17
Ярка вцепилась в плечо Коркина так, словно боялась утонуть. Сначала просто тыкалась в него носом, стискивала пальцами, наминала синяк над лопаткой, а потом, когда Пустой вывел вездеход из-под полога ветрослей, зарыдала вполголоса, заскулила. И Коркин, который никогда не был с женщиной, сам едва сдержал слезы. Не из-за того, что плакала Ярка, и не из-за того, что по зиме она как-то привезла на полозе малыша, чтобы тот потопал перед скорняком подаренными валенками. Из-за всего прочего. Из-за матери, которая нашла его будущего отца в степи, покалеченного, замерзшего, без одного уха, покрытого, как она говорила, шрамами от ударов плетью и которого через пять лет шутки ради ткнул в горло ножом ордынец. Из-за нее же, прикладывавшей к собственному телу и лицу раскаленные камни, чтобы уродством отвратить ордынцев от похоти и вырастить сына. Не отвратила. Шкуру коровью накинули и надругались. Из-за сестры, которую увели еще до смерти матери и которая не прислала из орды ни весточки, ни подарка, что дало бы знать семье, что жива она. «Замучили, — вздохнул заезжий купец, — если в орде даже служкой бы стала или наложницей, по-любому бы отписалась». Из-за бабки, что приютила Коркина и сразу сказала, что помощник ей нужен и никто больше, а если судачить о чем в деревне будут, Коркину следует молчать и глупо улыбаться, и чем глупее, тем лучше. Наверное, и из-за Ярки тоже, потому как старое все уже переболело и зарубцевалось, а Яркины слезы по-свежему лились. Да и знал Коркин, что больнее собственной боли та боль, что близкого корчит.
Солнце клонилось к вечеру. Вездеход уверенно порыкивал в высокой траве, покачивался на пластах трясины, разбрызгивал черную грязь топи. Кое-где над болотом вздымались узловатые корни древесных гигантов. Пустой или объезжал их, или переваливался сверху, опасно наклоняя машину, и тогда Хантик начинал вполголоса ругаться. С каждой милей болото все больше обращалось в заросшее тиной озеро. С сумерками на стекло начала липнуть мошкара, пару раз на передок вездехода откуда-то сверху валились толстые, с руку, змеи, а прямо по курсу что-то ныряло, взмахивало хвостами, пускало пузыри.
— Хантик, — спросил трактирщика Пустой, — ты рассказывал про сборщика, который ходил между второй и третьей пленкой к реке на рыбалку. Ну тот, который погиб. Я тебе сразу скажу, что в этой трясине тому, кто ищет смерти, ватажников разыскивать ни к чему. Если бы такая топь полосой шла, можно было бы вообще ордынцев не опасаться.
— Тогда тут посуше было, — проскрипел Хантик. — Да и ход на юг был вдоль самой пленки. Сырость нынешняя, наверное, от этих деревьев. Земля, наверное, от их тяжести прогибается! Вот уж не думал, что деревяшки на меня ужас нагонят. Они и раньше маленькими не были, ну в два раза выше дубовника, но не в десять же. И не в двадцать. А теперь-то как быть? В такой сырости и поужинать не остановишься. Мокрота кругом, в ней страсть какая-то плещется, а гнус такой крупный о стекло бьется, что не ему от птиц сберегаться, а птицам от него.
— Вотек, а люди на этой полосе есть? — спросил Пустой, чуть сбавив скорость в месиве воды, коряг и заросших тростником островков.
— С десяток деревень севернее, где посуше, — пробормотал ведун. — Но там все больные. И то сказать — за холмами край Гари. Оттуда вся пакость в этих краях.
— А я думал, что из-за реки, — встрял в разговор Рашпик. — За рекой же последние пленки? Значит, и пакость оттуда!
— Это не пакость, — подал голос молчавший до этого Кобба. — В моей стороне растут такие деревья. Правда, листья у них другие. А в остальном такие же. Только болот вокруг них нет. Кругом чистая вода, озера, лагуны. Хорошо.
— Если так дальше пойдет, здесь тоже чистая вода будет, — буркнул Хантик. — Уже теперь почти по воде идем. Пустой, забирай к северу, с десяток миль точно пробурлили, не по себе мне так. По нужде даже отойти некуда — не отплывать же!
— Я бы потерпел пока, — усмехнулся Пустой и резко повернул рулевое колесо влево. Над зеленоватой, кажущейся в сумерках серой гладью взметнулось что-то длинное и гибкое и с силой ударило по тому месту, где через секунду должен был находиться вездеход. — Пожалуй, стоит прибавить скорость, — сквозь зубы заметил Пустой, упираясь ногой в педаль.
— Змея? — пролепетал Сишек. — Если здесь такие деревья, я представляю, какие здесь звери!
— Не змея! — испуганно заорал от заднего стекла Рашпик. — Это что-то вроде черепахи! Огромной черепахи! А то, что мелькало, — это ее хвост с какой-то шишкой на конце. Если она и не проломит им вездеход, то стекла повышибает точно!
Коркин оглянулся и в помутневшем стекле задних дверей разглядел силуэт существа, которое явно превосходило размерами вездеход.
— Если это черепаха, то я муравей, — прошептал странно тонким голосом Хантик. — Да она гребет за нами быстрее, чем Сишек бежит к трактиру!
— Коркин! — приказал Пустой, заставив вездеход надрывно заурчать. — Перезаряди ружье, вставь обойму с пулями. Сдвинь люк, высунься до пояса и попробуй остановить это чудовище. Да захлестни ремень вокруг запястья: потерять твою стрелялку нам никак нельзя. Быстрее!
Коркин снял с плеча ладонь Ярки, поймал быстрый взгляд испуганных черных глаз и шагнул в отсек. Рашпик сдвинул люк, скорняк ступил на лестницу, высунулся и тут же и вправду чуть не уронил ружье. Вряд ли то чудовище, которое мчалось за ними, было черепахой, но панцирь оно имело таких размеров, что в нем не только можно было бы спрятать вездеход, но и разложить рядом костер. Из панциря торчала голова с парой светящихся глаз и с огромным клювом, которым тварь, похоже, намеревалась протаранить заехавших в ее владения наглецов. По бокам чудовища работали лапы-ласты, но тварь не плыла — она скользила по поверхности топи и с каждым гребком сокращала расстояние до выбранной ею добычи.
— Коркин! — закричал Пустой, но скорняк уже ловил в прицел морду чудовища. Выстрел получился не столь громким, как на крыше мастерской, но приклад так ударил в плечо скорняка, что тот чуть не провалился в люк. Чудовище зашипело, но не сбавило скорости.
— Пуля не пробивает клюв, — крикнул Коркин.
— Бей по глазам! — зарычал Пустой.
Коркин выстрелил еще. Чудовище завыло и еще сильнее заработало лапами, приближаясь к вездеходу. Скорняк почувствовал, что его охватывает жар. Если пуля и попала зверю в глаз, то уж точно не заставила его закрыться. Коркин вновь приложил ружье к плечу, но зверь с воем раскрыл клюв и закрыл им часть морды, подставив под выстрелы черную глотку. Почти сразу откуда-то сверху со свистом стеганул толстый хвост, и утолщение на его конце размером с Рашпика просвистело над головой скорняка и выбило из болота столб грязной воды. Файк что-то заорал, а Хантик надрывно завыл.
Коркин тряхнул головой, смахивая с лица вонючую тину, и уже не целясь выпустил одну за другой оставшиеся пули зверю в глотку. Чудовище заревело еще громче, рванулось вперед, почти уже настигая машину, и в то же мгновение уродливая морда зверя вспыхнула и обрушилась отвалившимся клювом в трясину. Вездеход обдало грязью, и Коркина вывернуло на крышу машины от попавшей в рот тины.
— Ну и вонь! — выругался внизу Пустой.
Мокрый скорняк сполз по лестнице и увидел, что вездеходом управляет Филя, пол отсека залит грязью, а не менее мокрый Пустой стоит у заднего люка и снимает с дробовика тину.
— Вот и поохотились, — подмигнул Коркину механик, с усмешкой окидывая взглядом заляпанных грязью перепуганных спутников. — Но добычу подбирать не будем. И что-то мне подсказывает, что рыбалка в этих краях нежелательна.
— Теперь понятно, как мы прошли пленку, — спрятал под мышки дрожащие руки Хантик. — Огнем твой дробовик плюется.
— Случается иногда, — кивнул Пустой и похлопал Филю по плечу. — Давай, приятель, потеснись, уже темнеет, и мне не хочется ночевать в луже. Коркин, закрой люк, боюсь, что тут даже гнус с мою голову! Ты хорошо стрелял, кстати. Но твои пули для этого зверька — словно мухи.
— Зато местные мухи как раз для пуль, — нервно выдохнул, зажимая нос, Файк.
— А Рук-то, — засмеялся Кобба. — Еле удержал его! Хотел в открытую дверь броситься на черепашку!
— А может, они родственники? — с трудом изобразил на лице усмешку Рашпик, на что получил свою порцию гневного цоканья.
— Воды бы плеснуть в отсек с десяток ведер, — поморщился, освобождая место механику, Филя.
— Нет, — покачал головой Пустой, выворачивая рулевое колесо. — Десять ведер только на меня. И столько же на Коркина. Кобба, а в той твоей стороне, где растут такие же деревья, водятся такие зверьки?
— Не замечал, — пожал плечами отшельник. — Но пакости хватает.
— Вот бы дом построить из этой пакости! — икнул Сишек. — Запечь ее в углях, навесить дверь, вырубить закуток и спать. Захотел поесть — резанул от стены и дальше спи.
— Стухнет, — удивленно покосился на бражника Рашпик. — Хотя если собрать весь Поселок…
— Зачем Поселок? — захихикал Хантик. — Одного тебя, Рашпик, хватит!
— Нет больше Поселка, — отрезал Пустой.
Коркин с сожалением стянул с плеч промокший плащ, скатал его и бросил под ноги. Ярка словно ждала этого — тут же снова ткнулась носом в плечо скорняка. Пустой покосился на Коркина и щелкнул чем-то на панели машины. Из-под ног повеяло теплым ветерком. За окнами стремительно темнело.
Твердую землю колеса вездехода почувствовали уже в полной темноте. Небо затянули облака, и в прорехи между ними звезды посверкивали только изредка. Луна еле-еле подсвечивала облака изнутри. Механик вел машину, вглядываясь в странную картинку, появившуюся перед ним, и Коркин, стараясь не разбудить недотрогу, вытягивал шею, с недоумением пытался понять — почему все цвета на ней искажены?
— Приборы не могут видеть свет в темноте, — важно пояснил скорняку Филя. — Но они видят тепло. Деревья, камни, трава — все имеет разную температуру. Разное тепло то есть. И прибор их выделяет. А вот эти точки — птицы. Видишь, какие они яркие. Потому что живые. Теплые.
— Чтобы я заблудился на первой пленке! — восхищенно прошептал Файк. — Да с этой вашей гляделкой — да на охоту!
— Сиди уж, охотник, — проворчал Хантик. — Ты бы лучше подсказал, где остановиться, чтобы переночевать. Надо же и по нужде отойти, и грязь эту с лица смыть, и в живот что подбросить.
— И подлить тоже, — поспешил добавить Сишек.
— Так у меня, я вижу, советов не спрашивают! — обиженно проворчал Файк.
— Советы твои еще потребуются, — бросил механик. — Пока, судя по карте и по тепловизору, впереди равнина и мелколесье, гиганты все остались там, в низине. Хотя и эта не пригорок. Весь левый берег реки пологий? До холмов, что начинались у Волнистого, еще миль двадцать, но мы туда не поедем.
— Логово Бриши в утесах, — подал голос Вотек. — Холмы к западу все выше становятся, а уж к пятой пленке прямо горами обрываются. Хотя, конечно, до дальних гор тем увалам куда как далеко.
— Горы нам ни к чему, — ответил механик. — До третьей пленки еще миль десять, но мы скоро встанем. Я слышал, что тут есть стоянка с родником. До утра орда не пойдет через вторую пленку?
— Если она еще первую прошла, — буркнул Хантик.
— Здесь! — вскрикнул Файк, вглядевшись в картинку перед Пустым. — Раздвоенное дерево справа! Где-то в миле. Там родник есть, кострище. Ну я же говорил еще в мастерской! Мы всегда там привал устраивали, и местных здесь мало. Точно. А мы здорово левее тропы забрали. Тут и правда мелколесье. И грибы есть. Вот! Это не валуны, а грибы. И это…
— Что это? — снизил скорость Пустой.
— Не знаю, — пролепетал Файк.
Коркин еще сильнее вытянул шею. У основания далекого раздвоенного дерева, которое казалось на фоне темного горизонта тонкой рогатиной, что-то лежало. Точно прилегла отдохнуть корова или что-то вроде того. Механик приблизил изображение, и Коркин явственно различил какую-то кучу у ствола, которая была чуть светлее травы.
— Полмили осталось, — заметил Пустой, сбросил увеличение и повернул руль.
Через несколько минут механик остановил вездеход, ощупал тепловизором окрестности, показал Филе на свое место, открыл дверь.
— Все остаются в машине, Коркин — со мной.
Тучи продолжали застилать небо, и скорняк сполз с подножки машины, нащупывая землю ногами, в полной темноте. Мокрая от росы трава тут же намочила колени. Все, что на тепловизоре вездехода казалось отчетливым и различимым, теперь скрывала тьма.
— Кровью пахнет, — пробормотал Пустой и включил странную лампу, которая выбрасывала узкую полосу света. — Иди, Коркин, за мной. Так. Привал был. Шалаш вижу, следы конских копыт вижу, кострище вижу. Еще теплое. А вот и то, что лежало.
Механик направил вперед луч света, и Коркин поперхнулся глотком ночного ветра. У основания дерева лежали окровавленные трупы. Механик подошел поближе, присел на корточки, перевернул одно из тел, посветил на лицо.
— Разбойники, — бросил негромко. — Собаки на щеках. Из уже знакомой компании, стояли тут дня три, ждали тех, кто ушел за Вотеком. Или просто кого-то ждали. А вот это твой знакомец: пуля засела в лопатке. Но, как и прочие, зарублен тесаком или мечом. Здесь пять тел. Интересно, спасся ли кто-нибудь? Позови Вотека, Коркин. И кого-нибудь, кто может читать следы.
Коркин подбежал к машине и заглянул внутрь. Почти все уже спали. Только Хантик сердито жмурился да Филя потирал глаза.
— Я тоже не сплю, — приоткрыл один глаз Вотек.
— Пустой спрашивает: может ли кто-нибудь читать следы? — прошептал Коркин. — Там трупы.
— Я могу, — зевнул Вотек.
— Никак еще и следопыт? — хмыкнул Хантик.
— Я умею смотреть, — гордо заметил старик. — А это, дорогой мой, кое-чего стоит!