ГЛАВА 3
Рыжуха шла мерной рысью, позади глухо рокотали по лесной дороге копыта коней первого десятка «Младшей стражи» – Мишка вел пятую часть своего «войска» в Ратное.
С утра дед прислал к Мишке гордого оттого, что выполняет поручение самого сотника, мальца из холопов. От великого старания дурень чуть не запалил коня, но переданный приказ настолько удивил Мишку, что он даже забыл отругать мальчишку. Впрочем, от наказания мальца это не избавило – Митька, знавший и любивший кавалерийское дело, без лишних разговоров крепенько повозил парнишку физиономией по потному конскому боку.
Приказ же был действительно странный: приехать в Ратное самому Мишке и привести с собой первый десяток плюс Роську, Демьяна, Артемия и Дмитрия. Получалось, что дед вызывает к себе из воинской школы всю родню, кроме Немого. Мишка по-быстрому собрался, оставил за старшего Первака, получив на это молчаливое согласие Немого, и повел свой небольшой отряд в Ратное.
«Дед позвал родню. Нинея намекала, что на деда в Ратном кто-то „нож точит“. Понять „кто“, в общем-то семи пядей во лбу не нужно, но, если дело идет к драке, Немого оставлять вроде бы нельзя – такой боец обязательно пригодится… Ладно, приедем – дед объяснит.
Но надо же будет еще и отчитаться о договоренности с Нинеей… Да, сэр, а тут-то как раз все непросто. И самое большое сомнение порождает резкая перемена отношения баронессы пивенской к христианству. То она христиан своими злейшими врагами числит – отца Михайла чуть не угробила, а то – «крести, я дозволяю».
Похоже, христиане нужны лишь на определенном этапе – пока Турово-Пинское княжество не добьется независимости и не укрепится, а потом… Все, что угодно, вплоть до Варфоломеевской ночи. Правда, такие, с позволения сказать, мероприятия войдут в моду только лет через четыреста – во времена Реформации и религиозных войн. Однако можно припомнить и более ранние примеры: те же Крестовые походы или Альбигойские войны.
М-да, сэр, жареным от всего этого пахнет вполне отчетливо. В конце концов, почему бы циничный принцип «Чья власть, того и вера» не изобрести в двенадцатом веке, а не в шестнадцатом? И знаменитую фразу: «Париж стоит мессы!» – произнести не Генриху Наваррскому, а Михаилу Туровскому? С учетом местной специфики, разумеется. Что-то вроде: «Туров стоит жертвы Велесу!»
Эх, ну хоть граммульку бы информации! На что способны нынешние язычники? Только по лесам прятаться, купцов на бабки выставлять да заговоры устраивать? Ну-ка, сэр, напрягите мозги и попробуйте вспомнить хоть что-нибудь, если не из истории, так хотя бы из литературы. А какая сейчас литература?
Стоп! Слово о полку Игореве! Его, правда, напишут еще только лет через сто, но это не принципиально. Вот и пригодилась школьная зубрежка, кто бы мог подумать? Как мы тогда злились на это: «Не лепо ли ны бяшеть, братие». Но против школьной программы не попрешь. Даже ведь сочинения писали. Девчонки все больше про «плач Ярославны», а мы – про «червленые щиты, перегородившие степь».
И вот что интересно – конец двенадцатого (или начало тринадцатого?) века, а во всем произведении, если не ошибаюсь, ни разу не упомянуты ни Иисус Христос, ни Богородица, ни иные библейские персонажи. Зато языческих образов пруд пруди: Стрибог, Хорс, Дева-обида, Карна и Желя – вестницы смерти. Баяна автор называет Велесовым внуком.
Да и сам «плач Ярославны», по сути, настоящая языческая молитва. К кому она обращается? К ветру, к Днепру, к солнцу, но отнюдь не к Христу, не к Деве Марии, не к кому-нибудь из христианских святых. И это – православная княгиня?
Что же получается, что языческий менталитет будет доминировать в массовом сознании и через двести с лишним лет после крещения Руси? Такое население, если умеючи взяться, запросто можно поднять на резню христиан! Однако, сэр, перспективочка…
Правда, есть в Слове о полку Игореве одна закавыка, которая может все мои рассуждения свести на нет. Последние строки поэмы:
Здрави князи и дружина,
Поборая за христьяны на поганыя пьлки!
Получается, что князья с дружинами защищают христиан. И как прикажете это все понимать? Позднейшая правка? А может быть, отсутствие в тексте христианских персонажей всего лишь дань литературной традиции? Христианской-то литературы еще нет, тем более светской.
Вот ведь как интересно! В Слове о полку Игореве Ярославна обращается к ветру, солнцу и Днепру-Славутичу. У Пушкина, в «Сказке о мертвой царевне и семи богатырях», королевич Елисей, разыскивая невесту, тоже обращается к ветру, солнцу, месяцу. И в фильме Эльдара Рязанова, который показывают на каждый Новый год, то же самое: «– я спросил у тополя, я спросил у ясеня, я спросил у месяца…» Поэтический прием, сохранившийся в течение тысячи лет! Наверняка автор Слова о полку Игореве выдумал его не сам, а следовал еще раньше сложившимся традициям!
И что это вам дает, сэр? Да прежде всего то, что за прошедшие после крещения двести лет христианство на Руси толком не укрепилось! Если попытаться сделать хотя бы приблизительный анализ имеющейся информации получается весьма неприглядная картина. Двоеверие, иначе говоря: идеологический кризис.
А чему, собственно, удивляться? Население, мягко говоря, малообразованно, но если бы читать умели все или подавляющее большинство? Что читать? Книги – редкость, да и дороги так, что по карману только очень состоятельным людям. Литературы, как таковой, не существует – ни языческой, ни христианской, а устные сказания и легенды сплошь языческие.
Священников мало, да и не все они годятся для распространения христианства. Тот же отец Михаил… Ну кто в здравом уме захочет подражать его жизни? Только такой же фанатик, как он сам. Нет, его, конечно, уважают, но если честно, то с оттенком жалости. Требуется белое монашество – семейные попы, являющие собой пример праведного жития и благополучия, живущие той же жизнью, что и окружающие, умеющие дать толковый ответ на любой вопрос из реальной жизни, исходя из положений христианской веры.
Нужна, наконец, явственная, понятная всем польза, исходящая от монахов: школы, больницы, богадельни, странноприимные дома. И нужна христианская литература – духовная и светская. А для этого – бумага и типографии…
Да-с, сэр, не скоро еще Русь станет по-настоящему православной! Впрочем, и сама Православная церковь тоже хороша. Татары ее не тронули, даже предоставили иммунитет, так что почти весь период татаро-монгольского ига попы продвигали в массы широко известный лозунг: «Несть власти, аще не от Бога». Только когда Орда приняла мусульманство, спохватились, почуяв мощную конкуренцию, и срочно заделались патриотами. И ведь справились! Сумели внедрить в массовое сознание идеологию национально-освободительной борьбы! И вот тогда-то Русь и стало по-настоящему православной! Все-таки что ни говори, а разветвленная иерархическая структура – мощнейший инструмент управления!
Прав был старик Екклезиаст: нет ничего нового… Дерьмократы повели себя точно так же – за одобрение Запада готовы всю Россию по кускам раздербанить и распродать. Патриотизм ругательным словом сделали. Ребят, кладущих головы в Чечне, федеральными бандформированиями называют, ветеранам Великой Отечественной в лицо кричат: «Вы бы похуже воевали, мы бы теперь получше жили!» Когда же спохватятся, что так можно и вообще без страны остаться? Падлы…
Ладно… Будет вам, сэр. Все это, конечно, так, но произойдет еще не скоро, а сейчас-то что вы намерены делать? Время на раздумья, впрочем, еще есть. Пока княжич Михаил Вячеславович достигнет совершеннолетия да пока у вас, сэр, «под ружьем» соберется достаточная сила… Короче, как говаривал Ходжа Насреддин: «Либо ишак помрет, либо я, либо эмир».
Или я сам себя успокаиваю? Нинея-то ребят обработала, а те полсотни пополнения, которые она предоставит, уж и подавно будут нужным образом подготовлены. Может, с лекаркой Настеной посоветоваться? В прошлый раз, когда Юлька ребят обаяла, Настена каким-то образом пацанам мозги вправить сумела. Возможно, и сейчас сумеет или подскажет что-нибудь?
В конце концов, Нинея не всесильна – меня-то заворожить она не может! Да и последний эпизод прошел, без ложной скромности, по моему сценарию. Нинея, поди, и сейчас уверена, что это она меня до бешенства довела и заставила сорваться. Только одно непонятно: как она меня вырубила? Я ведь никакого воздействия ее на себя не заметил… Да и не могла она, я ее как грушу тряс. А может, это не она, а Красава? Девчонке же никакой экстрасенсорики и не требовалось, могла просто в суматохе нажать на какой-нибудь нервный узел или артерию придавить. Пока я за Нинеей следил да Глеба с руки стряхивал, время у Красавы было. Но информацию я все-таки добыл! А с Настеной конечно же надо проконсультироваться».
Едва в Мишкином сознании сформировалось понимание необходимости встречи с Настеной, он сразу почувствовал, как соскучился за месяц по Юльке. На душе как-то потеплело, а в голове закрутились мысли о том, что хорошо было бы притащить Юльке какой-нибудь подарок или рассказать что-нибудь интересное. Просто посидеть с ней и потрепаться, неважно о чем.
«Гормоны играют, сэр? Весна! Вам-то уже вот-вот четырнадцать, а ей-то и тринадцати еще нет, только в октябре будет. Девчонки в этом возрасте еще ни о чем таком не думают, а если и думают, то исключительно в романтическом духе. Ну и я ни о чем таком плотском… Так, живая душа, около которой сердцем отмякаешь…»
Мишка, сам не зная отчего, разозлился, понукнул Рыжуху и, оглянувшись на скачущих позади парней, рявкнул:
– Подтянись! Не растягиваться!
* * *
«Все бабы хоть немного, но колдуньи!» Это высказывание бригадира-алкоголика из времен своей молодости в XX веке Мишка вспомнил, когда его отряд въехал на подворье сотника Корнея. Скомандовав: «Стража, слезай!» – Мишка соскочил на землю и… не услышал за спиной ожидаемого слитного шума, издаваемого полутора десятками спешивающихся всадников. За спиной стояла тишина, лишь изредка прерываемая звоном колец на сбруе, лошадиным фырканьем да перестуком копыт.
Мишка обернулся и понял, что его команду просто-напросто не слышали. Парни дружно пялились в одном и том же направлении – в сторону крыльца. У одних был приоткрыт рот, у других неестественно широко распахнуты глаза, и на всех лицах, с той или иной степенью явственности, наличествовало выражение восторженного идиотизма.
Мишка снова обернулся и наконец понял причину полной потери боеспособности первым десятком «Младшей стражи» – с крыльца медленно спускались его старшие сестры Машка и Анька. Машка в светло-зеленом платье, Анька – в розовом. Головы под мантильями гордо подняты, пальчики придерживают пышные, на кринолинах, юбки, обе старательно делают вид, что оказались здесь совершенно случайно и вовсе не замечают направленных на них восторженных взглядов.
«Шарман, сэр Майкл, сестры у вас… Слов нет! А парни-то прибалдели, ведь не видали ж такого никогда! Ну, баба Нинея, нашелся-таки антидот на твое волховство! Хоть напрочь вся исколдуйся, а эти соплячки, сами того не понимая, только бровью поведут, и пацаны про все твое внушение враз забудут!»
Сестер наконец проняло. Анька первая, хихикнув, развернулась и шмыгнула за угол, за ней устремилась Машка. К такому вниманию к своим персонам девки еще не привыкли и купаться в нем, как в живой воде, не научились.
«Ничего, научатся… И привлекать к себе внимание, и удерживать, и силы в нем черпать, и… жилы рвать, чтобы подольше это свойство сохранять, несмотря на возраст. Ну, мадам Петуховская, держитесь! Если обычный женский бокс – зрелище, для людей понимающих, не только и не столько спортивное, то уж виртуальные бабьи поединки и вообще – пиршество богов! Валяться вам, баронесса, в нокауте, уж я позабочусь!»
Мишка снова обернулся к «курсантам» и, с трудом сдерживая улыбку, заорал:
– Команды не слышали?! Слезай! Расседлывай!
Ратники «Младшей стражи» пососкакивали на землю и деятельно засуетились, время от времени бросая взгляды на угол, за которым скрылись Мишкины сестры. Пока парни расседлывали коней и заводили их под навес, на крыльце нарисовался сам батюшка воевода Корней Агеич. Выглядел он не совсем здоровым, хмурым и озабоченным, приняв рапорт Михаилы о прибытии первого десятка, велел всем отправляться в новое здание обедать, а внука позвал с собой в дом.
* * *
В горнице был накрыт обед на двоих. Мишка жадно припал к поднесенному Листвяной ковшу с квасом, а дед, дождавшись, пока внук утолит жажду, без всяких предисловий огорошил:
– Убивать нас будут, Михайла.
– За Пимена?
Дед удивленно изогнул бровь – реакция внука в который уже раз оказалась нестандартной. Естественным было бы вскрикнуть: «Как убивать? Кто?» – или что-нибудь в этом роде. Но Мишка, без всяких вскриков и других проявлений эмоций, просто спокойно спросил, вернее даже было бы сказать, осведомился. Дед вроде бы недовольно повел плечами, но комментировать поведение внука не стал, а ответил на конкретно заданный вопрос:
– И за него тоже… Но эта причина только для Пименова брата Семена – главная. У остальных – другое.
Мишка оглянулся на Листвяну. Та, и не думая уходить, стояла у двери, сложив руки под грудью. По всей видимости, дед доверял своей пассии полностью. Мишка свои соображения вслух высказывать не стал – деду виднее, задал следующий вопрос:
– Что другое, деда?
Дед повозил ложкой в миске со щами, вздохнул, отложил ложку в сторону. Было очень заметно, что старому сотнику тоскливо до невозможности. Мишка решил было, что деду не по нраву необходимость вести с четырнадцатилетним отроком разговор, как со взрослым, но потом пришла мысль о том, что в сотне намечается усобица – для сотника позор невыразимый. Дед прежде всего нуждался в моральной поддержке, и оказать ее требовалось немедленно.
– Деда, твоей вины здесь нет! Все к тому и шло. Ты же сам говорил, что разборкой с Пименом дело не кончится. Смуту в зародыше надо каленым железом выжигать! Объясни только: с кем и когда разбираться придется?
Дед зло отпихнул от себя миску так, что щи выплеснулись на стол. Мишка испугался, что Листвяна сейчас сунется подтирать и получит от деда затрещину, но ключница, видимо, уже достаточно изучила характер хозяина и не стронулась с места.
– Правильно, внучек! Выжигать! – Голос деда был полон злого сарказма. – А про то, что от нас после этого меньше полусотни останется, ты не подумал?
Мишка, удивляясь сам на себя, точно так же, как дед, отпихнул миску и тем же тоном парировал:
– А если не выжигать, совсем ничего не останется! Кто смутьяны, сколько их? Почему думаешь, что перед убийством не остановятся?
– Ну ты голос-то не повышай, мал еще на сотника…
Листвяна каким-то деревянным голосом прервала деда:
– Михайла Фролыч прав.
– Да знаю я, что прав!!!
Дед грохнул по столу кулаком, потом поднялся и захромал, стукая деревяшкой, от одной стены горницы до другой. Мишка и Листвяна остались неподвижны. Ключница лишь настороженно сопровождала глазами мечущегося деда, словно собиралась в нужный момент кинуться к нему и удержать от какого-нибудь безрассудства.
Мишка же сидел, упершись локтями в стол, и на деда не смотрел. Когда матерый мужик вот так мечется, словно зверь в клетке, лучше ему глаза не мозолить и вообще на него не смотреть. В такие моменты каждый взгляд чувствуешь кожей, и это заводит еще больше.
Наконец дед заговорил, ни к кому вроде бы не обращаясь и не ожидая от слушателей никакой реакции:
– Приходили ко мне… Кондрат и Касьян с Тимофеем… Хотят, чтобы я сотню на другие городища язычников повел – холопов набрать. Придурки… Жадность заела… Того не понимают, что это – война: опять, как сто лет назад, сидеть за тыном, в поле с оружием ходить и стрелу из-за каждого куста ждать. Только тогда у нас каждый муж воином был, а сейчас в Ратном холопов чуть ли не больше, чем самих ратнинцев, а воинов в строю меньше сотни! А в городищах только и ждут: ограничусь я Куньим или дальше пойду! Ждут и готовятся! А промеж холопов уже шепотки пошли: если ратники из села уйдут другие городища громить, поднять бунт да всех здесь вырезать! И шепотки эти не сами родились, приходят какие-то людишки из леса, нашептывают.
«Так, Кондрат – самый богатый хозяин в Ратном и братья Касьян с Тимофеем, которые все кожевенное и шорное дело держат. Ерунда! Эти люди основам управления не чужды, у каждого в подчинении десятки человек. Не могут они не понимать последствий. Идея с походом за холопами – явный „пиар“, для того чтобы натравить на деда тех, кто завидует добыче, взятой в Куньем городище. Все правильно: мстить за Пимена готов только его брат, остальным нужен другой повод. Идея пиар-кампании проста и понятна: Корней сам обогатился, а другим не дает. „Болезнь красных глаз“ – один из самых мощных рычагов воздействия на сознание субпассионариев – отнять и поделить. Остается только ваучеры на раздел лисовиновского имущества раздать».
Мишка набрал в грудь воздуха, стукнул, копируя деда, кулаком по столу и выдал в полный голос:
– Вранье! Все они понимают и никакой поход им не нужен! Всякую завистливую шваль на тебя натравить хотят, а сами толпу возглавят! Собирай верных людей и режь их поодиночке, пока действительно бунт не назрел! Если толпа попрет, не справимся!
– Дурак! Где они толпу возьмут? Все, кто не в строю, – под Буреем, а Бурей в усобицу сам не полезет и своим людям шелохнуться не даст!
«Да, сэр, это вы, пожалуй, слишком уж ситуацию на двадцатый век спроецировали. Впрочем, где-нибудь в Киеве или Новгороде толпу и сейчас можно собрать, но не в Ратном. Пардон, граф, это я погорячился».
– И второй раз дурак! – продолжил дед. – Усобицу они сами должны начать, а не мы, тогда правда на нашей стороне будет!
Дед еще раз мотнулся по горнице туда-сюда и, видимо успокоившись, присел к столу.
– Кхе… А насчет того, что про поход – вранье, тут ты верно угадал, молодец.
Видя, что дед, похоже, «выпустил пар», Мишка перешел на деловой тон:
– Значит, разговоры про поход им нужны только для оправдания своего бунта. Тогда, деда, надо выяснить три вещи: когда они нападут, какими силами и что мы им можем противопоставить.
Дед деловой тон принял, значит, действительно успокоился.
– Какими силами? Это подсчитать можно, загибай пальцы, Михайла. Перво-наперво, Семен. Потом братья-кожевенники Касьян с Тимофеем, у каждого к тому же по два сына – уже ратники, хоть и молодые.
– Семь.
– Еще Кондрат с двумя братьями Власом и Устином, да у каждого по взрослому сыну. У Власа, правда, старший сын только в этом году новиком должен стать, но все равно считать его надо.
– Тринадцать.
– Теперь Степан-мельник. У него старший сын ратник, второй тоже в этом году новиком будет, третий – тебе ровесник.
– Семнадцать.
– Еще каждый из хозяев может двух-трех холопов, способных топором помахать, привести.
– Для ровного счета, получается три десятка.
– Погоди, не все еще. Сколько-то народу, хотя вряд ли много, они еще уговорить смогут. Тот же Афоня на тебя зол. Так?
– Афоня из десятка Луки, не посмеет.
– А Луки в Ратном нет, он свою боярскую усадьбу обустраивает – в двух днях пути отсюда.
«Блин, дед же всем верным людям боярство и земли пожаловал. Они все разъехались, пахота и посевная – за холопами следить нужно. Едрит твою, в случае чего, даже помочь будет некому!»
– А еще, внучек, про Егора и Фому помнить надо. У Егорки еще борода не отросла с того раза, да и Фома битую морду свою не забыл. И еще вот о чем подумай: что о тебе – воеводском внуке – люди говорят. Вспомни-ка, как Егор блажил: «Щенок его по селу с самострелом носится, честным ратникам грозит, деньгами швыряется». Вспомнил? Думаешь, Егор сам все выдумал?
«Ох, блин, вот это да! Типичное поведение представителя „золотой молодежи“: гонять по улицам, не соблюдая правил и распугивая пешеходов, таскаться с оружием, сорить деньгами. Вспомните-ка, сэр, как вы в юности ненавидели сынков разных начальников, которых привозили в школу на папиных машинах, у которых всегда были деньги и которым сходило с рук такое, за что обычные пацаны давно бы загремели в колонию для несовершеннолетних преступников. Я же в глазах ратнинцев именно так и выгляжу! Ну доигрался!»
– А еще, внучек, вспомни-ка, что Семен – брат покойника Пимена, тобой убиенного, – женат на дочке старосты Аристарха. Ну как, хватило пальцев? Нет? Правильно, не хватит, даже если разуться. Так что, для ровного счета, запросто может быть не три десятка, а полсотни!
– Мы что же, все Ратное против себя настроили?
– Кхе… Всё не всё, а половину точно. Девы наши тоже… – Дед совершенно неожиданно ухмыльнулся и блудливо подмигнул Листвяне. – Анька с Машкой удумали – в новых нарядах по селу прогулялись, так все девки, что на выданье, прямо гадюками на них шипели. Кхе… Аж посмотреть приятно было, но разговоров пошло… Не приведи господь! Так что, можешь смело еще сколько-нибудь пальцев загнуть – ночная кукушка, как говорится, дневную перекукует.
«Все „в одну калитку“, как по заказу! Верные деду люди разъехались обустраивать боярские усадьбы, у меня друзей среди сверстников так и не завелось, сестры… У баб свои разборки, но, насколько я понимаю, они друг другу такие фортели не прощают. Хреново дело, сэр Майкл, но если устоим, всё – мы графы! По всем статьям, и ни одна тварь пикнуть не посмеет. Только вот как устоять? Драться, конечно придется, но если есть еще время…»
– Деда, сколько у нас еще времени?
– Кхе! Глянь-ка, Листя, парень-то не оробел, голова работает!
«Ого! Уже и Листя! Роман развивается по всем канонам».
Листвяна отреагировала на дедово замечание с достойной престарелого мудреца лапидарностью:
– Так Лисовин же!
«Мерси боку, мадам! Я в вас явно не ошибся».
– А если Лисовин… – Дед поскреб в бороде и испытующе глянул на внука. – Сообрази-ка сам!
– Ну… Прямо сейчас пахать, сеять надо – не до бунтов. Потом как раз травы подойдут, надо будет косить… Получается, что до купальских праздников у нас время есть. Полтора месяца… Должно хватить.
– Верно мыслишь. – Дед согласно кивнул, потом спохватился: – Погоди, на что хватить?
– Всякая война должна предваряться информационным воздействием…
– Михайла!
– Прости, деда, сейчас объясню. Наши враги, прежде чем напасть, подготавливают умы односельчан к тому, чтобы их действия были сочтены правильными и справедливыми. Все наши грехи и промахи – действительные и мнимые – вспоминают, по-своему толкуют, а если надо, то и вообще полное вранье выдумывают. Ведут разговоры, распускают слухи. Следят за тем, как люди это все воспринимают, что в ответ говорят. Если что-то идет не так, то поправляются: ведут разговоры несколько по-другому, распускают немного переиначенные в нужную сторону сплетни. Все это называется информационной войной. Цель ее – оставить будущего противника без друзей и союзников. Сделать будущего противника заранее во всем виноватым. Озлобить людей, настроить их так, чтобы любой гадости, о противнике сказанной, верили и любую подлость и жестокость, с ним совершенную, признали справедливой. Все это сейчас к нам и применяется.
– Кхе…
– Я почему про время спросил? В информационной войне, как и в обычной, надо отвечать ударом на удар. А чтобы победить, наш удар должен быть сильнее, чем их. Только в рукопашной схватке все происходит за считаные мгновения, а в информационной войне медленно. Но если сделать все как надо, то полтора месяца должно хватить.
– Кхе… Опять книжная премудрость. И как у тебя в башке это все помещается-то? Листя, чего скажешь?
Листвяна сделала постное лицо и выдала афоризм:
– Береги честь смолоду. Если уж Михаилу невзлюбили, то никакими сплетнями и слухами это не поправишь.
«Ты что же это, курица, уже госпожой воеводихой себя вообразила? Воспитывать меня будешь? Ну погоди…»
– Все правильно, деда. Арабы говорят: «Если хочешь принять решение – посоветуйся с женщиной и сделай наоборот!»
– Кхе! Арабы, говоришь? – Дед покосился на ключницу. – А что, арабы – народ смышленый!
На лице Листвяны столь явственно отразилась досада, что Мишка почувствовал себя прямо-таки персонажем одного из романов Дюма-отца.
«Прокол у тебя вышел, тетка, талант к интриганству у тебя, несомненно, есть, а знаний мало. Если хватит ума мне поперек не становиться, бог с тобой, но если попробуешь мне гадить, урою так, что позавидуешь запоротой Буреем девке. Мне тут еще только доморощенной миледи де Винтер не хватало!»
От деда, кажется, этот маленький психологический этюд не укрылся – все-таки Корней был мужем бывалым, при княжеском дворе обретался, да и вообще всякого видал. Он недовольно повел носом и рявкнул:
– Листвяна! Щи простыли, стол заляпан, куда смотришь?
«Жучка! Место! Так-то вас, интриганок. Но без баб проблему информационной борьбы не решить – они в Ратном вместо СМИ работают».
– Погоди, деда, без женщин нам не справиться. Слухи, сплетни – их епархия. Не надо ключницу гнать, да мать еще позвать бы…
– Так! – В голосе деда зазвенели строевые интонации. – Со стола прибери, найди Анюту и приходите сюда обе! Давай шевелись!
Листвяна мигом вызвала двух девок-холопок, велела прибрать на столе и сказать боярыне Анне Павловне, что ее кличет боярин Корней Агеич. Все было вроде бы правильно, но Мишка решил «дожать» ситуацию. Вперившись взглядом в ключницу, он, стараясь копировать дедову интонацию, выдал:
– Ты что, оглохла? Господин сотник велел ТЕБЕ найти мою матушку и только потом приходить вместе с ней! А ну пошла!
Листвяна метнула возмущенный взгляд на деда, но тот, словно ничего не слышал, целиком сосредоточился на наливании себе в чарку кваса из кувшина. Листвяна развернулась и пробкой вылетела из горницы.
«Хлопнет дверью или не хлопнет? Хлопнула! Ну и дура!»
Мишка вскочил с лавки и, высунувшись в дверь, крикнул ключнице в спину:
– Листвяна, вернись, дед зовет!
Обернувшись назад, увидел удивленно поднятые брови деда и, скорчив хитрую рожу, приложил палец к губам. Дед, явно заинтригованный, расправил намоченные квасом усы и приготовился наблюдать продолжение спектакля.
«Эх, Средневековье! Ни кино тебе, ни театра, а все уже давно обыграно, и не по одному разу, и во всяких вариантах. Только и остается, что повторять мизансцены в подходящих ситуациях».
Листвяна вплыла в горницу с видом оскорбленной невинности и уставилась на деда. Дед, в свою очередь, с интересом пялился на внука.
«Был, в свое время, такой замечательный фильм „Все остается людям“. Я, конечно, не народный артист, но и публика-то тоже…»
– Ты, может, не знаешь, Листвяна, но стучать надо тогда, когда входишь, а не тогда, когда выходишь. Будь любезна, выйди, как положено приличной женщине…
Последние одно или два слова Листвяна вряд ли расслышала, потому что их заглушил дедов хохот и бряканье серебряной чарки, упавшей сначала на лавку, потом на пол.
Надо было отдать Листвяне должное. Несмотря на то что колером и насыщенностью цвета сравниться с ее лицом могла бы только свекла, ключница нашла в себе силы спокойно подобрать с пола дедову чарку, аккуратно поставить ее на стол и спокойно выйти, тихонько прикрыв за собой дверь.
Дед еще некоторое время фыркал и утирал выступившие на глазах слезы, потом выдал одобрительное:
– Так ее, Михайла, а то совсем себя хозяйкой почуяла, даже матери раз нагрубила.
– И что?
– Ну у Анюты не засохнет! Отхлестала по щекам, да я еще добавил сгоряча, чуть не прибил… С одной стороны, конечно, хорошо – холопки у нее по струнке ходят, но, с другой стороны, место свое знать должна.
– И правильно, деда! А то выстругаешь с ней мне дядьку, а он потом наследником твоим стать захочет. Хлопот не оберешься…
– Но-но, ты тоже не заговаривайся! Дядьку… Кхе… Не выдумывай, холопка, она и есть холопка.
«Ага, то-то я не знаю, как бастарды за коронами охотятся и законных наследников ненавидят!»
– Малуша тоже ключницей была, – решил Мишка напомнить деду, – а ее сын Владимир великим князем Киевским стал!
Дед, похоже, принял поднятую тему близко к сердцу.
– Так у Малуши брат Добрыня княжим воеводой был!
– А у Листвяны старший сын Первак, во Христе Павел, у меня в «Младшей страже» десятник. И не самый плохой, скажу тебе, десятник. Нам такая головная боль в семье нужна?
– Ты меня не учи! Кхе… – Дед неожиданно смутился. – Все равно холопка… Это самое… Кхе…
– Так вы что, уже? Деда! Тебе только этого сейчас и не хватает! Мало тебе забот, так еще и…
Мишка даже растерялся от неожиданности: казалось бы, чисто теоретическая проблема вдруг обернулась совершенно иной – практической – стороной. Дед неловко поерзал на лавке, снова налил себе квасу, но выпить забыл. Наконец, как это обычно с ним и происходило в неловких ситуациях, разозлился и повысил голос:
– Не твое дело, сопляк! Я тут хозяин! Как решу, так и будет, а ты своими делами занимайся!
«Продолжать тему, пожалуй, не стоит, да и какой смысл? Все, что могло произойти, уже произошло, а читать деду мораль…»
– Все деда, молчу, молчу. Тебе виднее…
– Вот и молчи…
В горнице повисла неловкая тишина. Дед снова потянулся за квасом, но обнаружив, что чарка уже полна, досадливо стукнул донышком кувшина по столу и недовольно засопел. Паузу надо было как-то прерывать.
– Деда, я слыхал, ты уже на Княжий погост съездил. Как получилось-то? Нашлась грамота?
– Кхе! – Новая тема, кажется, была выбрана удачно. – Нашлась! И написано все там так, как мы и думали, и печать княжья приложена, и даже, на всякий случай, вторая такая же грамота сделана! Все, Михайла, настоящие мы теперь бояре и воеводство Погорынское – наше!
– Обмыли, наверно, с боярином Федором это дело?
– Еще как! Так молодость вспомнили, я аж ногу деревянную сломал, пришлось задержаться, пока новую сделали.
«Так, загуляли, надо понимать, по полной программе. Если уж их сиятельство граф погорынский умудрились протез сломать… Представляю себе… И повод для продолжения банкета достойный. То-то дед дерганый такой, наверно, не отошел еще после возлияний».
– Вот, деда, и первый удар по смутьянам нашелся!
– Кхе… Это как?
– Пойди к кузнецу Кирьяну, вроде бы как дядьке Лавру некогда, и закажи ему железный ларец для грамот. Да не простой, а с двойными стенками, дном и крышкой. Двойными, для того чтобы внутрь песок засыпать. Такой ларец грамоты при любом пожаре убережет. Пока будете обсуждать, как его сделать, ты не торопись, побеседуй обстоятельно, расскажи про грамоты. Как-нибудь вставь, что Кунье городище громили не просто так, а за нападение на княжьего воеводу, и что, если бы тебя тогда убили, князь сам пришел бы куньевских карать. Слушок об этом пойдет обязательно, потому что сейчас пошли полевые работы и к Кирьяну постоянно народ заглядывает инструмент поправить. Глядишь, кое-кто из смутьянов и призадумается: как посмотрит князь на убийство своего воеводы? А вдруг и правда покарает?
– Кхе… А что? И призадумаются! Хоть бы и тот же Степан. Только… Кхе… Что это за ларец такой, что пожара не боится?
– Несгораемый. Я тебе нарисую, только ты чертеж с собой не бери, а на словах объясняй. Так разговор длиннее получится, а чем длиннее разговор, тем легче туда вставить то, что тебе нужно. Таким и будет наш первый удар: пусть хоть один из смутьянов засомневается и о своих сомнениях другим поведает. Те его разубеждать начнут, могут трусом обозвать, а еще лучше, если совсем разругаются. А если смолчит, затаится, то есть надежда, что в решающий день дома сидеть останется. Тоже хорошо.
– Кхе! Верно мыслишь! – Деду затея явно понравилась. – Завтра же схожу и грамоту с собой прихвачу, чтобы, значит, размер ларца показать. Выберу случай, да еще прочту ему грамоту, чтобы совсем уж проняло. Непременно разговоры по селу пойдут!
– Главное, деда, чтобы поняли: князь покарать может.
– Само собой… Но это ты, Михайла, первый удар выдумал. А еще?
«Однако, сэр, лорд Корней на полном серьезе совета спрашивает, поверил наконец-то во внуковы способности! Приятно, черт возьми…»
– А еще… Для этого, деда, надо знать слабые стороны натуры противников. Степан, вот, как я понял, трусоват…
Дед протестующе выставил вперед ладонь и перебил внука:
– Даже и не думай, Степан не трус. Просто человек такой, что все ему несколько раз обдумать нужно, прикинуть, что да как… Потому ему общинную мельницу и доверили. Обстоятельный хозяин, ничего, не обдумав, не сотворит.
– Хорошо, не трус, – согласился Мишка. – Но так еще лучше: о княжеской каре не с перепугу подумает, а осмысленно, значит, и других в сомнение ввести сможет. А другие? Ну хотя бы те же кожевенники Касьян и Тимофей?
– Ну эти… Они не то чтобы жадные, но расчётливые очень. Так уж у них повелось издавна. Еще деду их достался холоп, кожевенное дело знающий. Так тот холопа не только работать заставил, а еще и других учить. Потом сын его младший дело продолжил, старших-то на ратях убили. И так он дело повел удачно, что за всякими кожаными изделиями, если, конечно, сами сделать не могли, к нему, и ни к кому другому, обращались. Особенно за седлами и сбруей, по сапожному делу-то он не мастер был.
Ну и Касьян с Тимофеем, как отец помер, тоже все очень расчетливо сделали: не стали хозяйство делить! Все село удивлялось, а они, видать, подсчитали, что так выгоднее будет, и не стали делиться. Так что не жадные, но выгоду понимают, и ради выгоды на многое пойти готовы. Только это же – не слабость, достоинство, скорее.
«Ага, монополисты! И ради выгоды на многое готовы. Как говорил дедушка Маркс: нет такого преступления, на которое не пошел бы капитал при четырехстах процентах прибыли. Этих ребят надо не пугать, а покупать!»
– Слабость, деда, еще какая слабость! Как ты думаешь, если ты посулишь им заказ на сотню седел и полных наборов сбруи, им тебя убивать захочется?
– На сотню?
– Ага. Или ты «Младшую стражу» пешей делать собираешься? Тогда зачем Андрей ребят конному делу учит?
Дед, прищурив левый глаз, с усмешкой глянул на Мишку и хитрым голосом спросил:
– И с чего же ты, внучек, решил, что у тебя целая сотня под рукой будет? Ась?
– А с Нинеей по душам поговорил! Ты же с ней условился о пополнении? Или нет? Ась?
– Кхе! Все равно не угадал! Никифор аж семьдесят четыре доспеха везет! Так что поболее сотни у тебя будет!
Новость оказалась настолько неожиданной, что внук, за отсутствием бороды, полез скрести в затылке.
«Откуда дед знает? Можно подумать, Никифор телеграмму прислал: „Грузите апельсины бочками зпт везу семьдесят четыре доспеха тчк целую зпт Никифор тчк“. Черт знает что! Нинее кто-то ленточку княжны привез, деду „накладные на груз“… Двенадцатый век, охренеть!»
Спросить Мишка ничего не успел – в горницу вошли мать и Листвяна.
– Здравствуй, Мишаня. – Мать ласково прошлась ладонью по Мишкиным вихрам. – Звал, батюшка?
– Звал, Анюта, тут такое дело…
Договорить деду мать не дала. Бегло оглядев стол, она скандальным жестом уперла руки в бока и строго спросила:
– Вы что ж, так ничего и не ели?
– Да погоди ты, Анюта…
– Ну уж нет! Сам, как приехал, три дня толком не ел, только похмелялся, так еще и внука голодом моришь! Он из Нинеиной веси верхом прискакал, уставший, голодный. И ты – первый день как, с утра не набравшись. Пока не поедите, никаких разговоров! Листвяна! Все остыло, быстро горячего принести! Да не девок посылай, сама проследи!
Листвяна, в очередной раз выставленная из горницы, развила бурную деятельность. Горячие щи появились почти сразу, словно на кухне только и дожидались команды. Пока дед с внуком работали ложками, подоспели каша и жареная рыба.
Все время, пока сын ел, мать сидела напротив него, подперев щеку рукой, и Мишка вдруг почувствовал горестный комок в горле. Точно так же ТАМ, в XX веке, бывало, сидели напротив него сначала мать, потом жена… Потом стало некому… Сколько раз вспоминал он этих женщин, тепло и уют, который придавали они дому одним своим присутствием. Сколько раз корил себя за невнимание к ним, за грехи и вины явные или мнимые – бог весть… И вот теперь какие-то сволочи собираются…
«Ну уж нет! Зубами рвать буду! Кровью умоетесь, падлы! И Листвяне, курве, пусть только попробует матери еще раз нахамить, так рожу распишу, дед, как от чумы, шарахаться будет!»
Мать, видимо каким-то женским чутьем, уловила его настроение.
– Мишаня, ты чего злой такой? Случилось что?
– Не случилось, пока, мама, но может случиться, об этом и беседуем. Слыхала, наверно, что бывший Пименов десяток смуту учинить собирается?
– Слыхала, батюшка Корней упреждал. Пусть только сунутся, мы им в тридцать самострелов дырок в брюхе-то наделаем!
– Что-о-о?
Воистину, день для Мишки выдался необычный – сплошные сюрпризы.
– А ты думал, мы тут без тебя бездельничаем? – продолжила мать. – Обижался, наверно, что я все самострелы себе забираю? Обижался, обижался, не спорь.
– Я и не спорю, только…
– А у меня три десятка девок да баб молодых с двадцати шагов в цель величиной с ладонь попадают! Перезаряжают самострел на счет до восьми, некоторые даже быстрее. Каждая свое место по тревоге знает: кто у окошка, кто в дверях, кто на дворе. На всем подворье места не найдешь, чтобы сразу с двух-трех мест не простреливалось, а по воротам одновременно десять выстрелов сделать можем!
– Вот это да-а! – это было всё, что смог сказать Мишка в ответ.
Дед, не скрываясь, наслаждался ситуацией.
– Кхе! Чего удивляешься-то, Михайла? Сам же придумал бабам самострелы дать. Хе-хе, наше подворье теперь, как еж: откуда ни сунься, везде уколешься! Тридцать выстрелов! Да еще ты сегодня десяток привел. Да еще Кузька, Демка, Роська, Петька и ты сам. Да я, Лавр и Андрей. Сорок восемь! Что ж мы, на собственном подворье, где каждый угол знаем, полсотни татей не положим?
Мишка вполне искренне возмутился:
– Так что ж ты мне тут, деда… Я прямо уж думал: совсем край…
– Да? А тебе так хочется полсотни односельчан положить?
– Нет, конечно… Так для того мы с тобой сейчас про информационную войну и толкуем, чтобы их поменьше было.
Мать, услышав незнакомое слово, удивленно подняла брови:
– Какую войну, Мишаня?
Дед, явно вошедший во вкус обсуждения и одобривший сам принцип информационной войны, взялся объяснять матери сам, не дожидаясь Мишки:
– Смутьяны про нас всякие слухи да сплетни разносят, гадости разные рассказывают, чтобы народ на нас обозлить и бунт свой справедливым делом выставить. А мы в ответ свои слухи и сплетни запустим, чтобы ворога в смущение привести и число его убавить. Самое же лучшее будет, чтобы они и вовсе между собой переругались.
Мать понимающе покивала.
– И о чем же сплетничать будем?
– Ну одно дело мы с Михайлой уже обговорили, но до баб это касательства не имеет. А второе дело… Даже не знаю… А, Михайла?
– Ну почему же, деда? Пускай поболтают. Понимаешь, мама, среди смутьянов есть кожевенники: Касьян и Тимофей. Люди, как деда сказал, расчетливые. Если заказать им сотню полных наборов конской сбруи для «Младшей стражи», то, может быть, им выгоднее покажется заказ у нас взять, чем бунтовать?
Мать всплеснула руками:
– Да что ты, Мишаня, откуда же у нас сотня коней? У татей вы тогда чуть больше трех десятков отбили, да и тех до травы еле прокормили.
– А откуда у Касьяна с Тимофеем кожи на сто сбруй наберется? Да сколько им времени понадобится, чтобы такой заказ выполнить? В том и хитрость, чтобы им головы делом занять, а не бунтом.
Мать снова понимающе покивала:
– Ладно, с этим понятно. Но пока я про сплетни ничего не услышала. То, про что ты рассказал, – дела хозяйственные.
– Сейчас и про сплетни будет, мама.
– Во-во! – оживился дед. – Давай про самые бабьи дела! Кхе… – Дед наткнулся на осуждающий взгляд матери и смущенно умолк.
– Так вот, – продолжил Мишка. – Мама, это верно, что, когда Анька с Машкой в новых платьях по селу прогулялись, девки на них как гадюки шипели?
– Да не девки, а матери их. За кого замуж-то отдавать? Почитай, все село – родня. Парни-то себе девок и со стороны привести могут, а девкам за кого выходить? За язычников, за холопов? Знаешь, сколько в Ратном девок-перестарков? А тут еще эти последних женихов отбивают. Парни-то на них так и пялились, чуть не до дыр проглядели. Машка аж чесалась потом.
Было очень заметно, что мать хоть и говорит осуждающим тоном, но от имевшей место ситуации получила несомненное удовольствие.
– Вот! – Мишка поднял вверх указательный палец. – А у меня в воинской школе полсотни отроков нецелованных! А будет скоро больше сотни. И заметьте: почти никто с ратнинцами в близком родстве не состоит. Сотня женихов на подходе, из них человек десять, по возрасту, уже на будущий год женить можно.
– Ой, а ведь и верно!
Мать от такой завлекательной темы разговора даже слегка зарумянилась.
– Погоди, мама, еще не всё. Ты случайно не видела, как мой первый десяток сегодня на подворье въезжал?
– Нет, а что?
– Анька с Машкой как раз на крыльцо вылезли, вроде бы случайно. Так мои соколы ясные даже команду: «Слезай!» – не услышали. Так и сидели в седлах, рты разинув.
– Ну да? Правда?
Мать от Мишкиных слов получала наслаждение уже почти на уровне эротического. Шансы на удачное замужество дочерей в столице росли прямо-таки по экспоненте.
– Вот об этом-то, мама, все село знать должно! Да с подробностями, да кто что сказал, да как кто посмотрел, да каким боком девы к ратникам сначала повернулись, а каким потом…
– Ну этому-то меня, сынок, учить не надо! Распишем в красках! А, Листвяна?
Листвяна, взбодренная тем, что ее наконец-то привлекли к разговору, отрапортовала:
– Девки на кухне уже сейчас мозоли на языках набили. Пошлю двоих-троих к колодцу за водой – завтра же все село судачить будет!
Мишка понял, что тема, что называется, пошла, и выбросил козырного туза:
– И добавьте, что как только отстроимся на новом месте, так будем девок на посиделки в воинскую школу приглашать, а то, мол, парням скучно. Готовься, мама, заказы на платья принимать, никто хуже Машки с Анькой выглядеть не захочет. Учи холопок шитью, на целую мастерскую работы хватит, а нам будет чем за сбрую кожевенникам заплатить – платье вещь недешевая!
– Кхе! Едрена-матрена! Еще и обогатимся! Ну Михайла!
– Главное – не это, деда! – Мишка поймал себя на том, что снова поучающее вздел указательный палец. – Главное то, что любому мужу, который этому архиважному делу помешать попробует, бабы адские муки еще при жизни устроят, а может, чего и похуже. Правильно, мама?
– Правильно, сынок!
Мать, уже не скрываясь, улыбалась во весь рот, на щеках ее играл румянец, и Мишка только сейчас понял, что именно зацепило край его сознания, когда она только вошла в горницу. Мать похорошела! Исчезла вдовья тоскливая самоуглубленность, ставшая очень заметной, после того как Мишка «расколдовал» тетку Татьяну. Лицо словно разгладилось и посветлело, выровнялась осанка. Куда-то подевались темные тона в одежде. Нет, конечно же бабий платок не сменила девичья головная повязка, вышитый рисунок на вороте и рукавах сорочки полностью соответствовал возрасту и семейному положению, но все это стало ярким, даже щеголеватым. На шее – бусы, на пальцах перстни…
«Это что же, сэр Майкл, леди Анна снова загуляла? Неужто вы Лавра недолечили? Да нет, для Лавра ни бусы, ни перстни, ни прочие побрякушки не надевались… Кто-то другой? Сэр, а не кажется ли вам, что демографическая ситуация в семье может приобрести весьма скандальный характер? Дед вам дядюшку, считай, уже смастерил, маман братика поднесет… Как-то тесно вокруг вас становится, не находите? Правда, с другой стороны, за мать только порадоваться нужно: совесть-то вас за „снятие отворота от жены“ до сих пор покусывала. Как поется в одной популярной в далеком будущем песенке: „Снегопад, снегопад, если женщина просит…“ Блин, меньше месяца дома не был, а тут уже такое…»
Мишкины размышления прервал бодрый голос деда, похоже обрадовавшегося новому способу ведения боевых действий, как ребенок новой игрушке:
– Теперь, бабоньки, о Даниле подумайте. Смутьяны его вместо убиенного Пимена себе десятником избрали, а я утвердил. Значит, хотят вместо меня сотником поставить! Надо всем напомнить, что такое один раз уже было и от сотни из-за этого чуть рожки да ножки не остались. Особливо переговорите с теми бабами, в чьих семьях после той переправы проклятой мужиков недосчитались.
– Батюшка, грех это – на горе таком играть, – попыталась возразить мать. У многих даже и могилки-то нет – так в реке и остались…
– А усобицу между своими устраивать не грех? – мгновенно взъярился дед. – А в Данилины руки остатки сотни отдавать не грех? Сколько народу он в первом же бою положит? После той переправы сотня в настоящем деле ни разу не была, народ распустился, десятки не полные, некоторых и вообще нет! Данила порядок наведет? Или бабам легче будет, если их мужья да сыновья не в реке потонут, а порубленные лягут?
Дед говорил о больном и распалялся все больше и больше. Мать, словно не замечая этого, опять попробовала возражать:
– Все равно, батюшка, как-то нехорошо это…
– Исполнять! – Дед в очередной раз поднял голос до командного рыка. – Война есть война! Если не мы их, то они нас, а потом, сдуру, и вообще всех! Делать, как сказано! Сплетня такая: Данилу хотят после меня сотником поставить, а он в первом же бою половину народу положит, а то и всех!
«Ни хрена себе, сэр, новое слово в строевом уставе тяжелой конницы – команда: „Сплетню запускай! Ать, два!“ Ай да граф Корней Погорынский! Силен!»
А дед между тем, подавив робкое сопротивление командира «бабьего контингента», увлеченно продолжал:
– Теперь опять чисто бабье дело. Анюта, у богатея нашего Кондрата жена сильно ревнивая?
– Да нет вроде бы… Дарья – так, на язык бойкая, а чтобы ревновала… Да и не к кому.
– Ага… Кхе… А у братьев его?
– У Власа жена забитая совсем, – мать сочувственно вздохнула, – слова поперек не скажет. А у Устина… Марфа – да! Марфа может! Помнишь, лет пять назад Устин с перевязанной головой ходил? Говорил, что верхом по лесу ехал, да за ветку зацепился и ухо порвал.
– Ну-ну, что-то такое было… – неуверенно припомнил дед.
– Только у ветки той почему-то зубки оказались. – Мать выдержала эффектную паузу и продолжила: – И зубки те – Марфины!
– Кхе! Так, может, она того… в любви погорячилась? Случается…
– А не все ли равно, батюшка? – На лице у матери появилось выражение, смысл которого Мишка затруднился определить. – Главное – огонь в бабе есть!
– Во! Молодец, Анюта, правильно все поняла! Значит, Кондрат и Устин. Болтать будете так: Кондрату и Устину приглянулась одна моя холопка. Одна и та же – обоим. Да так в сердце запала, что оба, втайне друг от друга, приходили ко мне торговаться. Хотели эту холопку себе купить. Я не продал, вот они и озлобились. Только вот которую из наших холопок… Какую выбрать, Анюта?
– Никакую, батюшка. Так еще интереснее. Бабы сами выберут, да еще и спорить будут: та или эта? А если заспорили, всё – сплетни не удержишь. Такое еще услышим, что сами удивимся! А уж Дарья с Марфой…
Мать даже мечтательно прикрыла глаза.
– Кхе! Как бы ратники и правда на войну не запросились… От такого – хоть на половцев, хоть на ляхов, лишь бы от дому подальше!
«Ну до чего ж люди на черный пиар падки! Кто сказал, что его при демократии изобрели? В какой это опере была ария о клевете? „Клевета сперва украдкой слух людской слегка ласкает…“ В „Паяцах“, кажется. Неважно! Хотели войны, господа заговорщики? Получите в лучшем виде и практически в профессиональном исполнении. Эх, выборы нынче не в моде, я б вам показал политтехнологии!»
– Деда, ты не помнишь случайно, кто на сходе громче всех орал, что у кожевенников промысел больно вонюч?
– Я говорил. А что?
– А еще кто?
– Да все орали. Ты это к чему?
– Сейчас объясню, деда. Только скажи: у кого подворье близко к тыну стоит – у Егора или у Фомы?
– У Фомы. Прямо как у нас – к самому тыну примыкает. Да чего ты задумал-то?
– Ты говорил, что десятники Егор или Фома к смутьянам примкнуть могут. Мол, обижены на тебя: Егор за бороду отрубленную, Фома за морду битую. А если слушок пройдет, что Фома громче всех на вонь ругался, а Касьян с Тимофеем обиделись и решили: коли мастерские за тын выносить придется, то поставят их аккурат напротив подворья Фомы? От запаха-то никакой тын не закроет!
– Хе-хе, ну удумал! – развеселился дед. – Да Фома им только за мысли такие… Хе-хе-хе.
– Потом добавить можно будет, что Фома как узнал, так грозился мастерскую вонючую поджечь.
– Поверят! Ей-богу, поверят! Фома на руку скор. Анюта, как думаешь?
Мать ответила неожиданно серьезно и строго:
– Плохо думаю, батюшка. Все село между собой перессорим. Не дело это, худо обернуться может.
– А сейчас у нас что? Тишь да благодать? Умиротворение в человеках и благорастворение на воздусях? – Дед тоже стал серьезен и строг. – Ты вот о чем подумай, Анна Павловна: чем сильнее мы смутьянов между собой перессорим, тем меньше твоим девкам народу из самострелов дырявить придется! Думаешь, это так легко – человека убить? Да еще девке молодой! Это в забор стрелять легко, а в живую душу… Не каждая и решится, как ее ни натаскивай. И правильно! Бабам рожать, а не убивать надо. Противно убийство женской натуре – невместно! Так что стреляйте-ка вы, бабоньки, лучше языками. Это дело для вас привычное, но, бывает, не менее убойное. Ну а если уж до крайности дойдет… Ты своему войску объясни: дом свой защищать будут, детей, кровь свою… Вот так!
Дед помолчал, словно смутившись собственной патетики, побарабанил пальцами по столу. Никто из присутствовавших не решался нарушить тишину. Наконец дед вздохнул и оторвал взгляд от столешницы.
– Всё! Ступайте, бабоньки, нам с Михайлой еще о дедах воинских поговорить надо. Это вам слушать без пользы, да и неинтересно. Самых языкастых баб да девок посылайте к колодцу. Да не к одному, а ко всем. Только не вываливайте все разом, что мы тут навыдумывали, постепенно надо. Так, Михайла?
– Так, деда. И еще: пусть внимательно следят за тем, как их слушают. Если не заинтересуются, то сразу же умолкнуть! Если заинтересуются и начнут обсуждать – тоже умолкнуть и слушать внимательно, как разговор пойдет. Потом все, что услышат, пусть тебе, мама, пересказывают. Будем обсуждать, что дальше делать. Главное – не передавить, чтобы не пошли разговоры, что это мы слухи распускаем. Тогда – всё, конец. Все на нас поднимутся.
– Кхе! Все понятно? – Дед по очереди глянул на невестку и ключницу. – Да ладно, вы бабы умные, чего вас учить. Ступайте. Листвяна, вели пивка, что ли, принести. И закусить.
– Батюшка! – Мать укоризненно покачала головой. – А не хватит ли? Четвертый день…
– Перестань, Анюта. Не с утра ж, вон темнеет уже. А разговор у нас долгий, чтобы всухомятку… Листвяна! Пива и закусить!
На этот раз мать смолчала. Дед с внуком остались одни.
Дождавшись, пока за женщинами закроется дверь, дед зло сплюнул и с очень натуральным омерзением в голосе произнес:
– Стыдобища! Бабьими языками воевать! Дожили, едрена-матрена!
«А вот это вы зря, граф, я же видел, что вам идея понравилась! Хотите изобразить, что честному воину сплетнями заниматься противно? А еще говорят, что бабы притворщицы. Да старые козлы кокетничать и жеманиться не хуже продувных потаскух умеют! Ну ладно, ваше сиятельство, желаете, чтобы вас поуговаривали, ради бога! Мне не жалко».
– Деда, на войне все средства хороши. Считай это военной хитростью.
– Военной… Тьфу!
– Сплетни, слухи, вообще разные сведения и известия в умелых руках страшнее стали отточенной.
– Сам понимаю! А только… все равно гнусность это. Война твоя ифро… ифо… Тьфу! И не выговоришь!
– Информационная. Проще – война за умы.
– Так бы и говорил. Все равно гнусность!
«То-то ты этой гнусностью так увлекся. Ладно, пускаем в дело главный калибр!»
– Сказано, что поднявший меч от меча и погибнет. Наши противники клеветнический меч первыми подняли, мы только защищаемся. И не просто защищаемся, а пытаемся сохранить жизни людей, которых в противном случае пришлось бы убивать, а значит, души их, отягченные грехами, обречены были бы на вечные муки. Мы не только жизни спасаем, но и души. Нас в этом деле любой духовный суд оправдал бы!
– Кхе…
«Демагог вы, сэр, и место ваше в парламенте, который – от слова „парле“, то есть трепаться. Хватит! Я – не поп, грехи отпускать права не имею. Меняем тему».
– Деда, а ты откуда знаешь, что Никифор именно семьдесят четыре доспеха привезет?
– Чего?
Дед, видимо, настроился выслушать длинную утешительную проповедь и не сразу понял смысл вопроса.
– Я спрашиваю: откуда ты так точно знаешь, что именно Никифор привезет?
– А-а. Так я на Княжьем погосте Никифорова приказчика встретил. Никифор его послал с тремя работниками все тут подготовить к его приезду. Аж на четырех ладьях придет! Надо же будет все разгрузить, куда-то прибрать… Ну и вообще…
– А сколько учеников для воинской школы он привезет?
– Написано: четырнадцать.
– Где написано?
– Так в грамотке! Никифор мне все отписал: чего привезет, сколько, когда ждать…
– И когда?
– Да денька через два-три, я думаю.
– Понятно… Деда, мы еще о прежнем деле недоговорили. Как мы узнаем, что на нас напасть собираются? Данила предупредит?
– Догадался? Кхе! Смутьяны – мужи тертые, тоже догадались наверняка. Ну вот пусть и думают, что у меня вся надежда только на Данилу.
– А на самом деле?
– Кхе… А не много знать хочешь?
«Да, агентуру раскрывать не положено. Ну и ладно, мне в общем-то и ни к чему знать. Главное, что у деда агентура имеется. А я-то, дурень, Афоню вербануть пытался. Вербанул, тудыть твою… Стоп! Приказчик!!! А не для него ли мать наряжается? Надо будет глянуть, что за тип. Если приличный человек… Нет, не мое дело. Снегопад так снегопад… Пусть мать порадуется, все равно весной в Туров уедет».
Дед, неправильно поняв Мишкино молчание, заговорил примирительным тоном:
– Ладно, не дуйся. Холоп у Кондрата есть. Два года назад у него родня отыскалась – весточку с гребцом на Никифоровой ладье прислали. Но родня небогатая, выкупить его не могут. Я ему волю обещал, если все по-нашему повернется. Холоп, конечно, многого не знает, но если сравнить то, что он рассказывает, с тем, что они Даниле врут, очень о многом догадаться можно.
«Бог ты мой, дед еще и разведывательной аналитикой занимается! Да где ж он этому всему научился-то? Вообще ничего не понимаю: имея таких профессионалов (а дед-то, конечно, не единственный), так легко поддаться татарам… М-да, управленцы из Рюриковичей, как из заднего места соловей».
– Деда, так, может, и у нас кто-то им доносит? Народу-то на подворье…
– Может, конечно, и так быть, но пока никто не замечен. Девки из материного «войска» по очереди не спят, за соседями присматривают. Троих уже изловили, да все не то.
– Как это «не то»?
– Да так. Одна девка у забора по ночам с кем-то шушукалась. Оказалось – ухажер. Аж с выселок приходил! Ты подумай: почти три версты туда, да столько же обратно!
«Да, почти десять километров за ночь. Что любовь с людьми делает!»
– А еще двое?
– Да тут совсем смешно. Одна девка животом маялась, а в нужник по темноте ходить боялась, так подружку с собой звала. Кхе… Хотели мы еще Прошкиных щенков вдоль забора на ночь привязывать, так они такой гвалт поднимают, никому спать не дают. В общем, стережем… Кхе…
«Примите мои поздравления, ваше сиятельство, разведка, контрразведка, аналитика, подворье превращено в крепость с каким-никаким, но гарнизоном. Теперь вот еще черный пиар. Круто, черт побери, укатаем заговорщиков, как пить дать укатаем!»
– Деда, а мой-то десяток зачем?
– Во-первых, твой первый десяток весь состоит из нашей родни. Кому же, как не им, род защищать? Во-вторых, на всех уже готовы самострелы и доспех, завтра с утра Кузьма всем оружие раздаст, доспех поможет подогнать, ну и прочее. За день, конечно, не управимся, но послезавтра ребята будут во всеоружии. И начинай их натаскивать по-настоящему, чтобы к купальским праздникам у них и самострелы, и кистени в руках держались как следует. Все это время доспех снимать только на ночь, чтоб привыкли. Если бабье «войско» маху даст, вся надежда на этот десяток останется. Стреляют-то девки шустро, но в настоящем деле на них надеяться… Сомневаюсь я. Не дай бог, до рукопашной дойдет, тут от них и вообще толку никакого не будет.
– Тогда, деда, у меня одна мысль есть.
Дед поморщился:
– Опять книжная наука?
– Не без нее, конечно, но придумал я сам. Вот смотри: дали, как ты сказал, девки маху, вороги к домам прорвались. Куда они пойдут?
– В старый дом, конечно, им я в первую очередь нужен буду.
– А если тебе в новый дом переселиться, да на самый верх? Понимаешь, деда, ратники наши чему лучше всего научены? Конному бою в чистом поле. В лесу тоже воевать умеют. Тем, кто постарше, доводилось города и веси на щит брать. Но таких уже немного осталось. Так ведь?
– Так, ну и что?
– А в доме драться? В тесноте, в темноте, в незнакомом месте? Не умеет этого никто из наших. А теперь представь, что им за тобой на третий этаж лезть надо. На лестнице четыре-пять стрелков целую сотню задержать Могут и на каждой ступеньке по трупу положить. Опять Же: в тесноте ни копьем, ни секирой особо не повоюешь, Да и мечом не размахнешься, а кистенем да кинжалом – самое то. С луком тоже не развернешься, а с самострелом – успеть бы зарядить, а там даже в толкучке стрельнуть можно. Вот я и подумал: а не поучить ли ребят бою в тесном помещении? В сенях, где двоим-троим еле повернуться, на лестнице, где толпой не попрешь, в горнице, где мебель да утварь под ногами мешаются. Научить из окошка стрелять, но самому при этом не подставляться или, наоборот, с улицы в окошко бить, но так, чтобы тебя самого не достали. Двери защищать или, наоборот, вышибать и в них врываться. На подворье среди построек и загородок, на сеновале, на крыше…
Дед замахал руками, останавливая Мишкино красноречие:
– Понял я, понял. Хорошая мысль, но не выйдет. Во-первых, времени мало, во-вторых, где ты их учить будешь? Здесь, на подворье? Так все село на следующий день узнает, да и не дам я дом свой громить, вы же тут все переломаете со своей учебой!
– Времени мало, согласен. Но хоть чему-то за полтора месяца мы научимся, противник-то и этого уметь не будет! А для учебы надо специальное подворье построить – где-нибудь в лесу.
Дед уже открыл рот, чтобы возразить, но Мишка выставил перед собой обе ладони, останавливая его возражения:
– Знаю, знаю: нет времени! Так настоящие дома и заборы делать не нужно, можно все из плетней составить: врыть столбы, переплести ветками. Дай мне десяток холопов, мы за два дня все сделаем!
– С ума сошел? Все люди в поле, сейчас один день год кормит! Э-э, постой… – Деду, кажется, пришла в голову какая-то мысль. – Никифор артель плотников везет, целых двадцать пять человек. Так и быть, дам тебе их на два дня. Завтра с утра поезжай выбирать место.
«Ну что ж, сэр, лорд Корней не зря согласился, названия „опричники“ он конечно же не знает, но создать из моих ребят нечто подобное намерен. А мы с вами, сэр Майкл, знаем названия „спецназ“ и „ОМОН“, хотя о подготовке их имеем представление только по телепередачам да кинофильмам. Однако же, лишним подобное подразделение в руках управленца регионального уровня не будет. Что-нибудь придумаем… Но вот другая проблема… Надо деда озадачить, самому мне ее не решить».
– Деда, еще одно дело есть, и тоже очень важное. Мне одному с сотней не справиться! Молодняк, сам понимаешь, он – буйный. Я и полусотню-то еле-еле в узде держу – спасибо Немому да Илье. А как придут еще семьдесят четыре парня от Нинеи да четырнадцать от Никифора… Почти полторы сотни выходит. Помощь мне нужна, деда.
– Кхе! Дошло наконец! Я-то все ждал: когда ж ты заскулишь?
Мишка от возмущения даже приподнялся с лавки.
– Это я-то скулю?! Я о деле забочусь! Ты – сотник, неужели не понимаешь, что полторы сотни мальчишек не может учить только один настоящий ратник, да и тот немой! Я долго терпел! Что полсотни народу в один дом набиты – терпел! Что конь не у каждого есть – терпел! Что ни доспехов, ни оружия нет – терпел! Учил, чему можно было в таких условиях учить! Все думал, что господин сотник наконец вспомнит о «Младшей страже»! Дождался! Дожил до светлого денечка! Скулю я, оказывается!
Мишка вдруг осознал, что стоит в полный рост и орет на деда, но сдержаться уже не мог… или не посчитал нужным? Сам не понимал, но голос не понизил и продолжил орать:
– Щенки скулят!!! А старшина «Младшей стражи» докладывает господину воеводе о непорядке! А если господину воеводе начхать на «Младшую стражу», так я и сам справлюсь! Только не обижайся потом, что по своему разумению поступил, а не по твоему приказу…
Как он справится сам, Мишка не представлял совершенно, но обиделся он на деда по-настоящему, вплоть до желания хлопнуть дверью и уехать обратно на базу.
– Пух, пух, пух! Закипела каша! – Дед вроде бы добродушно улыбнулся, а потом вдруг набычился и сам гаркнул в полный голос: – А ну сядь!!!
За дверью кто-то ойкнул, и раздался звук падения какого-то предмета. Дед, поднявшись, распахнул дверь, за дверью обнаружились две девки-холопки. Одна держала в руках кувшин, видимо с пивом, у ног другой лежал на полу поднос с закуской. Увидев деда, обе испуганно пискнули и бросились бежать.
– Стой, дуреха, пиво отдай! – заорал вслед им дед.
«Ага: „Верни колбасу, я все прощу!“ Комедия, блин!»
– Ну вот: без пива остались… Старшина, едрена-матрена… терпел он…
Мишка, тяжело вздохнув, оттеснил деда от двери, перешагнул через поднос и рассыпавшуюся закуску и отправился на кухню. Там, глядя в две пары перепуганных глаз, стариковским тоном проворчал:
– Чего напугались-то? Разговор у нас такой… громкий. Не на вас же орали. Давай-ка сюда пиво, да приберитесь там. И не бойтесь заходить, не съедим.
Дед встретил Мишку чуть ли не с распростертыми объятиями:
– Слава тебе господи, добралось до нас пивко, я уж и не надеялся, иссох весь!
– Во-во, – в тон деду подхватил Мишка, – пока старшина «Младшей стражи» не позаботится, сотник иссохнет, но не почешется.
Внук налил пива деду и, не спрашивая разрешения, себе.
– Разворчался, как старик древний, – подколол дед.
– С кем поведешься…
– А ну-ка уймись! Жаловаться каждый может, кроме сотника. Мне вот кому прикажешь жаловаться? К князю в Туров бегать? Да сядь же ты наконец!
Мишка уселся, потянул к себе кружку с пивом. Дед скептически глянул на него и прокомментировал:
– Наливаешь себе, как взрослый, а плачешься, как младенец. Молчи, не спорь! Слушай, что я тебе скажу, больше ты ни от кого такого не услышишь и в книгах своих ученых не прочтешь.
«Интересно, чего же я такого в книгах не прочту? То есть в ЗДЕШНИХ-ТО книгах, конечно, много чего еще нет, а в тех, что я ТАМ читал… Стоп, сэр Майкл, дед, кажется, что-то серьезное поведать собрался».
Дед действительно как-то весь подобрался, построжел, помолчал несколько секунд, словно раздумывая, продолжать начатую речь или нет, потом все же заговорил:
– Сотник здесь, в Ратном, власть. Знаешь, что такое власть? Власть – это когда пожаловаться некому, когда нет спины, за которую спрятаться можно, и когда нет никаких оправданий. Власть со всем – с любыми делами и бедами – должна справляться. Иначе она не власть! Приказывай, заставляй, карай, милуй, награждай, убивай, если надо. Но спрос за все только с тебя! Не на кого сослаться. Нельзя сказать: «Мне приказали» – над тобой никого нет. Нельзя сказать: «Не послушались» – ты не власть если тебе не подчиняются. Нельзя сказать: «Чего-то нет или не хватает» – если найдут и добудут сами, без тебя, то зачем ты нужен? И самое страшное, что нельзя сказать: «Не по силам, непреодолимо» – выходи на непреодолимое первым, преодолей или умри!
Ты – один! Всегда один! Могут быть друзья, могут быть помощники, могут быть верные и преданные слуги, но в ответе за всё и за всех только ты один. Если ты эту ношу на себя не взвалил, называйся ты хоть сотник, хоть князь, хоть император, верить тебе не будут, подчиняться тебе не будут, кончишь ты плохо. И даже к Богу обращаться бесполезно, потому что Он тоже один, и Ему тоже жаловаться некому и пенять не на кого. Не станет Он слушать молитвы слабака.
– Но Бог есть любовь! Прошение, милосердие… – Не то чтобы Мишка был не согласен с дедом или им овладел вдруг дух противоречия, просто осторожное сомнение, как известно, заставляет собеседника раскрыться лучше, чем настырное любопытство. – Искренняя молитва не может остаться безответной…
– Вранье, поповские сказки! – неожиданно резко возразил дед.
– Но Иисус в Нагорной проповеди сказал…
– Знаю я, что он сказал. За это и поплатился!
«Во дает дед! А ну-ка, а ну-ка! Интересненько…»
– Ты хочешь сказать, что Он позволил своего сына…
– Не позволил – приказал! Думаешь, толпа сама по себе кричала: «Распни его!»? Нет, ей было приказано.
«Однако, концепция… Интересно: что дальше будет?»
– Но за что, деда?
– Не справился, взялся и не смог. Надо было прекращать, пока еще хуже не стало.
– С чем не справился?
– С изменением мира. Ты вот Нагорную проповедь помянул… А ведь она – переиначивание десяти заповедей. В заповедях сказано: «Не убивай», а Иисус переиначил: за убийство – суд. Значит, убийство может быть оправдано?
– А разве не так? – Чем дальше, тем Мишке становилось интереснее.
– Так, – кивнул дед. – Но заповедь переиначена!
– И что ж в этом плохого?
– А то, что мир лучше не стал! Если уж ты взялся переиначивать сделанное Отцом Твоим, то сделай лучше. Если все осталось так же, то дело твое – бесполезно, а если стало хуже – вредно.
«М-да, логика, несомненно есть и все же…»
– Но сроки, деда! От Сотворения мира до Рождества Христова прошло пять с половиной тысяч лет, а Христос прожил всего тридцать три года. Христос просто не успел!
– Всё он успел! – напористо утвердил дед. – Если дело неправильно начать, то и дальше проку не будет. А Иисус и за тридцать три года такого наворотил… Надо было прекращать! Обязательно!
– Да чего он наворотил-то?
– А то сам не знаешь? В заповедях сказано, чтобы почитали родителей, а Иисус захотел, чтобы ради него отказывались от семьи. Это разве дело? Дураков и сумасшедших прославлял: «Блаженны нищие духом». А дальше уже и совсем дурь пошла: «Не противься злому», «Благословляйте проклинающих вас», «Молитесь за обижающих вас и гонящих вас». Мог такой мир стать лучше, чем сотворенный Отцом? Ни-ког-да! Надо было пресекать!
Дед резко взмахнул рукой, как бы подчеркивая несомненную необходимость названного действия.
– Значит, как Фаэтона?
– Кого?
– Греки в древности верили, что солнце – бог Гелиос, ежедневно объезжающий небесный свод на огненной колеснице. Сын Гелиоса Фаэтон взялся однажды проехать по небесному своду на отцовской колеснице, но не справился с норовистыми конями и опустился слишком низко. Вся земля могла сгореть. И тогда отец, чтобы спасти землю, метнул молнию, разбил огненную колесницу, но при этом убил и Фаэтона.
– И правильно сделал! – Дед прицелился указательным пальцем в Мишку. – То же самое, что и я тебе толкую: не допустил до беды, пресек.
«Вот тебе, бабушка, и господи помилуй! И это – православный христианин! Ну погоди!»
– Пресек-то пресек, но христиан-то теперь чуть не полмира!
Деда Мишкин тезис совершенно не смутил, он как будто даже обрадовался:
– Конечно! Ведь выгодно же! Не противься насилию, Молись за обижающего! Это же как удобно хозяину рабов в узде держать! Ты думаешь я холопов крещу только для того, чтобы отца Михайла порадовать? Да мне ж это на пользу! Но я сам врагов своих любить не собираюсь и подставлять левую щеку, получив по правой, и не подумаю! И Бог Отец меня поймет, а Бог Сын… Он сам о себе всё сказал: «Блаженны нищие духом».
«Блин, ваше сиятельство, да вы еще покруче Нинеи будете. Она толкует, что христианство религия рабов, а вы, граф, что ДЛЯ рабов. Прагматизм на грани цинизма. Да что там – за гранью, и далеко за гранью!»
Дед прервал Мишкины размышления неожиданным вопросом:
– А теперь, Михайла, ответь: если бы я тебя в Ратное сегодня не вызвал, сколько бы ты еще терпел?
– Ты это к чему, деда?
– А ты не понял? – Дед, подобно бабе, собирающейся устроить мужу скандал, упер руки в бока. – Ты ж тоже мир изменять взялся! Воинскую школу ты придумал? Ты! Лавку Никифорову в Ратном – тоже ты. Войну эту… за умы – опять ты. Погоди, я еще не все сказал! – Дед жестом пресек попытку Мишки что-нибудь ответить. – И ты теперь вот-вот станешь сотником! Властью! Я-то думал, что ты и вправду знаешь, что делаешь, а ты, оказывается, только терпел. Понял меня? Теперь можешь отвечать!
Вот тут-то Мишку по-настоящему и проняло. Вроде бы отвлеченная богословская дискуссия совершенно для него неожиданно обернулась очень серьезным разговором. Все предстало в абсолютно ином свете, вернее сказать: в истинном свете. Вдруг оказалось, что за столом сидят напротив друг друга не средневековый боярин-самодур и искушенный человек XX века, а матерый, всякого повидавший муж и четырнадцатилетний сопляк, вообразивший о себе невесть что.
Это ощущение придавило Мишку словно многопудовым грузом. В миг, как когда-то в переулке перед Ерохой, сознание взрослого человека забилось куда-то в темный уголок, а на передний план выступил перепуганный мальчишка. Сам понимая, как неуместно по-детски это звучит, Мишка пролепетал:
– Так ты что ж, деда… Ты меня, как Фаэтона?
– Да!
И ни малейшего сомнения в том, что дед произнес это «Да!» искренне. Взгляд – глаза в глаза, спокойный, твердый, уверенный в своей правоте и потому беспощадный. Руки спокойно лежат на столе, поза казалось бы расслабленная, но это – расслабленность профессионального воина, способная мгновенно взорваться смертельным выпадом.
Мишка чуть было не взвыл: «За что, деда?!» – но откуда-то из дальнего уголка сознания на него прямо-таки по-хамски заорали:
«Заткнись, дурак!!! Прекрати панику, думай! Думай, идиот, ориентировочно-исследовательская реакция одинаково эффективно гасит в мозгу и агрессию, и панику, и любую другую дурь. Думай!
И правда, чего это я? Ну не будет же он меня прямо сейчас убивать! Да и не за что вроде бы… Ай да дед! Это ж он момент подловил, чтобы надавить на меня и на место поставить! То есть он конечно же не врет и не притворяется, «Я тебя породил, я тебя и убью» для него не фраза из классической литературы, а вполне реальная жизненная ситуация. Но не прямо сейчас, а предупреждение на будущее, чтобы внук не очень-то заносился.
Ага, сэр, и если бы вы спросили: «За что?» – их сиятельство вам выдали бы такой список – обалдеть, не встать. «101 способ доказательства некомпетентности подчиненного» – этo любой управленец знает, даже брошюры такие есть или Разделы в книгах об управлении персоналом. Дед, конечно, этой литературы не читал, но на эмпирическом уровне методикой владеет несомненно. Чуть не вляпался, блин.
Ладно, а какая здесь еще засада может быть? Ну да, конечно! Я же, по задумке деда, могу сейчас начать доказывать, что, мол, никакой я не сотник, не власть, и вообще с меня по малолетству и неопытности по полной программе спрашивать нельзя. А ему только того и надо! Скажет: «То-то же! Смирно! Налево кругом!» – и… и пива не даст! А вот хрен вам, ваше сиятельство граф погорынский, боярин Корней Агеич! Вы меня огорошили, я вас тоже попробую!»
Мишка нахально отхлебнул пива и насколько смог спокойным голосом спросил:
– Значит, на вольные хлеба отправляешь – в изверги? Не рано ли? Мне еще четырнадцати нет.
Туше! Дед ждал чего угодно, только не этого. Пауза перед ответными словами была совсем чуть-чуть длиннее естественной, но все-таки была!
– Дури-то не болтай! Кхе… Никто тебя никуда не гонит…
– Тогда отвечаю на твой, деда, вопрос: сколько б я еще терпел, если бы ты меня сегодня в Ратное не вызвал. Терпел бы до приезда дядьки Никифора. А потом все равно приехал бы, сам понимаешь. Приехал бы и раньше, но ни про заговор против тебя, ни про приезд Никифорова приказчика я не знал.
– Вот как, не знал! А я вот о том, что у тебя на базе творится, знаю! – не удержался от подковырки дед.
– Спасибо за науку, деда, теперь и я буду знать, что в Ратном без меня происходит.
– Кхе… Это как же?
– Придумаю что-нибудь. – Мишка пожал плечами, словно речь шла о какой-то несущественной мелочи. – Так вот, деда, приехал бы я не скулить и не жаловаться, а доложить господину сотнику о состоянии дел и обсудить с господином сотником способы этих самых дел улучшения. И ничего зазорного в этом не вижу – твои десятники то же самое делают, и это является их обязанностью, а не слабостью.
– Кхе…
Дедово «Кхе» явно было с одобрительным оттенком, хотя, как показалось Мишке, наличествовала в дедовой интонации и некоторая доля растерянности. Наезд на внука с целью указания ему его места и понижения уровня самомнения, по всем признакам, не удался.
Не удался конечно же не потому, что дед был глупее внука, а потому, что, как и любой военный начальник, привык устраивать наезды на подчиненных экспромтом – в подходящий момент или под подходящее настроение. Может быть, и не всегда по делу, но зато постоянно поддерживая подчиненных в тонусе и не давая им расслабляться.
С внуком же экспромт не прошел, да и вряд ли будет проходить в будущем. Не потому, опять же, что внук – «гигант мысли», а потому, что память человека XX столетия хранит множество штампов и рецептов реакции на подобные наезды. Тезаурус, он и в Африке тезаурус.
– Теперь же, – продолжал Мишка, – я тебе, деда, обещаю: завтра же с утра, после того как гляну на вооружение первого десятка и поговорю с Кузькой, сразу же пойду знакомиться с приказчиком и проверять, как он подготовился к приходу Никифоровых ладей.
– Кхе!
Теперь уже универсальный дедов комментарий прозвучал несомненно одобрительно. Дед расправил усы и наконец-то опорожнил посудину с пивом. Мишка тоже осушил свою кружку и тут же налил себе и деду.
– А теперь, господин сотник, дозволь все же доложить о делах в воинской школе.
– Ну докладывай.
Дед уже смотрел совсем весело, то ли пиво хорошо пришлось, то ли был доволен внуком… А может, и то и другое вместе.
– Качаться на досках научились почти все, можно уже, пожалуй, самострелы в руки давать. Кинжалом играть могут тоже почти все, но только одной рукой и стоя на земле. С рукопашкой без оружия – хуже. Я один со всей полусотней по очереди драться не могу, просто сил не хватает, а Демьян пока не может – после ранения еще не оправился до конца. Хоть и не признается, рана, видимо, побаливает – левую руку и плечо он старается беречь. А больше никто из нас и не умеет.
– А Андрюха?
– Он целыми днями конным делом с ребятами занимается, да и нельзя отроков с ним сводить, пока хоть чему-то не научились, он же силищей своей всю охоту к учебе отобьет.
– Кхе… Тоже верно.
– Роська учит ребят кистенем махать, но я пока не очень на это налегаю, потому что надо сначала все-таки приемы боя без оружия освоить. Ты как, согласен?
– Согласен. Пусть сперва научатся своим телом владеть, а потом уже оружием его усиливать. Правильно мыслишь.
– Так, теперь кормежка и фураж…
– Погоди, Михайла, про учебу еще не все.
– Ну, грамоте учу помаленьку, но там еще и толку-то совсем чуть. Буквы выучили, но читать еще не могут. Считают тоже только в пределах десятка, да и то плохо. Тут результат можно только к весне ждать, быстро такое не получается.
– А что за сказки ты им на ночь рассказываешь?
«Блин! Ну всё знает. Кто ж ему стучит-то?»
– Да не сказки это, деда. Вернее, первый раз была сказка. Роська однажды слышал, как я внучатам Нинеи рассказывал про мальчишку, воспитанного волками. Как-то вечером, спать еще рано было, на улице дождь льет, не выйти, от «Аз, буки, веди» все уже очумели, Роська взял да и попросил меня еще раз ее рассказать. Ребятам понравилось, на следующий вечер попросили рассказать еще что-нибудь. Я им про Вещего Олега рассказал. Так и повелось каждый вечер, только теперь я им не сказки рассказываю, а про войны и полководцев: Святослава Игоревича, Александра Македонского, Ганнибала, царя Леонида, Юлия Цезаря, Карла Мартела, Аттилу, Константина Великого. Про викингов, гуннов, спартанцев, римские легионы, персидские колесницы… Много всякого… я думаю, будущим воинам это полезно знать.
– Кхе… Изрядно! – Часть названных имен дед наверняка слышал впервые в жизни. – Это ты верно придумал.
«Еще бы неверно! Любой педагог тебе подтвердит: чтобы завоевать внимание и уважение, даже любовь, подростков, подобные рассказы – первое дело. Молодой развивающийся мозг до информации жаден, особенно до необычной информации».
– Заодно рассказываю про дальние страны, про их народы, про их обычаи и богов. Чтобы знали: есть не только славянские боги и христианство, но и много еще всяких. Тогда у них в головах потихоньку размоется противопоставление славянского язычества и христианства. Это, между прочим, деда, тоже война за умы.
– Молодец, хвалю!
– Рад стараться, господин сотник.
«Блин, видел бы ты, как я карту мира рисовал! Целая коровья шкура ушла, и то только Евразия и Северная Африка поместились. Впрочем, больше им и не требуется. А уж как я извращался, когда слонов описывал! Не обо всем тебе настучали, воевода».
– Вот такие сказки, деда. А теперь кормежка и фураж…
В тот вечер дед с внуком засиделись далеко за полночь. И что удивительно: кувшин с пивом так до конца и не опустел.
