Необыкновенная тишина повисла над Дарбионским королевским дворцом, лишь тонкий звон золотых колоколов на верхушках дворцовых башен нарушал эту тишину да обрывки хриплых воплей зубанов, которые мгновенно исчезающими кляксами пятнали чистое небо, на котором еще вчера висела небывалая пугающая алая звезда. Да еще валил черный дым из окна королевской опочивальни — знак того, что его величество покинул эту грешную землю.

Целый день бурлил город Дарбион. Впрочем, никаких особых беспорядков не случилось. Ночное Братство не показывалось из своих берлог, зато стражников и воинов королевской гвардии на улицах было полным-полно. Всякого, кого можно было заподозрить в готовности воспользоваться растерянностью жителей, нещадно рубили на месте. К вечеру горожане побогаче, уверившись, что грабежей не будет, покинули свои дома и понемногу стали собираться под стенами дворца, каждый в сопровождении двух-трех вооруженных слуг. К ночи собралась целая толпа, но ворота дворцовой стены оставались закрытыми, факелов на стенах не зажигали, и молчали узкие бойницы.

Утро следующего дня началось с того, что по улицам на быстроногих лошадях проскакали глашатаи, зазывая горожан на Площадь Плах. Народ повалил толпами и уже к полудню наводнил площадь так тесно, что никто не мог находиться в толпе без того, чтобы хотя бы одним плечом не касаться соседа. Люди стояли и молчали, а стаи зубанов кружили над ними, роняя зловонные комья черного помета. Посреди Площади зловеще возвышался затянутый черной тканью эшафот, несколько колец ратников окружали его и четыре больших шатра, у которых безмолвными рядами стояли стражники. Позади эшафота высился помост вроде того, который воздвигали для короля и ближайших к нему вельмож на Турнире Белого Солнца. Состав тех, кто сидел в креслах, помещенных на помосте, со времени Турнира не слишком изменился, чего нельзя было сказать о настроении этих людей — большинство придворных выглядели если не подавленными, то уж точно растерянными. Десяток тяжело вооруженных рыцарей окружал помост. Принцессы среди придворных не было.

Присутствие такого количества воинов поначалу явно тревожило дарбионцев, но спустя пару часов пустого стояния в толпе послышались разговоры и даже кое-где смех. Как-то очень быстро распространилось известие, что три из четырех шатров скрывают бочки с вином и мешки с хлебом — угощение, которое будут раздавать задарма, — должно быть, не удержался и похвастался кто-то из стражников.

Но когда на эшафот взошел первый королевский министр Гавэн, говор и смешки смолкли моментально. Белые одежды министра, расшитые золотыми нитями, отливали на полуденном солнце нежным сиянием, небольшой позолоченный меч висел у его бедра. Солнечные зайчики, отбрасываемые лысиной первого министра, заставляли первые ряды зрителей щуриться, щеки были чисто выбриты, а в аккуратной черной бородке серебрилась седина. Худощавый и высокий, Гавэн притягивал людские взгляды, но лишь немногие заметили темные круги под налитыми кровью глазами. По бокам от первого министра застыли герольды с трубами, а чуть поодаль остановился со свернутым свитком в руках пузатый глашатай — его обвисшие едва ли не до самых плеч дряблые щеки вызвали несколько коротких смешков у стоявших поближе к эшафоту горожан.

— Жители славного королевства Гаэлон! — голосом надтреснутым и тонким начал не привыкший говорить перед народом министр. — Великое горе посетило наши земли! Те, чьих душ коснулся острым когтем Темный Харан, замыслили ужасное злодеяние против государя нашего, его величества Ганелона Милостивого, короля, которого сам Светоносный десницей своей восставил над нашим королевством. Сам Харан вел подлых Тварей, ибо удалось им проникнуть в королевские покои, перебить верных его величеству людей, и сам… Его величество… погиб в яростной схватке, как настоящий воин, унеся с собой десяток черных жизней!.. Последней волею своей он передал престол славному рыцарю и названому сыну своему — сэру Эрлу Сантальскому!

В толпе раздались вопли радости. Горного рыцаря знали и любили в Дарбионе все — от мала до велика.

Голос первого министра окреп. Овладев вниманием аудитории, он заговорил быстрее и увереннее:

— К несчастью, сэр Эрл Сантальский сейчас слишком слаб от ран, полученных в сражении с предателями, и лежит в беспамятстве…

Гавэн выдержал паузу, чтобы народ мог выразить свое огорчение по поводу состояния Эрла, и продолжал:

— Покуда сэр Эрл Сантальский не восстановит свои силы, архимаг Сферы Жизни мудрый Гархаллокс будет править королевством.

Толпа снова зашумела — в криках дарбионцев явно слышалось одобрение. Но не восторг — магов в народе уважали и побаивались, но не любили, потому что там, где есть страх, нет места любви.

— А я по мере сил стану помогать мудрому магу, — говорил дальше Гавэн.

— А где энти душегубы-то?! — раздался зычный бас из передних рядов. — Где убивцы его величества?! Дайте их нам, мы их на клочки разорвем!

На этот раз толпа взорвалась воплями такого негодования, что стражники вынуждены были сдерживать копьями особенно ретивых горожан, напирающих на их строй. Даже королевские гвардейцы заволновались, опустив руки на рукояти мечей.

— Здесь они, честные жители города Дарбиона! — напрягая глотку, закричал первый министр. — Здесь они, все до единого! О, честные жители Дарбиона, таких злодеев еще не знала земля наша! Когда рыцари схватили душегубов, когда пытками вырвали у них признания в злодеяниях их — о, какая страшная открылась картина!.. Сейчас они предстанут пред вами, честные жители славного Дарбиона! Те, кто возжелал гибели нашему государю, его величеству Ганелону Милостивому, те, кто мерзкими заклинаниями наводнил наши земли отвратительными гадами, получившими имя зубаны!..

Толпа взревела так, что Гавэна, продолжавшего перечислять преступления неведомых злодеев, несколько минут не было слышно.

В шатре, стоящем рядом с эшафотом, голос Гавэна звучал ясно и громко — плотные пологи нисколько не глушили звук.

— Мне кажется, — со смехом обратился Константин к Гархаллоксу, — этот лысый старик прямо-таки преисполнен талантов. Ты правильно поступил, что оставил его в живых…

— Я ни секунды не сомневался в необходимости этого шага, — сказал Гархаллокс, — Гавэн абсолютно беспринципен, к тому же он превосходно ориентируется в тонкостях внутренней и внешней политики страны… потому что сам и определяет направления этой политики…

— А еще он выдающийся интриган, наушник и, ко всему прочему, даровитый менестрель. Я даже на мгновение засомневался в том, что именно на мне лежит вина за вызов из Темного Мира зубанов…

Они были одни в шатре. Гархаллокс оправлял складки великолепной своей мантии, готовясь к выходу, Константин же, обряженный в мантию, не менее шикарную, чем у архимага, стоял посреди шатра, сутулясь и неловко топчась на месте. Великий маг не был привычен к такому наряду, шуршание дорогой материи раздражало его.

— Все идет просто отлично, — в тон Константину заметил Гархаллокс, но на следующей фразе голос архимага изменился: — Настолько гладко, что… так и ждешь какой-нибудь скверной неожиданности.

— Наши люди из соседствующих королевств донесли свои слова до твоих ушей? — спросил Константин.

— Да, совсем недавно, — ответил Гархаллокс.

Заклинание, позволяющее передавать звук человеческого голоса на большие расстояния, было достаточно сложным и требовало к тому же немалых энергетических затрат. Только очень опытный и сильный маг мог произнести его. Подумать только, насколько упростилась бы жизнь людей, если б кто-то сумел изобрести способ добиваться того же без помощи этого заклинания!

— И что ты услышал? — сразу посерьезнел Константин.

— В Орабии все спокойно. Сансан сделает так, как ему скажут… Когда придет время.

— Я знал об этом и раньше. Что еще?

— В Линдерштейне все еще льется кровь, — сказал Гархаллокс, — два великокняжеских рода бьются за престол. Противники примерно равны по силам, и маги Сферы Огня — наши маги — сейчас выбирают, кому отдать предпочтение.

— Нечего выбирать, — махнул рукой Константин, — к какой стороне маги ни присоединились бы, эта сторона победит. А победитель окажется обязанным своим положением Сфере Огня.

— Я передам в Линдерштейн твои слова.

— Дальше.

— Герцог Алиан Крафийский убит. Другие претенденты на престол Крафии еще воюют друг с другом, но в Талане власть прочно удерживают маги. Большинство аристократов это устраивает, так как маги действуют с их официального позволения — дабы предотвратить разрушение и разграбление великого города. Конечно, власть магов временна, но… пока никто не может сказать хоть сколько-нибудь определенно, на какое время она затянется.

— В Марборне советник Марлиона по-прежнему Нафкал?

— Конечно. Советник короля, а по сути правитель королевства Марборн — наш юный друг Нафкал. Я спокоен за Марборн, так как Нафкал — один из моих учеников. Я взрастил его и указал ему путь.

— Как ты уверен в своих ставленниках, — проворчал Константин. — Когда имеешь дело с людьми, никогда нельзя быть ни в чем уверенным.

— Но я же твой ученик, Константин… — удивленно проговорил Гархаллокс.

— Это так, — кивнул великий маг, — продолжай.

— В Кастарии готовятся к церемонии восшествия на престол принца Лейбара, — продолжал Гархаллокс — Должно быть, это будет занятное зрелище. Принц Лейбар, находясь в заключении, ослаб не только телом, но и умом. Приходится опасаться, как бы во время церемонии он не обмочился… Да и еще… Могучая Сотня все еще не успокоилась после смерти своего повелителя, но эту проблему мы решим вскорости. И главное…

— Да?

— Об эльфах нет никаких известий. Они до сих пор никак не проявили себя. Мне это кажется странным, Константин.

— Высокий Народ медлителен, — задумчиво проговорил Константин, — они, живущие многие тысячи лет, могут себе это позволить. Нам важно хотя бы начать объединение стран под одной властью, прежде чем они дадут о себе знать. Только тогда мы сможем противопоставить им реальную силу.

— И еще кое-что я услышал, Константин, — сказал Гархаллокс, отведя глаза. — В Марборне и Крафии сожжено несколько храмов Нэлы…

— Я думаю, ты согласишься с тем, что небольшие разрушения — неотъемлемая часть эпохи перемен, — усмехнулся Константин.

— Никогда и никто не разрушал храмы Нэлы, — тихо сказал архимаг. — Что бы ни происходило в королевствах людей. Храмы Нэлы — отображение принципа жизни человека. И… это сделали не люди.

— Кто же?

— Ты… ты знаешь кто. Чернолицые.

— У тебя есть неопровержимые доказательства того?

— Нет, но… об этом говорят в народе.

— В народе много чего говорят. Например, сегодня в Гаэлоне говорят о том, что кучка злонамеренной знати совершила убийство государя Ганелона. Граф Панийский, как выяснилось, всю жизнь только притворялся разгульным пьяницей и обжорой, а на самом деле оказался злодеем…

— …граф Панийский!.. — оглушительно проорал, вторя Константину, глашатай, сменивший на эшафоте министра Гавэна.

Оба мага ненадолго замолчали.

На эшафот тем временем вывели истерзанного человека — первого из тех, кто должен был сегодня лишиться жизни на глазах у сотен людей. Удивительно, как мог преобразиться всего за сутки этот жизнерадостный толстяк. Дарбионцы увидели согбенного старика в лохмотьях с трясущимся животом и мертвыми глазами. Вряд ли кто из сегодняшних сиятельных жертв нашел бы в себе смелость прокричать народу правду — да и кто бы стал слушать такого смельчака? Но даже если бы отчаянная решимость и посетила бы кого-нибудь из приготовленных к казни, она не нашла бы выхода. Всем, кого в этот день в цепях возводили на эшафот, придворный палач раскаленными клещами заблаговременно вырвал язык.

Их было шестеро — отданных на закланье толпе. Шестеро богатейших и знатнейших рыцарей королевства, кто хоть как-то, в силу своего богатства или имени, мог помешать становлению новой власти.

Палач, полуголый, одетый лишь в красные трико и колпак, одним движением содрал с графа рубаху, обнажив иссеченное бесчисленными ударами хлыста тело. Двое его подручных под завыванье труб герольдов опустили графа на колени, третий сломал над его опущенной головой меч, для удобства заранее подпиленный.

Графа швырнули на плаху, вытянули вперед руки и умело связали их так, чтоб он не сумел даже шелохнуться.

Один из подручных палача приволок огромную плетеную корзину, понизу покрытую коркой, состоящей из многих слоев заскорузлой крови. Палачу торжественно поднесли большой двуручный топор с остро заточенным, сверкающим на солнце лезвием. Под одобрительные выкрики толпы палач несколько раз демонстративно провел по острию оселком. Граф не следил за всеми этими приготовлениями. Он крепко зажмурил глаза. И лишь когда палач занес над его головой топор, по внезапно полыхнувшей над Площадью тишине поняв, что всего несколько мгновений отделяет его от неминуемой смерти, граф широко разинул обезъязыченный рот и громко замычал.

Отсеченную голову палач по неписаному обычаю предъявил толпе, прежде чем швырнуть ее в корзину. А поскольку голова графа Панийского вследствие пыток огнем вместо волос была покрыта коркой, палач держал ее за ухо.

А к эшафоту вели очередную жертву…

— Кроме того, — говорил Гархаллокс Константину, — убиты несколько жрецов Нэлы. Такое тоже случается крайне редко. И хуже всего то, что жрецов убивали, словно исполняя какой-то ритуал. Все тела помещены в начерченную на земле пятиконечную звезду, сердца и глаза жрецов вырезаны.

— Некоторые верят, что таким образом у человека можно похитить душу.

— Некоторые?

— Ты говорил, что я должен знать, кто сжигает храмы и убивает жрецов так, будто считаешь, что не кто иной, как я, повинен в этом, — проговорил Константин.

— Я не понимаю, что происходит, — признался Гархаллокс, — и мне… не по себе от всего этого. Кому понадобилось нанимать чернолицых, чтобы убивать жрецов?

— А ты не думал, что чернолицые могут убивать и по каким-то иным причинам, кроме денег? — спросил Константин.

— Думал, — глухо произнес архимаг, — и это пугает меня больше.

Он замолчал, да и великий маг не говорил больше ни слова. Гархаллокс прислушивался к тому, что происходило на эшафоте, когда в его сознание толкнулось непрошеное воспоминание. Он вспомнил странную привычку своего старого товарища — то и дело тревожно оглядываться, словно слыша позади себя приближающиеся шаги. Эта привычка появилась так же неожиданно, как исчезла. Да и было ли это привычкой? Будто бы Константин на самом деле чувствовал то, чего не мог почувствовать никто другой, кроме него. Это все проклятый Темный Мир, откуда Константин черпает свою силу! Как жутко этот мир изменил мага!

— Последняя казнь, — произнес Гархаллокс— Скоро люди впервые смогут увидеть Великого Императора. Да, Константин… я хочу предложить тебе кое-что… для первого твоего появления на глазах у всего Дарбиона…

Архимаг вытащил из-за пазухи тонкую серебряную маску, настолько изящную, что она казалась совсем невесомой.

— Что это? — поднял брови Константин. — Зачем все это мне? То ты суешь мне черный колпак, то маску… Неужели я настолько страшен, что не могу явить своим подданным истинное лицо? Или ты и сейчас опасаешься за мою жизнь?

— Прости, старый друг… Я привык к твоему облику, но люди… Ты должен нравиться им, а не пугать. Они могут не принять тебя…

— Что?! — изумился Константин. — Не принять? Поглядишь, через час после того, как увидят меня, они будут плакать от умиления, они падут на колени и с колен будут возносить мне хвалу! А уж потом, когда будут пить дармовое вино и жрать бесплатный хлеб, они и вовсе за святого меня почитать будут! А твоей безделушке… — он выхватил из рук архимага маску и швырнул ее в угол шатра, — вот какая честь! Я вообще считаю, что вся эта комбинация с объявлением рыцаря Горной Крепости Порога наследником трона слишком сложна.

— Народ любит горного рыцаря, а знать благоволит ему. Он, пожалуй, единственный, чье появление на престоле Гаэлона не вызовет никаких неожиданных акций. Именно поэтому он должен быть жив — на случай непредвиденных осложнений.

Здесь Гархаллокс кое-что недоговаривал. Объявленная им причина того, что горному рыцарю сохранили жизнь, не была единственной. Архимаг мог видеть и понимать многих людей при дворе — практически всех, кто стоил, чтобы его понимали. Если Константин долгие годы посвятил изучению магии, приобретя в конце концов небывалую силу, то Гархаллокс всю жизнь общался с людьми, ища тех, в ком была жива ненависть к эльфам, и прекрасно научился разбираться в человеческих характерах. Вельможи и министры, военачальники и маги — все они были для архимага как на ладони. Лишь одного человека он не смог узнать до конца: первого королевского министра Гавэна. Почему так — Гархаллокс и сам не понимал. Гавэн постоянно находился в тени короля, не могущего, впрочем, обойтись без него ни в одном вопросе, все поступки Гавэна были вроде бы логичны и даже предсказуемы, но Гархаллокс чувствовал: есть в Гавэне что-то такое, что он скрывает от всех, какая-то тайная способность контролировать все и вся, никогда не проигрывая, из любой ситуации извлекая выгоду. Чего стоило хотя бы то, что, состоя в ближайшем окружении короля с младых лет, Гавэн ни разу не навлек на себя монарший гнев, ни разу не стал жертвой интриг, ни разу не спустился вниз и не поднялся ни на ступеньку вверх… хотя ни разу и не сотворил ничего выдающегося. Словно изворотливый водяной змей на неспокойной речной поверхности, он всегда оказывался в центре событий, но ни единожды, никоим образом, не пострадал. Вот и сейчас в результате дерзкого переворота Гавэн, будучи первым человеком в королевстве после короля, сохранил свою жизнь и положение — потому что войти во внутренние и внешние политические дела Гаэлона без его сопровождения было бы крайне сложно. Первый министр хранил в своей лысой голове, как в библиотеке, уйму самых различных сведений о королевстве, разбирался в мельчайших вопросах… Только одну слабость нащупал в нем архимаг. Единственный человек, который был небезразличен бессемейному первому министру — его племянник Эрл. Вот этот-то рычаг воздействия на Гавэна Гархаллокс и стремился сохранить. Пока жив горный рыцарь, Гавэн уязвим.

Все это было бы трудно объяснить Константину, который в последнее время настолько удалился от обычной жизни, что стал воспринимать людей… как фишки в игре.

— Потерпи, Константин, дай людям привыкнуть к тебе, — говорил Гархаллокс— Тебя же не знает никто в королевстве. Почти все уверены, что во главе заговора стою я! Ты станешь Императором, но сейчас…

— Я не желаю ждать, — поморщился Константин, — мне надоело ждать! Я хочу завершить начатое много лет назад великое дело! Кто пойдет против тебя?

— Те, кто не осмелится пойти против Эрла. Твоя сила не известна никому.

— Ну, хорошо, — подумав, кивнул Константин. — Плевать на этого сопляка. Пока что я положусь на твою проницательность… Никто не знает моей силы? Что ж…

Когда Гархаллокс увидел залитый кровью эшафот, его внезапно затошнило. Корзину с отрубленными головами и обломки мечей не убирали намеренно — для того, чтобы память о возмездии убийцам короля глубже въелась в человеческие сердца. И обезглавленные голые тела лежали окровавленной грудой под эшафотом. Зрелище получилось внушительное — правда, подручным палача приходилось длинными копьями отгонять особо наглых зубанов, прилетевших полакомиться свежей человечиной. Гархаллокс остановился подальше от плахи, над которой гудели мухи, почти на самом краю эшафота — сделай он еще шаг, он свалился бы на головы стражников.

Архимаг окинул взглядом людское море.

«Вот и случилось то, чего мы так долго желали, — вдруг подумал он, — отчего же я не испытываю ничего, кроме тошноты от этого ужасного запаха?»

Он стоял молча, и люди удивленно загомонили. За спиной Гархаллокс услышал громкий шепот Гавэна, но не разобрал слов. И тогда архимаг очнулся. Правда, подготовленная заранее речь почему-то вылетела из его головы. И сама собой родилась новая.

— Братья! — выкрикнул Гархаллокс, пытаясь разобрать в многолюдной безликой толпе отдельных людей, чтобы найти тех, к кому обратить свои слова. — Братья! — повторил он.

Дарбионцы примолкли после такого непривычного обращения.

— Братья, — продолжал архимаг, — все вы знаете меня. Все вы знаете, что я всегда был правой рукой его величества Ганелона Милостивого. Вы знаете, я всегда старался по мере своих возможностей сделать так, чтобы жизнь ваша стала проще, сытнее и безопаснее. Но случилось такое, чему оказались не в силах противостоять ни я, ни другие маги. Ибо при помощи самого Харана Темного богомерзкие отступники напустили на наши земли ужасных тварей — зубанов. Во всех королевствах есть только один человек, способный изгнать зубанов — мудрейший из людей и искуснейший из магов. Я разыскивал его в самых глухих уголках самых далеких королевств, не зная о том, что поганые убийцы, чью бесславную смерть вы наблюдали сегодня, нашли его раньше меня и, не сумев убить, заточили в одинокую башню. Один из предателей под беспощадными пытками признался в этом, и теперь избавитель освобожден и доставлен в Дарбион…

Над толпой поднялся и начал нарастать глухой мощный рев, какой можно услышать, когда на берег идет громадная волна.

— Сегодня вы увидите его! — говорил Гархаллокс— Сегодня будет великий праздник, честный народ Гаэлона! Ибо сегодня стаи вредоносных чудищ, терзавших наше славное королевство, вернутся туда, откуда были призваны на вашу погибель — в смрадные глубины Темного Мира!

Рев возрос неимоверно. Гархаллоксу приходилось кричать:

— Радуйтесь, ибо об этом дне вы будете рассказывать своим внукам! Он здесь, избавитель! Он здесь! Имя ему — Константин!

Гархаллокс замолчал. «Вот так, — подумал он, — пожалуй, Константин и прав… Сегодня он станет легендарным героем, спасшим многие королевства от нашествия чудовищ. Пред ним будут преклоняться тысячи и тысячи… При чем тут внешний облик?..»

Гархаллокс почтительно склонил голову и отошел в сторону — на эшафот под пение труб герольдов и неистовый шум народа медленно поднимался Константин.

Когда великий маг появился на глазах сотен людей, восторженный рев стал стихать. И скоро полная тишина повисла над Площадью Плах. Придворные на помосте недоуменно перешептывались — немногим из них довелось раньше видеть Константина, и уж совсем единицы знали, кто это такой. Сутулая фигура Константина… «Когда он начал так сутулиться? — подумал вдруг Гархаллокс, глядя на старого своего товарища. — Кажется, раньше этого не было…» Сутулая фигура Константина отчего-то смотрелась на возвышении как-то очень нелепо.

В задних рядах кто-то хихикнул. Это нервическое хихиканье грохотом прозвучало в гробовой тишине. Потом хихикнул кто-то еще… А спустя несколько мгновений хохотала вся Площадь.

Гавэн ужасно побледнел. Гархаллокс открыл рот. Он предполагал любую реакцию, но только не такую. Стражники недоуменно переглядывались, а некоторые из них, заразившись общим весельем, смеялись тоже.

Стоящий неподвижно Константин заискрился крохотными голубыми молниями. Первые ряды зрителей могли видеть, как исказилось его лицо. Он воздел руки к небу, и небо вдруг стало заволакивать тучами, тяжелыми и черными, скрежещущими громовыми раскатами, будто тучи были трущимися друг о друга каменными глыбами. И в этих раскатах уже не было слышно людского смеха. Вообще ничего не стало слышно. И стало очень темно.

Константин заговорил заунывным речитативом, точно затянул тоскливую песню. Его голос становился все громче и громче — через некоторое время уже невозможно было поверить, что это говорит один человек. Каждый слог уродливых и тяжких слов отражался от почерневшего неба многократным эхом, эти слова загромоздили пространство между небом и землей так плотно, что многие из тех, кто присутствовал в тот день на Площади Плах, говорили: воздух застревал в груди, будто леденея, и острые осколки царапали горло и рот.

Он замолчал неожиданно. И тут только все заметили, что неказистая сутулая фигура каким-то непостижимым образом отбрасывает позади себя гигантскую тень, такую черную, что казалось, будто позади Константина стоит кто-то еще, словно горой заслонив собой громаду королевского дворца.

Давка началась именно в этот момент. Когда небо полыхнуло чудовищной огненной паутиной сотен молний, Площадь Плах исходила стонами десятков задавленных — люди, неожиданно придя в ужас от увиденного, пытались бежать, но мало кто понимал куда. Потому что слепящее сверкание молний перевернуло небо и землю. Смешались и ряды стражников. Если бы не королевские гвардейцы, управляемые капитанами, толпа смяла бы стражников и, чего доброго, хлынула бы на эшафот.

— Прекрати это! — кинулся к Константину Гархаллокс— Что ты делаешь?!

Архимаг не смог приблизиться к заклинателю ближе, чем на три шага. Сильное магическое поле отшвырнуло Гархаллокса, и он едва устоял на ногах. Константин, все еще стоявший с воздетыми к горящему небу руками, сверкнул в его сторону глазами, и архимаг обмер, увидев желтый, нечеловеческий блеск в этих глазах.

— Этого довольно? — услышал архимаг шипящий голос в своей голове. — Этого довольно, чтобы все они поняли?! Или нужно еще? Нужно еще?!

— Великие боги! — простонал Гархаллокс— Почему ты сразу не сказал мне, что ты собираешься устроить! Сегодня должен быть праздник! Праздник, а не…

Громкий треск молний заглушил его слова. Гархаллокс закрыл уши руками.

Он видел, как некоторые из придворных, поддавшись общей панике, пытались покинуть помост, чтобы бежать, но рыцари держали кольцо.

Константина почти не было видно за сплошными всполохами синих искр, источаемых его телом. Он резко переменил позу, раскинув руки в стороны. И тотчас погасли молнии — только небо затлело багровыми пятнами, и из земли, точно обожженной, поднялось алое призрачное свечение.

Потом откуда-то сверху дохнул порыв ледяного ветра — и опустилась мгла. Словно кто-то невообразимо могущественный потушил этот мир.

Гархаллокс поднялся на ноги, щурясь от солнечного света, вновь вспыхнувшего на небе. Мантия его была выпачкана кровью казненных, руки заметно дрожали. Нельзя, чтобы его видели в таком состоянии. При этой мысли архимаг оглянулся по сторонам и понял, что опасения его беспочвенны. Лишь один Константин сохранял спокойствие, он стоял все на том же месте и устало потряхивал руками. Придворные, воины и стражники имели вид, будто только что очнулись от кошмарного сна, а на Площади перед эшафотом не было ни одного человека; только валялись раздавленные трупы, и не менее трех десятков искалеченных стонали, взывая о помощи. Среди пострадавших оказались и стражники.

Константин повернулся к Гархаллоксу.

— Вот и все, — сказал он. — Небо навсегда очистилось от крылатых зубастых надоед. Потрудись, чтобы во всем королевстве узнали, кто это сделал. Пусть будут большие праздники. Пусть чернь пьет и веселится, прославляя мое имя. На это не жаль денег из казны.

— Да будет так, — поклонился Гархаллокс— Тебя узнают повсюду, Константин. И, я думаю, еще раньше того, как посланники из Дарбиона войдут в города королевства.

Больше архимаг ничего не сказал. Как-то само собой получилось, что мнение по поводу демонстрации магической силы Константина он решил оставить при себе.

На эшафот вбежал генерал Гаер. Он на секунду остановился, вдруг заколебавшись, к кому из магов подойти. Но опомнился довольно быстро.

— Господин, — склонился генерал перед Константином, — какими будут ваши дальнейшие распоряжения?

— Мы возвращаемся во дворец. Волоки это стадо перепуганных вельмож обратно и усади их за пиршественные столы. Но смотри во все глаза, генерал, — твои воины не должны пить ни капли.

— Как мне поступить с угощением для горожан, господин? Зеваки, бывшие на Площади, разбежались все до единого. И… трупы и раненые…

Константин махнул рукой по направлению к Гархаллоксу, а сам пошел к ступенькам, ведущим вниз.

Архимаг провел рукой по лбу, вытирая пот, и выругался. Рука его оказалась измазана в крови.

— Ты видел, что здесь творилось, генерал? — устало спросил он.

— Я многое видел, — хмуро ответил Гаер, — но такого… я не мог себе и представить, что когда-нибудь окажусь лицом к лицу с таким ужасом. Тот-О-Ком-Рассказывают-Легенды воистину велик. Слухи о произошедшем разнесутся по всему Гаэлону в мгновение ока. И вряд ли кто-то из верных вассалов Ганелона вздумает сопротивляться власти нового государя. Мне не верится… неужели зубаны отправились обратно в Темный Мир все до единого?

— Можешь не сомневаться, генерал.

— Тот-О-Ком-Рассказывают-Легенды действительно достоин своего имени.

«Так и есть, — подумал Гархаллокс, — Константин знал, что делает. Вселить страх в сердца — вот чего он хочет прежде всего. А с теми, кто боится, можно сотворить что угодно… Так и есть… Но когда-то, давным-давно, мы говорили о том, как начнем создавать великую Империю — Империю людей, свободных от страха и лжи…»

Генерал Гаер выжидательно смотрел на него. Гархаллокс очнулся. И принялся давать указания:

— Вино и хлеб перевезти на Главную Площадь. А Площадь Плах очистить… от трупов, крови и… эшафот тоже необходимо убрать. И, кроме городской стражи, поставь у бочек с вином своих воинов — пусть построже следят за порядком. Не ровен час, снова возникнет давка.

— Слушаюсь, господин.

«Да что со мной? — думал Гархаллокс, спускаясь с эшафота. — Нам нужно спешить, значит, действовать надо наиболее эффективными методами. Константин прав. Он определенно прав…»

Городская тюрьма Дарбиона, как многие тюрьмы других городов, представляла собой огромную крытую яму с каменными стенами. Ни окон, ни дверей в этой яме, где словно полудохлые раки, копошились несчастные узники, конечно, не было. Был только выдолбленный с резким наклоном узкий тоннель с гладким деревянным желобом понизу. Через этот желоб в яму попадал желтый дневной и синий ночной свет, по этому желобу спускали в яму заключенных, по этому же желобу вытаскивали на вольный воздух крюками трупы. Иного законного способа покинуть вонючую яму не было. Кормить узников тюремщики считали излишним, поэтому бедолага, угодивший в застенок, мог рассчитывать только на своих родных и близких. Передавать еду в тюремную яму здешний персонал не только разрешал, но и одобрял. Нередко случалось и такое, что жалкие объедки того, что приносила добросердечная родня, все-таки скидывались по желобу вниз, таким образом попадая по назначению. Но — как ни странно — представители Ночного Братства городской тюрьмы не очень-то и боялись. Это одинокий бродяга, стащивший кусок хлеба на рынке, был обречен сдохнуть с голоду, постепенно слабея в жиже нечистот. Кому он нужен? Кто кого спросит за него? А уважаемому среди своих вору приходилось лишь немного потерпеть, пока товарищи по ремеслу соберут известную сумму и вручат тюремщикам. Тогда узника вытаскивали из ямы под видом покойника и в поганой телеге вывозили за пределы тюремного двора. Лишних вопросов никто никогда не задавал. А если б и задали? Безликий сброд без роду и племени, без имени содержался в городской тюрьме. Разве ж кто когда разберется, который тут помер, а который еще нет. В саму яму никто, кроме узников, никогда не спускался.

Совсем другая участь ждала тех, кого угораздило попасть в дворцовые тюремные подземелья. Система коридоров, по обе стороны которых располагались крохотные камеры, — вот что такое была дворцовая тюрьма. По коридорам разгуливала стража, единственная лестница, ведущая на поверхность, также надежно охранялась. Каждый узник при поступлении в подземелье вписывался тюремным писарем в большую книгу. Каждого покойника, прежде чем выволочь из подземелья, протыкали раскаленным прутом — для проверки. Убежать из дворцовой тюрьмы было почти невозможно. Почти — потому что среди тюремщиков нет-нет да и попадались те, кто за внушительную сумму мог бы и рискнуть решить участь какого-нибудь малозаметного бедняги. Но и то только тогда, когда был уверен, что про узника, которому он взялся помочь, давно никто не помнит. У высокопоставленных и государственных заключенных шансов сбежать не было ни одного. Если король не принял решения отправить узника на эшафот, если его родня оставила попытки вымолить у его величества прощение заключенному — несчастный был обречен гнить в тесном каменном мешке, не видя солнца, до самого последнего своего часа.

Обычная камера имела два шага в длину и столько же в ширину. Дверь камеры была сколочена из цельных бревен, а иногда — еще и дополнительно обита железом. В верхней части двери, как правило, помещалось небольшое оконце, забранное решетками. Изо всей мебели в камере присутствовал клочок прелой соломы, а нужником служила круглая дыра в углу.

В такую-то камеру и бросили рыцаря Северной Крепости Порога, почти бесчувственного, еще не вполне оклемавшегося от сильнодействующего заклинания.

Оттар находился в дворцовом подземелье всего несколько дней, но план побега в его голове сложился почти сразу. Оттар предполагал через оконце схватить за горло тюремщика в тот момент, когда он принесет ему ужин (в дворцовой тюрьме кормили один раз в день), и, угрожая смертью, вынудить открыть дверь. Северянин не сомневался, что ему удастся убедить тюремщика пойти на такое преступление — руки рыцаря сильны, держать тюремщика он мог сколько угодно, сжимая пальцы изо всех сил и время от времени чуть ослабляя хватку. Освободиться у жертвы не получиться, а за спасительную порцию воздуха в иссыхающие легкие человек может сделать что угодно. Да и нужно-то ему всего-навсего пару раз повернуть ключ в замочной скважине…

А дальше… А дальше будет просто. Он завладеет оружием первых же стражников, которые попадутся ему на пути, и с помощью оружия пробьется наверх. Тут уж его никто не остановит. Искусством охоты передвигаться неслышно Оттар овладел еще в детстве, когда охотился с голыми руками на пугливых гагар.

В этом плане присутствовало единственное слабое место. А именно: руки Оттара были прикованы к стене, дотянуться до двери он никак не мог.

Впрочем, и эту проблему он намеревался решить. Все время, которого у северянина было достаточно, со всей своей медвежьей силой он расшатывал железные крючья, которыми крепились к стене цепи, и уже добился в этом деле значительных результатов. Крючья ходили ходуном в своих отверстиях. Если бы Оттар мог сменить позицию, чтобы обрести удобный упор, он давно бы вытащил камни и вырвал крючья, но из-за небольшой длины цепей у него даже не получалось повернуться лицом к стене, да что там: он не мог даже выпрямиться в полный рост. Что ж, когда прямой путь невозможен, приходится идти обходным.

Вот и сейчас Оттар, пыхтя и обливаясь потом, долбил наручами, охватывающими его запястья, упрямо не желающие вылезать из стены крючья, при этом не забывая прислушиваться, что творится в коридоре. Ему очень не хотелось, чтобы эти его потуги стали известны тюремщикам. В таком случае крючья наверняка укрепили бы, да еще, чего доброго, надели бы цепи на ноги и на шею.

Когда в коридоре послышались шаркающие шаги и лязг ключей в огромной связке на поясе тюремщика, Оттар остановился. Перевел дух и устало сплюнул. Несут ужин. На ужин узникам дворцовых подземелий полагался кусок хлеба. Воды узникам не давали. Дело в том, что подземелье располагалось не прямо под дворцом, а гораздо ниже, и через потолок просачивались почвенные воды — в какой-то камере достаточно обильно, а в какой-то — просто смачивая камни стен. Таким образом, чтобы напиться, узникам приходилось потратить от нескольких часов до целого дня. От такого рациона заключенные быстро ослабевали, но Оттар привык подолгу обходиться не только без еды, но даже и без воды, поэтому рассчитывал еще несколько дней оставаться в силах.

Восстановив дыхание, Оттар еще раз прислушался.

«Как-то медленно сегодня, — подумал он. — Едва тащится. Чего это — наш пузан опрокинул пару-тройку кружек пива перед тем, как приступить к выполнению своих обязанностей?.. Может, сегодня мне и вовсе не придется перекусить?»

Такое уже случалось один раз. Тюремщик, обычно приносивший ужин, видимо, из всех развлечений предпочитал дешевое крепкое пиво, вследствие чего, обойдя половину камер, очень уставал, и на то, чтобы покормить всех узников, его уже не хватало.

Мельканье факельного отсвета стало ближе. Наконец шаркающие шаги зазвучали у самой двери.

— Эй ты! — гаркнул Оттар. — Не спи там! Эй, я здесь, орясина!

Факельное пламя через окошко в двери бросило лоскут света на каменный пол.

— То-то, — проворчал северянин, ожидая, что сейчас в его камеру швырнут кусок заплесневелого хлеба.

Вопреки ожиданиям, вместо хлеба к ногам Оттара шлепнулся немалый шмат жареного мяса, толстая масленая лепешка и одно за другим запрыгали по камням пола несколько небольших яблок. Северянин изумленно крякнул и уставился в окошко, в которое между прутьев решетки протискивалась здоровенная мозговая кость, щедро одетая мясом и аппетитными хрящами.

— Эй ты! — позвал Оттар, когда кость упала рядом с остальной снедью. — Ты чего это, вконец мозги свои пропил? Ты меня ни с кем не перепутал? Или, может быть, мне полагается последний ужин, перед тем как меня вытащат отсюда прямиком на эшафот?

Оттар рассчитывал услышать в ответ привычное скрипучее бормотание, но голос, зазвучавший по ту сторону бревенчатой двери, оказался совершенно другим.

— Нет, добрый сэр, не подумайте ничего плохого, — бодрой скороговоркой затарахтел кто-то сквозь дверное оконце. — Тех, кого собирались казнить, сегодня уже обезглавили. Это я принес вам еды, немного получше той, чем здесь обычно угощают.

— Ты кто? — выдохнул северянин.

— Я — Мон, добрый сэр! — ответили Оттару так, будто это могло разрешить все вопросы. — А Толстый Пал валяется на кухне и даже говорить не может, так наугощался с самого ранья. А я — Мон, добрый сэр Оттар.

— Какой еще Мон?

— Как, добрый сэр, вы меня не помните?

— Ну-ка… — потребовал Оттар. — Давай сюда свою рожу.

За дверью послышалась какая-то возня, потом в зарешеченном оконце появилась освещенная пламенем физиономия — сальная, круглая, словно головка жирного сыра, понизу обрамленная кудлатой бороденкой.

— Я — Мон, — повторил обладатель бороденки и затрещал дальше: — Добрый сэр Оттар, разве вы не помните, как в кабаке «Веселый Монах» вы вступились за меня, когда какие-то недоумки решили отнять у меня мои жалкие гроши, на которые я собирался полакомиться кружечкой пива?

— А-а-а… — ответил северянин. — Ну-у… гм… Наверное, да… Так оно и было.

Вспомнить этого Мона Оттару так и не удалось. Хотя то, что тот рассказывал, было вполне возможно. Мало ли за кого северянин мог заступиться, чтобы найти повод для хорошей драки?

— Как здорово вы наподдали этим ублюдкам! — подтвердил догадку северного рыцаря Мон. — Их было четверо, и все с ножами. А вы даже не стали обнажать меч. Просто отдубасили их ножкой от стола, который сломали о спину подвернувшегося кабатчика! Я потом молился за вас, добрый сэр Оттар. Так добросердечно ко мне еще никто не относился. Я бы хотел отблагодарить вас, добрый сэр Оттар, я ведь каждый день видел вас во дворце после того случая, но что я мог для вас сделать? Я всего лишь младший слуга на кухне, любой поваренок имеет право огреть меня поленом, а вы… Вы — рыцарь Порога! Мне оставалось только возносить за вас молитвы Вайару Светоносному и Нэле Плодоносящей, что я и делал каждый вечер…

— Да погоди тарахтеть! — прикрикнул Оттар. — Надо ж, каким проворным языком наградили тебя боги… Паршиво ты, братец, за меня молился, если я угодил сюда.

— Но вы остались живы, добрый сэр Оттар! А многие погибли в тот день кровавой неразберихи!

— Не было тогда никакой неразберихи, — буркнул северянин. — Все было сделано четко и быстро… Насколько я понял.

— Про то мне неведомо, — вздохнул Мон. — Я ж сам и все наши сидели на кухне и тряслись, чтобы Светоносный сохранил наши жизни. И Светоносный внял нашим молитвам. Мы все остались живы, и все кончилось не так плохо, как могло быть.

— Не так плохо? Ты что, сумасшедший… как тебя там?..

— Мон, добрый сэр Оттар.

— Король мертв! Его величество Ганелон Милостивый, король Гаэлона убит подлыми заговорщиками! И ты говоришь — все кончилось не так плохо?

— Это так… и мы все скорбим. Поверьте, мое сердце обливается кровью, когда я думаю о том, что все мы осиротели… — В голосе Мона явственно послышались искренние плаксивые нотки. Но, видимо, недавнее событие полностью заполнило его утлый умишко. — А что сегодня случилось на Площади Плах! Все об этом говорят! Там такое было, добрый сэр Оттар! Там очень большое дело было, добрый сэр Оттар!

На этот раз северный рыцарь не перебивал скороговорку слуги. Он слушал, стараясь не пропустить ни одного слова. Тот тюремщик, который обычно приносил ему ужин, вообще никогда ничего не говорил — общаться с узниками было запрещено. Оттар не знал ничего из того, что случилось после его пленения.

— В королевстве объявился великий маг, добрый сэр Оттар, — лопотал Мон. — Это предатели его заточили в башню, чтобы он зубанов не смог перебить, а потом, когда архимаг Гархаллокс его вытащил, он им устроил! Я сам на Площади не был, но говорили, будто этот великий маг перевернул небо и землю, и явился из Темного Мира жуткий демон величиной с три горы, поставленных одна на другую. На демона тут же налетели стаи зубанов — все зубаны со всех королевств слетелись на этот страшный бой! И демон победил: он пожрал крылатых тварей и ушел обратно в свой Темный Мир… Должно быть, так оно все и было. Хотя кое-кто рассказывает по-другому. Говорят, что зубаны — это на самом деле души грешников, вернувшиеся в мир живых, чтобы и после смерти нести страх, смерть и разорение, а великий маг, которого Гархаллокс вытащил из башни, заставил души… то есть зубанов, вернуться в Темный Мир. Наверное, и это правда. Хотя я слышал еще, что…

— Хватит! — взмолился наконец Оттар. — Какие демоны?! Какие души?! Ты можешь толком рассказать о том, что произошло сегодня на Площади Плах?

— Так я ж и объясняю вам, добрый сэр… Если пожелаете, я могу повторить все заново. Значит, Гархаллокс…

— Не надо! — поморщился Оттар. — Гархаллокс… Гархаллокс жив — это уже хорошо. Постой, постой… Как принцесса?! — догадался спросить он и тут же выругал себя за то, что в первую очередь не задал этого вопроса. — Она жива?

— Жива и веселехонька, добрый сэр Оттар. Правда, она почти постоянно в своей опочивальне сидит, редко когда где-то еще показывается.

— Веселехонька? Это после того, как убили ее отца, его величество Ганелона?

— Добрый сэр Оттар, — замялся Мон, — я, конечно, сам-то в королевские покои не вхож, но Мини, та самая, у которой на заднице родимое пятно размером с золотой гаэлон, носит в опочивальню принцессы завтраки и обеды и все видела и слышала. Она и говорит, что принцесса веселехонька. Ее высочество очень часто смеется — громко и без остановки. А как начинает смеяться, все фрейлины тут же принимаются бегать и суетиться и совать ей кубки с холодной водой и мокрые платки ей на лицо ляпать.

— Тьфу на тебя, дурак. Веселехонька… Разве это веселье? Это у баб такой смех бывает, который хуже, чем слезы… Когда они разволнуются чересчур.

— Как это? — удивился Мон.

— Неважно. Не бери в голову. А где сэр Эрл?

— Про сэра Эрла я знаю точно, — оживился Мон. — Он лежит в своих покоях, страдая от ран, полученных во время битвы с приспешниками предателей. Раны настолько тяжелы, что рыцарь все время спит, не имея сил даже открыть глаза. У его двери постоянно стоят два десятка стражников, чтобы — не приведи Светоносный — не случилось с ним еще какой напасти… Только они не у самых дверей стоят, а немного поодаль. Потому как в покоях рыцаря тлеют на углях жаровни какие-то травы. И ежели здоровому человеку вдохнуть этот дым… даже ежели малость понюхать его — сразу голова становится тяжелой, и надо потом этого человека два часа водой поливать, чтоб он очнулся… Вот что я знаю про сэра Эрла, добрый сэр Оттар.

— Чушь какую-то городишь… — пробормотал Оттар. — Ежели сэр Эрл сражался с предателями, то какой резон им оставлять его в живых? Да еще лекарям позволять его травами пользовать?..

— Оно так… — проговорил Мон, явно ничего не поняв из слов северянина.

— А как?.. — нахмурившись, начал северянин, но отчего-то не смог продолжить.

— Добрый сэр Оттар хотел еще что-то узнать? — выждав немного, спросил Мон.

— А как сэр Кай? — выговорил-таки Оттар. — Где он?

В бесхитростной душе северянина никак не помещалось понимание того, что болотник оказался заодно с коварными заговорщиками. Оттар видел, как Кай, безоружный, совершенно спокойно стоял в окружении воинов генерала Гаера, который, как выяснилось, был подлым изменником, — стоял и ничего не делал для того, чтобы спасти его величество. Он с таким безумным упорством отстаивал принцессу, но не обращал внимания на то, что почти у него на глазах… кровожадный убийца лишал жизни Его королевское Величество… Да, правила Болотной Крепости запрещают ему сражаться с людьми, но ведь он мог и безо всякого оружия расшвырять нескольких гвардейцев, а этого гада с черной душой, который прикидывался честным воякой, а оказался… тьфу!., мерзкой гадюкой… этого вонючего генерала Гаера он мог бы одной рукой в узел завязать и в окошко вышвырнуть! Почему он не сделал этого?!

На это мог быть только один разумный ответ: потому что Кай был заодно с предателями-заговорщиками.

Но Оттар просто не мог поверить в такое. Чтобы рыцарь Порога, чтобы тот, кто держал оборону в Крепости против нечеловеческих Тварей, оказался способным на измену? Да ежели это так, что тогда надежного остается в этом мире?!

Оттар очень плохо помнил подробности своего пленения — видимо, магическое воздействие здорово ушибло его рассудок. Лишь одно накрепко впилось в его память: как генерал Гаер точно и умело бьет коротким мечом Ганелона снизу вверх прямо под ребра. Как насаженный на клинок король, шатнувшись от удара, хватается за руки своего убийцы, чтобы не упасть, но тот отбрасывает его в глубь опочивальни, одновременно выхватывая меч из тела короля.

Вот это хорошо помнит Оттар. А насчет Кая… Какие-то обрывки воспоминаний кружат в мутной магической завесе, словно чайки в тумане, но ничего определенного Оттар вспомнить не может. Вроде болотник что-то швырнул в него? Нет, не оружие, что-то другое… Уж не он ли это наложил на северянина сковавшее того заклинание? Да нет, нет, не может того быть… Или может?

Сколько раз здесь, в застенке, Оттар собирался обдумать и решить что-то для себя про болотника, но постоянно упирался в тупик.

— А что сэр Кай? — повторил Мон и, судя по интонации, пожал плечами там, за дверью. — Как обычно — он всегда с принцессой и никуда от нее не отходит. Давеча-то все придворные почти что на Площадь Плах подались, и господин Гавэн, и сэр Гаер, и другие явились к принцессе, чтобы и ее зазвать, — так Мини рассказывала, а принцесса-то погнала их от себя, ну и сэр Кай тоже не поехал, с ней остался… А ведь там, на Площади, еще и предателей казнили, изменников-то, которые его величество порешили…

— Что? — не веря своим ушам, прохрипел Оттар. — Что ты говоришь, несчастный? Изменников казнили на Площади Плах? Великий Громобой! Да почему ж я до сих пор тут гнию? Про меня забыли, что ли? Ну-ка погоди… Ты говоришь, Гавэн… и Гаер… Генерал Гаер?!

— Так оно и есть, — простодушно подтвердил Мон. — Заговорщиков-то, которые всю смуту и затеяли, генерал-то со своими славными воинами изловил всех до единого… А теперча во дворце большой пир поэтому… Не только вельможи, но и кое-кто из слуг пьяным-пьяны…

— Гаер изловил всех изменников?! Да я своими глазами видел, как генерал Гаер всадил меч его величеству под ребра! — выкрикнул Оттар.

— Сэр Гаер? — тут Мон понизил голос и тихо-тихо зашептал: — Никак нельзя так говорить, добрый сэр Оттар. Сэр Гаер вовсе не изменник! Это другие которые — изменники! Из наших некоторые тоже разговоры вели: мол, генерал-то его величество и порешил, так за такие слова кого плетьми пороли, а кому… и голову с плеч. Тиля-то и вовсе насмерть зарубили, когда узнали, что он генерала поносил и на сэра Кая напраслину возводил. Нам всем объяснили, что изменников и убивцев, которые его величество жизни лишили и многих во дворце поубивали или покалечили, как сэра Эрла, — кого казнили, а кого в подземелье кинули! Нет их больше, изменников-то! А сэр Гаер — он верный сын и ревнитель Гаэлона. Вот как нам сказали!

— Чего ты плетешь, пес?! — взревел Оттар. — Ты мне, что ли, не веришь, дурья твоя башка! Я ведь сам все видел! Сам! Я кровь королевскую еще теплой видел, идиот паршивый!

— Не кричите, добрый сэр Оттар! — едва не заплакал Мон. — Чего доброго, охранники сюда придут.

— Я, по-твоему выходит, тоже изменник и государев убивец? А? Чего ж я в подземелье торчу-то? Хоть бы немного шевелили пингвиньими мозгами своими, уроды дурные!

— Не кричите, добрый сэр Оттар, — умолял Мон. — Беда будет! Чего ж вы так рассерчали-то? Мы ж люди темные. Как нам объяснили, так мы и понимаем. Да и не наше это дело — много понимать… Я уж пойду, добрый сэр, а то застукают меня… Чует мое сердце, что в нехорошее дело я ввязался.

Оттар заметил, как изменился голос слуги. Наверное, в его мозгах наконец-то сошлись объяснения о том, что все изменники, предатели и убивцы либо казнены, либо заключены в дворцовое подземелье, и осознание того, что «добрый сэр» Оттар находится именно в тюремной камере.

Пятна факельного света на полу камеры исчезли. Пламя зашаталось в зарешеченном оконце, удаляясь.

— Стой! — крикнул Оттар. — Стой, куда пошел, гад! Никто ему не ответил.

— Эй ты, Мон! — что было сил завопил северянин. — Золото! Ты хочешь золота?!

Лохмотья пламени заколебались на одном месте.

— Я могу дать тебе столько золота, сколько ты и в жизни не видел! — чувствуя, что он на верном пути, продолжал Оттар. — Подойди к двери!

Факельный свет приблизился к зарешеченному оконцу, и пол камеры снова зажелтел, будто яркие осенние листья легли на него.

— Эй, Мон, ты здесь? — крикнул Оттар.

— Здесь я, добрый сэр Оттар, только не кричите так громко… О, Вайар, будь милостив ко мне! Теперь я и сам не рад, что поддался соблазну заговорить с вами…

— Опять треплешься… Слышь, Мон, сколько тебе нужно золота?

Слуга явно не понял вопроса.

— Как это? — глупо переспросил он.

— Сколько тебе нужно золота, чтобы до конца своей жизни жить припеваючи? — постарался как можно более точно сформулировать Оттар.

— Мне?..

— Тебе, олух, кому же еще?..

— Ну… Десять золотых гаэлонов… нет, больше…

— Сколько же?

— Десять и еще… десять… А почему вы спрашиваете?

— Итак, ровным счетов двадцать полновесных звонких золотых гаэлонов, верно?

— Чего? Я же говорю: десять и еще десять. И еще десять…

— Пусть так, — буркнул Оттар, догадавшись, что Мон дальше десяти попросту не умеет считать. — Значит, слушай меня. Ты поможешь мне выбраться отсюда. Ты принесешь мне кое-что, а потом отомкнешь дверь моей камеры. Ведь ежели ты заменяешь этого толстого пьяницу, у тебя есть его связка с ключами.

— Я не смогу этого сделать! — испугался Мон. — Что вы! Меня же за такое… Я ведь и так рисковал, принеся вам еды…

— Ты ведь согласился на золото, разве нет?

— Великие боги, да не нужно мне золота, ежели так-то! К чему деньги тому, кому голову отсекут?! Я не хочу, чтобы со мной, как с несчастным Тилем…

«Не такой он дурак, каким кажется, — с досадой подумал Оттар, — но просто так он от меня тоже не уйдет…»

— Послушай меня, Мон, — северянин заговорил тише. Голос его теперь отвердел и звенел сталью. — Слушай меня. Как ты думаешь, что сделает толстый Пал, когда я сообщу ему о том, что ты вознамерился освободить меня, а?

— Зачем вам это делать? Не губите меня, добрый сэр Оттар, пожалейте меня!

— А ведь я скажу ему, Палу-то, — насмешливо повторил северный рыцарь. — И — будь уверен — толстяк со всех своих ног помчится докладывать стражникам о твоем чудовищном преступлении. А в доказательство я предъявлю вот эту снедь, которую ты мне притащил.

— Сэр Оттар! Добрый сэр Оттар! Ведь я ж… Я ж от чистого сердца!.. Я ж добром хотел отплатить вам за заступничество ваше! А вы так со мной…

— Не ной, Мон. Будешь делать, что я тебе велю, останешься цел. Да и деньжат еще подзаработаешь…

В ответ Мон только тихонько заскулил.

— Ты чего там? Вытри сопли и слушай меня. Завтра толстяк Пал снова нахлещется с утра пораньше крепкого пива…

— Почем вы это знаете?

— Потому что ты ему в этом поможешь, понял?

— К-как… Как же это я?..

— Вот уж невелика задача. Как Пал прочухается после пьянки, сунь ему кружку пива похолоднее и побольше. Всего и делов…

Мон всхлипнул.

— Слушаешь? — осведомился Оттар, в груди которого окрепла уверенность, что Мон у него на крючке и никуда теперь не денется. — Это первое, что ты должен сделать… Второе: как только Пал снова захрапит, вызовись опять выполнять его работу. Понял меня?

— Д-да… Да!

— Третье: сегодня до ночи пронеси в подземелье и брось в мою камеру добрый меч и крепкий железный костыль, которым удобно ковырять стену. Сделаешь?

— Да как я сделаю это, добрый сэр Оттар? Ведь стража больше меня не пустит сюда!

— Ты сам говорил, что во дворце сегодня большая пирушка. Уж не поверю я, чтобы тюремные стражники не приложились раз-другой-третий к кувшину с вином.

— Добрый сэр Оттар… — снова всхлипнул Мон. — Да ведь опасно же это… Жизни лишат меня, а то до этого еще на дыбе повисеть придется.

— Когда стража узнает, что ты узнику мяса с лепешками приволок да убежать ему обещал помочь, ты точно дыбу получишь. А если будешь делать все, что я говорю, у тебя еще есть шанс спастись.

— Пощадите меня, добрый сэр!

— Хватит скулить! Давно бы уже все провернул. Проваливай отсюда да возвращайся с тем, о чем я тебе говорил. И завтра я жду тебя вместо жирного пьяницы Пала. Понял?

— По… По… Понял…

В камере снова стало темно. Оттар откинулся к стене, лязгнув цепью, и дотянулся ладонью до лба, чтобы вытереть пот.

— Помоги мне, великий Громобой, — прошептал он. — Помоги мне выбраться отсюда. Не дай сгинуть во мраке, иссохнув с голоду. Или умереть трусливой смертью на эшафоте. Не оставь верного слугу твоего, великий Громобой…

Жители Утурку, Королевства Ледяных Островов, не знали молитв. С богами, главным из которых являлся покровитель воинского ремесла Андар Громобой, разговаривали жрецы храмов Андара. Сами воины обращались к Громобою только в исключительных случаях. Не тогда, когда речь шла о жизни и смерти, совсем нет. А тогда, когда впереди маячила жуткая перспектива умереть позорно, не забрав с собой ни одного врага. Ибо воины, погибшие в бою, после смерти присоединялись к воинству Андара. А умершие какой-нибудь другой смертью Громобоя не интересовали вовсе.

Закончив разговор с богом, Оттар почувствовал, что на душе стало легче. Зазвенев цепями, он поднял с пола ломоть мяса, а затем лепешку. И принялся жадно есть, откусывая громадные куски то от одного, то от другого.

«Мог бы и пива кувшинчик притаранить», — мелькнуло в голове у повеселевшего северянина.