Глава 9
ПАРА ЩУК-СЕРЕБРЯНОК

Эгвейн сидела в кресле – одном из немногих в лагере настоящих кресел, с несложной резьбой, какая обычно украшает лучшую мебель в фермерских домах, достаточно удобном, чтобы она иногда испытывала мимолетное чувство вины за то, что таскает его за собой, занимая столь ценное место в повозке. Так она и сидела, пытаясь собраться с мыслями, когда Суан откинула полог и нырнула в палатку. Вид у нее, как обычно, был не слишком довольный.

– Почему, ради Света, ты вдруг убежала? – Голос звучал в лучшем случае ворчливо, несмотря на почтительные нотки. Едва заметные, правда. Голубые глаза, как всегда, напоминали наконечники острых шил, которые шорники используют для прокалывания кожи. – Шириам отмахнулась от меня, точно от мухи. – Ее изящный ротик горько искривился. – Она ушла почти сразу вслед за тобой. Ты понимаешь, что она, можно сказать, была у тебя в руках? Так или иначе, она попалась. И не только она сама, но и Анайя, и Морврин, и все остальные. Можешь не сомневаться, они всю ночь глаз не сомкнут, пытаясь вычерпать воду из лодки и залатать дыры. И они могут ухитриться сделать это. Не знаю как, но могут.

В этот момент появилась Лиане. Высокая, гибкая, точно ива, с лицом цвета меди, почти таким же молодым, как у Суан, и по той же самой причине. На самом деле по возрасту она уже вполне годилась Эгвейн в матери. Лиане бросила взгляд на Суан и вскинула руки.

– Мать, глупо так рисковать. – Темные глаза вспыхнули, утратив сонное выражение, но в голосе ощущалась некоторая ставшая теперь характерной для нее томность, не исчезающая, даже когда она бывала сердита. Прежде он звучал гораздо живее. – Если бы кто-нибудь увидел, что мы обе, я и Суан, направляемся сюда...

– Меня не волнует, даже если все в лагере узнают, что ваша ссора – только притворство, – резко перебила ее Эгвейн и тут же сплела небольшой экран вокруг них троих, для защиты от подслушивания. До тех пор, пока его не обнаружили и пока она следила за ним, сквозь него не могло просочиться ничего.

Честно говоря, это ее, конечно, волновало. И наверно, действительно не следовало вызывать их сюда вместе, но, даже не успев обдумать ничего как следует, Эгвейн страстно захотела, чтобы две эти Айз Седай, на которых она могла положиться, оказались рядом. Никто в лагере не подозревал, какие между ними на самом деле отношения. Все знали, что прежняя Амерлин и прежняя Хранительница совершенно не выносят друг друга, в такой же степени, в какой Суан претит выступать в роли наставницы своей преемницы. Обнаружь сестры истину, и обеих наверняка подвергли бы наказанию, причем отнюдь не малому. Айз Седай даже больше, чем обычные люди, терпеть не могли тех, кто ставил их в дурацкое положение; королям приходилось очень тяжко расплачиваться за это. А между тем эта их якобы взаимная враждебность несомненно являлась своего рода рычагом воздействия на остальных сестер, в том числе и на Восседающих. Если они обе заявляли одно и то же, значит, так оно и было. К тому же существовал и еще один побочный эффект того, что обе они были усмирены, весьма полезный, хотя очень немногие знали о нем. Три Клятвы больше не сдерживали их; теперь они могли лгать и обманывать не хуже любого торговца шерстью.

Заговоры и интриги со всех сторон. Лагерь походил на зловонное болото, где странная поросль, расползаясь во все стороны, давала ростки, неразличимые в туманном мареве. Может быть, так происходило везде, где собирались Айз Седай. После трех тысяч лет интриг – никто не спорит, без сомнения вызванных необходимостью, – вряд ли стоит удивляться тому, что для большинства Айз Седай постоянные заговоры стали второй натурой, хотя, конечно, не добавляли им привлекательности в глазах простых смертных. Ужаснее всего то, что со временем Эгвейн и сама начала получать удовольствие от всех этих интриг. Не из-за любви к ним как таковым, а просто потому, что они казались ей своего рода головоломками, хотя согнутые кусочки железа, которые надо соединить определенным образом, никогда даже на четверть так не занимали ее воображение. О каких особенностях ее натуры это говорило? Эгвейн не хотелось в это вникать. Что поделаешь? Она была самой настоящей Айз Седай, что бы некоторые ни думали, со всеми возможными последствиями, как плохими, так и хорошими.

– Могидин сбежала, – не останавливаясь, продолжала Эгвейн. – Какой-то мужчина снял с нее ай’дам. Мужчина, способный направлять. Наверно, они унесли с собой ошейник; его нет в палатке, я посмотрела. Может быть, существует способ обнаружить его, используя браслет, но мне он неизвестен.

Все недовольство мигом слетело с них. Ноги Лиане подкосились, и она, точно куль, рухнула на табурет, на котором иногда сидела Чеза. Суан медленно опустилась на походную кровать – спина идеально прямая, руки очень спокойно сложены на коленях. Совершенно не к месту Эгвейн обратила внимание на то, что вдоль нижнего края ее юбки-штанов в тайренской манере вышиты крошечные голубые цветочки, образуя кайму, придававшую штанам, когда Суан не двигалась, вид цельной юбки. Еще одна точно такая же вышитая кайма украшала лиф. Раньше Суан заботилась только об удобстве своей одежды, теперь ей хотелось, чтобы она была еще и приятна для глаз. Не сверх меры, конечно, но все же... Еще одно на первый взгляд незначительное изменение, происшедшее в ее отношении к жизни. Хотя, если вдуматься, это не менее важное изменение, чем то, которое произошло с ее сильно помолодевшим лицом. И такое же загадочное и непонятное. Эти изменения безумно раздражали Суан, она изо всех сил пыталась сопротивляться им. За исключением разве что именно этого, связанного с одеждой. Похоже, выглядеть привлекательно теперь доставляло ей удовольствие.

Лиане, со своей стороны, приняла все происшедшие с ней перемены целиком и полностью – в присущей Айз Седай манере. Снова став молодой женщиной – Эгвейн как-то нечаянно услышала удивленное восклицание одной из Желтых сестер о том, что обе исцеленные вполне еще могли иметь детей, – она будто никогда и не была Хранительницей, никогда не выглядела по-другому. Словно внезапно вспомнив о своем происхождении из народа Домани, Лиане превратилась просто в привлекательную и практичную, хотя и слегка апатичную женщину. Даже бледно-зеленое платье для верховой езды скроено в стиле ее родины, неважно, что оно шелковое, такое тонкое, что казалось почти прозрачным, и вряд ли подходило для путешествия по пыльным дорогам. Считалось, что усмирение разрушает все связи и узы. Может быть, поэтому Лиане предпочла Зеленую Айя возвращению в Голубую. Вообще Айя никто никогда не менял, но, с другой стороны, никто никогда еще и не бывал усмирен, а потом Исцелен. Суан вновь, как и прежде, стала Голубой, хотя и ворчала о дурацкой необходимости «смиренно молить о принятии», – так звучала ритуальная фраза, которую нужно было произносить при вступлении в Айя.

– О Свет! – выдохнула Лиане, тяжело рухнув на табурет, а не опустившись на него с обычно свойственной ей грацией. – Нам следовало в первый же день отдать ее в руки правосудия. Пусть мы кое-что узнали от нее, но все это ничто по сравнению с тем, что теперь она снова на свободе и может вредить миру, как ей вздумается. Просто ничто!

Эти слова лишний раз свидетельствовали о том, до какой степени Лиане потрясена; в обычном состоянии она не стала бы произносить столь банальных истин. При всей внешней вялости ум ее отнюдь не утратил остроты. Почти все доманийки выглядели томными и соблазнительными, но при всем том о них ходила слава как о чрезвычайно продувных и ловких купчихах.

– Проклятье! Нам следовало не спускать с нее глаз, – вырвалось у Суан сквозь стиснутые зубы.

Брови Эгвейн взметнулись вверх. Суан, похоже, потрясена не меньше Лиане.

– Кто должен был этим заниматься, Суан? Фаолайн? Теодрин? Они даже не знают, что вы обе на моей стороне. – Кто вообще на ее стороне? Пять женщин. И Фаолайн, и Теодрин вряд ли столь уж преданы ей, особенно Фаолайн. Найнив и Илэйн, конечно, тоже можно добавить к этому списку, и несомненно Бергитте, хотя она и не Айз Седай. Однако сейчас они далеко отсюда. Действовать украдкой и с помощью хитрости – вот в чем по-прежнему состояла главная сила Эгвейн. Плюс то, что никто не ожидал этого от нее. – Как мне следовало объяснять кому бы то ни было, зачем нужно не спускать глаз с моей служанки? Но даже если бы кто-то и охранял ее, что путного из этого вышло бы? Ведь это наверняка был один из Отрекшихся. Ты что, в самом деле думаешь, что Фаолайн и Теодрин даже вдвоем сумели бы остановить его? Я, к примеру, не уверена, что смогла бы сделать это, даже в соединении с Романдой и Лилейн. – После нее в лагере они были самыми сильными, такими же, какой прежде была Суан.

Заметным усилием воли Суан постаралась справиться с собой и даже фыркнула, услышав эти имена. Она часто повторяла, что, утратив былую власть, тем не менее могла бы помочь Эгвейн стать лучшей Амерлин на свете. И все же переход от положения льва, взирающего на всех с высоты, к положению мыши под ногами был труден. Именно поэтому Эгвейн многое ей позволяла, стараясь не ограничивать ее свободу.

– Я хочу, чтобы вы порасспрашивали тех, кто спит около палатки Могидин. Может, кто-то заметил этого мужчину. Он наверняка пришел пешком. Открывать проход внутри маленькой палатки слишком рискованно, он вполне мог рассечь ее пополам. Разве что совсем крохотный.

Суан снова фыркнула, громче, чем в первый раз.

– К чему все это? – проворчала она. – Ты что, хочешь отправиться на ее поиски, точно глупая героиня одного из тех глупых сказаний, которые так любят рассказывать менестрели? И привести ее обратно? Может быть, заодно и разделаться со всеми остальными Отрекшимися? Одержать победу в Последней Битве? Даже если мы получим его описание с ног до головы, никто не способен отличить одного Отрекшегося от другого. Никто из нас по крайней мере. Все эти замыслы – просто чушь собачья, и я не дам за них...

– Суан! – резко оборвала ее Эгвейн. Свобода свободой, но должны же быть какие-то пределы. Она не потерпела бы такого поведения даже со стороны Романды.

Краска медленно проступила на щеках Суан. Изо всех сил стараясь сдержаться, она принялась разглаживать свои юбки, старательно избегая взгляда Эгвейн.

– Прости меня, Мать, – наконец произнесла Суан. Это прозвучало почти искренне.

– У нее был трудный день, Мать, – вмешалась Лиане, кокетливо улыбаясь. Она очень хорошо владела этим искусством, хотя в основном применяла его, чтобы заставлять сильнее биться мужские сердца. Не без разбора, конечно; она была достаточно проницательна и осторожна. – Хотя все они теперь нелегки. Ей бы еще чуточку выдержки... Научиться, например, не швырять в Гарета Брина всем, что под руку подвернется, как бы она на него ни злилась...

– Хватит! – прервала ее Эгвейн. Понятно, что Лиане всего лишь хотела помочь Суан выйти из затруднительного положения, но Эгвейн сейчас было не до этого. – Я хочу узнать как можно больше о человеке, который освободил Могидин, даже если это всего лишь сведения о том, высокий он или низкий. Любой пустяк, чтобы этот человек перестал быть просто тенью, крадущейся в темноте. Это не слишком много, и я имею право просить об этом.

Лиане сидела совершенно спокойно, пристально глядя на цветы, вытканные на ковре у ее ног.

Краска заливала теперь все лицо Суан, нежная кожа рдела, точно рассветное небо.

– Я... смиренно прошу у тебя прошения, Мать. – На этот раз в ее голосе и в самом деле звучало раскаяние, хотя ей по-прежнему трудно было встречаться с Эгвейн взглядом. – Иногда так тяжело... Нет, это меня не оправдывает. Я смиренно прошу прощения.

Не сводя с Суан пристального взгляда, Эгвейн как бы ненароком поглаживала пальцами накидку, точно напоминая, кто она такая. Этому ее научила сама Суан. Однако спустя некоторое время Эгвейн почувствовала неловкость и опустила руку. Молчание само по себе великая вещь. Оно давит на того, кто поступил неправильно, и это давление заставляет его еще острее чувствовать свою вину. Очень полезное средство в самых разных ситуациях.

– Что-то не могу припомнить, за что я должна тебя простить. А раз так, – в конце концов очень спокойно произнесла она, – значит, в этом нет необходимости. Но, Суан... Держи себя в руках, не позволяй, чтобы это случилось снова.

– Спасибо, Мать. – Что-то вроде кривой улыбки скользнуло по губам Суан. – Если вы разрешите сказать... Я, кажется, неплохо обучила тебя. Но мне хотелось бы дать тебе совет. Можно? – Она замолчала, дожидаясь нетерпеливого кивка Эгвейн. – Думаю, что расспрашивать людей следует Фаолайн и Теодрин, а твое приказание об этом должен передать им кто-то из нас, напустив на себя мрачный вид из-за того, что приходится выполнять такие поручения. Они привлекут к себе меньше внимания, чем Лиане или я. Все знают, что ты им покровительствуешь.

Эгвейн тут же согласилась. Она все еще плохо соображала, иначе и сама додумалась бы до этого. Ощущение надвигающейся головной боли снова вернулось. Чеза твердила, что у нее часто болит голова из-за того, что она мало спит, но трудно спать, если кожа на голове все время натянута, как на барабане, точно ее вот-вот разорвет изнутри от множества мучительных и беспокойных мыслей. Ну, по крайней мере теперь ей нечего больше беспокоиться о сохранении тайны Могидин, так же как не нужно скрывать умения изменять с помощью Силы свой облик и таить свой дар от других женщин, способных направлять. Было слишком рискованно проявлять такое умение прежде, поскольку это могло привести к раскрытию тайны Могидин.

То-то они обрадуются, мрачно подумала Эгвейн. Сколько было объятий и радостных восклицаний, когда она сообщила о том, что овладела секретом Перемещения, который все считали утраченным! По крайней мере, это ее собственное достижение. Секреты остальных умений она вытянула из Могидин – каждый раз точно зубы рвала. Все очень обрадовались, когда она поделилась с сестрами некоторыми из них. И что же? Никакие «открытия» ни на йоту не изменили ее положения. Можно одобрительно похлопать талантливого ребенка по плечику, но от этого он не перестает быть ребенком. Так они считали, по крайней мере.

Лиане ушла, небрежно присев в реверансе и сухо добавив, что надеется отдохнуть оставшуюся часть ночи без происшествий. Суан задержалась, выжидая; никто не должен был видеть, что они с Лиане выходят отсюда вместе. Некоторое время Эгвейн просто внимательно разглядывала ее. Обе молчали. Суан, казалось, полностью ушла в свои мысли. Наконец она вздрогнула, точно очнувшись, поправила юбки и встала, явно собираясь уйти.

– Суан... – начала Эгвейн и только тут поняла, что не знает, как продолжить.

Суан подумала, что понимает, о чем Эгвейн хочет заговорить с ней.

– Ты была не только права, Мать, – сказала она, глядя Эгвейн прямо в глаза, – ты была очень снисходительна. Слишком снисходительна, хотя, может, и не мне об этом судить. Ты – Престол Амерлин, и никто не имеет права вести себя с тобой дерзко или назойливо. Если ты накажешь меня, причем так, что даже Романда проникнется ко мне сочувствием, это будет то, чего я вполне заслуживаю.

– Я учту это в следующий раз, – сказала Эгвейн, и Суан наклонила голову, точно соглашаясь. Наверно, так оно и было. Почти наверняка будет и следующий раз, и еще другие разы. – Но то, о чем я хотела спросить, касается лорда Брина. – Лицо Суан мгновенно застыло. – Может, мне стоит... вмешаться? Ты уверена, что не хочешь этого?

– С какой стати мне хотеть этого, Мать? – Голос у Суан был бесцветный, точно жидкий холодный суп. – Все мои обязанности сводятся к обучению тебя протоколу и передаче Шириам донесений от моих глаз и ушей. – Суан еще сохранила остатки своей сети осведомителей, хотя едва ли кто-либо из них знал, кому эти доклады поступают теперь. – Гарет Брин отнимает у меня так мало времени, что вряд ли имеет смысл вмешиваться. – Она почти всегда называла его по имени, а если все же упоминала титул, непременно вкладывала в эти слова некоторую долю яда.

– Суан, сгоревший амбар и несколько коров стоят не так уж дорого. – Во всяком случае, по сравнению с жалованьем и содержанием всех этих солдат. Но Эгвейн уже и прежде предлагала свою помощь и всегда натыкалась на точно такой же жесткий отказ.

– Спасибо, Мать, но нет. Не хочу, чтобы у него появились основания говорить, будто я не держу слово, а я поклялась отработать свой долг. – Внезапно вся ее жесткость растаяла, растворившись в смехе, что редко случалось, когда она говорила о лорде Брине. – Если ты считаешь своим долгом проявлять беспокойство, беспокойся лучше о нем, а не обо мне. Мне не нужна помощь, чтобы справиться с Гаретом Брином.

Однако во всем этом отчетливо проглядывал один странный момент. Суан, конечно, сейчас слаба в Единой Силе, но это не объясняло, с какой стати она продолжала служить Брину и тратила свое время, отстирывая его рубашки и штаны. Может, она поступала так, чтобы иметь возможность время от времени срывать на нем свой гнев, который во всех остальных случаях приходилось держать в узде? Какова бы ни была причина, она служила поводом для бесконечных разговоров и в глазах многих выглядела доказательством странностей Суан. В конце концов, она Айз Седай, хотя и находилась в самом низу. Его методы обуздания ее темперамента – когда она кидалась тарелками и туфлями – унижали ее и могли привести к очень неприятным последствиям. И все же, хотя Суан могла скрутить его так, что он и пальцем не мог бы пошевелить, она никогда не прикасалась к саидар, если он был рядом или если она выполняла для него домашнюю работу. Она не делала этого, даже когда ей угрожала хорошая взбучка от него. Этот факт она долго скрывала от всех, но со временем проговорилась, в одну из тех минут, когда была особенно рассержена, а Лиане принялась подшучивать над ней. Такое поведение казалось необъяснимым. Суан не была ни слабодушной, ни глупой, ни кроткой, ни трусливой, она была не...

– Поступай как хочешь, Суан. – Очевидно, этой ночью не все тайное станет явным. – Уже поздно, и я понимаю, что ты хочешь спать.

– Да, Мать. И спасибо тебе, – добавила Суан, хотя Эгвейн не сказала ничего такого, за что стоило бы ее благодарить.

После ухода Суан Эгвейн снова потерла виски. У нее возникло желание походить. Палатка не позволяла этого. Она, возможно, была самой большой в лагере, учитывая, что в ней располагался всего один человек, и все равно это лишь два спана на два. К тому же в ней находились походная койка, и кресло, и табурет, и умывальник, и зеркало на подставке, и три сундука с одеждой. Чеза очень бдительно следила за последними, но и Шириам, и Романда с Лилейн, и еще дюжина Восседающих проявляли к ним большой интерес. В них хранилось несколько смен шелкового белья и чулок, еще одно платье, достаточно роскошное, чтобы принимать в нем короля; в общем, там хватило бы всего и на четыре сундука. Может быть, Шириам и другие Восседающие надеялись, что эти прекрасные наряды затмят для нее все остальное, но Чеза просто полагала, что Амерлин должна одеваться соответственно своему положению. Иногда казалось, что служанки убеждены в необходимости строго следовать ритуалам даже больше, чем сам Совет. Вскоре должна прийти Селейм, именно она помогала Эгвейн раздеваться перед сном. Еще один ритуал. Однако вся она, с головы до неугомонных ног, была пока еще не готова к тому, чтобы уснуть.

Оставив светильники зажженными, Эгвейн торопливо вышла из палатки, чтобы опередить Селейм. Может быть, ходьба прояснит ум и утомит настолько, что удастся крепко уснуть. Собственно говоря, само погружение в сон не представляло для нее проблемы – Хранительницы Мудрости, ходящие по снам, научили ее быстро засыпать, – а вот чтобы сон принес настоящий отдых, это гораздо сложнее. Особенно когда ум так и кипит от множества беспокойных мыслей. Романда и Лилейн, Шириам, Ранд, Элайда, Могидин, погода и все остальное, о чем сразу и не вспомнишь.

Эгвейн держалась подальше от палатки Могидин. Начни она сама расспрашивать, это выглядело бы странно, как будто она придает слишком большое значение какой-то сбежавшей служанке. Осторожность стала частью ее. Игры, в которые Эгвейн играла, исключали ошибки, а проявляя неосторожность по пустякам, нетрудно допустить ее и там, где это могло кончиться фатально. Неосторожность, как известно, мать ошибки. Слабый должен проявлять смелость особенно осмотрительно. Это еще одно из откровений Суан. Она, знавшая правила игры очень хорошо, и в самом деле многому научила Эгвейн.

В лагере, утопавшем в лунном свете, испещренном густыми черными тенями, было сейчас гораздо меньше людей, чем прежде. Лишь горстка измученных долгим дневным переходом ночных дежурных, устало дремлющих около полупогасших костров. Те, кто замечал Эгвейн, тут же утомленно поднимались отвесить поклон и бормотали ей вслед: «Свет да осияет вас, Мать» или что-то в этом роде. А иногда просили благословить их, что она и делала, говоря просто: «Да благословит тебя Свет, дитя мое». Мужчины и женщины, иногда настолько старые, что она могла быть их внучкой, вновь усаживались, а их лица от слов Эгвейн озарялись улыбкой, и все же ей было бы очень интересно узнать, что они на самом деле думают о ней, о чем им известно. Все Айз Седай по отношению к внешнему миру, в том числе и к своим слугам, держались единым фронтом. Но Суан не раз говорила: если воображаешь, будто тебе доподлинно известно, что знает слуга, а что нет, то в один прекрасный день можешь обнаружить, что сильно заблуждался на этот счет. И все же эти поклоны, и реверансы, и бормотание, провожавшие Эгвейн от костра к костру, вносили некоторое успокоение в ее смятенную душу. Выходит, был по крайней мере хоть кто-то, кто не смотрел на нее как на ребенка, которого Совет выставит за дверь, как только отпадет в нем надобность.

Как раз в тот момент, когда Эгвейн подошла к открытому участку земли, окруженному канатами на врытых в землю столбах, в темноте ослепительно вспыхнула серебряная прорезь открывающегося прохода. Наблюдая, она остановилась около углового столба. Никто из сидящих у ближайших костров даже не поднял головы, когда открылся проход, все уже привыкли. Из прохода торопливо, точно стая гусей, выпорхнули около двадцати сестер, вдвое больше слуг и множество Стражей. Они доставили сообщения. Многие держали в руках плетеные клетки с голубями из голубятен Салидара, расположенного в добрых пятистах милях к юго-западу.

Еще до того, как проход закрылся, они устремились со своими сообщениями в разные стороны. Одни к Восседающим, другие по своим Айя, а некоторые в собственные палатки. Как правило, Суан отправлялась вместе с ними. Она редко доверяла другим доставлять сообщения, предназначенные для нее, несмотря на то что по большей части те были зашифрованы. Иногда создавалось впечатление, что раскиданных по всему миру глаз и ушей гораздо больше, чем самих Айз Седай, хотя в связи с последними обстоятельствами в целом посланий стало гораздо меньше. Большинство агентов, собирающих сведения для различных Айя, заняли выжидательную позицию с тех пор, как «трудности», переживаемые Белой Башней, пошли на убыль. Многие глаза и уши отдельных сестер зачастую понятия не имели, где в настоящее время находится женщина, которой они отправляют свои донесения.

Стражи при виде Эгвейн кланялись со всем уважением, подобающим полосатой накидке. Это вызывало косые взгляды некоторых сестер, хотя Совет назвал ее Амерлин, а в большем Гайдины не нуждались. Многочисленные слуги приседали и тоже кланялись. Однако очень многие Айз Седай, торопясь прочь от прохода, даже не глянули в сторону Эгвейн. Не заметили? Может быть.

Если уж на то пошло, все они вот так запросто могли связываться со своими глазами и ушами, благодаря одному из «даров» Могидин. Все сестры, обладающие той степенью силы, которая позволяла создавать проход, пробыли в Салидаре достаточно долго, чтобы знать его хорошо. Те, кто мог сплетать проход соответствующего размера, были способны Перемещаться оттуда почти куда угодно и прибыть прямо в нужное место. Попытка Перемещения в Салидар, однако, каждый раз, когда Айз Седай разбивали лагерь, означала потерю чуть не половины ночи – а для некоторых и больше – на внимательное изучение нового окруженного канатом участка земли. Эгвейн выпытала у Могидин описание способа путешествия с неизвестного места до того, которое знаешь хорошо. Медленнее, чем Перемещение, Скольжение было одним из утерянных Талантов – никто никогда не слышал о нем, – поэтому даже само название пришлось придумать Эгвейн. Всякий, кто умел Перемещаться, умел и Скользить, вот почему каждую ночь сестры Скользили в Салидар, проверяли голубятни прилетающих туда птиц и потом Перемещались обратно.

Зрелище, открывшееся перед Эгвейн, должно было бы доставлять ей удовольствие – мятежные Айз Седай освоили Таланты, которые в Белой Башне считались утраченными, и вдобавок узнали новые. Если бы Элайде все это стало известно до того, как она взошла на Престол Амерлин, победа досталась бы ей гораздо меньшей ценой. Однако Эгвейн испытывала лишь раздражение. Унизительно было сознавать, что лично ей от всего этого пока мало толку.

Она пошла дальше между кострами, и вскоре все они остались позади. Эгвейн оказалась среди темных повозок, в основном с парусиновым верхом, натянутым на железные обручи, и палаток, слабо светящихся в лунном свете. Вдали, на окрестных холмах, поблескивали огни армейского лагеря – точно звезды, упавшие на землю. Отсутствие известий из Кэймлина заставляло все у нее внутри сжиматься, что бы там ни думали по этому поводу остальные.

В тот самый день, как они покинули Салидар, пришло сообщение, которое Шириам показала ей лишь спустя несколько дней, не раз повторив, что его содержание должно остаться в секрете. Совету о нем известно, но никто другой не должен был знать. Лагерь так и кишел секретами. Эгвейн не сомневалась, что вообще никогда не увидела бы это сообщение, если бы не спрашивала без конца о Ранде. Она помнила каждое тщательно обдуманное слово, написанное на такой тонкой бумаге, что удивительно, как перо не прорвало ее насквозь.

Шириам без устали повторяла, что новости очень хороши, с ее точки зрения. Мерана, поднаторевшая в ведении всяческих переговоров, добралась до Кэймлина и хорошо встречена Рандом, «торговцем шерстью». Замечательные новости, по мнению Шириам. Верин и Аланна отобрали проявляющих способности двуреченских девушек, которым предстояло стать послушницами. Шириам была уверена, что девушкам следует пройти тот же путь, который прошли все они. Похоже, она воображала, что Эгвейн просто растает от счастья, узнав, что ей предстоит встреча с земляками. Мерана все устроит как следует. Мерана знает, что делает.

– Ерунда все это, – пробормотала Эгвейн, ни к кому не обращаясь.

Какой-то мужчина, тащивший огромную деревянную бадью, услышав ее голос, вздрогнул и разинул от изумления щербатый рот, забыв даже поклониться.

Ранд – обходительный? Она присутствовала при его первой встрече с Койрен Селдайн, посланницей Элайды. Властный, вот каким он показался тогда Эгвейн. Почему с Мераной он должен вести себя по-другому? И Мерана думает, что он опасается их, и считает, что это к лучшему. Ранд очень редко кого-либо опасался, даже когда следовало бы, и если он опасается сейчас, Меране стоит не забывать о том, что страх сделает опасным даже самого мягкого мужчину, и о том, что Ранд опасен просто сам по себе. И что это за привязанность, которую проявляет к нему Аланна? Эгвейн не слишком доверяла Аланне. Эта женщина иногда вела себя очень странно, может, из-за своей импульсивности, а может, и по каким-то более глубоким мотивам. Эгвейн вполне допускала мысль, что Аланна попытается найти и, возможно, найдет дорогу в постель Ранда. В руках такой женщины, как она, он мог стать податливым, точно глина. Илэйн свернет Аланне шею, если это случится, и правильно сделает. Однако хуже всего то, что голуби, посланные Мераной, в голубятни Салидара больше не прилетали.

Мерана давно должна была прислать сообщение, разве что она и остальные посланницы отправились в Кайриэн. Недавно Хранительницы Мудрости каким-то образом узнали, что Ранд, по крайней мере, жив-здоров, все еще находится там и сидит сложа руки; так, во всяком случае, их поняла Эгвейн. Что само по себе следовало воспринимать как предостерегающий сигнальный огонь. Шириам думала иначе. Кто может сказать, почему тот или иной мужчина поступает так, а не иначе? Вероятно, в большинстве случаев он и сам этого не скажет, а когда дело касается мужчины, способного направлять... Молчание доказывало, что все хорошо; Мерана несомненно сообщила бы, возникни какие-то трудности. Она наверняка на пути в Кайриэн, если уже не там, и просто не видит смысла посылать сообщения, пока не может похвастаться какими-либо успехами. В Кайриэне усилиями самого Ранда обстановка более-менее благополучна. Одна из целей Мераны, едва ли не самая важная, состояла в том, чтобы выпроводить Ранда из Кэймлина, дабы Илэйн могла спокойно вернуться и занять Львиный Трон. Это казалось невероятным, но Хранительницы Мудрости утверждали, что Койрен и ее посольство покинули город и отправились обратно в Тар Валон. А может, это и не так уж невероятно. Создавалось впечатление, что Ранд все воспринимал и действовал почти так же, как Айз Седай. Но даже с учетом этого, по мнению Эгвейн, все шло как-то... неправильно.

– Я хочу увидеться с ним, – прошептала она. Один час, и она могла бы выяснить все, что ее мучило. Ведь в глубине души он оставался все тем же Рандом. – Все одно к одному. Я должна встретиться с ним.

– Это невозможно, и ты знаешь это.

Не овладей Эгвейн к этому времени умением держать себя в руках, она бы, наверно, подпрыгнула. Однако сердцу не прикажешь. Оно бешено заколотилось, даже когда при свете луны Эгвейн разглядела, что это всего-навсего Лиане.

– Я думала, что... – вырвалось у Эгвейн, но она тут же прикусила язык, прежде всего потому, что не хотела произносить вслух имени Могидин.

Лиане стояла почти вплотную к Эгвейн, настороженно оглядываясь, видимо опасаясь, не заметил ли ее кто-нибудь из сестер. У Лиане не было столь серьезных причин, как у Суан, держаться постоянно поближе к Эгвейн. Правда, если Лиане и увидят вместе с Эгвейн, это не должно сколько-нибудь серьезно осложнить ее жизнь. И все же...

«Не должно» не всегда означает «не будет», напомнила себе Эгвейн. Позволив накидке соскользнуть с плеч, она сложила ее и повесила на руку. Издали, если особенно не всматриваться, Лиане вполне можно счесть за Принятую, несмотря на ее платье; многим Принятым сейчас сложно с белыми платьями. Издалека и Эгвейн можно спутать с одной из них. Не слишком успокаивающая мысль.

– Теодрин и Фаолайн сейчас расспрашивают тех, кто находился близ палатки Мариган, Мать. Не очень-то им это по душе. У них изрядно испортилось настроение, когда я передала им твое поручение. Фаолайн тут же накинулась на меня, точно я во всем виновата, так что Теодрин даже пришлось успокаивать ее. – Лиане еле слышно рассмеялась. Ситуации, которые заставляли Суан скрежетать зубами, обычно забавляли ее. Многие сестры относились к Лиане хорошо – даже, можно сказать, баловали – из-за ее умения сгладить острые углы.

– Хорошо, хорошо, – рассеянно сказала Эгвейн. – Мерана допустила какую-то оплошность, Лиане, я в этом уверена. Иначе, если он по-прежнему в Кайриэне, она не хранила бы молчание.

Где-то вдали завыла на луну собака, к ней тут же присоединились другие. Потом они внезапно смолкли, скорее всего, на них прикрикнули. Собаки имелись у многих солдат, неотступно следуя за ними на протяжении всего похода, но в лагере Айз Седай их не было. Кошки – да, но не собаки.

– Мерана знает свое дело, Мать, – с легким вздохом произнесла Лиане. И она, и Суан придерживались на этот счет того же мнения, что и Шириам. Все придерживались такого мнения, кроме самой Эгвейн. – Если даешь человеку поручение, надо ему доверять.

Эгвейн фыркнула и тут же прикрыла рот ладонью:

– Лиане, этот человек при виде шали вспыхивает, точно порох, даже если та, кто ее носит, по характеру мокрая тряпка. Мерану я не знаю, но вряд ли она такая; я вообще не знаю ни одной Айз Седай, которую можно назвать мокрой тряпкой.

– Мне попадались одна или две, – усмехнулась Лиане. – Но, по правде говоря, Мерана не из их числа. Что, Ранд и вправду верит, будто у него в Башне есть друзья? Кто? Алвиарин? Полагаю, такой подход может осложнить его взаимоотношения с Мераной, а между тем я что-то плохо представляю себе, что Алвиарин ради чего бы то ни было рискнет своим положением. Чего-чего, а честолюбия у нее всегда хватало на троих.

– Он говорит, она написала ему письмо. – Перед ее внутренним взором тут же возник Ранд, пожирающий взглядом письмо от Алвиарин. И не только от нее – от Элайды тоже. Это случилось еще до того, как Эгвейн покинула Кайриэн. – Может, именно честолюбие внушает Алвиарин мысль, что с помощью Ранда она сама может оказаться на месте Элайды. Конечно, если письмо, которое он читал, было на самом деле от нее. Ранд воображает, что он очень умный, Лиане, может, так оно и есть, такой умный, что ему никто не нужен. – Ранд так и будет считать, что справится со всем сам, до тех пор, пока не станет слишком поздно, вот какой он умный. – Я знаю его как никто, Лиане, вдоль и поперек. Всем кажется, что он попал под влияние Хранительниц Мудрости, которые его окружают. Еще неизвестно, кто под чье влияние попал. Что бы там ни думали Восседающие, что бы там ни думали вы все, шали Айз Седай производят на него не больше впечатления, чем шали Хранительниц Мудрости. Рано или поздно Ранд доведет до белого каления одну из сестер, и та сделает какой-нибудь необдуманный шаг, подтолкнув его тем самым на неверный путь, не отдавая себе отчета в том, насколько он силен и какой у него теперь характер. А потом уже вряд ли удастся что-либо исправить. Я – единственная, кто может иметь с ним дело без опасных последствий. Единственная.

– Он, наверное, не сахар, но все равно по сравнению с этими айилками... – с кривой улыбкой пробормотала Лиане. Даже ей опыт общения с Хранительницами Мудрости не дал никакого повода для веселья. – Но дело не в этом. Престол Амерлин имеет для Белой Башни ни с чем не сравнимую ценность...

Впереди между палатками показались две женщины, они шли медленно, разговаривая. Расстояние и тени делали неразличимыми их лица, и все же это без сомнения Айз Седай, судя по тому, как уверенно они держались, не опасаясь ничего и никого скрывающегося во тьме. Такая смелость или, возможно, самонадеянность присуща только полноправным сестрам. Даже Принятые, которым оставалось два шага до получения шали, никогда не вели себя так. Да что там Принятые! Королева, у которой за спиной целая армия, не повела бы себя так в подобных обстоятельствах.

Женщины шли в сторону Эгвейн и Лиане, которая быстро отступила в густую тень между повозками. Нахмурившись, Эгвейн почти силой вытащила ее оттуда и заставила идти рядом с собой. Ей так надоело прятаться! Пусть все выплывет наружу. Она встанет перед Советом и расскажет все. Может, тогда они поймут, что палантин Амерлин не просто красивая накидка, а тяжкий груз. Она объяснит им... Лиане плелась следом за ней, и Эгвейн велела ей продолжать свой путь. Нет, чего она никогда не сможет сделать, это так или иначе вышвырнуть все в выгребную яму в порыве гнева. Как бы ни сердилась.

Только один-единственный закон Башни ограничивал власть Престола Амерлин. Существовало, конечно, множество устаревших и потому раздражающих обычаев, да и действительность своим вторжением постоянно создавала затруднительные ситуации, но закон был всего один, однако он мог серьезно помешать исполнению ее намерений.

«Престол Амерлин имеет для Белой Башни ни с чем не сравнимую ценность, потому что Амерлин – сердце Белой Башни. Вот почему она не должна подвергать себя опасности без крайней необходимости. Если только Белая Башня не находится в состоянии войны, объявленной Советом, Престол Амерлин не может сознательно подвергать себя никакой опасности, не добившись малого согласия Совета Башни. И пока не получит его, она не имеет права ничего предпринимать».

Какой опрометчивый поступок какой из Амерлин подтолкнул к принятию подобного закона, Эгвейн понятия не имела. Ей было известно лишь, что закон именно таков и что он действует уже более двух тысяч лет. А с точки зрения большинства Айз Седай, любой достаточно старый закон окружен аурой святости именно в силу своей древности. Даже мысль о его изменении казалась им совершенно невозможной.

Романда постоянно ссылалась на этот... этот проклятый закон, точно считала Эгвейн дурочкой. Даже Дочери-Наследнице Андора велено держаться от Дракона Возрожденного подальше, что же говорить об Амерлин, защитить которую всеми возможными способами гораздо важнее? Лилейн твердила то же самое, с заметным оттенком грусти. Наверное потому, что в этом вопросе никаких разногласий с Романдой у них быть, к сожалению, не могло. Отчего обе они напрочь утрачивали все свое красноречие. Без них – без них обеих – малое согласие было так же недостижимо, как и большое. Свет, даже малое согласие требовалось лишь при объявлении войны! Значит, если нельзя получить разрешения...

Лиане прочистила горло:

– Вряд ли будет толк, если ты станешь действовать втайне, Мать. Рано или поздно Совету станет известно обо всем. И после этого, думаю, тебе вряд ли удастся уединиться хотя бы на час. Конечно, никто не осмелится приставить к тебе охрану, но есть ведь и другие способы. Я могу привести сколько угодно примеров, описанных в... основных источниках. – Лиане никогда не упоминала о тайных записях прямо, если существовала опасность, что разговор могут подслушать.

– Думаешь, меня так легко поймать? – спустя некоторое время спросила Эгвейн. Теперь они шли среди повозок, под которыми виднелись темные холмики спящих людей: возниц, конюхов и всех тех, кто обслуживал бесчисленные повозки. Просто удивительно, как много повозок требовалось для трехсот с небольшим Айз Седай, а ведь ездить в фургонах и телегах они не любили и редко снисходили до этого. Однако и Айз Седай, и тем, кто им прислуживал, нужны были палатки, и вещи, и еда, и тысячи других, совершенно необходимых мелочей. Тишину нарушали только храп и лягушачий хор.

– Нет, Мать, – мягко рассмеялась Лиане. – Я просто подумала о том, как сама поступила бы на твоем месте. Но ведь все знают, что я утратила и гордость, и разум. Амерлин вряд ли следует брать меня за образец. Одно могу сказать. Думаю, тебе нужно хоть на время предоставить молодому мастеру ал’Тору идти своим путем, а самой заняться, как говорится, своими баранами.

– Его путь может всех нас завести в Бездну Рока, – прошептала Эгвейн, прекрасно понимая, что это не аргумент. Наверняка существовал способ и приглядывать за «своими баранами», как выразилась Лиане, и удерживать Ранда от опасных ошибок, но пока она его не видела. Что-то раздражало ее. Не лягушки, конечно; скорее всего, многоголосый храп, точно сотня пил вгрызалась в бревна, сплошь усеянные сучками. – Не самое подходящее место для прогулки. Да и вообще мне пора в постель.

Лиане наклонила голову:

– В таком случае, Мать, если позволишь... В лагере лорда Брина есть один мужчина... В конце концов, что это за Зеленая, у которой нет ни единого Стража? – По тому, как оживленно зазвучал голос Лиане, можно было предположить, что речь идет о любовнике. Учитывая то, что Эгвейн известно о Зеленых, это могло оказаться не так уж и далеко от истины.

Эгвейн возвращалась к себе среди палаток и засыпанных землей погасших костров. Выжженная солнцем местность походила на сухой трут, и никто не рисковал оставлять открытый огонь. Лишь отдельные струйки дыма лениво поднимались в лунном свете там, где огонь еще не совсем заглох. В одной из палаток кто-то бормотал в полудреме, тут и там слышались то покашливание, то все тот же дребезжащий храп, но в лагере было тихо и спокойно. Вот почему Эгвейн неприятно поразило, когда внезапно кто-то выступил из тени. Особенно если учесть, что возникшая перед ней женщина была в белом платье послушницы.

– Мать, мне нужно поговорить с вами.

– Николь? – Эгвейн старалась держать в памяти имена и лица всех послушниц. Это было нелегкой задачей, учитывая, что на всем пути движения армии Айз Седай выискивали девушек и молодых женщин, которых можно обучить. Они, конечно, никого не затаскивали силой – обычай требовал, чтобы девушка сама выразила желание обучаться. В Белой Башне вообще имели дело только с теми, кто сам приходил туда. И все же сейчас в лагере находилось в десять раз больше послушниц, чем в Белой Башне собиралось за годы. Николь принадлежала к тем, кто запомнился Эгвейн, может, потому, что эта молодая женщина часто пристально разглядывала ее.

– Тиана вряд ли была бы довольна, узнав, что ты не спишь в столь поздний час.

Тиана Нозелль была Наставницей Послушниц. В случае необходимости можно было поплакать у нее на плече, но во всем, что касалось соблюдения установленных правил, она проявляла несгибаемую твердость.

В первое мгновение молодая женщина шагнула назад, точно собираясь убежать, однако этим дело и ограничилось. Ее щеки блестели от пота. Ночью было не так жарко, как днем, и все же вряд ли воздух можно в полном смысле слова назвать прохладным. А не замечать и жару, и холод удавалось лишь тем, кто носил шаль.

– Я знаю, что полагается сначала встретиться с Тианой Седай и попросить у нее разрешения поговорить с вами, Мать, но она никогда не позволит послушнице даже приблизиться к Амерлин.

– О чем ты хочешь поговорить со мной, дитя мое? – спросила Эгвейн. Женщина была по крайней мере шестью или семью годами старше нее, но именно так принято обращаться к послушницам.

Беспокойно зашелестев юбками, Николь подошла ближе. Она смотрела прямо в глаза Эгвейн, послушницы обычно так не поступают.

– Мать, я хочу добиться всего, на что способна. – Николь нервно теребила платье, но голос звучал на диво спокойно и хладнокровно, так могла бы говорить Айз Седай. – Я не утверждаю, что они впрямую сдерживают меня, но уверена, что могу стать сильнее, чем они говорят. Я просто знаю, что могу. Вас никогда не сдерживали, Мать. Никто так быстро не развивал свою силу, как вы. Я прошу только дать мне тот же шанс.

Из теней позади Николь выступила еще одна изрядно вспотевшая молодая женщина, в короткой куртке и свободных штанах, с луком в руке, который она всюду таскала с собой. У нее была длинная, до талии, перевязанная ленточками коса и короткие сапожки на высоких каблуках.

Николь Трихилл и Арейна Нермасив были настолько не похожи, что их дружба выглядела, по меньшей мере, странной, и все же они явно дружили. Как большинство более старших послушниц, лет на десять или около того старше Эгвейн, – а сейчас очень много таких, хотя сестры были этим недовольны, считая, что обучение следовало начинать гораздо раньше, – как большинство этих женщин, Николь не знала меры в своем желании учиться. Очень скоро стало ясно, что потенциально среди всех ныне здравствующих Айз Седай она уступала лишь Найнив, Илэйн и самой Эгвейн. Николь делала поразительные успехи, подчас настолько большие, что ее приходилось даже сдерживать. Поговаривали, что, едва начав осваивать плетения, осуществляемые с помощью Силы, она действовала так умело, будто прежде уже занималась этим. Мало того, она почти сразу же проявила способность к двум Талантам. Правда, один из них – умение различать та’верена – был у нее развит слабо, зато второй и главный – Предсказание – открылся внезапно и мощно. Жаль только, что никто практически не понимал ее Предсказаний. Спрашивать объяснений у нее самой было бесполезно – она не помнила ни слова из того, что говорила. Все это в целом привело к тому, что сестры заметно выделяли Николь. И хотя в глубине души каждой жило недоверие к тем, кто начинал позднее чем в семнадцать-восемнадцать лет, отчасти и успехи Николь побудили их проверять женщин, уже миновавших этот возраст.

Арейна же была Охотницей за Рогом. Она отличалась мужскими замашками и неуемным хвастовством, без конца рассказывая всем и каждому о приключениях – и о тех, которые ей уже довелось испытать, и о тех, которые еще только предстояли. Однако большую часть времени она упражнялась в стрельбе из лука. Складывалось впечатление, что и страсть к этому оружию, и манеру одеваться она переняла у Бергитте. Кроме лука, ее интересы сводились к случайному азартно-наступательному флирту, хотя в последнее время она, похоже, охладела и к этому развлечению. Может быть, сказывалась усталость от долгого похода, однако для стрельбы из лука у нее по-прежнему оставались силы. Никто, и в частности Эгвейн, не понимал, почему Арейна продолжает участвовать в походе. Вряд ли она предполагает, что Рог Валир можно найти, путешествуя с Айз Седай, а о том, что он спрятан в Белой Башне, она не могла даже подозревать. Это знали очень немногие. Эгвейн не была уверена, что даже сама Элайда посвящена в эту тайну.

Временами Арейна производила впечатление почти дурочки, но к Николь Эгвейн испытывала несомненную симпатию. Эгвейн хорошо понимала Николь! Неудовлетворенность, стремление узнать все и сразу – это было ей очень хорошо знакомо. Она прошла тот же путь, и не исключено, что еще не до конца.

– Николь, – мягко сказала Эгвейн, – у всех нас есть свой предел. К примеру, я никогда не смогу делать всего того, на что способна Найнив Седай. Как бы ни старалась.

– Если бы у меня лишь был шанс, Мать. – Николь умоляюще заломила руки, и в голосе у нее появились просительные нотки, но взгляд по-прежнему был настойчиво прикован к глазам Эгвейн. – Такой шанс, какой получили вы.

– Тот шанс, который получила я, Николь, – заметь, я не имела возможности выбирать и попросту не знала ничего лучшего, – называется принуждением, и он чреват опасными последствиями. – Эгвейн понятия не имела о том, что подобный термин вообще существует, пока Суан не стала извиняться перед ней за то, что с ней именно это и делали, – один из немногих случаев, когда Суан, похоже, и в самом деле чувствовала себя виноватой. – Ты знаешь, что если попытаешься направлять больше саидар, чем это тебе под силу, то рискуешь выжечь себя, даже не приблизившись к пределу своих возможностей. Терпение – вот чему следует научиться прежде всего. Сестры не позволяют тебе делать ничего лишнего, того, к чему ты еще не готова.

– Мы прибыли в Салидар на том же самом судне, что и Найнив с Илэйн, – неожиданно вмешалась в разговор Арейна. Ее взгляд мало было назвать прямым – в нем читался вызов. – И Бергитте. – По какой-то непонятной причине она произнесла последнее имя с оттенком горечи.

Николь сделала движение, словно собираясь остановить подругу:

– Не стоит говорить об этом. – Однако, как ни странно, голос ее звучал так, будто на самом деле она вовсе не против поговорить об этом.

Надеясь, что вид у нее хотя бы наполовину такой же спокойный, как у Николь, Эгвейн приложила все силы, чтобы справиться с внезапно охватившей ее тревогой. Мариган прибыла в Салидар на том же самом судне. Резко ухнула сова, и Эгвейн вздрогнула. Существовало поверье, что крик совы лунной ночью предвещает дурную весть. Эгвейн не слишком суеверна, но все же...

– Не стоит говорить о чем?

Женщины обменялись взглядами, и Арейна кивнула.

– Это произошло, когда мы шли от реки к деревне, – начала Николь, по-видимому, забыв о том, что она якобы не хотела разговора на эту тему, и, не отрываясь, следя за выражением глаз Эгвейн. – Мы с Арейной случайно услышали, о чем говорили Том Меррилин и Джуилин Сандар. Менестрель и ловец воров. Джуилин сказал, что если в деревне окажутся Айз Седай – мы, однако, не были уверены в этом, – и если они узнают, что Найнив и Илэйн выдавали себя за Айз Седай, нам всем лучше бы прыгнуть в стаю щук-серебрянок. Как я понимаю, хорошего в этом мало.

– Менестрель заметил нас и шикнул на ловца воров, – вмешалась Арейна, поглаживая пальцами висящий на поясе колчан со стрелами, – но мы уже все услышали. – Ее голос был так же тверд, как и взгляд.

– Я знаю, сейчас обе они Айз Седай, Мать, но может быть, у них возникнут неприятности, если все выплывет наружу? Если узнают сестры, я имею в виду. Если женщина выдавала себя за Айз Седай, не имея такого права, и об этом станет известно даже спустя много времени, ей не поздоровится. – Николь наклонилась вперед, взгляд ее был прикован к глазам Эгвейн, хотя лицо по-прежнему оставалось спокойным. – Это ведь ко всем относится, правда?

Ободренная молчанием Эгвейн, Арейна усмехнулась. Очень неприятная усмешка... особенно во мраке ночи.

– Я слышала, что Санчей, которая тогда была Амерлин, однажды отослала Найнив с Илэйн из Белой Башни – неизвестно куда и неизвестно зачем. Я слышала, что в то же самое время она и вас отправила куда-то, и у вас было множество неприятностей, когда вы вернулись. – Теперь в голосе Арейны звучала хитрая вкрадчивость. – Они уже тогда прикидывались Айз Седай?

Обе стояли, глядя на Эгвейн в упор. Арейна с нахальным видом опиралась на свой лук, а на лице Николь застыло выражение такого ожидания, что вокруг нее, казалось, потрескивал воздух.

– Суан Санчей – Айз Седай, – холодно сказала Эгвейн, – так же как Найнив ал’Мира и Илэйн Траканд. Вы будете оказывать им все подобающее уважение. Для вас они Суан Седай, Найнив Седай и Илэйн Седай.

Подружки удивленно заморгали, а у Эгвейн все напряглось внутри – от ярости. Мало всего того, что произошло этой ночью, теперь еще шантаж cо стороны этих... этих... Эгвейн не могла подыскать для них достаточно скверного слова. Илэйн – та сумела бы; она всегда очень внимательно прислушивалась к речи конюхов, возчиков и тому подобных людей, ловила, можно сказать, их словечки на лету, хотя они вовсе не предназначались для ее ушей.

Развернув полосатый палантин, Эгвейн накинула его на плечи.

– Мне кажется, вы не понимаете, Мать, – торопливо сказала Николь. В ее голосе не было страха, она явно просто предпринимала еще одну попытку добиться своего. – Я всего лишь беспокоюсь, а вдруг кто-нибудь узнает, что вы...

Эгвейн прервала ее:

– О, я все понимаю, дитя мое. – Эта глупая женщина и впрямь дитя, сколько бы лет ей ни исполнилось. Всегда существовали послушницы, которые, будучи постарше, переступали границы, обычно с Принятыми, приставленными к ним для обучения. Однако даже у самой глупой послушницы хватало ума не дерзить сестрам. Эгвейн вывело из себя именно то, что эти две имели наглость вести себя так по отношению к ней. Обе были выше нее, хоть и ненамного, но она уперла кулаки в бедра, выпрямилась и почти нависла над ними, заставив их испуганно съежиться. – Ты отдаешь себе отчет, Николь, насколько серьезно, особенно для послушницы, – выдвигать обвинение против сестры? Обвинение, основанное, по твоим словам, на разговоре, произошедшем между людьми, находящимися сейчас в тысяче миль отсюда? Узнай об этом Тиана, она спустит с тебя шкуру и отправит чистить выгребные ямы до конца твоих дней. – Николь забормотала, что она не то имела в виду, и на этот раз голос ее и впрямь звучал виновато, но Эгвейн, больше не обращая на нее внимания, повернулась к Арейне. Охотница попятилась, облизывая губы с гораздо менее уверенным видом, чем прежде. – И ты тоже не воображай, что сможешь после всего просто так, безнаказанно исчезнуть отсюда. За такие вещи даже Охотницу можно отправить к Тиане. Считай, что тебе крупно повезет, если тебя всего лишь выпорют хорошенько, привязав к дышлу повозки. Как поступают с солдатами, пойманными на воровстве. А потом обеих вышвырнут на дорогу вместе со всеми причиндалами.

Глубоко вздохнув, Эгвейн сцепила руки на животе, надеясь, что это поможет унять дрожь. Женщины стояли с понурым видом, похоже, их проняло. Эгвейн надеялась, что потупленные глаза, и поникшие плечи, и то, как обе переминаются с ноги на ногу, – все это не притворство. По правилам, ей следовало прямо сейчас отправить их к Тиане. На самом деле она понятия не имела, какое наказание полагалось за шантаж Амерлин, но из лагеря их вне всякого сомнения вышвырнули бы. В случае с Николь, правда, изгнание было бы отложено – до тех пор, пока ее наставницы не убедятся, что она в достаточной мере умеет направлять, чтобы не причинить вреда ни себе, ни другим, даже случайно. Однако Николь Трихилл, если против нее будет выдвинуто подобное обвинение, никогда не станет Айз Седай. Скорее всего, этим бы дело и ограничилось.

Если не считать того... Любая женщина, выдающая себя за Айз Седай и пойманная на этом, наживет такие неприятности, что и годы спустя будет лить слезы, а если в этом обвиняют Принятую, то судьба обыкновенной женщины, оказавшейся на ее месте, покажется ей раем. Конечно, сейчас Найнив и Илэйн ничто не угрожает, именно потому, что они сестры. И ей самой тоже. Однако один только шепоток на эту тему может привести к тому, что Совет никогда не признает ее подлинной Амерлин. Так же как если она по секрету от Совета отправится к Ранду, а потом заявит об этом Восседающим в лицо.

Эгвейн не могла допустить, чтобы эти две заметили ее сомнения или хотя бы заподозрили о них.

– Я забуду о ваших словах, – резко сказала она. – Но если до меня дойдут слухи об этом, хоть шепоток, от кого бы то ни было... – У Эгвейн вырвался судорожный вздох. Даже если об этом станут кричать, она мало что сможет поделать, но судя по тому, как обе подскочили, они восприняли ее угрозу всерьез. – Отправляйтесь спать, пока я не передумала.

Мгновенно оживившись, Николь и Арейна присели в торопливом реверансе:

– Да, Мать... Нет, Мать... Как прикажете, Мать...

И тут же, оглядываясь на нее, бросились наутек, все быстрее и быстрее, пока не растворились во мраке. Эгвейн заставила себя спокойно оставаться на месте, хотя ей тоже очень хотелось убежать.