Лин была одна в мансарде.

Сидела, спиной прислонившись к стене, ноги раскинуты, будто у куклы. Смотрела, как летают пылинки. Было темно и душно. Время – за полночь, где-то между двумя и четырьмя.

Ночь была бесконечной и беспощадной. Лин то ли слышала, то ли осязала вибрацию воздуха, прерывистые крики и стоны жителей, которым снились кошмары. От этих криков вокруг нее сотрясался весь город. Голова была тяжелая, как будто налилась тревогой, предчувствием беды.

Лин подняла руки, утомленно потерла скарабея.

Пробирал страх. Она была неглупа и понимала: что-то не так.

В контору Попурри она прибыла несколько часов назад, ближе к вечеру. Как обычно, ей было велено идти в мансарду. Но когда она вошла в длинную сухую комнату, то оказалась одна.

В самом конце, у стены, маячил темный силуэт.

Бестолково поозиравшись, как будто Попурри мог спрятаться в пустом помещении, Лин пошла к скульптуре. Успокоила себя (вернее, попыталась успокоить) мыслью, что Попурри придет позже.

Она погладила статую. Хеприйская работа. Но незаконченная. Многочисленные конечности Попурри, пока еще округлые формы и гиперреалистические краски. Как будто Лин вылепила из воска скульптуру работодателя, в натуральную величину и с фитилем внутри, и эта свеча наполовину сгорела.

Лин ждала. Прошел час. Она пыталась поднять крышку люка и отворить дверь в коридор, но обе оказались на запоре. Лин прыгала по люку и колотила в дверь, долго шумела, но отклика не было.

«Это какое-то недоразумение, – думала она. – Попурри занят, он скоро придет, он просто задержался». Но убедить себя не могла. Попурри – само совершенство, и как бизнесмен, и как преступник, и как философ, и как режиссер.

Задержка не случайна. Попурри решил, что Лин должна одиноко сидеть в этой комнате и обливаться потом.

Она просидела уже несколько часов. Нервозность сменилась страхом, тот – скукой, скука – равнодушием. Лин рисовала на пыльном полу, снова и снова открывала коробочку с красильными ягодами, пересчитывала их. Вот уже и ночь наступила, а к Лин так никто и не пришел.

Равнодушие снова перелилось в страх.

«Зачем он это делает? – подумала она. – Чего хочет?»

Как это не похоже на обычную игру Попурри, на его поддразнивания, на опасную словоохотливость. На этот раз все куда грознее.

Но вот наконец раздался шум.

Попурри стоял в комнате, с ним – верный какт и пара кряжистых гладиаторов из переделанных. Лин не поняла, как они попали в комнату. Считанные секунды назад она была одна.

Лин стояла. Ждала.

– Спасибо, что пришли, госпожа Лин, – разом исторглось из нескольких ртов Попурри.

Она молчала.

– Госпожа Лин, – продолжал работодатель, – позавчера у меня была весьма интересная беседа со Счастливчиком Газидом. Он на меня работает инкогнито. Как вам наверняка известно, сейчас в городе дефицит сонной дури, цены просто с ума сошли. Выросло число краж и уличных грабежей. Просто-напросто прекратилось поступление сонной дури в город. Что это все означает? А то, что господин Газид, сидящий сейчас именно что на сонной дури, находится в совершенно безвыходном положении. Дурь ему больше не по карману, даже с нашей скидкой для своих. Ну так вот, вчера он при мне страшно ругался. У него была жестокая ломка, и он обкладывал всякого, кто близко подойдет, но на этот раз я был изрядно удивлен его словами. Хотите, скажу, что он выкрикивал? «Какой же я дурак, что отдал это дерьмо Айзеку!» или что-то вроде того.

Стоявший рядом с господином Попурри кактус зацепил кисти могучих рук и потер мозолистые зеленые ладони. Дотронулся до неприкрытой груди и со страшным спокойствием наколол палец на собственный шип – проверял его остроту.

– Вам интересно, госпожа Лин? – с желчным весельем продолжал Попурри, по-крабьи двинувшись к ней на бесчисленных ногах.

«Что же это? Что происходит?» – думала Лин, глядя, как он приближается. Не убежать, не спрятаться!

– Ну так вот, госпожа Лин, у меня были украдены кое-какие ценности. Если точнее, несколько мини-фабрик. Этим и объясняется отсутствие сонной дури. Признаться, я долго ломал голову, кто же со мной так. Ломал бы и дальше, если бы не услышал случайно сетования Газида. – Он сделал паузу, и по многочисленным ртам прошла волна ледяных ухмылочек. И тогда... все... приобрело... смысл. – Он будто выплевывал каждое слово.

Его подручный, словно получив бесшумный сигнал, зашагал к Лин, а та съежилась и попыталась метнуться в сторону, но опоздала – какт протянул громадные мясистые ручищи и крепко схватил ее за предплечья, обездвижил.

У Лин свело судорогой головоножки, она исторгла пронзительный химический крик боли. Какты обычно срезают шипы на ладонях, чтобы не мешали манипулировать вещами, но этот от колючек не избавился. Гроздья жестких волокнистых игл безжалостно вонзились ей в руки.

Кактус легко, точно пушинку, понес свою добычу к Попурри. Тот глядел, ухмыляясь. Когда заговорил, голос был перенасыщен угрозой.

– Наш общий знакомый, этот жуколюб, попытался меня надуть, не правда ли, госпожа Лин? Он покупал слоновьими порциями мою сонную дурь, содержал своего мотылька, так сказал мне Газид, а потом украл моих! – Последние слова Попурри проревел, дрожа от ярости.

Лин едва ощущала боль в руках, но она отчаянно пыталась жестикулировать от бедра: «Нет, нет! Это не так, это не так!..»

Попурри шлепнул ее по рукам:

– Не пудри мне мозги, шлюха жукоголовая! Твой хитрозадый любовничек задумал вытеснить меня с мною же и созданного рынка! Это очень опасная игра. – Он отступил на шажок-другой и окинул взглядом корчащуюся пленницу.

– Мы собираемся предъявить господину дер Гримнебулину счет на возмещение убытков. Как думаете, он придет, если мы пообещаем отдать вас?

От крови рукава рубашки Лин уже сделались жесткими. Она снова попыталась жестикулировать.

– Госпожа Лин, вы получите шанс объясниться, – успокоившись, произнес Попурри. – Либо вы соучастница, либо понятия не имеете, о чем я говорю. Ваше счастье, если окажетесь невиновны. Не сомневайтесь, я сумею узнать правду.

Он равнодушно смотрел, как Лин водит руками, читал ее сбивчивые оправдания.

Ее снова схватили за плечи. Кактус сжал так сильно, что руки онемели. Чувствуя, как мозг цепенеет от чудовищной боли, она услышала шепот господина Попурри:

– Я ничего никому не прощаю.

Возле научного факультета на учебном плацу толпились студенты, многие носили уставные черные мантии, редкие смутьяны, выйдя из здания, сняли их и перекинули через руку.

В этом живом течении двое не двигались. Стояли, прислонясь к дереву, не замечая пачкающего одежду сока. День выдался душным. Один пришел одетым не по погоде. Длинное пальто, темная шляпа.

Очень долго они не шевелились. Закончилась лекция, затем другая. Дважды в университетские двери втягивался люд, дважды выплескивался наружу. То один, то другой из ожидавших время от времени тер глаза, слегка массировал лицо. Но всякий раз его взгляд, казавшийся рассеянным, возвращался к главному входу.

Но наконец, когда уже вытягивались тени, двое оживились. Появился тот, кого они ждали. Из здания вышел Монтегю Вермишенк, зажмурясь, потянул носом воздух, будто ожидал унюхать нечто восхитительное, снял пиджак, но передумал и снова надел. И направился в сторону Ладмида.

Двое вышли из-под кроны и побрели за стариком. Вермишенк шел на север, озираясь, – видимо, хотел взять экипаж. Свернул на бульвар Линя, самый богемный проспект Ладмида, где в многочисленных кафе и книжных магазинах устраивали приемы прогрессивные академики. Старые здания Ладмида хорошо сохранились, их фасады были оштукатурены и покрашены. Вермишенк на красоты внимания не обращал, он уже много лет ходил по этим улицам, точно так же не замечал он и преследователей. Показалась четырехколесная повозка, ее влек двуногий зверь из северной тундры – колени назад, как у птицы. Вермишенк поднял руку. Возница попытался направить к нему экипаж, преследователи прибавили шагу.

– Монти, – рявкнул тот, что повыше, и хлопнул по плечу.

Вермишенк вздрогнул от неожиданности и обернулся.

– Айзек... – пискнул он. Взгляд заметался, нашел приближающуюся повозку.

– Как поживаешь, старина? – заорал Айзек ему в левое ухо, и сквозь этот рев Вермишенк услышал другой голос, шептавший в правое ухо:

– Тебе в брюхо нож уперт, попробуй рыпнуться, выпотрошу как рыбу.

– Вот уж не чаял тебя тут встретить! – радостно взревел Айзек и замахал вознице. Тот что-то проворчал и подъехал.

– Не вздумай бежать, прирежу. А если отскочишь, пулю в мозги всажу, – гипнотизировал ненавидящий шепот.

– Поехали, дружище, выпьем за встречу, – продолжал Айзек. – Голубчик, – обернулся он к извозчику, – вези-ка нас в Барсучью топь. Плицевая дорога, как проехать, знаешь? А красивый у тебя скакун! – городил Айзек всякую чушь, садясь в крытую повозку.

Вермишенк полез следом, дрожа и цепенея от страха. Его подгоняли уколы ножа в спину. Последним забрался Лемюэль Пиджин и захлопнул дверцу, а потом сел и уставился прямо перед собой. Однако нож он держал прижатым к боку Вермишенка.

Экипаж отъехал от тротуара. Седоков тотчас же коконом окутали скрип дерева, дребезжание рессор, жалобное блеяние «коня». С лица Айзека, повернувшегося к Вермишенку, сошел притворный восторг.

– Ты, гнида, – угрожающе прошептал он, – все нам расскажешь.

К его пленнику быстро возвращалось самообладание.

– Айзек, ну, разве так поступают с друзьями? – скривился в ухмылке Вермишенк. – Попросил бы по-хорошему... – и ойкнул от боли – Лемюэль кольнул ножом.

– Закрой пасть, урод!

– Закрыть пасть и обо всем рассказать? Где логика, Айзек?

Айзек не был расположен терпеть насмешки. Вермишенк взвизгнул от жесткого удара. Изумленно посмотрел на Айзека, поглаживая горящую щеку.

– Когда надо будет говорить, я дам знать, – процедил Айзек.

До конца путешествия они молчали. Покачиваясь, экипаж катил на юг, мимо станции Низкопадающая грязь, над медленной Ржавчиной по мосту Данечи. Айзек заплатил кучеру, а Лемюэль затолкал Вермишенка в двери бывшего склада.

Дэвид зыркнул на вошедших от своего стола, на котором полным ходом шла алхимическая реакция. Ягарек прятался в углу, деревянные крылья сняты, ноги обмотаны лохмотьями, голова под капюшоном. Его было почти не видно. Дерхан сидела напротив входа в кресле, которое она придвинула к стене, под окном. Она горько плакала, но без единого звука, сжимая несколько газет.

«Кошмар середины лета ширится», – сообщал заголовок передовицы. «Что случилось с нашим сном?» – вопрошал другой. Дерхан не было дела до передовиц, она прочла крошечные статейки на пятой, седьмой и одиннадцатой полосах газет. Айзек разобрал один из заголовков: «Киллер-Вырвиглаз берет на себя ответственность за убийство преступного издателя».

По комнате с шипением, урчанием и лязгом двигался чистильщик, смывая грязь, всасывая пыль, собирая бумажки и плодовую кожуру. Не зная отдыха, барсучиха Искренность сновала туда-сюда вдоль стены.

Лемюэль грубо усадил Вермишенка на один из трех стульев, стоявших у входа, и уселся перед пленником в нескольких футах. Демонстративно вынул пистолет и прицелился в голову. Айзек запер дверь.

– Ну так вот, Вермишенк, – деловым тоном заговорил он, тоже сел и впился взглядом в своего бывшего начальника, – Лемюэль прекрасный стрелок. Это я говорю на тот случай, если у тебя возникнут «авантюрные затеи». А еще он немножечко злодей. Опасный преступник. У меня ни малейшего желания тебя защищать. Так что рекомендую рассказать все, что мы хотим знать.

– Айзек, а что ты хочешь знать? – дерзко спросил Вермишенк.

Айзек разозлился, но в душе признал, что пленник держится молодцом. К нему прямо на глазах возвращались самоуверенность и апломб. И это надо учесть.

Он встал и подошел к Вермишенку. Старик беспечно смотрел на него, но в последний момент глаза округлились от страха. Вермишенк понял, что Айзек снова ударит.

Айзек врезал ему дважды в лицо, не обращая внимания на визг, полный боли и изумления. Схватил Вермишенка за горло и опустился на корточки, оказавшись нос к носу с перепуганным ученым. У Вермишенка текла кровь из ноздрей, он беспомощно барахтался в могучих руках Айзека, глаза от страха остекленели.

– Старина, кажется, ты не вникаешь в ситуацию, – зловеще прошептал Айзек. – Наверху лежит мой друг, гадит под себя и пускает слюни. У меня есть основания считать тебя виновным в этом. И я не в том настроении, чтобы сюсюкать и играть по правилам, тем более по чужим. Уйдешь ты отсюда живым или сдохнешь, мне безразлично. Ты понял? Готов сотрудничать? Если да, то самый лучший способ будет такой. Я тебе расскажу, что нам известно, и не спрашивай, откуда нам известно, побереги наше время. А ты восполнишь пробелы. Каждый раз, когда я не получу ответа на свой вопрос или кто-нибудь решит, что ты врешь, тебе будет причинено телесное повреждение.

– Ты, ублюдок, не смей пытать... – засипел полузадушенный Вермишенк.

– Заткнись, гадина. Ты, передельщик... кто бы говорил про пытки. А теперь отвечай или сдохни.

– А можно и то и другое, – холодно добавил Лемюэль.

– Ты очень сильно ошибаешься, Монти, – продолжал Айзек. – Пытать тебя мы посмеем, и запросто. Так что лучше не зли. Отвечай быстро и старайся, чтобы у меня не возникало сомнений. Итак, к делу. Вот что нам известно... Если я ошибаюсь, ты ведь поправишь, – ухмыльнулся Айзек.

Наступила пауза. Айзек выстраивал в голове факты. Наконец он стал их выкладывать один за другим, загибая пальцы.

– Ты работаешь на власти. Все, что связано с биоугрозой. Это означает, что тема мотыльков тоже в твоем ведении.

Айзек пристально глядел в лицо допрашиваемому: как реагирует, выдает ли удивление, как-никак государственная тайна. Вермишенк оставался бесстрастен на вид.

– Мотыльки сбежали. Те самые мотыльки, которых ты продал каким-то преступникам. Они как-то связаны с сонной дурью и кошмарами, которые сейчас всех мучат. Рудгуттер считал, что в этом замешан Бенджамин Флекс, но он ошибался. Так вот, нас интересует, что они из себя представляют. Какая связь с наркотиком. Как можно их выловить.

Снова пауза. Вермишенк сделал долгий вздох, его губы, покрытые кровью и слюной, тряслись, но он ухмыльнулся. Лемюэль поторопил его, выразительно качнув пистолетом.

– Ха! – воскликнул Вермишенк. Тяжело сглотнул и помассировал шею. – Мотыльки... разве они не прелесть? Поразительные существа. Что они из себя представляют? Это ты уже и сам выяснил. Хищников. Великолепных хищников. Само совершенство.

– Откуда взялись?

– Хм... – Вермишенк собирался затянуть паузу, но спохватился и затараторил, когда Лемюэль неторопливо прицелился ему в колено: – Одного ты украл как раз по их прибытии. Но родом они не из тех краев, откуда их прислали. – Он посмотрел на Айзека, и в глазах мелькнула насмешка. – Если и правда хочешь знать, то самая популярная гипотеза – что они из Растрескавшихся земель.

– Хватит мне лапшу... – в ярости заорал Айзек, но Вермишенк перебил:

– Это не лапша, дурак. Это популярная в научных кругах гипотеза!

– Как им удается людей гипнотизировать?

– Крылья. Нестабильные плоскости и формы. Движение в разных измерениях... Крылья наполнены онейрохроматофорами. Это пигментные клетки, как в коже осьминога, воспринимающие излучения чужого мозга, вызывающие в нем психический резонанс, воздействующие на структуру подсознания. Усиливают сны, что... бродят под поверхностью разума. Концентрируют эти сны, вытаскивают их наверх. И здесь удерживают.

– А как защищает зеркало?

– Хороший вопрос. – У Вермишенка изменилось поведение, он говорил все тверже и назидательней, как будто читал студентам лекцию.

«Ах ты, старый бюрократ, – подумал Айзек. – Даже в такой ситуации силен твой дидактический инстинкт».

– Но, к сожалению, ответ нам неизвестен. Да, не знаем, и все тут. Какие только эксперименты не ставили, с двойными, тройными зеркалами и так далее. Смотришь на отражение мотылька, и его гипноз не действует. Хотя вроде бы все то же самое... Однако вот что крайне интересно: если отразить отражение, то есть посмотреть на мотылька через два зеркала, как в перископ, то он снова тебя зачарует. Разве не удивительно? – улыбнулся Вермишенк.

Айзек смолчал. Поведение Вермишенка вдруг показалось очень странным. Как будто ученый сам желает рассказать обо всем, не утаив ничего важного. Неужели твердо нацеленный пистолет так на него действует?

– Я видел, как кормилась такая тварь. Видел, как она съела чужой мозг.

– Ха! – одобрительно закивал Вермишенк. – Да, это поразительное зрелище. Ты счастливчик, оказался свидетелем. Но ты ошибаешься, ничьи мозги мотылек не ел. Он не целиком живет в нашей плоскости. Его... гм... потребности в пище не распространяются на известные нам вещества... Айзек, ты что, не понимаешь? – вгляделся в лицо собеседника Вермишенк. Он вел себя как учитель, подталкивающий бестолкового ученика к правильному ответу. – Я знаю, биология не твой конек, но ведь механизм настолько элегантен, что ты, как ученый, не можешь этого не оценить. Крыльями они вытягивают сны, затопляют разум, ломают плотины, что удерживают тайные мысли, пробуждают греховные мечты... – Он умолк, откинулся на спинку стула, заставил себя успокоиться. – И вот, – продолжал Вермишенк, – когда разум приготовлен должным образом, когда он вкусен и сочен, его высасывают до последней капли. Подсознание, Айзек, нектар для мотыльков, и поэтому они питаются только разумными существами. На кошек и собак просто внимания не обращают. Они пьют особый напиток, получаемый из рефлексий, когда инстинкты, желания, потребности, интуитивные догадки накладываются друг на друга, отражают друг друга, и эти отражения выстраиваются в бесконечную очередь... – В голосе Вермишенка появилось торжественное придыхание. – Вот что пьют мотыльки, Айзек. Тончайшее вино, выбродившее из разума, из подсознания... из снов.

В помещении воцарилась тишина. Казалось, все поражены услышанным, а Вермишенк как будто упивался произведенным эффектом.

Вдруг раздался шум, и все вздрогнули. Пока шел допрос, конструкция деловито пылесосила пол возле стола Дэвида, а сейчас она попыталась пересыпать мусор из ведра в свой контейнер и промахнулась. Как ни в чем не бывало принялась подбирать мятые клочки бумаги.

– А, черт!.. Ну конечно! – воскликнул Айзек. – Вот что такое кошмары! Это... это удобрения. Вроде кроличьего помета – он кормит растения, а растения кормят кроликов. Короткая цепочка, крошечная экосистема.

– Вот именно, – кивнул Вермишенк. – Ты наконец думать начал, это похвально. Нельзя увидеть или унюхать фекалии мотыльков, но почувствовать их можно. В снах. Это дерьмо питает сны, доводит их до кипения. А затем ими питается мотылек. Идеальная петля!

– Ты, свинья! – выкрикнула Дерхан. – Как ты об этом узнал? Сколько времени с этими чудовищами работаешь?

– Мотыльки – очень редкий вид. Сам факт их существования – государственная тайна. Потому-то мы и волновались так за свою горстку образцов. У нас был очень старый, дышащий на ладан мотылек, и тут поступают четыре свежие личинки. То есть их было пять – одна попала к Айзеку. Оригинал, выкормивший наших гусениц, умер. Мы бурно спорили, не вскрыть ли кокон другого – пусть убьем, но получим бесценные сведения о метаморфозах. Но, увы, прежде чем решились, были вынуждены всех четырех продать. Пошли слухи, что наши исследования слишком затянулись, что мы не контролируем образцы, и поэтому... э... спонсоры занервничали. Финансирование прекратилось. Нашему отделу пришлось срочно платить долги, смирившись с провалом... проекта.

– Что это был за проект? – прошипел Айзек. – Оружие? Пытки?

– Айзек, Айзек, – спокойно проговорил Вермишенк. – Ты только погляди на себя: кипишь праведным гневом. А ведь если бы ты не украл мотылька, он бы не сбежал и не освободил своих приятелей. Согласись: это факт. Подумай, сколько бы осталось в живых ни в чем не повинных граждан.

– Заткнись, сука! – в бешенстве закричал Айзек и вскочил на ноги. Он бы бросился на Вермишенка с кулаками, но помешал Лемюэль.

– Айзек! – Обернувшись на резкий оклик, Айзек увидел, что пистолет Лемюэля направлен на него. – Вермишенк вполне покладист, а нам еще многое надо узнать.

Айзек пересилил себя, кивнул и сел.

– А почему ты такой покладистый, а, Вермишенк? – спросил Лемюэль, переведя взгляд на старика.

Вермишенк пожал плечами.

– Не очень люблю боль, – ответил он с глуповатой улыбочкой. – Ну а вдобавок, хоть и боюсь разочаровать, проку вам от этих знаний не будет. Мотыльков вы не поймаете. И от милиции не спрячетесь. Какой же прок играть в молчанку? – Улыбочка переросла в издевательскую ухмылку. Но по глазам было видно, что он нервничает. Вспотела верхняя губа. В голосе проскальзывала надрывная нотка.

«Мать честная! – осенило вдруг Айзека, и он резко наклонился вперед, уставился в глаза Вермишенку. Это же неспроста! Он... он выкладывает, потому что боится! Не верит, что мотыльков выловит правительство, и боится. Хочет, чтобы нам это удалось!»

Айзек уже было собрался поиздеваться над Вермишенком, уличить в трусости, но не рискнул. Если пойти на прямой конфликт, бросить вызов – мол, что же ты, слабак, на себя уже не надеешься, чужими руками хочешь жар загрести, – то этот негодяй может озлобиться и отказаться от своей затеи.

Ладно, если Вермишенк хочет, чтобы его просили о помощи, – быть посему.

– Что такое сонная дурь? – спросил Айзек.

– Сонная дурь? – Вермишенк снова ухмыльнулся, и Айзек вспомнил, что уже задавал этот вопрос. И старик изобразил тогда отвращение, отказался пачкать уста неприличным словечком.

Сейчас оно выскочило легко.

– Хм... Дурь – это детское питание. Мотыльки им кормят свое потомство. Все время его извергают, но особо большими порциями – когда выращивают детенышей. В отличие от обычных мотыльков, они очень заботливы. Усердно питают яйца, выкармливают гусениц. Сами они могут есть только с момента окукливания.

– Ты хочешь сказать, что сонная дурь – это молоко мотылька? – вмешалась Дерхан.

– Совершенно верно. Гусеницы еще не могут переваривать чистую психическую пищу. Она усваивается в квазипсихической форме. Производимая мотыльками жидкость насыщена дистиллированными снами.

– Потому-то и купил этих тварей какой-то сволочной наркобарон. Кто? – скривилась от омерзения Дерхан.

– Понятия не имею. Я всего лишь подбросил идею насчет продажи образцов. А сколько было потенциальных покупателей и кому из них повезло, меня не интересовало. Лишь бы хорошо заботился о мотыльках, вовремя спаривал, доил... как коров. Ими можно управлять – если знаешь как. Добиваться, чтобы давали молоко, не имея потомства. Ну и, понятное дело, молоко нуждается в переработке. В чистом виде ни человек, ни представитель любой другой расы потреблять его не может – мигом взорвется разум. Вещество с некрасивым названием «сонная дурь» должно быть очищено и... разбавлено различными веществами. Между прочим, Айзек, это означает, что твоя особь – полагаю, ты ее кормил сонной дурью – выросла не слишком здоровым мотыльком. С таким же успехом можно человеческого ребенка кормить грудным молоком с щедрой примесью опилок и воды из канавы.

– Откуда ты все это знаешь? – злым шепотом спросила Дерхан.

Вермишенк бесстрастно глянул на нее.

– Откуда ты знаешь, сколько нужно зеркал для защиты, откуда ты знаешь, что мотыльки превращают съеденные умы в это... в молоко? Сколько людей ты им скормил?

Вермишенк пожевал губами. Ненависть Дерхан его все-таки проняла.

– Я ученый, – ответил он. – Какие средства есть в моем распоряжении, теми и пользуюсь. Бывает, преступников приговаривают к смерти, но способ-то казни не уточняют.

– Ах ты, свинья! – взъярилась Дерхан. – А сколько людей им скормили наркодельцы, чтобы зелье свое получить?

Но тут ее перебил Айзек.

– Вермишенк, – произнес он мягко, глядя в зрачки ученого, – как вернуть пострадавшему ум?

– Вернуть? – Растерянность Вермишенка казалась неподдельной. – Ты о чем? А... – Он отрицательно покачал головой и насупился. – Никак.

– Не ври! – закричал Айзек, думая о Лубламае.

– Он же выпит, – прошептал Вермишенк.

И сразу в комнате наступила тишина. Допрашивавшие ждали пояснения.

– Он выпит – повторил старик. – У него отняли мысли, сны. Сознание и подсознание сгорели в желудках у мотыльков, вернее, превратились в молоко для детенышей... Айзек, ты принимал когда-нибудь сонную дурь? Кто-нибудь из вас принимал? – окинул он взглядом остальных.

Никто не ответил.

– Если было такое, то вам наверняка снилось, что вы – жертвы, добыча. Это метаболизированные умы проскальзывали к вам в желудок. Чужие сны становились вашими. Нет, Айзек. Спасти никого нельзя, потому что ничего не осталось.

Айзека охватило крайнее отчаяние.

«Так заберите и его тело! – подумал он. – Боги, не будьте жестокими, не оставляйте на моих руках эту жалкую оболочку, которую нельзя похоронить!»

– Как убить мотылька? – спросил он.

Вермишенк очень медленно растянул в улыбке губы:

– Никак.

– Хватит мне мозги пачкать! – рявкнул Айзек. – Кто жив, того можно убить.

– Ты меня не так понял. Если рассуждать абстрактно, то мотыльки, конечно же, смертны. А следовательно, их теоретически можно перебить. Но у тебя никогда не появится такой возможности. Они живут в нескольких измерениях – я уже говорил об этом, и пули, огонь и тому подобное способны причинить им вред только в одной плоскости. Чтобы добиться успеха, необходимо нанести одновременно удары в нескольких измерениях или в одном причинить обширнейшую, несопоставимую с жизнью травму. Но ведь мотылек никогда не даст тебе такого шанса. Теперь ясно?

– Давай лучше рассуждать буквально. – Айзек с силой постучал по вискам пястями. – Как насчет биологического контроля? Хищники?

– Не существует таковых. Мотылек – вершина своей пищевой пирамиды. Мы почти не сомневаемся, что на его родине водятся животные, способные убивать мотыльков, но в радиусе нескольких тысяч миль от своего склада ты такого зверя не найдешь. Да к тому же, если приманить сюда этакое чудище, Нью-Кробюзону уже точно несдобровать.

– Проклятье! – выругался Айзек. – Ни хищников, ни конкурентов, еды – прорва... Неисчерпаемый запас свежатинки... Их не остановить!

– Не остановить, – кивнул Вермишенк и, помедлив, добавил: – А ведь мы обсуждаем ситуацию, когда они... когда они молоды. То есть не достигли половой зрелости. Но скоро ночи станут жаркими, и тогда... Стоит подумать, что может случиться, когда они дадут потомство.

Казалось, все застыло в комнате, воцарился холод.

Снова Вермишенк попытался совладать с мимикой, и снова Айзек разглядел на его лице страх. Вермишенк уже давно все понял и с тех пор боится.

В сторонке кружила конструкция, шипела и лязгала. Она теряла пыль и прочий мусор и двигалась хаотично, оставляя за собой сорный след.

«Опять сломалась», – подумал Айзек и вновь сосредоточился на допросе.

– Когда они дадут потомство? – спросил он.

Вермишенк слизнул пот с верхней губы.

– Слышал я, что они гермафродиты. Мы ни разу не видели, чтобы мотыльки совокуплялись или откладывали яйца. Знаем только с чужих слов, что во второй половине лета у них гон. В стае один становится несушкой... По срокам это будет примерно шин, в октуарии. Да, примерно в это время.

– Давай, выкладывай! – закричал Айзек. – Ведь можно что-то предпринять, и ты знаешь что! У Рудгуттера наверняка есть какие-то планы.

– Планы у него точно есть, но я в них не посвящен. Я... – Вермишенк замялся.

– Что?! – рявкнул Айзек.

– Я слышал, мэр и его помощники обращались к демонам.

Не дождавшись отклика ни от кого, Вермишенк сглотнул и добавил:

– Но те отказали в помощи. Даже за огромную взятку.

– Почему? – спросила Дерхан.

– Потому что демоны струсили. – Опять Вермишенк облизал губы, опять на лице отразился страх, который он так старался спрятать. – Вы понимаете? Демоны струсили. Как бы они ни выглядели, каким бы могуществом ни обладали... рассуждают они так же, как и мы. Демоны разумны, мыслят логично. Мотыльки им не по зубам, они это хорошо понимают.

В комнате никто не шевелился. Рука Лемюэля устала держать пистолет, но Вермишенк вроде и не собирался бежать, он погрузился в тягостные раздумья.

– Что делать будем? – Голос Айзека прозвучал нетвердо.

Нарастал скрежет конструкции. Машинка закрутилась на центральном колесе, вытягивая руки-манипуляторы и часто стуча по полу. На нее взглянула Дерхан, затем посмотрели Айзек, Дэвид и остальные.

– Не могу думать, пока в комнате это дурацкая железка! – взорвался Айзек.

Он вскочил и двинулся к конструкции, чтобы сорвать на ней злость, бессилие и страх. Но та повернула к нему стеклянный объектив, и две основные руки вдруг вытянулись, одна из них держала клочок бумаги. Ни дать ни взять человек, который развел руки от растерянности.

Айзек опешил, но не остановился.

Машинка ткнула правой рукой в пол, на сброшенный по пути мусор. Снова и снова она с силой била манипулятором в деревянную половицу. Левая конечность, с метелкой на конце, тоже дергалась, – то в сторону Айзека, то назад.

«Она же мне машет! – с изумлением понял он. – Внимание привлекает!»

Правая, с шипом на конце, снова дернулась, указывая на доску, присыпанную пылью. Там было что-то написано.

Шип пробороздил пыль и даже оцарапал дерево.

Почерк был корявый, но вполне различимый.

«Ты предан!»

В полной оторопи Айзек таращился на конструкцию. Та махнула на него манипулятором, трепыхнулся нанизанный на острие клочок бумаги.

Остальные еще не прочли написанное на полу, но по выражению лица Айзека и странному поведению конструкции поняли: происходит нечто странное.

– Что там, Айзек? – спросила Дерхан.

– Я... я не понимаю, – прошептал он.

Конструкция вела себя так, будто пребывала в крайнем волнении – то стучала по половицам, то махала бумажкой. Айзек наконец догадался протянуть руку, и манипулятор чистильщика перестал дрожать. Айзек снял с острия мятый листок и разгладил его.

Дэвид же сорвался со стула и бросился к Айзеку.

– Айзек! – в ужасе закричал он. – Погоди!

Но Айзек уже прочитал, у него полезли на лоб глаза, отпала челюсть.

Прежде чем он успел произнести хоть слово, Вермишенк, заметивший, что за ним уже не следят – разыгравшаяся сценка отвлекла Лемюэля, – вскочил на ноги и устремился к двери. Но забыл, что она на запоре. Сообразив, что побег не удался, Вермишенк завизжал. Он здорово испугался. Дэвид попятился от Айзека, к Вермишенку и к двери. Айзек резко повернулся, сжимая в руке бумагу, и посмотрел на Дэвида, а затем на Вермишенка с безумной ненавистью.

Лемюэль осознал свою ошибку и взял Вермишенка на прицел, но тут Айзек угрожающе двинулся к пленнику и оказался на линии огня.

– Айзек, уйди, – выкрикнул Лемюэль. Вермишенк заметил, что Дерхан уже на ногах, что Дэвид пятится от Айзека, что в углу поднялся незнакомец в капюшоне, принял диковинную, но явно агрессивную стойку. Лемюэля было не видно, его заслонял собой разъяренный Айзек.

Айзек привел взгляд с Вермишенка на Дэвида, взмахнул клочком бумаги.

– Айзек! – снова закричал Лемюэль. – Не засти, мать твою!

Но Айзек был до того взбешен, что утратил дар слуха и речи. Поднялась какофония: кто требовал ответить, что на бумажке, кто упрашивал отойти, не заслонять Вермишенка, кто рычал от ярости, кто кричал, как огромная птица. Айзек, казалось, решал, кого хватать, Дэвида или Вермишенка. Ткнувшись еще раз отчаянно в дверь, Вермишенк повернулся, решил защищаться.

Как ни крути, а он был биочародеем высочайшего класса.

Вермишенк пробормотал заклинание и напряг мышцы рук – мышцы тайные, невидимые, но превосходно натренированные. Пустил в руку энергию, отчего вены предплечья стали толстыми, как змеи, натянули кожу. Та тоже окрепла, затрепетала от напряжения.

У Айзека рубашка была полурасстегнута, и Вермишенк погрузил правую кисть в неприкрытое тело, ниже шеи.

Айзек взревел от боли и ярости, его плоть подалась, как глина под сильной рукой скульптора. Пальцы Вермишенка все глубже погружались в тугую плоть. Сгибались и разгибались, пытаясь ухватить ребро. Айзек вцепился в запястье Вермишенка. Лицо исказилось. Он был сильнее, но боль отнимала силы. Вермишенку тоже приходилось несладко.

– Отпусти меня! – взвыл он.

У него не было плана, он просто испугался за свою жизнь. Потому и напал. А теперь отступать поздно. Надо довести дело до конца, вырвать Айзеку сердце.

Чуть в стороне Дэвид рылся в карманах, искал ключ.

Айзек не мог выдернуть из груди пальцы Вермишенка. А тому не удавалось погрузить их глубже. Так и стояли оба, качаясь, багровея от натуги. Вокруг не умолкали возбужденные, растерянные голоса. Лемюэль вскочил, пинком отшвырнул стул и бросился искать место, с которого мог бы выстрелить беспрепятственно. Дерхан подбежала к Вермишенку и схватила за руку, но перепуганный ученый обвил пальцами кость в груди Айзека, и, когда тяга усилилась, тот завопил от боли.

Из неровных ран, проделанных пальцами Вермишенка, хлестала кровь.

Старик, Айзек и Дерхан боролись и выли, пятная кровью пол.

Лемюэль исхитрился взять наконец взять Вермишенка на мушку, но ученый развернул Айзека кругом, точно огромную тряпичную куклу, и выбил им пистолет из руки гангстера. Оружие отлетело на несколько футов, от удара об пол рассыпался порох. Лемюэль выругался и спешно полез в карман за пороховницей.

Вдруг возле неловко борющейся троицы выросла нечеловеческая фигура в длинных одеждах. Ягарек откинул капюшон. У Вермишенка отпала челюсть от изумления, когда он увидел перед собой круглые бесстрастные глаза, широкое хищное птичье лицо. Пленник ничего не успел произнести. Ягарек вонзил острый кривой клюв в мышцы правой руки Вермишенка. Он свирепо, неистово рванул мускулы и сухожилия. Вермишенк заверещал, на его руке образовалась широкая кровавая рана. Он отпрянул, его пальцы с чмокающим звуком выскользнули из прорех в груди Айзека. Айзек зарычал, принялся тереть грудь, пачкая кровью ладонь и рыча от боли. Его перекошенное лицо тоже было в крови, но уже не своей, а брызнувшей из раны Вермишенка.

Дерхан вцепилась ученому в шею. Тот не сопротивлялся, здоровой рукой он зажимал рану, и Дерхан швырнула его на середину комнаты. Конструкция откатилась с его пути, он не устоял на ногах, растянулся на половицах, крича и пачкая их кровью.

Лемюэль уже дозарядил пистолет. Вермишенк заметил, что в него целятся, и открыл было рот, чтобы кричать, чтобы молить о пощаде, поднял дрожащие окровавленные руки, заслоняясь...

Лемюэль нажал на спуск. Раздался оглушительный треск, полыхнул едкий порох. Крик тотчас оборвался. Пуля угодила точно между глаз – Лемюэль наконец получил возможность стрелять как в тире. У жертвы снесло затылок, темная кровь ударила фонтаном.

Ученый опрокинулся, расколотый череп глухо ударился о старые половицы.

Погасли пороховые искры. Вермишенк подергался и застыл.

Айзек прислонился к стене. Выругался, прижал ладони к груди и понял, что заживут эти раны не скоро. Пальцы Вермишенка проникли глубоко.

– Проклятье! – зарычал Айзек и с ненавистью зыркнул на труп Вермишенка.

Лемюэль держал в руке дымящийся пистолет. Дерхан дрожала. Ягарек отступил, вновь спрятал лицо под капюшоном и теперь следил за происходящим издали. Все молчали.

Вермишенк мертв. Каждый по-своему осознавал этот факт. Никого не радовал такой исход, но и сожалений не было. Никто бы не хотел, чтобы пленник ожил.

– Яг, старина, – прохрипел наконец Айзек, – за мной должок.

Гаруда не подал виду, что услышал.

– Надо... надо от этого избавиться, – пнула мертвеца Дерхан. – Скоро его начнут искать.

– Из наших проблем эта – самая пустяковая.

Айзек вытянул правую руку. На ладони лежал взятый им у конструкции клочок бумаги, теперь он был покрыт кровью.

– Дэвид сбежал, – указал Айзек на распахнутую дверь и огляделся. – Искренность прихватил. – Лицо Айзека исказилось от злобы.

Он бросил бумажку Дерхан. Пока та расправляла, Айзек затопал к конструкции. Дерхан прочитала записку и сама переменилась в лице от ненависти и отвращения. Подняла листок так, чтобы и Лемюэль смог разобрать. Подошел и Ягарек, стал читать через плечо Лемюэля.

Растерянно поморгав, Лемюэль оглянулся.

– Пяльница?.. Это же сегодня. – Он снова заморгал. – Они идут.