23
Коркин спал плохо. Сны мешались с явью, и он все никак не мог понять — снится ему, что возле кострища сидит Пустой, за его спиной стоит старуха, сцепив пальцы с поднятыми к плечам пальцами механика, а вокруг них, позвякивая бубенцами, крутится Вотек, или все это происходит на самом деле. Но среди ночи он проснулся точно. Пустой говорил негромко, но скорняк разбирал каждое слово. Коркин лежал на тюфяке, брошенном с вечера под вездеходом, Ярка дышала ему в плечо, не давая шевельнуться, но в десятке шагов тлели угли и возле них слышался голос Пустого:
— Она ни о чем не говорила со мной, Филипп.
— Целый день? — отозвался Филя. — И позавчерашний вечер?
— Целый день, и позавчерашний вечер, и изрядную часть нынешней ночи, — устало согласился Пустой. — Держала меня за руки и молчала. Сказала несколько фраз, когда мы с Коркиным только поднялись к обсерватории, и все. Больше ни слова. Вотек сказал потом, что она ни на кого не тратит больше пяти минут. Не все понимают, что она говорит, но мне она не сказала ничего.
— А как же насчет того, что кого-то она может оставить, кого-то нет? — не понял Филя.
— Это слова Вотека, — объяснил Пустой. — Наверное, она сказала об этом ему.
— И чем же ты ей не угодил? — растерялся Филя.
— А мне кажется важнее то, чем ей не угодили Сишек, Рашпик и Кобба, — ответил Пустой, и его тень раскинула руки, потянулась во мгле. — Давай спать, Филипп. Уже за полночь. Завтра будет тяжелый день: запленочники сказали, что ордынцы крутятся с той стороны пленки. Их немного — скорее всего, разведчики.
— Значит, они обошли лес? — прошептал Филя.
— Думаю, что с ними Файк, — ответил Пустой. — А он бы не повел их через беляков. Они прошли между этими пленками по мелколесью и уже ждут нас с той стороны. Все, Филипп. Спать. А то вон Коркина разбудили — слышишь, перестал сопеть. Спи, Коркин, спи. Все, до завтра…
Утро выдалось холодным. Коркин с сожалением снял с груди руку Ярки, накрыл Ярку одеялом, придвинул к недотроге Рука, который подсвистывал у него под другим боком, выбрался из-под машины. Вокруг холма стоял туман, так что Ведьмин холм словно плыл в его волнах. Пустой плескался возле ведра с водой. Филя возился в машине. Коркин заглянул в отсек. Мальчишка снаряжал мешки.
— Пешком пойдем? — тихо спросил Коркин.
— Так ты не останешься? — расплылся в улыбке Филя.
— А ты останешься? — удивился Коркин. — Нет, я бы остался, потому что страшно до жути и то, что уже было, и еще страшнее — что будет. Но не могу.
— А Ярка? — стер с лица улыбку Филя. — Ты с ней поговорил об этом?
— Я с ней вообще еще не говорил, — признался Коркин. — Так как-то срослось.
— Ничего себе, — вытаращил глаза Филя. — Как же без разговора?
— А чего говорить-то? — не понял Коркин. — Нешто и так не понятно? Смотри: вокруг туман, за туманом пленка, небо над головой серое, холодно с утра, потому что весна. Пустой моется. Остальные спят. Ты мешки снаряжаешь. Чего говорить-то? Глаз, что ли, нету? Пешком пойдем?
— Нет, — мотнул головой Филя. — Поедем. Пока машина будет ехать. А вот если не будет ехать, собираться будет некогда. Так что собираю всех заранее. Значит, и твой мешок тоже.
— Неужто и правда Файк с ордой? — спросил Коркин.
— А кто его знает, — пожал плечами Филя. — По-ордынски он говорит, да и сам похож на ордынца. Тут ведь как: не так важно, почему он с ордой. Важно — с ордой он или нет. Понимаешь, у нас в Поселке все говорили, что Пустой рано или поздно с Моросью разберется.
— С Моросью? — выпучил глаза Коркин. — Это как же?
— Ну ты спросил, — хмыкнул Филя. — Но не Пустой ли говорил, что все, что сделано человеком, можно сломать? А все, что сломано, — починить. Так вот, если эту самую Морось кто-то сделал, ее надо сломать. Ну это я так додумал, без подсказок. Или наоборот. Если кто-то сломал там, за пленками, Разгон, то его нужно починить. И все. Теперь скажи, есть ли хоть что-то, чего Пустой не может починить?
— Нет, — растерянно пробормотал Коркин.
— Вот! — поднял палец Филя. — А Пустой мне еще в тот день, когда орда… Ну когда я лебедку сжег, сказал, что нет ничего такого, чего я бы не мог сломать! Улавливаешь?
— Нет, — покачал головой Коркин.
— По-любому нам с Пустым надо быть там, в центре Мороси, — перешел на шепот мальчишка. — Он будет чинить, а я, если надо, — ломать! Главное — чтобы не помешал никто. Ну тот же Файк с этой ордой.
— Ему-то чего надо? — не понял Коркин.
— А кто его знает… — выпятил губу Филя. — Файк всегда говорил одно: в пленки далеко забираться нельзя, там живут правители мира, боги ордынцев. Или один бог, не знаю. Его нельзя тревожить, а всех запленочников и переродков ордынцы рано или поздно вырежут. Ты хоть помнишь, когда Файк появился?
— Нешто я следил за ним? — удивился Коркин.
— И я не следил, — сокрушенно вздохнул Филя. — Но мне кажется, что через месячишко после того, как Пустой тех ордынцев посек, ну когда еще к нему ватажники за данью шли. Может, он с ними приходил да уцелел? У него ж чутье, все о том говорят. Хотя кто его знает — может, испугался Файк беляков и сбежал. А мы тут намысливаем.
— А как же эти бусы? — не понял Коркин.
— Да никак, — буркнул Филя. — Слышал, что сказал Пустой? Сишека, Коббу и Рашпика Бриша проглядеть не смогла. У каждого из них внутри какая-то непроглядность есть. Любой из них мог знак оставить. И Файк тоже. Ты еще и про Ройнага забыл. Он тоже неизвестно откуда в Поселке взялся. Может, это Ройнаг за нами следил? Хотя Ройнаг давно в Поселке…
— Ну? Что тут?
Пустой хлопнул Коркина по плечу, окинул взглядом отсек.
— Остаешься?
— Нет, — мотнул головой Коркин.
— А как же Ярка? — прищурился Пустой. — Продай мне свое ружье, Коркин, и оставайся. Денег дам. Дробовик оставлю.
— Не нужен мне дробовик, — сжал губы Коркин. — И деньги не нужны. Пока не нужны. Я с тобой пойду, Пустой. Морось хочу отремонтировать. Или… сломать.
— Ну это ты загнул, — усмехнулся механик. — Филипп тебе наговорит. Я прошлое свое ищу, Коркин, но компании твоей буду рад.
— А Ярку я при Хантике оставлю, — буркнул Коркин. — Он ее не обидит. Хантик хороший.
— Я не останусь, — подала голос из-под вездехода Ярка и вслед за растопырившим уши Руком высунула взлохмаченную голову.
— Ну вот, — с досадой махнул рукой Пустой и пошел к дому.
— Еще один мешок, — почесал затылок Филя.
— Что она с ним делала? — спросил Коркин, глядя вслед Пустому.
— Бриша-то? — потер невыспанные глаза Филя. — А кто ее знает! Пустой говорит, что пыталась из него прошлое вытащить. Не получилось.
— А есть там у него внутри прошлое? — переспросил Коркин и посмотрел на Ярку, которая вынимала из волос соломинки. — Может, там пусто?
— Есть, — уверенно сказал Филя. — Или ты думаешь, что Пустой совсем пустой? А откуда тогда все, что он знает? Нет, все там есть. Но не проберешься. Замок прочный.
— Есть, конечно, — согласился Коркин и вновь посмотрел на Ярку, не зная, радоваться или огорчаться ее решению.
— Есть, да не прочесть, — проворчал Филя. — Держит кто-то, не дает пробиться. Даже Бриша его не пересилила.
— Кто ж держит? — поежился Коркин.
— Да уж кто-то, — пожал плечами мальчишка. — Но не ты, не я, не Ярка, не Хантик. Нас Бриша насквозь разглядела, мы как стеклышки. Даже обидно, вроде как выскобленные бычьи пузыри. Пустышки. Ну да ладно. Думаю, что это или Сишек, или Рашпик, или Кобба, или сам Пустой. Того не понимая, сам себя держит. Не дает. Тем более что Сишек все время пьяный, Рашпик только о том, как брюхо да кошель набить, думает, а Кобба всего-то и прибился к нам на днях. Так что, скорее всего, закорючка в самом Пустом.
— Закорючка, — задумался Коркин и опять посмотрел на Ярку, которая, не сводя со скорняка взгляда, расчесывала волосы. — А девку-то он с картинки нашел?
— Нет, — помотал головой Филя. — Вотек сказал, что нет ее. Ушла куда-то. Прячется. Она, оказывается, сына вожака собачников убила, вот и прячется. Она тут кем-то вроде проводницы или следопытки, ну и вроде красавицы, вот он, сын собачников, на ней жениться и вздумал. А разрешения у нее не спросил. У них не принято спрашивать. Переломил девку об колено — и все, уже жена. Собственность, можно сказать. Но не на такую напал. Убила она его, едва руки протянул. Вот отец его и поднял все свои ватаги, чуть ли не четверть Мороси осадил. Видишь? И здесь собачники маются. Но здесь ее вроде как нет. Но Вотек сказал, в смысле передал от Бриши, что девка та сама Пустого найдет. Мол, знает она уже, что он ее ищет.
— Все! — крикнул уже одетый Пустой. — Быстро перекусываем и отправляемся.
Через час отряд, в котором теперь не было только одного Хантика, сидел в машине. Пустой поправил на поясе переданные ему Вотеком серебряные рожки, окинул взглядом спутников.
— Дальше все делать только по команде. Оружие держать на предохранителе, но быть готовым к бою. Хотя надеюсь обойтись без стрельбы.
— Уж хотелось бы, — пробурчал Рашпик, поглаживая исцарапанный дробовик. — Каждый патрон и раньше по две монеты шел, а уж теперь…
— Ярка, — вспомнил Пустой, — подъедем к пленке — ложись на пол.
— Зачем? — отпрянула от Коркиного плеча недотрога, покосившись на брошенный на пол тюфяк.
— Тяжело будет, — объяснил Пустой. — Очень тяжело. Поэтому без разговоров. Или хочешь, чтобы тебя потом на руках несли? А если машина не выдюжит на пленке?
— Да что там? — насторожился Рашпик. — Файк вроде говорил, что сбежал как-то от ватажников на четвертой пленке…
— Файк легкий, — объяснил Пустой. — А вот ты, Рашпик, не сбежал бы. И Хантик не сбежал бы.
Коркин посмотрел в окно машины. Хантик стоял возле каменного домика, потирая больное колено, и вдруг показался Коркину ужасно старым, старше Вотека, который махал затянутыми в бисер руками Пустому. Коркин оглянулся, взглянул на Сишека, который тоже не молодился, но теперь казался моложе Хантика. Или веселость, которая стиснула лицо Хантика в морщинистую улыбку, так старит человека?
— Двинулись, — сам себе сказал Пустой и тронул с места машину.
Ворота на мосту уже были распахнуты. Вездеход миновал стальные балки, выехал на торжище. Пестряки выстроились любопытной толпой, запленочники махали руками, собачники провожали машину настороженно.
— Пять дней минуло, — неожиданно почти трезвым голосом пробормотал Сишек. — Сегодня шестой.
— Что за пять дней? — обернулся Филя.
— Пять дней, как орда Поселок сожгла, — ответил Сишек, потянулся к фляге, глотнул и опять закрыл глаза.
— Время бежит, — кивнул Пустой и повернул на дорожку, сползающую с холма.
Вездеход закачало на выбоинах, но двигатель работал ровно, и механик продолжал править машиной, даже когда вокруг сгустился туман.
— Двести шагов держать прямо, а потом опять на пригорок выберемся, — развеял недоумение Коркина Пустой.
И вправду туман остался в ложбине, а вездеход выбрался на пригорок и прямо под крутым склоном Ведьминого холма двинулся к серой пелене пленки.
— Солнышко поднимется, и будет похоже, что Сухая Бриша прячется за пленкой, как за занавеской, — вдруг негромко проговорил Кобба.
Коркин вздрогнул — так редко отшельник подавал голос, — а Филя повернулся к Пустому:
— А чего все так боятся Бришу?
— Она может убить словом, — объяснил Пустой. — Вотек сказал, что, если она скажет человеку — умри, он тут же умрет. Оттого она и молчит почти всегда, слово — это такая штука…
— Тогда жаль, что орда сюда не пошла, — поежился Рашпик. — А я знаю, почему она меня не приняла. Про всех знаю. Сишек — пьянь, кому он нужен. Это ты, Пустой, с ним таскаешься, потому что он тебя выходил. И нечего на меня глазом зыркать, Сишек, попробуй поспорить еще! Кобба — аху, зачем ей пугало, у нее ж монета от паломников идет, к чему их воротить? Ты, Пустой, слишком умный, а умный завсегда на себя беду накличет. А вот я прожорливый. Меня ж не прокормишь!
— Охота ей была про твое брюхо думать! — обернулся Филя, но тут Пустой резко притормозил:
— Ярка, живо на тюфяк, остальным приготовиться. Лучше всего ухватиться за что-то, а то и лечь на пол. Тут недолго — ширина пленки шагов сто, — но путь не торный. Иногда, по слухам, словно налегке проходишь, а порой, говорят, находят лужи из плоти. Я уж не говорю, что лошади ноги ломают. Если машина не сдюжит, каждый берет мешок и ползет на запад сам. Понятно?
— А дверь-то откроется? — просипел подсевшим голосом Рашпик.
— Должна, — ответил Пустой и двинул машину вперед.
Это стало уже привычным. Внешняя поверхность пленки натянулась как паутина, а когда она лопнула и вездеход оказался внутри серого мира, словно что-то лопнуло и внутри у Коркина. Заломило спину, дыхание перехватило, руки вдавились в подлокотники кресла так, что заныли локти. Заныли все кости, и плоть Коркина словно начала с этих костей сползать. Вездеход надрывно завыл, но даже сквозь его рев Коркин услышал хриплый сип за спиной. Он хотел обернуться, но тут же понял, что любое движение головой приведет к тому, что его шея переломится, она и так уже трещала, готовясь осыпаться туда, куда стремилась упасть челюсть Коркина вместе с оплывшими щеками скорняка, его же языком и глазами, которые вот-вот должны были лопнуть. И наконец лопнули.
