Павел

Такого восхитительного, легкого и светлого пробуждения он и не помнил. Наверняка такое же было когда-то, но очень давно. Может, в детстве или в юности, когда груз забот минимален и все просто и легко решаемо.

Проснувшись, еще хотелось нежиться в кровати, баловать себя, разрешать своему организму не напрягаться, даже мурлыкать и — обязательно! — потягиваться с закрытыми глазами. С закрытыми непременно. И приговаривать, как бабка в детстве говорила: «Возьми, возьми мою лень».

Подчиняясь лени, он раскинул руки, не открывая глаз, и потянулся, чувствуя на щеке тепло солнца. Лень. Лелеять лень.

И в секунду все перевернулось.

Его расслабленные со сна пальцы наткнулись на какое-то тело, на кожу. Вдруг всем существом он ощутил, что лежит не на своей кровати и вообще не дома, потому что пахнет иначе и вообще все не так.

От желанной неги не осталось и следа не то что в секунду — в миг! Хлынувший в кровь адреналин заставил распахнуть глаза и, подскочив, сесть на лежанке, сбрасывая с груди одеяло. Где я?!

Все оказалось не так страшно, как внезапно возникшая в мозгу картинка. Он был у Любки. В ее офисе. Точнее, в их офисе. И она сидела в низком кресле рядом с тахтой, преданно глядя ему в лицо. Или влюблено?

— Привет, — проговорил он хриплым со сна голосом.

— Доброе утро, — пропела она. — Хотя на самом деле еще ночь.

Действительно, комнату освещал только приглушенный свет торшера, в щелях между плотными шторами было темно, только поблескивали редкие квадратики горящих окон. И вправду ночь.

Он потянулся, оглядывая комнату. Организм еще не окончательно отошел ото сна, но мозг по привычке анализировал обстановку, хотя нужды в том, в общем-то, не было. Просто привычка, выработанная за годы работы у Горнина.

В приглушенном ночном свете комната выглядела иначе, нежели днем. В ней было даже уютно. Он вдруг подумал: а где же спала Любка? На тахте рядом с ним места было маловато, разве только в обнимку, но в обнимку он засыпать не умел, даже будучи в сильном подпитии. Она что же, вот так вот в кресле все время и просидела? Он посмотрел в ее ждущие глаза.

Мама моя дорогая! Да она действительно его любит!

Павел взял ее за кисть.

— Прыгай ко мне, — предложил он, двигаясь.

— Не-а, — помотала она головой.

Он собрался обидеться, но вдруг понял, что спал в одежде. Только что без обуви. Он вскинул руки и потянул свитер через голову.

— А так? — спросил он.

— Уже лучше, — промурлыкала Любка.

А вскоре стало и совсем хорошо, когда она залезла к нему под толстый плед овечьей шерсти, изготовленный, если верить красочному лейблу, в Канаде.

Угомонились они минут через сорок, после чего Любка заснула с довольной улыбкой, при этом все норовя прижать Павла к себе, действуя как заправский собственник. Но спать в таком положении он не привык, да, если честно, ему и не хотелось.

Встал, закурил, с сомнением посмотрел на бутылку «Мартеля» и обратился к холодильнику, где, к полному своему удовлетворению, обнаружил несколько бутылок пива. Таким образом дилемма «пить или не пить» решилась в пользу «пить», но умеренно. На часах было половина третьего. До утра времени хоть залейся. Пива не так много, но, в случае чего… От соблазна он убрал коньяк с глаз подальше. Он был немного знаком с работами Похлебкина, ныне покойного, который утверждал, что пить можно только после трех часов дня и до двенадцати, тогда алкоголиком не станешь. Тезис спорный, но противопоставить ему нечего, и, насколько Павел знал, никто не смог квалифицированно возразить.

Ясно, что до утра ему уже не заснуть. По крайней мере, здесь. Но уходить домой было как-то просто некрасиво. Со стороны это выглядело бы так, что он воспользовался женщиной и удрал восвояси как последний альфонс.

Одевшись, он уселся в кресле и вытянул ноги, удобно расположив на журнальном столике пиво и сигареты. С такой позиции ему хорошо была видна посапывающая во сне Любка, даже сейчас умудряющаяся сохранять на лице довольное выражение. Хорошая она баба. Может, и впрямь жениться на ней? А что? Жена из нее получится хорошая, сама она работящая и не скандальная, а если они на пару будут вести дело, то с ее хваткой и его знаниями они быстро пойдут в гору. Он вдруг вспомнил министерскую жену, заплатившую за сеанс тысячу евро. За один сеанс! Для него эта сумма не была чем-то запредельным, он и побольше получал, но тут куда спокойней и явно видна перспектива. По крайней мере, он не ушел в никуда. А там, глядишь, станет «потомственным магом и целителем отцом Павлом». Хотя нет, громкая известность его не привлекала, пусть он и понимал, что такого рода бизнес требует рекламы. Вот Любке, например, ее роль нравится. Ну вот и пусть ей будет хорошо.

Выпив с полбутылки, он снова закурил. Так что же произошло на терминале? Почему Петрович убежден — именно убежден! — что это его рук дело? Подстава? В этом мире все, как известно, возможно, даже самое невозможное, но все же подделать след работы мага — это, извините, не почерк воспроизвести.

Хотя, спрашивается, почему бы и нет? Порой, например, считается, что невозможно заставить человека что-то сделать против его воли. Разные люди, в разных местах, по разному поводу и в разных обстоятельствах утверждают это на голубом глазу. Но стоит лишь вспомнить гипноз, как подобная уверенность резко ставится под сомнение. Правда, в ответ это зачастую вызывает резкую же ответную реакцию, порой заставляющую тушеваться сомневающихся, но дело не в этом.

Если возможно подделать почерк, голос, запах и воспроизвести отпечатки пальцев, то отчего же нельзя подделать почерк мага? Пускай примеров этого Павел до сего дня не знает, но, в принципе, это возможно? Почему нет? Заблуждаться можно только в меру собственных знаний, но если предположить, что эта мера неполна, то тогда уже есть возможность избавиться от заблуждений. По крайней мере, появляется плацдарм для возникновения такого желания, который Архимед назвал точкой опоры.

Тогда возникает справедливый вопрос: кто? «Зачем» тоже стоит в очереди. Ну хорошо, пусть будет «зачем». Скомпрометировать Петровича? Может быть. И при этом подставить его сотрудника так, чтобы их отношения разорвались, что, собственно, и произошло. Надо было вчера не строить из себя обиженного и оскорбленного, а спокойно разбираться. Хотя Петрович себя тоже не ангельски повел. Терпеть такое…

Любка во сне всхрапнула, на секунду перестала дышать и перевернулась на другой бок. Павел встал, подошел к окну и приоткрыл форточку. Накурил он здесь. Ладно, ничего страшного. Бывало и хуже. Внизу по проезжей части шла парочка. Он обнимал ее за плечи, она его — за талию. Похоже, оба прилично датые. Молодежь. Приткнуться им некуда. Шарятся по подъездам и дискотекам. Романтика! Вот почему любовь называют романтическими отношениями и житье в палатках при обилии гнуса и прочих мерзостей — тоже романтикой. Что общего? Неустроенность? Потому что и то и другое удел молодых? Романтику родили романисты.

Но ведь такого рода подделку может сделать только тот, кто владеет мастерством. Очень серьезно, квалифицированно владеет. Петрович, скажем, такое проделать не смог бы. Или смог? Тут вопрос. Но ему-то это вроде бы и не нужно. Он, конечно, большой темнила и бюрократ в душе, то есть склонный ко всяким игрищам вроде дворцовых заговоров и переворотов, но, в принципе, мужик неплохой. Во всяком случае — не подлый. Так что такие подставы не в его стиле.

Тогда кто?

Павел отставил пустую бутылку, дошел до холодильника и взял другую, стараясь не шуметь. Любка спала, отвернувшись к стенке, при этом ее округлое плечо соблазнительно высовывалось из-под канадского пледа чистой шерсти. Чертова баба! Сама спит, а другим не дает. Так и хочется разбудить. Он убавил яркость торшера почти до минимума. Пускай человек поспит.

Он вновь подошел к окну с бутылкой пива в руке и посмотрел вниз. Мимо на черепашьей скорости проезжал даже на вид тяжеловесный джип. Не иначе как бандиты выехали на свой промысел.

Петрович, конечно, темнила. Оно, в сущности, и правильно, не фиг подчиненных волновать и посвящать. Но кое в чем он проговаривался. Специально ли, нет ли — кто его знает. Только из некоторых событий, даже не так — из происходящего Павел сделал кое-какие выводы. Не то чтоб он специально следил и анализировал. Это порой само собой происходит, на автомате. Да и Семенов, святая душа, иногда рассказывал, особенно под расслабляющим действием алкоголя. Словом, имеется у Петровича некий соперник-конкурент, недруг и завистник. Раза два он мелькал в офисе. Красивый такой дядька. Импозантный. Богатый. И идет от него… В одном американском фильме прозвучало понятие «Сила». Именно с большой буквы. В сообществе такого слова в обиходе нет, говорят просто «есть», но сути это не меняет. Вот такой тип мог бы устроить подмену. Это ему и по характеру, и по плечу.

Павел, неспешно попивая пиво и углубившись в себя — на вчерашний коньяк оно ложилось просто замечательно, — вдруг услышал некий звук в прихожей. Сначала даже не поверил. Показалось? Даже на часы посмотрел: почти половина четвертого. Сна — ни в одном глазу. Может, мыши тут завелись? Или показалось? Вроде того, что обои потихоньку отклеиваются, издавая при этом легкий треск. Такое бывает.

Он напрягся, вслушиваясь в темноту. Торшер светил не ярче карманного фонаря с подсаженной батарейкой, подкрашивая комнату красноватым цветом и едва доставая до стен, не говоря уже об углах, где нежной паутиной притаился сумрак.

Он посмотрел на сладко спящую женщину. Может, это она, утонув во сне, непроизвольно издала какой-то звук, а он просто неправильно определил его источник.

Смотря на нее, Павел ушами «ловил» пространство, чувствуя, как тело его напрягается от страха. Это металло-кинематографическому герою все равно, на кого бросаться с кулаками или с пистолетом, а московскому обывателю, извините, это нравится смотреть только по телевизору, когда привнесенный адреналин распирает его несуществующие мышцы.

Звук — шорох, вздох, шаг? — снова послышался из-за закрытой двери. Павел вновь посмотрел на Любку, голую под овечьим пледом. За себя он как-то не очень боялся, страх и, главное, его последствия обычно наступали потом, наверное, это такой дефект, заторможенность реакции, но присутствие рядом с ним женщины — голой, то есть еще более беззащитной, — заставляло организм, все его существо действовать как-то… То есть действовать, в конце концов!

Первым его побуждением было накидать на дверь «заплаток» — хрен ее кто откроет.

Звук из коридора стал отчетливее, приобретя характер человеческой речи, пониженной до неразличимого шепота.

Павел вспомнил терминал. Там он тоже хотел обойтись простенькими «заплатками».

Боевая магия его никогда особо не интересовала. По большому счету это удел подростков, помешанных на поединках типа рыцарских турниров, и тех, кто так и не сумел повзрослеть. Хотя, в сущности, даже любая начитка, скажем, от воровства, может рассматриваться как способ боевых действий, пусть и пассивных. Но действий же!

Еще раз посмотрев на Любку — она спала и при этом умудрилась заголиться еще больше, — он встал, перебирая в уме свои возможности.

Судя по шороху, за дверью кто-то энергично жестикулировал, скрипя одежной кожей.

Павел вспомнил утренних, уже вчерашних тигров со львами. Испугался он тогда — не передать и не рассказать, потому что не надо. Стыдно. И глупостей из-за этого наделал. Огород, как говорится, нагородил. Плетень наплел…

Кто-то с той стороны взялся за дверную ручку, осторожно двигая ее вниз.

Никакого отцовского чувства до сих пор у Павла не было. Да и тяги к нему тоже. Ему и так неплохо жилось. А тут вдруг подумал, даже не так, всколыхнулось в нем, что вот сейчас, сегодня он, может быть, покувыркавшись с Любкой, зачал своего ребенка — это как если бы у него где-то в животе или в мошонке до сей поры мирно хранилась бутылка шампанского, а тут вдруг разом вспенилось и ударило в мозг пробкой, а в кровь — замешанным на углекислоте виноградным вином.

Какие тут могут быть запреты!

Откуда что берется в человеке? Говорят, какая-то мамаша, когда ее ребенок попал под поезд, голыми руками подняла тепловоз, под которым оказалось ее дитя. А это тонн пятнадцать, если не больше. На спор какой-то отчаянный мужик, не исключено, что поддатый, всю жизнь работающий мелким клерком и дальше своего города приключений не испытывавший, вдруг прошел по горячим углям и не получил ни единого ожога.

Как же вы все меня достали!

И он ахнул. Прямо по цели, которая была там, в коридоре.

Если бы не сегодняшние обстоятельства, то наверняка все было бы иначе. И не было бы этого жуткого воя. И вообще много чего не было бы.

Павел никогда не относил себя к кровожадным типам, даже бокс по телевизору интересовал его куда меньше, чем, скажем, телевизионная передача «В мире животных». У него было другое воспитание и иные жизненные установки, нежели у тех, кто сутки напролет мог смотреть спортивные программы. Можно было бы сказать, что он не любил спорт, хотя физкультуру признавал как способ поддержания здоровья. Но, наверное, одно не бывает без другого. Все эти околоспортивные страсти считал надуманными и искренне не понимал взрослых людей, горячо, до исступления болеющих за свою команду, а больше того — фанатиков, считавших обязательной составляющей своей «болезни» хороший погром с мордобоем. По этой же причине он не дрался, во всяком случае — со школы, научившись обходиться как-то без этого.

Но сейчас было другое дело. Кто-то пробрался сюда, где сейчас мирно спала его девушка. Между прочим, не одетая. В иной ситуации он наверняка поставил бы охранную «заплатку», и тем бы дело и ограничилось, но не сейчас. Можно, наверное, сказать, что он испугался, и это было бы похоже на истину, только сам он не чувствовал страха, а может, просто не осознавал его — такое тоже бывает.

Словом, человек, оказавшийся за дверью, получил отличную возможность почувствовать, на что способен практикующий маг, находящийся в хорошей рабочей форме и в легком подпитии. Удар был нанесен не в какую-то отдельную точку, пусть даже самую что ни на есть болевую, а сразу по всем нервным окончаниям. К счастью, Павел вполне контролировал себя, осознавал, к чему может привести такое воздействие, буде оно достаточно сильным. От подобного болевого шока можно и умереть. Запросто. Но то, что у человека хватило сил на крик, больше похожий на предсмертный вой, позволяло надеяться на в целом незначительный характер повреждений, иначе у человека просто перехватило бы голос, не имел бы он сил на ор, поскольку воздействие было на все нервные окончания, голосовые связки и на легочные ткани в том числе.

Толкнув дверь, Павел выскочил в коридор, успев краем глаза заметить, что Любка не осталось безучастной, вскочив с тахты. На советы одеться или хотя бы прикрыться времени у него не было.

В коридоре было двое. Один лежал, точнее, корчился на полу, обхватив себя руками. Скорость прохождения импульса в нервной системе человека составляет что-то около пятидесяти метров в секунду, так что болевые ощущения, даже самые кратковременные, не проходят сразу, еще некоторое время они, двигаясь по нервам, сохраняются в теле, да и после этого болевой шок не исчезает сразу. Некоторые специалисты склонны полагать, что это естественная защитная реакция организма, как бы запоминающего эти самые ощущения.

Второй стоял, прижавшись к стене, и с ужасом пялился на своего напарника или кто он там ему. Весь его вид свидетельствовал о самой глубокой степени деморализации, при которой вряд ли возможно какое-либо осознанное действие, тем более сопротивление.

— Стоять! — гаркнул Павел, не очень осознанно подражая какому-то телегерою, действуя скорее по интуиции, но не больно-то полагаясь на свою неотрепетированную манеру отдавать грозные команды, для чего кинул довольно мощную «заплатку», где-то на пятерочку, призванную поражать волю. — Лицом к стене! Руки за голову!

Мужик, выронив сумку, в которой что-то явственно звякнуло — не иначе отмычки! — поспешно повернулся носом к стене и положил на коротко стриженный затылок крупные кисти рук, переплетя пальцы. Сразу видно, что человек в этом деле ученый, ничего разъяснять и показывать не надо.

Павел находился в том градусе возбуждения, когда хочется сделать что-то эдакое, может быть, даже жестокое. И уж во всяком случае, не собирался останавливаться на достигнутом. Корчащееся на паласе тело по всем признакам должно бы уже встать, но почему-то оно все еще изображало тяжкие мучения, что не могло не вызвать подозрения. Нет, нельзя исключить, что боль до сих пор не до конца оставила его, тут все сугубо индивидуально, но уж точно не до такой степени, что нельзя подняться. Валяет дурака, гад. А сам тихо-тихо нащупывает пистолет или что у него там есть в карманах. Не со святыми же мощами они ночью пробрались в офис и не для того, чтобы в отсутствие хозяев провести познавательную экскурсию.

Павел бросил «заплатку» на локоть «экскурсанта», от чего тот болезненно дернулся и охнул, будто по его руке прошлись ботинком.

— Молчать! А ну встал! Встал, я сказал! Лежащий поднялся и припал к стене, принимая ту же позу, что и его товарищ.

В коридоре было темновато. Не совсем, не мгла непросветная, так, скорее полумрак. Во всех помещениях офиса Любка с самого начала установила реостатные выключатели, позволяющие плавно регулировать освещенность. Видимо, после того, как он вырубился, она приглушила свет, чтобы не побеспокоить его сон. Так что многих деталей было не разглядеть, но лица, например, было вполне возможно рассмотреть, во всяком случае, узнать.

Когда второй «экскурсант», морщась, поднимался, Павлу показалось, что его лицо знакомо. Даже больше того — он узнал в нем охранника, дежурившего тут днем.

Это открытие неприятно поразило его. Вот ведь гад! Днем, значит, охраняем, а ночью на «экскурсии» ходим? И чем интересуемся? Сейфом? Или еще что присмотрели? Ну голуби, будет вам сейчас экскурсия. Ни в жизнь не забудете!

А вообще-то что с ними делать? Ну проучить, это само собой. Есть пара хороших штучек. И дальше что? Хочешь или нет, а милицию вызывать придется. Пусть с ворами государство разбирается.

Он цапнул себя за карман и не обнаружил там мобильника. Вот ведь незадача! Придется их серьезно обездвиживать. А потом, естественно, наоборот.

Тут охранник, стоявший ближе к нему, повернул лицо.

— Павел… э-э-э…

— Чего?! — стараясь быть грозным, спросил он. Не хватало еще вступать сейчас в переговоры. — А ну клювом в стену!

Ночной гость поспешно отвернулся, но не замолчал.

— Вы меня извините…

— Молчать!

Нашли дурака. Нет, ему так не нравится — сначала ставить блок, а потом его разрушать. Конечно, иногда, даже, если по правде, довольно часто, это делать приходится. Только нет ничего хуже, ничего неприятней, чем рушить свою же работу, тем более только что выполненную. К тому же это бывает тяжело. Порой — очень.

— Люб! — крикнул он.

Черт! Надо было бы по имени-отчеству, так солиднее, но сразу не сообразил. Да ладно, что уж теперь. Пусть она сама позвонит, так будет даже лучше. В конце концов, официально хозяйка она, ей и карты в руки. Ей куда сподручнее объясняться с представителями власти. Вдруг вспомнился инцидент с Петровичем. А ежели круги от ситуации с терминалом разошлись настолько, что он у властей уже числится в преступниках? Вот будет лихо! Тогда и это происшествие поставят ему «в заслугу»! Про милицейские штучки такого рода он был наслышан. Коль шея попалась, то хомутов на нее навешаем.

Дверь даже не скрипнула, а шевельнулась, и слева от него вышла Любка. Сначала он увидел ее краем глаза, не поверил и повернул голову.

Тот самый белый плед овечьей шерсти был надет на ней на манер тоги, а из-под него видны были ноги, обутые в остроносые туфли цвета черненого серебра. Была, помнится, такая фабрика «Северная чернь», выпускавшая украшения такого же колористического решения. Макияж на Любкином лице несколько расплылся, но в полумраке отдельные погрешности можно и не рассмотреть, так что в целом явление было вполне эффектным, если не считать некоторого смятения, если не страха, которое читалось на лице и в крепко сжатом кулачке, которым она у горла удерживала довольно-таки тяжелый плед. И еще Павел подумал, что под этой канадской тряпкой она совсем голая. Вот дурак! Надо было хоть дать женщине одеться.

— Иди звони, — быстро проговорил он. — Вызывай милицию. И это… — Он жестом показал на ее наряд: мол, смени.

— Любовь Андреевна! — вдруг громко воззвал охранник, отворачиваясь от стены и впериваясь в Любку. То есть в хозяйку. Ее наряд, похоже, не произвел на мужика особого впечатления, по крайней мере, потому, что его глаза и так были в пол-лица. — Это же я!

— Ты?… Вова, что ты здесь делаешь?

— Так вы же сами велели!

— Чего? — спросила она растерянно.

Похоже, Любка со сна и шока мало что понимала. Павел и того менее.

Охранник, тоже, видно, обалдевший, хлопнул глазами. Или еще не отошел?

— Ну это… — Он сделал попытку отлипнуть от стены, но Павел это мигом пресек:

— Стоять!

А что делать! Мало ли что у того на уме. Тот живо отвернулся. А неча пялиться на чужую женщину!

У Павла начало появляться подозрение, что тут что-то не то. Проще говоря, фигня какая-то. А сам он тут вместо балаганного шута.

— Проводку велели сделать. Антенну провести, — забубнил Вова. — Я вот мастера нашел, договорился.

Павел контролировал пленных, поэтому не понял природу хрюканья, раздавшегося слева. Повернул голову и увидел, как Любка, зажав рот ладонью, ржет, стараясь напряженными пальцами, вдавливающими ее пухлые щеки, удержать рвущиеся из него звуки.

Клоун. Паяц. Коверный на арене. Никулин и Карандаш в одном флаконе.

Он зло толкнул Любку локтем. Та качнулась, не в силах справиться с приступом смеха. Импровизированная тога начала разворачиваться и сползать. Делая одновременно сразу несколько движений — подхватывая плед, зажимая рот и кивая на охранника с его мастером, — она чуть ли не в падении убралась в комнату. Почти упала внутрь, с хлопком закрыв за собой дверь, из-за которой незамедлительно раздался громкий хохот, от которого пленные вздрогнули и сильнее вжались лбами в стену. По пустому офису прошло эхо.

И что теперь делать? Если бы в этот момент у Павла в руке был пистолет, то впору было бы застрелиться.

— Свободны, — буркнул он и ушел в комнату, как раз попав на сеанс стриптиза, который в этот момент его не очень-то занимал. Достал бутылку коньяка, налил в бокал, отхлебнул и только после этого хмуро спросил: — Будешь?

Любка, продолжавшая веселиться, от чего все ее тело вздрагивало — и поэтому у нее никак не получалось справиться с застежкой бюстгальтера пятого номера, — отрицательно мотнула головой. За дверью раздавались какие-то звуки, но Павел в них больше не вслушивался. Хватит, наигрался в ковбоя. А также в сторожевого пса, пограничника и клоуна.

Любка фыркала, когда ее взгляд падал на его лицо, фыркала и отворачивалась, продолжая при этом одеваться. Причем последнее получалось у нее куда медленнее, чем бывало обычно, но Павел всем своим видом демонстрировал незаинтересованность процессом. Он вдруг подумал, что неплохо бы домой съездить, помыться и вообще. Кстати, как раз время, пока машин на улицах мало, а то вскоре будет не протолкнуться. А заодно в банк заехать, снять деньги, а то у него совсем мало наличных осталось. Конечно, если ехать, то пить не следовало бы, хотя гаишников он не боялся — научился тихонько отводить им глаза. Конечно, это не совсем по правилам, но, насколько он знал, многие маги устраивали себе такого рода поблажки, и не только на дорогах.

Под эти правильные мысли он почти допил коньяк, а Любка почти оделась, когда в дверь негромко постучали.

Посмотрев на компаньоншу, возившуюся с «молнией» на юбке, он пошел к двери, по пути поставив бокал на столик. Открыл и увидел перед собой охранника Вову с очень виноватым и где-то даже испуганным выражением лица. При виде Павла голова у него дернулась, как от саечки, но тем не менее он сумел произнести:

— Там это… с мастером чего-то не то. Может, «скорую» надо вызвать? Только я подумал, что лучше сначала вам сказать.

Черт! Он совсем забыл, что поставил на мужике обезволивающий блок. Он выглянул в коридор. Там электрик, или кто он там, сидел на корточках, подпирая спиной стену, и тупо смотрел перед собой. Взгляд Павла опасливо метнулся на ковровое покрытие у его ног. После такой терапии, бывало, и мочевой пузырь расслаблялся. Но, к счастью, тут было сухо.

Делать разблокировку при охраннике не хотелось, поэтому Павел сказал:

— Ладно, ты иди пока. Он скоро отойдет. Охранник потоптался, но все же спросил:

— Простите. Но чем вы его так?

Вечно это любопытство. Ну и что ему ответить? В таких вещах правда редко идет на пользу, чаще во вред, ибо один более или менее правдивый ответ порождает новые вопросы, и так до бесконечности, если сразу это не пресечь. Плавали, знаем. На этот случай имелось несколько заготовок, и Павел воспользовался одной из них:

— Шок у него. Ты так орал.

— Да я вроде пытался его того… ну в себя привести. Сидит как тряпочный.

— Сейчас пройдет.

— А меня чем? А? Я что-то даже не врубился.

— Ты забыл, где работаешь? — резко вступила в разговор наконец-то вышедшая в коридор Любка. Похоже, она слышала все, что тут говорилось. — Ты здесь работаешь. Скажи еще спасибо, что с тобой все в порядке и «морковка» в узел не завязалась.

— Спасибо, — пробормотал Вова, опадая лицом.

— Свободен пока.

Охранник поспешно покинул место событий.

Вот так Любка прибавила к своему рейтингу еще одно очко. Правда, очень похоже, что парень сообразил, кто тут был главным действующим лицом. Только для него Павел всего лишь помощник его хозяйки, ну еще и любовник по совместительству, тогда какими же, по его разумению, должны быть силы у хозяйки, если ее подмастерье так лихо разобрался с двумя крепкими мужиками! Реклама — двигатель торговли.

Павел сделал шаг к мастеру, продолжавшему бессмысленно пялиться на стену. Да уж, здорово он его припечатал. Сейчас, когда он чуть поуспокоился, да и коньяк прилично расслабил, было видно, что врезал он со зла, а то и со страха.

— Ну? — тихо спросила Любка за спиной. — Что? Только отмахнувшись головой, что должно было означать «не мешай» или «отстань», он опустился на корточки. Опять работать с самого утра. Что за напасть такая! Нет, надо с этим завязывать. Пора возвращаться к привычному распорядку дня. Ох, пора!

Заклятие его было в виде руны, состоящей из входящих друг в друга геометрических фигур или, если смотреть по-другому, заключенного в клетку овала, в данном случае служащего символом воли. Текстовое содержание в сей момент практически не имело значения, потому что давным-давно Павел вплел его в само изображение, а все это вместе служило как единое целое, как сосуд для самой сути того, что он произвел. Теперь следовало этот сосуд разрушить. Можно, конечно, его грубо взломать — Павел поморщился от этой мысли и воспоминания подобной картины, — но это удел варваров, способных только на разрушение. Порой, правда, бывают ситуации, когда от этого не уйдешь, но это именно ситуации, которые не должны становиться правилом.

Пару минут он работал. Со стороны это отчасти похоже на труд штопальщицы, аккуратно кладущей стежок за стежком, только в данном случае процесс был обратным. Именно за это заклятия и некоторые заговоры он когда-то назвал «заплатками», за ту обязательную тщательность, которую требовала техника их наложения, а главное, подготовки. В каком-то смысле тут работа не менее тонкая и ответственная, чем у минера, имеющего дело с взрывчатыми веществами и хитроумными взрывателями. При неумелом или невнимательном подходе тут запросто можно получить травму той или иной степени тяжести. Кстати, почему тот, кто рвал его «заплатки» на таможенном терминале, не обжегся? Или таки обжегся? Странно, что этот вопрос он не задал себе раньше, еще вчера.

Электрик моргнул и осмысленными глазами посмотрел на Павла.

— Как, голова не кружится?

— Н-нет вроде…

Строго говоря, такие вопросы были уже необязательны. Они нужны больше для того, чтобы увести человека от мыслей, точнее, подозрений, способных помочь ему хоть в малой степени понять то, что произошло на самом деле. А еще — чтобы вызвать на контакт, заставить отвечать на вопросы и подсознательно принимать то, что ему говорят.

— Давайте потихоньку подниматься. Я помогу. Павел взял его под руку и стал тянуть вверх, хотя и этого уже не требовалось.

— А сейчас? — заботливо спросил он. — Не кружится?

— Нормально вроде.

— Вот и хорошо. Пойдемте, присядете, отдохнете минут пять. Раньше такое с вами бывало?

— Нет, в первый раз. А что это такое вообще?

— Ну ничего, бывает. Переутомление небольшое, скорее всего. Ничего, поспите сегодня хорошенько, и все пройдет. А вообще старайтесь соблюдать режим, витамины попейте. Слабости не чувствуете? Нет? Прислушайтесь к себе.

Мастер послушался и замер, ловя собственные ощущения.

— Нету ничего. Есть только охота. — Он улыбнулся почти виновато и, чтобы скрыть это, потянулся было к своей сумке с инструментом.

— Не надо. Вам принесут. А есть — это нормально. Подождите немного, так с полчасика, и можно. Только не очень налегайте.

— Спасибо, доктор.

— Не за что. Ну сами дойдете? Вот и хорошо. Вон туда, прямо и направо. Только не спешите. И Вову этого позовите сюда.

Мастер кивнул и понес себя по коридору, как драгоценный сосуд, до краев наполненный не менее драгоценной жидкостью. Некоторое время он будет очень сильно беречься. Может, даже пить не будет и курить бросит, но это зависит от того, до какой степени он испугался. Терапия.

Любка посмотрела ему вслед и удивленно покачала головой.

— Надолго это? — спросила она тихо, когда рабочий скрылся.

— Что?

— Ну…

Она неопределенно пошевелила пальцами у головы, что, по-видимому, должно было означать помрачение сознания.

— Да все нормально. Попьет водички, посидит, отдышится, и все дела. Слушай, мне чего-то тоже есть охота.

Тут в коридоре показался охранник. Выражение служебного рвения было приколочено к его лицу огромными гвоздями. Значит, проникся. Осознал.

— Сумку заберите, — скомандовал ему Павел. — И дайте ему попить.

— Что лучше?

— Воды.

— Да! — решительно вступила в разговор Любка. — И пусть приступает к работе. А то скоро у нас рабочий день начинается.

Охранник Вова кивнул, подхватил сумку и сделал почти уставной поворот, для того чтобы удалиться.

— Чего тебе приготовить? — спросила Любка.

— Слушай, а тут какой-нибудь столовки поблизости нет? Я бы, честно говоря, съел сейчас хороший кусок мяса.

— Клуб рядом. Они до утра работают. Пошли, я угощаю.

Два часа спустя он, сытый и слегка уставший, засыпал в собственной кровати, предварительно отключив оба телефона. Уже проваливаясь в сон, он накинул на себя нечто похожее на серебристый шатер, который переливался так, будто по нему стекала вода или театральный бутафорский дым. Никакой внешней опасности он не ждал, просто хотел выспаться перед тем, как снова возвращаться в офис к Любке, или, как она его называла, студию, хотя его квартира была наполнена достаточным количеством «заплаток», способных оградить его почти от любого внешнего воздействия. После обеда у Любки ожидался какой-то очень серьезный клиент, которого нужно обслужить по высшему разряду. Он согласился только после того, как получил твердые уверения, что это будет не та сексуально неудовлетворенная министерша, что накануне.

У него не было, как у Штирлица, привычки просыпаться через двадцать минут или через любой другой, заранее определенный промежуток времени. Владея основами аутотренинга — даже основами, — это было несложно сделать, ибо то, что знаменитым писателем подавалось как некое большое достижение, почти не доступное для других людей, на самом деле легко вытекало именно из основ, доступных любому, кто сумел понять и принять опубликованное знаменитым Леви.

К слову сказать, анализируя общедоступные источники, даже те же истории про Штирлица-Исаева, и становившиеся ему доступными знания, Павел не раз убеждался, что спецслужбы мира, на какую бы идеологию они ни работали, брали из окружающей среды то, что считали лучшим и необходимым, не считаясь при этом ни с какими идеологиями. И яркий тому пример — Штирлиц, особенно если учесть, что родину он покинул в начале двадцатых годов. Впрочем, автор ничего не говорил о том, где «нахватался» советский разведчик аутотренинга. Может, как раз в гитлеровской спецслужбе. Или у немецких ученых, которых он курировал. Или в Испании, где он тоже служил. Или у врачей-евреев, к которым тоже имел касательство.

Самому Павлу тоже как-то поступило предложение посотрудничать. Но он при помощи Петровича, негативно относящегося к тесным контактам с представителями властей, которые к тому же при нынешней свистопляске имели свойство к повышенной кадровой ротации, сумел под благовидным предлогом уйти от предлагаемого сотрудничества.

Наступил тихий час. Тут, в больнице, к этому относились весьма серьезно, как и вообще к режиму, но они все еще гуляли по саду. Разница в возрасте у них была такая, что ее сын был немногим младше Павла, но тем не менее они чувствовали себя друзьями и были на «ты», получая обоюдное удовольствие от общения. Поэтому они не разошлись по палатам, когда настало время отправляться в койки, а продолжали гулять по опустевшим дорожкам, получая особенное удовольствие от того, что они нарушают режим и чувствуют себя при этом отлично. Она, правда, порывалась вернуться в корпус, видимо опасаясь каких-нибудь санкций со стороны персонала, но он ее удерживал, не без оснований рассчитывая на свои добрые, если не сказать приятельские, отношения с тем самым персоналом.

Они в очередной раз проходили мимо крыльца, делая уже неизвестно какой круг, когда вдруг в дверном проеме появилась санитарка с фигурой тяжелоатлета на пенсии.

— Вы что тут ходите? А ну марш по местам!

Вступать в открытый конфликт не хотелось, да и смысла не было, поэтому они поднялись на крыльцо и вошли в темноватый коридор больницы, пахнущий свежевымытыми деревянными полами.

Она скользнула в сторону, к своей палате, стараясь ступать неслышно; в корпусе царила сонная тишина, в которой прослушивался каждый звук. Он же, приятно взбодренный небольшим приключением, решил продолжить общение. Поэтому вместо того, чтобы повернуть к своей палате, Павел оглянулся, убедившись, что санитарки нет, и быстро и тихо поднялся по лестнице на второй этаж.

Здесь тоже было пустынно, но он знал, что еще не все врачи разошлись, во многих кабинетах за закрытыми дверьми они доделывают свои дневные дела или просто отдыхают.

В коридоре было прохладно, как это бывает в летнюю жару в деревянных домах, особенно после того, как в них только что вымыли полы.

Павел прошел до знакомой двери и по-приятельски, без стука открыл ее. С врачихой у него были добрые отношения, позволяющие чувствовать себя в этой больнице достаточно вольно, в том числе игнорировать некоторые здешние порядки. Он вообще здесь отдыхал душой.

Кабинет имел планировку в форме буквы «Г», входя в него, нужно было сделать несколько шагов прямо, чтобы потом, повернув направо, оказаться в собственно рабочей зоне. Поэтому при входе зачастую было не видно, есть кто-нибудь внутри или нет.

На месте оказалась не только врачиха, но и ее медсестра. Они сидели по обе стороны установки, напоминающей упрощенный вариант зубосверлильного агрегата, во всяком случае, там имелись металлические трубки, на шарнире согнутые локтем, и какие-то проводки с длинными пружинами.

Позы у обоих были такие, будто они закусывают, то есть умиротворенные, только вместо стола с едой между женщинами был этот агрегат, на который обе внимательно смотрели. Павел, вначале обманутый их позами, хотел было с ходу вместо приветствия пошутить, мол, не пригласят ли дамы к столу, даже подался вперед и одновременно взял стул, подставив его под свой зад, но ни пошутить, ни присесть не успел, так и замерев согнувшись. Потому что увидел то, на что смотрели женщины.

По агрегату медленно ползло нечто черное, похожее на богомола и одновременно на какое-то млекопитающее. Во всяком случае, насекомым это точно не было, хотя и обладало двумя симметричными полупрозрачными крыльями, похожими на стрекозиные, только менее вытянутые. И несомненно, это было тем же или очень похожим на то, что извлекли из Павла. Только — и это без сомнений — это было старше, взрослее того. Эти два сформировавшихся крыла, одинаковые по форме и размеру, самостоятельное передвижение по металлу трубок, а также упитанное, но не жирное тело — все это говорило об определенной степени взрослости. Хотя по размеру оно и не было больше того, первого.

Увидев существо, Павел замер в позе «зю», то есть ноги полусогнуты, корпус почти параллельно полу. В голове промелькнули сразу несколько догадок. Это его? В смысле то, что извлекли у него из живота? Но откуда это здесь, в кабинете у врачихи? Доктор ей передал? Но зачем? И вообще, разве то не… Ну что обычно делают в больницах с тем, что ампутируют и вообще вынимают из человеческих тел. Или это другой? Тогда что же получается, это вынимают не только у него, но и у других? Зачем? Что в этом такое особенное? Почему врачиха и ее сестра так внимательно это рассматривают? Даже с любовью. Во всяком случае, без тени брезгливости.

— А, Павел! — почти ласково сказала врачиха, поднимая голову. Просто приторно-ласково. Он ей уже не верил.

Она протянула руку и осторожно, чтобы не помять крылышки, сняла это с металлической конструкции и аккуратно зажала в ладони. На изгиб ее большого пальца легла остроконечная черная голова.