Двухгодичной давности разговор об искусстве вспомнился под Новый год.

В предпоследний день месяца рейхэ в вэсст-залах больших городов на всех трех материках состоялся показ фильма «Яледская бойня». Никакого отношения к учебным фильмам Тира фон Рауба эта картина не имела, но к Яледской операции имела отношение самое прямое.

Создатели (если можно называть создателями людей, которые просто смонтировали вырезанные из множества записей куски) выбрали не самые зрелищные моменты боя, они выбрали самое страшное, что бывает в бою. Кровь, волной захлестывающую разбитый колпак кабины. Болиды, на бешеной скорости врезающиеся в землю. Людей, осознавших, что они уже мертвы, но еще не успевших умереть. Агонию тел в потерявших управление машинах. И самое жуткое — лица пилотов, только что сбивших — убивших — врага.

Святую одержимость боем, жизнь, поделенную пополам: на своих и врагов, и дикий восторг победы фильм превратил в людоедское, бесчеловечное уродство, в кровожадную прихоть летающих нелюдей.

Фильм продержался в показе одиннадцать часов.

Потом его уже нельзя было ни увидеть, ни даже купить кристалл у контрабандистов. Потому что погибли все до одного создатели фильма, владельцы вэсст-залов, люди, продавшие исходные записи, и люди, попытавшиеся продавать копии «Яледской бойни».

В течение какого-нибудь часа погибло больше тысячи человек. На разных материках, в разных городах, но по одной и той же причине.

Причину равнодушно и холодно изложил Эльрик де Фокс барон де Лонгви:

— Мне не понравилось то, что они сделали. Без этих людей Новый год будет лучше.

Эти слова с точностью до запятой попали во все, без исключения, газеты Саэти. Произнесенные в последний день года, в последний вечер года, их повторяли почти в каждом доме. Повторяли кто с ужасом, кто с восхищением, кто — искренне недоумевая, как может живое, разумное существо говорить или даже думать такие дикие вещи.

Предпраздничная ночь для многих оказалась омрачена усилением воздушного оцепления и увеличением числа разведгрупп. Эрик ожидал нападения кертов. Договор о ненападении был подписан два года назад и с тех пор не нарушался ни в одном пункте. Но этим вечером с акигардамских летных полей стали уходили грузовые шлиссдарки, неся боеприпасы и снаряды с зажигательной смесью, и никто не мог сказать, кому предназначен груз и где садятся эти корабли. Они словно растворились в небе.

Шлиссдарк, конечно, не иголка, а сотня шлиссдарков и вовсе бросается в глаза. Однако корабли взлетали с разных полей, по одному, редко — по два, и в разных направлениях. И тот факт, что никто из старогвардейцев не решил, будто император перестраховывается, говорил лишь о том, что старогвардейцы верили в императора абсолютно и без рассуждений.

Впрочем, их в боевое дежурство никто не отправлял. Наоборот, Эрик сделал им роскошный подарок: разрешил не присутствовать на празднике в замке.

В первый раз за семь лет, между прочим.

Раньше его величество делал исключения только для Тира. С тех самых пор, как запретил ему конфликтовать со «Стальными». Но в отношении Тира послабление объяснялось не особым расположением императора, а обычным здравым смыслом.

Лейб-гвардия Эрика Вальденского — рыцари далеко не в первом поколении — и раньше-то не упускала случая сцепиться со старогвардейцами во внеслужебное время. А уж когда «Стальные» поняли, что единственный представитель Старой Гвардии, который мог за себя постоять, стал тих и безответен и всеми силами избегает встреч и на людных улицах, и в темных переулках, и — особенно — в замке, «охота на Суслика» стала регулярной лейб-гвардейской забавой.

Так что Эрик, с одной стороны, осложнив Тиру жизнь, с другой, сильно ее облегчил, разрешив пропускать официальные мероприятия и появляться в замке только по специальному приглашению. На время нынешнего праздника монаршья милость распространилась на всю Старую Гвардию.

Ошалев от такой радости, старогвардейцы отправились в переполненный «Антиграв», где и встретили Новый год в абсолютно неофициальной обстановке.

— Весна пришла, — сказал Мал, когда колокола в далекой столице пробили первый час, а над храмом Тарсе встало зарево, яркое, как полуденное весеннее солнце.

— Аминь, — подытожил Падре. — Выпьем.

Часа через полтора в компанию влился Казимир, сбежавший из замка под благовидным предлогом, а с Казимиром, разумеется, Дара. Баронесса фон Гаар была не слишком довольна тем, что ее супруг предпочел социально опасных алкоголиков блестящему обществу аристократов, собравшихся в императорском замке, но Тир, которого уже подташнивало от общего веселья, обрадовался ее недовольству настолько, что вытянул его сразу и до донышка.

Дара ненадолго потеряла интерес к происходящему, однако атмосфера праздника довольно быстро заполнила эмоциональную пустоту. Тем более что красивая женщина в исключительно мужской компании автоматически оказывается в центре внимания, а будучи в центре внимания, трудно оставаться апатичной и равнодушной.

Никто из старогвардейцев своих женщин в «Антиграв» не привел.

Это была какая-то неписаная традиция: если они собирались здесь всей компанией, пусть даже на праздник, то встречи проходили без женщин. Бог весть почему. Тир спросил однажды, Падре в ответ покрутил пальцем у виска и сказал:

— Ты, Суслик, дурак. Сказано мудрыми: горе миру от соблазнов. Бабам же одинокий красавчик, как мухам… мед. А вас тут аж двое: ты и Шаграт.

— Оба красавчики, — согласился Тир и больше вопросов не задавал.

Это было полтора года назад — спустя несколько месяцев после открытия «Антиграва». И ничего с тех пор не изменилось.

Когда обильные возлияния сделали свое дело и всю компанию потянуло на философские темы и беседы «за жизнь», разговор вывернул на «Яледскую бойню» и, естественно, на Лонгвийца.

— Умеет же, — признал Тир, — выбрать время, чтоб сказать что-нибудь эпохальное. Эти убийства, что, действительно его работа?

— Не только его, я думаю. — Риттер огляделся, понизил голос: — Вы когда-нибудь слышали о Мечниках?

— Памятник в Лонгви, — вспомнил Казимир.

— В том числе. Те двое погибли, но есть и другие. Бойцы, которые убивают так же, как мы летаем. Как Казимир сражается. Только еще лучше. Они маги, все до одного. И ходят слухи, никем не подтвержденные, но никем и не опровергнутые, что именно Мечники правят миром.

— О боги! — Тир чуть не подавился от смеха листом салата.

— Жуй, травоядное! — рявкнул на него Падре. — Не встревай! Я про них тоже слышал.

— Да, — кивнул Мал. — Князь наш, Лонгвиец-то, как раз из этих.

— Они бывают в Лонгви. — Дара благодарно кивнула Риттеру, наполнившему ее бокал. — Их немного, и все они — очень необычные люди. Принц Эртугул, Оскил Моряк, Бакр Галадский, Енги-хан… Об этих четверых я знаю, о них все в Лонгви знают. Это друзья барона. Все четверо, заметьте, правители. Наверняка есть и другие…

— Хелед Рыжая, — вставил Падре с непонятной ухмылкой, — Светлая Госпожа, Императрица Айнодорская, стало быть. Над всеми эльфами хозяйка. Так она Лонгвийцу вообще жена. Причем аж два раза уже. Правда, они уже лет сорок, как опять разбежались: Хелед замужем за каким-то эльфом. А де Фокс так — по разным бабам.

— Хелед замужем за Эльнаром из Замка Звездопада, командиром Всадников Ветра. — Риттер произнес это внушительно и с уважением. — Эльнар не какой-то эльф, это глава силового ведомства Айнодора. А без помощи сына Хелед и Эльнара эстремадцам не удалось бы вынудить Лонгвийца отказаться от престола. Эта семейка… их сынок уж точно еще устроит нам всем неприятностей.

— Женщина — Мечник? — переспросил Казимир, чтоб сменить тему.

— А ты думал?

— У Эртугула жена — Мечник, — вспомнила Дара, — тоже эльфийка. Зовут ее Тари, а насчет прозвища я не знаю.

— Представляю себе, — пробормотал Казимир, — что у них будут за детишки.

— Не представляешь, — отрезал Риттер. — Одна их детишка — супруга Торанго, а второй командует таким воздушным флотом, какой Вальдену и не снился. Теперь понимаешь, что вырезать жалкую тысячу человек, пусть даже в разных концах света, для такой компании — на десять минут работы.

— Что ж они целый час делали? — поинтересовался Казимир.

Тир улыбнулся…

Он никого не хотел напугать — честное слово, никого — просто представил себе, что можно сделать за пятьдесят оставшихся минут.

— Вселенское зло, — неуверенно усмехнулся Казимир, прерывая тягостную тишину и пытаясь сгладить напряжение. — Этот ваш Лонгвиец, в смысле. Мировая закулиса.

— Сионский мудрец, — прошелестел Тир, опасаясь привлекать к себе лишнее внимание, но не в силах удержаться от шпильки.

— Если он такой страшный, — продолжил светлый князь, — почему вы его до сих пор терпите? Не вы лично, а вообще. Давно бы убили. У нас вот, на Земле, с тиранами всякими разговор короткий, верно, Суслик?

— Он бессмертный, — объяснил Падре. — Его убивали раза три вроде. А толку? Живехонек.

— Он не зло, — добавил Риттер. — Он просто шефанго. Они не виноваты, что так выглядят.

— Шефанго не зло, — подтвердил Падре. — Они для этого слишком страшные. А настоящее зло… Нет, дети мои, вы не знаете, каково настоящее зло. — Жестикуляция Падре уже была не слишком сдержанной, но речь оставалась ясной. — Зло привлекательно. Притягательно. Да что там, оно прекрасно… Вот, посмотрите, — рука с рюмкой махнула в сторону Тира, — разве он не красив? Да он, храни нас Господи, почти совершенен. И мы прощаем ему — все. Знаем, что он творит, но прощаем, потому что видим его и не верим, что это — воплощенное зло. А даже если и верим? Кто из нас сможет? У кого достанет сил? — Падре обвел изумленную компанию налитыми глазами и мрачно добавил: — Вот то-то же.

Тир скорчил рожу, достаточно ужасную, чтобы шарахнулся даже Шаграт.

— Я непривлекательная личность, — сказал он противным голосом, — я вообще отвратительная личность. Значит, я никакое не зло.

Падре зареготал и отвесил ему легкий, покровительственный подзатыльник:

— Я ж так, Суслик, для примера. Все мы про тебя знаем, и все равно мы тебя любим. Так что не бойся.

— Не обидим, — серьезно добавил Мал.

Сейчас они говорили правду, и Тир им верил, и Падре действительно не имел в виду, что Тир — зло, подлежащее обязательному уничтожению. Он просто противопоставил его Лонгвийцу. Всего лишь.

Но это пройдет, это всегда проходит. Сначала тебе говорят, что не убьют, обещают, что не убьют, а потом обстоятельства меняются, и тебя отправляют в огонь.

Рано или поздно так и случится.

Не сейчас. Еще не скоро. Так что не нужно думать об этом.

— Ничего вы не знаете о настоящем зле, — глухо проговорил Казимир, — даже не представляете, что это.

Шаграт сыто икнул.

— Цыпа, — Падре тяжело опустил на стол ладонь, — ты только что подтвердил мой тезис о привлекательности зла. По-твоему, это очень романтично… Молчи, не перебивай! Ты у нас круче Суслика по всем меркам, но в небе и… вот в этом, в том, что он… — не находя слов, Падре выдохнул и мотнул головой, как конь, — в этом, Цыпа, даже не пробуй с ним тягаться. Потому что Суслик — безгрешен. Улавливаешь, нет? Он проклят, но на нем нет греха. А ты — обычный грешник. Ты б лучше в храм сходил, покаялся, а то сам ведь не помнишь, когда в последний раз причащался.

Пожав плечами, Казимир проигнорировал призыв. На лице его были написаны скука и легкая брезгливость.

На секунду Тир возненавидел Казимира, возненавидел от острой, пронзительной зависти. Как много бы он отдал за то, чтобы его назвали обыкновенным грешником! За то, чтобы не казаться, а быть таким же, как все. И не бояться смерти.

И не бояться жизни.

Тир подумал, что, если бы он был человеком, он бы вообще ничего не боялся.