ГЛАВА ПЯТАЯ
В ней рассказывается о том, как умную голову посещает идея, в корне меняющая пустую жизнь ее обладателя

Поскольку я совсем ничего не умел делать, кроме как управлять государством и решать государственные задачи (да и не было у меня особой склонности заниматься чем-нибудь другим), я решил пока пожить у кого — нибудь из братьев и осмотреться. Кто знает, может быть, с божьей помощью я смогу найти занятие по душе, и оно позволит мне безбедно просуществовать до самого конца моих дней.

Иногда бывает и так, что поиски достойного занятия занимают всю жизнь. Но все же главное в этом деле — ни в коем случае не спешить. А то недолго и ошибиться. Найдешь, скажем, какое-нибудь занятие, которое тебе покажется достаточно привлекательным. Например, работа смотрителя в притоне, где полным-полно симпатичных дамочек, готовых каждый час дарить тебе свою благосклонность. Ты этим активно пользуешься и живешь полнокровной жизнью, по крайней мере, так кажется тебе, а потом вдруг, в самом конце жизни, начинаешь осознавать, какой пустой она оказалась, наполненной одними удовольствиями, без тени смысла… Страшная перспектива, что и говорить. Или место дегустатора светлого эля при городском совете. В обязанности твои входит с утра обходить всех предпринимателей, которые варят эль, все питейные заведения, где его подают, и дегустировать, дегустировать и еще раз дегустировать… И опять же — жизнь твоя будет легка и промчится, как одно мгновение, а в конце концов ты вдруг поймешь, что она была совершенно бессодержательной, и тогда поневоле позавидуешь тому, кто прожил ее полновеснее и увлекательнее, тому же смотрителю в притоне, например. И снова — перспектива не самая радужная. А потому спешить в определении рода своих занятий я вовсе не собирался…

Для начала я направился на юг, к Виллу, в Вейгард, солнечное королевство, продуваемое ветрами. Южной границей Вейгард упирался в массивную горную гряду, так что ветры обыкновенно отталкивались от нее и возвращались, чтобы задуть снова. Гряда эта простиралась на много миль дальше на юг, а вершины подпирали синее небо. Сомневаюсь, чтобы кому — нибудь удалось когда-либо преодолеть эти высоты1. Иногда из горной местности прилетали драконы, они совершали налеты на города Вейгарда и даже на его одноименную столицу в поисках драгоценностей. Ну очень любили эти крылатые чешуйчатые твари блестящие камушки и золото, а потому покоя жителям Вейгарда от них не было и в ближайшем будущем не предвиделось. Особенно переживали женщины, любившие драгоценности не меньше драконов. Стоило какой-нибудь красавице надеть бриллиантовое колье и выйти в нем на улицу, как небо над ее головой тут же темнело, слышалось хлопанье крыльев, и осторожный коготок ловко поддевал ее обновку. А потом визжи не визжи — ворюга-дракон уже улетел далеко в горы пополнять свою сокровищницу новой блестящей вещицей.

Казалось, спасу от этой напасти нет, но тут на подмогу людям пришло довольно оригинальное изобретение. Один из жителей королевства соорудил катапульту, швырявшую вверх заостренные колья. Они со свистом проносились по воздуху и вонзались в живот летучего ящера — самое мягкое и незащищенное место чудовища. Единственным недостатком катапульты была ее неповоротливость — она могла произвести только один выстрел по летящей цели. Затем тяжелая машина, управляемая людьми, требовала длительной настройки для нового выстрела. Изобретатель обещал со временем усовершенствовать конструкцию. Но то ли его талант иссяк после того, как он изготовил этот чудесный боевой агрегат, то ли, что весьма вероятнее, получив первый большой куш от продажи машины, он жестоко запил и утратил свой изобретательский дар.

Как бы то ни было, но даже несовершенные катапульты шли на ура, их покупали состоятельные граждане по всему Вейгарду. Среди богатеев зародилась даже мода на эти сооружения — катапульты стали частью архитектурного ансамбля, их ставили на крышу здания или на самую высокую башню, откуда можно было вести стрельбу по драконам. Мода, как известно, порождает вещи, порой совершенно дикие. Впав в соревновательный азарт, состоятельные граждане принялись заказывать себе весьма оригинальные средства для защиты от драконов — расписные катапульты, катапульты с резьбой по дереву. Заразившись гигантоманией, богачи принялись заказывать все большие и большие орудия. Кончилось все это тем, что в одном из купеческих домов не выдержала крыша и гигантская катапульта, из которой и стрелять-то было нельзя, настолько она была огромной, рухнула на головы домочадцев незадачливого богатея. После этого чрезвычайного происшествия мода на катапульты быстро сошла на нет.

Король Вилл Вейньет не страдал стремлением следовать веяниям моды, он приобрел несколько вполне обыкновенных, но находившихся в полной боевой готовности орудий для защиты столицы, они стояли на городских стенах и ожидали своего часа.

Поскольку столица Вейгард, где располагалась резиденция Вилла, находилась в непосредственной близости от гор, ее драконы атаковали чаще других. Во время последнего налета одного из ящеров удалось ранить. Когда в его белое пузо угодил деревянный кол, ящер яростно завизжал, взмахнул крыльями, развернулся и выпустил из пасти сгусток пламени, спаливший боевую машину вместе с людьми, заряжавшими новый снаряд…

Вилл Вейньет считал, что драконы — беда Вейгарда и с ними непременно надо бороться. Ящеры же в целом были весьма безобидны — людей они убивали редко, только если их собственной жизни угрожала опасность, как в случае с катапультой. От природы они были миролюбивы, и, если бы не превышающая все допустимые границы разумного жадность, с ними вполне можно было бы сосуществовать. Тем более что ящеры были неплохими собеседниками, охотно вступали в разговор с людьми. Все помнили историю о том, как однажды молодая девушка подружилась с драконом, он катал ее на спине, возил в горы, где они много болтали о всяких пустяках, и все было бы хорошо, если бы однажды она не упала с его спины и не разбилась. После этого дракон некоторое время вился над городом, повсюду раздавался его жалобный крик, а потом он и вовсе не захотел жить и бросился грудью на скалы… Вот такая история, в которую я поначалу не очень-то поверил. Но поскольку мне многократно пересказывали ее, для большей убедительности выпучив глаза, я начал думать, что, возможно, все так и было.

… Вилл встретил меня довольно радушно, сказал, что рад моему выбору и постарается найти мне применение при дворе. Его слова меня несколько насторожили. Что еще за применение при дворе? Неужели он думает, что я собираюсь работать на благо его короны? Пусть и не надеется. Однако я решил не придавать значения высказываниям брата — может, он просто оговорился.

Мне выделили белокаменные апартаменты с небольшим фонтаном в центре гостевого зала, в котором при желании можно было даже утопиться… ну или поплавать, что я и проделывал, когда сильно уставал от употребления светлого эля. Эль в немалой степени способствовал моим рассуждениям о собственном предназначении в этой жизни. Его я употреблял целыми бочками, ощущая, сколь благотворно он действует на мой организм и мозг… Мои мысли плыли спокойно, почти полностью растворенные его терпкой горечью, я думал о том, что когда-нибудь, возможно, все изменится для меня, я буду мудр и седовлас, я буду управлять страной, пусть даже небольшой, и мой народ будет любить меня за светлую голову и творческий подход в решении государственных вопросов…

Вилл был характера деятельного, бурного, он обладал врожденной инициативностью, ему всегда нужно было что-то переделывать, искоренять, выкорчевывать, разрушать и заново строить. Вейгард он немедленно переименовал в Виллгард, чем нимало меня позабавил. Да еще заставил летописцев внести изменения во все государственные списки. У главного летописца от пережитых волнений появилась омерзительная сыпь по всему телу, в том числе и на лице, после чего со своей должности он был немедленно уволен. «Таким нервным не место на посту государственного служащего, — сказал Вилл, — к тому же у тебя, похоже, проказа». «Нет у меня никакой проказы!» — закричал летописец, но стражи его взяли под руки и увели.

Увековечив таким простым способом свое имя, Вилл приказал каждого, кто в приватной беседе, по недомыслию или по злому умыслу, назовет его королевство Вейгард, подвергать публичной порке, невзирая на общественное положение совершившего проступок. Поскольку название государства — Вейгард сильно укоренилось в сознании граждан, порка очень скоро стала для них вполне привычным делом. Проходя в середине дня по центральной площади, я почти каждый день наблюдал чью-нибудь раскрасневшуюся задницу, по которой уставший палач, стирая с лица тяжелой ладонью пот, звучно хлопал кожаным ремнем. Немного поодаль ожидали своей очереди несколько унылых бедняг со спущенными штанами, чей язык тоже работал быстрее, чем мозги. Палача вскоре пришлось заменить — этот не выдержал темпа работы и умер прямо на рабочем месте — схватился за грудь, пошатнулся и, рухнув на колени, уткнулся в очередную выпоротую задницу костистым носом.

Инициативность Вилла была весьма своеобразной — ни одно свое начинание он не мог довести до конца. К тому же мыслил он не конструктивно, как многие активные правители, а исключительно деструктивно. К примеру, если Вилл брался за строительство новой плотины, то больше всего его вдохновляло в этом деле разрушение старой. Когда же после бешеного темпераментного начала, яростных команд, отдаваемых с неизменным энтузиазмом, кроваво-красных лозунгов «сделаем большое дело быстро и хорошо» над головами плотина оказывалась разобранной, Вилл мгновенно остывал к строительству и пускал дело на самотек. В случае с плотиной это обернулось причиной затопления отдельных территорий и нехваткой воды в городах Виллгарда.

Виллгарда… Виллгарда… Слава богу, что я всегда был сообразительнее многих и сразу же научился произносить Виллгард, а не то принципиальность Вилла и меня подвергла бы прилюдной порке. А такое оскорбление я не смог бы простить… Пришлось бы стереть королевство Виллгард с лица земли…

После неприятности, случившейся с плотиной, народ остался без воды, а моего брата уже занимал очередной безумный прожект. По королевству стали бродить агитаторы, они дули в медные трубы и кричали: «Все на борьбу с драконами! Формируется противодраконье воинство Виллгарда»… Все это означало, что Вилл задумал извести летающих ящеров навсегда. Хорошо еще, что он оставил свои первоначальные планы отправиться во главе отряда истребителей, а послал вместо себя своего первого советника — герцога Бевиньи: вооруженная до зубов экспедиция бесславно сгинула в скалистых горах. Вторая, отправленная через несколько месяцев, наткнулась на останки своих погибших сограждан и позорно вернулась через пару недель, так и не обнаружив ни одного дракона, но зато вдоволь наголодавшись и намучившись от жажды.

Герцог Бевиньи немедленно стал в Вилл гарде национальным героем, его портрет в черной раме украсил королевскую галерею, а Вилл выступил перед народом и рассказал о героической кончине их любимого герцога… Справедливости ради надо заметить, что до появления инициативного Вилла Вейньета он успешно правил Вейгардом без каких-либо потрясений и лишних проблем. Народ любил его, и герцог платил им взаимностью — вейгардцы работали четыре дня в неделю, а налог был настолько смешным, что заплатить его мог даже нищий со своего скудного подаяния. Появление моего брата с его неуемным энтузиазмом очень быстро погубило несчастного герцога и сделало народ куда менее счастливым.

А Вилл продолжал лучиться идеями. Поскольку у него под боком оказался я, он не оставлял надежды и меня привлечь к какой-нибудь общественно полезной деятельности. То, что я с самого начала не придал значения его словам, было серьезнейшим упущением с моей стороны. Сначала он решил сделать меня первым испытателем летающих шаров, которые изобрел его научный совет во главе с абсолютно безумным и дряхлым Антуаном Пикином, но я решительно отказался. И правильно сделал, потому что испытания закончились полным провалом: восемь пострадавших с ожогами, несколько отделавшихся легкими ушибами. И единственный погибший. Угадайте кто… Правильно — испытатель.

Следующей навязчивой идеей Вилла была добыча минералов в юго — западной части страны, там, где в скалах с незапамятных времен селились горные тролли. Вилл сформировал небольшой отряд, состоявший по большей части из малограмотных земледельцев и нескольких опальных вельмож, и отправил его на разработку месторождения. Меня он вознамерился поставить во главе этой обреченной группы. Но я был тверд в своем решении не иметь никакого отношения к этой полувоенной операции. Земледельцы и вельможи были перебиты троллями, и Вилл на этом успокоился.

— Ну что ж, — задорно сказал он, — значит, мы обойдемся без минералов.

Затем Вилл предложил мне возглавить отдел по борьбе с обществом темных заклинателей, которые в Вейгарде находились в опале с давних времен. Проблема заключалась в том, что ни один человек на этом посту еще ни разу не дожил до выдачи первого жалованья. После указа о назначении он немедленно начинал чахнуть, его преследовали разного рода хвори и немощи, выпадали зубы, волосы, зрение и слух становились очень плохими. А потом несчастного хоронили… Всегда в закрытом гробу, потому что выглядел он к моменту смерти поистине ужасно.

Когда я отказался и от этого «выгодного» предложения, Вилл сильно обиделся и заявил, что от меня нет никакого толка, что я пустой прожигатель жизни и что он уже совсем не рад, что я «выбрал его». Отчаявшись найти мне применение, а попросту похоронить меня, Вилл стал рассказывать всем и каждому при дворе, как он, в сущности, добр, он даже занимается благотворительностью, принимая у себя бедного брата, которому некуда больше податься. Устав от унизительного ощущения прихлебателя, бедного родственника и жертвы братской благосклонности, я направил свои стопы в королевство Гадсмит, благо оно граничило с Вейгардом.

К Преолу я всегда относился с легким презрением. Его пассивность, трусость, омерзительные привычки всегда прятать глаза и грызть длинные желтые ногти были мне отвратительны, но после того, как я вдоволь нахлебался безумной активности Вилла, мне захотелось пожить при дворе правителя, который ничем не помешает размышлять о своей дальнейшей судьбе.

Преол оказался даже хуже, чем я думал. У меня с самого начала возникло ощущение, что старший брат принял меня только из страха. Апартаменты, которые он мне выделил, оказались смехотворно малы. В них не было фонтана, где бы я мог утопиться, и даже рукомойника. У нас состоялся с ним краткий диалог, во время которого он все время пытался выяснить, надолго ли я собираюсь у него задержаться. Когда я сообщил, что абсолютно не знаю, что буду делать дальше, сколько здесь пробуду и даже чем собираюсь заниматься в жизни, он сильно забеспокоился, забегал из угла в угол, с сухим хрустом заламывая пальцы.

— Но как же так, — забормотал он, голос его сильно дрожал, — ты же должен дать ответ, я же должен знать, сколько времени мне придется тебя принимать…

— Как только я определюсь с выбором, чем бы я хотел заниматься в жизни, я немедленно тебя покину…

— Э-э-э… — Преол волновался все больше и больше, — но ты же можешь никогда не определиться.

От волнения он снова стал грызть ногти, хотя прекрасно знал, что я этого не выношу.

— Ну да, — натянуто улыбнулся я, — но, в принципе, я никуда не спешу.

— Никуда не спешишь? — Преол заискивающе уставился на меня. — Но, может, это все же ненадолго?

— Да ты что! — рявкнул я, так что он вздрогнул всем телом и в ужасе отпрыгнул к самой двери. — Не рад принять брата на постой?! Грустно это осознавать, знаешь ли…

Преол быстро-быстро закивал, потом попробовал что-то произнести, но от накатившего страха рот у него открывался, как у рыбы, но ни единого звука не доносилось, только какое-то сдавленное бульканье. Потом Преол вдруг резко дернул дверь и поспешно выбежал.

На этом наш разговор завершился. Поселившись при дворе Преола, самого брата я больше не видел. Несколько раз я пытался получить аудиенцию, чтобы поговорить с ним о размерах апартаментов, а также обсудить сомнительное качество дворцовых обедов, но герцог Демос Мизерилла, который всегда был при Преоле, неизменно отвечал мне, что «повелитель занят делами государственной важности и просил его не беспокоить».

Герцог всерьез раздражал меня ощущением собственной значительности. В его устах любые слова звучали как неоспоримое утверждение. Если же его по какой-либо причине не принимали всерьез, на лице герцога немедленно проступали багровые пятна, он выходил из себя, протирал заметные залысины шелковым платком и начинал говорить резко и зло. Несколько раз вступив с Мизериллой в словесную перепалку и даже один раз крепко поколотив его, я, в конце концов, оставил всякие попытки увидеться с трусливым братом и решил просто предаться веселью.

С утра я уходил в город и пил светлый эль в кабачках и тавернах столицы Гадсмита — Гатте. Напиток «радости и свободы» — так называл светлый эль придворный учитель риторики Альфонс Брехкун. Меня никто не узнавал, потому что на моей одежде не было фамильных гербов дома Вейньет, а в лицо за пределами Центрального королевства меня мало кто знал. Тогда мои портреты еще не были развешаны на каждом углу, как гораздо позже это случилось в королевстве Стерпор, так что я мог проводить время как угодно, не опасаясь быть узнанным. Я пил эль, знакомился с красотками и веселыми буйными простолюдинами, вместе мы кутили так, что весь Гатт ходил ходуном. Меня они принимали за своего — человека низкого происхождения, думали, что я дурачусь и что мне нравится изображать изящные манеры. Вскоре мне стало казаться, что такое времяпрепровождение — это именно то, чем я хочу заниматься в жизни…

Мое беззаботное существование в Гадсмите прервалось самым неожиданным образом. Возле дверей в мои жалкие апартаменты на меня напали два хорошо вооруженных типа, их лица были замотаны черными тряпками, оставлены только прорези для глаз, в руках нападавшие сжимали острые длинные ножи. Действовали они довольно нерасторопно, к тому же, судя по плохой скоординированности движений, выучка у них была самой примитивной, поэтому поединок только развлек меня. Одного наемника я убил на месте — почувствовал движение воздуха, выхватывая меч, обернулся и всадил лезвие ему в горло, второго сильно ранил и разоружил, чтобы потом допросить. Убийца сообщил, что их нанял король, то есть мой брат Преол, по его велению они должны были убить меня. Наемник также поведал, что Оракул сделал Преолу предсказание, согласно которому я должен взойти на престол над всеми королевствами. Слова Оракула внезапно запали мне в душу — подумать только, восшествие на престол над всеми королевствами. Воссоединение Белирии. Власть в одних руках, возвращение института наместничества. Об этом стоило поразмыслить всерьез… Это стало бы неплохим итогом моих размышлений о собственном предназначении в жизни!

Преол сильно меня оскорбил. Во-первых, он задел мои братские чувства, но это я еще мог ему простить — мы никогда не питали друг к другу особой приязни. Но второе оскорбление, что он выставил против меня двух настолько непрофессиональных бойцов, показалось мне более серьезным. Это же надо, так не ценить мои навыки лучшего фехтовальщика Белирии. Где были его глаза, когда я демонстрировал феноменальные достижения в этом искусстве под руководством Габриэля Савиньи? Да, господа, в гробу я видел подобное гостеприимство! Поскольку к Преолу меня по-прежнему не допускали, я попросил своенравного герцога Мизериллу передать его господину, что я с ним еще рассчитаюсь при случае. Мизерилла побагровел и сказал мне вслед что-то дерзкое. С ним я тоже пообещал расквитаться. Потом собрал свой скудный скарб, состоявший из пары рубашек, штанов да нательного белья, и покинул оказавшиеся столь негостеприимными места.

С Гадсмитом граничило королевство Лювера — «красочный Невилл», как называл его отец. Признаться, Лювер никогда не вызывал у меня симпатии — его холодность и нервозность казались мне признаками слабости и почти полного отсутствия темперамента, что никогда не нравилось мне в людях, но больше мне некуда было пойти. Разве что податься к Дартругу, но поговаривали, что он сделался столь же свиреп, как наш отец, к тому же его упрямство я вряд ли смог бы долго выносить. Оставался только Невилл Лювера и Стерпор, который после своего детского визита я буквально ненавидел. Сцены блюющих, матерящихся людей с плоскими лицами, их невыразительные блеклые глаза, а еще крики несчастного, которому зажимают створкой двери детородный орган, до сих пор мучили меня ночами. В Стерпор я намеревался отправиться в случае крайней необходимости, только если судьба доведет меня до крайней точки нервного и физического истощения, что, собственно, и случилось позднее, когда я начал осознавать всю степень падения, всю низость своего положения — будучи особой королевской крови, заниматься грабежами.

Отец не зря называл Невилл «красочным». Это был поразительной красоты зеленый край: раскинувшиеся на десятки миль цветочные долины, просторные лесные массивы, сосновые рощи над прозрачными реками, песчаные карьеры, открывавшие великолепие местных пейзажей. Даже воздух в Невилле был «красочным» — свежий и чистый, он ласкал легкие, словно светлый эль горло.

Несмотря на самые приятные впечатления, которые у меня остались после путешествия по королевству, при дворе меня ждал самый холодный прием. Оказалось, что Преол уже успел прислать сюда гонца, который рассказал Люверу, будто я совершил покушение на жизнь ни в чем не повинного короля Гадсмита.

— У тебя есть три дня, Дарт, — сказал Лювер, накручивая на указательный палец длинный локон и глядя на меня прозрачными голубыми глазами, — чтобы убраться с территории Невилла. После того как этот срок минет, мои люди найдут тебя и прикончат. Я уже отдал соответствующие указания. Здесь тебе ничего не светит.

Он говорил тихим спокойным тоном, и мне стало понятно, что его слова — вовсе не пустая угроза, он действительно считает меня опасным преступником.

— Но это наглая ложь, — попытался я оправдаться, — все сведения, которые принесли гонцы Преола, — вранье от начала и до конца и даже больше. Это он совершил на меня покушение, он собирался убить меня, потому что боялся, что я хочу забрать у него корону.

— Мы все опасаемся, что ты будешь вести себя недостойно, — ровным голосом проговорил Лювер. — Собственно говоря, чего еще можешь хотеть ты, лишенный наследства? Вот и моя мать советует, чтобы я даже не разговаривал с тобой, она считает, что ты представляешь опасность и очень похож на отца…

— Но я даже не пытался… — начал я, но Лювер меня перебил.

— Я оставляю тебе два дня, Дарт, — холодным голосом проговорил он, — не заставляй меня еще сокращать срок твоего пребывания в Невилле.

Я ощутил, как изнутри медленно поднимается ледяная ярость.

— Ну что же, — сказал я, — обещаю, что ты об этом пожалеешь!

— Один день, — крикнул он, внезапно ускорив наматывание локона на палец, — у тебя есть один день!

Я резко развернулся и вышел вон. Четкий план действий еще не сформировался в моей голове, но первые зерна упали в благодатную почву и впоследствии должны были взойти высокими стволами решительных замыслов и устремлений. Я внезапно понял, что братья настроены против меня, что все они боятся меня. Искать убежища у кого-либо из них — значит подвергать свою жизнь опасности.

Я вновь направился в Гадсмит, на сей раз не к Преолу. Кое-какие связи в Гатте у меня уже имелись — не зря же я долгое время посещал кабачки и таверны, так что сколотить шайку не представляло для меня особого труда. Местные головорезы с радостью присоединились к «дворянину», как они давно прозвали меня между собой.

Назло Преолу я занялся в Гадсмите разбойничьим промыслом, ибо иного способа жить достойно тогда для себя не видел. Мы наводили ужас на местных купцов, обладателей набитых золотом кошельков, состоятельных граждан королевства Преола и разного рода крупных мошенников, которых я просто не выносил. Преол никак не мог справиться с преступностью в собственной вотчине, а потому дела у нас продвигались на редкость успешно. С особым рвением мы грабили торговые караваны, направлявшиеся в Невилл. Таким образом я мстил Люверу за проявленное им недоверие и малодушие.

Грабежи казались мне единственно верным способом существования до тех пор, пока я не понял, что капитала сколотить не сумею — слишком велика была конкуренция, да и риск не дожить до тридцати лет был очень велик. Все эти соображения и обстоятельства заставили меня всерьез задуматься о будущем и отправиться прямиком в Стерпор, к Алкесу, с которым когда-то у меня были неплохие отношения — его тупость и добродушие неплохо сочетались с моей хитростью и отчаянной храбростью. Я решил, что поговорю с ним начистоту и, может, даже заручусь его поддержкой в военных делах. Тогда с помощью Алкеса я смогу наказать за подлость Преола, визит к которому едва не стоил мне головы.

Почему же я сразу не направился прямиком ко двору возлюбленного брата? Да потому, что сначала следовало разведать ситуацию, произвести, так сказать, рекогносцировку, посмотреть, что происходит в королевстве. К тому времени как отправиться в Стерпор, я уже имел четкий план действий, а бурный жизненный опыт научил меня мыслить широкими категориями и внушил осознание того, что людям свойственно меняться с течением времени, причем не всегда в лучшую сторону. Зачем входить в дворцовые ворота, когда нет уверенности, что через пару дней тебя не принудят забираться на эшафот…

Шайка расставалась со мной с большой неохотой. Им казалось, что я идеальный главарь и такого им никогда не найти. Лидерские качества и правда были в числе моих врожденных талантов, к тому же я никого и никогда не обижал — всегда делил добычу поровну, а наживаться нам удавалось исключительно благодаря свежести моей мысли и новизне преступных замыслов. Узнав, что я направляюсь в Стерпор, несколько разбойников вызвались проводить меня, потому что часть пути предстояло проделать через Центральное королевство, а там было отнюдь не спокойно. Однако на этот раз все обошлось. К концу третьего дня я расстался с провожатыми на границах королевства Вилла и помчался дальше, по мере сил подгоняя лошадь — мне не терпелось оказаться в грязном Стерпоре и приступить к осуществлению своих замыслов. С тех пор как в голове моей созрел план дальнейших действий, я превратился в человека, одержимого идеей власти — королевство Преола будет моим, и я, наконец, смогу стать королем. Никто не заслуживает этого больше меня! Гадсмит не лучшее место на свете, мне не слишком импонировал его восточный климат, но все же это лучше, чем совсем ничего.