ВТОРНИК КАТАСТРОФЫ: ОДИН
Пытаясь спастись, я бежал к скале.
Но скала отказала в приюте мне.
Она крикнула: — «Здесь ты не спрячешься!
Нет, нигде не спрячешься ты…»
Вершина горной цепи Санта-Моника — весьма неудобное место, чтобы жить здесь. Торговые центры далеко. Дороги — опасные, кое-где их поверхность лежала чуть ли не в вертикальной плоскости. И тем не менее здесь было много домов. Много, потому что в этих местах селился избыток населения.
Избыток, создаваемый городами.
Вид, который открывался с вершины этой ночью, с понедельника на вторник, был совершенно неправдоподобным. Единственным в своем роде. По одну сторону лежал Лос-Анджелес, по другую — долина Сан-Фернандо. Ночью города кажутся коврами, их многоцветное сияние простирается в бесконечность. Шоссе — реки света, протекающие через моря тьмы. Кажется, что весь мир превратился в единый город, и как это здорово!
Все же на гребне оставались еще не занятые никем места. На закате солнца Марк, Фрэнк и Джоанна свернули с шоссе Мулхолланд и двинулись на мотоциклах вверх по склону. Лагерь разбили в окружении скал, так, чтобы их не могли заметить случайные мотобродяги. И от ближайших домов лагерь отделяло приличное расстояние.
Фрэнк Стонер обошел кругом вершину горы, поглядел на склоны — и с той и с другой стороны, кивнул, соглашаясь сам с собой. Не добраться. Слишком опасны покрытые грязью откосы. В общем-то ничуть не важно, почему никто не построил себе здесь дом, но Фрэнку Стонеру не нравилось, когда на возникший у него вопрос не находилось ответа. Он повернул обратно, туда, где Марк и Джоанна устанавливали походную кухонную плиту.
— Возможно, у нас нервные соседи, — сказал Фрэнк. — Давайте приготовим обед, пока еще светло. После наступления темноты никаких фонарей или огней.
— Я не понимаю… — начал Марк. Но Джоанна нетерпеливо его оборвала.
— Пойми, вблизи этих домов нет ни одного полицейского участка. Люди, переселившиеся сюда, становятся подозрительными. Не нужно, чтобы мы провели ночь перед днем падения порции мороженого у шерифа Малиби. — И отошла, чтобы прочесть инструкцию, как следует приготовить обед из взятых ими с собой обезвоженно-замороженных продуктов. Джоанна не умела хорошо готовить, но, если предоставить это дело Марку, он сготовит обед по своему усмотрению — и, может быть, это окажется очень вкусным, а может быть, и совсем наоборот. Коли следовать инструкции, наверняка получится нечто съедобное, а Джоанна была голодна.
Она сравнила взглядом обоих мужчин. Фрэнк Стонер башней возвышался над Марком. Высокий, сильный, физически привлекательный. Это чувство охватывало Джоанну и прежде. Должно быть, он чертовски хорош в постели.
Хотя это чувство охватывало Джоанну и прежде, она никогда не ловила себя на мысли, что может сойтись с другим мужчиной. И она удивилась, что у нее могла возникнуть эта мысль. Она живет с Марком, но кажется, что они живут вместе чуть не шутки ради. Джоанна не знала, любят ли они с Марком друг друга — просто потому, что не знала, что такое любовь. Но в постели им хорошо, и они не часто занимались взаимной трепкой нервов. Так откуда эта внезапная тяга к Фрэнку Стонеру?
Она вывалила бефстроганов в кастрюлю и, наклонив голову, чтобы другие не могли этого увидеть, улыбнулась. Они захотят узнать, чему она улыбается, а причину ей объяснять было бы неохота. Если б она сама понимала, почему ее потянуло к Фрэнку Стонеру…
Но это внезапное влечение обеспокоило ее. Родители Джоанны принадлежали к верхней прослойке среднего класса, и они дали ей очень хорошее образование. Пользы эта образованность приносила ей немного, но в Джоанне развилась любознательность. Особенно интересовали ее люди, в том числе и собственная персона.
— Здесь просто великолепно, — сказал Марк.
Фрэнк хмыкнул неодобрительно.
— Нет? А почему нет? Где было бы лучше? — спросил Марк. Данное место подобрал он и гордился этим.
— В Можави лучше, — рассеянно сказал Фрэнк. Он разложил свой спальный мешок и сел на него. — Но туда бы пришлось далеко добираться… неизвестно зачем. А все же… плита под нами плохая.
— Плита? — спросила Джоанна.
— Тектоническая плита, — объяснил Марк. — Ты ведь знаешь, что континенты плывут по поверхности расплавленного горного вещества, скрытого в недрах Земли.
Фрэнк с рассеянным видом слушал это объяснение. Нет смысла поправлять Марка. В Можави наверняка было бы лучше. Можави расположен на североамериканской плите. Лос-Анджелес и Байя-Калифорния — на другой. Плиты соединяются вблизи Сан-Андреаса. Если Молот ударит, все наверняка придет в движение. Закачаются обе плиты, но Северная Америка — в меньшей степени.
Однако все это — пустое умствование. Фрэнк связался с ИРД, и там заверили, что вероятность столкновения Молота с Землей чрезвычайно мала. Опасность невелика: ехать по шоссе и то более опасно. Вся эта затея с вылазкой в горы — просто тренировочный турпоход, но Стонер привык, чтобы все, что он делает, делалось основательно и правильно. Он настоял, чтобы Джоанна поехала в поход на собственном мотоцикле, хотя сама она предпочла бы ехать на заднем сиденье мотоцикла Марка. Взяли три мотоцикла, поскольку одного могли лишиться.
— Это все — тренировка, — сказал Фрэнк. — Но может быть, тренировка не без пользы.
— А? — отозвалась как раз включающая кухонную плиту Джоанна. Плита загудела. День клонился к вечеру.
— Нет ничего глупого в том, чтобы быть готовым к тому, что цивилизация рухнет, — сказал Фрэнк. — В следующий раз это будет не Молот, а что-либо другое. Но что-нибудь будет. В общем, читайте газеты.
Вот оно что, подумала Джоанна. Я почувствовала настрой его мыслей. Вот оно почему… Если действительно цивилизация рухнет, то прямой смысл оказаться с Фрэнком Стонером, а не с Марком Ческу.
Фрэнк убеждал отправиться в Можави. Марк отговорил его от этого. Марк не полностью проникся страхом Молота — и, похоже, это с его стороны глупо.
Поели они в более раннее время, чем обычно. Когда покончили с едой, света оставалось как раз достаточно, чтобы вымыть посуду. Когда почти стемнело, они улеглись в спальные мешки. Лежали и смотрели, как гаснет свет над Тихим океаном. Смотрели до той поры, пока не стало слишком прохладно и не пришлось забраться в мешки с головой. Джоанна взяла с собой персональный спальный мешок и не стала спать вместе с Марком, хотя обычно на лагерных привалах они спасти вместе.
Свет дня умирал на западе. Одна за другой появлялись звезды. И сперва были только звезды. А потом в восточной стороне неба вспыхнуло свечение. Ослепительное свечение. Огни разгорались над Лос-Анджелесом, они делались все ярче. И наконец ночь вспыхнула ярче, чем огни Лос-Анджелеса, — небо сверкало, словно вспыхнуло самое ослепительное северное сияние. Зарево делалось все ярче, и уже лишь немногие звезды проглядывали сквозь окутавший Землю хвост кометы.
Они не спали, переговаривались. Вокруг стрекотали сверчки. Днем — хотя Марк и Фрэнк не сговаривались — они выспались. Дневной сон — как признание того, что им уже за тридцать. Фрэнк рассказывал байки о том, каким образом может настать конец света. Марк прерывал его, чтобы высказать собственную точку зрения или что-нибудь добавить. Он пытался угадать, что намерен сказать Фрэнк, и высказать это первым.
Джоанна слушала все это с нарастающим нетерпением. Она лежала молча, размышляла, Марк всегда так. Но никогда прежде это ее не тревожило. Так почему сейчас его поведение — как ножом по горлу? Все то же. О-хо-хо, думала Джоанна, может, это — женский инстинкт? Стремление иметь возле себя более сильного мужчину? Как глупо. Такие мысли противоречат ее образу мышления. Она — Джоанна, полностью раскрепощенная, свободная и самостоятельная, сама определяющая то, как сложится ее жизнь…
Этот конфликт в мыслях натолкнул ее на другую тему. Ей еще нет тридцати, так зачем ей все это, зачем она это делает? Делала и делает? Так дальше продолжаться не может. Подзашибить где-нибудь несколько долларов, когда Марк оказывается без работы, с ревом носиться по всей стране на мотоциклах… Все это весьма забавно, но, черт побери, ей уже пора заняться чем-либо серьезным, иметь за спиной что-то постоянное…
— Спорим, я могу так заслонить плиту, что огня никто не увидит, — сказал Марк. — Джо, хочешь кофе? Джо?
Совсем рассвело. Фрэнк и Джоанна еще спали. Марк улыбался, словно выиграл в драке. Он наслаждался, наблюдая, как гаснет зарево рассвета. Нечасто случалось в последнее время, чтобы он видел рассвет. А сегодняшний рассвет еще и сиял каким-то колдовским светом. Лучи солнца чуть меркли, приобретали несколько иной оттенок, пройдя сквозь пыль и газы, принесенные к Земле из далей космического пространства.
Марку пришло в голову, что если он позавтракает прямо сейчас, то успеет добраться до ближайшей телефонной будки и застать Гарви Рэнделла дома. Вероятно, Гарви еще будет дома. Рэнделл приглашал Марка во вторник порции мороженого присоединиться к команде телевизионщиков, но Марк не согласился. Он и сейчас не согласен. Марк разжег плиту, поставил на нее кастрюли. Скоро будет готов завтрак. Он поколебался, будить ли ему остальных. Затем залез обратно в спальный мешок.
Его разбудил запах жарящегося бекона.
— Не стал звонить Гарви, а? — сказала Джоанна.
Марк — напоказ — потянулся.
— Я решил, что лучше смотреть новости по телевизору, чем делать их. Знаешь, где сейчас лучшее на свете зрелище? На экране телевизора.
Фрэнк с интересом наблюдал за ним. Потом мотнул головой, показывая, на какую высоту поднялось солнце. А когда Марк ничего не понял, сказал:
— Посмотри на свои часы.
Уже почти десять! Лицо Марка приняло такое выражение, что Джоанна рассмеялась.
— Черт, мы все пропустили, — пожаловался Марк.
— Нет никакого смысла сейчас спешить куда бы то ни было, — заявил Фрэнк. — Но не беспокойся, передача будет повторяться весь день.
— Можно постучать в какой-нибудь из домов, — предложил Марк. Но Джоанна и Фрэнк высмеяли его, и Марку пришлось признать, что на это и у него самого смелости не хватит. Они быстро поели, а потом Марк откупорил бутылку с вином с холма Строуберри и пустил ее по кругу. На вкус вино было превосходное, оно отдавало фруктами, словно сок, какой пьешь по утрам, но явно было крепче.
— Нам лучше собраться и… — Фрэнк запнулся на полуфразе.
Над океаном вспыхнул яркий свет. Свет — очень далеко и очень высоко, и он очень быстро двигался вниз. Очень яркий свет.
Мужчины молчали. Они просто смотрели. Джоанна в изумлении подняла взгляд, когда Фрэнк замолчал. Она никогда прежде не видела, чтобы Фрэнк чего-либо испугался — чего бы то ни было! И она быстро обернулась, ожидая увидеть Чарльза Мэнсона, несущегося к ним с циркулярной пилой в руках. Потом она посмотрела туда, куда глядели Марк с Фрэнком.
Крошечный, голубовато-белый карлик Солнце стремительно катился вниз. Это было в южной части океана, где-то очень далеко. Солнце-карлик мчалось к плоскому голубому горизонту. Оставляло горящий след. Через секунду Солнце-карлик исчезло, что-то вроде луча прожектора пронзило оставленный им свет. Луч поднимался все выше, рос, он уже был выше безоблачного неба.
И ничего — одно, два, три мгновения.
Где-то за пределами этого мира вспыхнула белая шаровая молния.
— …Мороженого. Это на самом деле. Это все на самом деле. — Голос Марка был такой, словно он вот-вот расхохочется. — Нам нужно двигаться к…
— Дерьмо коровье! — Фрэнк рявкнул достаточно громко, чтобы внимание Джоанны и Марка переключилось на него. — Никуда мы не двинемся: скоро начнется землетрясение. Ложитесь. Подстелите под себя свои спальные мешки, нет, залезайте в них. Оставайтесь на открытом месте. Джоанна, ложись здесь. Я застегну твой мешок. Марк, ты там, подальше.
Потом Фрэнк кинулся к мотоциклам. Первый он осторожно положил набок, следующий откатил в сторону и тоже положил его. Действовал Фрэнк быстро и решительно. Вернулся к третьему мотоциклу и откатил его подальше.
В небе вспыхнули три белые точки. Затем погасли — одна, вторая…
Третья, самая яркая, мчалась вниз, к юго-востоку. Фрэнк глядел на свои часы, отсчитывая тиканье секунд. Джоанна в безопасности. Марк в безопасности. Фрэнк притащил свой спальник и лег рядом с ними. Вытащил темные очки. Надел их. То же сделали и остальные. В объемистом спальном мешке Фрэнк казался очень толстым. Из-за темных очков его лицо сделалось непроницаемым. Он лежал вытянувшись, на спине, подложив под голову мощные руки.
— Отличное зрелище.
— Да уж. Детям кометы оно наверняка бы понравилось, — отозвался Марк. — Хотел бы я знать, где сейчас Гарви? Хорошо, что я не согласился с предложением присоединиться к его команде. Здесь мы, наверное, в безопасности. Если горы не обрушатся.
— Заткнись, — сказала Джоанна. — Заткнись. Заткнись. — Но она сказала это так тихо, что не было слышно. Она шептала, и шепот ее тонул в стремительно надвигающемся грохоте.
А потом вздрогнули горы.
Коммуникационный центр ИРД был набит битком. Репортеры, имеющие специальные пропуска. Приятели директора. Были даже сотрудники института — Чарльз Шарпс, Дан Форрестер и прочие.
Экраны телевизоров ярко светились. Изображение было не того качества, как хотелось бы. Ионизированный хвост кометы взбудоражил верхние слои атмосферы, и картинка на экранах размывалась и шла волнистыми линиями. Не имеет значения, подумал Шарпс. На борту «Аполлона» делаются записи, и позднее, получив эти записи, мы все восстановим. Кроме того, идет съемка с помощью телескопа. В следующий час мы узнаем о кометах больше, чем за предыдущие сто тысяч лет.
Эта мысль воодушевляла, и Шарпс проворачивал ее в голове все снова и снова. То же самое относится и к планетам, ко всей Солнечной системе. Прежде, когда люди выходили в космос (или посылали туда беспилотные корабли), они лишь пытались угадать, как устроена Вселенная. Теперь догадки сменятся знанием. И людям последующих поколений уже не сделать столько открытий, потому что люди этих поколений будут постигать устройство Вселенной, не изучая ее, а читая учебники. Они будут все знать с детства. Не то что я — я уже давно взрослый, и до сего дня мы ничего не знали. Господи, в какое великолепное время я живу. Как я счастлив, что живу в это время.
Числовое табло отсчитывало секунды. Стеклянный экран с нанесенной на нем картиной мира показывал местонахождение «Аполлона»в данное время.
«Аполлона» — «Союза», напомнил себе Шарпс и ухмыльнулся: друг без друга они беспомощны. Соперничество между США и Советами кое в чем может и не нести на себе отпечатка вражды. По крайней мере иногда. Если у других не получается, то в сотрудничество вступили военно-воздушные силы.
Жаль, что у нас проблемы со связью. Запасы энергии на борту «Молотлэба» истощаются. Этого мы не предвидели — а должны были бы. Но мы не думали, что комета пройдет так близко. Когда мы планировали работу «Молотлэба», мы не думали, что это будет настолько близко.
— Насколько она сейчас близко? — спросил Шарпс.
Форрестер оторвал взгляд от консоли компьютера.
— Трудно сказать. — Пальцы его мелькали по клавишам — словно Повер Биггс, играющий на органе Миланского собора. — Если последние исходные данные верны, то я знаю ответ. Самая точная оценка все еще составляет примерно тысячу километров. Если. Если эти данные были правильными. Но они неверны. И если то число, которое я отбросил, потому что оно не соответствовало остальным, действительно было неправильным. И еще множество «если».
— М-да.
— Фотографирование… фильтр номер тридцать один… вручную…
Шарпс и Форрестер с трудом поняли, что это голос Рика Деланти.
— Этого вы добились, — сказал Дан Форрестер.
— Я? Чего я добился?
— Чтобы в этот полет был впервые направлен чернокожий астронавт, — объяснил Форрестер. Но голос его звучал очень отсутствующе: он внимательно изучал цифры на экране компьютера. Потом он что-то сделал, и качество одного из телеизображений заметно улучшилось.
Чарльз Шарпс видел летящее на него облако. Края облака были очерчены неточно, размыты. Но одно было ясно: боковой снос вообще отсутствовал. Часы неумолимо отсчитывали секунды.
— Где же, дьявол его побери, Молот? — внезапно спросил Шарпс.
Форрестер, если он и услышал, не ответил.
— …прохождение внешнего края ядра. Земля, я повторяю… внешний… невозможно… вероятно, столкнется… — голос пропал.
— «Молотлэб», говорит Хаустон. Мы не получили вашего сообщения. Дайте на передатчик полную мощность и повторите сообщение. Повторяю: мы не получили вашего сообщения.
Текли секунды. И внезапно изображения на телевизионных экранах дрогнули, сделались ярче, отчетливее. Картинка стала цветной — будто на борту «Аполлона» задействовали главный телескоп и всю имеющуюся энергию отдали передатчику.
— Господи, ядро все приближается. — Джонни Бейкер не говорил — кричал. — Похоже, что оно столкнется с Землей…
Рик Деланти, как учили, удерживал голову кометы в поле зрения главного телескопа. Комета все росла и росла, она уже выглядела как гигантский водоворот. Изображение быстро менялось. Водоворот состоял из тумана, больших обломков, мелких обломков. Каменные глыбы, бьющие реактивной струей потоки газов… Все менялось прямо на глазах. Затем изображение качнулось вниз, и на экранах показалась Земля…
В различных местах на поверхности планеты вспыхнуло пламя. Долгое мгновение, мгновение, которое, казалось, длилось вечно, все экраны показывали одно и то же: Земля, усеянная яркими вспышками, такими яркими, что детали и не различишь и видишь лишь ослепительно пылающие пятна.
Это зрелище навсегда осталось в памяти Чарли Шарпса. Вспышки на поверхности Атлантического океана. Вся Европа — сверху донизу — усеяна вспышками; одна из самых больших вспышек пришлась на Средиземное море. Яркое пламя вспыхнуло посреди Мексиканского залива. Все, что находилось дальше к западу, оставалось вне поля зрения «Аполлона», но пальцы Дана Форрестера продолжали мелькать по клавишам. Все сведения, из любого источника — все шло в компьютер.
Голоса передававших сообщения изменились: люди кричали. По нескольким каналам передача прервалась: все заглушили внезапные электрические разряды. Связь с этими пунктами наблюдения потеряна.
— Над нами шаровая молния! — выкрикнул чей-то голос.
— Где это? — громко спросил Форрестер. Спросил достаточно громко, чтобы перекрыть заполнивший помещение гул голосов.
— Это корабли сопровождения «Аполлона». Те, что должны были выловить его при посадке в океан, — ответил кто-то. — Мы потеряли связь с ними. Последнее сообщение от них было: «Шаровая молния в юго-восточном направлении». А потом: «Над нами шаровая молния». И больше ничего.
— Благодарю вас, — сказал Форрестер.
— Хаустон! Хаустон, на Мексиканский залив пришелся сильный удар. Столкновение в трехстах милях к юго-востоку от вас. Просим вас выслать вертолет за нашими семьями.
— Господи, как может Бейкер говорить сейчас так хладнокровно? — выкрикнул кто-то.
«Что там за остолоп поднял голос?»— подумал Шарпс. Кто-то из тех, кто никогда не бывал здесь раньше. Кто-то из тех, кто никогда не слышал, как ведут себя астронавты в критической ситуации. Он глянул на Форрестера.
Дан Форрестер кивнул:
— Молот падает.
А затем изображение на всех телеэкранах пропало. Треск разрядов полностью заглушил голоса наблюдателей.
Две тысячи миль к северо-востоку от Пасадены. Бетонная нора, уходящая на пятьдесят футов вглубь. Майор Беннет Ростен лениво поглаживал свисающий с его бедра 0.38. Затем он сконцентрировался, напрягся, его руки легли на консоль запуска ракеты «Минитмен». Секунду они безостановочно елозили по консоли, затем коснулись ключа, висевшего на цепочке на шее. Скверно, подумал Ростен. Под влиянием Старика я сделался нервным.
Да, он нервничал — но это имело свое оправдание. Прошлой ночью Ростена вызвали к самому генералу Томасу Бамбриджу. Нечасто главнокомандующий стратегической авиацией беседует с командиром ракетной эскадрильи.
Приказ Бамбриджа был краток: «Завтра в пусковой шахте дежурить будете вы. Хочу, чтоб вы знали, что завтра на «Зеркале» буду я».
— Черт возьми, — сказал Ростен. — Сэр, означает ли это, что начинается… Она?
— Вероятно, нет, — ответил Бамбридж и объяснил ситуацию.
Это не объяснение, подумал Ростен. Он вновь почувствовал себя очень уверенным. Если русские действительно считают, что США слепы и беспомощны…
Он покосился налево. Его напарник, капитан Гарольд Люс, сидел у другой консоли — точно такой же, как консоль Ростена. Пункт управления находился глубоко под землей. Защищенный бетоном и сталью, он был построен так, чтобы выдержать близкий взрыв атомной бомбы. Чтобы запустить своих «птичек», дежурные обязаны действовать согласованно: оба должны повернуть свои ключи и нажать кнопки на своих консолях. Автоматика не позволяла в одиночку осуществить запуск ракеты.
Капитан Люс сидел, расслабившись, у своей консоли. Перед ним лежали книги: заочный курс обучения истории восточного искусства. Коллекционирование ученых степеней было обычным развлечением тех, кто вынужден дежурить в пусковых шахтах. Но как может Люс заниматься этим сегодня, когда, хоть и неофициально, объявлена боевая тревога?
— Эй, Гал… — позвал Ростен.
— Да, начальник.
— Предполагалось, что боевая тревога касается и тебя тоже.
— Я в состоянии боевой готовности. Ничего не случится. Сам увидишь.
— Господи, надеюсь, что не случится. — Ростен подумал об оставшихся в Миссуола своей жене и четырех детях. Раньше они отвергали идею о переезде в Монтану, но теперь она им даже нравится. Громадные просторы, чистое небо, никаких проблем больших городов.
— Хотел бы я, чтобы…
Слова Ростена прервал безликий голос из закрытого проволочной решеткой репродуктора под потолком:
— Внимание, внимание! Объявляется боевая тревога. Это — не учебная тревога. Код: 78 — 43 — 76854 — 87902 — 1735 Зулус. Боевая тревога. Боевая тревога. Полная готовность к залпу.
Бетонную шахту заполнил вой сирен. Майор Ростен краем сознания отметил: к двери по стальной лестнице скатился сверху сержант — захлопнул ее. Дверь — громадная, как в банковских подвалах, производства» Мослер сейф компани «. Сержант запер дверь, отрезав бункер от внешнего мира, набрал новую комбинацию на цифровом диске входа. Теперь никто не сможет войти сюда — разве что взорвав дверь.
Потом (как и требуют приказы) сержант вскинул автомат и встал спиной к двери. Лицо его затвердело, он замер в напряженной позе. Глотал слюну, острый кадык его ходил вверх-вниз — от страха.
Ростен набрал, нажимая кнопки, названный код на своей консоли, сорвал печати с книги приказов. Люс сделал в своем отсеке то же самое.
— Подтверждаю, что полученный код — подлинный, — сказал Люс.
— Подлинный. — И Ростен приказал: — Вставляй.
Одновременно они сняли ключи и вставили их в обрамленные красной рамкой отверстия на своих приборных досках. Если такой ключ вставить и повернуть до первого щелчка, его уже не вытащишь. Для этого понадобились бы другие ключи, которых у Люса и Ростена не было. Таковы порядки в стратегической авиации…
— По моему отсчету, — сказал Ростен. — Один, два. — Они повернули свои ключи. Раздались два щелчка. Затем Ростен и Люс принялись ждать — не поворачивая ключей дальше. Пока не поворачивая…
Самое утро в Калифорнии. И вечер на островах Греции. Двое мужчин долезли до вершины гранитной скалы. Как раз в этот момент солнце полностью скрылось за горизонтом. На востоке показались первые звезды. Далеко внизу крестьяне-греки ехали на перегруженных сверх всякой меры ослах. Пробирались в лабиринте низких каменных стен и виноградников.
В сумерках виднелся город, назывался он Акротира. Дикая мешанина: домишки грязно-белого цвета — такие, возможно, строили десять тысячелетий назад; на вершине холма — венецианская крепость; рядом с древней византийской церковью современной постройки школа. А внизу, под холмом — лагерь Виллиса и Макдональда, именно там они открыли Атлантиду. С вершины скалы лагерь был почти не виден. На западе внезапно погасла звезда — раз — и исчезла. За ней — другая.
— Началось, — сказал Макдональд.
Засопев, Александр опустился на камень. Настроение у него было чуточку скверное. Хотя ему было только двадцать четыре года и он полагал, что находится в хорошей форме, часовой подъем порядком вымотал его. Но Макдональд тащил его все дальше и дальше и даже помогал ему, пока они не долезли до самой вершины. Макдональд, чьи темно-рыжие волосы здорово поредели, открывая огромную, дочерна загорелую лысину, даже не запыхался. Макдональд был сильным человеком: работа археолога потяжелее работы землекопа.
Оба мужчины сидели по-турецки и глядели на запад, наблюдая падение метеоритов.
Две тысячи восемьсот футов над уровнем моря — самая высокая точка острова, имя которого — Фера. Гранитная глыба, носившая различные названия при различных сменявших друг друга цивилизациях — на протяжении долгого, долгого времени. Нынешнее название — Гора пророка Ильи.
Сумерки сгущались над водами залива — там, внизу. Залив был круглый, его окружали утесы в тысячу футов высотой. Эта кальдера — след вулканического извержения, некогда уничтожившего две трети острова. Уничтожившего Минойскую империю — и породившего легенду об Атлантиде. Теперь в центре залива высился недавно возникший остров — безобразный и голый. Греки называли этот остров Страной нового огня. Островитяне знали, что когда-нибудь Страна нового огня станет центром нового извержения. Как когда-то, много лет назад, центром такого извержения была Фера.
На водах залива закачались огненные блики: небо пылало бело-голубым пламенем. На западе угасало золотое сияние, но небеса не делались черными, а засветились странным зеленым и оранжевым светом. Свет, колеблясь, тянулся вверх, туда, откуда падали метеоры. Фаэтон снова мчался на колеснице Солнца…
Метеоры падали через каждые несколько секунд. Ледяные осколки врезались в атмосферу и сгорали, окутавшись пламенем. Падали снеговые комья, пылая зеленовато-белым. Земля уже глубоко погрузилась в оболочку кометы Хамнера-Брауна.
— Странное у нас увлечение, — сказал Виллис.
— Наблюдать небеса? Мне всегда нравилось смотреть на небо, — сказал Макдональд. — Вам никогда не приходилось видеть, чтобы я напрочь зарывался в Нью-Йорке, — так ведь? Мне нравятся места, где мало людей, места, где воздух ясен и чист. Места, где человек в течение десяти тысяч лет наблюдал за звездами… Такие места, где можно обнаружить следы древних цивилизаций. Но я никогда не видел подобного неба.
— Хотел бы я знать, не выглядело ли оно так и тогда… Вы знаете, что я имею в виду.
Макдональд пожал плечами. Уже почти совсем стемнело.
— Платон ни о чем подобном не упоминал. Но в мифах упоминается о каменном боге, рожденном морем и бросившем вызов небу. Может быть, таким образом древним увиделось облако. Или взять некоторые отрывки из Библии. Кое-что можно расценивать как свидетельства очевидцев — только находились они вдали от центра событий. Да, не хотелось бы быть поблизости во время извержения Феры.
Виллис не ответил, он в удивлении смотрел на небо. Через все небо протянулась гигантская полоса зеленоватого света. Полоса расширялась, росла. Видение продолжалось несколько секунд, а потом полоса разом вспыхнула и погасла. Виллис внезапно понял, что он смотрит в восточном направлении. Его губы беззвучно зашевелились. А затем:
— Мак! Обернитесь!
Макдональд обернулся.
Небо сворачивалось в клубок, поднималось вверх, словно занавес. Можно было заглянуть под нижний край этого занавеса. Край был безупречно ровный, прямой — в нескольких градусах над горизонтом. Вверху зеленым и оранжевым светом сияла оболочка кометы. А ниже — тьма, в которой горели звезды.
— Тень Земли, — сказал Макдональд. — Тень, отбрасываемая на оболочку. Хотел бы я, чтобы моя жена дожила до сегодняшнего дня, чтобы увидеть это. Всего лишь один лишний год…
За их спинами взорвалась ярчайшая вспышка. Виллис оглянулся. Вспышка медленно шла вниз — такая яркая, что на нее невозможно было смотреть, ослепительная — все тонуло в ее пламени… Виллис уставился на нее. Господи, что это такое? Оно опускается… гаснет.
— Надеюсь, вы поберегли свои глаза, — сказал Макдональд.
Виллис ничего не видел — лишь ощущал сильнейшую боль. Он замигал — это не помогало.
— Кажется, я ослеп, — сказал он. Он протянул ладонь, ощупывая камень, он надеялся, что ему станет легче, когда он почувствует руку другого человека.
— Не думаю, чтобы сейчас это имело значение, — негромко сказал Макдональд.
Быстро вспыхнула ярость — и тут же угасла. Виллис понял, что имел в виду его товарищ. Руки Макдональда взяли его за запястья и завели их вокруг камня:
— Держитесь как можно крепче. Я расскажу о том, что видел.
— Ладно.
Макдональд торопливо заговорил:
— Когда свет погас, я открыл глаза. На мгновение мне показалось, что я вижу что-то вроде фиолетового прожектора, его луч был направлен в небо. Затем луч погас. Но шел он из-за горизонта. У нас еще есть некоторое время.
— Не везет этому острову, — сказал Виллис. Он ничего не видел, даже тьмы.
— Вас никогда не удивляло, почему люди упорно строились здесь? Некоторые из домов насчитывают не одну сотню лет. Через каждые несколько столетий — извержение. Но люди постоянно сюда возвращались. А что касается того, что нам следует делать… да, нам… Алекс, я уже вижу цунами. Волна становится выше с каждой секундой. Не знаю, поднимется или нет она на ту высоту, где мы сейчас находимся. Хотя… приготовьтесь сперва выдержать воздушную волну. Соберитесь с силами.
— Сперва будет другая волна: землетрясение. Наверное, сейчас наступает конец Греции.
— Видимо, так. И появится новая легенда об Атлантиде… Если кто-нибудь выживет, чтобы поведать о катастрофе. Занавес по-прежнему поднимается. На западе — потоки света, исходящие от ядра. На востоке — черная тень Земли. Повсюду — метеоры… — Голос Макдональда оборвался.
— Что там?
— Я закрыл глаза. Но в северо-восточной части неба — оно! Ядро… Огромное!
— Грег, кто придумал это имя: «Гора пророка Ильи»? Похоже, он попал в самую точку.
Землетрясение вдоль и поперек разорвало Феру. Вскрыло скрытый морским дном канал, по которому три тысячи пятьсот лет назад вырывалась на поверхность магма. Виллис почувствовал, что камень вырывается из его рук. Фера взорвалась извержением. Страшная волна перегретого пара, выброшенного вместе с лавой, отбросила его в сторону и мгновенно прикончила. Несколькими секундами позже на рваную, пылающую оранжевым сиянием рану в теле гранита накатилась волна цунами.
И никого не осталось в живых, чтобы рассказать о втором извержении Феры.
Мэйбл Хоукер раздала карты и исподтишка улыбнулась. Двадцать очков, ей сегодня везет. А ее партнерам — нет. Все время Би Андерсон повышала ставки, когда самолет приземлится в аэропорту имени Кеннеди, партнеры проиграют Мэйбл с сотню долларов.
Готовясь к посадке в Нью-Йорке, «семьсот сорок седьмой» плыл высоко над Нью-Джерси. Мэйбл, Чет и Андерсоны, пассажиры первого класса, сидели вокруг стола. Стол находился далеко от иллюминаторов, что творится за бортом, не видно. Мэйбл почувствовала сожаление, что сейчас занята бриджем. Она никогда не видела Нью-Йорк с воздуха. С другой стороны, не хотелось, чтобы Андерсоны знали об этом пробеле в образовании.
За иллюминаторами полыхнуло.
— Твоя очередь торговаться, Мэй, — напомнил Чет. Люди, сидевшие у иллюминаторов, отшатнулись. Салон первого класса загудел, заполнился шумом голосов. Мэйбл услышала в этих голосах страх — в мозгу каждого авиапассажира таится глубоко запрятанный страх.
— Извините, — сказала Мэйбл. — Две бубны.
— Четыре черви, — сказала Би Андерсон, и Мэйбл уступила.
Раздался негромкий звуковой сигнал. Зажглась надпись «Застегните привязные ремни».
— Говорит командир самолета Феррар, — сказал сочащийся дружелюбием голос. — Мы не знаем, что это была за вспышка, но на всякий случай просим вас пристегнуть ремни. Еще одно: какая бы это ни была вспышка, она произошла далеко от нас. — Голос летчика успокаивал, вселял уверенность.
А не заторговалась ли Би? О господи, понимает ли она, что означает объявление «двух бубей»? После такого объявления повышать?..
Раздался странный звук: будто медленно разорвали пополам что-то огромное. «Семьсот сорок седьмой» внезапно взревел, резко ускорил полет.
Мэйбл читала, что опытные путешественники вообще не расстегивают свои привязные ремни, но, не затягивая, оставляют их так, чтобы они свободно провисали. С самого начала Мэйбл распорядилась своим ремнем именно таким образом. А теперь Мэйбл неторопливо расстегнула ремень, положила карты рубашкой вверх и, нетвердо ступая, удерживая равновесие, направилась к свободным креслам возле иллюминатора.
— Мать, ты куда это? — спросил Чет.
Мэйбл содрогнулась — настолько ненавистным ей было это обращение «мать». «Мать» — это ведь так по-деревенски. Облокотившись на сиденье, она выглянула в иллюминатор.
Громадный нос самолета опущен вниз, он опускается еще ниже. Впечатление такое, будто экипаж самолета пытается справиться с внезапным ветром. И скорость ветра приблизительно равна скорости самого самолета. Крылья потеряли свою подъемную силу. «Семьсот сорок седьмой» падал, словно опавший лист, дергался, кренился из стороны в сторону — словно экипаж старался удержать его в полете.
Мэйбл увидела лежащий впереди по курсу Нью-Йорк. Вон Эмпайр Стэйт Билдинг, вон Статуя Свободы, вон Всемирный торговый центр. Все выглядело именно так, как и представляла заранее Мэйбл, но почему-то под наклоном в сорок пять градусов. Где-то там, внизу, ее дочь, должно быть, уже едет в аэропорт имени Кеннеди — чтобы встретить своих родителей и познакомить их с парнем, за которого она собирается выйти замуж.
С крыльев самолета сорвало заклепки. «Семьсот сорок седьмой» задрожал, завибрировал. Словно испуганные бабочки, слетели со стола карты Мэйбл. Она ощутила, как самолет подбросило вверх. Ударом — вверх, выбивая его из снижения.
Высоко в небе мчались черные тучи. Они походили на громадную завесу. Они мчались быстрее, чем самолет. Мчались и рассыпали вспышки. Повсюду молнии. Гигантская огненная стрела ударила в Статую Свободы и заплясала вокруг ее поднятого вверх факела. А следующая молния ударила в самолет.
За Океанским бульваром — крутой откос. По дну его, вдоль берега, шло шоссе тихоокеанского побережья. А далее — океан. Бородатый человек стоял на берегу и рассматривал горизонт. Глаза его искрились неподдельной радостью.
Лишь секунду-две длилась вспышка, но она была ослепительной. А когда она погасла, на сетчатке глаз бородатого еще горел образ пылающего голубым шара. Красная вспышка… Необычная молния прочертила в небе вертикальную линию… Бородатый обернулся со счастливой улыбкой.
— Молитесь! — крикнул он. — Судный день настал!
Несколько прохожих остановились, уставившись на него. А в основном прохожие не обращали на него внимания, хотя он и производил в высшей степени внушительное впечатление: глаза горят от радости, густая черная борода с двумя снежно-белыми прядями, спускающимися от подбородка. Но один прохожий обернулся и сказал:
— Если вы не отойдете от края, для вас действительно настанет сегодня Судный день. Будет землетрясение.
Бородатый отвернулся от прохожего.
Другой — чернокожий, в дорогом деловом костюме, — попытался более настойчиво воззвать к его разуму:
— Если во время падения кометы вы окажетесь на самом краю, то остаток Судного дня пройдет мимо вас. Не упрямьтесь!
Бородатый кивнул — как бы про себя. Повернулся и направился к тротуару, где толпились люди.
— Спасибо, брат.
Земля содрогнулась и застонала.
Бородатому удалось удержаться на ногах. Он увидел человека в коричневом костюме, стоявшего на коленях, и тоже опустился на колени. Земля затряслась, часть круто уходящего вниз берега отвалилась. И если бы бородатый не убрался оттуда, оползень унес бы его с собой.
— Ибо Он придет, — закричал бородатый. — Ибо Он придет, чтобы судить Землю…
Бизнесмен подхватил псалом:
— И будет судить справедливо мир и людей по правде своей…
Окружающие присоединились к пению. Обретая подвижность, земля гнулась под ногами, дергалась.
— Восславим отца и…
Внезапный сильный толчок сбил людей наземь. Упавшие поднимались, вновь становились на колени. Тряска вдруг прекратилась, и многие заспешили прочь: найти машину, убраться подальше в глубь страны…
— О Небеса, благословенные Господом, — выкрикивал бородатый. Оставшиеся подхватили. Бородатый знал весь псалом наизусть, а подпевать нетрудно.
Море взбурлило. Стремительные волны покрылись пузырями. И все скрыла слепящая завеса соленого на вкус дождя. Многие из тех, кто окружил бородатого, помчались прочь — в заполненную дождем тьму. Но бородатый продолжал молиться, и люди из дома на противоположной стороне улицы начали молиться вместе с ним.
— О моря и потоки, благословенные Господом! Восхвалите Его и возвеличьте на веки вечные!
Дождь усилился, но как раз перед бородатым и его паствой вследствие странной игры порывов ветра образовался просвет. Можно было видеть весь берег вплоть до опустевшего пляжа. Уровень воды заметно понизился, вода отхлынула, оставив на песке бьющихся под дождем рыб.
— О киты и все, кто плавает в водах, благословенны вы Господом…
Молитва кончилась. Люди стояли на коленях, вокруг — хлещущий дождь и вспышки молний. Бородатому показалось, что он видит сквозь дождь, как в дальней дали, за отхлынувшими водами, за горизонтом, океан вздымается чудовищным горбом, отвесной стеной, которая прокатится через весь мир.
— О Господи, спаси нас, ибо наступают воды, которые захлестнут даже душу мою! — закричал бородатый. Прочие не знали этого псалома, но слушали, затаив дыхание. Со стороны океана донесся зловещий гул. — Я увяз в глубокой трясине, бездонной трясине. Я погружаюсь в глубокие воды, и потоки захлестывают меня.
Нет, подумал бородатый. Оставшаяся часть этого псалома в данном случае не подходит. И начал снова:
— Господь — мой пастырь. У меня не будет недостатка ни в чем.
Стремительно надвигался водяной вал. Люди перестали петь псалом. Одна из женщин поднялась с колен.
— Молитесь, — сказал бородатый.
Грохот, издаваемый океаном, заглушил остальные слова. Завеса дождя окутала людей. Завеса дождя — теплого, скрывшего из вида океан и волну. Она мчалась к берегу — вздымающаяся все выше стена воды. Она была выше самого высокого небоскреба. Всесокрушающая колесница Джаггернаута — вода, вскипающая грязно-белой пеной. Зеленая стена воды. Бородатый увидел что-то крошечное, двигающееся поперек ее склона. А потом стена обрушилась на него и его паству.
Джил отдыхал, лежа на доске, вниз лицом. В голове медленно тянулись мысли. Вместе с остальными он ждал, когда накатит большая волна. Под животом шуршала вода. Горячие лучи солнца припекали спину. Сбоку подпрыгивали на волнах, выстроившись в линию, остальные доски для серфинга.
Дженина поймала его взгляд и улыбнулась ленивой улыбкой. В улыбке — обещание и воспоминание об уже бывшем. Ее мужа нет в городе, и он будет отсутствовать еще три дня. Ответная улыбка Джила не выражала ничего. Он ждал волну. Здесь, у пляжа Санта-Моники, хороших волн не бывает. Но Дженина живет неподалеку, а хорошие волны никуда не денутся: будут и другие дни.
По берегу вразброс стояли дома. Вид у них был нарядный и новый, а вот дома на пляже Малиби выглядят совсем иначе: они всегда кажутся более старыми, чем есть на самом деле. Нет, на этих домах тоже заметны признаки старения. Там, где земля граничит с морем, все разрушается быстро. Джил, как и все остальные, кто покачивается сейчас на волнах (а прекрасное сегодня утро), был молод. Джилу семнадцать лет, он дочерна загорелый. Его длинные волосы выгорели почти добела. Выпуклые мышцы, словно пластины, покрывающие шкуру броненосца. Джилу нравилось, что он выглядит старше, чем на самом деле. Отец выкинул его из дома, но Джилу не приходилось платить ни за жилье, ни за еду. Всегда найдутся женщины старше тебя.
Когда он вспоминал о муже Дженины, то думал о нем с дружелюбием. Происходящее казалось Джилу лишь забавным. Муж Дженины не вызывал у Джила враждебных чувств. Джил не стремился к чему-либо стабильному. И ею вправе был бы завладеть любой парень, которому хотелось постоянно качать из нее деньги…
У Джила скосило глаза: так ярко что-то сверкнуло. «Оно» пылало, Джил зажмурился. Зажмурился рефлекторно. Плюс опыт: достаточно часто колол глаза отраженный волнами свет. Сквозь сомкнутые веки Джил увидел, как угасло пылание, он открыл глаза. Оглядел море. Идет волна?
Он увидел, как из-за горизонта вздымается огненная туча. Джил смотрел на нес, щурился, он не мог поверить, что это все на самом деле…
— Идет большая волна, — встав на колени, крикнул Джил.
— Где она? — крикнул Кори.
— Скоро ее увидишь, — крикнул Джил. Сомнений у него не возникало. Он развернул доску и сильными гребками погнал ее в море. Он согнулся так, что щека его почти касалась доски. Глубоко загребал своими длинными руками. Он был здорово испуган — но никто никогда не узнает об этом.
— Подожди меня, — крикнула Дженина.
Джил продолжал грести. Остальные поплыли следом, но выдержать такой темп мог лишь сильный. Рядом держался только Кори.
— Я видел огненный шар! — крикнул он, задыхаясь. — Это Молот Люцифера!.. Цунами!..
Джил ничего не ответил. Сказанное Кори пугало, лишало сил. Остальные загомонили. Джил увеличил скорость, оставив их позади. Когда происходит подобное, мужчина должен оставаться один. Он начал постигать, что сейчас может наступить смерть.
Начался дождь. Джил продолжал грести. Оглянулся и увидел, как оседают берег и стоящие на его склоне дома и на этом месте возникает новое протяженное взморье — поблескивает мокрым. Среди холмов над Малиби вспыхивали молнии.
Очертания гор менялись. Аккуратные дома Санта-Моники закувыркались, превратились в груды щебня.
Горизонт пошел вверх.
Смерть, неизбежная смерть. Но если смерть неизбежна, то что остается? Соблюдать стиль, только соблюдать стиль. Джил продолжал грести, оседлав уходящую из-под доски волну. Греб, пока волна не укатилась. Отнесло его далеко. Джил развернул доску, стал ждать.
Остальные последовали его примеру, развернулись. Растянулись на залитых дождем волнах на несколько сотен ярдов. Если они что-либо кричали, Джил их не слышал. Сзади накатывался ужасающий грохот. Джил выждал еще мгновение — и начал грести изо всех сил. Он делал глубокие, правильные гребки. Хорошие, как надо, гребки.
Он скользил вниз по склону громадной зеленой волны, волны-стены, вода неуступчиво вздымалась. Джил стоял на четвереньках, кровь прилила к его лицу. Глаза его вылезли из орбит, из носа потекла кровь. Напряжение было чудовищным, непереносимым. Потом сделалось легче. На набранной скорости Джил развернул доску. Балансируя на коленях, скользил наискось вниз по склону почти вертикальной стены…
Он встал. Ему нужно видеть — больше, как можно больше. Если он действительно выдержал, удержался, достиг самого гребня волны, значит, гребень уже прокатился дальше. Значит, он действительно выжил, он справился, смог! Теперь съезжать вниз, и делать это безупречно…
Прочие доски тоже повернули. Джил видел их — они впереди, беспорядочно разбросанные по склону зеленой стены. Кори поворот исполнил неправильно. Он пронесся внизу, мчался с дикой скоростью, смотреть на него было страшно.
Их несло к берегу. Их доски были много выше берега. Санаторий, пирс Санта-Моники и выстроенный на нем ресторан, яхты, стоявшие неподалеку на якоре, — все мгновенно скрылось под водой. А потом они увидели — сверху вниз — улицы и едущие по ним автомобили. Джил увидел на миг бородатого мужчину, стоявшего на коленях. А потом вода скрыла и бородатого, и тех, кто окружал его. Внизу волны-стены бился крутящийся хаос. Белая пена, несущиеся вихрем в водоворотах обломки, изуродованные трупы, пушинкой кувыркающиеся автомобили.
Под Джилом уже был Бульвар Санта-Моники. Волна перекатилась через мол. В грохочущей пене внизу замелькали обломки магазинов, тела продавцов, сломанные деревья, мотоциклы. Волна накатилась на дома — Джил крепился, готовясь к столкновению, пригибался пониже. Доска дергалась под ногами — он едва не потерял ее. Джил увидел, как вода захлестнула Томми Шумахера, Томми исчез, доска его высоко подпрыгнула и беспорядочно закрутилась. Теперь на воде остались лишь две доски.
Пенящийся гребень волны был уже далеко. Далеко и вверху. А крутящийся хаос ее основания оказался слишком близко. Ноги страшно затекли, болели, силы кончались. На поверхности осталась лишь одна доска — много ниже Джила. Кто это? Не имеет значения: того, кто был на доске, накрыл крутящийся хаос, человек исчез. Джил рискнул: быстро оглянулся. Никого. На громадной волне он остался один.
О Господи, если он выживет, какую на этом можно будет построить историю, какой сделать фильм! Фильм посильнее, чем «Бесконечное лето», посильнее, чем «Расширяющийся ад». Фильм о серфинге, и лишь трюковые съемки будут стоить десять миллионов! Если только выдержат ноги! Он уже побил все рекорды, его наверняка уже занесло не меньше, чем на милю в глубь суши, никто никогда не удерживался на волне целую милю! На мили, казалось, возвышался над головой покрытый пеной ревущий гребень. На Джила стремительно мчался тридцатиэтажный «Дом Баррингтона».
От кометы остались лишь жалкие крохи. Несколько крупных обломков, обломков поменьше, осколки смерзшейся в лед грязи. Гравитационное поле Земли разбросало их по небу. Возможно, эти обломки и вернутся когда-нибудь в кометное гало, но никогда уже им не суждено воссоединиться заново.
На поверхности Земли один за другим возникали огненные кратеры. Когда обломок ударял в воду, вспышка была столь же яркой, как и при соударении с сушей. Но рана, нанесенная океану, внешне выглядела менее значительной. Вокруг вырастали волны-стены, окаймляя рану, оглаживая, заливая ее.
Один удар пришелся в Тихий океан. Волна вокруг кратера взметнулась на две мили в высоту. Она кипела. Давление расширяющегося перегретого пара оттолкнуло волну.
Раскаленный пар поднялся колонной — прозрачной как стекло. В этой колонне содержались соль выпаренной воды океана, осадок со дна, частицы врезавшегося в океан обломка. Достигнув края атмосферы, колонна начала расплываться, превратилась во все расширяющийся водоворот.
Мегатонны пара остывали. Вокруг частиц стала конденсироваться вода. Они начали выпадать из тучи — мелкие капли перемешанной с грязью воды. Падая, сливались. Они были еще горячими.
Оказавшись в нижних, более сухих слоях атмосферы, они вновь испарялись.
