Часть I
Детство Троя

— Староста Амир! Староста Амир!

Здоровенный косматый мужик в застиранной длиннополой домотканой рубахе и коротких портах, заслышав тонкий детский голосок, остановился и, подняв косу, стал неторопливо вытирать ее пучком свежескошенной травы.

— Староста Амир! — вновь закричал пацаненок, подбегая к остановившемуся косарю. — Меня послал дядька Губал. Там это, пришлые… двое, один ну дюже здоровый, а второй худой и лицом черен. И с дитей. Совсем грудная. Говорят, хотят в общине жить.

— Мгум, — задумчиво хрюкнул мужик. — Двое, говоришь?

— Ага! — закивал пацаненок.

— С дитей?

Пацаненок снова кивнул. Староста вытер косу, оперся на нее и некоторое время стоял так, напряженно размышляя над полученной информацией. Результатом столь серьезных мыслительных усилий было резюме:

— Тады… пойду посмотрю.

С этими словами староста вскинул косу на плечо и размеренным шагом двинулся по свежескошенному лугу в сторону деревни.

Деревня Сухой Дол возникла не очень давно. Однажды летним вечером на опушке леса, под огромными корабельными соснами показался караван из двух десятков крытых возов, запряженных парой могучих быков каждый. Парусина на крышах возов уже немного выцвела, но все еще была относительно целой, почти без штопки и заплат. Это означало, что караван в дороге не так долго — несколько недель, может, пару месяцев. Впереди и по обоим бокам каравана ехали верхами с десяток всадников в легких кольчужных доспехах и крепких, но простых шишаках. Всадники были вооружены в основном копьями, у троих-четверых виднелись подвешенные к поясу мечи, а у двоих к седлам были приторочены саадаки с луками. Всадник, ехавший впереди, остановил коня, вскинул ладонь к бровям, заслоняясь ею от заходящего солнца, и окинул взглядом открывшуюся картину. Лес перед ним немного отступал, охватывая подковой небольшой холм, поросший кустарником, один склон которого, тот, что покруче и пообрывистей, сбегал к небольшой речушке, как раз в этом месте устроившей себе некоторую вольготность и слегка раздвинувшей берега, отчего образовался заметный бочажок. На другом бережку лесная чаща тоже начиналась несколько поодаль, уступив кусок берега небольшому лугу, поросшему буйными зарослями вереска. От всей этой картины веяло таким покоем и уютом, что суровые черты всадника невольно разгладились, а губы сами собой сложились в некое подобие улыбки, каковой на его лице, судя по строению его лицевых мускулов, отродясь не бывало. Всадник повернулся лицом к каравану и, взмахнув рукой, гулко крикнул:

— Сто-о-ой!

Ехавший в паре шагов за ним крепкий мужик натянул поводья и в свою очередь завертел головой, оценивая раскинувшийся перед ним вид.

— Значит, здеся и остановимся, десятник?

Первый мужик, продолжая смотреть на лес и реку, пожевал губами, потом почесал бороду и, крякнув, степенно ответил:

— Мгум… кто его знает. Посмотрим. Надобно ночь переспать да день посмотреть, а там решим. И… это, я тебе не десятник, а староста. Понятно?

— Так я че… я ж ниче, староста так староста, — кивнул мужик. — Не попривык ишшо.

— Ладноть, — степенно кивнул староста. — Слазь, пошли скотину распрягать. Умаялась за день-то. Чья очередь ноне в пастухи?

— Мертула, — с готовностью доложил мужик. — Я-то третьего дня скотину пас, а Край вчерась. Так что Мертулова сегодня очередь. Точно.

— Вот пусть и займется, — резюмировал староста…

Спустя два месяца, к первым осенним дождям, на расчищенном от кустарника холме уже вознесся к небу крепкий деревянный частокол со сторожевой вышкой, а за ним сверкали свежей сосновой дранкой крыши трех длинных общинных изб. Места здесь были глухие, до ближайшего жилья двадцать дней пути, да и то жилье не слишком отличалось от этого. Такая же деревня поселенцев, только поставленная лет на десять раньше. К тому же там обосновались ветераны из Второго Сагитского конного легиона, в котором служили по большей части южные варвары (и какие темные боги занесли этих детей степи в эти северные лесные края?), а здесь собрались бывшие солдаты Шестого Ал-Тенорского латного. А латники всегда свысока посматривали на легкую кавалерию. Так что, дабы не уронить честь тяжелой пехоты, следовало постараться справиться со всеми грядущими проблемами самостоятельно. Потому первым поставили частокол, а уж потом занялись жильем. Кроме того, до холодов надо было как следует запастись сеном. Иначе скотину не сохранить. Им-то самим на эту зиму продуктов — муки, ячменя и лука — было в достатке, к тому же чего-нибудь добудут охотой. Хороших стрелков среди бывших латников почитай что не было, но силков на складе императорской пенсионно-поселенческой канцелярии в Палангее, последнем более-менее крупном городе этой провинции империи, где стоял последний гарнизон имперских войск и где как раз и сформировался их караван, они набрали вдосталь.

На первые морозы сыграли первую свадьбу. Вернее, свадеб было сразу семь. Солдату некогда обзаводиться семьей, да и достаток у солдата — вещь крайне редкая. Хотя иной раз и появляется в солдатском кошеле серебро, а то и золото, но по древнему солдатскому поверью ничего откладывать на будущую мирную жизнь никак не дозволяется. Как только начнешь копить, монеты в кубышку складывать — так тебе и конец. Поэтому всё, что в солдатском кошеле заводится, довольно быстро перекочевывает в жадные руки трактирщика либо в мошну содержателя беспутного дома. Так что, ежели выпадает солдату до седин дожить и голову не сложить, идти ему, почитай, и некуда — гол как сокол, и ни кола ни двора нетути. В родную деревню возвращаться? А кто его там ждет?

Отцовский дом уже за братом або зятем записан, невеста давно уж замужем, да и детей с десяток. Так что дорог раз, два, да и обчелся — либо вышибалой в какой кабак, либо гнить под забором. Впрочем, есть еще одна дорога — в поселенцы. Ежели сбить ватагу из двух-трех десятков ветеранов да подать прошение в пенсионно-поселенческую канцелярию, то вполне можно и семью создать, и жизнь свою худо-бедно обеспечить. Канцелярия жировать не дает, но и не особо скупится. Каждый поселенец получает три топора, две сохи, три косы, гвоздей с полпуда, дюжину подков, бараний тулуп, отрез полотна да иной рухляди с пуд. А еще с ватажниками посылают сирот молодых, что в императорских и монастырских сиротоприимных домах выросли.

Для сирот это шанс, да еще какой. Куда сироте податься? Ни приданого, ни сродственников — никого. В служанки? Так в хороших домах таких не особо жалуют, а куда в таверну, так хозяину над сироткой полная власть и раздолье. Тешься — не хочу да постояльцам подкладывай — и знай себе деньгу собирай. Нет, бывает, и те, которые при маме-папе выросли, таким делом промышляют, но это больше по своему беспутному естеству и обоюдному желанию. А сиротке никакого выбора. Давай, девка, за материну распутную жизнь расплачивайся. Так что в городе сиротке одна дорога — в гулящие девки. А тут сразу тебе — и муж, и хозяйство свое. Хоть выбор невелик, а все одно какой-никакой, а есть. Пока караван место под новую деревню ищет да на выбранном месте обустраивается, у сирот с ветеранами все постепенно и слаживается. И хоть часто мужу в семье уже под пятьдесят годков, а невесте, бывает, и семнадцати нет, а все одно естество свое берет. К первой весне обязательно и первые роды случаются, а там уж каждый год по дитенку. Разве ж можно бабу от того, чтобы рожать, отвратить: как первый раз попробовала — так потом и остановиться не может. Такая вот у них бабья природа. И хотя потом молодухам, бывает, лет двадцать вдовью долю тянуть, но, однако ж, не в одиночестве — при семье, при детях, при внуках. А там, глядишь, и деревня разрослась, правнуки собрались да на выселки ушли. Вот тебе и еще деревня рядышком. Да что там говорить, та же Палангея когда-то тоже вот такой ветеранской деревней была, а сейчас, эвон, город, девять тыщ народу живет, императорский прокуратор управляет, столица, почитай, всего восточного предела графства Умбир. Вот только из всех поселенческих деревень на десятый год лишь каждая третья и остается… Потому как идут поселенцы в места дальние, необжитые. И помощи им ждать неоткуда. Что мор, что сушь, что враг, что зверье, что Темные — супротив всего в одиночку биться приходится. И не всегда старая воинская выучка выручает. Так что часто бывает, что по осени стоял на холме частокол, да из-под крыш крепких домов весело бежали в небо струйки дыма, а по весне на том месте одни головешки…

До деревни староста добрался уже к полудню. Лес теперь начинался, почитай, за лигу от деревни. Деревья частью пошли на дома и частокол, частью на дрова, а те, которые ни на то, ни на другое не сильно годились — просто повыжгли, освобождая место под поля. На лугу, что за рекой, было общинное пастбище.

А на косьбу мужики ходили к Лыске, песчаной горе в шести лигах к северу от деревни. Там местность была поболотистей, потому даже в самые сухие годы трава там родилась на славу. Единственно, место было не особо спокойное. Тут вообще места дикие, зверье непуганое, медведи баб с малинников гоняют, волки на человека как на добычу смотрят, да и темные твари порой забредают. Вот, скажем, прошлым летом Хрудим снарядился к Вересковой пади отбившуюся телку искать да и пропал. Лишь седмицу спустя мужики его тело совсем в другой стороне обнаружили — у Темного озера. А оттуда до Вересковой пади почитай десять лиг по прямой, а ежели лесом, так и все пятнадцать. Да и то, что отыскалось, Хрудимом уже и назвать-то нельзя было. Хрудим был мужиком справным, в теле, бабе своей две двойни заделал, да еще парня и девку по одному; бывало, в первую зиму, когда все в трех избах ютились, как начнет свою сиротку за занавеской наяривать, так такой треск стоит — кажется, сейчас лавка развалится. А то, что осталось, Мертул обратно в деревню под мышкой принес. И даже не вспотел. Не покойник, а так, мумие одно — кожа до кости. И какая тварь его так оприходовать могла — ясное дело, без Темного не обошлось… Потому мужики на косьбу только ватагой и ходили. Соберутся человек по восемь, шишаки да копья захватят и вперед. А к полудню уже и обратно собираться пора. Не стоит по нынешним лесам в одиночку шастать, ой не стоит. Ну, да днем-то еще ладно, вон и пацаненок добежал, а чуть сумерки на землю лягут и в деревне спокою нету, ворота на запор и сторожевого на вышку…

Войдя в ворота, староста не сразу двинулся к общинному ряду, а, прислонив косу к частоколу, вскарабкался на площадку сторожевой вышки. Днем там мальцы сидят. Вот и сейчас Хрудимов старшенький дежурит. А ничего пацаненок, глазастенький. Старосту издаля углядел. Ну да это их с мужиками выучка. Они мальцов с раннего детства к воинскому мастерству приучают. Пока потихоньку, что смогнут — сторожевую службу там нести, кашеварить на ватагу, а Мертул уже и к луку кого потолковей приучать начал. Хоть и сам не сильно мастак, а как учить — знает. Недаром у него в кумовьях десятник ходил из Телемарского легкого. Пока они в гарнизоне стояли, тот вечно у него пропадал. Да и не зазря. У телемарца вдовушка была, небольшую таверну на окраине держала. Телемарец совсем уж остепениться хотел, жениться. Вот им с кумом там завсегда эля наливали от души и самого лучшего. Только недолго. Сгинул телемарец. В сшибке у Каменного моста. Тогда на телемарцев с тылу с полсотни троллей налетело, а у троллей шкура толстая, ее одной стрелой не возьмешь. Разве только эльфийской. Так что, пока лучники их положили, их самих, почитай, две дюжины полегло. У лучников доспех какой? Да считай и никакого. Троллья каменная дубина ростовой пехотный щит враз сминает, а тут кожаные куртки с нашитыми на них оловянными бляхами и все. Так что так и не пришлось телемарцу вдовушку осчастливить. А Мертул намек богов тоже осознал — не ищи, солдат, спокойного счастья. Как та вдовушка к нему ни подкатывала, он — наотрез. Может, потому и живой до сих пор…

Пришлые действительно выглядели подозрительно. Во-первых, их было всего двое. Восемь лет назад, когда они только пробивались сюда караваном, их дважды хорошо зажимали: один раз у Одинокой горы (хотя какая там гора, название одно, пригорок, поросший лесом, однако темных тварей там водилось в достатке); тогда отбились огнем и серебром. Староста тогда, почитай, весь кошель серебра извел, какой им на обустрой в канцелярии выдали. Дюже горевал потом, что, считай, совсем без защиты остались, потому как против темных тварей серебро — первое дело. А затем у Сумрачного урочища. Ну да там волчья стая, хотя какой там волки — с доброго теленка ростом. Чистые варги! Но сталь их вполне нормально брала. Тогда волки еще сиротку Климму уволокли. Дюже ладная девка была. Сказать по правде, староста сам на нее заглядывался. А что — всё при ней, и рукастая, и за пазухой есть че пощупать, и косы до пояса… ну да ладно, дело прошлое.

Вот только как эти-то через все напасти вдвоем прошли? Да еще пешими. Да еще с козой. На кой она им?.. Впрочем, про козу — тут все понятно. Коль при них дите без мамки, так его чем-то кормить надо, а по такому раскладу козье молоко — первое дело. Да только козье блеянье, считай, на три лиги округ слышно. Стоит ей заблеять, тут же столько охотников на свежее мясцо набежит — костей не соберешь. С другой стороны, коза вроде смирная, стоит, травку щиплет… Тот, что поздоровше, был одет в кожаные сапоги, окованные железом, такие же кожаные штаны с нашитыми на переднюю часть дополнительными дублеными пластинами и куртку, правое плечо которой сильно лоснилось, как будто ее хозяин таскал на плече какую-то тяжесть вроде двуручной секиры или большого двуручного меча. А что, такому мордовороту как раз по росту. Вот только ничего такого рядом с ним старшина не разглядел.

На поясе здорового висел обычный меч, разве с чуть побогаче изукрашенной рукоятью и крестовиной, чем были у них, да еще нож в крепких кожаных ножнах. Интересно, куда он девал свою оглоблю-то? С другой стороны, может, бросил — с ней-то по лесам особо не натаскаешься. А чевой-то у него из мешка торчит? Неужто молот кузнечный? Да-а, кузнец бы им оченно пригодился… сейчас за кузнеца сам староста, ну да какой из него кузнец… так, лезвие поправить. Что один лицом черен, так это ничего, староста знал, что есть на свете земля, где сплошь вот такие чернолицые живут. Да и сам таких видел. У графа Илмера пятеро таких в телохранителях состояли…

Этот тоже был в коже, но немного лучшей выделки. И у него из оружия имелись два легких изогнутых меча, которые, как слышал старшина, называются кунаки. Они были привязаны за спиной крест-накрест, так, что рукояти мечей торчали над плечами. Страшное оружие. Бойцов, что умеют с ними обращаться, так и зовут — многорукие. В той самой схватке у Каменного моста, где закончил земной путь кум Мертула, оркам удалось прорваться к самому стягу графа Илмера, где они схлестнулись с его личной сотней. А в той сотне у графа служило десяток многоруких… Самой схватки староста не видел, но на то, что осталось от орков, глянуть удалось. Жуть… будто мясорубка прошла. А все ж оченно подозрительно, как это они вдвоем да пешком сюда добрались… Ну да ладно, все одно, просто посмотрев, ничего не решишь. Тут поговорить надо.

Спустившись с вышки, староста огладил бороду и степенно двинулся в сторону общинного ряда. Оба пришлых заметили его раньше Губала, но виду не подали. Дождались, пока Губал наконец-то углядел подходившего старосту (у Губала последнее время с глазами совсем плохо стало, да и вообще хворал он дюже, потому с мужиками на косьбу и не пошел) и обрадованно заорал:

— Вот и староста наш, Амир.

Пришлые повернулись и чинно поклонились старосте.

— Здравствуйте, староста Амир! Да пошлют боги вам здравия и благоденствия.

— И вам здравствовать, гости дорожные, — степенно ответил староста. — Как вас звать-величать?

Тот, что пониже, указал на своего спутника.

— Его — Тристан-Молот, а меня Ругир-Ящерица.

Староста хмыкнул. Мужик и вправду чем-то напоминал ящерицу — гибкий, настороженный, вроде ящерицы-змеевки. Да и у того мордоворота кличка соответственная, вон ручищи-то какие. Небось дите прям в ладони нес… Кстати, где дите-то? А, ладно, небось бабы забрали понянькаться, подмыть да накормить. Их, баб, хлебом не корми, а дай чужого ребятенка на руках понянькать. И ведь что интересно, своим, бывалоча, и подзатыльник отвесить могут, а чужому ни-ни.

— Значицца, из наемников будете? — Староста покачал головой. Солдаты наемников не жаловали. Ну как это можно — свою башку за деньги под меч да стрелу подставлять. Ладно, ежели уж доля такая выпала, а по своей воле…

— Да, староста.

А что тут скажешь. По кличкам все и видно, да по рукам с мозолями на тех местах, где рукоять меча или топора ладони трет. А у черного еще и на пальцах. Видать, и с луком управляться умеет. Опять же такой человек в общине не помеха. Да и жить есть где. У Хрудимовой вдовы в хате места вдосталь, да и Губал, кажись, долго не протянет. Он средь них самый старший, ему первому и в землю ложиться. Так что еще одна хата без мужика — остается. А бабы у Хрудима и Губала вполне справные, в самом соку. Вот только как они мимо Одинокой горы прошли? Там только одна дорога — никак не минешь…

— Издалека идете?

— Издалека, староста, — вновь ответил черный.

— А откудова?

Чернолицый растянул губы в улыбке, обнажив ослепительно белые зубы.

— Ой, достойнейший, и сам бы там не гостевал, и тебе не советую…

— А ты почем знаешь, что я там не гостевал? Ты скажи, а я уж сам покумекаю.

Тот, что назвался Ругиром, вздохнул:

— Из плену мы бежим, из Каменных ям.

— Эх ты, — охнул Губал. Да и староста про себя тоже языком цокнул. Ли-ихо. Губал ошарашенно затянул:

— Так это ж…

— Вот то-то. — Ругир невесело хмыкнул. — Не с востока мы пришли, а оттуда, — и он махнул рукой на север. — Если честно, не думали мы здесь на поселение наткнуться. А тут вот такая удача…

Староста задумался. Дело оказалось о-очень непростым.

— Мгум… Значит, у нас осесть хотите?

— Да хотелось бы… давно людского лица не видели.

— А что дальше не пойдете?

Чернолицый горько усмехнулся.

— Да идти некуда. Весь отряд наш положили. Все рядышком легли. Только мы с Тристаном и выжили… ну, еще капитан… только его они сразу на кол и в очаг… Но капитан им отомстил — у него ладанка была с потайным зельем, так он, как они его потрошить принялись, его за щеку спрятал, а пока жарился — она и рассосалась. Вся кодла и траванулась. Мы потому и утечь смогли, что они капитаном отравились, а то бы… — Он махнул рукой. Староста одобрительно кивнул. Он и сам о таком слыхал, да только вот никого, кто своими глазами все это видел, встречать не доводилось.

— Значит, давно утекли?

— Ну да.

— А ну как вы за собой Черную охоту притащили?

Ругир пожал плечами.

— Да это вряд ли. Она бы нас уже давно настигла, чай, второй год идем. Мы потому на юг и двинулись, хотя на восток чуть не в три раза короче, чтобы охоту со следу сбить. Да и все равно это. Ежели не сбили, то охота на твою деревню все одно наткнется… — И он умолк. Да и что тут говорить, и так все ясно.

— А чего все время ты говоришь-то? Или у твоего дружбана языка нет?

Ругир кивнул.

— Точно. Как орки нас посекли, так сразу всем языки и повырвали. И живым и мертвым. Мой вот только не тронули, я для них в диковинку оказался, решили погодить да поспрашивать.

Староста понимающе кивнул в ответ. У орков да троллей человечий язык — первый деликатес. Как увидят — аж трясутся. Иногда эти твари через это свое пристрастие даже вляпаться могут. Во время Картолернского похода их полк сильно зажали на Совином перевале. И отбились они, считай, лишь потому, что, когда их к скалам прижали, почитай, половина орды бросила битву и принялась у мертвых языки вырывать и хавать их прямо на месте. Потому полк и смог удержаться, пока панцирники не пробились.

— А зачем ходили-то?

— Тут, староста, извиняй, не знаю, да и знал бы, не сказал. Тайна нанимателя.

Староста кивнул. Его подобный отказ не огорчил, а скорее даже порадовал. Значит, правильные мужики, слово держать умеют.

— Ремеслу какому обучены?

Ругир повеселел.

— А то как же! Тристан — кузнец хоть куда, я — гончарить умею, да и с луком накоротке, обузой не будем.

Староста снова кивнул и перешел к главному вопросу.

— А дитенка где взяли?

Ругир снова помрачнел.

— Так мы не одни ушли, а с бабой. Из благородных, но кто и откуда — знать не знаем. У ей тоже язык вырван был. Мы и не знали, что она на сносях. Первые месяцы куда как споро бежала, а потом… короче, сродить-то она его сродила, а сама… — И он грустно махнул рукой.

— А коза откуда?

— Так я ж говорю, она из благородных. Как поняла, что преставится скоро, так и наворожила откуда-то. Мы попервости опасались, что блеять будет, ан нет — тихая.

Староста опять кивнул.

— А сколько дитю-то?

— Так, почитай, почти четыре месяца. Славный такой парнишечка. Тихий. Уж не знаю, может, она и ему чего наворожила, но у нас с ним никаких хлопот. Спит да ест, ест да спит.

Староста привычно кивнул еще раз.

— А назвали-то как?

Ругир как-то странно поежился.

— Да его мамка назвала, вот. — И он протянул лоскуток какой-то тонкой материи, который, несмотря на все трудности путешествия, выглядел так, будто его только что отхватил от рулона нож торговца. На ней чем-то бурым было выцарапано какое-то слово. Староста владел грамотой очень слабо, однако достаточно для того, чтобы понять, что слово написано не на языке людей.

— Это имя, что ль?

— Ну вроде как… Только мы не знаем, как оно звучит. Она ж немая была.

— И что, теперь мальцу без имени жить? — насупился староста.

— Да нет… мы его Троем назвали. Как нашего капитана.

Староста снова понимающе кивнул. Они помолчали, затем староста спросил:

— И как там было-то?

Чернолицый хмыкнул.

— Если честно, староста, сами не знаем, как добрались. Такого навидались… — Он замолчал, выжидательно глядя на старосту.

Староста глубокомысленно наморщил лоб.

— Мгум… ну что ж, оставайтесь покамест. Вечером соберем сход, там и обсудим.

На том и порешили.