Глава 10
СИЛА ИЗ ТУМАНА
В тот же вечер она и примчалась на встречу со мной. Не знаю уж, что она там себе возомнила, но появилась из-за угла конюшни, где я ее поджидал, как невеста под венец — нарядно одетая, со счастливой улыбкой и распростертыми объятиями.
Неужели решила, что я и впрямь переключился на нее? Или она успела перед своим исчезновением травки мне подсунуть с наговором, как ее там, присуху, кажется, и теперь посчитала, что все сработало? Трудно сказать.
Вообще-то очень даже может быть. Не зря она в первые минуты нашего свидания так удивленно таращилась на меня, словно глазам не верила — мол, правильно же зелье сварила, так почему не действует?! Да и мой ледяной тон был для нее как ушат воды — очевидное, но невероятное.
При всем том вел я себя достаточно вежливо — уж больно отчаянная девка. Такую оскорби и невесть чего получишь в отместку. За себя я не боялся — руки коротки, а вот за княжну опасения брали. Ладно там всякие присухи с отворотами, но она может сыпануть ей в чашку и кой-чего похуже. Нет уж. Однако строгость проявил:
— Если что с Машенькой приключится — хворь какая нападет или болезнь тяжкая, я тебя из-под земли сыщу и опять туда же закопаю. Навсегда. Поняла меня?
Это я сразу выпалил, первым же делом, вместо приветствия. Опешила Светозара. Стоит руки опустив, но глаз своих зеленых с меня не сводит. Так и впилась ими. Они даже светились у нее в темноте. Ей-ей, не лгу. Горели как у кошки.
— А с чего ты взял, княже, что у нее все беды токмо по моей вине случиться могут? — выдавила она.
— А мне неважно по чьей. Спрос я все одно с тебя учиню! — прорычал я. — За тобой и так должок немалый — это я твои рассказы обо мне имею в виду. Но я тебя, так и быть, прощу, если только пообещаешь впредь ничего обо мне не говорить и худого княжне не делать.
— Взаправду простишь? — усмехнулась она.
— Ты когда-нибудь слышала, чтобы я дал слово и не сдержал? — строго спросил я вместо ответа.
— Стало быть, взаправду… — задумчиво протянула она и впервые оторвала от моего липа глаза, уставившись куда-то мне за спину.
Взгляд был пристальный и… вопрошающий, будто там действительно кто-то стоял. Или… Я резко обернулся — никого. Только какая-то скрюченная темная тень скользнула по бревенчатой стене конюшни.
«Наверное, показалось, — решил я. — Лунный свет обманчив, вот и мерещится… всякое».
— Быть посему, — кивнула она, и губы ее отчего-то растянулись в улыбке, причем эдакой победоносно-торжествующей.
Странно. С чего бы? Или опять что-то придумала? Но дальнейшие ее слова заставили меня отказаться от подозрений. Подняв вверх левую руку с двумя пальцами, козлиными рожками устремленными в ночное небо, она четко поклялась ни в чем и никак не причинять княжне Марии телесной скорби.
Более того, она еще по собственной инициативе дала слово в том, что приложит все силы и умения, буде таковая хворь приключится от иных причин, излечить ее. Слушал я Светозару и ушам не верил — с чего ж ты такая покладистая? Смерти испугалась? Не то. Тогда не иначе как что-то задумала. Но тут она сама развеяла мои сомнения:
— Но и ты взамен словцо свое верное дай.
— Какое еще словцо? — недовольно пробурчал я.
— Что в услужение меня возьмешь. Тебе в твоем терему много холопок занадобится, так вот одна из них ныне пред тобой стоит. Токмо не в портомои али на поварню — в ключницы хочу.
Ну ничего себе! Слыхал я, что в Индии в иных домах кобры живут прямо в доме, а сердобольные хозяева им каждый вечер наливают в блюдце молока. И ничего. Сосуществуют, причем довольно-таки мирно. Только у нас не Индия, а Русь, да и ты, зеленоглазая, больше не на кобру — на гадюку подколодную смахиваешь. Нет уж, не видать тебе молока в блюдце, а если и видать, то не в моем доме.
К тому же поместья у меня нет, только подворье на Тверской, да и то необустроенное. Опять же куда ее брать, коль там бразды правления вручены Глафире. Не знаю, как будет дальше, но пока что я ее хозяйничаньем доволен, особенно пирогами, которые она продолжала печь по старой памяти для внутреннего пользования. Да и вообще, может, она и станет запускать свою крепкую загребущую руку в хозяйский карман, но с умом, то есть в меру, а остальным за мое добро глотку перегрызет.
Погодь отказывать, — заторопилась она, заметив на моем лице ироничную ухмылку. — Это я токмо в том случае, ежели княжна твоя замуж за кого иного выйдет. А коль за тебя — навязываться не стану. Ты ж уверен, что женишься на ней, так?
— Ну-у, так, — подтвердил я.
— Князя Воротынского поди-ка в сваты возьмешь? Хотя о чем это я — ты ж сам мне о нем сказывал. Такому и вправду тяжко отказать. Опять же родич. И впрямь все может выгореть удачно… — задумчиво протянула она и подытожила: — И чего тебе бояться? Сказала ж — навязываться не стану. Мне и самой на ваше счастьице тошнехонько смотреть станет. Тогда я и сама куда подале убегну.
А вот это уже меняет все дело. Такое слово почему бы не дать. Нет, не потому, что я так уж уверен в себе. Если судьба заупрямится, с ней, окаянной, никому не совладать, хотя и в этом случае я буду драться за княжну до конца. Но коль случится такое, тут уж все равно.
— Даю, — кивнул я решительно. — Но только если замуж. А если она…
— Ежели с ней болесть станется и я ее не одолею, тебя дожидаться не стану, сама на себя руки наложу, — торопливо перебила она.
Странно, но тут она вроде бы не лгала. Ой как чудно все это! Ой как странно! Ой не к добру! А если…
— И никаких присух и отворотов, — на всякий случай уточнил я, — Ни мне, ни Маше.
Но ведьма и тут не смутилась. Лишь напомнила:
— То я тебе давным-давно пообещала и свое слово крепко держу, — И предложила: — Дельце мы с тобой обговорили, теперь и по рукам можно ударить.
Я осторожно протянул навстречу ее ладошке свою руку. Сомнения еще оставались, и, чтобы окончательно их развеять, я произнес, не выпуская ее горячих и почему-то скользких на ощупь, в точности как кожа у змеи, пальцев:
— И ты больше не станешь меня перед ней оговаривать да рассказывать про нашу с тобой жгучую любовь.
Она на секунду задержалась с ответом, а затем нерешительно, с робостью спросила:
— А про мою любовь к тебе сказывать ей дозволишь?
— Не дозволю, — сердито отрезал я. — Мне и без того от твоих россказней не знаю сколько отмываться придется.
— Что ж, коль повелишь, затворю я свое сердечко на замок крепкий. Хоть и тяжко оно будет, да чего для любимого не сделаешь, — выдохнула она и укоризненно уставилась на меня.
Мне даже неловко стало. Я вообще отходчивый по натуре. Вот и тут застыдился, будто и впрямь тиран какой, а передо мной несчастная Золушка. Забыл, что на самом деле это скорее уж та, которая хотела изжарить Гензеля и Гретель. Потому и согласился на ее просьбу погулять по ночному лесу. Знала, чертовка, на что давить. Мол, в последний раз, а больше мы с ней навряд ли свидимся. Во всяком случае, до замужества княжны — точно, а если ее мужем стану я, то и вовсе никогда.
Правда, я не сразу дал «добро» — колебался, но она лихо меня взяла, поинтересовавшись, неужто я так сильно ее боюсь или… она мне так отвратна. Это еще уметь так надо — сразу и на слабо надавить, чиркнув острым ноготком по мужскому самолюбию, и одновременно пройтись другим ноготком по жалости.
Пока бродили, я все гадал — чего она хочет добиться этой прогулкой. Подольше побыть со мной? Это вы мелко плаваете. Сразу видно, не встречались вам девушки такого пошиба. Соблазнить еще раз? Уже горячее, но все равно не то.
Хотя как попутную цель я вполне допускал и это — не зря она частенько забегала вперед и принимала игривые позы. То споткнется ненароком, то травку потянется сорвать, хотя какие в октябрьском лесу травки? Разве пожухлые. И всякий раз не спешила выпрямляться, будто срывает не чахлый стебелек, а вытаскивает из земли могучий дубовый корень.
Добавьте при этом, что еще на подходе к лесной опушке она сняла с головы платок, перекинув тяжелую косу на грудь. Да как назло, шубка на ней была какой-то тесноватой — как только ткань не лопнула от эдаких наклонов. На самом-то деле она больше напоминала своего рода осеннее пальто. Такая же плотная ткань с небольшой меховой оторочкой внизу и на рукавах, но здесь их называли именно шубками в отличие от настоящих зимних шуб с меховой подкладкой. Так вот все ее обширные прелести так и выпирали из-под этого одеяния наружу, бросаясь в глаза. Да еще лунный свет этот…
Нет-нет, не подумайте чего, я все равно держался. Давалось мне это с некоторым трудом, но тут был вопрос принципа. И на ее провокационные разговоры я тоже не реагировал. По большей части вообще не отвечал — это когда она спрашивала, хорошо ли мне с ней было. Да еще раз, чуть позже, тоже промолчал, когда услыхал попрек. Дескать, обманул я ее, сказав, будто предпочитаю княжну, потому что она гораздо дороднее.
Эва чего вспомнила. К тому ж сама виновата. Пристала как банный лист — чем моя возлюбленная краше ее, и все тут. Вот я и ляпнул первое, что на ум пришло. Помнится, она после того разговора за две недели ухитрилась так прибавить в весе, что я даже удивился — и как сумела?
Кстати, я почти не соврал — княжна и впрямь была немного полнее, просто дело совсем не в обхвате бедер, талии и груди. Влюбленному все равно — девяносто на шестьдесят на девяносто или сто двадцать на… Словом, не имеет оно значения — ты же устремлен сердцем не к фигуре, а к человеку. А если к фигуре, то сердце уже ни при чем. К ней, как известно, тянется кое-что иное и называется не любовью, а… Впрочем, неважно.
Лишь через пару часов я понял, куда она меня тащит, да и то догадался не сам — она растолковала.
— Ведаешь ли, кой ныне великий праздник? — загадочно спросила Светозара.
Я послушно напряг память, но ничего путного на ум не приходило, хотя к этому времени в моей голове отложилась по меньшей мере сотня всевозможных святых, равноапостольных, великомучеников и прочих ребят помельче рангом. А куда деваться — век такой, вот и приходится соответствовать. Однако тут произошел сбой. Вроде бы Яков день был позавчера, а впереди ближайший разве что Параскевы-льняницы, но он только через пару дней. Луки-апостола? Тот, кажется, еще позже. Тогда какой?
— Не мучься, не вспомянешь, — усмехнулась зеленоглазая все с тем же загадочным выражением на лице. — Ныне ночь Триглава — Василиска, Аспида и Ехидны, — выпалила она, жадно всматриваясь в меня.
— А-а-а, — равнодушно протянул я и спокойно поинтересовался: — Это кто ж такие, преподобные или святомученики?
Что уж там она подметила в моем лице — не знаю, но осмотром осталась довольна. Удовлетворенно кивнув и пробормотав себе под нос: «Так я и думала», она вполголоса ответила:
— Скорее уж… страстотерпцы.
— И чего они сотворили? — полюбопытствовал я.
— Так, — пожала она плечами. — Да тебе не все равно? Ты же, сколь я заметила, в церкву невеликий ходок, да и там у тебя скулы ажно сводит от зевоты.
И снова непонятно, упрек это или как. Вообще-то она права — в своем родном веке я в храмах был всего пару раз, да и то из любопытства. Тут конечно же почаще, но, опять-таки повторюсь, исключительно ради того, чтоб не выделяться среди всех прочих. Раз назвался православным — соответствуй. Вот и приходилось чуть ли не каждое воскресенье с обреченной тоской чинно шествовать в божий храм. По счастью, мое уныние и постное, неудобоваримое выражение лица воспринималось всеми прочими как проявление набожности, а потому недоумения и лишних вопросов не вызывало.
Успокаивал я себя тем, что не один такой. Взять, к примеру, руководство нашей страны. Судя по выражению лиц, что я как-то подметил, случайно увидев в теленовостях пасхальное богослужение, некоторым эти мероприятия тоже как зайцу стоп-сигнал. Не верят они ни в чудесное воскресение из мертвых, ни в прочие мифологические бредни. Но никуда не денешься — приходится соответствовать высокой должности, а потому стой и терпи, ожидая, когда закончится эта тягомотина.
Точно так же и у меня. Между прочим, терпел я получше многих прочих соседей, хотя уж они-то точно считали себя верующими. По крайней мере, мой рот всю обедню был на замке, а у них он зачастую вовсе не закрывался, а на попа с дьяконом они ноль внимания.
«Надо же, и скулы мои подметила», — подивился я и неожиданно для самого себя заинтересовался загадочной троицей:
— А все-таки чем они отличились, что их так возвеличили?
— Ратиться вышли с полчищами архангела Михаила, — ответила она и вновь бросила на меня быстрый испытующий взгляд.
Тоже мне царь Иоанн выискался. Тот постоянно глазом на меня косил, невесть чего искал, и эта принялась.
— Пострадавшие за свою веру значит, — кивнул я солидно, осведомившись: — Погибли, что ли? Или от ран померли?
— Одолели их да в темницу заковали, — пояснила она.
— Не понял, — удивился я. — А чего их архангел Михаил не спас? Куда глядел-то?
— Он-то и повелел их заковать, — буднично пояснила она.
— Погоди-погоди, — стало до меня доходить. — Так на чьей стороне эти страстотерпцы воевали?
— Вместях с Лучезарным, — последовал короткий ответ моей спутницы.
Опа! Вот это ты забрел, Костя! Лучезарный-то — это Люцифер. Он же, если память мне не изменяет, Азазель, Велиар, Вельзевул и так далее, то есть сатана.
— Хороши страстотерпцы… — протянул я растерянно, тем не менее продолжая послушно топать следом.
— Ну а как иначе их назвать, — пожала плечами Светозара. — Раз они за свои страсти претерпели, получается, страстотерпцы.
— Это по какому ж календарю? — осведомился я. — И в какой церкви их день почитают?
— В нашей, князь-батюшка, в нашей, — круто повернувшись ко мне, отчеканила ведьма. — Они за свободу бились, боле ни за что, вот и празднуют их день тоже на воле, посреди леса, чтоб никто из святош не мешался. Потому и позвала я тебя…
— На шабаш? — уточнил я.
— На праздник, — поправила она. — Шабаш совсем в иное время справляют. А ныне просто наш праздник.
— Ваш… праздник, — попытался возразить я.
— Наш! — уверенно мотнула она головой. — И не спорь со мной. Я ж не зря тебе про скулы напомнила, а ты и не перечил, потому как истина молвлена. А зевота — верная примета. Она в церкви токмо на наших нападает, а иных не трогает. Ты просто пока не знаешь еше, что наш, вот и все.
— Голым скакать — не май месяц, — поежился я. — И сатану под хвост целовать не по мне. Да и вообще, мне свет как-то милее, чем тьма…
— А ты поболе поповские побасенки слухай, — сердито отозвалась она. — Глупые навыдумывают невесть что, а прочие за ними повторяют. Сказала же, не шабаш ныне, потому и разоблачаться нет нужды. А что до хвоста, так ты на меня глянь, — потребовала она. — Похожа я на такую, чтоб под хвост целовать полезла? Да ты гляди, гляди, не боись!
Я поглядел, благо что лунный свет струился прямо на ее лицо, и увиденное не пришлось мне по душе. Скорее уж напротив. С каждой секундой оно не нравилось мне все больше и больше. Что розовый язык, которым она беспрестанно облизывала сочные кровавые губы, что помутневшие зрачки, с отблеском чего-то багрово-красного, вздымавшегося из самой глубины. В довершение ко всему этот полуоткрытый рот, в котором явственно вырисовывались два хищно заостренных белоснежных клычка. Нет, они и раньше были у нее видны, но как-то не столь нахально обращали на себя внимание. Или это мне тоже померещилось?
Понимаю — всему виной лунный свет. Призрачный и загадочный, мутный и в то же время резко вычерчивающий повсюду замысловатые таинственные фигуры-тени, он мог ввести в заблуждение кого угодно. Если для объяснений увиденного его одного мало — можно, немного подумав, добавить еще несколько столь же прозаических и насквозь материальных, то есть научно объяснимых причин.
Сидя в теплой комнате при свете дня или пускай даже ночью, но в уютной квартире, под люстрой с ярко горящими лампочками, я и сам откопаю не меньше десятка доводов, логически растолковывавших все «почему» до единого.
Но я стоял ночью в холодном октябрьском лесу, молчаливом и угрюмом. Пахло хоть и не серой, но определенно чем-то гнилым и затхлым. Вокруг тяжело выстроились приземистые ели, чьи черные тени постоянно корчились при лунном свете в какой-то замысловатой пляске уродцев. А возле меня находилась женщина, искренне считающая себя ведьмой и чье поведение красноречиво подтверждало правоту ее слов. И кругом гробовая тишина
«И на том спасибо, что хоть мертвые с косами не стоят», — с тоской припомнил я «Неуловимых мстителей».
Странное чувство охватило меня. Не страх — в тот момент я не боялся ни Светозары, ни темного леса, в глуби которого мог скрываться неведомо кто. Смятение? Скорее всего. Причем вызванное непониманием — чего хочет от меня девка, вроде бы окончательно съехавшая с катушек.
Кажется, она не совсем верно восприняла мое затянувшееся молчание. Задорно уперев руки в боки, она азартно подмигнула:
— Что, хороша?!
— Как шалая кошка в марте, — прокомментировал я свои впечатления от увиденного. — Не зря говорят: «Куда черт не поспеет, туда бабу пошлет».
Сравнение ей, как ни странно, понравилось, да и пословица тоже. Она весело хихикнула и азартно тряхнула головой.
— Токмо здесь ты меня Машей не зови, — предупредила она. — Тут крестильные имена не в ходу. Токмо Светозарой. Чуешь, каково имечко? Выходит, с детства я с Лучезарным обручена. — И, видя, что я так и не решаюсь двинуться с места, взяла инициативу на себя: — Идем-идем. Недолго осталось. — Она еще крепче стиснула мою руку в своих огненных пальцах — и откуда столько жара в девке при минусовой температуре? — и потянула за собой.
— Я не поддался, продолжая твердо стоять.
— Да что же ты?! — Она сердито топнула ногой, — Сказываю же: наш ты. Вон и жиковина у тебя на пальце тоже из наших. Потому тебе и присухи мои яко с гуся вода.
— Перстень не замай, — сердито оборвал я. — Мне его княжна подарила.
— Ну, к ней-то он случайно попал, а к тебе сам потянулся, — заметила Светозара. — Ай сам не чуешь, сколь в нем силушки таится? А там тебе ее разбудить подсобят…
Ну чертовка! Знала чем взять. И не то чтобы я и впрямь ей поверил — ну какая в обычном, пускай и драгоценном, камне может таиться сила? — но любопытство взыграло, и я поддался ее настойчивым уговорам, сделав первый шаг вперед, в сторону смутно видневшегося среди деревьев просвета, залитого лунным сиянием. Идти было легко, словно кто-то невидимый подталкивал меня в спину. Ноги, казалось, передвигаются сами по себе, без малейших усилий с моей стороны.
Оглядываясь назад, я не могу объяснить свое загадочное послушание. Мог ведь вырвать руку? Да запросто. А упереться и встать на месте? Тоже. Так чего шел невесть куда, невесть зачем? Из-за одного праздного любопытства? Не знаю.
Способность к здравым рассуждениям вернулась ко мне чуть позже, когда мы вышли на край полянки. Описать ее я не могу. Не знаю даже, мала она была или велика. Размеры и прочее надежно скрывал клубящийся там туман, почему-то очень похожий на тот, что я видел в Серой дыре. Особенно густым он был в середине поляны, которую и вовсе закрывал напрочь, не позволяя рассмотреть таящееся на дне. Но клубы его, время от времени отрываясь от основного сгустка, хаотично ползали и по остальному пространству, относительно открытому для обозрения. Вялые и тягучие, дотекали они и до меня, неспешно облизывая носки моих сапог.
Впрочем, если честно, мне было в то время не до описаний и наблюдений. Вначале я всей кожей почувствовал доносящуюся от середины поляны силу. Тяжелая и мрачная, почти физически давящая на барабанные перепонки, она медленно клубилась на дне полянки, центр которой был несколько вогнут вглубь, и волнами, одна за другой, захлестывала меня, то отступая, то вновь атакуя.
Она не была доброй или злой. Во всяком случае, я этого не ощущал. Просто сила — могучая и первозданная, слепая в своем желании что-то делать, равно способная убивать и исцелять, разрушать или творить. Ей это было безразлично. На что употребят люди, тем она и будет. Как молоток. Хочешь — гвоздь им забей, а хочешь — соседа по голове. Ему ж наплевать, что именно станут им делать. Так и тут.
Это тоже можно объяснить. Скажем, геоактивная зона, усугубленная залежами каких-нибудь тяжелых радиоактивных металлов, причем в таком количестве, что следовало почти мгновенное воздействие на человеческую психику, особенно на подсознание, которое, как известно, особо чувствительное и на все раздражители всегда реагирует в первую очередь.
Вот только напомню еще раз, что для логических объяснений позарез нужна пусть не очень теплая, но непременно светлая комната. Тогда и только тогда, сидя в комфорте, человек легко и свободно начинает подыскивать подходящие версии и гипотезы. А вот там, на месте, мозг работает исключительно на инстинктах, которые наперебой горланили, орали и вопили, чтобы я туда не ходил.
Взаимосвязь между туманом и волнами силы я уловил не сразу, а чуть погодя, через пару минут созерцания этого буйства хаоса и мощи. А уловив, понял, что сила не таилась в тумане — она им и была. Точнее, выглядела как туман.
И тени. Вновь эти тени. Черные и бесформенные, они изредка, на короткое мгновение появлялись в самой сердцевине полянки, словно маня, но в то же время не давая разглядеть себя как следует.
— Наши… скачут, — заметила моя спутница и с намеком посмотрела на меня, после чего робко предложила: — Пойдем вместе, а? — И легонько потянула за собой.
Ишь чего захотела. Как бы не так. Возможно, я и любопытен через меру, возможно, мне иногда море по колено, но тут передо мной колыхался целый океан — могучий, таинственный и… бездонный. Так что по колено не выйдет.
И вообще, всему есть предел. Смелость — это хорошо, но не тогда, когда она перерастает в безрассудство. Впрочем, может, я и отважился бы рискнуть, но откуда мне знать, как встретят загадочного незнакомца остальные, которые, в отличие от Светозары, могут быть настроены далеко не так миролюбиво.
Я с силой вырвал руку из стальных тисков ее пальцев и как можно спокойнее произнес:
— Хватит. Кажется, нагулялись. Пора и домой, — тут же вздрогнув от неожиданности, когда эхо, искажая и вибрируя, принялось безостановочно повторять мои слова, возвращая их в таком уродливом виде, что создавалось полное впечатление, будто на полянке собралось по меньшей мере два десятка человек, которые и повторяют на все лады только что произнесенные мною фразы.
Иногда потом я думал — эхо ли это было? Во всяком случае, никогда — ни до, ни после — мне не доводилось слышать что-то похожее. Что вы там говорите, находясь в светлой теплой комнате? Резонанс? Звуковолны? Особенности местности? Нуда, нуда. Разве я спорю. И я бы говорил это… сидя рядом с вами.
— Пойдем, — Она снова ухватила меня за рукав кафтана. — Ведь всего несколько шагов, и ты наш.
— Наш, наш, наш, — дружно зашипело-заверещало-за- выло вокруг.
— Ты здорово ошиблась, Светозара, — мягко ответил я и невольно поморщился от мгновенного повтора: «Ошиблась… сшиблась… шиблась… шибось… иблась…»
И все-таки я продолжил:
— Может, в церковь я и впрямь не ходок…
— Не ходок… не ходок-ок-ок… — возликовало эхо.
— Но у меня в душе бог, а не сатана.
— Не сатана? — усомнилось эхо, но тут же разочарованно констатировало: — Не сатана… атана… тана…
— Поэтому или ты сейчас идешь со мной, или я возвращаюсь один.
— Один? — уточнило эхо, и грустно продолжило: — Один-дин-дин…
— Выбирай.
— Ай-ай-ай… — сокрушенно заохало эхо.
Ведьма, презрительно скривив губы, хотела сказать что-то унизительно-обидное, но затем передумала и сделала шаг назад, отступив от меня и приблизившись к краю полянки. До четко очерченной на земле границы ей оставалось сделать всего шаг. Один лишь шаг.
— Остановись, — произнес я, глядя в глаза, где в зрачках вовсю полыхал багровый отблеск безумия. — Остановись.
Эхо промолчало. Впервые за все время оно ни разу ничего не повторило, предоставляя ей самой право выбора. Наверное, тоже какой-то легко объяснимый наукой феномен. Я не надеялся, что она ко мне прислушается. Я даже не был уверен, слышит ли она меня вообще. Именно потому я больше и не сделал никаких попыток к ее удержанию. В конце концов, она — взрослый человек и куда как старше моей княжны. Знает куда идет и зачем.
«И вообще, кто я ей такой, чтобы иметь право запрещать», — подумал я, глядя, как Светозара, жалобно скривившись и не сводя с меня глаз, шагает все дальше и дальше, продолжая призывно протягивать мне руку. Клубы тумана медленно, нехотя, будто сами того не желая, лениво окутали ее полные ноги, неспешно добрались до тяжелых бедер, затем подползли к груди, туго обтянутой шубкой и, наконец, накрыли ее с головой.
Оставалось подумать, как выбраться отсюда самому. Или стоит подождать ее? Но тут моего плеча кто-то легонько коснулся. Вздрогнув от неожиданности, я резко повернулся и увидел достаточно высокого, почти вровень со мной, худощавого старика, пристально глядевшего на меня. Словно оценивал — гожусь или нет. Интересно знать — куда? Осмотром он остался не очень доволен, иначе не стал бы хмуриться.
«Ты наш и не наш, из джунглей и не из джунглей», — сказала наконец Багира Маугли.
— Ну ежели и жиковина из таковских… — пробормотал он разочарованно и скомандовал: — Длани протяни — узрить хочу.
Немного помедлив, я решил не задираться — послушно вытянул обе руки вперед, стараясь понять, что ему от меня нужно.
— А ведь не солгала Светозара про жиковину, — удивленно протянул он, внимательно разглядывая мое украшение. Затем он поводил над ним ладонью, и перстень почему-то стал ощутимо нагреваться.
— Гм, — еще больше удивился он. — С таким напалком ты бы и меня мог заменить.
Наверное, надо было поинтересоваться — в чем именно заменить и с какой целью, но я продолжал хранить гордое молчание. К тому же где бы ни было это место, а примерять на себя обязанности старика я не собирался, так что эти знания мне ни к чему.
— Как мать прозвала? — полюбопытствовал он.
— Константином, — отозвался я.
— Гм. — Его брови снова поползли вверх. — Из греков, что ли?
— Почему? — слегка обиделся я.
— Потому что на Руси имечки попроще дают. Первак, скажем, Вторак, Третьяк, а ежели наши, то покрасивее — Градимир, Борислав, Любомысл…
— Мне и это сойдет, — заметил я. — А тебя, старче, как звать-величать?
— Зови меня… — он на секунду задержался с ответом — то ли раздумывал, называть ли свое настоящее имя, то ли лихорадочно придумывая псевдоним, — Световидом, сыном Братислава из рода Гостомыслова. Слыхал о таковском?
Настал мой черед колебаться с ответом — обидеть, но сказать правду, или солгать, польстив самолюбию? После недолгого размышления я отрицательно мотнул головой.
— Это хорошо, — неожиданно одобрил старик, пояснив: — Негоже со лжи начинать. А что ж с девкой не пошел? Забоялся ай как?
Я пояснил, стараясь говорить очень корректно и в то же время достаточно категорично, чтобы Световид не принялся уговаривать. И снова со стороны старика последовала совершенно неожиданная реакция — смех. Вот уж чего не ожидал. Смеялся он раскатисто, от души и так заразительно, что в унисон ему со всех сторон зазвучало оживившееся эхо. Немного успокоившись, старик заметил:
— Баба бредит, а леший ей верит. Слыхала Светозара где звон, да не дотумкала, пошто он. А ведь пояснял глупой девке, что Триглав сей, если уж попросту, то яко Троица у христиан. Не совсем, конечно. Тело-то одно, потому и головы равны, но схоже. А уж про Аспида с Ехидной она и вовсе… Хотя что уж тут, — отмахнулся он с досадой и поинтересовался: — Ну и как, похож я на служителя лукавого?
Я без колебаний замотал головой. Во-первых, белые одежды. Вроде бы сатанисты любят подбирать темные, желательно черные тона. Во-вторых, посох, который старик держал в руке, точнее резьба на нем. Сплошь цветы, травы, а на набалдашнике изображение старика, чем-то похожего на самого Световида — такая же седая окладистая борода, длинные волосы, перехваченные простым кожаным ремешком, крупный нос, могучие густые брови… Только у того, что на посохе, налобная повязка украшена маленьким красным камешком, а у Световида на ремешке ничего.
Но главное — ничем таким от стоящего передо мной не веяло. Не было в нем ни злости, ни ненависти, хотя и добротой, признаться, если и отдавало, то еле-еле ощутимо. Скорее уж доброжелательностью и спокойствием, древним как мир. Вот сила, та самая, что облизывала мои ноги, в нем имелась, и изрядная. Только в Световиде она была как бы укрощенная, как тихое лесное озерцо — напоить водой запросто, а бури в нем не увидишь.
— Пояснять не стану — люди меня ждут, — равнодушно заметил старик, явно не собираясь меня уговаривать спуститься к центру полянки. — Светозара и так припозднилась, так что до рассвета всего ничего. Одно скажу: место это заветное, но темным силам тут отродясь не служили. Ты про Перуна, про Сварога, про отца всего сущего батюшку Рода, про матушку Мокошь слыхивал ли?
Уфф! Конечно же слыхал! И не раз! На душе сразу стало легче. Даже сила, сочащаяся из центра полянки, показалась не такой чуждой и не совсем чужой. Не то чтобы я считал себя каким-то язычником, идолопоклонником и приверженцем исконно славянской древней веры. Отнюдь. Нет, если бы в той, предыдущей жизни мне бы довелось узнать, что где-то поблизости в одной из деревень области справляют требы или возносят жертвы тому же Перуну или кому-нибудь еще — непременно съездил бы посмотреть. Но опять же из голого любопытства, не более.
А легче стало, потому что, как ни крути, они тоже боги. Все. С сатаной, Люцифером и прочими у них ничего общего. Скорее уж напротив — кое в чем они будут гораздо симпатичнее, чем суровый и жестокий бог-отец. Во всяком случае, тот, что из Библии. Впрочем, это уже философия, и вообще каждому свое. Хотя…
— А Светозара сказала… — начал я, но старик сердито нахмурившись, перебил:
— То она по недомыслию. К тому ж изрядно перепутала. Триглав сей… — И, вглядевшись в мое лицо, насмешливо хмыкнул: — Да что я тебе пояснять стану, коль ты, поди, и вовсе про него не слыхивал.
— Точно, — согласился я.
Вот-вот, — подтвердил Световид. — Потому и ни к чему мне о нем сказывать. Словом, напутала она все. Опять же в таких местах каждому свое грезится, что ближе да душе родней, вот Светозара и… Ладно, будя о том! А зато, что поведал о ней, благодарствую. Отныне должок за мной.
Он вежливо склонил голову. Я автоматически ответил тем же и даже деликатно произнес:
— Чего там. Всякое бывает.
— Ну а теперь недосуг мне с тобой лясы точить. Не из наших ты, я сразу понял. Сам по себе, — вынес Световид категоричный приговор моей никчемной, на его взгляд, личности. — Вот жиковинка у тебя занятная. Я и ранее об ентом напалке слыхал, да думал — пустяшное, выдумка, ан и впрямь зрю. Токмо спит ныне сей камень у тебя, и как пробудить его, мне неведомо. Да и силенок в нем ныне — кот начхал да воробей наплакал. Хотя погодь-ка. — Он пристально уставился на мой перстень, затем вновь протянул к нему руку с растопыренными пальцами, почти касаясь камня, поводил ею и недоуменно заметил: — А ведь открыл ктой-то вход. То славно. Тогда его и подкормить можно. Ежели хошь, пойдем со мной — я тебе его напитать подсоблю.
— Авось и сам справлюсь, — вежливо отказался я от приглашения.
— Авось? — как-то вопрошающе хмыкнул волхв. — Можно и его призвать, коль возжелаешь. — И тут же пояснил, очевидно окончательно поставив крест на моих познаниях в славянских богах: — У меня на удачу заговор крепкий. А хошь, могу и на чудо. — Он немного помедлил, но, видя, что я остался непреклонен, махнул рукой. — Ну ин ладно, тут оставайся. Токмо один уходить не удумай, сгинуть можешь. Болото кругом. — Он уже пошел, даже не дожидаясь, что я решу, но затем повернулся, напомнив: — Коль девку ждать станешь, кострище не вздумай запалить — тут кой-кто его не любит. Нам большого худа не содеешь, а сам беды не оберешься. Но коль надумаешь опосля, в одиночку сюда не ныряй, не то заплутаешь. Лучше до завтрева дождись, а ближе к вечеру скажешь Светозаре, чтоб сызнова сюда привела.
Дальнейшее мне почему-то совершенно не запомнилось. Даже ожидание Светозары как-то смазалось или, наоборот, сплюснулось во времени. И как шли обратно, тоже не запомнилось. Голова чумная, будто угорел, и топал я по лесу словно во сне, совершенно не замечая дороги. Окончательно же пришел в себя лишь на лесной опушке.
Поначалу я вообще не думал возвращаться на полянку, но уж больно запали мне слова старика. Нет, про чудо я не думал вовсе — не в сказке живем. А вот про удачу… Ох и соблазн. Мистика, конечно, и, скорее всего, вранье. А вдруг не до конца? Ведь было там что-то эдакое на полянке, так почему бы не попробовать. К тому же если учесть, куда именно я еду — а иначе как гадючьим гнездом двор Иоанна не назовешь, — мне бы ой как пригодилась подмога красавчика Авось.
«Да и риска никакого, — уговаривал я себя. — В конце концов, пускай не будет лучше, но и хуже все равно не станет, так почему бы не попытаться? И вообще, если тут живут боги, то, значит, дьяволу там не место».
Словом, любознательность победила, причем с огромным преимуществом, так что к следующему вечеру я уже настроился на путешествие в лес, о чем сообщил донельзя обрадованной Светозаре, а ночью, хотя и не без колебаний, устремился следом за Световидом в глубь полянки.
Туман мне совершенно не мешал, позволяя хорошо видеть в радиусе полутора-двух метров. Дальше, конечно, все терялось, но мне вполне хватало того, что вокруг. Камень я заметил сразу. Немудрено. Огромный серый валун, отливающий сединой, возвышался над землей чуть ли не на полтора метра, да и в ширину составлял не меньше. Верхушка его была идеально плоской, словно кто-то ее срезал, причем давно, в незапамятные времена — уж очень гладкой была отполированная поверхность. Видно, многие с тех пор водили по нему ладонями. А может, резак был хороший? Кто знает.
Световид велел приложить ладонь к камню, перевернув перстень лалом вниз так, чтобы он касался поверхности валуна. Я послушно сделал все так, как сказал старик.
Он накрыл мою руку своей и застыл, беззвучно шевеля губами. Почти беззвучно. Кое-какие обрывки мне услышать удалось, хотя большинства слов я не понял. Отчетливо и понятно прозвучали лишь первые строки:
Камень к камню идет.
Камень силу зовет.
Старший брат отдает.
Младший брат заберет.
Ты отец наш, Род,
Кустодия твоя
Зорко бдит у ворот
Повели же ты ей.
Дальше было вовсе не понятное. Какая-то «длань купиной лежит», потом какое-то «устави стремление», а затем мне стало не до расшифровки — перстень нагрелся до такой степени, что я уже кусал губы, лишь бы не взвыть от боли.
К тому же меня изрядно мутило. Вроде бы желудок был практически пуст, но тошнота с каждой секундой все усиливалась. Сердце ни с того ни с сего забухало в груди, как отбойный молоток, а руки и ноги немилосердно заныли в суставах, словно некий зловредный невидимка пытался их вывернуть или растянуть. Добавьте к этому судорогу мышц в паху, немилосердное жжение в глазах и такое давление на уши, будто я находился на пятидесятиметровой глубине под водой. Наконец не выдержав, я выдернул руку из-под ладони жреца, или как тут его именуют, и торопливо отскочил в сторону, согнувшись в три погибели.
— Тьфу ты! — с досадой сплюнул Световид. — Все загубил. Сказывал ведь: ежели на удачу, то оставь жиковину у камня, а сам отойди.
Это верно. Сказывал. И что мне до конца обряда нипочем не выдержать — тоже говорил, предупредив, что в этом случае все мои мучения пойдут прахом. Дескать, если не запечатать ход, по которому к моему перстню пришла сила от большого камня, она тут же начнет потихоньку сочиться обратно, и пускай не сразу, но за пару-тройку месяцев мой лал растеряет ее всю без остатка.
Впрочем, я не особо расстроился из-за этой утекающей силы, в существовании которой изрядно сомневался. К тому же Световид толком так и не объяснил, в чем она заключается и куда ее можно применить, а главное — каким образом.
— Все от хранителя зависит, — туманно заметил он, пока выводил меня обратно на край полянки, присовокупив к этому вовсе загадочную фразу: — Не леть тут наказание.
Так и хотелось спросить: «Мужик, а ты сам-то хоть понял, что сказал?» Но я вместо этого задал иной вопрос.
— А зачем вам все это? — не удержался я от любопытства. — Опасно ведь. Если епископ или кто-нибудь еще узнает, беды не миновать.
— Это же пращуров вера, — пожал плечами Световид. — Как же можно от них отрекаться? Да и чище у нас, нежели в церквях…
— А почему тогда вы ни разу не пытались поспорить с христианами, чтоб прилюдно доказать народу…
— Ныне поздно, да и ни к чему. Небось слыхивал, что они про наших богов бормочут? Такую хулу несут — не ведаешь, то ли смеяться над их побасенками, то ли плакать от неразумения людского. Мол, идолам деревянным молимся. А у них доски с ликами, стало быть, живые. Мы тоже можем сказывать про их богов — де, идолища византийские, поганцы жидовские и прочая, но это значит до них опуститься, в грязь перебранки влезть. Негоже так-то. Сами о себе ведаем, что в чистоте живем, — нам и того довольно. Да и что теперь…
— Но ведь прежнего все равно не вернуть, — возразил я. — Тогда зачем?
— Не вернуть, тут ты верно сказал. Но опять повторюсь — от пращуров наша вера, потому и боги эти нам аки отцы и матери, старшие братья и сестры. Пока наша вера в них жива, и они живы. Да ты токмо в имена их вслушайся — один Род чего стоит. Нешто можно от своего рода отречься? Все одно что отчину продать. Ежели князь-братоубийца чужу веру принял, то оно — его дело, но он нам не указ. Да и кого он в реку загнал креститься — токмо слабых, кому все едино. Может, оно и правильно — оная вера как раз слабых и привечает. А сильные духом, кто веру отцов предать не захотели, в леса ушли, к местам заповедным. Мало нас осталось, это да. Зато народец вольный. Из моих сынов и внуков отродясь предателей не будет.
Так, за разговором, мы незаметно дошли до рубежной черты, отделявшей полянку от остального леса, после чего старик слегка приотстал, и когда я в очередной раз повернулся к нему, то сзади никого не было. А потом на меня вновь нашло какое-то загадочное помутнение, словно кто-то невидимый коварно приложился чем-то к моему затылку. Особой боли я не почувствовал — больше походило на прикосновение, нежели на удар, но в себя пришел лишь на опушке леса.
Пару секунд я обалдело мотал головой, затем недоуменно уставился на Светозару, стоящую рядом и цепко державшую меня за руки. Наверное, чтоб не упал.
— А меня изгнали, — жалобно сообщила она.
— И правильно сделали, — пробурчал я, размышляя, чем это старик так здорово отшиб мне память.
— На цельное лето изгнали, — еще жалобнее проныла ведьма. — Сказывали, чтоб я ранее следующего грязника туда ни ногой. — И заревела. В голос.
— А не надо путать славянских богов с сатаной и его служителями, — злорадно заметил я.
Светозара в ответ заревела еще громче. Даже удивительно. Всегда невозмутимая, умеющая хорошо скрывать свои чувства, сейчас она исходила слезами. Неужели эта полянка была для нее таким важным в жизни? Даже жалко стало.
— Да ладно тебе, — попытался успокоить я ее. — Жила ведь сколько лет без всего этого, и ничего.
— Жила-а-а, — протянула она сквозь слезы. — Токмо они еще и силушку мне повелели забыть. Сказывали, негоже люду пакостить — ему и так худо. Теперь я ни порчи, ни сглаза, ни заговора — ничего не могу… — И, не договорив, снова ударилась в рев.
Правильно сказывали, — согласился я. — А как это повелели? Разве можно повелеть забыть?
— Световид все может, — горестно протянула она. — Вон ты сам прошагал же три версты, пока в разум не вошел, и ничего. Он и вперед яко сокол зрит. У любого жизнь на десятки лет видит.
— Надо было мне про себя спросить, — вздохнул я.
— А его проси не проси, все одно не поведает, — угрюмо сообщила она. — Ни к чему тебе — вот и весь ответ. Я уж как близ него извивалась, ан все одно отказал.
— И это тоже правильно, — одобрил я, хотя и с некоторым сожалением. — Одного избежишь — в другое вляпаешься. Да еще как знать — может статься, это другое окажется хуже первого. А что до заговоров… — Я помедлил, раздумывая, не провести ли с ней еще одну беседу насчет их бесполезности и никчемности.
Потом решил, что не стоит — уж очень ясно и четко стояла перед глазами диковинная полянка с загадочным туманом и синевато-серым камнем по центру. От этого видения мое собственное неверие во все эти бредни, которыми напичкана голова Светозары-Маши, как-то угрожающе потрескивало, собираясь развалиться.
Нет, потом я конечно же укреплю свой скептицизм. В теплой уютной комнате, залитой солнечным светом, я непременно найду логическое объяснение всему, что со мной случилось, но пока лучше обо всем этом не думать вовсе, иначе шарики точно зайдут за ролики.
Как писал Есенин: «Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстоянье». А если учесть, что я увидел очень большое, значит, и расстояние нужно выбирать соответствуюшее. Вот отойдем, поглядим, а там будет видно. Иногда поступить таким образом не только проще, но и разумнее всего.
«Есть многое на свете, друг Горацио, что и не сни. юсь нашим мудрецам».
И очень хорошо, что не снилось. Терпеть не могу кошмары. Так что вместо морали я лишь грубовато заметил:
— Обойдешься и без своих заговоров. Из-за тебя хорошая девушка в монастырь угодила, и это только за последний месяц. А до этого сколько напакостила — небось сама со счету сбилась?
— А я и вовсе не считала, — зло хмыкнула она, поняв, что от меня ей сочувствия не добиться, и постепенно приходя в себя. — Еще чего. Они сами по себе, а я сама по себе. Всем угождать — в нищете прозябать.
Ничего девка не поняла. Ну и ладно, ее проблемы. А меня Новгород ждет. Тот самый, который Господин Великий. Вот о чем думать надо, потому что в нем сейчас находится мой будущий сват по имени Иоанн Васильевич.
Да-да, именно так. Сам знаю, что круто беру. Может, и чересчур круто. Только не я это придумал, и деваться мне больше некуда, иначе своих проблем не решить — спасибо дорогому тестю, постарался на славу. Теперь у меня в точности по пословице: «Либо пан, либо пропал». Даже хлеще, поскольку паны не помогут и нужно подниматься к самой вершине.
Одно жаль — так и не удастся мне повидаться с княжной. А пока я не попрошу у нее прощения, пока не помирюсь, к царю с разговорами о женитьбе приставать нельзя. Иначе получится, что я ее поведу под венец насильно. Хорошенькое начало супружеской жизни, ничего не скажешь. Нет уж, щеки моей невесты обязательно должны гореть счастливым румянцем, а самой ей надлежит изнемогать от желания кинуться в объятия жениха. Только так и никак иначе. Это в чем-нибудь другом конец — всему делу венец, а тут с венца все как раз начинается.
Вот с такими «корыстными» мыслями я и возвращался в Новгород. Не очень-то хорошо, конечно, кто спорит. Нет чтоб искренно порадеть о благе родного отечества, ничегошеньки не требуя взамен для себя самого. А у меня же, если вдуматься, получалось, что любые добрые дела все равно будут направлены только в угоду личным интересам. Ну что уж тут поделать. Каюсь, виноват.
«Слаб человек пред земными искушениями», — как любил приговаривать старый священник Дермидонт из крохотной церквушки Святой Троицы, куда мы чаше всего наведывались вместе с князем Воротынским. М-да-а, как это я про князя забыл? Помириться бы надо. И еще не доехав до Новгорода, я дал себе слово по возвращении в Москву обязательно нагрянуть в гости к Михайле Ивановичу и попытаться объясниться с ним еще раз. Но, как оказалось, судьба любезно сократила мне столь долгий путь, потому что первый же человек, которого я увидел, въехав на просторный царский двор, был… князь Воротынский.
