Горнин Александр Петрович

Павлик молодец, просто молодчинка. Так он этих зверей взял, просто как настоящих. Наверняка у него в роду были охотники. Нет, не негры какие-то, которые у себя в Африке на львов охотятся, но все же, все же. Это всегда чувствуется. Так он их лихо. Но не разглядел, не увидел, что их уже обработали. Да и кто бы там чего разглядел, когда на тебя такое зверье прет? Танком, чес-слово! Это еще посмотреть надо. Вот крутой этот, цепура на шее толще собственного достоинства, а описался, как младенец после кормления. Да и то сказать, устали ребятки, в последнее время пашем не разгибаясь. Что за напасть такая? Бабка моя говорила, что такое перед войной было, сплошь, просто сплошь кошмары. Как будто кто специально порчу наводит. Да и наводят, как без этого. Но тут другое, другое. Совсем. Тут такая беда, что впору самому писаться. Что же такое творится-то, батюшки вы мои!

Когда Мария зверье вывела, я знал, что Пашка за ними пойдет. Будет рваться помогать. Какой из него помощник, коли он на ногах еле держится! Ему бы сейчас в самый аккурат баньку, сто пятьдесят и в койку. Да еще девку молодую погорячее. И — спать. Но нельзя, нельзя пока. Вовремя я дверку подпер, попридержал его. Пусть охолонится, в себя придет. Ему надо было чувства свои подсобрать, в силу войти. Страшно так-то, нечеловечно, но сейчас без этого никак. Нельзя иначе. Дисциплина, это понимать надо. Хотя, если рассудить, то заслужил. Это если по-людски. А если как по работе — он не прав. Очень даже сильно не прав. Потому как до настоящего мастера ему еще хлебать да хлебать. Мастер-то он как? Он на семь вершков под землей должен видеть, а уж не то что зверя заговоренного. Вот Мария — та, да, та заговор за версту чует. «Нюхачка». Как пес охотничий, натасканный. Но — холодная. В себе бабонька. Паша-то простой, а вот она…

— Александр Петрович!

Это обсикавшийся наш встрепенулся. Директор. Опасный тип, что б его.

— Да-да.

— Поговорить бы надо.

— Ну что ж, поговорим. Только вот давайте дела закончим…

— Закончили уже. Прошу вас зайти через десять минут ко мне в кабинет.

— Ну через десять не обещаю. Надо тут еще поработать.

— Я вас жду. Пройти можно?

— А, да, конечно, прошу.

3-зараза! Поймал меня на том, что я все еще дверь подпираю. Чего подпирать, если Паша уже ушел! Я толкал его потихоньку, так, без насилия, ласково. Тяжко ему, перемогнуться надо. Ему б сейчас… А-а, говорил уже. Пока что сам, сам.

Терминатор (а как еще называть хозяина терминала, ну?), мотнув мокрыми штанами, рванул к себе. Там у него в кабинете целый шкаф всяких порток. Я ему, ясное дело, не судья, не мое это дело — хороших клиентов осуждать и обсуждать, да только козлик этот — наверняка знаю — то рокером заполошным скачет, то аристократом таким барственным, то запанибрата — или запанидевку? В общем, до баб охоч люто. Хмурит их как хочет, здесь, под окнами, и мотоцикл держит, и машину запасную. А дома — видел — такой весь из себя благостный, жене своей — тю-тю-тю. Жеребец. Хотя плевать, собственно.

Марина — железная баба, чистый кремень — зверей по клеткам рассовала.

— Ну как там?

— Нормально. Ничего страшного.

Ох, вспомнить, из какого дерьма я ее вытаскивал, страшно становится. Но — стоило того. Кремень, он и есть кремень. Холодный камень, но зато — камень.

— Что скажешь?

Лев ходит по клетке, от одних прутьев к другим. Клыки скалит. Видно, что недоволен.

— Разморозила слегка.

— А чего?

— Ну тут с каким-то вывертом. Даже не пойму. Какая-то хрень.

Она насквозь городская. Словечками, ужимками, привычками. И, главное, в душе стена. Как будто кто ее саму заморозил.

— Ладно, зверье — не наше дело. А следок есть? Глаза у нее прозрачные, как пустая бутылка. Вот смотрит на тебя и как будто через тебя. Ничего в них нет. Но уж когда улыбается, а больше того смеется, они наливаются, как созревающая слива. Теплеют. Только случаев таких — на пальцах одной руки перечесть. Что-то есть у нее, стоит там, за стеной. Либо горе какое, либо еще что. И — не открывается. Завтра… Нет, на выходных. На выходных обязательно. Устроим сабантуйчик, и исподволь, потихоньку. Надо, надо. Давно пора.

— Александр Петрович, я, честно говоря, в большом затруднении.

— Не узнаю тебя, — вздохнул. — Ну говори, что там.

— Ну… — Она замялась.

Что такое? Мария-кремень замялась? Испугалась? Что случилось?

— Объясни уж.

— Я не знаю. — Сказала и спохватилась. Заспешила словами: — Подумать надо. Посмотреть еще раз. Пока я тут с этими возилась, все мысли в сосиску. Я вообще сегодня к парикмахеру собиралась. Договорилась уже. Кстати, зарплату когда дадите? Мы так не договаривались. Я за квартиру уже второй месяц должна.

— Ну завтра.

Стоп-стоп-стоп! Какая зарплата? На той неделе премия была. Хор-рошая, кстати говоря, премия. У меня, конечно, не концерн, все сам да сам, но ребяток своих я не обижаю, нет. И она это знает. Тогда чего ж она вкручивает? И какой ей, к лядам, парикмахер, если на голове волос чуть ли не меньше, чем у меня? Бобрик, ежик, как это называется? Сколько раз ей говорил, чтоб не стриглась! Сила ж, сила уходит. Это еще про Самсона написано! Уж Библию-то надо читать. Или бабам этим городским хоть кол на голове теши?

— Так, не понял. Объясни-ка. Для тупых.

Она вытянула из кармана сигареты и на полном серьезе настроилась закурить. Охранник терминала, торчащий неподалеку, возмущенно качнулся, но я его отсек одним шлепком.

— Здесь курить нельзя. Пошли на улицу. Я с тобой тоже посмолю.

И действительно, курить захотелось зверски. Вот только что не хотелось, а тут накатило.

Охранник на воротах, уже в полный рост вздрюченный произошедшим, а может, и директором, посмотрел на нас так сурово, что хоть руки в гору поднимай, но перечить не стал, только ремень свой офицерский поправил, а потом руку на дубинку положил. Такой вот он сильный, но умный. Это его, кажется, Павел в прошлый раз шмякнул, как он выражается. Запомнил, выползок.

Мы закурили. Каждый из своей пачки.

— Ну?

Марина отвернулась. Будто бы на дерево смотрит, нашла что-то интересное. А чего там может быть интересного? Самое интересное у нас там, в клетках. На них и рядом с ними. — Что?

— Послушай. — Я собрался с духом. Это не так просто на своих ребят давить. Они свои! Но сейчас… Ох, не нравится это мне. — Хватит мне тут туман пускать, как шептунов в общественном сортире. Я этого не люблю, ты знаешь.

С какой бы другой у меня язык не повернулся так говорить. Да и с ней, если честно, тоже. Но — ситуация. Очень плохая ситуация. Надо.

— Я не понимаю. Что вы от меня хотите?

— Марина!

— Ну я Марина. И что? Что?!

Вот. Только истерики мне еще и не хватало. Здравствуйте, приехали. Нет, понятно, мы все на нервах, такой случай, но — что?

— Что случилось? — спросил я очень мягко, запихивая в желудок все свои эмоции. Ладно, переварим. — Дома что?

Это, конечно, под дых. Дома у нее всегда «что». Мать ее, гениальная ворожея, тихо сходит с ума, в сумерках своего сознания набрасывая проклятия на все, что видит и не видит. А Мария всю эту дрянь распутывает, подчищает. Каждый день. Каждую ночь. Страшно. Утешает только, что мать сильно больна — вот уж утешение! — и сил у нее не много. Но порой, порой… Я видел. И пытался помочь. Но Маринка стеной встала, скалой. Ну кремень же. И мучается одна, никого не подпуская. Вся комната образами завешана, заклятий уж и не знаю сколько. А денег? Маринка ж намоленные иконы покупает, старые. А мать вокруг «кляксами», «кляксами»! Ведьма. Дура старая. Хотя и не очень, если по паспорту. Еще и пятидесяти нет.

— Ничего. Нормально все. — И прошептала: — Спасибо.

Это ее больное.

Последний раз глубоко затянувшись, бросила окурок в серебристую урну в виде распустившегося цветка, какие раньше стояли в парках. Сперли, наверное. Промазала.

Так что же случилось?! Что, маму вашу, происходит?

— Устала?

Она кивнула головой.

— Мы все сейчас в замоте. Ничего, скоро отдохнем. Обещаю. — Я приобнял ее и похлопал по плечу. Не как женщину, как пацана. По-товарищески. Без всяких там. — Скажи мне.

— Сами посмотрите, — прошептала она.

— Ничего, ничего. Все нормально. Сейчас немножко еще. И поедем к себе. Завтрак закажем в «Дольче». Ты есть хочешь?

И тут внутри ангара кто-то страшно заорал.

Я стоял ближе к входной двери, но Марина меня обогнала. Когда я оказался внутри, она уже бежала по бетонному полу широкого прохода, исчирканного черными следами от колес электрокара. Охранник, занявший позицию у входа в офис, схватился за свою дурацкую дубинку, как будто она могла ему чем-то помочь, и стоял, задрав голову вверх. Так, значит, орали в офисе. И, судя по голосу, исполнителем этой сольной партии был наш ссыкун. Что там еще? Может, по-большому захотел? Эх, хорошо бы.

Я еще был только на середине дистанции, когда Марина подскочила к двери. Шустрая девочка. Сторож в форме, силящийся изобразить из себя бравого вояку, даже не сделал попытки ее остановить.

Единственное приоткрытое окно, через которое мог бы донестись такой звук, было на лестничной площадке второго этажа. На бегу я еще подивился, чего бы там делать директору, если его кабинет на третьем, но думать сейчас было некогда, сейчас нужно было бежать, хотя всю эту физкультуру я с детства не люблю.

Видно, Пашковский, когда шел менять свои подмоченные шмотки, тоже углядел это приоткрытое окошко. Лучше бы он сначала штаны сменил. Впрочем, суть дела от этого не меняется.

Я не частный сыщики не милиционер, они, надо полагать, скоро заявятся, если Терминатор не побоится их вызвать, но, в общем, полагаю, события развивались так. Кто-то залез в бухгалтерию, где стоят сейфы, — это этажом выше, рядом с директорскими апартаментами, — взял там деньги, спустился сюда, в кабинет брокеров, чтобы открыть окно и выпрыгнуть на стоящие один на другом поддоны с коробками, кажется, кошачьего корма. Но по дороге за что-то зацепился, или что еще произошло, может, лев случайно цапнул, и то, в чем несли пачки новеньких евро, порвалось, так что купюры высыпались на пол. Лежат как листья по осени, только цвет немного подкачал. Их было много, очень много. По крайней мере на первый взгляд, потому что второго мне не дал сделать подоспевший охранник, раньше других оказавшийся возле Терминатора. Он вытолкал нас с Мариной, точнее, выдавил, и вернулся к директору, сидящему на полу с безумным видом. Опять на полу! Выражение его лица мне сильно не понравилось. В мою бытность работы в дурке я такие лица встречал. Во многом из-за них-то я там долго не задержался. Да и платили там гроши.

Впрочем, смех смехом, но ситуация у нас довольно поганая, и это если не переходить на лексикон одного моего знакомого, отличавшегося некоторой ущербностью мышления, по причине которого он много лет работал пастухом, что не мешало ему слыть отчаянным матерщинником. Теперь становилось понятно, зачем была затеяна вся эта история с дикими кошками. Ну во всяком случае отчасти.

Я машинально достал сигарету, хотя только что курил, и тут посмотрел на Марину. Не потому, что хотел с ней поговорить или там посоветоваться. Сначала мне нужно самому крепко подумать, а потом уже с подчиненными разговаривать. Посмотрел и, скажу честно, лицо ее мне очень не понравилось. Просто очень. В каком-то смысле — даже больше, чем лицо Терминатора. Потому хотя бы, что он мне всего лишь клиент, пусть и выгодный, который сегодня есть, а завтра его и след простыл, и даже к телефону не подходит. Марина же мой человек, член моей команды, от которой я, старый дурак, завишу не меньше, чем они от меня, а то и побольше, только они этого не знают и знать не должны. Даже догадываться.

— А ну-ка пошли, — взял я ее за локоть.

Она какая-то неживая вся. Заторможенная. У нас в дурке такими люди становились после некоторых уколов, которые прописывали буйным. Тут еще очень важно с дозой не переборщить, а то некоторые настолько успокаивались, что и слюни пускали, и ходили под себя — словом, полная, младенческая безмятежность. То есть приятного мало. Но бывало и такое, что больные из такого состояния вовсе не выходили. Никогда. Но это уже специально делалось, да и я такого не застал. Только по рассказам старожилов и знал.

Я отвел, точнее, оттащил ее на лестницу, где имелась золотистая пепельница на высокой витой ножке, и прислонил к стене.

— Рассказывай. Что случилось?

Она замотала головой, стиснув при этом зубы так, что под кожей рельефно обозначились лицевые мышцы.

Нет, не люблю я, ну не люблю давить на своих ребят. Это не дворовый хулиган с дебильными мозгами, после пол-литры возомнивший себя крутым до невозможности. Это мои ребятки, они… Они это чувствуют. И могут не простить. А мне раздрай в команде не нужен. Я таких по объявлению в газете не наберу, это не менеджеры среднего звена, которых, как редиску на рынке, пучками продают. Это штучные спецы, таланты, где-то даже гении. Но уж очень мне Мариночка в этот момент не нравилась. И я надавил.

— Не молчи, не надо, — ласково проговорил я, заглядывая ей в зрачки. — Ты мне скажи, облегчи душу. Не надо это в себе держать.

И давил, давил.

— Ты же сама знаешь, что так будет лучше. Не надо бояться. Говори. Я тебе помогу, обещаю.

И снова давил. Мариночка — очень крепкая девочка. Кремень. Трудно на нее давить. То есть выдавливать.

— Ты мне веришь?

Она слабенько, едва заметно кивнула.

— Вот молодчинка. Давай поговорим, — источал я елей. А самому противно. Мерзко. Ох и аукнется мне это! — Я тебе обещаю, все хорошо будет. Расскажи, не держи в себе. Давай вместе подумаем, как тебе помочь.

И она сказала. Я поначалу даже не понял. Тихо так, шепотом произнесла:

— Я люблю…

Что? Это признание? Меня — она?… Не хватало мне еще с подчиненной про амуры выяснять!

— …его.

Та-ак. Но уже лучше.

— Вот и молодец. Только что же в этом плохого? Очень хорошо. Ты молодая, красивая. И он тебя любит…

Она посмотрела на меня огромными глазами, каких я у нее сроду не видывал. Обычно она смотрит как будто с прищуром, холодно и недоверчиво. И тут я осекся.

— Павла? — прошептал я, хотя нужды шептать не было. Просто голос сел. Напрочь. Я и это-то единственное слово с трудом из себя выдавил. Да и сам я чуть не сел прямо там, где стоял. Был бы еще один директор на полу. Какой-то нехороший здесь пол.

Всяких служебных романов я навидался, сам, признаться, грешен. В прошлом, в прошлом, конечно. Но чтобы Маринка с Павлом? Они же меж собой не то что б на ножах, но и дружескими их отношения тоже не назовешь. Холодок между ними очень хорошо чувствуется, где-то даже неприязнь. Одно время меня очень беспокоило, чтобы этот холодок не перешел в открытую вражду. Где-то бывает, что вражда между отдельными членами коллектива даже полезна, это, как говорится, позволяет поддерживать баланс сил и создает атмосферу здоровой конкуренции. Но не у нас. Нам вражда может очень дорого обойтись. У нас как на погранзаставе, где каждый с оружием с первого дня, где враг не какой-то там мифический, замполитом придуманный, тоже, кстати, его не видевшего, а самый натуральный, которого, считай, каждый день видишь. Или он тебя. Через прицел.

Надеюсь, я не очень долго болтался в прострации перед тем, как сумел задать следующий вопрос, пропустив несколько промежуточных:

— А при чем тут Паша?

Она все смотрела на меня, как кролик на удава во время обеда.

— Ты говори, не бойся. Вместе-то оно лучше, ведь так, девочка моя? Расскажи мне, и мы вместе что-нибудь придумаем. Обязательно придумаем. Только не держи в себе.

Говорил, а сам уже чувствовал, что дело плохо. До того, что даже думать на эту тему не хотелось. Есть веши, которых лучше вообще не знать. Да и говорил-то больше по инерции, потому что начал, потому что передо мной подчиненная, потому что нельзя в грязь лицом, слабость нельзя показывать. Самому же больше всего хотелось повернуться и бежать из этого терминала или хоть с Терминатором отношения выяснять. Ну нахамили бы друг другу, покричали бы, попутали от души и разошлись каждый в свою норку дуть коньяк и тихо злиться, обещая каждый сам себе больше не иметь дел с этим идиотом. Это была бы нормальная рабочая ситуация. А здесь же… Ох!

— Это он, — наконец проговорила Марина.

— Что «он»? Я не понял. Объясни мне, пожалуйста. Да понял, понял. Догадался уже.

— Это он сделал.

— Что сделал, Мариночка?

— Все. И с тиграми, и вообще.

Лучше бы я не давил на нее. Лучше бы не давил! Ну за что, за что мне такое?! Нет, не может быть. Просто не может, и все тут. Ну как, объясните мне, как? Как это возможно? Нет, я понимаю, Павел очень сильный спец, грамотный, он не то что львов, он телефоны заговаривает. Но чтобы воровать?

Стоп-стоп-стоп! Нестыковочка! Ведь я же помню, что он против заговоренных зверей, превращенных в безобидные игрушки, защиту строил. Он что же, не знал, выходит, что они заговоренные? Или притворялся? Ну допустим, допустим. Чего в жизни не бывает. Но ведь строил он по-настоящему. В полную силу, без дураков. Это видно, это не сымитируешь. Я видел, как он напрягался. Меня-то не обманешь, я сразу вижу, всерьез ты работаешь или так себе, шаляй-валяй. Что, тоже для обмана?

— А почему ты так решила?

— След его.

Вот это уже серьезно. След. В таких делах Марина у нас дока. «Нюхачка». Это все равно что хорошая легавая, которую охотник пустил по следу, а она вышла на зверя и лаем дает это знать. Тут либо охотник ей верит и идет к ней, либо не верит, но тогда, спрашивается, за каким дьяволом ему нужна такая собака. Марине я верил. Если она сказала, что там, на хищниках, был след Павла, то так оно и есть. К тому же она любит его… Или это ее игры? Эх, женщины, душа ваша — потемки непроглядные.

— Мариночка, ты уверена? Ты не ошиблась?

От напряжения я не заметил, как раздавил зажатую в пальцах сигарету. Почувствовал только, как табак по пальцам сыпется.

— Его, — сказала она.

— Ладно. — Я снизил напор на нее, и она сразу расслабилась. — Давай так. Сейчас ты поедешь к нам. Пойдем я тебя провожу. Поезжай, успокойся. Кофейку попей.

— А вы?

Чувствую, она хотела спросить про Павла, но сделикатничала, обобщила нас. Что ж, и на том спасибо.

— Мы тоже скоро будем. Ты нам кофе приготовишь, и мы тут как тут. Уставшие, голодные, а ты нам сразу раз — и кофе с булочками. А то и с коньячком. Ты сама-то как насчет коньячка? Пятьдесят грамм я сегодня разрешаю. Для бодрости.

Я говорил, точнее, забалтывал ее, а сам потихоньку вел ее вниз, потом по терминалу к выходу, на улицу, потом к машине.

Сейчас очень важно было увести ее отсюда, отправить подальше. Мне нужно многое проверить, посмотреть своими глазами, понюхать. Марина — нюхач первоклассный, таких в Москве, может, человека четыре наберется, да и то еще посмотреть надо, но безоглядно верить кому бы то ни было я давно разучился. Опытный. Это у молодых что ни день, то открытие. Они думают, что если сегодня что-то новое узнали, то до них этого никто не ведал. Да только все в мире уже было. Как было предательство, как была любовь, как были ведуны и колдуньи, в позднейшие времена называемые «инженерами сверхчувствительных восприятий» — оцените! — и еще по-всякому. Так были и наведенные следы.

Это можно сравнить, скажем, с отпечатком человеческой стопы на снегу. Как утверждают криминалисты, каждая нога, как и папиллярный узор на пальцах, форма ушей и рисунок радужной оболочки глаза, для каждого человека строго индивидуальна. Так и маг, работая по объекту, оставляет на нем свой индивидуальный след. Тут самая близкая аналогия — запах или отпечаток пальца, которые в обыденности далеко не каждый способен идентифицировать, хотя слышали про них все. Даже не каждый маг, пусть и очень хороший, умеет. А вот Марина может. Это ее конек. Думаю, эти ее способности развились во многом из-за ее сбрендившей матушки, бездумно разбрасывающей черные «кляксы» проклятий по своему же жилью. Если б не Марина, отыскивающая эту дрянь в самых невероятных местах квартиры и уничтожающая, они обе давно бы приказали долго жить, а то и похуже чего. Вот иногда говорят о «живых мертвецах». А что это такое на самом деле, так сказать вживую, никто, считай, и не знает. Да и хорошо, что не знают. Только если кто поживет пару месяцев в такой испоганенной квартире, то выйдет оттуда тем самым «живым мертвецом». Не приведи Господи! Есть, наверное, вещи пострашнее этого, но и это не подарок, и еще какой.

Так вот след. Хоть он и сугубо индивидуален, но при известном навыке и его можно подделать. Конечно, специальная экспертиза может отличить его от настоящего, но долго, сложно и дорого, потому что, во-первых, таких экспертов всего два, и за свои услуги они берут немалые деньги, а во-вторых, для этого требуется некоторое весьма дорогое оборудование, которого у меня с собой, естественно, не было. Зато был эксперт. Я.

Недалеко от клеток воинственно прохаживался мужик в камуфляже, грозно поглядывая вокруг. Клоун! Теперь-то чего их охранять? Легким щелчком я отправил его в сторону ворот — пусть прогуляется, — а сам занялся животными.

Редкий эксперт-криминалист проводит идентификацию следов на месте преступления. Те же отпечатки снимаются и везутся в лабораторию, где уже и проходит их идентификация. Оброненный волос или орудие преступления аккуратно запаковываются в целлофановый мешочек и — туда же, в лабораторию.

Мне мешочки были без нужды; след мага в них не сохранишь. Да и разобраться бы надо как можно скорее, желательно на месте. Я еще помню, что спешка нужна только при ловле насекомых-паразитов, а не в квалифицированном расследовании. Но, правда, и время меня поджимало.

Я отобрал тигрицу. Следы работы мага на ней были видны очень хорошо. При желании, наличии времени и еще кое-чего я мог бы даже сказать, какой именно формулой ее подчинили, превратив из хищника в мурлыкающую, ласкающуюся кошку. При приближении к ней левая щека, по которой недавно прошелся шершавый наждак львиного языка, стала гореть. Вот почему у собак языки мягкие, а у кошачьих — как терка? Ведь рацион у них, в принципе, одинаковый и образ жизни тоже.

Я лишний раз убедился, что Марина нюхач классный. Я не сомневаюсь, что она с первой минуты распознала след, едва только зверей этих увидела. Задним числом я припоминаю, что при виде их она как-то быстро переменилась, нет, не испугалась, а, я бы сказал, посмурнела. А я не придал этому значения. Могу себя оправдать только тем, что в тот момент мне было совсем не до ее переживаний. И никому бы до них не было дела.

Минут пять я терся около хищницы и вынужден был признать, что это действительно след Павла. Точнее, похожий на него. Но — очень похожий. И идентичность с остатками «заплаток» наблюдается. На всякий случай я взял образец. Ну это как бы слепок. Только криминалист гипсовый слепок следа прячет в свой портфель, а я, если без подробностей, свой кладу в память. Что-то вроде цифрового фотоаппарата.

И, надо сказать, успел вовремя, потому что со стороны офиса ко мне уже неслась девица, исполняющая при Терминаторе роль секретарши.

— Господин Горнин, господин Горнин! — заверещала она издали, отважно несясь прямо на клетки со зверями. — Борис Яковлевич вас ждет.

— Да? Ну скажите, что сейчас приду.

— Он вас просит срочно.

Эх, сказать бы ей, кого и когда он может просить срочно, да что толку. В такие головки истины нужно вбивать, а не вкладывать, что хамоватые начальники с успехом и проделывают, дрессируя своих девок, как цирковых обезьянок, чередуя кнут и пряник. Причем, как я заметил, многие этот финт проделывают на чистой интуиции. Этакие природные дрессировщики. Как у Марины от природы дар быть «нюхачкой», так у других — дрессировать обезьянок.

Проходя по коридору, я увидел Павла, лежащего на диванчике спиной к проходу. Он спал, но даже по затылку было видно, что он улыбается. И чему тут можно улыбаться? Впрочем, впрочем… Вспомнив осеннюю россыпь евриков, я подумал, что, в принципе, в этой ситуации повод для веселья найти можно.

Терминатор уже переоделся, так что на своем директорском месте смотрелся если не внушительно, то вполне достойно. Грозный вид, брови надвинуты на переносицу, короткий ежик волос воинственно торчит, ярчайший оранжевый галстук поверх светло-серой рубашки призывает к вниманию. Словом, разборки начинаются. Ладно, я тоже, можно считать, готов. Злости во мне через край.

— Господин Горнин! — начал он, едва я переступил порог его кабинета. Такого шикарного, напоказ, со светлой кожаной мебелью, с плазменной панелью на стене напротив хозяина, с навороченными телефонами и личным баром. А еще там, за дверкой, личные покои с душем и диваном для отдыха. Стоит только поглядеть на его секретаршу, как характер отдыха становится понятен. Впрочем, он и других баб не пропускает. Терминатор!

— Коньячком не угостите? — нагло спросил я.

— Что?!

Я демонстративно посмотрел на часы. Шарахнуть его, что ли? Да нет, нельзя, все-таки клиент. Хотя, похоже, бывший. И я уже устал. Эх, как погано день начинается!

— Да, действительно. Рановато для коньяка. Весь день впереди. Может, кофе угостите?

Я без приглашения сел поближе к нему, ощущая, как от него прут волны злости. Что ж, я его понимаю. Очень хорошо понимаю. Только мне тоже не сладко.

— Вы, кажется, не представляете, что произошло. Он сменил тон на низкий, угрожающий.

— А, собственно, что произошло? Что вы имеете в виду?

Таких надо брать только наглостью.

— Вы меня не хотите понимать или что? Вы мне что гарантировали? Да я вас по судам затаскаю. Вы мне весь ущерб с процентами… И моральные издержки тоже.

— Так что, кофе не будет?

Он посмотрел на меня тяжелым взглядом. Дрессировщик. Ну-ну. У меня тоже адреналин играет. Аж пузырится.

Выдержав паузу, он надавил на кнопку спикерфона.

— Маша, приготовьте господину Горнину кофе.

Не иначе это тайный знак подсыпать мне в чашку стрихнин.

— Покрепче, — добавил я. — И лучше по-турецки. Если возможно, конечно.

— Хватит ерничать! — взорвался он. — А то я… — Что?

— Да что угодно!

— А вот этого не надо. Просто не советую. Хотя как угодно, господин Пашковский. Если вы намерены сейчас идти на обострение наших с вами отношений, то могу только пожелать вам успеха, хотя, сами понимаете, гарантировать его не могу.

Ну а что мне еще нужно было говорить? Упрашивать, что ли? Пресмыкаться? Так он на меня такие «бабки» навесит, что мало не покажется. Это он может. Связи, мамочка его в структуре, да и папашка не подарок — все это я знал. И наверняка весь этот семейный механизм уже пришел в движение, а с властями мне бодаться сейчас не с руки.

— Да? Спасибо за совет. А кто мне возместит убытки?

— И большие? — спросил я.

— Достаточно большие. Мне вас рекомендовали как надежного…

— Хорошо! Я готов. Во сколько вы оцениваете то, что тигры покинули свои клетки?

— При чем тут тигры?!

— А что еще? На складе все другие товары в целости. Впрочем, и тигры тоже. Со львами вместе. Про сейфы мы, как мне кажется, разговора не ведем?

Я его уел. В другой ситуации я наверняка бы такого не выдал. Но! Мы действительно взялись только за товары, находящиеся в зоне таможенного хранения. Офис оставался за пределами нашей ответственности. О нем в свое время как-то никто и не вспомнил. Ну что такое офисные помещения по сравнению с несколькими тысячами квадратных метров зоны хранения? Так, жалкие проценты. К тому же здесь сработал чисто психологический фактор. Дескать, вот тут товар, стоящий немереные деньги, а тут… Ну что тут такого? Мы тут и сами все контролируем. Стулья, компьютеры, бумаги всякие. Как будто ничего ценного. Народу полно. Да и вообще, личная зона. Терминаторская.

— Одну минуточку!

— Конечно.

— Как это? Нет уж, извините, дорогой мой. А деньги? Кто мне деньги вернет? Нет уж, ласковый вы мой, вы за это отвечаете в полном, в самом полном объеме! Шестьсот тысяч! Это вам не шутки. Так что готовьтесь.

Тут появилась Маша с подносом, на котором красовалась маленькая чашечка на блюдце. И тут экономят.

— Спасибо, девушка.

— Пожалуйста, — сделала она подобие улыбки. Служащим фирмы, уже явившимся на работу, было не до радости.

Эта маленькая пауза в нашем скандале с Терминатором дала ему возможность немного подумать. Во всяком случае, надеюсь, что он вспомнил, хотя бы приблизительно, условия нашего договора. Или просто сообразил, что наездом от меня ничего не добьется. Только, говоря правду, не верил, что он вот так возьмет себя в руки. Уж больно много было у него возможностей, связей, влияния и денег. Месяца полтора тому назад я случайно попал сюда именно в день его рождения, так он хвалился мне подарками, которые преподнесли его партнеры по бизнесу, которым он обеспечивал таможенное прохождение. Настоящий самурайский меч в этом наборе был не самым сенсационным, уверяю.

Кофе был так себе, растворимый, но я и этому был рад. Оказалось, что я на самом деле здорово устал. Понятно, что через небольшое время наступит отупение, как после любого бодрячка, будь то чай или водка, однако ж к кофе я приник как к живительному источнику, как бы пафосно это ни звучало.

— Итак, вы готовы возместить мне убытки?

— В части зверей? А какие именно убытки? Они на месте.

— Деньги! — рявкнул Терминатор. — У меня украли шестьсот тысяч евро!

— А вот по поводу денег мы с вами, напоминаю, не договаривались. Или вы меня просили сохранить ваши сейфы?

— Да вы даже клетки не смогли сохранить!

— Животные на месте. Это факт.

— А вот мне кажется, Александр Петрович, что тут замешан ваш сотрудник. Фамилия его — Мамонтов, кажется? Факт!

И вот тут у меня похолодели кончики пальцев.