1
Мне бывает странно слышать уверения знакомых о том, будто один их день как две капли воды похож на любой другой. Я категорически не понимаю тех, кто печалится, что с ними никогда не происходит ничего интересного и необычного. А больше всего поражают жалобы этих самых господ на свою серую и скучную жизнь.
Так и хочется недоуменно хмыкнуть: грезите о страшных опасностях и удивительных приключениях? Да вы просто больной на голову!
Святые свидетели, я знаю, о чем говорю! В моей жизни было немало серых, унылых и однообразных будней, но никогда, даже в самый спокойный и тихий денек, я до конца не мог быть уверен, что не встречу вечер, болтаясь в петле или истекая кровью из перерезанного от уха до уха горла.
И знаете, жить в ожидании удара в спину – вовсе не столь увлекательно, как может показаться со стороны. На самом деле постоянное напряжение не лучшим образом сказывается на психике даже матерых душегубов. И тогда рука сама собой тянется к стакану или набитой опиумом трубке.
Я не жалуюсь, вовсе нет. Просто судьба жулика, она как кошка – только отпустит и снова когти выпускает.
Какая спокойная и размеренная жизнь, откуда скуке взяться, о чем вы?
Не успел еще проклятые наконечники запрятать, как пришлось Леопольда по всему городу разыскивать. А тот как сквозь землю провалился, сгинул по дороге из дома в семинарию – и следов не найти. Даже непонятно: то ли сам убег, то ли похитили. Ни свидетелей, ни зацепок.
А крайний кто? Правильно – Себастьян Март! Недоглядел, не поговорил, не вразумил. Еще и с Бертой с зимы увидеться не получается; у нее в доме теперь постоянно кто-нибудь из монашеской братии дежурит. Чтоб, если вдруг Леопольд объявится, сразу за химо его и в монастырь, на постриг.
Оно и понятно, у сына Ричарда Йорка скверна в крови от рождения, как он в возраст войдет, таких дел наворотить сможет – бесам в Бездне тошно станет.
Только вот слишком долго пацана найти не могут, как пить дать, похищение это. То ли из Ланса дотянулись, то ли в Довласе мою давешнюю хитрость раскусили. Да и сам он мог на себя беду накликать, после того как от Берты правду о своем рождении узнал.
Стоило бы о ее самоуправстве отцу Доминику доложить, но не стал, уж простите меня, Святые. Пусть у девчонки характер и не сахар, да только люблю бесовку, не стану ее под монастырь подводить.
А у самого нервы будто струны на лютне бродячего музыканта – мало того что перетянуты, так еще и вразнобой звенят. Ведь если Леопольд не удрал из дому, если его не умыкнула разведка Ланса – сдался он ей! – если не проснулись вдруг родительские чувства у одной ветреной дамочки из окружения великого герцога Довласа, то ситуация много хуже, чем представляется нам сейчас.
Тринадцать лет назад Леопольдом всерьез интересовался Высший. И неспроста – любое порождение Бездны, вселившееся в столь восприимчивое к потустороннему тело, обретет воистину невероятную мощь. Одна только мысль об этом пугала отца Доминика до икоты. Да и меня, честно говоря, тоже.
Простите дурака, Святые, что не поговорил с пацаном, не уберег его.
Простите. И помогите все изменить.
Я поднялся с колен, отряхнул штанины и, кивнув беседовавшему с прихожанами священнику, вышел из молельного дома под ласковое летнее солнышко. Зимняя хмарь давно сгинула, ледяные ветра больше не гнали по Эверю серые свинцовые волны, а с неба на головы прохожим не сыпалась то ледяная крупа, то хлопья мокрого снега, но никакого желания прогуляться по принарядившемуся городу не возникало.
Грязь жилых кварталов, вечная сутолока набережной, вонь припортового района.
Ну и какая может быть неспешная прогулка?
Да и пику в бок получить проще простого, крутились у меня в голове последнее время нехорошие предчувствия. Ничего конкретного, но…
…но в ресторацию я отправился на карете. Так оно спокойней.
Впрочем, неприятности – такая штука, что достанут человека даже в могиле. А еще они ходят стаями.
Стоило только подняться на крыльцо ресторации, как на улицу выскочил взъерошенный Клаас Дега.
– Вас шпик дожидается! – выпалил он, округлив глаза.
Я шумно выдохнул, мысленно досчитал до трех и только тогда спросил:
– Какой еще шпик?
– Из надзорной коллегии! Этот толстый, как его… Ольтер! – припомнил мой перепуганный помощник.
Под ложечкой противно засосало, а во рту пересохло, будто не пил три дня. На миг накатил страх, но я только поморщился и решительно распахнул дверь.
У господина старшего дознавателя на меня ничего нет. Ничего. Вообще.
Да и возникни у толстяка хоть тень подозрения в моей причастности к известным событиям, общаться с ним пришлось бы вовсе не в ресторации, а в застенках надзорной палаты или, того хуже, в пресловутом «Тихом месте». Хотя в этом случае я бы скорее просто сгинул в подвалах бывшей скотобойни, ныне ставшей тюрьмой Пурпурной палаты.
Пройдя в обеденный зал, я спокойно огляделся по сторонам и без особой спешки приблизился к угловому столу, за которым изволил завтракать старший дознаватель надзорной коллегии Ференц Ольтер, тучный и неопрятный дядька, куда более умный и опасный, чем могло показаться на первый взгляд.
– Ну, наконец-то, – без всякой радости протянул он при моем появлении, вытер пухлые пальцы салфеткой, после промокнул жирные губы и поморщился: – Право слово, я уже начал беспокоиться, что придется задержаться здесь до обеда!
– И чем это могло вас обеспокоить? – Я передвинул стул от соседнего стола и уселся на него, навалившись на упертую перед собой в пол трость. – Неужели вам не пришлась по вкусу местная кухня?
– Что вы, мастер Шило, что вы… – Дознаватель кинул салфетку в тарелку, жестом позволил официанту убрать блюдо с обглоданными перепелами и доверительно сообщил: – Просто я решил бороться с тучностью. Больше двигаться, меньше кушать. А застрял бы здесь надолго и точно не справился с соблазном плотно пообедать.
– И что же привело вас сюда, мастер Ольтер?
– Сущие пустяки, – улыбнулся Ференц, буравя меня холодными глазками. – Пусть не покажется это вам смешным, но я заблудился и уповаю, что вы укажете правильное направление…
У меня внутри при этих словах все так и похолодело, но виду я не подал и лишь ослабил накрахмаленный воротник сорочки.
– Выражайтесь яснее, прошу вас, – попросил незваного гостя.
– О! – Дознаватель сделал вид, будто только сейчас сообразил, сколь двусмысленно прозвучали его слова, и всплеснул руками: – Поверьте, мастер Шило, нисколько не хотел сбить вас с толку. К вашим деловым интересам, столь обширным, сколь и противозаконным, мой сегодняшний визит отношения не имеет.
– Как от сердца отлегло, право слово, – хмыкнул я. – Так что вам надо?
Вместо ответа Ольтер вытащил из внутреннего кармана мятый листок и кинул его через стол. Я развернул бумагу и обнаружил на ней портрет незнакомого господина лет сорока. Тогда сложил лист и передвинул его обратно.
– Не знаю такого.
– Оставьте себе, – не притронулся к портрету дознаватель. – Это растратчик. Просадил кучу золота из-за болезненного пристрастия к опиуму и ударился в бега. И, поскольку всем известно, кому принадлежит большая часть нелегальных курилен столицы, я решил, что вы сможете мне помочь.
– Извините за прямоту, но с какой, собственно, стати?
Ольтер вздохнул, будто холм содрогнулся, и устало улыбнулся:
– Разве не очевидно, что мой визит сюда – это выражение уважения? Или полагаете, будто облавы не скажутся на посещаемости ваших заведений самым прискорбным образом? А ведь я очень исполнительный. Не поймаю мерзавца сегодня, буду вынужден прийти с обыском завтра. И послезавтра. Эту декаду, следующую… Мне показалось просто невежливым доставлять вам столько неудобств. – Слова дознавателя под конец просто сочились ядовитым сарказмом. – Так что скажете, мастер Шило?
Я прищелкнул пальцами, а когда издали наблюдавший за разговором Клаас Дега приблизился, указал ему на листок:
– Проверь наши курильни, если найдешь этого господина, незамедлительно сообщи… – Я посмотрел на дознавателя: – Куда сообщить, мастер Ольтер? В контору?
– Буду либо в конторе, либо в сквере Старого Людовика, – сказал толстяк. – Там жарят чудные хлебцы, – добавил он и с брезгливой гримасой отодвинул от себя тарелку. – Не чета вашим…
– Исполняй, – распорядился я. Дега взял со стола листок и поспешил на выход.
Толстяк задумчиво поглядел ему вслед, потом грузно поднялся со стула и улыбнулся:
– Два разумных человека всегда договорятся друг с другом.
– Несомненно, – бесстрастно ответил я и добавил, намеренно не произнося фразу до конца: – Вы давно не появлялись…
Дознаватель поглядел на меня сверху вниз и растянул в неприятной улыбке толстые губы.
– Теперь будем видеться чаще, – пробурчал и отправился восвояси. Оплатить завтрак ему и в голову не пришло.
Я проводил взглядом тучную фигуру и прошел в заднюю комнату, где уже подпирал стену успевший вернуться в ресторацию с черного хода Дега.
– Искать? – помахал он в воздухе сложенным листом.
– Ищи, – подтвердил я. – Если будет при деньгах, выдои и сдай, но в любом случае не позже вечера. А на мели окажется – вызывай толстяка сразу, как найдешь. И ни трубки в долг, понял?
– Понял.
– Поговори с Шарлем Фаре, он посоветует, куда в первую очередь заглянуть.
– Получается, толстяк опять в местном отделении надзорной коллегии обретается?
– Там, – подтвердил я.
Фиаско с розыском похищенных наконечников поставило на карьере мастера Ольтера большой и жирный крест, и теперь старшему дознавателю вновь приходилось самолично рыть носом землю, вместо того чтобы просиживать штаны в уютном служебном кабинете. Якоб Ланье был не из тех, кто прощал подчиненным подобного рода неудачи.
– Какие-то планы на сегодня? – спросил Дега, пряча листок в писарский планшет.
– Нет, – качнул я головой и предупредил: – Съезжу к Майло, к обеду вернусь.
– Понятно, – кивнул помощник и отправился на поиски растратчика.
Я устало помассировал виски, вздохнул и вернулся в обеденный зал. Визит дознавателя оставил после себя на редкость неприятный осадок. И не в откровенном презрении Ольтера дело было – да плевать на толстяка! – нет, душу грыз червячок сомнения: а ну как это был всего лишь пробный шар? Вдруг сыщики надзорной коллегии пронюхали о моей причастности к убийству Готье? Или Ференц ищет возможность выслужиться и решил копнуть под меня по собственной инициативе?
В любом случае с Майло Живицем переговорить не помешает. Если мне шьют дело, законнику с его связями во Дворце правосудия выяснить подробности не составит никакого труда. А даже если и составит – содержание он получает немалое, пусть отрабатывает.
Я вышел на крыльцо ресторации и махнул рукой охранникам, но, как только Гастон ухватил вожжи, из соседнего переулка наперерез карете выехал крытый парусиной фургон.
– Убирай колымагу! – крикнул Ори вознице, тот кивнул и принялся разворачивать тяжеловозов, а потом задний борт фургона вдруг с грохотом распахнулся и наружу высыпали вооруженные дубинками крепкие парни с красными повязками на рукавах.
– Лежать! – заорал один из них. – На землю!
И сразу – пронзительная трель служебного свистка.
В таких случаях все решают мгновения. Мгновения, которые отпущены на принятие правильного решения.
Бежать, бить в ответ или послушно плюхнуться мордой в грязь?
Ошибешься – пропал. Пропал, как и не было.
Угадаешь…
– Брось! – рявкнул я на выхватившего нож Ори и послушно улегся на грязные булыжники мостовой.
Тут же налетели переодетые в штатское сыщики, заломили руки за спину, поволокли из переулка. Опомниться не успел, а меня уже запихнули в неприметную карету с наглухо задернутыми оконцами.
Что за бесовщина?!
– Надеюсь, тебя не слишком помяли? – поинтересовался отец Доминик, свернул с пузатой серебряной фляги крышечку-стаканчик, наполнил ее полынной настойкой и протянул мне: – Выпей вот…
Я влил в себя обжегшую огнем жидкость, мотнул головой, шумно выдохнул и спросил:
– Какого беса, отче?
Что меня не прихватили на чем-то горячем, понял сразу. Орден собственных паршивых овец обычно без всякого шума в дальние монастыри ссылает. А этот спектакль точно на публику рассчитан был…
– Служебная необходимость. – Отец Доминик забрал крышечку и проникновенно заглянул в глаза: – Ты ведь знаешь, что такое служебная необходимость, сын мой?
На кончике языка так и вертелась колкость; не без труда я проглотил ее и спокойно спросил:
– Что будет с моими людьми?
– Тебя не волнует, что будет с тобой?
– Моя судьба в руках Святых, – ответил я, сделал паузу и поморщился: – С этой вашей служебной необходимостью так и так ничего не поделаешь…
– Не злись, Себастьян, у меня просто не было другого выхода, – примирительно произнес куратор. – Мне нужна твоя помощь…
– Так нужна, что решили превратить меня во всеобщее посмешище?
Отец Доминик только вздохнул.
– Извини, но никто не должен усомниться в твоем аресте, – пояснил он.
– А на каком основании, хотелось бы знать, меня вообще задержали?
– Полагаешь, тебя не на чем прижучить? – печально улыбнулся монах. – Это не так, Себастьян. Ты на воле лишь до тех пор, пока никому не мешаешь.
– А конкретней?
– Конкретней? Что ж, если тебе так интересно, я попросил дать ход жалобе некоего Николаса Лаурая на мошенническое завладение его игорным домом.
– Вот засранец! – выругался я, немало раздосадованный тем, что причиной ареста стал банальный поклеп обиженного мошенника.
– Не стоит его винить, жалоба пылилась без движения уже который месяц, а мне просто требовался формальный повод.
– Ладно, ладно. – Я несколько раз вздохнул, привел в порядок мысли и спросил: – Но меня-то вы почему не предупредили?
– Тебя? – хмыкнул отец Доминик. – Чтобы ты озадачил всех своих подельников заданиями на все время своего отсутствия? Думаешь, это никому не показалось бы подозрительным? Люди твоего ранга всегда окружены стукачами и доносчиками.
С этим аргументом было не поспорить. Озадачил бы, непременно озадачил. Слишком много всего происходит, чтобы дела на самотек пускать.
Это и бесило больше всего. У меня своя жизнь, а тут будто кутенка – за шкирку и на помойку.
Но скандала я закатывать, разумеется, не стал и лишь печально вздохнул:
– Рассказывайте уже…
Отец Доминик достал сделанный тюремным художником портрет какого-то прыщавого господина средних лет с плохо зашитой заячьей губой и протянул мне.
– Этот человек вчера ночью бесследно пропал из запертой камеры в «Тихом месте», – поведал монах.
– И? – хмыкнул я, но теперь куда внимательней присмотрелся к наброску, запоминая черты волчьей физиономии беглеца. – Разве так сложно выяснить, кто из надзирателей за последнее время сказочно обогатился? Меня-то зачем понадобилось выдергивать?
– Ты был когда-нибудь в «Тихом месте»? – укоризненно глянул на меня монах.
– Слава Святым, не доводилось.
– Оттуда даже мышь без пропуска не выскользнет. Все на виду, вывести арестанта без ведома пары десятков караульных просто нереально.
– Им могли приказать молчать, – покачал я головой.
– Маловероятно. Хоть один бы да проговорился.
– Тогда какие варианты?
– Подозревают, будто он сбежал через Бездну, – после недолгой заминки сообщил отец Доминик.
– Но вы так не думаете?
– Не думаю, – прямо заявил монах. – Это не вписывается в его образ действий. К тому же в камере не обнаружилось никаких следов перехода в потустороннее.
– А какие могут остаться следы? Достаточно просто выплеснуть кружку воды на пол.
– Тебе – да, – вздохнул отец Доминик. – Понимаешь теперь, почему я решил привлечь к расследованию именно тебя?
– Удивительно, что вам разрешили это сделать, – усмехнулся я. – Секретарь его преосвященства в прошлую нашу встречу прямо заявил, что мне в ордене больше не рады.
Куратор налил себе полынной настойки, выпил и признался:
– В ордене ничего не знают.
– Вот как? – насторожился я.
– Да я бы еще полгода твое участие согласовывал! – взъярился монах, но сразу умерил пыл, только стиснул фляжку, так что побелели пальцы. – Мне в ордене последнее время тоже не особо рады. – Он зажмурился, потом строго глянул на меня и потребовал: – Поэтому отнесись к поручению серьезно! Если добьемся успеха, все изменится. Поверь, Себастьян! Видят Святые, нам просто до зарезу надо отыскать этого молодчика первыми!
– И чем же он так примечателен?
– Ты ведь знаком с трудами преподобного Модеста Оражского, в особенности с его неоконченной работой «Пришествие Извечной Тьмы»?
– Знаком, – подтвердил я. – Что с ней не так?
– Беда в том, что она так и осталась неоконченной. Преподобный не успел ответить на многие поднятые им самим вопросы, а его многочисленные ученики оказались не способны договориться и каждый стал тянуть одеяло на себя. – Отец Доминик с нескрываемым огорчением покачал головой и продолжил: – Некоторые последователи столь извратили идеи преподобного, что от них стало попахивать ересью. Особенно на этом поприще отличился некий юноша, впоследствии прозванный своими бывшими товарищами Сквернословом. Ссылаясь на мнение Модеста Оражского, он заявлял, будто людям из числа наиболее праведных и сильных духом следует принять даруемую Бездной силу и направить ее на борьбу с Извечной Тьмой. «Конец Света близок, грядет последняя битва», – вещал он.
– Так понимаю, юноша плохо кончил?
– Его ослепили, проткнули барабанные перепонки, вырезали язык, зашили рот и, набив камнями брюхо, утопили в море.
– Сурово.
– Времена такие были, – вновь вздохнул монах. – К сожалению, семена посеянной Сквернословом ереси проросли, и уже после смерти у него появились единомышленники. Немногочисленные, но хорошо организованные. Сам знаешь, некоторым людям не дает покоя сила, даруемая Бездной.
– Скверна.
– Скверна, – кивнул отец Доминик. – К настоящим чернокнижникам эту братию вряд ли можно отнести, но так даже хуже. Черное – это черное, белое – это белое, а скверна – это даже не серое, она – как плесень, которая проникает в души людей и превращает их в гниль.
– К делу, пожалуйста, – попросил я и, слегка отодвинув шторку, выглянул в оконце. До «Тихого места» оставалось ехать не больше пяти минут.
– Пропавший арестант, он не чернокнижник. Просто связавшийся с сектантами медик из числа тех бессердечных выродков, для которых что лягушку вскрыть, что человека – разницы никакой.
– Чем же он тогда заинтересовал орден?
– У него длинный послужной список. – И куратор протянул мне пару исписанных убористым почерком листов. – И, хоть по большому счету старые выкрутасы заслуживают лишь петли, он знает имена тех, кому и костра мало.
– Ясно, – кивнул я, по диагонали проглядывая досье.
Родился в вольном городе Юм, выучился на медика и практиковал как хирург, но сбежал, когда одна из прихваченных на воровстве шлюх донесла, что он делает аборты залетевшим девкам. Всерьез его начали искать, когда на заднем дворе случайно откопали несколько расчлененных тел, но вскоре разразилась война с Лансом, и про беглеца вновь забыли. Медик же обосновался в раздираемом войной Руге и прожил там десять лет, прежде чем попал в поле зрения норвеймского Святого сыска. Тогда он сбежал в вольные баронства, уже оттуда перебрался в Акраю, но затеряться в многолюдном городе не сумел.
– Не очень понимаю, как он связан со Сквернословами, – засомневался я, возвращая куратору листы.
– Его изыскания соответствуют интересам секты.
– Какие еще изыскания?
– Последние годы он до срока вынимал новорожденных из чрев рожениц. Сильно раньше срока. И заметь: интересовали его исключительно павшие девки, в душе которых всегда полно Скверны.
– Изучал, как Скверна передается по наследству? – насторожился я.
– Мы подозреваем, что так, – подтвердил мою догадку куратор. – Младенец, находящийся в чреве матери, особенно уязвим для потустороннего. На стадии формирования плода Скверна изменяет не только душу, но и тело.
– Беглец искал пути обретения силы?
– Несомненно, – кивнул отец Доминик и достал матерчатый мешок: – Снимай все ценное.
Я с печальным вздохом вытащил кошель и кинул его в мешок. После избавился от ножей, карманных часов и дорогих запонок, подумал и передал монаху трость со скрытым клинком.
– И все же, чего вы хотите от меня?
– Найди хоть что-нибудь, – потребовал куратор. – Хоть какую-нибудь зацепку. И не волнуйся, через пару дней я вытащу тебя оттуда.
– Почему бы мне не заглянуть в «Тихое место» в образе экзорциста? – спросил я, хватаясь за последнюю соломинку.
– Там сейчас не протолкнуться от моих братьев, – отрезал отец Доминик. – Ищут следы потустороннего воздействия. Им ни слова – понял? Ни при каких обстоятельствах ты не должен себя раскрывать. С недавних пор инициатива у нас наказуема, да ты и сам это знаешь. Ведь знаешь?
– Знаю, – вздохнул я и уточнил: – А какая гарантия, что меня поместят в нужную камеру?
– Она ближайшая свободная.
– Ближайшая?
– Там поймешь, – отмахнулся куратор и в очередной раз напомнил: – Если разберешься в этом деле первым, мы окажемся на коне.
– А если – нет?
– Пути Святых неисповедимы. Не подведи меня, Себастьян.
– Да уж постараюсь, но мне понадобится кое-что взамен.
– И что же?
– Я хочу увидеться с Бертой.
– Нет! – сказал отец Доминик как отрезал.
– Это не обсуждается.
– Это и в самом деле не обсуждается! – чуть ли не прорычал куратор. – Ты не представляешь, каких усилий мне стоило добиться заключения ее под домашний арест! Ее ведь в монастырь отправить собирались! В закрытый монастырь, если тебе это о чем-нибудь говорит. Так что не раскачивай лодку, как бы только хуже не стало.
– Просто подумайте об этом. Хорошо?
– Подумаю, – с печальным вздохом пообещал отец Доминик.
– Вот и замечательно.
Тут карета остановилась у перекрытой воротами арки, и к нам заглянул один из карауливших неприметный с виду особняк гвардейцев. Сыщик с красной повязкой на левом плече протянул ему документы, что-то пояснил и указал кучеру на распахнувшиеся ворота:
– Давай!
Мы проехали в небольшой внутренний дворик, дверца кареты распахнулась, и все тот же сыщик скомандовал:
– Руки за спину! – Отца Доминика он будто вовсе не заметил.
Я выполнил это распоряжение, и запястья немедленно оказались стянуты шершавым шнуром.
– На выход!
Все здесь буквально дышало историей. Не приходилось нисколько напрягать воображение, чтобы представить, как по грязно-красному, будто облитому кровью, граниту идут опальные герцоги, проворовавшиеся вельможи, высокородные убийцы и даже князья Церкви. Идут, чтобы сгинуть без следа, чтобы никто о них больше не услышал.
Это место вовсе неспроста именовалось «тихим».
Сбежать отсюда? Вздор!
Даже если удастся заморочить головы тюремщикам, остаются еще гвардейцы.
– Двигай! – подтолкнул меня в спину сыскарь.
Мы подошли к железной двери, ее немедленно приоткрыли, запуская нас внутрь. И там уже – никаких гвардейцев. Встречали постояльцев трое тюремных охранников, старший смены и подошедший некоторое время спустя надзиратель.
Именно он изучил документы о заключении под стражу и провел меня во внутреннее помещение, где скучали двое громил. Один из них тут же стиснул мое плечо и прогундосил:
– Не создавай проблем, и с тобой все будет хорошо. – После чего уточнил: – Все понял?
– Да, – кивнул я.
Охранник притянул меня к себе и с довольным видом осклабился.
– Еще раз откроешь пасть без разрешения, пожалеешь! – предупредил он. – Усек?
На этот раз я кивнул молча.
– Идемте! – поторопил нас надзиратель и первым зашагал по темному, без единого окошка и светильника коридору.
Мы двинулись следом, и мысленно я сделал себе зарубку: «семь».
В тюрьмах все подчинено строгому распорядку и ничего обычно не меняется. Если принимают нового постояльца семь человек, то и, когда он шествует на выход, видят это по меньшей мере семеро.
Надзиратель и двое охранников, старший смены и трое караульных.
Но стоило только нам пройти в следующее помещение, и мое «как минимум» сразу подскочило до десяти человек: у винтовой лестницы, ведущей в тюремный подвал, дежурили сразу трое тюремщиков. Еще двое обнаружились внизу, итого – дюжина.
Выходит, отец Доминик был абсолютно прав, утверждая, что никто из служителей даже за очень большие деньги не согласится вывести арестанта на волю.
Вскоре мы уперлись в перегородившую коридор решетку; в небольшом закутке на той стороне двое охранников перекидывались в картишки, один из них отвлекся отпереть дверь и вернулся к игре, но стоило нам только повернуть налево, как он немедленно высунулся из караулки и окликнул надзирателя:
– Вы куда?
Тот обернулся и недоуменно приподнял брови:
– Регистрировать, само собой!
– Да они внизу все.
– И комендант?
– Все.
Надзиратель беззвучно выругался и развернул нашу процессию в противоположном направлении.
– Сейчас досмотрим и на постой определим, – сообщил он подчиненным столь обыденно, словно речь шла о выделении комнаты в странноприимном доме, – а потом уже оформим.
– Слетелось стервятников… – пробурчал тогда охранник, явно имея в виду нагрянувших с проверкой следователей надзорной коллегии, чинов главного тюремного департамента и экзорцистов, но развить мысль не успел.
– Нишкни! – шикнул на него напарник, тот самый мрачный тип, что столь доходчиво разъяснил мне здешние порядки. – Не хочешь крайним оказаться, лучше язык за зубами держи.
– Вот-вот, – поддержал его надзиратель.
Мы миновали распахнутую настежь дверь, из которой тянуло подгорелой стряпней, и прошли в небольшую каморку с тремя фонарями под потолком.
– Раздевайся! – велел охранник, быстро развязав мне запястья.
После обязательного в таких случаях досмотра я натянул на себя серую робу и огляделся в поисках обуви взамен изъятых с одеждой сапог.
Не тут-то было!
– На выход! – распорядился тюремщик, когда его коллеги сгрузили мою одежду в деревянный ящик с выжженным на крышке номером камеры.
«Семьдесят четыре». Интересно – та самая?
Дальше пришлось шлепать по холодным каменным плитам босиком. Не самые приятные ощущения, особенно когда стоишь и дожидаешься, пока отопрут очередную дверь.
И кстати – уже шестнадцать.
Когда у спуска на нижние этажи нас встретили еще трое охранников, у меня не оставалось никаких сомнений в том, что арестант удрал из камеры прямиком в Бездну. Вовлекать в заговор девятнадцать человек – смерти подобно, кто-нибудь неминуемо проболтается.
В подвале оказалось странно. Столь странно и страшно, что я как-то сразу позабыл про замерзшие ноги и саднившие запястья.
Стертая ступнями бессчетных арестантов лестница тянулась вокруг бездонного колодца, виток за витком уходя все глубже под землю. Справа – двери камер и редкие факелы, слева – пустота. Никакого ограждения, одна лишь темень провала, одна только бездонная пропасть. У охранников страховочные тросы, а ты оступишься – и полетел…
А еще это было воистину тихое место. Звуки остались где-то наверху, здесь же ничто не нарушало звенящей тишины. Шлепки босых ступней, тяжелое дыхание караульных, крики запертых в камерах арестантов – все без следа тонуло в темном колодце. Даже когда закрываешь ладонями уши, слышишь шум крови, а здесь – ничего!
Понятия не имею, каким образом строителям удалось добиться столь жуткого эффекта, не иначе к планировке темницы приложил руку некий безумный гений. И окажись им сам Святой Огюст, еще до того, как он покончил с мирскими страстями и обрел благодать, – нисколько бы подобному обстоятельству не удивился.
Не этот ли грех он замаливал до конца жизни?
Дело ведь не только в навязчивой, обволакивающей тебя тишине. Нет, во мраке провала схоронилось что-то по-настоящему жуткое. Нечто, вобравшее в себя агонию случайно сорвавшихся вниз бедолаг и предсмертную эйфорию самоубийц, сделавших этот выбор осознанно, апатию на долгие годы запертых в тесных камерах сидельцев и ужас первый раз оказавшихся во тьме и одиночестве людей.
Где-то внизу таилось любовно выпестованное за долгие годы чудовище, имя которому – безнадега.
Это место ничем не отличалось от Пустоты, где никогда ничего не происходило и никогда ничего происходить не будет. Только шагни за край – и ты уже там…
И как-то вдруг накатила уверенность, что беглец никак не мог удрать из «Тихого места» через Бездну. Для любого арестанта этот колодец безмерно глубже, ужасней и реальней Пустоты. Никто здесь не сможет поверить в Бездну столь сильно, чтобы открыть себе дорогу в потустороннее. А рискнешь потянуть за край ширму реальности, тебе же хуже: бездна – вот она, гораздо ближе, чем ты полагал. Колодец затянет твою душу, и уж оттуда не сбежать никому и никогда.
Даже если наш беглец умел открывать путь в Пустоту, он точно никогда не стал бы проворачивать подобный трюк в «Тихом месте». Безумный гений архитектора позаботился об этом многие столетия назад.
Так что же тогда здесь произошло? Куда подевался арестант?
Быть может, его попросту выволокли из камеры и скинули вниз?
Возможно, подобный конец ждет и меня?
Дверь камеры за номером «семьдесят четыре» оказалась распахнута настежь. Не в ожидании нового постояльца, нет – внутри толпились важные господа из надзорной коллегии и главного тюремного департамента, компанию им составляли двое похожих на огородных пугал брата-экзорциста.
И на нас эта публика уставилась с нескрываемым недоумением.
– Это что еще такое?! – взвизгнул бледный и потный комендант «Тихого места».
– Арестант, ваша милость! – отрапортовал надзиратель. – Направлен для помещения под особый надзор!
– Сюда почему?
– Согласно внутреннему распорядку занимается свободная камера с наименьшим номером, ваша милость!
– Они у вас совсем мышей не ловят, любезный, – едко заметил один из экзорцистов.
– Распорядок утвержден… – попытался было оправдаться комендант, но его никто и слушать не стал.
– Вздор! – с ходу отмел этот аргумент чин главного тюремного департамента. – До выяснения всех обстоятельств дела размещение новых заключенных будет приостановлено!
– А с этим что делать?
– Поместите пока в карантин.
Комендант на миг заколебался, но оспаривать приказ вышестоящего начальства не решился и коротко кивнул:
– Исполняйте.
Мы развернулись на выход, но сразу:
– Подождите! – остановил нас один из экзорцистов и предупредил: – Пусть соберутся для опроса все работники ночной смены.
– Их ведь уже опросили? – не сдержал кто-то из тюремного департамента своего удивления.
Чем аргументировал монах намерение опросить служителей по второму кругу, расслышать уже не удалось. Тычком в спину меня отправили в обратный путь.
И я этому обстоятельству был чрезвычайно рад. Находиться в подземелье, всего в шаге от черневшего мраком провала, было просто невмоготу.
А вот бесам возвращение наверх по вкусу не пришлось; они рванулись на волю, и в макушку словно молния ударила. Я сбился с шага и прижал ладонь к сердцу, чувствуя, как по левой стороне грудины растекается холодное онемение. Перед глазами замелькали огни, вдохнуть воздуха толком не получалось, а по жилам вместо крови потекло самое настоящее ледяное пламя.
Я опустился на одно колено и попытался за краткий миг остановки хоть немного перевести дух.
– Этого еще не хватало! – раздраженно фыркнул надзиратель и приказал охранникам: – Хватайте его под руки, орлы, а то куковать здесь замучаемся. Вон как скрючило болезного.
– Поди, когда людей губил, на сердце не жаловался, – нахмурился один из охранников.
Второй и вовсе попросту ткнул меня дубинкой под ребра.
– Ну-ка, быстро встал! Встал, кому сказано! – распаляясь, проорал он, но крик неразличимым шелестом сгинул в бездонном провале колодца. Тогда громила откашлялся и пообещал: – Сейчас как двину!
– Встаю, встаю! – пробормотал я, стремясь расплести свившихся в единый узел нечистых. Скользкие холодные гадины никак не поддавались, но вмиг забились в агонии, стоило только вполголоса зашептать злую молитву, приписываемую Святому Николасу Слепцу. «Полный сборник молитв Николаса Слепца».
Их до ужаса пугал лютый пламень, снизошедший со страниц ветхого молитвенника, и все бы ничего, да только бесы давно уже сделались частью меня самого, поэтому миг спустя, выламывая суставы, дробя кости и растягивая жилы, накатил огненный вал боли. Подобного не доводилось испытывать даже в застенках Святого сыска; я ощутил себя язычником, с которого содрали кожу с ног до головы, но все же поднялся и шагнул на следующую ступень.
А потом еще на одну и еще. И все это – ни на миг не прекращая рвать собственную душу раскаленными словами молитвы.
– Поздно молиться, Святые отсюда не услышат! – хохотнул охранник. – Шевелись давай! Шевелись!
Я ничего не ответил и продолжил размеренно переставлять ноги.
Слово – шаг, фраза – ступенька.
Слева – ровная каменная кладка и редкие прямоугольники дверей, справа – провал бездонного колодца; лестница никак не кончается, и – тишина. Тишина до звона в ушах, до зубной ломоты. Гаснет стук набоек по стертым камням, умолкает шумное дыхание, стоит лишь ему вырваться из пересохшей глотки. Стук крови в висках и тот едва слышен.
«Тихое место» – по-другому и не назвать.
А Тьма за спиной так и рвет, так и тянет обратно, не желает отпускать новую игрушку. Молитвы ей не страшны, тут только стиснуть зубы и переставлять ноги.
В Бездну создателя этого проклятого места!
В Бездну, будь он хоть трижды Святой!
Пока выбирался из подвала, роба самым натуральным образом промокла от пота. На ногах я еле держался и, когда запихнули в зарешеченную клетушку, сразу без сил повалился на единственные нары и часто-часто задышал, пытаясь отогнать подступающее беспамятство.
А еще решил, что в самой Бездне и вполовину не было столь жутко, как в тюремном подвале.
– Чего это? – удивился один из тюремщиков, без дела слонявшихся по просторному караульному помещению. – Только заселился и уже в карантин?
– Пока постояльца из семьдесят четвертой не найдут, велели никого вниз не отправлять, – буркнул сопровождавший меня надзиратель и спросил: – Ждете?
– Не отпускают чего-то.
– С вами экзорцист беседовать собирается. Велено передать, чтобы всех собрали.
– На кой ляд? – вздохнул караульный, выбрал из прицепленной на пояс связки ключей нужный и запер мою клетушку. – Вот чего нас опрашивать, скажи, а? Беглец мимо пройти никак не мог, нас тут четверо всю ночь дежурили. – Бугай расслышал вырвавшийся у меня смешок и весь подобрался: – Чего лыбишься, доходяга? Поучить тебя?!
– Остынь, – одернул его надзиратель. – Не на людях.
– Вашего постояльца стоит внизу поискать, – заявил я и облизнул пересохшие губы. – Сами, поди, туда и сбросили. А теперь – пропал, убежал! Врите дальше!
Охранники заржали, нервный парень подошел к решетке и шибанул дубинкой по прутьям.
– Ну-ка, пасть захлопни! – рявкнул он. – Умник выискался!
Судя по реакции на мои слова, вниз тюремщики сходили в первую очередь, поэтому от дальнейших подначек я решил воздержаться. Не желая и в самом деле огрести дубинкой, закрыл глаза и принялся восстанавливать в памяти сошествие в рукотворную бездну. А когда припомнил пол камеры за номером семьдесят четыре, то окончательно уверился, что арестант сбежал не через Пустоту.
Пол камеры под сильным углом понижался к отверстию сточной трубы. Если выплеснуть на камни обычную воду, она утечет, задолго до того, как чернокнижник успеет сосредоточиться и шагнуть в Бездну. Более вязкая жидкость, например кровь, разумеется, сгодилась бы и так, но камера не выглядела недавно вымытой, как если бы кто-то из персонала пытался замести следы преступления.
Обычный грязный пол, ничего такого.
Так что же тогда там произошло?
Кто-то вывел арестанта на лестницу и помог ему уйти в Бездну уже оттуда? Нет, слишком рискованно, – по одному вниз никто не спускается, а что знают двое, знает и свинья.
Нет, здесь другое…
От раздумий отвлек озноб. Воздух заметно посвежел, и в сырой от пота робе это ощущалось особенно остро.
Что случилось-то?
Случился сквозняк. Дверь открыли нараспашку, и теперь из зарешеченной вентиляционной трубы над нарами тянуло пронзительным ветерком. Но что открыли – правильно, дышать иначе здесь в скором времени было бы просто нечем.
Помимо двух десятков надзирателей и охранников ночной смены, молчаливых и хмурых, в караульное помещение поднялась и вся следственная группа. Дознаватели перекладывали по задвинутому в угол столу какие-то бумажки, негромко переговаривались и поглядывали на тюремных служителей с нескрываемой неприязнью. Братья-экзорцисты столь откровенных взглядов себе не позволяли, но им просто было не до того. Монахи под своими глухими кожаными плащами, шляпами и полумасками явно обливались потом и, когда обнаружили, что от дыры в потолке зарешеченной клетушки тянет свежим воздухом, сразу переместились поближе.
Мне от такого соседства, надо сказать, спокойней не стало.
А ну как кто признает? Мало ли когда встречались…
Я отвернулся лицом к стене, но долго так пролежать не смог – сгустившееся в камере напряжение кололо в спину холодными призрачными спицами. Тюремщики из ночной смены продолжали подходить, и возникло даже впечатление, будто каждый из них приносит с собой частичку раздражения, по чуть-чуть нагнетая и без того нервозную атмосферу. Но странное дело – вслух при этом своего недовольства никто не выражал.
Чего это они языки проглотили? Неужто вину чувствуют?
– Что-то с ними не так, – негромко произнес один из экзорцистов своему напарнику.
– Брось! – фыркнул монах постарше. – Как только стало известно о побеге, их проверили всех до единого. На них даже морок не наводили, серебряные зеркала ничего не уловили.
Я беззвучно выругался и мысленно отправил в мусорную корзину еще одну из своих гипотез.
– Какие-то они пришибленные, – не согласился молодой экзорцист со своим более опытным коллегой.
– Пришибленные? – усмехнулся умудренный опытом монах. – Помнишь, у наших из-под носа проклятые наконечники увели? Вот они были пришибленные, а у этих просто поджилки трясутся…
– Господа! – произнес стоявший у стола сотрудник главного тюремного департамента. – Перекличка!
Он начал зачитывать имена; охранники отзывались глухим ворчанием. По всему было видно, что расспросы следователей им уже опостылели.
– Больше ночью здесь никого не было? – спросил чиновник, пройдясь по всему списку. – Старший смены, отвечайте!
– Только заключенные, – нахмурился тот. – И господина коменданта с секретарем не хватает.
Следователь вопросительно глянул на экзорцистов, но старший из них качнул головой и под звон серебряных колокольчиков произнес:
– С ними побеседуем отдельно. – Потом монах прошелся по комнате, вглядываясь в хмурые лица собравшихся, и постарался их успокоить: – Полагаю, всех присутствующих интересует, почему вам не дают разойтись по домам. Так вот, никто вас ни в чем предосудительном не подозревает, но бежал не кто-нибудь – бежал чернокнижник! Он мог отвести караулу глаза, мог заставить забыть, что вы его видели…
«Но не мог самостоятельно открыть камеру изнутри», – мысленно произнес я, а вот монах в такие тонкости вникать не стал.
– Разгадка этого преступления кроется в вашей памяти, – веско заявил он. – И моя задача – помочь вам вспомнить. Главное – не бойтесь. Вас не в чем обвинить, вы не могли сопротивляться потустороннему воздействию чернокнижника. Вы – жертвы.
«Память!» – едва не прищелкнул я пальцами, сообразив, куда клонит экзорцист.
Ночную смену просто заставили забыть о том, куда подевался арестант!
Но если так – кто-то вывел его из тюрьмы. Кто-то, обладающий соответствующими полномочиями…
Комендант? Не потому ли он сейчас здесь отсутствует?
– Просто расслабьтесь, – продолжил свои увещевания брат-экзорцист и подал знак напарнику. – Расслабьтесь и не пытайтесь вспомнить, что именно произошло здесь вчерашней ночью. Знание вернется само, не напрягайтесь…
Молодой монах запалил массивное бронзовое кадило и принялся размеренно помахивать им из стороны в сторону. По комнате разошелся густой аромат ладана, а когда легкий лязг цепочки и позвякивание серебряных колокольчиков зазвучали в едином ритме, старший изгоняющий нараспев затянул бесконечную молитву.
Нечистые немедленно отозвались пронзительными воплями, меня скрутила жесткая судорога, на спине вновь выступил пот. Вера экзорциста оказалась сильна, но, по счастью, сейчас он не пытался превозмочь бесов, сейчас монах заставлял людей расслабиться и вспомнить стертые из их памяти воспоминания.
Аромат ладана, звон серебра, тихая, спокойная молитва – будто в молельном доме находишься, только там атмосфера благостно-умиротворяющая, а здесь потусторонним смердит так, словно в Бездну дверь распахнута…
В Бездну?!
Встрепенувшись, я уселся на нарах и во все глаза уставился на тюремных охранников, мрачных, напряженных и ничуть, просто ни на грош действиями брата-экзорциста не успокоенных. Напротив – глядящих на него как на заклятого врага.
Чиновники тюремного департамента и следователи надзорной коллегии наблюдали за происходящим со все возрастающим беспокойством, но одернуть и предупредить монаха не решились.
Не стал суетиться и я. Да и с какой стати?
Каждого из тюремщиков уже проверяли на порчу и бесноватость, каждый из них оказался чист!
И вместе с тем я нутром чуял беду, что-то явно было не так…
Стоп! Оказался чист каждый по отдельности? А всех вместе их до этого момента еще не собирали?
Тут мне припомнилось, что нервозность нарастала по мере того, как в караулке собиралась ночная смена, и я едва удержался от крепкого словца.
Есть! Классический случай «Бесовской мозаики»!
Классический – да, вот только эта разновидность бесноватости встречалась крайне редко, поэтому многие экзорцисты про нее и слыхом не слыхивали. Это я в силу необразованности мудрые трактаты от корки до корки штудировал, а братьев больше к повседневной рутине готовят. Им бы зазубрить то, что в работе пригодится…
Никто из нас не безгрешен, резонно решили проверяющие, не подозревая, что уловили присутствие не скверны, а малой частички беса.
А между тем в отрыве от коллектива бесноватые могли долгие годы оставаться абсолютно нормальными людьми! Нечистый входил в силу, лишь когда все они собирались в одном месте. «Потустороннее как оно есть», раздел «Коллективная одержимость, причины возникновения оной и способы предотвращения», глава «Бесовская мозаика».
Но тогда что сдерживает беса сейчас, ведь ему молитвы экзорциста, что человеку иголки под ногти? Кто-то накинул на него узду?
Или…
Я вскочил с лавки, собираясь окликнуть молодого монаха, и осекся, припомнив наказ отца Доминика ни в коем случае себя не раскрывать. Осекся – и упустил момент, когда еще можно было хоть что-то изменить. Прежде чем я вновь открыл рот, нечистый пробудился ото сна.
Надо отдать должное пожилому экзорцисту – тот в ситуации разобрался мгновенно.
– Бегите! – гаркнул он следователям и во всю глотку выкрикнул формулу изгнания нечистых.
Ближайших к монаху охранников сшибло с ног ударом невидимого кулака, но остальные рванули прямо по ним, без колебаний затаптывая упавших коллег. Экзорциста в один миг погребла под собой настоящая куча-мала; его напарник стоял дальше и потому успел крутануть зажатую в руке цепочку, да так ловко, что тяжеленное бронзовое кадило шибануло кинувшегося на него тюремщика точно в лоб.
Надзиратель рухнул как подкошенный; монах встретил следующего бесноватого ударом ритуального серпа, вот только серебряный клинок оказался никудышным оружием в рукопашной схватке, и его лезвие лишь бестолково скользнуло по форменной куртке бесноватого.
Тюремщик сцепился с экзорцистом и повалил его на пол. Зазвеневшая колокольцами шляпа откатилась в сторону; экзорцист попытался спихнуть с себя противника, но тот взгромоздился на него, ухватил за грудки и со всего маху приложил затылком о каменный пол. А потом еще и еще!
Вокруг головы совсем молодого еще паренька начала растекаться кровь; бесноватые немедленно потеряли всякий интерес к безжизненному телу и рванули к перевернутому столу, из-за которого продолжали доноситься невнятные крики и шум борьбы. Расправа над следователями тоже много времени не заняла, и вскоре тюремщики безмолвной толпой повалили на выход.
Но покинули караулку не все. Охранник, тот самый, что грозил дубинкой, уже на пороге неожиданно развернулся и подступил к моему зарешеченному закутку. Шумно раздувая крылья носа, он какое-то время обнюхивал свои окровавленные пальцы, а потом вдруг стремительно подался вперед и едва не ухватил меня ловко просунутой меж прутьев рукой.
Глупость несусветная!
Уверен, если б не отравившая сознание человека злоба нечистого, тот никогда бы столь опрометчивого поступка не совершил. Но бесы наслаждаются сильными эмоциями, они любовно пестуют людскую ненависть и подталкивают одержимых на смертоубийство. Именно поэтому бесноватому за счастье удавить даже просто первого встречного, а уж если какой-то жалкий арестант посмел открыть пасть…
Как бы то ни было, своего шанса я не упустил.
Поймал запястье, рывком на себя прижал охранника лицом к решетке и со всего маху врезал ему по горлу. Хрустнула раздробленная гортань, одержимый вырвался, отскочил и попытался вдохнуть воздуха, но лишь засипел и, зажав ладонями шею, повалился на скамью. Глаза его выпучивались все сильнее и сильнее, полыхавшая в них ярость сменилась паникой и осознанием близкого конца.
Но мне-то что с того? Мне он был больше неинтересен.
Я встряхнул сорванное с пояса вертухая кольцо с ключами, просунул руки меж прутьев и принялся вслепую нашаривать замочную скважину, благо бесноватый с каким-то отстраненным отупением наблюдал за моими действиями, ничего при этом не предпринимая. Думаю, из-за перебитого дыхательного горла все силы поработившего его беса уходили теперь на поддержание жизни в смертельно раненном теле.
Первый ключ не подошел, трясущимися руками я выбрал другой, безуспешно опробовал его, затем сунул в скважину следующий, и тот наконец провернулся, отпирая замок. Я распахнул решетку, но только ступил в караульное помещение, как бесноватый соскочил со скамьи и ринулся мне навстречу.
Возиться с ним не стал, просто сложил пальцы в замысловатую фигуру и выдохнул короткую формулу изгнания. Кисть обожгло острой болью, словно со всего маху по стене врезал, а тюремщик отлетел к стене, шибанулся о нее и повалился на пол.
Присев рядом с телом молодого экзорциста, я быстро обшарил его одежду, но, кроме серпа, никаких других инструментов мастерства не обнаружил. В сторону окровавленного месива, оставшегося от следователей и второго монаха, не хотелось даже смотреть, поэтому я лишь позаимствовал у ближайшего тюремщика обтянутую кожей дубинку и двинулся на выход.
Обойдусь как-нибудь…
Обойдусь?!
Сердце гулко бухало, накатил приступ паники, захотелось бежать отсюда куда глядят глаза, но я заставил себя успокоиться и осторожно выглянул за дверь.
Кровавые отметины следов, постепенно тускнея, расходились в разные стороны, и ничего хорошего мне это обстоятельство не сулило. Если нечистый окончательно воссоединился и бесноватые перестали быть каждый сам по себе, нечего и надеяться провести ритуал изгнания. Эта тварь меня сожрет и не подавится даже. А поскольку из тюрьмы одержимым ходу нет, то придется играть с этой сворой в кошки-мышки, надеясь на скорое прибытие экзорцистов.
Та еще надежда, но отсидеться в клетушке не получится при всем желании: если вспомнят, достанут и там. А вспомнят непременно: бесы – существа злопамятные.
К тому же не станет ли тюремный подвал гигантской воронкой, через которую в город прорвется сама Бездна? Ведь нечистому только и надо, что к накопившейся здесь за долгие века мерзости добавить немного свежей крови! Остальное ему вполне по силам…
Бесов праздник!
С дубинкой в одной руке и серебряным серпом в другой я вышел в коридор и, прислушиваясь к звукам далекой схватки, зашагал к выходу из подвала. Попавшаяся вскоре на пути решетка оказалась распахнута настежь, рядом валялось двое бездыханных караульных из новой смены, стены и пол покрывали брызги крови.
Не стоило им коллег запускать, ох, не стоило…
Переступив через изуродованное тело, я осторожно выглянул из-за угла и едва за свою предусмотрительность не поплатился!
Кравшийся по коридору бесноватый резко скакнул вперед, уже в прыжке махнул дубинкой, и пригнуться я успел лишь чудом. Но – успел, и обтянутая кожей палка, на палец разминувшись с макушкой, угодила по каменной кладке и разлетелась в щепки.
Одержимого это нисколько не смутило. Он накинулся, желая вцепиться и повалить на пол; я качнулся ему навстречу, выставляя вперед плечо. Резкий толчок отбросил охранника назад, загнутый кончик серебряного серпа подцепил ногу, и громила со всего маху грохнулся на спину.
Он только-только начал приподниматься на локтях, когда моя дубинка в стремительном движении сверху вниз раздробила его череп, будто гнилой орех.
Хрясть – и готов!
Готов, мать его!
Переведя дух, я заколебался, не позаимствовать ли сапоги мертвеца, но в коридоре все сильнее сквозило Скверной, и, решив не терять времени попусту, я двинулся дальше, как и прежде босиком.
Повсюду на пути мне попадались лишь мертвецы, и только из караульного помещения с лестницей на верхние этажи до сих пор доносились отголоски глухих ударов. В надежде под шумок проскочить наверх я заглянул в дверь и выдохнул беззвучное проклятие: одержимые с безмолвной целеустремленностью муравьев баррикадировали винтовую лестницу скамьями, сломанной мебелью и мертвыми телами.
«И здесь не успел!» – промелькнуло в голове, и вдруг тюремщики разом бросили работу и с леденящей душу синхронностью уставились прямо на меня.
Святые угодники!
Наутек я бросился за миг до того, как сорвались с места ближайшие бесноватые, и поэтому сумел оторваться от них на пару десятков шагов.
Коридор, ступени, узенький переход и снова ступени, а еще ясное осознание того, что вот-вот окажусь заперт в глухом тупике!
Одержимые гнали меня, словно обложенного красными флажками волка, от растворенной в воздухе Скверны встали дыбом волосы, а заточенные в душе бесы заходились в диком восторге, предчувствуя скорое освобождение. Их освобождение и в самом деле было не за горами – долго продолжаться забег по путаным коридорам просто не мог. Ошибусь, сверну не туда – и конец! И даже если не ошибусь, это ничего не изменит, шансов на спасение не было изначально.
Я это прекрасно понимал; поработивший тюремщиков нечистый – нет.
Ему стоило бы просто позволить всему идти своим чередом, но вырвавшаяся из Бездны тварь не устояла перед соблазном загнать меня в угол чуть раньше времени. Одна из дверей неожиданно распахнулась, и наперерез мне кинулся растрепанный писарь с перочинным ножичком в руке.
Я даже с шага не сбился. На бегу всадил острие серебряного серпа в выпученный глаз, оттолкнул бедолагу в сторону и юркнул в приемную, из которой тот выскочил пару мгновений назад.
Только заблокировал дверь ножкой крепко сбитого табурета, и та содрогнулась от мощного удара. Но содрогнулась и содрогнулась – куда сильнее напугал всплеск Скверны за спиной.
Я развернулся и чуть не охнул: на стуле для посетителей рядом с конторкой писаря сидел тюремный священник – пожилой дядечка благочестивой наружности с перехваченным от уха до уха горлом и залитой кровью сутаной.
Но Скверной веяло не от него, Скверной веяло из кабинета коменданта. Я шагнул к святому отцу, вынул из его руки молитвенник – толстенный, с серебряными уголками и накладным изображением символа Изначального Света – и, когда мгновение спустя в приемную ворвался комендант, приложил его увесистым томиком по лицу.
Хлоп!
Бесноватого откинуло обратно, он приложился спиной о край рабочего стола, перекувыркнулся через него и растянулся на полу. Начал ворочаться, но я в один миг оказался рядом и врезал корешком молитвенника по виску.
Хрясть!
Тюремщик, из сломанного носа которого и без того хлестала кровь, уткнулся лицом в пол; я подхватил его под мышки и оттащил в угол комнаты. Там усадил в массивное кресло, поспешно стянул с себя тюремную робу, оторвал рукава и примотал ими запястья пленника к подлокотникам. Поднатужился, затягивая узлы, после уже не столь тщательно закрепил ноги. Теперь не вывернется!
Не вывернется – да, но что дальше?
Грохот из приемной доносился все резче и отчетливей, в ход там явно пошли пожарные топоры, и мне оставалось лишь запереть кабинет и уповать на чудо.
Но на Святых надейся, а сам не плошай – поэтому покорно ожидать своей участи я не стал. Передвинул к двери секретер, для надежности подпер его неподъемным дубовым столом и придумал бы что-нибудь еще, но тут комендант заговорил.
Незнакомые слова врезались кусочками раскаленного металла, прожигали душу насквозь, дурманили сознание, лишали сил. Скверна изливалась из уст тюремщика отравленным источником, и, окажись на моем месте обычный человек, одним бесноватым в комнате стало бы больше.
Но то – обычный.
Скрипнув зубами от терзавшей голову боли, я поднял с пола обрывок робы, подступил к хозяину кабинета и вполсилы приложил его по губам переплетом молитвенника. Голова пленника запрокинулась, тогда запихал в разбитый рот скомканную ткань.
Комендант заткнулся, но толку? Черные, будто залитые смолой глаза неотрывно следили за мной, и страха в них не было вовсе, одно лишь жгучее нетерпение.
Не терпится мне в голову залезть, да? Ну это мы еще посмотрим, кто кого распотрошит…
Кочергой я выудил из камина полено, полил его водой из графина и обугленным концом прочертил вокруг кресла с комендантом одну непрерывную черту. После быстрыми размашистыми движениями набросал на полу и стенах несколько символов веры, аккуратно вывел рядышком пару первых строк молитвы «О противлении Скверне» и с облегчением перевел дух, почувствовав, как начало слабеть давление потустороннего. «Сборник молитв, приписываемых Святому Иоанну Грамотею и его ученикам».
Теперь не дотянется.
Не дотянется – отлично, но как такое вообще могло произойти? Каким образом благочестивый обыватель сделался вратами в Пустоту, стал проводником Скверны в наш мир? И даже если комендант был закостенелым грешником, что стряслось с остальными тюремщиками? Как нечистый сумел дотянуться до всей ночной смены разом?
Я задумался над этим и понял, что совершенно упустил из виду пропавшего чернокнижника. А ведь вся эта каша заварилась именно из-за него! Так, может, он навел порчу?
Но почему тогда сильней остальных зацепило коменданта? Почему к Бездне прикипела именно его душа, а не надзирателей, которые общались с чернокнижником изо дня в день?
Треск в коридоре стих, и сразу содрогнулась входная дверь кабинета. Особо надеяться на баррикаду не приходилось, и в запасе у меня явно оставались считаные минуты.
Что делать?!
Убивать коменданта бесполезно – вне всякого сомнения, нечистого так просто не остановить. В каждом из тюремщиков эта тварь присутствует лишь частично; придется либо перебить всех, либо изгнать ее в Бездну. Или же…
…заточить в себе.
При одной только мысли об этом болезненно сдавило сердце, но ломящиеся в дверь бесноватые пугали куда больше очередного нечистого в душе. Я отбросил сомнения, решительно ступил в охранный круг, и сразу бессчетными ледяными иголками обожгла кожу Скверна.
Ах! Будто в Бездну провалился!
Виски заломило, из носа закапала кровь, по груди растекся противоестественный холод, но меня уже было не остановить. Я вцепился в лацканы тюремщика, потянул его на себя… и вдруг обратил внимание на замшевые перчатки.
К чему бы это? Какая необходимость находиться в перчатках не на улице, а в рабочем кабинете?
Рывком стянул одну из них и обнаружил, что пальцы бесноватого усеивают гнойники и пятнышки гниющей плоти. Такое впечатление – само тело пыталось исторгнуть из себя некую мерзость.
Вот она, связь с Бездной!
Но почему руки? Почему пальцы?
Чернокнижник с ним за руку поздоровался? Бред!
К тому же в гнойниках обе ладони. Нет, здесь явно что-то другое.
Скорее уж комендант взял в руки какую-то проклятую безделицу, нечто, не вызвавшее у него подозрений.
Но глаза? Почему изменились его глаза?
Это ведь что-то да значит! Возможно, порча проникла в человека именно через глаза, а в руках он держал, допустим…
…письмо?
Точно!
Я прищелкнул пальцами, сорвал с пояса коменданта кошель и, распустив тесемки, высыпал его содержимое на пол. Быстро отобрал две серебряные полукроны и кинул их в камин.
Пусть у меня и нет выпуклых линз освященного серебра, коими экзорцисты пользуются в подобных случаях, но серебро – это всегда серебро. Продержалась бы только дверь…
Пока раскалялись монеты, я провел ладонью перед лицом коменданта, и пальцы немедленно занемели, скованные запредельным холодом Скверны.
Нечистый, даже раскиданный по двум десяткам душ, оказался необычайно силен, совладать с ним мог лишь мастер-экзорцист, а не самоучка вроде меня.
Так помогите мне, Святые! Надели своей праведной яростью Николас Слепец, одари частицей силы Себастьян Косарь! Направьте руку мою и…
…и тут не выдержал засов. Дверь с треском приоткрылась, придвинутый к ней секретер поехал, но сразу замер блокированный массивным столом. Внутрь просунулась исцарапанная рука, зашарила по стене, исчезла, и в ход вновь пошел пожарный топорик…
Враз позабыв про молитву, я натянул перчатки, выудил из камина монеты и воткнул раскаленные серебряные кругляши в черные глаза коменданта!
Взвыло так, что заложило уши. Меня отшвырнуло к противоположной стене, ослепленный комендант задергался, пытаясь высвободиться из пут, но лишь перевернулся вместе с креслом. Я опустился на колени рядом с тюремщиком, из запеченных глазниц которого торчали серебряные полукроны, положил ладонь на его лоб и вырвал нечистого из души, будто с грядки колючий сорняк выдернул.
Вырвал, заточил в себе, но не успокоился на этом и продолжил вытягивать сущность беса из остальных тюремщиков.
Озноб, боль от ожогов, вонь паленой человечины, собственный страх и дикий ужас потерявшего связь с родной стихией нечистого сплелись в единый клубок, и только чудом мне удалось не пропустить в ворохе захлестнувших сознание воспоминаний нужное.
Это была официальная бумага.
Распоряжение, которое проверяли на каждом посту.
То, о чем следовало забыть раз и навсегда.
Документ с синим оттиском королевского герба, жегшего глаза нестерпимым сиянием Тьмы. А внизу – знакомая подпись…
Злоумышленники позаботились, чтобы никто из тюремного персонала не вспомнил ни их, ни чрезвычайного требования о переводе заключенного, вот только морок не просто лишил людей памяти. Противоестественное воздействие запятнало их души, сделало уязвимыми для скопившейся на дне тюремного подвала мерзости. Стало ключом, отпершим дверь в Бездну, породившим «Бесовскую мозаику».
Злой умысел и роковое стечение обстоятельств. Бывает…
Тут я наконец сумел совладать с нечистым и запихнул его к остальным бесам в самый дальний уголок своей души, но только попытался подняться на ноги, как внутри всколыхнулись остатки темной волшбы. Всколыхнулись – и потянули сознание в бездонную яму забытья. Во тьму, пустоту, бездну. Во мрак вечной ночи, поглотившей все воспоминания, предположения и догадки.
Да и меня самого…
