто, кому на месте сидеть положено, то не приведи господь далеко от своего места страже попасться! Стражники-то ни имени, ни занятия не спрашивают, а сразу на печать смотрят! Сказывают, что самое начало заклятия им говорит, где ты живешь и разрешено ли тебе далеко от дома отходить!
«Что-то вроде удостоверения личности… первые цифры, наверное, указывают место жительства и род занятий… вот почему не бегут, дело не только в стражниках! Впрочем, а вдруг особой нужды бежать нету? Так вот подорваться, не зная куда и где осядешь, чем прокормишься… да еще с семьей, причина серьезная нужна — только если уж совсем невмоготу…»
— Слушай! — прервал Мишка Герасима. — А как тут вообще живется? Что строго, что воли нет, что Православную Веру попирают, это я уже понял, а как… ну велики ли подати, сильно ли работами всякими утруждают, сытно ли живете? Я вот знаю, что рыбаки рыбку втихую на что-то обменивают, и за это наказание положено. Что, ничем с соседями поменяться нельзя? Торг, ярмарки у вас бывают, купцы приезжают?
— Мы же охотники, запашка у нас небольшая была, да и огородик… — начал было Герасим, но, видимо спохватившись, что выходит как-то несолидно, сменил тон: — Как посмотреть, боярич. Живем, по правде говоря, сытно, но обидно. — Парень, явно подражая кому-то, провел рукой по подбородку, словно оглаживая несуществующую бороду. — От урожая оставляют ровно столько, чтобы до нови прокормиться — не в обрез, но без излишеств. И от скотины приплод тоже не весь забирают…
— А на семена не оставляют?
— Нет, семенное зерно перед севом привозят — хорошее, отборное — и осенью и весной…
— Осенью? — Мишка, хоть и был ТАМ сугубо городским жителем, разницу между подсечным земледелием и трехполкой понимал. — Так у вас и озимые сеют, и пары оставляете?
— А как же? — Герасим, снова подражая кому-то, солидно покивал. — И не только это! Полевед же приезжает, указывает: где что сеять, в какую очередь. Старики сказывают, что против прежних времен урожаи раза в полтора, а то и больше увеличились.
— Полевед?
— Ага! А еще скотовед есть — указывает, какую скотину с какой вязать. Если хорошего быка или, скажем, жеребца в деревне своего нет, то с собой привозит. Баранов там, хряков…
— Так, выходит, о вас заботятся?
— Ну… да, но не даром же! Урожай-то весь выгребают, только на прокорм…
— Понятно, понятно! — Мишке становилось все интереснее. — Значит, полевед, скотовед… а еще что вам за урожай положено?
— Товар из Крупницы присылают. Как обоз туда уходит, так обратно порожним не идет — посуду везут, инструмент, ткани, еще всякое, что в хозяйстве надобно, но самим не сделать. Только не то, что хотелось бы, а то, что пришлют, да еще тиун может и не дать.
— Как это «не дать»?
— Ну скажет, что работал плохо, или еще к чему-нибудь придерется… любимчики у него, конечно, есть, им все в первую очередь.
«Так, интересно. Колхоз с трудоднями, автолавкой, агрономом и зоотехником… только кинопередвижки и сельского клуба не хватает. И сакраментальный подход: «бери, что есть, а то и этого не будет». Знакомая, блин, картина: даже семенной фонд централизованно хранится и перерабатывается. Но по нынешним-то временам это можно рассматривать как прогресс. Трехполка, да еще с планируемым севооборотом, селекционная работа… С другой стороны, ЗДЕСЬ идет процесс распада родоплеменного строя, а на землях Журавля административными мерами удерживается сельская община. ТАМ, в процессе коллективизации, тоже реанимировали сельскую общину, начавшую распадаться во времена НЭПа. Можно ли проводить такую аналогию? Хрен его знает… но номера на руках!»
— Слушай, а у старожилов, например в Отишии, тоже так же дело поставлено?
— Не-эт, у старожилов воля! Сами в Крупницу съездить могут, в лавку сходить, что надо выбрать. Вот ты, боярич, про рыбаков помянул. Ну не привезли из Крупницы то, что тебе надо, или тиун не дал, тогда договариваются со старожилами и выменивают нужное у них. Дерут, правда, три шкуры, наживаются, подлюки, на новоселах, но куда же денешься?
«И это знакомо: чем жестче ограничения, накладываемые командно-административной системой, тем изобретательнее народ в поисках возможностей обойти запреты. Нет, милейший предшественник, ни хрена ты выводов из ТОЙ жизни не сделал! На те же грабли наступаешь… Стоп, стоп, стоп! А не шанс ли это, сэр Майкл? Ну-ка проверим…»
— Герась, а в Отишии христиане были?
— Откуда? — искренне удивился Герасим. — Там же одни старожилы живут! Язычники поганые! Вашими руками их Господь покарал!
— А в других селениях?
— Где есть, где нету. Новоселам же вместе селиться не дают — по разным местам распихивают. Кто-то Истинную Веру забывает, не все же духом крепки… если где православные и есть, то по одной, по две семьи на селение, много — три. На капища языческие всех ходить заставляют, обряды сатанинские исполнять, жертвы идолам поганым приносить. Следят, наказывают… и не только православных. Здешний народ Велесу поклоняться привык, а тут Сварога славить велят, хотя против Велеса не очень ругаются, христиан сильнее давят. Упорствующих и убить могут, так что мы втайности…
«Так, картина, похоже, вырисовывается четкая. Верхний уровень — Журавль с ближниками, и у них идет какая-то подковерная борьба, иногда прорывающаяся наружу. Пожалуй, не стоит удивляться и тому, что воевода Гунар так скоропостижно скончался в отсутствие первого лица. Следующий уровень — та часть дружины, которая сформирована из потомков скандинавов. Еще ниже — дружинники из местных. Несомненно, имеются трения между одной частью дружины и второй, не может не быть трений! То же самое, надо полагать, и в страже — там тоже два слоя: стражники из местных и стражники из новоселов, как, например, Иона. Наверняка тоже не идиллические отношения между одними и другими. И наконец, гражданское население. Совершенно очевидное неравенство между старожилами и новоселами. Да еще по религиозному признаку они разделены уже на три группы — исповедующие «официальную религию», язычники, остающиеся верными Велесу и загнанные в подполье христиане.
Мать честная! На каждом уровне противостоящие друг другу группировки, как будто специально кто-то бомбу замедленного действия под местный социум заложил! Или это — политика сдержек и противовесов? Нет, непохоже. Сдержки и противовесы нужны там, где силы примерно равны и идеология схожа, борьба же ведется за предотвращение доминирования одной из группировок, за достижение компромисса. Здесь же напряжение между противостоящими группировками поддерживается по линии происхождения: нурман — местный, старожил — новосел. И никакие компромиссы невозможны. Рано или поздно нижестоящая группировка должна попытаться «подправить» положение, истребив или очень сильно ослабив группировку вышестоящую. Вон как Герасим насчет Отишия высказался — так, мол, им и надо!
И? Вывод-то какой? Очень простой: обострить противостояние можно вмешательством извне, и опираться при этом надо на нижний слой! Как пелось в одной весьма популярной в свое время песенке: «Кто был ничем, тот станет всем!» А христиане, между прочим, уже накопили опыт подпольной работы. Блин, как на блюдечке с голубой каемочкой! Не увлекаетесь ли вы, сэр?..»
— Едут! — донесся с опушки леса голос дозорного.
— Всем оставаться на месте! — «тормознул» Мишка зашевелившихся было отроков. — Пока до нас не доедут, никому не высовываться! Урядники, расставить отроков вдоль дороги, чтобы, как выедем из леса, по одному человеку оказалось хотя бы на пару телег. И кнуты держать наготове, если кто-то из возниц дернется, сразу в разум приводить, но не убивать и не калечить! Не отвлекаться, ворон не считать! Телеги с пасеки ставим позади этих!
Телег оказалось двадцать две штуки, так что особо напрягаться, наблюдая за возницами, не пришлось, да те и не пытались что-то сделать, лишь удивленно поглядывая на выехавших из леса вооруженных отроков. Поперек седла ратника Арсения лежал какой-то мужик, зажимая рукой разбитый нос.
— Знаки какие-то под конец подавать стал! — пояснил Арсений подъехавшему Мишке. — Как думаешь, догадался о чем-то?
— Это староста, что ли? Он слева от тебя стоял?
— Да… а ты откуда знаешь?
— Литеры, которые у тебя на крестовине меча выбиты и на седле выжжены, разные, а должны быть одинаковыми.
— Неужто заметил? — удивился Арсений. — А ты чего же не предупредил?
— Бесполезно. Где бы вы нашли нужные мечи, седла, шлемы, сбрую? Думал, что не заметят. Да наверняка сразу и не заметили — наверное, вы в чем-то другом себя неправильно повели, а тогда уж он приглядываться и начал.
— Эй, ты! — Арсений тряхнул лежавшего поперек конской холки мужика. — Так, что ли?
— Не ведаю, о чем толкуешь, воевода! — заныл мужик. — Не подавал я знаков никаких!
— Ну как знаешь… — вроде бы примирительно произнес Арсений и, взмахнув рукой, обрушил латный кулак на затылок старосты.
Мужик даже не вскрикнул — обвис тряпичной куклой, а когда ратник сбросил его в дорожную пыль, остался лежать в такой позе, что никаких сомнений не осталось — покойник. Мишка обернулся, чтобы проследить за отроками, но те разобрались в ситуации сами: дважды щелкнули кнуты, им дважды отозвались крики боли, все возницы сгорбились на передках телег, испуганно втянув головы в плечи.
— Рысью! — скомандовал десятник Егор. — Герасим, вперед, показывай дорогу! Шевелись, шевелись!
Герасим выскочил вперед, но через некоторое время принялся оглядываться на Мишку, словно хотел что-то сказать ему или о чем-то спросить. В очередной раз оглядев караван из трех десятков телег, Мишка убедился, что все вроде бы в порядке, и догнал Герасима.
— Боярич, зачем же он так… насмерть? Вреда же никакого от старосты не было бы.
— Война, брат Герасим. Был вред или не было, мы этого не знаем, а вот то, что он вред нанести пытался, — очевидно. Если он понимал, что рискует, значит, шел на это сознательно, а если не понимал — дурак. Тех, кто рискует, на войне убивают… часто, а дураков — почти всегда. Он, случаем, не из наших был, не из христиан?
— Нет, боярич, а вот среди садоводов наши есть, как бы беды не случилось…
— Народу там много?
— Меньше сотни — одиннадцать семей. Девять семей работников, семья садовода и семья винодела. Так вот: семья садовода и одна семья работников — наши, православные.
— А винодел?
— А он вообще чужак — валах, что ли… или как-то так. Волосом черен, нос как у ворона… чужак, одним словом. Боярич, ты бы сказал десятнику, чтобы помягче как-то, что ли. Хорошие люди там, я их знаю всех.
Что-то такое особенное проскочило в голосе Герасима, что-то не то в интонации, не то в едва заметной паузе перед словом «всех».
— Ну-ка, ну-ка, — Мишка слегка наклонился вперед и заглянул Герасиму в лицо, — все люди хорошие или все-таки кто-то лучше других? И не дева ли это случайно ясноглазая да ликом пригожая?
Герасим заметно смутился и пробурчал в ответ нечто невразумительное. Впрочем, Мишке ясный ответ и не понадобился, все было ясно и так.
— Как подъедем, укажешь мне на дома наших братьев во Христе, я десятника Егора предупрежу. А с остальными… если сопротивления не будет, то и наши злобствовать не станут, но если… сам понимаешь — война. Нас меньше трех десятков, а там сотня, да еще эти. — Мишка указал назад, на возниц. — Так что, если хочешь, чтобы все миром обошлось, думай: как это сделать можно? Мы же не звери, но и убивать себя не дадим.
— А если я вам полеведа сдам, с остальными милостиво обойдетесь? От него много пользы быть может, он…
— А что, полевед там живет?
— Старший сын его. Только он уже давно сам работает, без отца, а в прошлом году насовсем сюда перебрался… или прислали его, не знаю. Его дом приметный — на отшибе стоит. Он все у брата Иеремии прививке черенков выучиться хотел, а теперь еще и на Софью заглядываться стал, хоть одну жену уже и имеет…
— Ага, значит, Софьей ее зовут?
— Боярич! Если ее кто хоть пальцем…
— Покажешь мне ее, а я к ее дому охрану приставлю. Не бойся, ничего с твоей зазнобой не случится. А если хочешь, то с собой ее возьмем. Обвенчаетесь, заживете…
— В настоящем храме Божьем?
— А что такое?
— Так я же никогда настоящего храма Божьего не видал! Отче Моисей рассказывал, а видеть не приходилось! У вас храм настоящий — с образами, с алтарем?
— Конечно! И пастырь у нас замечательный — отец Михаил — в Царьграде учился! Ха! Слушай, Герась, а мы ведь как сваты твои едем! Вот сейчас заявимся и скажем: «У вас товар, у нас купец!» Вот отца-то твоей Софьюшки удивим! Не посмеет тебе отказать!
«Господи, бедный парень! Наверное, представляет себе что-нибудь вроде Софийского собора, а у нас церквуха-то — просто дом, побольше других, да с колокольней. И образов-то всего несколько штук — куда там до полного иконостаса. Хотя он же и такого не видел никогда. М-да, к чему привыкли… Помните, сэр Майкл, как остолбенел ваш однополчанин из Николаева, когда увидел Большой Петергофский каскад? Вы-то им тоже, конечно, восхищались, но привыкли-то к нему с детства, даже и в голову не приходило, что можно вот так восхищенно замереть! Нет, сэр, не зря вы отцу Михаилу пообещали каменный храм в крепости поставить, не зря! Вот ради таких Герасимов — чистых душой, почти ничего в жизни не видевших, но таких… одним словом, таких и стоит стараться! И засуньте свой материализм, который, на самом-то деле, по большому счету, есть не что иное, как скепсис с изрядной долей цинизма, куда подальше!»
Заночевать пришлось у виноделов. Пока вернулись на пасеку, чтобы загрузить в «мобилизованные» телеги мед и воск, пока добрались до огромного фруктового сада и винокурни, да там еще повозиться пришлось, хотя особого сопротивления оказывать никто и не стал, отправляться в обратный путь оказалось поздно, да и отдых требовался, что людям, что лошадям.
Выспаться, однако, толком не удалось. Пришлось выставлять дозоры вокруг поселка — мало ли что, разбить-то дружину Журавля разбили, но не бывает же так, чтобы из двух сотен людей никто не спасся, да и местные жители, за исключением христиан, смотрели, мягко говоря, неласково. Еще одна забота — не допустить ратников к винным погребам, иначе утром их придется грузить на телеги вместе с бочками. Охранять опять же отрокам — поставить ратников караулить емкости с хмельным все равно что пустить козлов в огород.
Дело уже шло к полуночи, когда Мишка со стоном облегчения стащил с себя доспех и сапоги, смотал с ног «благоухающие» портянки и отлепил от спины пропотевшую рубаху. Вечер выдался душный, с севера наползали грозовые тучи, и забираться в жилище не хотелось — Мишка не притронулся к оставленной ему еде и устроил себе постель в стоящей под навесом телеге. Рядом хрустел сеном Зверь, под тем же навесом устраивался на ночлег Немой — лучшей охраны и не требовалось, поэтому Мишка, оставив без внимания доносившиеся от винного погреба препирательства кого-то из ратников с караульными отроками, блаженно откинулся на спину, уснув еще до того, как голова коснулась пристроенного вместо подушки седла. Не разбудили его ни гром, ни шум дождя, ни отблески молний.
Сколько вышло поспать, Мишка не знал, но поданный свистом сигнал «Тревога» заставил схватиться за оружие еще до того, как удалось разлепить глаза. Сквозь шум дождя со стороны реки раздавались какие-то суматошные крики, потом еще раз повторился тревожный свист. Мишка, как был в одних штанах, взвел самострел, застегнул на себе оружейный пояс и, махнув прямо из телеги на спину Зверю, поддал ему босыми пятками под ребра.
— Вперед, Зверь! Ну!
Вылетев со двора на улицу, Мишка уже направил было Зверя в ту сторону, откуда раздавались крики, как вдруг заметил в свете сверкнувшей молнии несколько фигур, бегущих от стоящего на отшибе дома полеведа в сторону леса. По улице метались какие-то люди, где свои, где чужие — было не разобрать, поэтому Мишка не стал отдавать команд, а направил Зверя вслед замеченным беглецам, периодически высвистывая сигнал «Все ко мне!» — хоть кто-нибудь, но должен был услышать.
Зверь быстро догонял бегущих, к тому же сзади донесся конский топот и чавканье копыт по размокшей земле — кто-то отозвался на призыв, — но тут, при очередной вспышке молнии, обнаружилось, что один из беглецов остановился и поджидает преследователя с топором на изготовку. В принципе объехать пешего, оставшись вне пределов досягаемости его оружия, для конного не проблема, но противник-то собирался топор бросать! Мишка, рассчитывая на свое умение стрелять, не видя мишени, нажал на спуск и даже услышал вскрик пораженного противника, но тут же рядом с головой просвистел топор, а спустя еще мгновение чьи-то руки вцепились ему в лодыжку и сдернули со спины Зверя.
Удар о землю вышиб воздух из легких, громко лязгнули зубы, самострел вывернулся из руки и отлетел куда-то в сторону. Мишка наугад ударил в темноту ногой, никуда не попал, и тут же на него навалилась тяжелая туша, а мокрые руки, промахнувшись мимо горла, цапнули за подбородок. Одновременно в живот уперлось что-то острое, а навалившийся сверху противник захрипел и задергался, оставив попытки вцепиться в горло. Мишка заорал от боли и ярости — что-то, пропоров кожу, врезалось в мышцы брюшного пресса, — вытащил кинжал и принялся наносить один за другим удары по дергающемуся на нем телу. Каждое движение противника рвало болью живот, пока Мишке не удалось наконец спихнуть его с себя. Нанеся еще несколько ударов, Мишка понял, что терзает покойника, а зацепившись рукой за хвостовик самострельного болта, торчащего из груди убитого, догадался, что это и есть тот предмет, который рвал ему кожу и мышцы на животе.
Мимо уже пролетали всадники, кто-то кричал:
— Обходи, от леса отжимай!
Другой голос отчаянно возопил:
— Яньку убили!!!
Мишка обернулся и при очередной вспышке молнии увидел, как полевед Утый рубит мечом наехавшего на него отрока.
— Хр-р-р… ребят моих… Ур-рою!!!
Мишка попытался встать, поскользнулся, опять начал подниматься, и тут чьи-то сильные руки вздернули его и поставили на ноги. Даже не поняв, что подняться ему помог Немой, Мишка вырвался и бросился в ту сторону, где видел последний раз Утыя. Управились, впрочем, и без его участия — пробежав несколько десятков шагов, еще дважды упав и поднявшись, Мишка наткнулся на ратника Савелия, который, спешившись, пинал ногами лежащего Утыя, и на отроков, гнавших от леса двух женщин и несколько детей.
Увидев, как Савелий расправляется с полеведом, обе женщины заголосили, одна, державшая на руках ребенка лет двух, осталась стоять, а вторая кинулась на Савелия с кулаками, но тут же была сбита с ног беспощадным ударом латной рукавицы.
— Скажи спасибо, что его убивать не велено! — прорычал ратник. — А про тебя не говорено, убью, сука!
Догнавший Мишку Немой схватил его за плечи и, развернув лицом к себе, принялся рассматривать его окровавленный живот.
— Отстань, царапина… — Мишка вывернулся из рук Немого и двинулся к Савелию и ворочающемуся в грязи у его ног полеведу. Совершенно неожиданно обнаружилось, что дождь уже едва накрапывает, а край уходящей в сторону тучи слегка подсвечивается розовым, так что полной темноты уже не было.
— Ну-ка поднимите его! — скомандовал он толкущимся рядом отрокам. — Сейчас эта гнусь за все расчет получит. И за Яньку убитого, и за… — Отрока, которого Утый ударил мечом, Мишка не узнал, — …за все!!! Встать, угребище тухлое!!!
Утый с помощью отроков поднялся на ноги, но было видно, что окружающее он воспринимает смутно. Правое запястье у него было неестественно вывернуто, видать, фехтовальщиком, против Савелия, полевед оказался вовсе никаким. Бабы опять заголосили дуэтом.
— Заткнуть баб!!!
Под звук затрещин и бабий визг Мишка нагнулся, намотал на руку пучок мокрой травы, выдернул его из земли и несколько раз вмах хлестнул Утыя мокрым комком земли и корней по лицу. Присмотрелся и повторил операцию еще раз. Сзади послышался топот копыт и голос десятника Егора:
— Чего это тут?
— Боярич чудесит опять! — раздалось в ответ. — Чего-то, видать, удумал…
После третьей серии ударов мокрым пучком травы по лицу взгляд полеведа обрел наконец осмысленность, и он даже попытался защититься левой рукой.
— Очнулся, урод? Слышишь меня?
Утый с ненавистью глянул на стоящего перед ним голого по пояс, перемазанного кровью отрока и неразборчиво пробормотал ругательство.
— Значит, слышишь. — Мишка вытащил из подсумка бронзового лиса и поднес его к лицу полеведа. — Гляди сюда! Знаешь, кто это такой? Это — зверь Велеса! Слыхал?
Утый непонимающе смотрел то на статуэтку, то на отрока. Мишка еще раз хлестнул полеведа по лицу и заорал:
— Слыхал, я спрашиваю!!! — Не дождавшись ответа, швырнул под ноги ненужную больше траву и ткнул указательным пальцем в сторону женщины, державшей на руках малыша. — Щенка мне! Быстро!
Отроки, стоявшие возле женщин, недоуменно уставились на боярича. Никто даже и не шевельнулся, чтобы исполнить приказ.
— Подать мне выродка! — Мишка топнул босой ногой. — Я что сказал?!
Шурша сапогами по мокрой траве, Немой вышел из-за Мишкиной спины и вырвал мгновенно зашедшегося криком ребенка из рук бледной до синевы, беззвучно раскрывающей рот женщины. Отпихнув искалеченной левой рукой сунувшуюся вслед бабу, он отшагнул назад и протянул малыша своему воспитаннику.
— Чуешь кровушку, Лис? — обратился Мишка к бронзовой фигурке, перекрывая своим голосом детский крик. — Сладкая кровушка, чистая, детская.
— Оставь дитя, злыдень!!!
Утый рванулся из рук отроков и почти вырвался, но тут Немой ударил его ногой по голени, и полевед осел на землю.
— А ты моих детей пожалел?! — проорал в ответ Мишка. — С чего мне твое отродье жалеть?
— Эй, парень… — Ратник Савелий качнулся в сторону Мишки, но, увидев оскаленный рот Немого, замер, не сделав и шагу.
Мишка извлек из ножен кинжал и перехватил двумя пальцами левой руки, в которой держал лиса, ручку ребенка. Утый издал горлом булькающий звук и замер, глядя на кинжал расширившимися глазами, стоящие возле него отроки разом побледнели, а Савелий торопливо перекрестился. Сзади тоже раздался какой-то невнятный шум. Кинжал скользнул мимо детской ручки и наколол Мишкин палец, но видели это только сам Мишка и Немой. Выжав на плоскую сторону клинка несколько капель крови, Мишка отпустил ребенка и провел кинжалом по морде бронзового лиса.
— Чуешь кровушку, зверь Велесов? Запомнил, чья она?
— А-к-к… — Утый силился что-то сказать, но не мог выдавить из себя ни слова, только тянулся здоровой рукой к ребенку.
— Ты! — Мишка выставил руку с кинжалом в сторону полеведа. — Или ты сейчас приносишь мне клятву на крови собственного дитя, или зверь Велеса распорядится твоим выродком, а через него и всем твоим родом… — Мишка напряг голос и повторил: — …ВСЕМ ТВОИМ РОДОМ так, как ему Владыка Подземного Царства повелит! Ну! Не дожидайся, пока солнце взойдет, поздно будет!!!
— Н-н-н… — Утый одновременно кивал и делал вытянутой рукой отрицающий жест. — Н-н-не… да-а-а!!!
Полевед, размазывая капли крови, провел пальцами по подставленному кинжалу, мазанул кровью себе по лбу и невнятно забормотал. Мишка только и разобрал:
— …Рабом… навечно… на полной твоей воле…
— Сказано и услышано людьми и богами! В Прави, Яви и Нави! — провозгласил Мишка, когда Утый перестал бормотать. Потом воткнул в землю кинжал и, взяв в правую руку нательный крест, поднял его между ребенком и бронзовым лисом. — Крест Святой, Животворящий ставит рубеж меж тобой, зверь Велеса, и этим ребенком! И быть сему рубежу нерушимым по молитве Святой, воле Божьей и заступе Царицы Небесной, длань свою милостивую над детьми невинными простирающей! А знаком верности сих слов да будет чудесное излечение плоти ребенка, хладным железом уязвленной! Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно, и во веки веков. Аминь!
Мишка перекрестился, отмечая боковым зрением, как замахали крестным знамением окружающие, оглянулся на Немого и сказал уже обычным голосом:
— Андрей, покажи всем.
Немой поднял ребенка над головой и развернул его ладонь так, чтобы было видно всем: ни малейшего пореза на детской ручке нет. Некоторое время над собравшимися висела тишина, а потом кто-то из отроков полушепотом, словно сам себе не веря, выговорил:
— Зажило… — помолчал немного и восторженно завопил во весь голос: — Зажило!!! Как не было!!!!
Следом за ним радостно загомонили и остальные. Немой немного потоптался, глядя на обеих женщин, лежащих в обмороке, и сунул ребенка полеведу, Мишка, вытащив кинжал из земли, нашел глазами Зверя и потихоньку пошлепал по мокрой траве к своему коню. И тут, словно специально подобрав подходящий момент, первые лучи солнца осветили верхушки деревьев, вызвав новую волну радостного гомона.
«Ну-ну, Средневековье, говорите? Могем и Средневековье изобразить, да так, что среденевековее хрен найдешь! А вы, мистер Фокс, сидите в подсумке и не петюкайте — в этом эпизоде у вас роль без слов. Именно, именно: ни одной реплики, даже «Кушать подано» не заслужили, потому что ни хрена не знаете способов привлечения грамотных агрономов в отстающее хозяйство. И не просто привлечение, а еще и закрепление молодого специалиста, в свете решений… не помню какого Пленума ЦК КПСС. Господи, прости меня за спектакль, ибо не лицедейства ради, но пользы для…
Однако же брюхо болит… ирония судьбы, туды ее, моим же собственным болтом! Земля, кажется, не попала, а то противостолбнячной сыворотки здесь днем с огнем не найдешь… кальвадосом промыть на всякий случай, что ли? Что-то я еще хотел… да, мистер Фокс! В свете всего произошедшего, извольте позабыть о попытках влияния на меня! Отныне и навеки вы только инструмент в моих руках, и ничего более! Так и передайте своему боссу гражданину Велесу и менеджеру его погорынского филиала вдовствующей графине Палий — второй раз я на эти грабли не наступлю! И что-то еще…Что-то важное. Яньку убили!!! И еще кого-то Утый рубанул…»
Мишка, не дойдя нескольких шагов до своего коня, оглянулся на отроков.
— Урядник Степан!
— Нет его! — отрок Фома махнул рукой в сторону реки. — Там он!
— Все равно! Кто-нибудь… что с Янькой? Еще убитые, раненые есть?
— Нету! Это Филька, дурень, когда ты с коня упал, перепутал в темноте и орать стал! А потом его этот… — Фома указал на Утыя — мечом рубанул, да не достал, так — зацепил слегка, доспех не просек.
— Ну и слава богу. — Мишка подошел к Зверю, запрыгнул, зашипев от боли в разодранном животе, ему на спину и тронул коня в сторону домов. — Поехали, Зверюга, умываться, одеваться… концерт окончен, служба продолжается.
* * *
Мишка, в очередной раз клюнув носом, вскинулся в седле и оглядел растянувшийся по дороге караван. Всех телег не было видно — лесная дорога все время петляла, — к тому же лошади тоже разомлели от жары и плелись еле-еле. Ночная гроза вроде бы принесла свежесть, но сейчас опять парило, хотя небо было чистым и никаких других предвестников ненастья, кроме духоты, не наблюдалось. Людям тоже приходилось несладко — доспех не снимешь, одну ночь вообще не спали, вторую не дали как следует поспать беглецы. Ратники Петр и Фаддей Чума, несмотря на все строгости, умудрились-таки ночью «надегустироваться» так, что выглядели с похмелья словно ожившие мертвецы из фильма ужасов, даже купание в речке не очень помогло, но под взглядом десятника Егора старались держаться в седлах прямо. Ко всему прочему, Чума во время ночной тревоги, то ли спросонья, то ли спьяну, попал в дверь только со второй попытки, рассадив себе физиономию о косяк, и теперь его запросто можно было выставлять на огороде вместо пугала.
Впереди показался скачущий во весь опор передовой дозор, — видимо, что-то случилось. Мишка глянул на едущего рядом Егора, но тот, сохраняя железное спокойствие, не погнал коня навстречу дозорным, а продолжал ехать шагом и даже не выплюнул травинку, которую держал в зубах.
— Следы! — сообщил, осадив коня, ратник Савелий. — Двое конных, уходили галопом. По всему видать, сидели еще с ночи, если не со вчерашнего дня, а нас высмотрели и погнали докладывать. Ночью дождь был, дорога свеженькая, других следов нет.
Егор все-таки выплюнул травинку и, кивнув Савелию, обратился к едущему чуть сзади Герасиму:
— Что скажешь?
— Да мне и так тревожно было. Два луга проехали — никто не косит, никто скошенное сено не ворошит, а ведь дождь был, сено сопреть может. Еще одно место было, где стадо должно пастись, тоже пусто. И дорога вот свеженькая, без следов, а время уже за полдень, но никто никуда не ездил, скотину не гонял. По всему выходит, что выследили нас, поджидают впереди… или прячутся.
— А что впереди? Где ждать могут?
— Ну… — Герасим на секунду задумался. — Впереди, меньше версты, пожалуй, развилка будет. Одна дорога к сельцу повернет, не то чтобы очень большому, но домов… десятка два наберется. Вторая дорога так вдоль речки и будет идти, а версты через две после развилки будет малая весь — всего четыре дома, но стоит она так, что не объедешь. Там овраг, по нему ручей течет и в реку впадает, а весь как раз между оврагом и берегом реки. Овраг только в одном месте на телеге переехать можно, но для этого непременно между домами придется проезжать. То же село, что побольше, можно полями объехать, внутрь не заезжая. Я это к тому говорю, что в ту-то сторону мы верхом шли, без телег, так я вас через лес вел, чтобы не видел никто, а теперь…
— Понятно! — перебил Егор. — А путь где короче — через малую весь или через ту, что побольше?
— Одинаково.
— Угу… ну поехали, поглядим на развилку. Савелий, подгони-ка задних, растянулись чуть не на версту!
На развилке следы всадников разошлись в обе стороны. Егор мрачно глянул на одну дорогу, потом на другую и пробормотал, констатируя и без того всем понятное:
— Значит, о нас уже и там, и там знают… или совсем скоро узнают. Ну что ж, поворачиваем к малой веси! Будем надеяться, что там не воевать, а прятаться станут.
— А если решат воевать? — спросил Мишка. — Чего ждать, что они вообще могут?
— Сами по себе лишь прятаться — народу-то там раз два и обчелся. Воевать их можно только заставить, если, конечно, найдется кому заставить и найдется чем воевать. Защищать такую малую весь смысла нет — легче людишек и скотину в лес увести, — начал объяснять Егор и вдруг спросил: — Но если защищать возьмутся, то зачем? Ну-ка Михайла, как думаешь, зачем?
Вопрос был совершенно неожиданным, но особой трудности, разумеется, не представлял.
— Смысл может быть только один — задержать нас.
— Верно, а на какой срок?
— Ну… — Мишка оглянулся на проезжающие мимо телеги, оправил плечевой ремень, на котором висел за спиной щит, провел рукой по малому подсумку и вдруг осознал, что тянет время, подобно студенту на экзамене, а рука тянется за бронзовым лисом, как за шпаргалкой. Стоило только отвлечься, и нужная мысль всплыла сама собой: Егор имеет в виду не время, а событие. — Пока подмога не подойдет!
— Тоже верно. Воевать там будут, только если подмога придет, а откуда ей взяться? Дружину журавлевскую мы побили, стражу тоже. Откуда же подмога?
Мишка удивленно взглянул на десятника — с чего это вдруг он решил устроить экзамен? Егор в ответ на невысказанный вопрос пояснил:
— Ты — сотников внучок и сам, почитай, тоже сотник… почти. Ну представь, что меня здесь нет — ты только со своими сопляками… со своими отроками. Давай-ка покажи, чему вас в вашей Воинской школе учат.
На протяжении всего рейда Мишка время от времени задумывался о том, как относится Егор к нему после того памятного собрания десятников, когда Корней отрубил ему полбороды, а Мишка с Роськой пристрелили, по приказу Корнея, десятника Пимена. То, что Егор этого не забыл, было очевидно — подобное не забывается, но в поведении десятника второго десятка это пока никак не проявлялось. Еще больше все запуталось, после того как Мишка фактически спас Егора во время боя у брода через Кипень, и Егор это прилюдно признал. Но вот сейчас эти вопросы… И это Егор — человек прямой, бесхитростный и к интригам не склонный. С чего бы это?
«Именно, сэр Майкл, потому, что прямой и бесхитростный! Чувствует, что предстоит схватка, и хочет ткнуть вас носом в вашу неопытность, чтобы заставить подчиняться себе безоговорочно. А поддаваться, уверяю вас, ни в коем случае нельзя! Егор не умеет командовать стрелками, не знает толком: что могут отроки, чего не могут. Долго ли до беды? Извольте как-то выкручиваться.
Черт побери, но отвечать-то что-то надо! Еще и Герасим тут, и Степан… Арсений подъехал. Нельзя позориться! Что же нам могут противопоставить журавлевцы после разгрома у брода? Идет четвертый день, что-то предпринять время было. Но что? Блин, придется опять плясать от мотиваций, иначе ничего не получается!»
— Допустим, там, у брода, сумел спастись кто-то из десятников или полусотников, — начал Мишка, поглядывая на Егора и стараясь уловить его реакцию на свои слова. — Рядовому ратнику можно и восвояси повернуть: спасся — и радуйся. А начальному человеку ответ перед боярином Журавлем держать придется: как людей своих растерял, что сделал, чтобы хоть как-то дело поправить… ну и все такое. Опять же гордость взыграть может: отомстить захочется, как-то обиду утолить. Сегодня — четвертый день пошел, если он человек волевой, сильный, дело свое знает, то постарается хоть какие-то силы собрать и хотя бы обоз у нас отбить. Ну а если повезет и сил хватит, то и нас самих истребить. И обиду свою утишит, и боярину будет что сказать.
Егор слушал не перебивая, один раз даже кивнул, Мишка решил, что начал правильно, и продолжил в том же ключе.
— Тогда в первую очередь надо попробовать понять, какие силы в округе собрать можно. Первое — несколько ратников могли вместе с ним спастись. Отроки хоть и говорят, что перебили всех убегающих, но так не бывает. Кто-то мог в лес успеть свернуть, кто-то с коня упал, а на самом деле жив остался, да мало ли еще что могло случиться! Второе — наверняка не все стражники успели в Отишии собраться, кто-то не доехал, узнал, что Отишие захвачено, и повернул… Герасим, есть тут какое-то место, где в таком случае одиночки собраться могут?
— Не знаю, боярич. Отишие самое большое село в округе… есть еще одно, чуть поменьше, по пути в Крупницу. Может, там?
— Далеко оно от острога?
— День пути, если пешему или на телеге, а верховому, конечно, меньше.
— День… а прошло три, сегодня четвертый. Было время, чтобы хоть сколько-то народу собрать и к Кипени двинуться, а вчера с утра им могли повстречаться гонцы из деревеньки, в которой мы телеги забирали. Помнишь, староста кому-то знаки подавал? С их слов можно было понять, что по округе рыщет небольшой отряд — такой, что перехватить можно и малыми силами. Отбить добычу, освободить полон, если повезет, пленных взять. Будет чем и перед Журавлем отчитаться, и на ком ярость утолить. Герасим, пешцев в ополчение только из старожилов набирают или и из новоселов тоже?
— Всех годных берут, боярич. Охотников только не трогают, потому что зимой мы из лесу не вылезаем — на пушного зверя ходим, но вообще-то каждый охотник к сотне лучников приписан. Иногда по весне на учение гоняют, но я, правда, ни разу не попадался… да меня и приписали-то только в прошлом году.
— Значит, при себе у охотников стрел с гранеными наконечниками нет?
— Нет, что ты? — Герасим энергично замотал головой. — Не дай бог, найдут у кого-то, казнить могут! Нам и срезни-то иметь нельзя — только на зверя и на птицу.
— Ну вот, получается, что выставить против нас могут, самое большее, десятка два конных, да и то не все из них доспешными будут, и… не знаю, сколько пешего ополчения привести успеют, может быть, даже и сотню. Но поделены они на две части — гонцы-то в обе стороны ускакали. Повезло нам, не успели они нас раньше развилки перехватить… а может, и не повезло, а так и задумывали. Герасим, если кто-то сейчас за нами следит и сообщит, куда мы от развилки завернули, успеют они все в одном месте собраться?
— Нет, боярич, далековато получается. Конные раньше нас к малой веси успеть могут, а пешцы нет.
— Вот и весь расклад, дядька Егор: в малой веси нас может ждать полусотня пеших и десятка два конных. Не точно, конечно, но что-то вроде того. Лучники если и найдутся, то, скорее всего, стрел с бронебойными наконечниками у них не окажется.
За все время, пока Мишка говорил, Егор не проявил никаких негативных эмоций, слушал спокойно, вполне доброжелательно, кажется, даже с интересом. Когда Мишка закончил, задал новый вопрос:
— И как же они, по-твоему, нас встречать собираются?
— Не знаю, дядька Егор. — Теперь уже можно, даже нужно, было признать свою некомпетентность, тем более что это была чистая правда — возможного развития событий Мишка себе не представлял совершенно. — Пешцев-то мои отроки к себе не подпустят, перестреляют издалека, но вот конные… Вас-то только пятеро, а сколько их будет? Десять, пятнадцать, двадцать?
— Вот там и подсчитаем! — Егор мрачно ухмыльнулся, а Мишка вспомнил, как в лесу он повел троих ратнинцев против семерых журавлевцев. Тогда-то обошлось, а теперь… — Самое худшее, что могло бы быть, — это засада в лесу, — продолжил после паузы Егор. — Так, чтобы разом выскочить и схватиться грудь в грудь. Твои отроки только на расстоянии страшны, а так… — Егор многозначительно хмыкнул, но не стал развивать обидную для Младшей стражи тему. — Но им-то это неизвестно! А пешцам своим они, как раз наоборот, истинную цену знают. Пехота строем сильна, когда плечом к плечу, щиты стеной, а копья щетиной. Из лесу так неожиданно не выскочишь и на дороге промеж телег не повернешься. А когда пеший в одиночку остается, то боец из него… даже вы вдвоем-втроем справитесь, если с расстояния не застрелите. Можно, конечно, если лучники есть, остановить обоз — убить несколько упряжных лошадей, и все — остановились. Но мы тогда верхами уйдем. Так что, паче чаяния, пока через лес едем, пускай твои отроки держатся слева от телег — со стороны реки, а при первых же выстрелах из лесу — ходу! И не надейтесь, что у них только охотничьи наконечники будут. Во-первых, может найтись, хоть и небольшой, запас бронебойных, во-вторых, перебьют под вами коней, и куда вы денетесь? Каждому отроку сам все это объясни, не ленись.
— Будет исполнено, господин десятник! — Мишка четко склонил голову, потом снова взглянул на Егора. — Даже попробуем пару раз, чтобы приспособиться. Но мы вообще-то отроков караваны охранять тоже учим, так что это нам не в новинку будет. Уйдем вперед из-под обстрела, развернемся, спешимся, а там увидим, кто чего стоит. Как мы стрелять можем, ты уже имел случай убедиться.
— Гм, — Егор переглянулся с Арсением, — добро, но учти: впереди конные могут оказаться!
— Соскочим к реке, конные за нами не полезут, а мы их в двадцать выстрелов если и не положим всех, то уполовиним обязательно! И коней своих на дороге оставим, чтобы у них места для разгону не было, тогда, глядишь, у нас время и на второй выстрел найдется. А в сорок выстрелов… ну сколько их там может оказаться? Не сотня же?
Десятник опять переглянулся с Арсением, и тот сделал еле заметный жест, как бы говоря: «Ну вот, я же говорил». Похоже было, что возможности отроков Младшей стражи и их тактику ратники между собой уже обсуждали, и не раз.
— Ладно, — Егор одобрительно кивнул, — но это — для леса, а когда выйдем к веси, там совсем другое дело будет. Как там насчет отчета перед Журавлем, не знаю, но истинному воину хоть как-то отомстить за поражение, за товарищей погибших — первейшее дело! Чтобы ворогу торжество отравить, чтобы его кровью позор свой смыть, чтобы в свои силы снова поверить! Поэтому не очень-то надейтесь, что они обоз отобьют и на этом успокоятся. Им мы нужны — до последнего человека, чтоб никто не ушел! Запомни, Михайла: взять добычу — даже не половина, а треть дела! Потом же надо еще суметь с этой добычей уйти. Будет случай, расспроси деда, он тебе расскажет, как можно сгинуть от жадности, излишне добычей и полоном отяготившись.
Егор помолчал, переводя взгляд с Мишки на Степана, словно желая убедиться, что его правильно поняли, и продолжил:
— Как они в малой веси все устроят, в подробностях, конечно, не угадать, но в общем — ничего хитрого нет. Первое — нас надо остановить. Для этого путь перегородят пешцы, может быть прикрытые лучниками. В поле их выводить не станут, а поставят где-нибудь между домов или за оградой… Герасим, как весь огорожена?
— Жердяная изгородь, только от зверья да чтобы скотина уйти не могла.
— Ну вот: пешцы, наверное, будут внутри веси стоять, за изгородью, хотя могут встать и на той стороне оврага, чтобы нам к ним снизу вверх скакать пришлось — разгона для настоящего удара не получится. А конные… если у них хоть пара десятков наберется, будут ждать удобного времени, чтобы ударить сзади или сбоку. Есть там место, где конным поблизости укрыться?
— Нет. — Герасим отрицательно покачал головой. — Поля кругом, до леса… наверное, шагов триста будет, а то и больше.
— Ну тем лучше. Михайла, твои отроки и правда среди построек воевать обучены или в Отишии случайно так вышло?
— Нет, не случайно, дядька Егор, те два десятка, что с нами, почти треть всего срока обучения по крышам да по заборам скакали. Нам бы только внутрь веси пролезть, а там мы устроим…
— Ладно, ладно… устроят они. Все! — подвел итог Егор. — С остальным на месте разбираться будем.
Весь с говорящим названием «Яруга» действительно была невелика — четыре дома, хозяйственные постройки, загон для скота, и все это было обнесено жердяной изгородью в полтора человеческих роста высотой. Единственная улица одним концом упиралась в жердяные же ворота, а другим спускалась в овраг.
Несколько десятков вооруженных людей в таком месте спрятать трудно — они и не прятались, а выстроились поперек улицы в несколько рядов, прикрывшись большими четырехугольными щитами и поблескивая на солнце лезвиями рогатин. Точно подсчитать их было трудно, но дело явно шло к четырем-пяти десяткам.
Егор остановил свой отряд шагах в двухстах от ворот. Обоз оставили на дороге, у самого выезда из леса. По уму, чтобы не разбежались возницы, надо было бы оставить там же хотя бы десяток отроков, но сил было и так мало. Ограничились тем, что, согнав возниц с телег, связали их и других полоняников попарно, спина к спине. Мужчинам-христианам, последовавшим за отрядом Егора как бы добровольно, раздали топоры и наказали стеречь. Будет ли толк от такой охраны, оставалось только предполагать.
— Надо узнать: есть ли у них лучники? — распорядился Егор. — Михайла, пошли один десяток. Пусть проскачут возле ворот и стрельнут по разу. На полном скаку и не задерживаться, сразу от ворот назад не поворачивайте, а скачите вдоль ограды, пока вас дома не закроют. Понял?
— Понял, сделаем! Первый десяток, седлать заводных коней! — Мишка перекинул седло со спины Зверя на трофейного коня, дождался, пока то же самое проделают остальные отроки, и напомнил: — Вспоминайте, как учились на боку коня висеть, чтобы вас не видно было! Стреляем один раз и прячемся за конем! Оружие взвести! По коням! Болт наложи! Щиты на руку! За мной галопом, делай, как я!
Первые стрелы полетели в отроков еще на подходе. Кто-то в задних рядах журавлевцев заорал командным голосом, пешцы разом опустились на колени, совершенно скрывшись за своими щитами, а позади них обнаружилось с десяток, не больше, лучников. Мишка напряженно всматривался в правую руку одного из них, дожидаясь момента, когда она, отпустив тетиву, немного дернется назад. Уловив момент выстрела, он подал коня чуть вправо и прикрылся щитом. Рядом свистнуло, сзади донеслись звуки ударов стрел в щиты, но ни криков, ни шума падения слышно не было — первый залп пережили.
Лучники снова подняли оружие, отроки опять вильнули в момент выстрела, но на этот раз стрельба оказалась точнее. Стрела с хрустом вошла в Мишкин щит, ударив так, что левую руку дернуло назад, а острие наконечника высунулось с внутренней стороны щита, едва не зацепив запястье. Сзади снова послышались удары стрел по дереву и один звонкий щелчок по железу — угодило в шлем. Под кем-то всхрапнул конь — то ли зацепило, то ли напугался…
Третий залп! Видимо, лучники начали торопиться — попаданий в щиты, судя по звукам, было гораздо меньше, но зато упал один конь. Крика не последовало — то ли отрок удачно соскочил, то ли… не дай бог! Оглядываться было некогда, да… и незачем.
Пауза в стрельбе, которую ждал Мишка! Отроки приблизились настолько, что теперь лучникам приходилось стрелять либо сквозь жердяную изгородь, либо навесом, что для скачущих во весь опор всадников было не так опасно. Но зато они перешли от залпов к беглой стрельбе — уворачиваться бесполезно. Мишка наконец разглядел командира журавлевцев — здоровенного, рыжего, как Лука Говорун, мужика в доспехе, что-то кричавшего и размахивающего рукой.
«Дурак! Надо было лучников на крыши загнать, тогда бы стреляли поверх изгороди, пока мы вплотную не подскакали бы. И чего орет? При беглой стрельбе каждый лучник сам себе командир. Все, пора стрелять и поворачивать!»
Мишка вскинул самострел одной рукой, понимая, что толку от выстрела, скорее всего, не будет. Даже если болт проскочит сквозь изгородь, не зацепившись за жердь, щит пешца он с такого расстояния пробьет, но, потеряв при этом оперение, изменит направление полета и вряд ли прорвет стеганку, в которую одет пеший воин: стеганый халат на конском волосе защищает немногим хуже кольчуги.
Выстрел! Не глядя на результат, Мишка развернул коня вправо и сполз на его правый бок, на виду осталась только закинутая на седло нога. Степные лучники в подобном случае, не задумываясь, пристрелили бы коня, чтобы достать прячущегося за ним всадника, но славяне коней берегли — рука не поднималась даже на чужих, и Мишка был почти уверен в своей безопасности.
Выйдя из сектора обстрела и еще раз помянув «добрым» словом командира журавлевцев, не догадавшегося поднять лучников на крыши, Мишка подтянулся обратно в седло и огляделся. Сначала взгляд на следующих позади отроков — не хватает одного, остальные, один за другим, подтягиваются в седла, значит, раненых нет. Теперь туда, где должен остаться упавший конь. Так и есть — раненое животное пытается подняться, но снова заваливается на бок. Отрок Симон шустро ползет по-пластунски, но не назад, а в сторону огородов — к берегу реки. По нему не стреляют, скорее всего, лучникам он просто не виден. Тут тоже все в порядке.
Теперь результаты стрельбы. Отъехали уже достаточно далеко, можно сдвинуться так, чтобы дома не закрывали створ улицы. Один пешец в первом ряду, похоже, убит — выпал из строя, уронив вперед щит. Его как раз втягивают за ноги обратно. На левом фланге внутри строя какая-то возня, наверное, еще в кого-то попали. И среди лучников, кажется, прореха… или нет?
«Два или три удачных попадания, у нас потерь, похоже, нет, наличие лучников выявили. Ну что ж, сэр Майкл, с первой разведкой боем вас! Причем удачной, и дальше бы так!»
— Какие наконечники? — встретил Мишку вопросом Егор. — Граненые есть?
— Все, у кого стрелы в щитах, ко мне! — распорядился Мишка, досадуя, что не догадался посмотреть сам. — Проверить наконечники! Кому-нибудь граненый попался?
Бронебойных наконечников не нашлось, зато обнаружился один раненый — отрок Андрей, — в горячке даже не заметивший, что вражеская стрела полоснула его по внешней стороне стопы и застряла между ногой и стременем. Раненого тут же принялись освобождать от обуви и перевязывать, а Мишка попытался разглядеть ползущего Симона, но тот, проломав дыру в огородной изгороди, скрылся между грядками.
— Снаряжение рассмотрел? — прервал Мишкины наблюдения Егор.
— Да. Щиты, рогатины, наверное, еще и топоры есть. Стеганки почти до пят и шапки, железными полосами окованные.
— Значит, быстро двигаться не смогут, — сделал вывод Егор. — Ну Сюха, какие мысли есть?
Арсений, не обратив снимания на фамильярное, видимо ставшее привычным, обращение, глянул на журавлевцев, темным пятном проглядывавших сквозь изгородь, обвел глазами небо и только после этого отозвался:
— Время теряем. Надо пешцев из веси выгонять. Может быть, подожжем?
— За овраг уйдут, — возразил Егор. — Хрен редьки не слаще, там еще труднее может получиться.
— А подожжем аккуратно — те дома, что ближе к оврагу. Стрелой достать можно. Ветерок не сильный, но как раз сбоку, крыши соломенные — враз улицу огнем перекроет. Никуда не денутся, придется на нас выходить. А тут уж… — вместо слов Арсений похлопал себя по ножнам меча, — и мальцы самострелами помогут.
— А потом ждать, пока весь прогорит? — Егор поморщился. — Скорее подмоги журавлевцам дождемся.
— Дядька Егор! — вмешался Мишка. — Гляди: Симон огородом пролез, и никто его не заметил. Я могу со своими отроками так же пролезть, пробраться в весь сзади или сбоку и… ну как в Отишии, помнишь?
— Не помню. Я на другом конце был, вас не видел. — Егор снова поморщился. — Но рассказывают о вас прямо чудеса.
— Надо только в лес отойти, чтобы они, — Арсений кивнул в сторону Яруги, — не заметили, что отроки ушли.
— Ты, значит, согласен? — Егор испытующе глянул на Арсения. — Молокососов одних, без пригляда, в самое пекло сунуть? Мало ли что про них болтают? Чума вон тоже рассказывает, что Варвару свою корытом лупил. Ты поверил?
— Как знаешь, ты десятник, тебе решать, но до темноты нам за овраг уйти надо обязательно, иначе… сам понимаешь. Ну и мы же столбами стоять тут не будем! Как мальчишки там шумнут, так мы отсюда надавим, отвлечем на себя.
— Надавишь ты, пятью-то ратниками… — Егору явно не хотелось соглашаться, но стоять перед Яругой, дожидаясь, пока к журавлевцам подойдет подкрепление, тоже было глупо. — Ладно, отходим к лесу, пусть думают, что мы другой дорогой решили идти.
Первые всадники, под издевательские крики и свист со стороны Яруги, уже начали втягиваться на лесную дорогу, когда по ушам резанул крик одного из отроков:
— Конные слева!
— Туды тебя, вперекосяк, под лунным светом в березовых дровах!!! — Егор так резко осадил коня, что тот захрапел и попятился. — Дождались гостей!
Еще далеко, там, где постепенно повышающееся скошенное поле упиралось в гребенку леса, появились всадники.
— Раз, два, три, четыре… — принялся считать вслух Арсений — …семнадцать, восемнадцать. Почти угадал ты, Михайла.
— Ну что, Сюха, — мрачно поинтересовался Егор. — Спробуем новые мечи?
— А чего ж не спробовать? Самое время. Михайла, подсобишь со своими мальцами, как на той переправе! — Арсений глянул на Мишку с веселой сумасшедшинкой в глазах, и сразу стало ясно, почему десятником во втором десятке поставлен не он, а Егор. — Всем работка найдется! Эх, повеселимся! — Все здравомыслие с Арсения словно ветром сдуло. — Чума!!! Гляди-ка, счастье привалило! Тебе же до серебряного кольца пятерых не хватает? Сегодня доберешь, не сомневайся!
— Я еще с тобой поделюсь, Сюха! — Фаддей Чума тоже улыбался во весь рот. — Выбирай: какой нравится? Подарю!
— От тебя, крохобора, дождешься! Намедни покойника грязного мелюзге пожалел!
— Глядите!!! Еще четверо!!! — включился в «веселье» ратник Петр. — Чур, это мои!
— Во жадоба-то! — подал голос Савелий. — Хуже Чумы! Четверых ему подавай!
Мишка смотрел на разительно изменившихся ратников и не верил своим глазам — соотношение один к четырем, в трехстах метрах стоят еще полсотни пеших, а они веселятся!
«Ни хрена себе! Весь десяток — сплошные отморозки! Или так и надо? Кураж перед сшибкой накручивают? Точно! Что там отец Михаил про берсерков толковал? Не знает он ни хрена! Это самому нужно видеть, ощутить, прочувствовать. Только так и надо, иначе не выживешь! Стоп!!! Не заводиться! Вам нельзя, сэр! Стрельба не рубка, голова нужна ясная».
— Э-ге-гей!!! С кем об заклад?! — Конь под Арсением уже приплясывал, заражаясь настроением всадника. — Серебряный ковш ставлю тому, кто больше меня свалит!!!
— А ковш-то велик? — Чума подпрыгивал в седле, словно уже скакал галопом. — Или с гулькин х…?
— А все одно побольше твоего будет! Чего торгуешься, в заклад нечего выставить или забоялся? Ну кому ковш надобен?
Егор извлек меч из ножен и с шелестом рассекаемого воздуха крутанул его над головой.
— Эх, красавчик! Не нужен нам твой ковш, Сюха! Мы из другой посуды сейчас напьемся!
«Блин, угробятся же мужики! Им же в горку скакать — не разогнаться как следует будет. Или рассчитывают увернуться и ударить в спину? А получится? Все-таки один к четырем, даже хуже. И скорость у тех больше окажется — под уклон будут скакать. А потом прямо на нас выскочат! Не-эт, это надо как-то прекращать…»
— Принимаю!!! — гаркнул Мишка что было мочи. — Ставлю все мечи, что Младшая стража на переправе взяла, что мои молокососы полтора десятка завалят! Только уговор: не мешать!
— Во! Это по-нашему! — обрадовался Арсений.
— Не лезь, малявка! — рыкнул Чума.
— Испугались!!! — Мишка старательно делал вид, что его охватил азарт, а сам косил глазом на далеких всадников. Основная группа пока не двигалась с места, видимо дожидаясь, когда к ним присоединятся еще четверо. — Кишка тонка об заклад с нами биться? Да не нужен нам твой ковш! Младшая стража бьется об заклад с ратнинской сотней, что положит сейчас пятнадцать ворогов, если вы не будете мешать! Ставим двадцать мечей против вашего слова «отрок», и чтоб впредь никаких молокососов, сопляков, щенков и прочей мелюзги! Ну что, неужто мальчишек испугались?
— А вот я тебе сейчас… — начал было Чума.
— Тиха-а! — перекрыл общий гомон голос Егора. — Молчать всем! Отвечаем только мы с Арсением!
Егор сдернул латную рукавицу и поднял для всеобщего обозрения левую руку, украшенную серебряным кольцом победителя в десяти смертельных схватках. Арсений, подавив, было заметно, что с трудом, веселое возбуждение, повторил его жест.
— Заклад принят, но не на слово «отрок», а на то, что я сам надену вам воинские пояса вместо ваших подпоясок. Принимаешь?
— Принимаю, господин десятник!
Егор сдернул вторую рукавицу и протянул Мишке руку. Когда Мишкина ладонь утонула в Егоровой лапище, а Арсений «разбил» рукопожатие, десятник наклонился вперед и негромко произнес:
— Если выживешь, можешь передать Корнею, что борода у меня уже отросла.
Мишка только кивнул в ответ, потом обернулся к отрокам и принялся отдавать команды:
— Стража, спешиться! В одну шеренгу, расстояние два шага, становись! Отроки Серапион и Петр, выйти из строя, взять болты с лентами!
Серапион и Петр — лучшие стрелки среди опричников — кинулись к своим коням и достали из седельных сумок болты с прикрепленными яркими красными лентами. Мишка взял себе такой же и, прищурившись, прикинул расстояние.
— Спокойно, ребята, делаем все, как на учении. Сейчас отметим расстояние в сотню шагов. Земля от нас идет вверх, поэтому возможен недолет, целиться надо на два пальца выше того места, куда хочешь попасть. Первым стреляю я, потом вы — в стороны от моего болта шагов на десять.
Три щелчка — три красные ленты, ярко выделяясь на стерне, легли почти в ровную линию. Всадники на дальнем краю поля, выстроившись в две линии, тронулись вперед, пока еще не склоняя копий и не сильно подгоняя коней.
— Стража! Заряжай! Для стрельбы с колена, товсь! Локоть на колено тверже, дыхание успокоить… отрок Фома, нога косо стоит! Да, теперь верно! Марк, бармица подвернулась, мешает же, поправь! — Мишка говорил нарочито спокойно, неторопливо прохаживаясь перед строем. — Ничего страшного — они едут, мы стреляем, все, как всегда, и все у вас получится. Пробовали много раз, Федор даже ворону однажды убил! Помните? Прямо в глаз попал! Если б она еще и на мишени сидела, совсем красота!
Всадники, постепенно разгоняя коней, приближались к черте, отмеченной красными лентами.
— Помните, как девки, попервости, зажмурившись стреляли? И ведь что удивительно: попадать умудрялись! Правда, редко и не туда, куда хотели. — В шеренге послышались редкие смешки. — А сейчас эти дурни, — Мишка повернулся лицом к отрокам и небрежно указал себе через плечо, — выставились посреди поля и думают, что доедут до нас! Хоть бы в стороны поворачивали, а то скачут по прямой — захочешь не промажешь!
Просто физически чувствовалось, как отроков отпускает напряжение. Временно, конечно, — приближающиеся всадники не мишени на стрельбище, но хотя бы первый залп ребята должны сделать спокойно.
— Как только они доедут до красных лент, до них останется сотня шагов. Они выше нас, поэтому целить на два пальца выше. На ста шагах доспех можем не пробить, поэтому бить будем в коней. Целиться в голову всадника, тогда попадете в коня. После первого выстрела, пока они доскачут, мы успеем зарядить еще два раза. Всего выходит почти шестьдесят выстрелов, а их только двадцать два. Перебьем всех!
«Хрен, конечно, второй раз зарядить успеем, но пусть думают, что успеем. В конце-то концов, после второго залпа Егор со своими подключиться должен…»
Всадники приблизились к «красной линии», теперь стало видно, что в доспехах только первый ряд — всего девять человек. Начинают наклоняться вперед копья, но слитности в движениях нет — сборный отряд. Еще слабо, но уже начинают доноситься крики, которыми они то ли пугают противника, то ли подбадривают себя.
— Вдох, выдох! Рука тверда, видим только голову всадника, ничего кругом нет! Вдох, выдох! С Богом! Первый десяток! Бей!!!
Четыре коня полетели кувырком, а один всадник скособочился в седле и выронил копье.
Второй десяток! Бей!!!
У второго десятка вышло хуже — только три попадания, но от первого ряда остался только один всадник. Журавлевцы из второго ряда явно растерялись — кто-то попытался придержать коня, кто-то свернуть в сторону. Строй на глазах разваливался.
— Хорошо! Для ста шагов очень хорошо! Сейчас поближе подъедут… готовы? Справа по одному! Бей!!!
Получилось что-то вроде автоматной очереди на двадцать патронов, только частота выстрелов поменьше. Но ни одной автоматной очередью на две трети магазина не положить сразу десять человек, а опричники положили! Оставшихся четверых буквально смели налетевшие сбоку ратники Егора. Десятник второго десятка, не отнимешь, был настоящим «профи» — так угадать по времени! Отроки еще не сделали второго выстрела, а он уже разогнал свою пятерку в галоп и ударил как раз в тот момент, когда на левом фланге щелкнул последний самострел.
— Молодцы! Прекрасно стреля…
— Пешцы!!!
Мишка торопливо обернулся и увидел, что пешие журавлевцы вышли из ворот Яруги и, сломав строй, бегут к отрокам. Вернее, бежали. Видимо, по предварительному уговору, они начали атаку одновременно с конниками, но для того, чтобы пробежать около трехсот метров с тяжелым щитом, рогатиной и в долгополом стеганом доспехе, нужно минуты полторы-две, а то и больше. Не успели, а увидев почти мгновенное уничтожение конного отряда, в растерянности остановились.
И тут Мишка убедился, что выражение: «В Средние века на полях сражений царила рыцарская конница» — не измышления кабинетных теоретиков, а истинная правда. Покончив с конными, ратники Егора принялись за пеших.
Те, кто пытался сопротивляться, умирали, те, кто пытался бежать, тоже умирали. И те и другие — быстро и неотвратимо. Не спасали ни здоровенные щиты, ни выставленные навстречу всадникам рогатины. Копья уже сломаны или оставлены в телах врагов, в ход пошли мечи. Ратники, не обращая внимания на одиночек, кидаются туда, где несколько пеших, собравшись вместе, пытаются образовать хоть какое-то подобие строя и отойти в Яруге в порядке. Полегла под мечами одна такая группа, вторая… все — пехота превратилась в охваченную паникой толпу.
Мишка почувствовал толчок в плечо, оглянулся — стоящий позади Немой указал сначала на бегущих журавлевцев, потом на коней отроков.
— Стража, по коням!!! Степан, заходи справа! Первый десяток, за мной! Окружай, не давай в весь уйти! В кнуты их!!!
Впереди спина бегущего пешца, бросившего щит и рогатину, пытающегося на ходу скинуть с себя стеганку. Железное жало кнута вспарывает стеганый доспех на спине, до тела, кажется, не достает, но журавлевец падает. Трое успевают сдвинуть щиты и выставить лезвия рогатин. Бросок коня в сторону, щелчок кнута — жало проскакивает между железными полосами на шапке ближнего пешца и пробивает кожаную основу. Мужик вскрикивает, но что с ним происходит потом, неизвестно — конь проносит мимо. Ворота Яруги — в конце улицы спины убегающих, гнаться нет смысла, разворот, удар кнута прямо в лицо набегающему пешцу. И… все! Одни пешцы лежат — живые, мертвые или раненые, — другие еще куда-то бегут, но бежать некуда, третьи сидят на земле, бросив оружие и закрыв руками головы.
«Средневековье, блин, даже обычая поднимать руки вверх при сдаче в плен еще нет. А лучники-то сбежать успели — они налегке».
Все закончилось — отроки, образовав неровный круг, окружили пешцев. Ратники, хищно поглядывая на журавлевцев, неторопливо перемещались внутри этого круга, при их приближении всякое шевеление замирало.
Егор, поднявшись на стременах, проорал:
— Кто может, встать! Встать, я сказал! Кто не сможет подняться, тех добьем!
Журавлевцы начали медленно подниматься с земли.
— Скидывай доспех, сходись на середину! — продолжал командовать десятник. — Арсений, там кто-то в поле копошится, возьми двоих, добей или гони сюда! Коней ловить потом будешь, людей собирай! Михайла, дай Савелию пятерых отроков, пусть возниц развяжут и гонят обоз сюда!
По всему пространству, только что бывшему полем брани, началось деловитое шевеление. Пленных сгоняли в загон для скотины, по сжатому полю гнали выживших при падении с коня всадников, стаскивали в кучу трофейное оружие. Егор взмахом руки подозвал к себе Мишку.
— Ну… боярич, заклад твой! Вместо пятнадцати восемнадцать конных ссадил, некоторые, правда, живы, но это неважно. Умеешь… так твоему деду и скажу! А заклад — с меня.
— Да ладно, дядька Егор…
— Нет, не ладно! Слово воина — золотое слово! Воинские пояса ваши, а мечи на них навесить… это уж как Корней решит. Я бы навесил. Ну-ка держи. — Егор сунул Мишке копье. — Вон того добить надо. Давай!
«Едрит твою… раненых добивать! Проверяет или это ритуал, без которого ратником не станешь? Не очковать, сэр Майкл, они все равно обречены!»
— Давай, давай! — понукнул Егор. — Этого добьешь, передай копье следующему. Раненых много, на всех твоих отроков хватит!
Мишка, чувствуя, как вспотела внутри латной рукавицы ладонь, перехватил копье поудобнее и, стараясь не глядеть в лицо раненому, ударил лежащего на спине журавлевца в горло. На предсмертные судороги можно было не смотреть, но хрип лез в уши и показался Мишке страшно долгим, заставив бороться с приступом тошноты. Слишком разные вещи — убивать в бою или вот так.
— В глаз надо было, — наставительно пробурчал Егор. — И ему отойти легче, и одежду кровью не замараешь. Чего позеленел-то? Тошно? Ну отъедь в сторонку да опростайся, только не на виду. Эй, парень! Тебя как звать-то? Фаддей? Гляди-ка, тезка Чумы! Бери копье, отрок Фаддей, да вон того добей, вишь, как мучается, помоги отойти с миром.
Фаддей вопросительно глянул на Мишку, тот лишь кивнул, подтверждая приказ десятника, потом отвернулся. Егор был прав — тяжело раненные все равно умрут, и избавить их от лишних мучений, казалось бы, благое дело, но заставлять мальчишек…
Передавая друг другу окровавленное копье, отроки по очереди прекращали мучения тяжело раненных журавлевцев. Кто-то бледнел, кто-то закусывал губу, кто-то не мог попасть в убойное место с первого раза, но не отказался никто.
«XII век, отношение к жизни и смерти — даже и сравнивать нельзя с тем, что будет девятьсот лет спустя… и у детей тоже. Да, пожалуй, это все-таки ритуал. Не в бою, а именно сейчас ребята приобщаются к таинству смерти… вернее сказать, к таинству прерывания чужой жизни, а еще к ним должно прийти понимание того, что и они могут оказаться лежащими вот так, ожидая беспощадного, но милосердного, черт побери, удара. Вот о чем толковал Алексей — воину не все равно, как уйти из жизни! Почтить смертельным ударом! Последний знак уважения одного воина другому. Это — рыцарство, а не размалеванные щиты да плюмажи на шлемах. А вы-то, сэр: раненых добивать, раненых добивать… слюнтяй гуманитарный! Стоп! А это что такое?»
Один из журавлевцев с залитым кровью лицом, до того, видимо, лежавший без сознания, откатился в сторону от нацеленного на него копья, затравленно огляделся и, поняв, что деваться некуда, торопливо осенил себя крестным знамением.
— Отставить!!! Отрок Феоктист, отставить!
Феоктист растерянно оглянулся на Мишку, потом на Егора, снова глянул на Мишку и застыл с копьем в поднятой руке. Мишка осадил коня прямо над раненым и спросил:
— Ты христианин? Православный?
— Д-д… — Раненый отхаркнулся кровью прямо себе на грудь и прохрипел: — Да, вевую… в Осса и Сыа и… — недоговорил и снова закашлялся.
Мишка соскочил на землю, не глядя, взмахом руки подозвал на помощь кого-то из отроков, помог раненому сесть и сунул ему в рот горлышко баклажки с водой. Дождавшись, когда тот напьется, снова спросил:
— Христианин? Тебя куда ранило?
— По гоове… и яых…
— Язык прикусил?
Раненый кивнул и начал заваливаться на бок, видать, попало ему крепко. Мишка поднял голову и нашел глазами Егора.
— Дядька Егор! Тут еще христиане могут быть. Отпустить бы, они и так в утеснении от язычников.
Егор спорить не стал, лишь пожал плечами и указал все еще ожидающему Феоктисту на следующего раненого.
— Возьми кого-нибудь в помощь, — приказал Мишка спешившемуся рядом Иоанну, — оттащите этого в сторонку, а я еще христиан поищу.
Подъехав к загону, Мишка оглядел сидящих на земле пленных и выкрикнул:
— Христиане есть?!
Несколько лиц повернулось к нему, но большинство пленных остались неподвижными, не отозвался никто. Мишка обнажил голову, осенил себя крестным знамением и повторил вопрос, изменив формулировку:
— Я — боярич Михаил! Именем Господа Бога нашего Вседержителя вопрошаю: православные, отзовитесь!
Двое пленных, сидевших рядышком, переглянулись, потом поднялись на ноги.
— Мы православные!
«Заставить прочесть «Отче наш» или «Верую»? Некогда проверять, там раненых добивают».
— Пойдете со мной, надо среди раненых братьев во Христе поискать!
— Нету там! — отозвался один из пленных. — Был один, да убили, а больше нету.
— Господь милостив, жив он, — возразил Мишка, — только ранен. Пошли, поможете ему.
Раненый, которого отроки оттащили в сторону от остальных, был в сознании, но плох.
— Эх, котомки-то за оврагом остались! — посетовал один из пленных. — У меня там травы лечебные — жена в дорогу дала.
— Янька, оставляю братьев во Христе на тебя! — распорядился Мишка. — Найди чем перевязать, пристрой в каком-нибудь доме, и пусть сидят, пока мы не уйдем. Раненого теребить нельзя, с его раной надо несколько дней в покое полежать.
— Отпускаешь, значит, боярич? Спаси тя Христос.
— Конечно, отпускаю, а как же иначе? Скажи-ка… прости, имени твоего, брат, не ведаю…
— Ферапонтом крещен. Это, — Ферапонт указал на своего товарища, — Борис, а это Софрон. Боярич… такое дело… зять у меня там. — Ферапонт качнул головой в сторону загона с пленными. — Нельзя ли и его… у дочки детишек четверо…
— Что ж ты дочку за нехристя отдал?
— Грех, конечно, — Ферапонт вздохнул, — но все ж лучше, чем за горку уведут…
— Это верно… Янька, скажешь, чтобы отпустили.
— Слушаюсь, боярич!
— Спаси тя Христос, брат Михаил!
— Не за что… скажи-ка лучше: там, за оврагом, воинская сила есть еще?
— Десяток лучников, возницы с телег — полтора десятка, тоже при оружии, да те, кто отсюда сбежать успели. Перхун, будь он неладен, прости господи, тоже утечь успел.
— Перхун? Это рыжий такой, здоровый? — вспомнил Мишка командира пешцев.
— Он. Полусотник пешего ополчения.
— И что ж, будут там держаться или уйдут, как думаешь?
— Перхун не уйдет — упрямый, да и выслужиться хочет. И не пройти вам — переезд загородили так, что только пешему пролезть, ну… может быть, коня в поводу провести можно, а с телегами не пройдете. Уходили бы вы отсюда, не дай бог, Перхуну подмога подойдет — нас-то на телегах для скорости привезли, а еще полусотня пешком идет. До темноты могут успеть… пожалуй. Хотя далековато…
Немой похлопал Мишку по плечу, а когда тот обернулся, указал растопыренными пальцами на свои глаза.
— Да, надо посмотреть, что там, в овраге. Янька, найди Герасима, он в обозе, пусть с братьями во Христе поговорит. — Мишка обернулся к Ферапонту. — Хочу знать, как вас отыскать при нужде можно будет. Ты не против?
— Бог с тобой, брат Михаил, конечно, все, что сможем, только скажи.
— Ну тогда прощайте, недосуг мне.
— Храни тя Господь, брат Михаил.
Единственная улица Яруги одним концом переходила в довольно крутой спуск в овраг, по дну которого протекал ручей — сейчас узкий, перепрыгнуть можно, но было видно, что в половодье он превращается в бурный поток. Яругу, надо понимать, спасало от разрушения только то, что склоны оврага густо заросли кустами. В месте переезда берега были то ли специально срыты, чтобы сделать дорогу более пологой, то ли так уж раскатали телегами, но это действительно было единственное место, где мог пройти обоз. Мог пройти раньше. Теперь прямо в ручье, по оси в воде, стояли две телеги, с верхом нагруженные землей, а поверх них было беспорядочно набросано с десяток бревен — ни пройти ни проехать.
Более подробно ничего рассмотреть не удалось — на противоположном берегу выросли фигуры лучников, и пришлось рвать повод, разворачивать коня и бежать из-под стрел. Хорошо, хоть улица была не прямая и не простреливалась насквозь.
Мишка уже заворачивал за спасительный выступ какой-то хозяйственной постройки, когда сзади раздалось жалобное конское ржание и шум падения. Обернувшись, он увидел, что конь Немого лежит на боку и бьет в агонии ногами в распростертое на земле тело Андрея. Немой дергался под ударами копыт, как тряпичная кукла, не делая ни малейших попыток откатиться в сторону или подняться на ноги.
— Андрей!!!
Как соскочил с коня, выбежал из-за угла и подхватил Немого под мышки, Мишка не запомнил. Дергающаяся конская нога подсекла его, и падение спасло от целого роя стрел, просвистевших над головой. Приподнявшись на колени, рванул тело Немого в сторону от копыт агонизирующего коня и, уже намеренно, упал, снова пропуская над собой стрелы журавлевцев. Еще один рывок и два тупых удара в доспех на груди. Кольчуга выдержала — до лучников было более полутора сотен метров, а наконечники на стрелах охотничьи, — но от боли перехватило дыхание, а падение было уже не намеренным, а результатом сдвоенного удара.
До спасительного выступа стены было не добраться, и Мишка решил укрыться за трупом коня, как когда-то на заснеженной дороге в Кунье городище. Немного полежав неподвижно, намекая лучникам, что он уже убит, Мишка снова приподнялся и рванул тяжеленное тело Немого на себя, потом еще раз и откинулся на спину. Стрелы опять прошли чуть выше, только одна рванула за подол кольчуги. Проклиная свое подростковое слабосилие, Мишка вскочил и, чуть не разрывая жилы, с криком, в падении в очередной раз дернул тяжеленное тело Немого, рассчитывая упасть уже за круп убитого коня. Одна стрела ударила в руку так, что она сразу же занемела, вторая в шлем, а третья в живот, как раз в том месте, которое было прошлой ночью разодрано хвостовиком болта. Мишка упал на спину, чувствуя, как рубаха на животе намокает кровью. Немой лежал у него на ногах неподвижным грузом, в голове гудело, а левая рука, по ощущениям, превратилась в какое-то пульсирующее болью, неподвижное бревно.
«Ничего, за тушей коня нас не достанут, сейчас ребята подойдут, лучников пугнут… обойдется как-нибудь, лишь бы Андрюха выжил…»
Вытащили Мишку и Немого действительно быстро — отроки приволокли трофейные щиты, выставили их в ряд, от безопасного места до туши убитого коня, и за этим прикрытием ратники Савелий и Фаддей Чума утащили обоих раненых.
— Да-а… — «порадовал» Мишку Арсений, после того как боярича избавили от доспеха и ратник осмотрел его раны, — …дней на десять, а то и больше, ты, Михайла, отвоевался. Рука, слава богу, не сломана, но синяк от локтя и до плеча расползается. Хорошо, что пальцы шевелятся, можно надеяться, что отойдет, а то, знаешь ли, бывает, что после таких ударов рука слушаться перестает, а то и вовсе сохнуть начинает. И на брюхе у тебя неладно…
— Там же царапина!
— Под доспехом потел? Потел! Сколько дней уже в бане не были, вот грязь в твою «царапину» и попала… а еще купаться в речку сегодня утром полез! Видел бы твое брюхо — не пустил бы… так что на-ка вот закуси, — Арсений сунул Мишке в зубы палку, обернутую в несколько слоев тряпкой, и прижал к ране на животе раскаленный докрасна нож. Мишка взвыл, попытался вывернуться, отбиться здоровой рукой, но ничего не вышло — держали его крепко. Запаха паленого мяса он почувствовать не успел — потерял сознание.
Очнулся боярич от льющейся на голову холодной воды. Лили аккуратно — на темя, так что на лицо вода не попадала. Сфокусировав взгляд, Мишка обнаружил, что над ним стоит уже не Арсений, а десятник Егор.
— Ну прочухался? — Егор вытащил у Мишки изо рта палку и, держа ее так, как учитель держит указку, читая мораль нерадивым ученикам, принялся выговаривать: — Вот, это тебе наказание! По уму бы, тебя выпороть надлежало, но каленое железо тоже хорошо мозги вправляет, а запоминается надольше, чем порка. На кой ляд тебя под стрелы понесло? Загордился? Пострелял со своими сопля… отроками пару раз удачно, так решил, что тебе сам черт не брат? Да еще Андрюху с собой потащил! Это ж он из-за тебя, дурака… собой тебя от стрел прикрыл!
— Он… живой?
— Живой… пока. — Егор досадливо поморщился и покрутил головой. — Стрелой ему за ухо ударило… бармица выдержала — наконечник немного вскользь прошел, но с коня без памяти свалился, а там еще и копытами досталось. На левом боку от пояса до колена все сплошь синее, и левая рука, похоже, сломана. И так она у него увечная, а тут еще…
Мишка прикрыл глаза. Левая рука пульсировала болью, правая сторона живота горела огнем, но все это казалось сущей ерундой по сравнению с возможной смертью Андрея Немого. Мишка только сейчас ощутил, насколько привязался к этому, мягко говоря, непривлекательному человеку. Безгласный, начисто лишенный эмоциональной выразительности калека, чудовищно жестокий, когда этого требовали обстоятельства, и… такой надежный, преданный, заботливый, готовый отдать за своего воспитанника жизнь…
— Но он же выживет?
— Не знаю! — Егор в сердцах отшвырнул палку, которую вставляли Мишке в зубы. — Голова — такое дело… и в нутре конь чего-нибудь отбить мог. И не спросишь у немого-то, да и без памяти он. Пару раз глаза открыл, а потом опять… к лекарю его надо, а мы тут застряли, обоз, наверное, бросать придется…
— Не придется, дядька Егор, я знаю, как переезд отбить!
— Лежи, ты уже отвоевался, а ребят твоих я под стрелы подставлять не стану — на каждый ваш выстрел лучники пятью ответить могут, а если близко подойдете, то и доспех не спасет.
— Да не смогут они против нас ничего! Я способ знаю, мои отроки таким делам выучены! Ну… ну хочешь, опять об заклад побьемся?
— Я те побьюсь! Чуть не выпотрошили, как куренка, а все туда же…
— Да знаю я, что стрелок против лучника слабее и медленнее! Мы долго способ искали… и нашли… ну выслушай хотя бы, дядька Егор! Христом Богом прошу: выслушай, трудно тебе, что ли?
— Егор, пусть скажет! — вмешался Арсений. — Вдруг и правда что-то толковое придумал?
— Умные все… оглоблю вам в грызло… ну толкуй: чего измыслил?
— Вели Степана и Серапиона позвать, я им при тебе все объясню, а ты одобришь или не одобришь — как сам решишь.
Вызванные с улицы отроки уставились на Мишку испуганными глазами, наверное, видок у него был еще тот…
— Урядник Степан! — начал Мишка твердым, насколько получалось, голосом. — Мне, сам видишь, пока полежать придется, так что командовать опричниками будешь ты. И не спорить! — Пришлось прикрикнуть, упреждая возражения. — Докладывай: сколько отроков боеспособны?
— Пятнадцать.
— А еще двое?
— Андрею стрелой ногу попортили, ты сам видел, верхом ехать может, но с одним стременем — не боец. Трифон на рогатину боком напоролся — доспех пробило, но до кишок не достало, везти в телеге придется — лежачий. Еще Никите рогатиной в щит так дали, что краем прямо в рот ударило. Два зуба шатаются, с коня слетел, но в себя уже пришел — воевать может. Ну еще ты и наставник Андрей. Трое лежачих.
— Сколько болтов на стрелка осталось?
— Последний запас в обозе забрали. У всех по-разному: самое меньшее — одиннадцать, самое большее — четырнадцать. В Отишии-то потратились…
— Так, слушайте меня внимательно. Серапион, ты завал в овраге видел?
— Да, нашлось место, откуда можно глянуть, а нас незаметно. — Серапион произнес это тоном упрека и был, конечно, прав, потому что Мишка под выстрелы подставился совершенно по-глупому. — Проезд завалили старательно.
— Возьмешь отрока Петра, отрока Матфея и еще двоих, кто получше стреляет. — Скрытый упрек Мишка проигнорировал. — Спуститесь к завалу и засядете там. Сможете?
— Сможем! Я уже и места присмотрел, стрелять с того берега не дадим!
— Как это не дадите? — вмешался Егор. — Да они вас перещелкают…
— Пусть сначала увидят, — сразу встопорщился Серапион, — потом догадаются, как нас стрелой достать, а потом еще успеют раньше нас выстрелить. Они в полный рост стоять будут, на фоне неба, а мы за завалом спрячемся и стрелять станем через дырки, не высовываясь. Я с взведенным самострелом сколько хочешь ждать могу и выстрелю сразу, как кого-то увижу, а им придется на край оврага выйти да нас высмотреть… перестреляем, даже не сомневайся, дядька Егор!
— Гм, как-то у вас все просто… хотя, конечно… вам же в рост подниматься не надо. Ну ладно, сшибете двоих-троих, но они же не дураки — сообразят, выставляться перестанут.
— А ты пленных завал расчищать пошлешь! — парировал Мишка. — Никуда не денутся, придется вылезать и стрелять. А пленным их щиты дай, чтобы не перебили сразу всех.
— Что б тебя… — Егор полез скрести в бороде. — Может ведь и получиться…
— Теперь ты, Степан. Возьмешь оставшийся десяток отроков, обойдешь стороной, чтобы тебя с того берега не увидели, спустишься в овраг и поднимешься на тот берег. Вспоминай уроки наставника Стерва — пройти надо так, чтоб листик не шелохнулся. Не спеши и отрокам накажи, чтобы не торопились, для вас главное — перебраться на тот берег незаметно. Ну а там бить во все, что шевелится! Но из кустов постарайтесь не выходить — лучники вас видеть не должны. Помните: наша сила в расстоянии и движении, еще в скрытности. Понял меня?
— Так точно, боярич! — лихо отбарабанил Степан. — Пролезем, никто и ухом не поведет!
— Про лихость забудь! — Мишка неловко дернулся и скривился от боли. — В вас почти в упор стрелять будут — доспех не спасет! Каждый убитый и раненый на твоей совести будет! Понимаешь? На твоей совести!
— Арсений, пойдешь с ребятами! — вмешался Егор. — Если что, придержи, а то и правда нарвутся из лихости… пригляди, одним словом.
— Урядник Степан! Поступаешь в подчинение ратника Арсения! — подтвердил Мишка распоряжение Егора, втихомолку радуясь, что у десятника хватило понимания и веры в возможности мальчишек.
— Слушаюсь, боярич!
Потом началось самое тяжелое — ждать. Спасибо, хоть Герасим взял на себя роль поставщика новостей. Время от времени заглядывая в избу, где лежал Мишка, он сообщал:
— Четырех лучников на том берегу положили, остальные спрятались. Десятник велел пленных гнать, чтобы завал расчищали.
Еще через какое-то время:
— Еще двоих лучников положили и троих пленных.
— Лучники?
— Нет, наши. Двое работать отказались, а один убечь хотел.
— Посмотри, Андрей не очнулся?
— Нет вроде бы… ну я пойду?
— Ступай… осторожнее там!
Еще примерно через полчаса:
— Лучники из кустов стрелять попробовали, да не вышло — все равно высовываться приходится. Одного пленного убили и ратника Чуму ранили.
— Сильно ранили?
— Как ранили, не знаю, а ругается сильно.
— Посмотри, Андрей не очнулся?
— Нет вроде бы.
Следующий доклад:
— Бревна раскидали, а телеги с места не стронуть — увязли. Десятник Егор говорит, что разламывать придется. А те затихли. Два раза из кустов стрельнули, наши по ним тоже, но непонятно: то ли убили, то ли спрятались. А Чума все ругается… я даже и не знал, что столько срамных слов есть…
— Есть еще больше, только он их не знает. Посмотри, Андрей не очнулся?
— Нет, но дышит ровно…
— С того берега ничего не слышно?
— Нет.
— Ступай сам, гляди, под стрелу не подвернись.
— Не-а, не подвернусь, я же сам охотник!
О следующем событии раньше Герасима возвестили радостные крики. Герасим прибежал чуть позже, сияющий и возбужденный.
— Ратник Арсений с того берега машет! Наша взяла!
— Посмотри, Андрей не очнулся?
— Нет.
— Возьми с собой брата Ферапонта и сходи на тот берег. Пусть он свою котомку заберет и котомки братьев Бориса и Софрона… ну и еще что пригодиться может — им же с раненым до дому добираться. Если десятник Егор разрешит, пусть и телегу себе одну оставят. Узнай: нет ли среди отроков убитых или раненых… и вообще, как там все было. Нет, лучше пусть Степан придет и доложит.
— Ага! Ну я побежал?
— Беги.
Обратно Герасим вернулся в сопровождении урядника Степана и мрачнее тучи. Степана, прижимающего к лицу окровавленную тряпку, он поддерживал под руку.
— Усади его, — скомандовал Мишка. — Говорить он может?
— Невнятно… у него нос, кажись, сломан, — убитым голосом сообщил Герасим. — Отрока Феоктиста убили и еще двое раненых.
— Как случилось, знаешь?
— Рассказали. Они через овраг незаметно перебрались, а там народу больше двух десятков. Ну наши почти половину сразу положили, потом еще… те разбегаться стали, и тут полусотник их откуда-то сбоку выскочил, а с ним четверо с топорами, и сразу в кусты, где отроки прятались. А у них, как на грех, как раз самострелы разряжены. Феоктиста сразу топором… — Герасим перекрестился. — Прими, Господи, душу раба Твоего.
— Дальше рассказывай.
— Ратник Арсений двоих с топорами сразу положил, потом еще одного. А рыжий полусотник двоих отроков мечом… он бы и больше, но в него кто-то выстрелить успел, а потом уж отроки кистенями…
— А Степана кто?
— Не видели… наверное, четвертый, который с топором был, но он делся куда-то, не нашли. И Степана по кустам искали, искали… потом смотрят, а он без памяти лежит, личина железная погнута, чуть кровью не захлебнулся.
Мишка представил себе, какая мясорубка могла бы случиться в кустах, если бы Арсений не зарубил троих журавлевцев, и понял, что от десятка могли остаться «рожки да ножки». Опять та же самая ошибка, что и на хуторе: все самострелы оказались разряженными одновременно. Но, кажется, тактика, выбранная им для обучения стрелков, себя оправдала — хорошо обученная пехота, вооруженная самострелами, могла стать достойной альтернативой латной коннице. Только пехоты этой должно быть много, и должна она уметь не только держать строй, но при нужде использовать складки местности, естественные и искусственные препятствия, сочетать залповый «огонь» с беглым… короче говоря, мысль обучать отроков так, как его обучали в Советской армии, при учете разницы между автоматом Калашникова и самострелом, видимо, оказалась правильной.
— Наставник Андрей глаза открыл! — воскликнул Герасим.
Мишка попытался подняться, не получилось.
— Помогите-ка мне встать! Герасим, руку дай.
— Нельзя тебе, боярич…
— Исполнять!
Степан, все так же прижимая окровавленную тряпку к лицу, свободной рукой пихнул Герасима, показывая, что надо подчиняться приказу. Как только Мишка поднялся, беспомощно висящая левая рука будто стала втрое тяжелей и заболела гораздо сильнее.
«Блин, ну как у Льва Толстого: «Господин капитан, я контужен в руку!»
— Андрей, слышишь меня? — Мишка, поддерживая больную руку здоровой, склонился над Немым, стараясь поймать его взгляд. — Не шевелись, тебя конь копытами побил сильно. Слышишь? Понимаешь?
Немой вполне осмысленно глянул на Мишку и полуприкрыл глаза в знак того, что слышит и понимает.
— Рука у тебя вроде бы сломана, а с ногой неизвестно что, но ты, главное, скажи… покажи: у тебя внутри ничего не отбито? Не чувствуешь боли в груди, в животе?
Немой отрицательно повел глазами, и, похоже, от этого у него сразу же закружилась голова.
— Все, все… — торопливо остановил его Мишка. — Больше не шевелись и ничего не делай. Мы через овраг прорвались, скоро к своим поедем. Все хорошо, больше уже ничего не случится, завтра с нашими встретимся, там тобой настоящие лекари займутся.
Немой вздохнул и закрыл глаза. Мишка потоптался, пробуя, хорошо ли держат ноги, потом велел Герасиму:
— Помоги рубаху надеть и найди чего-нибудь, чтобы руку подвесить, а то болтается, как… как не знаю что.
Увы, триумфального возвращения — верхом, во главе двух десятков опричников, с добычей и пленными — не получилось. Мишка полулежал в телеге, пьяненько помаргивая глазами, и даже не сразу сообразил, что самостоятельный рейд «по тылам противника» завершен — Арсений придумал, в качестве обезболивающего, поить раненых кальвадосом. Исполнявший роль возницы раненный в ногу Фаддей Чума тоже «наобезболивался» так, что если не подремывал, то либо ругался последними словами, либо орал песни, терроризируя весь обоз уникальным сочетанием отсутствия слуха и голоса одновременно.
Первым к телеге подошел не дед, как ожидал Мишка, а обозный старшина, по совместительству специалист по военно-полевой хирургии и эвтаназии — Бурей. И первый вопрос, который он задал, был не о самочувствии раненых, а о том, в какое это место надо получить ранение, чтобы от раненых так завлекательно пахло?
Чума в ответ пустился в длинные и многозначительные рассуждения о том, что место это секретное, знать его дано не каждому, а если даже кто и узнает, то воспользоваться этими знаниями не у всякого получится…
Под эту сугубо научную беседу Мишка и задремал. Не разбудили его даже гы-гыканье Бурея и хохот Чумы по поводу «медицинской» рекомендации обозного старшины: для быстрейшего выздоровления постоянно держать раненую ногу во рту.
