27
Чин оказался великаном. Только его огромные ноги и задняя часть, которой хватило бы, чтобы поддерживать даже тушу Фёкла, на уровне внушительного брюха сужались, превращаясь в туловище седого карлика. Но даже при таком несуразном телосложении охранники рядом с ним казались мальчишками.
— Есть приходится постоянно, — кивнул Чин, закидывая в рот очередной шарик хлеба. — Иначе я рискую однажды испражнить нижней частью верхнюю.
Коркин помогал Филе. Тот снимал с тяжелого пулемета, который весил, пожалуй, как два коркинских ружья, промасленную ткань и придирчиво осматривал составные части диковинного устройства. Два запасных магазина, напоминающих низкие, выщербленные с одной стороны бочонки, и корзинка с гранатами лежали тут же, на крыше вездехода.
— Получится, — наконец кивнул Филя Пустому, который передавал стражникам Чина одну за другой глинки. — Станок встанет за люком, крепить буду на три точки. Пулемет вращается во все стороны, стрелок может находиться с одной стороны, привод удобный, но будет торчать из люка по пояс.
— Ничего, — проворчал механик. — Наденем на голову ему котел. Или вот нынешний властитель за лишнюю глинку продаст нам каску одного из стражников.
— Непременно, — обрадовался Чин. — А уж за три глинки предоставлю и доспех для стрелка. Но не пробовал его — под клинок не подставлял.
— Снимать как? — поднял голову Пустой. — Аппарат вроде не слишком тяжелый?
— Вся тяжесть в станке, — кивнул Филя. — Но он легко отсоединяется. Муфты разъемные.
— Думаешь всю орду перебить? — прищурился Чин. — А то оставайся. Будешь у меня главным охранником. Орду можно перебить и здесь. К тому же, пока она до площади доберется, проредится. Народ в Городе ушлый. Ну ты заметил.
— Не останусь, — мотнул головой Пустой, отдавая последнюю глинку. — Ты еще проводника обещал.
— Скоро будет, — кивнул Чин. — Мое слово твердо. Иначе бы не сидел здесь. Почему тебя Богл назвал Мот? Тебя на самом деле так зовут?
— Нет, — ответил Пустой, снимая со лба черную ленту. — Не знаю своего имени, но вряд ли. Я бы почувствовал. Хотя имя это я уже где-то слышал. А вот кто такой Галаду, хотел бы знать.
— Плюнь, — махнул рукой Чин, — не забивай голову. Это как бы дух Мороси. Ну детей пугают: не будешь слушаться — за тобой Галаду придет. Но ни за кем никто не приходил. Галаду не приходил. У нас тут и без Галаду нечисти хватает. Беляки из-за пленки пока не лезут, зато собачники из-за льда выползают. Мало им дани на мосту — хотят и плату взять, и бесплатно пожрать. Да и прочая нечисть шебуршится: в развалинах, в увалах.
— Я заметил собачников, — кивнул Пустой, спрыгивая с машины. — В зале была парочка с псами на роже.
— Но они не на тебя охотятся вроде? — прищурился Чин. — Пока не на тебя. А там — кто его знает, как что обернется.
— Я ищу человека, на которого они охотятся, — заметил Пустой и поставил в машину принесенную Коббой флягу с водой.
— Ищешь — значит, найдешь, — пожал плечами Чин и неуклюже развернулся. — Ладно. Я, конечно, в твои сказки насчет базы светлых не поверил, но пытать не буду. До полудня еще час, в полдень проводник будет здесь. Каску и доспех сейчас принесут. Если что, не поминай злым словом, я тебе все одно благодарен. О том, как ты Богла срубил, теперь легенды будут рассказывать, а я все своими глазами видел. Только чистый так сражаться не может. Богл до тебя за сотню лучших бойцов покрошил. Сдается мне, что и ты тоже переродок.
— Внутри — может быть, — пожал плечами Пустой.
— Ну-ну, — вновь набил рот булочками Чин и в окружении охранников, четверо из которых тащили ящик с глинками, побрел к своему логову.
— Ну что делать-то будем? — крикнул Филя. — На пулемет уйдет полчаса. Потом мы с Коркиным набьем магазины. Аппарат в порядке, но стрельнуть бы не помешало. Дальше что?
— Ждать, — отозвался Пустой. — Сколько у нас патронов на эту штуку?
— Тысяч пять, — прикинул Филя. — Половина с картечью. В магазин входит около тысячи. Ну и для Коркина ружья еще запас есть.
— Набивай картечью, — сказал Пустой. — Поможет тебе Рашпик. Кобба с Руком пусть посторожат машину, чтобы вам головами не крутить попусту. Я с Коркиным и Яркой пройдусь по площади. И Сишека возьму. Надо присмотреться к местному народцу, да, может, поспрашивать кое о чем. Да прикинь какую-нибудь подставку, если придется пулемет без станка использовать. Ножки, что ли. Включи голову.
Коркин шел за Пустым с гордостью. Еще бы! Народ в рядах, через которые проходил механик, тут же почтительно замолкал, бродяги рассыпались в стороны, а цены на лотках мгновенно уменьшались. На плече у скорняка висело внушительное ружье, за руку его держала красавица Ярка, а позади пыхтел с тележкой Сишек, на которую Пустой бросал неуместные в летнее время теплые одеяла. По всему выходило, что хоть Коркин и не ровня Пустому, однако все одно и не слуга. А уж если вспомнить, что с левой стороны на поясе Коркина болтался, отстукивая колено, тесак Богла или Фёкла, то были все основания для того, чтобы задрать нос да смотреть вокруг себя с важным прищуром.
— А ну-ка, — обернулся к Коркину Пустой и, когда тот шагнул вперед, выпустив теплую ладошку Ярки, наклонился к его уху. — Скорняк, не позволяй глупости и важности сожрать твои мозги. Смотри вокруг, да не только затем, чтобы приглядывать за врагом. Хотя за нами следят двое собачников и с десяток переродков не отстают от нас, хоть и следуют двумя рядами правее. Посмотри на того же Сишека.
Коркин растерянно обернулся на старика, который толкал перед собой тележку, раздраженно сдвигая набок собственный тесак.
— Сишек опять едва стоит на ногах, — заметил Пустой, — но уверяю тебя, Коркин, что он видит все.
— У тебя голова болит, — вдруг прошептал Коркин, залившись от стыда краской.
— С чего ты взял, — напряг скулы механик.
— Зрачки расширены, — ответил скорняк. — И испарина на висках. И веки дрожат. Бабка моя целительницей была.
— У меня всегда болит голова, — шепотом отчеканил Пустой. — Сколько себя помню. Меньше, больше, но всегда болит. Вот, держи. — В ладони Коркина звякнули монеты. — У Ярки порты на коленях протерты. И куртка оборвана вся. Рубаха просвечивает на спине. Платка приличного или колпака нет. Да и белье бы не помешало: стирает каждый день по возможности и сырое на себя надевает. Я буду о ней беспокоиться или ты? Да и бусы бы ей пошли. И уши у нее проколоты. А сережек нет! Будь мужиком!
Если бы была возможность у Коркина сейчас, сию минуту провалиться сквозь землю прямо в царство страшного и неизвестного Галаду, он непременно бы это сделал. Но земля не разверзлась. По-прежнему сзади сопел Сишек с тележкой, и Ярка тыкалась носом ему в плечо, и двое собачников с отсутствующим видом изучали ремни у кожевенника в паре десятков шагов, и какие-то переродки перебирали товар через два ряда, и уставший, едва стоящий на ногах Пустой с расширенными зрачками одобрительно постукивал его по плечу и кивал на ближайший лоток, на котором была разложена одежда. «Скотина я, как есть скотина, — подумал про себя Коркин. — Куда смотрел? Ведь мог тому же Пустому продать ружье — все одно бы при Пустом и при ружье остался. А когда придет пора крышу над головой сооружать — тоже буду ждать окрика Пустого?»
— Вот, — хмуро бросил распахнувшему услужливые глаза пестряку Коркин. — Вот женщина. — Он подтащил за руку запунцовевшую Ярку. — Нужна куртка, платок, порты, рубаха, белье. Три белья. Полотенце или тряпица — лицо вытирать. И еще бусы, сережки, — скорняк покосился на вытаращившую глаза недотрогу, — серебряные. И носки из тонкой шерсти — три пары. И сапожки из мягкой кожи с хорошей подошвой. Зеркальце, гребешок. Все самое лучшее.
— Амулеты, талисманы? — изогнулся пестряк, тут же разослав тычками по рядам сыновей или служек.
— Нет, — поморщился Коркин. — Бисера давай. Ну чтобы от Мороси помогал. Или пусть одежда будет с бисером. И сладостей!
— Две минуты! — ринулся к тюкам торговец.
«Хватит ли денег?» — с тревогой стал мусолить монеты Коркин, но, когда Ярка до боли стиснула ему предплечье, решил — если не хватит, тут же подойдет к ухмыляющемуся Пустому, снимет с плеча и протянет ему ружье. Но денег хватило, и даже осталось.
Пустой, который стоял рядом и одобрительно кивал, глядя, как чуть ли не десяток торговцев прыгает вокруг скорняка, в итоге все-таки разгладил лицо в улыбке и даже выудил, к разочарованию Сишека, со дна тележки глинку, которую и вручил пестряку. Ярка, у которой в руках оказался целый узел бесценного, на ее взгляд, добра, вдруг расплакалась. Коркин и сам уж едва сдерживал слезы, поэтому, пользуясь тем, что Пустой склонился над очередным лотком, на котором лежали всякие, на взгляд скорняка, вовсе никуда не пригодные железяки, отнял у Ярки узел, водрузил его на тележку к Сишеку и принялся крутить головой, приглядывая и за собачниками, и за переродками, и за всеми торговцами, что расхваливали свои товары поблизости.
И все-таки неладное первым заметил механик. Он уже успел набросать в сумку, что висела у него на плече, разных железок, когда остановился, всматриваясь куда-то поверх голов собачников, которые тут же растворились в толпе. Между лотками в сторону спутников двигались стражники. Их каски были видны издалека. С ними шел кто-то столь же высокий, с накинутой на лицо тонкой тканью. Лоб его перетягивала алая лента.
— Ну вот тебе и раз, — раздраженно пробормотал Пустой. — Мне дадут нормально походить по торжищу? Кому я еще не угодил? Кто это? Для Хоны высоковата…
Коркин, решительно задвинув ойкнувшую Ярку за спину, начал снимать с пояса неудобный и тяжелый тесак. Охранники разошлись в стороны, лотки на два десятка шагов во все стороны почти мгновенно исчезли вместе с торговцами, и из-за спины неизвестного, сжимавшего в руках два коротких, в локоть, клинка, высунулся старик — управляющий списками.
— Ну вот, — расплылся он в улыбке, — а вы говорили, что нет никого. Однако есть!
Все, что произошло потом, вряд ли заняло больше пяти секунд, но, если бы Коркин попытался описать все, что он увидел, жест за жестом, ему бы не хватило и десяти минут. Скорняк двинулся в сторону, сдвигая Ярку, чтобы не мешать Пустому ринуться в схватку, но схватка участия механика не потребовала. Мечи неизвестного лязгнули о тесак Сишека. Вечно пьяный седой бражник вдруг обратился в ловкого воина. Он выдернул из-за пояса тесак мгновенно, изогнулся, пропуская один за другим два удара над головой, попытался ударить сам, а потом полетели искры, закружился смертельный танец, в котором Сишек хоть и играл не главную роль, но почти не уступал гибкому, быстрому и сильному противнику. В какой-то миг Коркин, вытаращивший глаза, вовсе перестал разбирать, кто есть кто в позвякивающем клинками вихре, как вдруг все прекратилось. Вечно пьяный и неряшливый Сишек рухнул на камень, захлебываясь кровью. Только его предсмертный взгляд, устремленный на противника, не был пьяным. Это был взгляд воина, который погиб в честном бою. Вдруг оказавшиеся крепкими и сухими губы разомкнулись в последний раз, вымолвили короткое слово на неизвестном языке и сомкнулись навсегда. Морщинистое лицо старика разгладилось и обратилось в непривычно гладкое лицо светлого.
— Он сказал «дрянь»! — удивленно проговорил за спиной Коркина Пустой. — Он сказал — «дрянь» на языке светлых!
— А ты как думал?
«Ну, конечно! — подумал Коркин, глядя на незнакомку. — Это женщина! У нее женский голос! У нее стройная женская фигура! Это женщина!»
— Он же светлый, — неизвестная быстро и ловко обыскала труп, вытащила что-то у Сишека из-за пазухи, выдернула из руки тесак.
— Держи, пригодится, — протянула тесак Ярке рукоятью вперед и перевела едва различимые сквозь тонкую ткань глаза на Пустого. — Йоши-Ка. Светлый. Эмпат высшего уровня. Уж не знаю, механик, кто оставил след на твоей груди, а на моей груди отметку делал он.
— Ну все, — хмыкнул старик, — поединок закончен. Сейчас тут приберут. Схватка была что надо, но после Богла удивить меня уже трудно.
Охранники развернулись и двинулись обратно к логову Чина.
— Так это ты вызывала светлых? — понял Пустой. — Весь состав базы?
— Всех, кого видела. — Она шагнула вперед, подошла почти вплотную, одним жестом сдвинула в сторону и Коркина, и Ярку, почти уперлась высокой грудью в грудь механика. Остановилась, замерла, словно что-то высматривала в Пустом с расстояния в две ладони или запах его запоминала. — Всех вызвала, кого запомнила. Ты чем-то недоволен, механик?
— Сишек, даже если его звали Йоши-Ка, и даже если он был светлым, однажды спас мне жизнь, — ответил Пустой.
— Когда-то я думала примерно так же. — Она рассмеялась. — А теперь скажи мне, воин, ты ничего не чувствуешь?
— Чувствую, — Пустой явно был озадачен. — Впервые за последние годы моя голова не раскалывается от боли.
— У меня она перестала болеть, когда я убежала от светлых. — Незнакомка прекратила смеяться. — Здравствуй, механик. Я твой проводник. Зови меня Лентой.