МАРТ: ИНТЕРЛЮДИЯ
Ни одному космонавту не довелось пройтись по твердой
поверхности Луны, по ее камням. Потому что всюду, где они
ступали, под их ногами была «грязь»— пылеобразный слой,
образовавшийся в результате непрерывной, на протяжении
геологических эпох, бомбардировке поверхности Луны
метеоритами. Эта бомбардировка так искрошила поверхность,
что та стала представлять из себя слой толщиной в
несколько метров из мельчайших обломков камня.
Доктор Джон А.Вуд. Смитсонианский институт.
Фред Лаурен немного подрегулировал телескоп. Телескоп был большой: четырехдюймовый рефрактор на массивной треноге. Эта квартира стоила Фреду немало, даже слишком много, но она была ему необходима — чтобы наблюдать. Вся ее обстановка состояла из дешевой кровати, нескольких подушек, брошенных прямо на пол, и большого телескопа.
Наблюдал Фред за темным окном в четверти мили отсюда. Скоро она должна вернуться домой. Она всегда возвращается именно в это время. Кто она? Чем занимается? Она одинока — никто не провожает ее. Внезапная мысль ужаснула Фреда, а затем он почувствовал себя совсем паршиво. А вдруг она встречается с красивым мужчиной где-нибудь в другом месте? Они вместе обедают, а потом отправляются к нему на квартиру. Может, как раз именно сейчас этот мужчина кладет свои грязные лапы на ее грудь. Руки у него, конечно же, волосатые, грубые — руки слесаря — и вот эти руки скользят вниз, они ласкают, продвигаются вниз, следуя изгибам ее гладкого живота… НЕТ? Она не из таких. Она не позволит никому проделывать с собой такое. Не позволит.
Но все женщины позволяли и позволяют. Даже его мать. Фред Лаурен содрогнулся. Против воли пришли воспоминания: ему только девять лет, он зашел к матери попросить ее о чем-то, а она лежала в кровати, и на ней лежал мужчина, которого Фред называл дядей Джеком. Мать стонала и извивалась, а дядя Джек тут же соскочил с кровати.
— Ты, ублюдок маленький, я тебе отрежу сейчас, черт побери, твои яйца! Что, посмотреть захотелось? Думаешь, увидишь что-нибудь интересное? Стой на этом месте и, если скажешь хоть слово, я оторву твою писку!
И Фред смотрел. А его мать позволяла этому мужчине делать с ней все, что угодно.
Окно засветилось. Она пришла! Фред затаил дыхание. Она — одна? Одна.
С собой у нее была большая продуктовая сумка, которую она сразу же отнесла на кухню. Сейчас она выпьет свою обычную порцию, подумал Фред. Лучше бы она не пила так много. Выглядит усталой. Он наблюдал, как девушка смешивает себе мартини. Она взяла кувшин и пошла с ним на кухню. Фред не стал смотреть, что она там делает, хотя и мог бы — для этого надо чуть изменить положение телескопа. Ожидание раздразнивало его. У нее было почти треугольное лицо с высокими скулами, маленький рот и большие темные глаза. Волосы длинные и вьющиеся — светлые, крашенные. В пахе волосы были почти черные. Фред прощал ей этот маленький обман, хотя по началу и был несколько шокирован.
Она вернулась обратно, неся кувшин и чайную ложечку. В магазине подарков, в следующем по улице доме, продавалась посеребренная специальная ложечка для мартини, и Фред часто останавливался, рассматривая эту безделушку. И пытаясь совладать с собой, чтобы не купить эту ложечку — для нее. Может быть, тогда бы она пригласила его к себе на квартиру. Она не пригласит его, пока он не накупит ей подарков, а этого он сделать не может: ведь он знает, что ей нравится, и ей обязательно захочется узнать, откуда он это знает. Фред Лаурен подался немного вперед, чтобы коснуться ее, коснуться сквозь волшебное зеркало телескопа… коснуться лишь мысленно, в безнадежном томлении.
Сейчас, сейчас она сделает это. Чтобы поменьше утруждаться на работе, она надевает на себя как можно меньше. Работает она в банке, и хотя служащим там девушкам разрешается носить брюки и прочие безобразные изделия, вошедшие в моду в текущем году, она их не носит. Колин не носит их. Он знает, как ее зовут. Он хотел положить немного денег на ее счет в банке, но не посмел. Одевается она хорошо, одевается так, что заслуживала продвижения по службе, и ее, действительно, повысили — теперь она работала в отделе новых вкладов, и там Фреду поговорить с ней уже не удастся. Он радовался за нее, что ее повысили, но в то же время ему хотелось, чтобы она оставалась работать на прежнем месте, в справочной, где можно было бы сделать так: вот он входит, направляется к ее окошку и…
Она сняла с себя голубое платье и бережно повесила его в единственный в ее комнате шкаф. А квартира у нее очень маленькая: всего одна комната, ванная и крошечная кухня. Спит она на кушетке.
Нижнее белье у нее было старое, потрепанное. Фред не раз видел, как она штопала его по ночам. Под комбинацией она обычно носила черные кружевные трусики. Сквозь комбинацию можно было разглядеть их цвет. А иногда она одевала трусики розовые, с черными полосками.
Скоро она пойдет принимать ванну. В ванне Колин моется подолгу. За это время Фред мог бы успеть дойти до ее дома и постучать в дверь. И она бы открыла. Однажды она открыла дверь не одевшись, а только набросив на себя полотенце, а за дверью стоял монтер телефонной компании. В другой раз она так же открыла дверь управляющему домом, и Фред знал, что смог бы сымитировать его голос. Он не раз заходил вслед за управляющим в бар и слушал, как тот говорит. Она бы открыла дверь и…
Но этого ему делать не следует. Он знает, что случится, если она откроет ему дверь. Он знает, что произойдет. Уже в третий раз. Третье изнасилование. И снова его запрут с этими мужчинами, с этими НЕЛЮДЬМИ. Фред вспомнил, как именовали его в камере мужчины, что они вытворяли с ним. И приглушенно заскулил — как можно тише, будто она могла услышать его.
Она одела халат. Ее обед уже разогревался в духовке. Она села, включила телевизор. Фред галопом пересек комнату и включил свой. Переключил его на тот же канал. Снова быстро приник к телескопу. Теперь он, глядя поверх ее плеча, мог не только видеть экран ее телевизора, но и слышать звук. Будто они смотрят телевизор вместе — она и Фред.
По этому каналу шла передача о комете.
Длинные, худощавые, безволосые мужские руки были сильными. Сильнее, чем казалось на первый взгляд. Они скользили по телу Маурин — искусные, опытные руки. «Муррр», сказала Маурин. Она внезапно притянула к мужчину к себе, изогнулась, лежа на боку, и обхватила его своими длинными ногами. Он мягко отодвинул ее и продолжал гладить. Он нежно играл ею, как… как реактивным двигателем при посадке на Луну. Эта мысль пронзила его мозг. Странная мысль, неудобная. Губы его скользили по ее груди, язык совершал быстрые движения, на мгновения касаясь кожи. И он добился: она растворилась в нем. Она сейчас уже забыла о технике любви. Но он — не забыл: он никогда не терял над собой контроля. Он не кончит раньше нее, в этом она может быть уверена, но сейчас — не время для мыслей, сейчас должно быть лишь содрогание от волн ощущений…
Она очнулась, ее сознание вернулось из дальнего странствия. Они лежали, обнявшись, и дышали в едином ритме. Наконец, он шевельнулся. Она приподняла его голову, ухватившись за кучерявые волосы. Стоя, он был с ней одного роста — астронавты обычно невысоки — а когда лежал на ней, то ее голова оказывалась на уровне ее горла. Вытянувшись, она поцеловала его и удовлетворенно вздохнула.
Сейчас ее мозг снова работал четко. Мне хотелось бы влюбиться в него, сказала она себе. А почему бы и не влюбиться? Он ведь такой неуязвимый.
— Джонни, ты хоть когда-нибудь расслабляешься?
Прежде, чем ответить, он поразмышлял.
— Знаешь, о Джоне Гленне рассказывают следующую историю… — Он перекатился и оперся на локоть. — Парни из отдела космической медицины решили проверить воздействие стресса на его работоспособность. Гленн был опутан кучей проводов, идущих к различным приборам — фиксировалось биение сердца, потоотделение и так далее. Он в это время прогонял на имитаторе программу полета «Джемини». В середине программы за его спиной уронили железную чушку на железную же плиту. От грохота зазвенела вся лаборатория, где проводился эксперимент. Потом уронили еще раз и еще… А сердце Гленна продолжало тикать все так же, — палец Джонни нарисовал в воздухе индейский вигвам. — У него не дрогнул ни один мускул. Он выполнил всю программу и лишь затем сказал: «Сучьи вы дети».
Он наблюдал, как она смеялась, а затем слегка грустно сказал:
— Мы не имеем права на слабости или ошибки. — Сел. — Если мы собираемся не отклоняться от твоей программы, то нам пора вставать.
— Да. Наверное. Вставай первым.
— Хорошо, — он, нагнувшись, поцеловал ее и спрыгнул с кровати. Она услышала шум душа и в голове промелькнула мысль присоединиться к нему. Но сейчас это его не возбудит. Сейчас она сказала то, о чем упоминать не следовало. Сейчас он захлестнут воспоминаниями о своей рухнувшей карьере. Рухнувшей не из-за допущенной им ошибки, а потому, что Америка ушла из космоса.
Халат она обнаружила там, где он оставил его для нее. Предвидение. «Мы не имеем права на слабости или ошибки». Если ты что-то делаешь — делай это вовремя и наилучшим образом. Несущественно, какое именно дело ты делаешь — ползешь ли по потерпевшему катастрофу «Скайлэбу», восстанавливая его в условиях орбитального полета или занимаешься любовью — делать все надо так: КАК НАДО. И делать без суетни.
Они познакомились в Хьюстоне, где Джонни Бейкер, работающий в комитете по астронавтике, был назначен сопровождающим для сенатора Джеллисона и его свиты. У Бейкера была жена и двое детей подросткового возраста. Он был джентльменом в полном смысле этого слова и, когда сенатору пришлось неожиданно уехать, пригласил Маурин вместе пообедать. И целую неделю, пока сенатор пребывал в Вашингтоне, составлял ей компанию. И были еще прогулки на катере во Флориде…
Но джентльменом в полном смысле этого слова оставался только до того момента, когда они вернулись в мотель за забытым кошельком… и до сих пор ей непонятно, кто же кого тогда соблазнил? До тех пор она еще ни разу не спала с женатыми мужчинами. А также никогда не спала с мужчинами, если не была влюблена в них. Но что там любовь! — в нем было нечто, против чего Маурин устоять не могла. У него была в жизни единственная цель, и он был способен добиваться ее осуществления абсолютно любыми способами.
А она — пока молода, хоть и побывала уже раз замужем, и не давала обета блюсти целомудрие, и… да пошли они к черту, эти навязчивые думы, девочка! Маурин быстренько скатилась с кровати и включила телевизор. Включила только для того, чтобы он злобно зашипел — чтобы разорвать цепочку горестных размышлений.
Но я вовсе не такая дрянная, как кажется.
Вопрос о его разводе решится окончательно на следующей неделе и с этим я ничего поделать не смогу. Энн об этом ничего не знает. Пока не знает. Но, может, он и не собирался с ней разводиться? Если в этом виновата я — ладно, пусть Энн ничего не знает. Пока не знает. Мы с ней по-прежнему будем добрыми друзьями.
Он не всегда был таким, сказала ей как-то Энн. До полета он был другим. До полета он был занят лишь одним: все время он был занят тренировками, а я составляла лишь маленькую толику его жизни… и все же была для него хоть чем-то. Но потом он получил свой шанс, все пошло прекрасно, мой муж стал героем, а я оказалась без мужа.
Энн случившееся непонятно, подумала Маурин. А мне понятно. Дело не в самом полете, а в том, что этот полет был ПОСЛЕДНИМ, и если ты — Джонни Бейкер, и всю свою жизнь трудился и тренировался, готовясь только к одному этому, а теперь это одно никому уже не будет нужно…
Единственная цель жизни. Примерно, как у Тима Хамнера. Джонни ведом лишь одной единственной целью и, может быть, можно принять, проникнуться этой целью — хотя бы частично. Ага: у Джонни отобрали единственную в его жизни цель, а самое важное, что совершила в своей жизни Маурин Джеллисон, была стычка с вашингтонской правительницей.
Стычка эта еще не забылась, далеко не забылась, подумала Маурин.
Аннабелл Коул — человек, свободный в своих действиях, возможностей неограниченных и совершенно непредсказуемый. Полгода назад ее встревожила угроза вымирания одного из видов улиток. Еще через полгода, возможно, встревожит угасание исполнительских традиций среди австралийских аборигенов. А сейчас ее не тревожит ничто, она лишь обвиняет всех мужчин, сколько их есть на белом свете, во всем плохом, что когда-либо случалось. И никто не смеет по-настоящему возразить. Никто не смеет — не зависимо от того, на какие проблемы обращают свой взор Аннабелл Коул и ее приспешники.
Недавно Аннабелл связалась с Маурин среди ночи — понадобилась поддержка ее отца. Тогда-то Маурин и разозлилась. Аннабелл хотелось, чтобы конгресс выделил средства на исследования по созданию искусственной матки — необходимо освободить женщин от месяцев рабства, на которое обрекает их перестройка тела.
И я сказала ей, подумала Маурин, я сказала ей, что детоношение есть составляющая часть секса, и если она не хочет беременности, то ей придется отказаться и от секса. Так я ей и сказала! А у самой у меня ребенка так никогда и не было!
Конечно, папочка может разрушить некоторые важные связи, завязанные его дочерью, но уж с этой проблемой Маурин справится. Когда через полгода Аннабелл найдет новый повод для беспокойства, у Маурин будет уже достаточно сподвижников, и тогда она через кого-нибудь назначит Аннабелл встречу. Все это она уже продумала. Но беспокоит ее вот что: ощущение, что стычка с Аннабелл Коул оказалась наиболее важным делом в ее жизни!
— Я сейчас налью нам выпить, — воззвал Джонни. — А ты пока приняла бы душ — передача начнется буквально через минуту.
— Хорошо, — отозвалась она. И подумала: а он? Женатый мужчина? Создать ему условия для другой карьеры. Дать возможность удрать из комитета. Дать ему другой вариант дальнейшей жизни вместо писания мемуаров. Если он постарается — ему любое дело по плечу… Но почему же для самой себя она не может отыскать цель в жизни?
Комната выглядела типично мужской. Книги, модели боевых самолетов, на которых летал Джонни Бейкер, «Скайлэб» с поломанными решетчатыми панелями. Большая картина в раме, на которой человек в открытом космосе в раздутом, неуклюжем костюме пробирается к разрушенной панели «Скайлэба» — безликая, непривычных форм фигура. Человек не был связан с кораблем тросом, он пробирался, рискуя погибнуть, если хоть на мгновение потеряет контакт со «Скайлэбом». И была бы эта смерть в одиночестве. Под картиной висела медаль НАСА.
Напоминания о прошлом. И только о прошлом. Не было ни рисунков, ни фотографий «Шаттла», запуск которого снова отложен. И не было никакого упоминания о Пентагоне, нынешнем месте службы Джонни. Две фотографии детей (на одной фотографии на заднем плане — Энн. Глядит со снимка с грустью и недоумением).
В поле зрения показалась рука Джонни. Рука взяла было стакан, но тут же забыл и о руке и о стакане. Маурин глядела ему в лицо, а он даже не сознавал что на него смотрят. Джонни Бейкер видел только экран.
Параболические орбиты, пересекающие стабильные круговые орбиты планет. Старые фотографии комет Галлея, Брукса, Каннингема и других, завершающиеся фотографией расплывшейся точки — кометы Хамнера-Брауна. У человека на экране, были большие, похожие на глаза насекомого очки. Человек говорил яростно и напористо:
— О, когда-нибудь столкновение неизбежно. Но, вероятно, столкнемся мы не с астероидом. Орбиты астероидов слишком близки к стабильным. Наверняка существовали астероиды, орбиты которых пересекались с орбитой Земли. Но на столкновения с такими астероидами было отведено четыре миллиарда лет, и, очевидно, данные столкновения, в основном, уже произошли. Они в прошлом — сказал человек на экране. — Они произошли так давно, что даже от кратеров следа не осталось, они выветрились — если не считать самых больших и самых недавних. Но взгляните, какие отметины астероиды оставили на Луне!
— Кометы — другое дело.
Указательный палец лектора провел вдоль нарисованной мелом параболы.
— За орбитой Плутона находятся определенные скопления веществ. Может быть, там — еще не обнаруженная нами планета… Мы даже придумали для нее имя. Персефона. В общем, какая-то масса возмущает орбиты вращающихся там громадных снеговых скоплений — и они, в шлейфе кипящих химических соединений, сваливаются прямо на наши головы. Ни одно из этих скоплений не может столкнуться с Землей, пока не пройдет насквозь почти всю нашу солнечную систему. Но когда-нибудь столкновение случится. Мы будем знать об этом заранее — примерно за год. Возможно, в нашем распоряжении будет и больше времени — если нам удастся узнать достаточно много при изучении Хамнера-Брауна.
Затем, на экране появилась антисептического вида девушка заявила, что никак не могла выйти замуж: женихи, стоило им посетить ее дом, тут же исчезали. А потом ей сказали, что изобретено новое дезинфицирующее средство для мойки унитазов — «Мыло Кальва»… И Джонни Бейкер с улыбкой вернулся на грешную землю. «Он четко гнет свою линию, не так ли?»
— Работает он хорошо. Я тебе говорила, что знакома с человеком, с которого все началось? Я имею ввиду Тома Хамнера. Познакомилась с ним на том же вечере, где был и Гарви Рэнделл. Хамнер — это не просто Маньяк. Он как раз перед этим открыл свою комету, и не мог выждать ни секунды, чтобы не поведать о ней — кому угодно.
Джонни Бейкер мелкими глотками потягивал из стакана. Затем, после долгой паузы, сказал: — По Пентагону ходят странные слухи.
— То есть?
— Звонил Гус. Из Дауни. Похоже, с «Аполлона» снова счищают ржавчину. И при этом что-то вякают, о том, что титановый стартовый двигатель «Большой птички» будет заменен чем-то другим. Тебе что-нибудь об этом известно?
Она такими же мелкими глотками допила свое спиртное. И ощутила, как ее захлестнула волна печали. Теперь она знала, почему вчера звонили Джонни Бейкеру. Провести шесть недель в Пентагоне, шесть недель в Вашингтоне, не пытаясь повидаться с ней, а затем…
И я собиралась удивить его. Удивить приятным подарком.
— Папа пытается заставить конгресс ассигновать деньги на посылку экспедиции к комете, — сказала Маурин.
— Это правда? — спросил Джонни.
— Это правда.
— Но… — его руки тряслись. А ведь его руки никогда не тряслись. Джон Бейкер водил истребители над Ханоем, и совершаемые им маневры были всегда безупречны. Он не оставлял «МИГам» ни одного шанса. А однажды, когда не было времени вызвать врача, Джонни собственными руками выколупывал осколки из тела командира своего экипажа. Один осколок застрял в груди командира, и Бейкер вытащил его ухитрившись не затронуть артерию, и твердыми как сталь пальцами зажимал рану. А командир пронзительно кричал, и все поле заполнил глухой гул боя пушек, и руки Джонни ни разу не дрогнули.
Но сейчас эти руки тряслись.
— Конгресс не даст денег.
— Может быть даст. Русские планируют посылку такой же экспедиции. Нельзя позволить им перегнать нас, — сказала Маурин. — Чтобы сохранить мир, мы обязаны показать что у нас еще есть воля к соревнованию — в какой бы области им ни захотелось обыграть нас. И что если мы вступаем в соревнование, то выигрываем.
— Да. Меня бы меньше беспокоило, вступи мы в соревнования с марсианами. Мне скоро надо уходить. Пора. — Он отпил из стакана. Руки его вновь сделались твердыми.
Маурин зачарованным взглядом смотрела на него. Он приказал рукам перестать трястись потому что у него появилась цель. И я знаю какая это цель: я. С моей помощью попасть на этот корабль. Минуту назад, может быть, он действительно любил меня. Сейчас — нет.
— Извини, — сказал он внезапно. — Мы не много времени провели вместе, но… это я прошу сделать тебя. Наведи здесь порядок. Моя голова сейчас занята только одним. — Сделал большой глоток размешанного со льдом виски. Глаза его вновь вернулись к экрану. А Маурин осталось только удивляться какое богатое у нее воображение. И куда, кстати, делось добродушие Джона Бейкера?
Благодарственно-коммерческая вставка закончилась. Камера рывком переключилась на институт реактивных двигателей.
Ведя почтовый автомобиль одной рукой, Гарри Ньюкомб торопливо дожевал последний бутерброд. Начальство выделяло ему время на обеденный перерыв, но Гарри не тратил его на еду. Это время он тратил на что-либо полезное.
День уже клонился к вечеру, когда Гарри добрался до ранчо «Серебряной долины». Как обычно у ворот он остановился. Здесь место, где открывается просвет между холмами, и можно видеть все великолепие тянущейся к востоку Хай-Сьерры. На вершинах гор блестел снег. К западу предгорья были выше, невысоко над ними светило солнце. Наконец, Гарри вышел из машины, чтобы открыть ворота. Проехав, он тщательно запер их снова. На приколоченный к столбу за воротами почтовый ящик он не соизволил обратить внимания.
По дороге он остановился, чтобы насобирать себе гранатов. Гранатовая роща началась с одного дерева и с тех пор, без всякого ухода сама собой разрослась вдоль идущего к реке склона холма. Гарри увидел, насколько увеличилась роща за те полгода, что его здесь не было. Ему стало ясно, что гранатовые деревья будут захватывать все новые участки вниз по холму. Но — там репейник. Кто кого сможет заглушить? Кто кого — Гарри и понятия не имел. Он был городским парнем.
Гарри был экс-городским парнем. Ха-ха-ха! И он будет счастлив, если больше никогда не увидит города.
Он ухмыльнулся, взвалил груз на плечо и, кренясь на сторону, пошел к входной двери. Позвонил. Скинул сумку с плеча наземь.
Еле слышное завывание пылесоса стихло. Миссис Кокс открыла дверь и улыбнулась, увидев раздувшуюся сумку у ног Гарри: «Снова к нам? Добрый день, Гарри!»
— Ага. С праздником, миссис Кокс! С праздником Почтового Хлама!
— И вас с этим праздником, Гарри. Кофе?
— Не, не задерживайте меня. Не соблазняйте меня нарушать правила.
— Свежезаваренный кофе. С только что испеченными булочками.
— Ну ладно… Этому я противиться не могу, — Гарри полез в маленькую сумку, висевшую у него не боку. — Письмо от вашей сестры, из Айдахо. И еще письмо от сенатора, — он передал ей письма, затем снова взвалил большую сумку на плечо, пошатываясь вошел в дом. — Куда?
— На обеденном столе все поместится.
Гарри вывалил содержимое сумки на полированный стол. Казалось, что стол сделан из одного куска дерева, и на вид ему было лет пятьдесят. Таких столов больше не делают. Если такова мебель в жилище домоправительницы, то какова же она в большом доме на вершине холма?
Почтовые отправления затопили полировку стола: просьбы о пожертвованиях от благотворительных организаций, письма от различных политических партий, письма из колледжей. Призывы участвовать во всяческих лотереях. Для участия в лотереях нужно лишь купить: граммофонные пластинки, ткани, книги. «ВЫ МОЖЕТЕ ВЫИГРАТЬ! ДОБАВОЧНЫЕ СТО ДОЛЛАРОВ В НЕДЕЛЮ!» Религиозные трактаты. Политические лекции. Брошюры по налоговой политике. Образчики мыла, зубной пасты, моющих средств, дезодорантов.
Алис Кокс внесла кофе. Ей было только одиннадцать, но ее уже смело можно назвать прекрасной. Длинные светлые волосы. Голубые глаза. Доверчивая девочка, в этом Гарри убедился, когда в свободное от служебных обязанностей время присматривался к ней. Но она вправе быть доверчивой: никто здесь не обидит ее. В автомобилях большинства мужчин, живущих в Серебряной долине, покачиваются в ременных петлях винтовки. И эти мужчины преотлично знают, как следует поступать со всяким, кто вздумает обидеть одиннадцатилетнюю девочку.
И это — в частности — тоже нравилось Гарри (ему многое нравилось в Серебряной долине). Нравилась не угроза насилия — ибо Гарри ненавидел насилие. Нет, ему нравилось, что это была лишь угроза насилия. Винтовки вытаскивались из своих петель лишь для охоты на кабанов (необязательно в охотничий сезон, закон нарушался, если жителям ранчо хотелось свежего мяса или если кабаны вытаптывали посевы).
Миссис Кокс внесла булочки. Когда Гарри игнорировал правила и доставлял почту прямо на дом, его очень часто пытались угостить кофе или едой. Кофе у миссис Кокс не самый лучший, но уж чашки, безусловно, прекраснейшие во всей долине: тонкий китайский фарфор. Такая чашка, пожалуй, слишком хороша для почтальона — полухиппи. В первый раз, когда Гарри посетил этот дом, он, стоя в дверях, выпил воды из оловянной кружки. А теперь он сидит за превосходной работы столом и пьет кофе из китайского фарфора. Добавочная причина радоваться тому, что он уже не городской парень.
Он торопливо допил кофе. На свете существует еще одна девочка, — блондинка — но ей уже больше одиннадцати, с ней все законно, и в ее доме тоже отмечаются праздники. Она — дома. Для Гарри Донна Адамс всегда дома. «Почта здесь в основном для сенатора», — сказал Гарри.
— Да. Но он сейчас в Вашингтоне, — ответила миссис Кокс.
— Но он скоро вернется, — мелодично пропищала Алис.
— Хотелось бы, чтобы он там не задерживался, — сказала миссис Кокс. — Это очень мило — когда сенатор находится здесь. Тогда нас все время посещают люди — одни уходят, другие приходят. Очень важные люди. В большом доме оставался на ночь сам президент. В тот раз была большая суматоха; все ранчо было заполнено людьми из секретной службы, — она засмеялась, и Алис тоже захихикала. Гарри посмотрел на них, не понимая. — Как будто кто-нибудь в этой долине мог покуситься на президента Соединенных Штатов, — пояснила миссис Кокс.
— А вот я думаю, что ваш сенатор Джеллисон — просто миф, — сказал Гарри. — Я развожу почту по этому маршруту уже восемь месяцев, и еще ни разу не видел его.
Миссис Кокс внимательно оглядела его — с ног до головы. Внешне вполне милый паренек, но миссис Адамс утверждает, что ее дочь уделяет ему чрезмерно много внимания. Волосы у Гарри длинные, вьющиеся темными волнами, такие волосы хорошо бы подошли девушке. Еще у него очень красивая борода. А усы — настоящее произведение искусства. Наверное, Гарри их завивает и чем-то умащивает: длинные усы его на концах закручивались маленькими колечками.
Он может отращивать свои волосы сколько угодно, подумала миссис Кокс, но он такой тощий и маленький. Он не такой крупный, как, например, я. И — в который раз удивилась: что только нашла в нем Донна Адамс? Может быть причина — в машине. У Гарри спортивный автомобиль, а все местные парни — подобно их отцам — водят пикапы.
— Возможно, вы очень скоро повстречаетесь с сенатором, — сказала миссис Кокс. Ее слова (хотя Гарри об этом и не подозревал) служили знаком чрезвычайного благоволения: миссис Кокс весьма заботило, кто именно встречается с сенатором. Алис начала рыться в возвышающейся на столе груде разноцветных конвертов:
— Как их на этот раз много. Тут за сколько времени?
— За две недели, — сказал Гарри.
— Ну спасибо вам, Гарри, — сказала миссис Кокс.
— И от меня спасибо, — добавила Алис. — Если б вы их не доставили прямо на дом, тащить все это пришлось бы мне.
Гарри вернулся к автомобилю. Поехал далее вдоль длинной улицы. Снова остановился, чтобы полюбоваться Хай-Сьеррой. И поехал к другому ранчо — добираться туда еще добрых пол мили. Сенатор — владелец обширного поместья, хотя немалая часть его земли представляет собой лишь пустоши, усеянные сусликовыми норками. Хорошие здесь места, но не хватает воды для ирригации.
Возле ворот (ворота эти принадлежали Джорджу Кристоферу) росла апельсиновая роща — и творилось там что-то невероятное, невообразимое. Вероятно, Кристофер окуривает деревья, решил Гарри. Гарри открыл ворота, и Кристофер тяжелой походкой направился ему навстречу. Кристофер был толст — ростом с Гарри, зато раза в три объемистее. И шея у него была толстая. Он был лыс (и лысина загорелая), хотя ему вряд ли было много за тридцать. На нем были клетчатая фланелевая рубаха, темного цвета брюки и заляпанные грязью ботинки.
Гарри вылез из автомобиля, вытащил сумку и поставил рядом с собой. Кристофер нахмурился. «Снова праздник Почтового Хлама, Гарри?» Он оглядел длинные волосы и экстравагантно оформленную бородку почтальона и нахмурился еще пуще.
Гарри в ответ оскалил зубы в улыбке. «Ага. Праздник Почтового Хлама. Через каждые две недели — как часы. Я занесу это в дом.»
— Вы не обязаны этого делать.
— А мне нравится это делать. — Здесь не было миссис Кристофер, но у Джорджа было сестра, примерно одного возраста, что и Алиса Кокс, и она любила поболтать с Гарри. Очень красивая маленькая девочка, с которой приятно беседовать. И всегда у нее полно новостей о том, что делается в долине.
— Отлично. Не забудьте о собаке.
— Будьте уверены, — Гарри не боялся собак.
— Интересно весьма, что вкладывается в вашу голову наша рекламная индустрия? — спросил Кристофер.
— А я устрою с ними обмен, тоже засыплю их. Вопросами, — сказал Гарри. — Почему правительство снижает им налоги, так что у них появляется все больше возможностей отнимать у них попусту время? И почему не снижает ваши налоги?
Кристофер перестал хмуриться. Он уже почти улыбался.
— Задайте им эти вопросы, Гарри. На этом свете стоит сражаться только за безнадежные дела. А дело налогоплательщика, считай, теперь почти безнадежное. Я закрою за вами ворота.
Конец дня. Работа закончена. Гарри зашел в сортировочную — она расположена в заднем конце здания почты. К столу Гарри была приколота кнопкой записка.
«Гар… в смысле волосатик! Волчище желает тебя видеть. Джина!!!»
Джина стояла у длинного стола где сортировались письма. Она высокая, черноволосая, широкая в кости, держится очень прямо. Единственная брюнетка — насколько известно Гарри — на всю долину. Гарри подмигнул ей, затем постучал в дверь управляющему.
Когда он вошел, мистер Волк холодного уставился на него.
— Поздравляю с Праздником Почтового Хлама, Гарри, — сказал наконец мистер Волк.
Бемц! Но Гарри улыбнулся:
— Спасибо. И вас с Праздником Почтового Хлама, сэр.
— Не смешно, Гарри. Зачем вы это делаете? Для чего вы отбираете коммерческую почту и храните ее — чтобы разом развести ее в один день… через каждые две недели?
Гарри пожал плечами. Он бы мог дать объяснение: сортировка того, что он называл «почтовым хламом» занимала так много времени, что не оставалось никакой возможности поболтать с клиентами. Вот поэтому он и начал сваливать «хлам»в одну кучу. Все началось именно таким образом, но адресатам эта шутка понравилась.
— Всем это нравится, — извиняющимся голосом сказал Гарри. — Люди могут прочесть сразу все. Или просто отправить одним махом всю кучу в камин.
— Это незаконно — препятствовать работе государственной почты, — сказал Волк.
— Если кто-либо возражает, я вычеркну его из списка празднующих День Почтового Хлама, — сказал Гарри. — Но мне кажется, что моим клиентам этот день очень по нраву.
— Но не миссис Адамс, — сказал Волк.
— А!.. — Очень плохо. Не будет Праздника Почтового Хлама — и у Гарри не будет предлога заходить в дом Адамсов и беседовать с Донной.
— Вам придется доставлять коммерческую почту так, как это предписывают правила, — заявил Волк. — По мере ее поступления. Не надо накапливать ее. Праздник хлама должен быть отменен.
— Хорошо, сэр. Какие еще изволите дать указания?
— Сбрейте свою бороду. Постригите короче волосы.
Гарри замотал головой. Он знал, что на этот счет гласят правила.
Волк вздохнул.
— Гарри, вы просто не понимаете, что это такое быть почтальоном.
Кабинет у Эйлин Сьюзан Ханкок маленький, тесный, но все же — кабинет. Не один год она проработала, чтобы получить свой собственный кабинет. Раньше у нее был только стол. Кабинет доказывал, что она — нечто большее, чем просто секретарша.
Она работала, нажимая кнопки калькулятора, хмурилась. Потом от внезапно мелькнувшей мысли журчаще рассмеялась. А мгновением позже поняла, что в дверях стоит Джо Корриган.
Корриган шагнул в кабинет. Верхняя пуговица на брюках его опять была не застегнута — и всем это видно. Его жена не разрешает ему покупать брюки большого размера. Она не оставляет надежду, что он еще похудеет. Корриган засунул большие пальцы за пояс и уставился на Эйлин несмешливым взглядом.
Эйлин оборвала смех. Снова принялась считать на калькуляторе, и теперь она даже не улыбалась.
— О'кей, — сказал Корриган. — Как идут дела со штамповочной линией?
Эйлин взглянула на него расширившимися глазами: — Что? О, нет. Пока я ничего вам сказать не могу.
— Думаете, если заморочите мне голову, так захватите контроль над компанией? Так? Ибо: линия не работает. Я это проверил. — Корригану нравилось наблюдать за ней, нравились подобные сцены. Эйлин относилась к породе людей «все или ничего». Либо она была очень серьезной и полностью погружена в работу, либо веселилась от всей души.
— О'кей, — вздохнул Корриган. — Выдам вам один секрет. Вам предстоит повышение. Дело в том, что Роберт Джестон подписал контракт.
— Вот как? Это хорошо.
— Ага. И отсюда следует, что теперь нам придется труднее. А облегчить нам может… в общем, в качестве первого шага вы назначаетесь помощником генерального директора. Если вам по душе эта работа.
— О, она мне по душе. Спасибо, — улыбка вспышкой осветила ее лицо — такая короткая вспышка, словно молния, гаснувшая прежде, чем успеваешь заметить ее. И Эйлин снова нагнулась над калькулятором.
— Я знаю, что она вам по душе. Потому я и повысил вас. Я уже вызвал рабочих, оборудовать для вас новый кабинет. Я им сказал, что когда закончат подготовительные работы, пусть проконсультируются с вами. — Корриган уселся всей своей тушей на край стола. — Итак. У меня был для вас секрет. Сюрприз. А в чем заключается секрет вашего смеха?
— Я забыла, — сказала Эйлин. — Зато я закончила работу над теми сметами. Так что можете захватить их и отнести Бейкерсфилду.
— О'кей, — сказал Корриган. И — разбитый наголову — отправился обратно в свой кабинет.
Если б он знал, подумала Эйлин. Ей захотелось рассмеяться, но она сдержалась. Нет, правда, ей не хотелось бы дразнить Корригана. И она подумала: Что ж я сделала это. А Робин прелесть. Он не лучший в мире любовник, да он на это и не претендует. Вот как он намекнул ей о повторном свидании. «Любовникам нужна практика, — вот что он сказал. — Во второй раз всегда получается лучше, чем в первый.»
Данный вопрос остался открытым. Может быть, да — может быть, она переспит с ним еще раз, но скорее всего, нет. Он без обиняков сказал ей, что он женат. До сих пор она это только подозревала.
Никогда у нее не возникало и намека на мысль, что ее личная жизнь может как то повлиять на жизни деловую. Но он не подписал контракт с Корригановской компанией сантехнического оборудования — а это очень большая сделка. И теперь она себя ощущала очень странно. И хотелось понять, отнеслась бы она с таким безразличием к выявленном семейному статусу Робина, не ожидай, что он заключит контракт. А он — подписал.
И вот она сидит здесь, складывает числа, перекладывает бумаги, и внезапно она спросила себя: какое значение имеет ее работа для водоснабжения и канализации? Я не произвожу труб. Я их не прокладываю. Я вообще не имею дела с трубами, я даже не указываю другим, где следует прокладывать эти трубы. Все что я делаю — это перекладываю бумаги.
И это — немаловажная работа. Она упорядочивает хаос. Эйлин может ошибиться. Это может быть случайная оплошность, а может быть преднамеренной ошибкой. От мельчайшего прикосновения ее пера тысячи материалов и оборудования будут посланы с одного конца Земли на другой. Но к творчеству ее работа не имеет никакого отношения. Работа у Эйлин ничуть не более творческая, чем у тех, кто двигает вперед цивилизацию, или занимается взысканием налогов… или скажем у кочегара… на дизельном топливе.
Мистер Корриган, вероятно, весь день будет ломать голову, чем был вызван внезапный взрыв ее смеха, и невозможно объяснить ему причину этого смеха. Просто смех овладел ею — неожиданный и непреодолимый: то, чем она занималась прошлой ночью с Робином Джестоном, было более, чем что-либо в ее жизни, связано — непосредственно связано! — с делом водоснабжения и канализации.
О том, что автомобиль украден, узнают еще не скоро. Несколько часов, во всяком случае, есть — в этом Алим Нассор был совершенно уверен. Настолько уверен, что мог бы просидеть в этом автомобиле хоть десять добавочных минут. Раньше Алим Нассор был великим человеком. Когда он снова станет великим, ему придется скрывать то, что он сейчас делает.
До того, как он стал великим, его звали Джордж Вашингтон Карвер Дэвис. Его мать очень гордилась этим именем. Она рассказывала, что остальные члены семьи хотели назвать его иначе: Джефферсоном Дэвисом. Дурачье: это было бы неудачное имя, в нем не чувствовалось силы. Потом у Алима Нассора было множество других имен — уличные клички. Матери эти имена не нравились. Когда она выгнала, наконец, его, он принял свое теперешнее имя.
В арабском и суахили «Алим Нассор» означает «Мудрый завоеватель». Не многие знают смысл его имени — так и что из того? Это имя пропитано силой. В «Алиме Нассоре» несравненно более силы, чем в «Джордже Вашингтоне Карвере». Об Алиме Нассоре писали газеты. Он запросто заходил в здание городского муниципалитета — заходил, чтобы посмотреть, что там делается. Он получил на это право после того, как прекратил бунты. Он — в туфлях, украшенных бритвенными лезвиями и с цепью, обмотанной вокруг талии. И были деньги; деньги, которые можно было грести лопатой. Деньги государства. Все, что угодно, лишь бы в черном гетто вновь стало спокойно. Это была чертовски хорошая игра, а закончилась она весьма скверно.
Он тихо выругался. Мэр Бентли Аллен. Черный мэр Лос-Анджелеса — этот чертов Дядя Топ перекрутил все каналы, все возможности. И этот глупый черный конгрессмен, сукин сын, которому все было мало… Нет, он, эта задница, внес всех своих родственников в платежную ведомость города. Всех до единого — что и обнаружил тот траханый репортер телевидения. В наши дни черный человек, занявшийся политикой, должен иметь незапятнанную, безупречно белую репутацию.
Ладно, та игра закончилась, и нужно было начинать снова. Он и начал. Одиннадцать дел, и каждое сработано превосходно. Они принесли… что? Добыча составила за четыре года четверть миллиона долларов. А скупщики краденого выдали за нее лишь менее ста тысяч. Значит, каждый из четырех заработал за четыре года только двадцать тысяч. Это даже нельзя назвать заработком! Подумать только: часть денег ушла на подкуп служителей закона. Но даже без этого — пять тысяч за год?
Это дело будет тринадцатым. Оно не займет много времени. Сейчас в кассе магазина должны быть деньги. Много денег. Алим ждал — он всегда точно чувствовал время. Из дверей вышли двое покупателей. На улице больше никого не было.
Ему не нравилось то, чем он вынужден сейчас заниматься. Ему не по душе проливать кровь. Он постарался вбить в головы своих сподвижников, что хоть раньше игра и была хорошая, но продолжи он ее — и ему пришлось бы оставить их, своих братьев, в одиночестве. Неизвестно, что думают братья о нем сейчас. Но он загнан в угол и ему приходится действовать быстро.
Все подготовлено, он берег этот вариант на крайний случай, и вот он — мать его так и этак! — крайний случай. Служители закона, вероятно сразу припишут это дело ему, но и юристы и сыщики хотят кушать, причем кушать именно сейчас, а не когда-нибудь в будущем. Идиотизм: грабить магазин, чтобы иметь возможность заплатить легавым за то, чтобы они не преследовали его за ограбление магазина. Ничего, когда-нибудь положение дел изменится. Он, Алим Нассор, сделает так, чтобы положение дел изменилось.
Почти время. Две минуты назад один из его братьев добровольно отдался в руки полиции, нарушив уличное движение в четырнадцати кварталах отсюда. Значит, один свинячий патрульный автомобиль — не в счет. Двадцать минут назад чуть пострелял, и сестра позвонила об этом в полицию. Туда был послан второй патрульный автомобиль. А их — полицейских автомашин — всего две. Районы, где живут черные, патрулируются не так тщательно, как районы, где живут богатеи. Черные меньше полагаются на полицию. А, может, просто не знают, как надо подлизаться — вылизать задницу! — муниципалитету.
Иногда ему приходилось использовать до четырех способов отвлечения полиции одновременно. Лучше всего организовать уличные пробки. Для этого нужно только дать ребятне на мелочишку, и они затеют игры посреди улицы. Алим Нассор был прирожденным лидером. И попадал под арест он только в юности — если не считать того случая, когда навстречу попался вышедший из прачечной самообслуживания легавый… А ведь он был не на дежурстве: он, этот негр — полицейский, просто зашел в прачечную… Кто бы мог подумать, что этот брат был легавым? По сию пору не понятно, почему он, Алим, не выстрелил. Но, как бы то ни было, он не выстрелил. Он просто заскочил в переулок и избавился от пистолета, маски и сумки: пусть заботу о них примут на себя те, кто служит закону. Конечно, доказательством его вины могли бы служить показания ограбленного лавочника, но существовали способы объяснить ему, что показаний давать не следует…
Пора. Алим вылез из автомобиля. Маска походила на лицо. С расстояния десяти шагов никто вообще б не понял, что это маска. Пистолет не виден — укрыт под плащом. Через пять минут после того, как дело окажется сделанным, плащ и маска будут выброшенными. Мысли Алима сконцентрировались на одном, сейчас для него не существовало ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Он перешел перекресток. На улице — никаких раззяв — пешеходов, ничего привлекающего внимание. Магазин — пуст.
Все прошло отлично. Никаких затруднений. Деньги уже были в кармане, и Алим шел к выходу, когда в магазин вошел брат.
Этого человека Алим знал не один год. Что понадобилось ублюдку в этой части города? Никто из Бойли-Хайте не должен находиться здесь — за Уоттсом! А, дерьмо… Брат узнал его. Может, по походке, может, еще как-нибудь, но узнал.
На то, чтобы все осознать и взвесить, ушла лишь секунда. Алим развернулся, прицелился и выстрелил. Второй выстрел — для верности. Человек упал. Глаза старика, владельца магазина — расширились от ужаса, и Алим выстрелил еще три раза подряд. Одним ограблением больше, одним меньше — это ничего не меняет. Но когда происходит убийство, легаши начинают копать изо всех сил. Лучше не оставлять свидетелей. Но — скверно вышло.
Быстрыми шагами он вышел наружу — но не к украденной автомашине, стоявшей на той стороне улицы. Торопливо прошел пол квартала, свернул в переулок, прошел его и оказался на параллельной улице. Руки у него тряслись — отзвук единственной в своем роде, сохранившейся с древнейших времен дрожи. Человек стал человеком, когда стал использовать дубину. А огнестрельное оружие есть та же дубина, только усовершенствованная. Примерься, сожми кулак, и если враг достаточно близко, чтобы разглядеть его лицо — ударь! Ударь или выстрели. Так чтобы враг лег трупом. Сила! Власть! Хотя Алим знал и таких, кого бы скрутило от подобной мудрости.
Брат Алима (сын его матери, а не просто брат по крови) ждал его в машине. Чистой машине, ничем не запятнанной в глазах закона. Поехали — на нужной скорости, достаточно быстро, чтобы не привлекать внимания и достаточно медленно, чтобы не влететь в аварию.
— Пришлось убирать двоих, — сказал Алим.
Гарольд вздрогнул, но голос его звучал ровно:
— Плохо. Кто они были?
— Никто. Так, мелочь.
