31
Вездеход остановился только тогда, когда безлунная ночь опустилась над Моросью. И только тогда Коркин позволил себе выдохнуть с облегчением. Конечно, многочасовая езда по увалам и серой, присыпанной пеплом и поросшей колючкой равнине не была слишком уж тяжелым испытанием, но все с того самого момента, как скорняк разглядел переродка с собачьей мордой на плечах, и до прохождения пятой пленки слилось в беспрерывное напряжение, выдержать которое удалось только потому, что каждую минуту тому же Коркину находилось какое-то дело, да и Ярка не переставала стискивать его плечо. Сколько раз с той минуты, как Коркин разглядел человека с собачьей головой, он воздавал хвалу богу за то, что машина светлых все еще не сломалась, и сколько раз он просил его, чтобы она не ломалась и дальше? А что он увидел, когда Лента все-таки решилась на привал и уже в сумерках показала Пустому, где остановить машину? Правильно. Корма вездехода была покрыта царапинами и вмятинами, колеса потрескались, а уж задний мост вовсе не действовал, потому что его просто не было. Пустой только головой покачал, хотя еще после переправы сказал, что колес у машины явно стало чуть меньше.
Погоня рванулась за ними тут же, едва слетели с брони первые мальчишки с собачьими мордами на щеках. Потом, когда Пустой стряхнул разрядом остальных, от шатров отделилось с полсотни всадников, и Ярка вдруг закричала, что они скачут по детям, дети гибнут под копытами лошадей! А по второй дороге, которая вела вниз с моста, с насыпи, понеслись лавиной ордынцы. Их было не меньше тысячи, но Лента, которая уже сидела у пулемета, крикнула, чтобы заткнули рот Ярке и чтобы все имели в виду: как бы тут ни сложилось, но часть ордынцев и еще кто-то пошли через мост, поэтому скорой стоянки она никому не обещает.
Сначала погоня отстала, особенно после того как Лента скосила короткими очередями первые ряды ордынцев, но минут через пять Рашпик разглядел в клубах пыли быстрые силуэты. За вездеходом мчались три машины и явно настигали смельчаков. Филя едва не вывернул шею — так ему хотелось посмотреть на шустрые машинки, к тому же не от светлых, а самые настоящие разгонские, но проводница такого удовольствия ему не доставила. Не расходуя лишних патронов, она подсекла две машины из трех, а когда по корме вездехода застучали пули, добила и третью, спрыгнув затем в отсек, где тут же начала разглядывать засевшие в переданном Чином доспехе пули.
Пустой с сожалением окинул взглядом Филю и Коркина, но руля не бросил. Скорняк понимающе вздохнул и уже начал даже успокаиваться, разглядывать кочковатую равнину, покрытую кустами, среди которых паслось какое-то зверье, задирать голову, чтобы увидеть солнце, что клонилось уже к сверкающей искрами пятой пленке, посматривать на реку, которая несла рыхлую ледяную воду, одновременно омывая торчащую из-под белой пленки ледяную закраину и пологий берег, как вдруг Лента вновь начала натягивать доспех.
— У них есть связь, — сказала она уверенно. — Надо было догадаться раньше. К переправе придется прорываться.
— Почему ты так решила? — не понял Пустой. — Дым?
— Два дыма, — показала она на горизонт. — Сигнал сбора. Тут по лесу разбросаны деревеньки: в каждой стоят собачники, Пес весь этот край под себя подгреб, так вот дозорные на переправе собирают всех.
— Ты не говорила, что в деревеньках стоят заставы, — заметил Пустой.
— Я многого еще не говорила, — улыбнулась Лента и опять полезла наверх.
Машину ждали у переправы не только с полсотни собачников, но и две сотни ордынцев. Дорога, которая подходила к пологому берегу и кособокой избушке почти вплотную, оказалась перегорожена четырьмя лодками, в которые крепкие воины догадались насыпать камней. Но кроме этого они привязали к ним веревками с десяток испуганных пестряков, среди которых были и дети.
— Смотри-ка! — сунула голову в отсек Лента. — А они, оказывается, рассчитывают на твое доброе сердце, механик! Что будешь делать?
— Где переправа? — спросил Пустой, остановившись в четверти мили от избушки и приглядываясь к ринувшимся навстречу машине конным.
— Напротив домика, — ответила Лента. — Как видишь, там широкое место, отмель, а вот здесь сильное течение. И глубина, кстати. Что предлагаешь? Лодки не объедем, вокруг дороги валуны.
— Поплывем, — решительно повернул руль Пустой. — Как проходить пленку?
— Если повезет, выберемся на лед вместе с машиной, — сообщила Лента, — если нет — без нее.
— Понятно, — кивнул Пустой, — Филя, готовь мешки! Кобба, бери мешок с патронами, набивай магазины для пулемета и для ружья Коркина. Рашпик, упакуй к себе резак! Потом вместе с Яркой и Коркиным будешь отстреливать тех, кто подберется близко. С остальными разберется Лента. Филя, одеяла не забудь распаковать: тепла не обещаю!
В следующее мгновение Пустой поднял крышу, а вездеход въехал в ледяное крошево.
— Механик! — заорал Кобба. — Нет свободных магазинов!
— Сейчас будут, — откликнулся Пустой.
— Они сошли с ума, — прошептала Ярка.
Ордынцы погнали коней в ледяную воду. Лента открыла огонь.
Вездеход двигался медленно. Сначала его даже захватило течение, прижимая к берегу, но Пустой заставил двигатель натужно зареветь и все-таки направил машину наискосок к ледяной закраине. Но тяжелый вездеход с трудом преодолевал шугу, собирая ее перед носом тяжелой грудой. Несколько раз Пустому приходилось сдавать назад, сбрасывать ледяной горб и вновь пробиваться вперед. Коркин и Рашпик стояли у просвета, ожидая, когда до машины доберутся ордынцы, но те, потеряв с полсотни воинов — частью от очередей Ленты, частью от ледяной воды, в которой лошади почти мгновенно превращались в обезумевших, замерзающих животных, — выкатились обратно на берег. Стрелы еще долетали до машины и с берега, но нанести вреда не могли, хотя парочка из них на излете попала даже в щель, но никого не поранила. А потом раздался грохот, с которым не мог тягаться даже треск пулемета, и перед вездеходом поднялся столб ледяной воды.
— Что это? — испуганно завопил Рашпик, который еще ни разу не успел разрядить дробовик, но уже трясся мелкой Дрожью.
— Похоже на миномет! — крикнула сверху Лента. — Выстрела не было. Смотрите на берег — ищите, где будет вспышка.
Вспышки разглядеть не удалось. Коркин расслышал не слишком громкий звук, как будто кто вышиб пробку из хорошо выдержанной глинки, раздался тихий вой, и столб ледяной воды с грохотом поднялся в пяти локтях от борта. В щель хлынула ледяная вода.
— Только за избушкой, больше негде! — крикнула Лента. — Коркин! Ее придется прострелить насквозь, иначе они прострелят нас.
Она выпустила в домик один за другим два магазина. Коркин успел расстрелять три, когда домишко разнесло в щепки, но за это время собачники все-таки успели поднять еще три водяных столба, после одного из которых вездеход едва не перевернуло, а Коркин на несколько минут лишился слуха.
— Все назад! — разобрал наконец скорняк крик механика, когда звуки вернулись и отсек перестал двоиться и троиться перед его глазами. — Все, что есть тяжелого, — к задней двери!
Филя и Кобба двинули к задней двери мешки с патронами, Рук заскользил толстыми лапами, сползая на заднице к корме. Ярка потащила за собой Коркина туда же.
— Ну, еще? — заорал Пустой.
Лента нырнула внутрь и, съехав по накренившемуся полу, засадила причитающему Рашпику в бок ногами. И тут вездеход, истошно рыча, все-таки начал выбираться на ледяное поле.
— Теперь вперед! — заорал Пустой, и вся его команда, не забывая и тяжелые мешки с патронами, стала карабкаться по сиденьям и полу к водительским креслам. Двигатель взвыл, выползшие на лед колеса начали вытаскивать машину наверх, и через минуту вездеход стоял в полусотне шагов от сверкающей белой стены.
— Что дальше? — спросил Пустой в наступившей тишине.
Взрывов больше не было. Всадники еще носились по противоположному берегу, но собачьих голов Коркин рассмотреть не мог.
— Дальше надо одеться потеплее… — Лента отстукивала зубами, стягивая мокрую куртку. — Механик, у твоих бойцов шеи, что ли, одеревенели? Они научатся когда-нибудь отворачиваться? Кстати, настоятельно советую снять все мокрое. Ну что, Филя, как насчет одеяла?
— Что дальше? — повторил вопрос Пустой, глядя, как его помощник торопливо распускает завязки мешка с теплой одеждой и одеялами.
— Что с той стороны, пока не знаю, — призналась Лента. — Теперь, после этой переправы, и с той стороны надо ждать всего, чего угодно. Но если пройдем, впереди будет ложбина с грунтовой дорогой. Справа, в полусотне шагов, такая же сторожка и дозор собачников. Обычно с зимы до лета она пустует, но теперь…
— А потом? — прищурился Пустой.
— Потом надо будет ехать так долго, как сможем, да забирать к югу, — добавила Лента. — Уверена, ордынцы уже торопятся в нашу сторону.
— Странно, — пробормотал Пустой. — Я, конечно, могу как-то объяснить настойчивость степняков, но терять столько воинов ради того, чтобы расправиться с каким-то механиком….
— А чего гадать-то? — усмехнулась Лента. — Гадать потом будем. Сначала надо миновать пятую пленку. Для пешего — не слишком сложно. Для конного — посложнее. А уж на машине — ничего не скажу, не знаю. Главное правило — не дышать.
— То есть как? — не понял Рашпик, пытаясь завязать на толстом животе концы одеяла. — Вдыхать, выдыхать или вовсе рта не открывать? И долго? А если по нужде надо отойти?
— Нужду можешь справлять прямо здесь, — завязала одеяло на шее Лента. — Отрубим и выкинем, не волнуйся. Дышать нельзя вовсе. Главное, чтобы на теле не было сырого, потому что заледенеет сразу, а что там, за пленкой, известно только Псу. Пленка узкая, шагов пять-десять, но нам хватит. Правда, разгоняться бесполезно, секунд десять по-любому уйдет. А так-то от холода никакая одежда, ни машина не спасет. Но внутрь тела холод не проникнет, если не начнешь дышать!
— Так чего ж мы кутаемся? — не понял Кобба.
— Того ж, — хмыкнула Лента. — После пленки машина будет холодной, как железка, которую в лютый мороз иней кроет.
— Ясно, — кивнул Пустой и потянул за рычаг. — Пойдем с открытыми задними дверьми. Разобрать мешки, Кобба, патроны на тебе. Пулемет, если что, придется оставить. Ну, все готовы? Не дышать!
— Не дышать, — кивнула Лента. — О тех, кто на мосту дышать пробует, потом долго следующие спотыкаются.
Коркин едва успел закутать Ярку, которая выстукивала зубами то ли от страха, то ли от холода, как Пустой двинул вездеход вперед. Скорняк еще хотел закричать, что сам-то механик даже теплого платка на шею не накинул, но вездеход уже коснулся сверкающей поверхности. Коркин ждал чего угодно — удара, натяжения, трещин, разбегающихся по ледяной стене, но вместо этого вдруг увидел полосу инея, которая сначала покрыла стекла машины, а затем побежала по пульту, скользнула на колени, на руки, на ружье скорняка, обожгла кожу, защемила нос, разом наполнив его пластинками льда, надавила на глаза, скользнула по затылку, по спине и не только мгновенно обдала всего Коркина холодом, но и окатила ужасом. Таким ужасом, что захотелось вскочить с места, заорать, выковырнуть лед из носа, закрыть глаза, пошевелить одеревеневшими щеками, как все кончилось. Вновь светило солнце, и сразу за узкой полосой льда зеленела трава и узкая дорожка уходила между холмами к западу. Вот только вездеход вдруг заревел с напрягом, словно все-таки вдохнула машина холодного воздуха да отморозила что-то внутри.
— Все глинки с водой полопались! — почти сразу же завопил Филя.
— Ничего, вода еще будет, — успокоила парня Лента. — Не скоро, правда.
— Опять на механическом приводе идем, — с трудом выговорил Пустой.
— Однако машина что надо, — заметила Лента и ткнула холодным пальцем в стекло. — Давай вперед, пока собачники не прочухались.
Охранники, которые стояли возле покосившегося домика, даже не дернулись с места. Или они не ждали никого, или были уверены, что и не мог никто преодолеть переправу в это время, но даже не взяли в руки ружей, чтобы остановить наглецов и хотя бы стребовать с них пошлину. Так и стояли, провожая взглядом ползущий мимо вездеход.
— Отлично, — прошептала Лента. — А то я уже было начала думать, что у Пса вовсе все схвачено.
Коркин осторожно размял руки, шевельнул пальцами ног, похлопал глазами и повернулся к Ярке. У нее был красный нос, и капли растаявшего инея висели на волосах.
«Как ты?» — спросили испуганные глаза.
«Нормально, — ответил взглядом Коркин. — А ты?»
«И я нормально». — Улыбка тронула потрескавшиеся от холода губы.
«Вот и поговорили, — подумал Коркин, поворачиваясь вперед. — А и в самом деле — чего зря болтать-то?»
Час проходил за часом, вездеход натужно урчал, а Коркин все не мог стряхнуть напряжение и думал, что, может быть, именно эти дни и часы самые счастливые в его жизни… Еще бы передохнуть хоть немного. Ну хоть денечек. Хотя бы до завтрашнего утра. Хотя кто его знает: пять дней прошло с тех пор, как вырезали ордынцы Поселок. А если бы эти пять дней Ярка сидела в его доме в Квашенке — не сошла бы она с ума наедине со своим горем? Или она так и так сошла с ума? Конечно, сошла! А с чего бы она приросла к нищему скорняку? Только от безумия. И он от безумия к ней прирос, потому как по такой жизни каждая минута последней может стать. Оба сошли с ума. Коркин повернулся, поймал задумчивый, тревожный взгляд Ленты и посмотрел на Ярку. Она устало улыбнулась.
«Ну и пусть», — подумал скорняк.
