Глава 10
ВРЕМЯ РАЗГОВОРОВ

— Угроза для ценного тела. Опасная ситуация. Незначительное повреждение опорно-двигательного аппарата. Незначительные повреждения поверхности тела. Нежелательные сотрясения электроактивного геля, осуществляющего оперативное руководство ценным телом.

— Первый раз мой мозг так страшно обозвали… Я так понимаю, мои дела сейчас не так уж плохи? Не сильно потрепан? Или что?

— Угроза для ценного тела. Опасная ситуация. Ценное тело может получить значительные повреждения. Анализ ситуации вариативен. Неблагоприятный прогноз. Ситуация требует немедленных изменений.

Когда нормальный человек теряет сознание, он спокойно лежит себе, ничего не чувствуя и не видя сновидений. Я тоже ничего не чувствую, да и сновидения не посещают, зато безликий голос, обитающий во тьме, тут же начинает разные гадости говорить, зачастую малопонятные.

Это не шизофрения. Это гораздо хуже. Оно поселилось во мне в тот миг, когда добрые аборигены, стараясь спасти мою жизнь, не поскупились потратить ценнейший предмет: черное сердце. Мерзко выглядящую начинку, извлеченную из одного очень неприятного создания. Орган сей полагается особым образом расчленить на сотни составляющих, используя каждую одноразово для лечения смертельных болезней и ран.

Моим друзьям не оставили времени для таких тонкостей. Я умирал на поле боя, в венах моих почти не осталось крови. Они не придумали ничего лучшего, чем использовать черное сердце целиком.

Я был спасен. Но вместе с чужеродным органом во мне поселился и некто, к нему привязанный. До сих пор не знаю, кто это. А может, что. Уж не человеческое сознание — это точно. Возможно, что-то вроде программы, управляющей имплантатом, с помощью которого контролируют захваченные или измененные тела. Ничего плохого она не делает, если не считать нескольких попыток завладеть моей тушкой. Да и те случались лишь поначалу. Теперь, похоже, это нечто затаилось во тьме и просто наблюдает.

Наблюдает за мной.

Очень вероятно, дожидается мига, когда я расслаблюсь или, скорее, расклеюсь. И тогда последует молниеносная атака, после которой я стану куклой с человеческим обличьем, модифицированным телом и разумом, глубоко чуждым всему человеческому.

Перерожденной тварью.

— Не в этот раз. Сегодня не обломится. Жди дальше.

— Некорректность. Отсутствие. Исчезновение связей. Непонимание смысла.

— А тебе и не надо ничего понимать. Скажи лучше — что делать? Тело ведь спасать надо. Может, что посоветуешь?

— Рекомендую смену координат на неугрожающие для ценного тела. Необходимость. Краткосрочная перспектива. Быстрые действия. Высокая скорость перемещения.

— Хороший совет. Особенно если учесть, что я, скорее всего, в плену.

— Смену координат надо произвести за короткое время. В данных координатах непрогнозируемая вероятность повреждения ценного тела. Имеется риск передачи тела для захвата. Высокий интерес занимающихся захватом к подобным телам. Уничтожение системы при захвате. Отсутствие возможности исследования после захвата.

— Ладно. Попробую прийти в себя и глянуть, что мне там угрожает. Ценному телу…

На первый взгляд, телу не угрожало ничто. На второй тоже. Как и на третий.

А что еще можно сказать, если, открыв глаза, обнаруживаешь себя во мраке кромешном. Я даже было решил, что в сознание так и не пришел, и чуть было опять не заговорил с незримым собеседником, обитающим во тьме. Но вовремя вспомнил, что там, за границей беспамятства, ничего не ощущается. А здесь некоторые органы чувств выдавали кое-какую информацию.

И что же за информация?

Во рту горько. Не та горечь, которая от жгучего перца. Другая, куда неприятнее. Будто ведро желчи выпил. И мутит соответственно.

А что нам подсказывают уши? Тихо и ритмично поскрипывает дерево, в том же ритме слышатся далекие всплески и звякает металл.

Большая часть тела лежит на чем-то твердом и холодном. Лишь голова избежала общей участи: приподнята, покоится на приятно-мягком и теплом. Непохоже на подушку. Скорее что-то живое. Но что? Непонятно.

Ладно, смотрим дальше.

Что говорят глаза? А ничего. Темно, как у негра в…

В общем, источников света не имеется.

Нос. Обоняние. Лучше бы оно отключилось вместе с глазами. Пахнет далеко не розами. Такое впечатление, что я нахожусь в деревенском сортире, давно не чищенном.

Попытался поколупать ногтем поверхность, на которой покоилась большая часть тела. Похоже на дерево. Прислушался к далеким звукам и начал приходить к выводу, что не столь уж они и далеки, как решил первоначально. Можно сказать, до них рукой подать, просто между мною и их источником располагается преграда, отчего шум кажется приглушенным расстоянием.

И еще вселенная покачивается со мною вместе. Это можно отнести на результат сильного удара по голове (причем неоднократного), но я не тороплюсь с поспешными выводами.

Покачивание, далекие всплески, скрип дерева, деревянная и ровная поверхность под телом. Ничего не напоминает?

Еще как напоминает. Такое впечатление, что вторую половину жизни я только тем и занимался, что жил среди этой обстановки.

Корабль. Гребное или парусно-гребное судно. Судя по звукам работы весел, на месте оно не стоит. Движется куда-то по относительно спокойному морю (не штормит, но и не штиль). Я нахожусь в трюме, отделенном перегородкой или перегородками от гребной палубы. Судя по тому, что тюфяка под спиной нет, посадили меня сюда люди, менее всего заботящиеся о комфорте своих гостей.

Это вряд ли друзья…

А что за создание, на котором покоится моя многострадальная голова? Готов поставить мешок золота против потертой медной монетки, что это товарищ по несчастью.

Или подруга…

— Нью?

— Дан?! Очнулся?!

— Не уверен. Здесь и правда так темно или я ослеп?

— Темно. Совсем ничего не видно.

— Хоть что-то утешает…

— Тебя это утешает?!

— Ну не ослеп ведь.

— Что это за люди?

— А ты разве их не разглядела?

— Что там было разглядывать?! Потные, вонючие… Скоты…

— Гм… Они тебя обидели?

— Если ты имеешь в виду то, о чем я подумала, то нет.

— А почему тогда ругаешься?

— А что мне, нахваливать их? К тому же мне устроили самый омерзительный в жизни гинекологический осмотр.

— Знаешь, как прокололся русский шпион в Париже?

— Что?! — удивленно отреагировала на неожиданный вопрос Нью.

— Вышел из общественного туалета и на улице начал застегивать ширинку. Вряд ли история правдива, но что-то в ней есть…

— К чему ты это говоришь?

— К тому, что прокалываются обычно на мелочах.

— Да о чем ты вообще?!

— Нью. Мы с тобой в одной лодке. Это в буквальном смысле: корабль — та же лодка. Может, начнешь немножко больше мне доверять?

— Дан, я тебя не понимаю.

— А ты попробуй. Все дело в том, что я сейчас в одной лодке непонятно с кем. С человеком, который врет абсолютно во всем. А нам ведь еще выбираться надо с этой самой лодки. Это непросто будет: ведь скажи ты, что завтра утром взойдет солнце, — возникнут сомнения. Я должен знать, чего можно ожидать от тебя. А я понятия не имею. Ты, блин, будто черный ящик в худшем значении этого слова. Разве сама еще не поняла, во что вляпалась? Все эти наши тайны здесь и гроша ломаного не стоят. Давай будем хоть немножко откровеннее.

— На задушевные беседы потянуло? Тебе больше нечем заняться сейчас?

— Ты права: нечем. Мы заперты в трюме. Ни я, ни ты не фокусники, чтобы отсюда испариться. Так почему бы не выяснить некоторые детали, раз хватает свободного времени? Глядишь, и поможет в чем-нибудь.

— Сомневаюсь…

— Ты думаешь, что если я вообще не буду тебе доверять — это пойдет на пользу нашим делам?

— Ну если ты так ставишь вопрос… Что именно хочешь узнать?

— Все.

— Как-то слишком уж общо…

— Если учесть, что я вообще о тебе ничего не знаю, то в самый раз.

— Но я ведь рассказывала…

— Более дурацких сказок я даже в раннем детстве не слышал.

— Хочешь сказать, что я настолько плохо вру?

— Да нет, как раз правдоподобно. Артистический талант. Но есть в тебе одна деталь, которая все россказни делает неправдоподобными. Даже хуже: смешными.

— Вот как? И что за деталь?

— Джон Лайонел Крюгер — морской офицер. Небось долго придумывала?

— Не дольше, чем ты своего Брюса Макклауда.

— Гм… Верно подмечено. Ну что же, будем считать, что пока счет ничейный: один-один. Но учти: я тебе подыгрываю.

— Так что за деталь?

— А то что ты никакой не Джон. И даже не морской офицер. И вообще не мужчина.

— Ну то, что я не мужчина, достаточно очевидно.

— Я не о том, кто ты сейчас. Я о том, кем ты была на Земле.

После очень долгой паузы Нью далеким от прежнего задиристого голосом, чуть испуганным и очень удивленным, тихо уточнила:

— И давно ты это понял?

— Да считай, с самого начала.

— Как?

— О! Да можно шесть тонн бумаги исписать, перечисляя твои проколы.

— Попробуй вкратце.

— Ну попробую. Итак: мы имеем морского офицера. Надежда и опора демократии. Эталон профессионализма. Тот, кому доверили важнейшую миссию: стать кем-то вроде астронавта, если не круче. И что мы видим? В своих странствиях он неоднократно натыкается на корабли аборигенов. И что коммандер Крюгер о них сообщает? «Я оказалась в какой-то каморке на большом корабле с веслами»; «Там был корабль, небольшой. Пузатый как бочка». Не слишком похоже на описания, сделанные профессионалом. Ладно, допустим, учился офицер плохо. Обычный двоечник. Простим невежество. Но что делает этот офицер, добравшись до трюмов разбившегося судна? Он напрочь игнорирует топор и прочие, даже двоечнику нужные предметы, зато прихватывает яркое тряпье, безделушки, иголки с нитками. И затем шьет себе платье. Кстати, очень даже симпатичное. И это без выкроек и швейной машинки. То есть можно заподозрить наличие опыта в этом деле. Какое-то очень странное для мужчины поведение и не менее странные навыки. Может, он необычной ориентации? Тогда ему полагается бурно радоваться происшедшей перемене и всячески скрывать свою былую сущность, чтобы не отпугивать нормально ориентированных партнеров. Но он почему-то не скрывает. Дальше, заговорив на языке аборигенов, ни разу не называет себя в мужском роде. Если в английском это несложно, то у туземцев закручено так, что не выпутаешься. Трудно следить за каждым словом, не оговориться. Но этого почему-то не происходит.

— Какой наблюдательный…

— Да ты во всем себя выдавала. Сотни, если не тысячи поступков. Как с той ракушкой, например: радовалась, будто дитя. И это суровый офицер, столп демократии? А уж завизжать, когда схватили некстати оказавшиеся позади нас аборигены… Даже для нетрадиционно ориентированного так плотно вжиться в образ — это нечто невероятное.

— А вдруг?

— А разве таких принимают в морской флот?

— Так толерантность ведь.

— Ужас… куда катится бедная Земля… Им даже гинекологические осмотры устраивают?

— Вряд ли.

— Ну да. Понимаю. Физиология не та. Но раз тебе сегодня устроили самый омерзительный в жизни, с грязными руками, похотливыми зрителями и скабрезным хохотом, то становится понятно, что были в твоей жизни и не такие омерзительные.

— Да уж… действительно прокол.

— Не прокол: множество проколов. Но, если честно, все они ничего не стоят против самого главного, в чем ты ну никак не могла скрывать своей истинной сущности.

— Да в чем же еще я прокололась, да еще так сильно?!

— По сути, ни в чем. Просто, знаешь ли, чуть ли не с первой секунды нашего знакомства я испытывал к тебе… Ну, скажем так, некие эмоции, или называй это чувствами. То, что испытываешь при виде особы противоположного пола, которая тебе симпатична. Учитывая то, что я закоренелый натурал и все толерантное мне глубоко чуждо, чувства мне несвойственные. Должно быть, есть в нас нечто, чего, как ни маскируй, все равно не спрячешь от наблюдательного человека. А я как раз наблюдательный. Коллекционировать твои проколы начал уже потом, выискивая подтверждения своей уверенности. Кстати, у тебя лицо не болит?

— Что?

— Ну после переноса какие-то неприятные ощущения не наблюдались? Не ныли мышцы лица, кости? У меня вот скулы давило первую пару недель и в висках тикало.

— Ну… На лбу кожу стягивало, и сильно болел подбородок. И нос побаливал. Но я думала, что это тело ударилось еще до меня, во время крушения.

— В зеркало на себя не смотрела? У тебя же было.

— И что?

— Тебе не показалось, что ты похожа на себя прежнюю?

— Ну да. Волосы не того цвета и глаза, а так очень похоже.

— Вот и подтверждение моей гипотезе… Я вот в зеркало не любовался, но в спокойную воду часто. Интересно ведь было, куда меня занесло. И заметил, что внешность вроде бы изменилась. В пользу той версии, которая была на Земле. А неприятные ощущения с лицом, да и не только лицом, прошли через две-три недели. Похоже, наши матрицы по мере возможностей подстраивают новые тела под старые варианты. Если так, то ты уже здесь месяц, и в твоем облике должно проявиться что-то мужиковатое. Но этого и близко нет. Ты стопроцентно женственна.

— Ну спасибо…

Над головой загрохотали шаги. Деревянные подошвы по дощатой палубе — убойная вещь: глухой услышит. Мы замолчали, ожидая, что будет дальше. Некто неизвестный постоял наверху и пошел дальше.

Шаги еще не затихли, когда я спросил:

— Зачем это было скрывать? Невелика тайна.

— Ну не знаю. Я тогда растерялась. Ты был первый, кого увидела здесь. Реакция, наверное, защитная. Ты мужчина, непонятный совсем, а я женщина, гораздо слабее тебя. Как-то случайно получилось. Специально не собиралась такое о себе говорить.

— За маньяка приняла? Психопата?

— Ну мало ли… Выходит, ты все это время знал, кто я? Тогда ты ведешь: два-один.

— Получается, что так. Но с другой стороны, не так: кто ты, я до сих пор понятия не имею. Пол — это ведь еще не все.

— Тогда два-два. Потому что я знаю, кто ты.

Я, конечно, такому заявлению должен был неслыханно удивиться. Но этого не произошло. Жаль, что темно: Нью, или как там ее, не видит моего прямо-таки сияющего от злорадного торжества лица. Но в голос свой попытался этих эмоций вместить не меньше килограмма:

— Коллега, в этом как раз ничего удивительного не вижу. Под словом «коллега» в данном случае подразумеваю работников одного проекта. Одной страны.

— С чего ты это решил?

— А с того, что с того самого мига, как пришел в себя, мы общаемся на родном нам языке. У тебя такой стресс, что даже не обратила внимания. То, что он для меня родной, — без сомнения. У тебя акцента тоже не заметно, разве что некоторые странности проскакивают, но это, думаю, результат неприспособленности речевого аппарата тела к чуждым созвучиям. Предположение, что в англоязычной державе к подобному проекту привлекли русскую, отброшу как малоправдоподобное. Все же секретность и всякое такое.

— А вдруг я делом доказала свою преданность этой державе?

— Доказательство делами подразумевает долгую карьеру, коей у тебя быть не может, потому как поведение выдает особу весьма юную. Сорокалетняя стерва-карьеристка не будет с радостными воплями носиться по пляжу с красивой ракушкой. Так что три-два.

— Так сразу и три-два? Это нечестно!

— Ну не все же время подыгрывать только тебе? Итак: ты хотела рассказать, кто я такой.

— Хотела?!

— Ну раз уж сказала «а», то должно следовать «б».

— С тобой трудно торговаться.

— Мне это уже говорили.

— Ты — Девятый.

— Ага. Признаюсь.

— Это был не вопрос, а утверждение. Самый успешный запуск за всю историю проекта. С твоим делом знакомят всех добровольцев. Это для того, чтобы в точности соблюдали программу, по которой тебя готовили.

— Вот как? Я там теперь вроде Гагарина?

— Не так громко, но знают тебя все. Я говорю о добровольцах.

— Это понятно. Как определили, что я был настолько успешен?

— Операторы вели тебя несколько часов. И потом, когда их группа тебя потеряла, одна несколько раз засекала контакт.

— Дай, угадаю: Одиннадцатая?

— Ага. Она. Откуда знаешь?

— Эту нимфоманку все знают.

— Я не о том. Откуда знаешь, что именно она тебя засекала уже потом?

— Догадался…

— Ну как знаешь…

— Не обижайся. Трудно объяснить. Я просто человек догадливый. Жаль, не всегда…

— Там, на Земле, трудно судить, что с тобой происходило, но был сделан вывод, что ты первые часы пребывал на одном месте или не совершал серьезных передвижений. Но потом покинул район. Поэтому связь становилась хуже и хуже, в итоге вообще пропала, даже у Одиннадцатой. Но все это время ты жил. Такого долгого периода еще ни разу не наблюдалось. Отсюда и внимание к твоему делу. Я видела фотографии. И записи занятий. Внешне у твоего тела много общего со старым. Манера общения вообще одинаковая. Ну и себя ты здесь назвал Даном.

— То есть ты сразу поняла, кто я такой, но помалкивала, прикидываясь Крюгером?!

— Я не могла быть полностью уверенной. Ты назвался шотландцем, и надпись оставил лишь частично на русском. А вдруг в их проекте о тебе тоже знали, твое дело также изучали? Их человек мог выдавать себя за тебя.

— Зачем ему это надо?

— Дан, откуда мне знать? Сам ведь знаешь, что мы опасаемся людей из других проектов. Может, и они так же нас боятся.

— Неужели я похож на такого хитроумного? Да и смысл?!

— Вспомни себя в первые дни здесь. Ты бы мог быть полностью уверен в первом встреченном человеке?

— Да я и в себе-то уверен не был. Все ждал, когда прежний хозяин начнет вытеснять мой разум.

— И что? Были признаки прежнего хозяина?

— Не считая языка — никаких. К тому же у меня есть основания подозревать, что подселение таких, как мы, возможно лишь в тела, разума в которых не осталось. Так… может, кусочек памяти. Тот же язык. Иногда мне кажется, что узнаю местность. Хотя это, скорее всего, де-жавю. Как тебя зовут? Звали? Там?

— Это важно?

— Нет, просто я…

— Считай, что та умерла, — резко перебила Нью.

— Неужели ты от нее сильно отличаешься?

— Очень.

— А я вот не вижу разницы с собою прежним. Если, конечно, не считать того, что из меня сделала здешняя жизнь. Странно, что ты за какой-то месяц от себя старой отказываешься.

— Тебе больше повезло с прежним телом.

— Ну если ты нынешняя похожа на ту, прошлую, то в чем невезение? Очень даже ничего.

— Будь это четыре года назад — я бы, наверное, согласилась. Но только не сейчас.

— Извини за любопытство, но почему именно четыре года?

— Четыре года назад я подавала большие надежды. Не подумай, что себя нахваливаю, но была красавицей, серьезно занималась спортом, причем успешно. А в проект я попала наполовину парализованной уродиной.

— Извини.

— Да ничего, тебе и правда стоит это знать.

— Спортивная травма?

— Нет. Пьяный водитель.

— И как же тебя готовили в таком состоянии?

— Очень просто: максимум теории, минимум практики.

— Понимаю. Но это плохо согласовывается с твоими словами о том, что программа подготовки новых добровольцев аналогична моей. Там помимо теории практика серьезная была. Паяльником не одну сотню часов отработал. Плюс тренировки. Даже свиней резать пришлось. Так сказать, психологически закаляли. Извини еще раз, но в твоем состоянии сама понимаешь…

— В начале обучения парализована была только нижняя часть тела. Так что паяльником поработала не меньше твоего, а может, и больше. С тренировками, конечно, хуже все. Хотя свиньи мне тоже достались. Хорошо, что резать не пришлось: стреляла. Было очень неприятно… И еще был у меня один плюс. Хотя какой же это плюс!.. В общем, в моем состоянии врачи, считай, члены семьи. При осмотре что-то заподозрили, начали копаться серьезно, и всплыла та же болезнь, что и у тебя. Определили на ранней стадии, но все равно ничего сделать не смогли.

— Понимаю. Болезнь редкая, адекватные люди, ею страдающие, еще реже попадаются. Так что тебе простили физические недостатки.

— Ага. Было мнение, что именно болезнь помогла тебе перенестись.

— Учитывая то, что ты тоже здесь, мнение не сказать чтобы глупое.

— Может, совпадение.

— Возможно.

— Меня держали до последнего. Как тебя. Запустили, когда начались большие проблемы.

— Меня запустили слепого.

— Я видела, но плохо… Дан… Ты теперь веришь мне?

— Я даже себе не верю, но то, что сейчас услышал, куда больше похоже на правду, чем лепет про бравого офицера Крюгера. Откуда ты такое прозвище взяла?

— Да из фильма старого. Ужастика.

— Ну надо же! И я черпал вдохновение из того же источника! Как глубоко засели в наших головах поделки кинематографа… Еще успешные запуски были? После меня? Какой твой номер?

— Семнадцатая.

— Ого! За год, получается, восемь.

— Меня запустили спустя год и полтора месяца после тебя.

— Не сходится с моими подсчетами.

— Возможно, разная длина года.

— В любом случае восемь удачных попыток — это немало.

— Удачных? Они похожи на те, что были до тебя.

— То есть после переноса быстро терялся контакт?

— Ага.

— Я тут потолкался побольше твоего, знаю кое-что. Не факт, что добровольцы быстро гибли. Если предположить, что все они оказывались в море, то, возможно, быстро уходили на кораблях под парусами или веслами. Да и течения могли помогать. Операторы ведь не могут контролировать их вдалеке от района высадки. Версия правдоподобная. Если предположить, что для вселения требуется обработанное жрецами тело, то такие как раз и перевозят на кораблях.

— Хочешь сказать, что таких, как мы, здесь еще пятнадцать человек?

— Запросто. И почему только пятнадцать? А конкуренты? У них ведь тоже случаются удачные запуски. Даже если потом большая часть добровольцев гибнет по местным причинам, остальные выживают. Как мы с тобой.

— Мы еще не выжили. Я не представляю, что с нами могут сделать эти люди. Кто они?

— Ты их видела дольше, чем я, сама и ответь. Или хотя бы расскажи, что именно видела. Я ведь в отключке валялся. Что случилось после того, как меня вырубили?

— Когда ты крикнул бежать, я побежала. Только очень недалеко. С той пустоши, где мы на дикобразов охотились, наперерез мне несколько человек выскочили. Другой склон там, как назло, крутой, прижали к нему и схватили. Тебя увидела, когда меня на берег привели. Там корабль стоял и лодка на песке. Тебя завернули в сеть и пинали ногами сильно. Я боялась, что убьют. Потом нас посадили в лодку и привезли на корабль. Там лестница была крутая, по ней до самого низа спускалась. Внизу малюсенькая комнатка, как купе в поезде. Поставили в угол ведро деревянное, посмеялись и ушли. Закрыли крышку, и с тех пор здесь совсем темно. Ты лежал без сознания, я думала, тебе сильно голову повредили. Как ты сейчас? Очень плохо?

Выдержав паузу, я театрально произнес:

— Умираю от информационного голода. Более лапидарного рассказа слышать не доводилось.

— Что ты еще хочешь узнать?

— Абсолютно все. Начнем по порядку. Итак, тебя схватили. Этот самый осмотр когда и где проводили?

— Когда на берег привели, к лодке. Там у них, похоже, самый главный был. Высокий, на глазу повязка, борода черная, на цыгана похож. Тот глаз, что целый, злющий очень. Вот он и это… ну, осматривал. Остальные просто лапали, а этот будто доктор. Или ветеринар. Словно скотину… И тебе он тогда колючку из ноги вытащил. В нее кто-то воткнул иглу дикобраза.

— Знаю. Сколько человек было на берегу?

— Я не считала.

— А ты попробуй. Неужели совсем ненаблюдательная?

— Ну… Может, десять, может, пятнадцать. Вряд ли больше.

— Сколько весел на лодке?

— Четыре весла, на каждом по гребцу.

— На корабле были люди? Сколько?

— Да. Были. Наверное, столько же. Смеялись, тупые шуточки про меня высказывали, но не трогали даже пальцем. Не то что те, которые поймали.

— Корабль парусный? Или гребной? Или то и другое?

— Паруса не видела. Но мачта для него стояла, посредине. На ней, на самом верху, сидел еще кто-то. Но и весла были, очень длинные, поднятые над водой.

— Сколько весел с одного борта?

— Не знаю точно. Штук восемь или десять, наверное.

— Ясно.

— Что тебе ясно?

— Что не так уж все и плохо.

— Ты называешь это «неплохо»?!

— Ну… мы пока живы — это уже хорошо. Плюс попали не в лапы людоловов: с теми попрощаться куда труднее.

— Не совсем тебя понимаю.

— Запах чувствуешь?

— Ты про эту вонь? Как ее можно не чувствовать. Здесь все ею пропиталось.

— Это не от ведра, которое нам любезно выделили вместо ватерклозета. И не от соседства с гальюном, то бишь морским сортиром. Его на малых скорлупках не бывает, для нужды там приспосабливают что-то вроде насеста над волнами. Так что аромат этот от гребцов, что говорит о многом.

— Гребцы так воняют?!

— Слышишь звяканье в один ритм со всплесками весел? Это от цепей. Одна нога каждого гребца, в зависимости от борта — левая или правая, — закована в железный браслет, который крепится к общей цепи, пропущенной под лавками. Так же закована одна рука, но общей цепи там нет, только короткая, на несколько звеньев, прикрепленная к подвижному железному кольцу. Кольцо это может перемещаться по рукояти весла, так что не мешает его затаскивать при надобности. Система на первый взгляд странная, но считается, что очень надежная в плане предотвращения бунта гребцов. И не мешает им работать. Каждый раз расковывать их ради посещения уборной дело хлопотное, и потому этим никто не занимается. На больших кораблях в гребном трюме держат специального невольника, задача которого подносить ведро тем, кому приспичило. Само собой, он не закован, но там не боятся раба держать без цепей, потому что в случае чего любые беспорядки задавит не один десяток профессиональных воинов с отличными доспехами и оружием. На гражданских скорлупках все иначе. Невольники дорого обходятся и места много занимают, так что главный движитель, как правило, парус. Весла используют лишь для маневров в гаванях, для этого за них садятся обычные матросы. Так что и там и там атмосфера если и не благоухает розами, то и не смердит.

— Не понимаю… А мы тогда где оказались?

— Есть в здешнем море одна категория работничков, использующая небольшие быстроходные парусно-гребные лоханки. Вот у них-то как раз и можно наткнуться на такую вонь. Не зря северяне им прозвище дали: «южные вонючки». Помнишь, рассказывал тебе про погань и как люди перерождаются?

— Помню. Ты еще считаешь, что наши тела для этого предназначались.

— Да. Так вот, тела где-то надо брать. Есть два пути. Первый: южане отдают своих детей серым жрецам. Это называется «налог кровью».

— Сами отдают своих детей?!

— Все не так просто. Бедняки и правда отдают своих, а вот у остальных имеются варианты. Не хочешь лишаться своего ребенка — приведи двух чужих. Или трех подростков. Или четверку взрослых, но чтобы не старше двадцати. Для разных категорий населения ставка разная, но суть ты поняла. Ничего удивительного, что у южан возник бизнес на эту тему. Оты, их отряды пиратов, постоянно устраивают набеги на северные земли. Главным образом хватают детей и отборную молодежь. Тех, которые постарше, в неудачных походах прихватывают для обычного рабства, в удачных, когда места для них не остается, убивают. Хотя могут и отпустить. Так сказать, «на развод». Это главный путь добычи сырья для серых жрецов, посредников между южанами и поганью.

— Главный? Значит, есть и другие способы?

— Ну разумеется. Такой прекрасный бизнес не могут всецело оставить головорезам. Это противоречит духу рыночных отношений. Где есть товар, там и купцы имеются. Я, когда строил планы заселения своего Межгорья, много чего про торговлю людьми наслушался. Честный вояка-барон, не один раз ходивший в походы на погань, даже не подозревает, куда могут угодить девушки, которыми он приторговывает. Этот бизнес называется по-разному, в том числе и «северные невесты». Суть его в том, что у таких вот феодалов-вояк со временем может наблюдаться серьезная убыль мужского населения. Ведь когда говорят, что в поход пошел рыцарь, это подразумевает двух-трех конных оруженосцев, десятка два копейщиков, десяток обозных, конюхов, слуг. В случае военной неудачи рыцарю еще могут сохранить жизнь, в надежде на выкуп, а вот всех остальных в плен брать не любят. К тому же даже в мирной жизни риск для мужчин куда выше, чем для слабого пола. Те разве что при родах страдают, медицина здешняя, сама понимаешь, не слишком впечатляет, если дело касается низшего сословия. Многоженство не в чести, так что остается? Куда девать лишних девок? Дело ведь молодое, начнут грешить, а церковь этого не поощряет, а неодобрение церкви можно сгладить лишь денежным подношением от владельца земли, допустившего непотребство на своей территории. Вот и собирают «лишних» да везут куда-нибудь. Не обязательно туда, где женихов побольше. Главное, чтобы был кто-то, согласившийся взять их под свою руку. А если он еще и приплатит что-то при этом, так вообще замечательно. И вот сидит где-то неподалеку от побережья такой милый человечек, согласный почти бескорыстно помогать феодалам в их демографических затруднениях. Большую часть «невест», не самых отборных, они потом и впрямь куда-то плохо или хорошо пристраивают. Это своего рода прикрытие основного бизнеса.

— Тех, которые получше, продают южанам?

— Какая ты догадливая. Именно им. Серебра те отвешивают не скупясь, потому как на южном берегу у них этот товар возьмут за такое же количество металла, только это будет уже золото. Не все рабыни идут жрецам. Некоторые становятся наложницами: у демов церковные законы не соблюдаются. Детей рабынь тоже могут выдавать серым вместо законных отпрысков. Правда, есть тонкость: от одной женщины допускается брать не более двух. Так что эксплуатировать их весь детородный период не получится. Своего рода способ, подстрекающий к набегам. Хотя, может, не в этом дело. Не знаю точно.

— Но знаешь ты многое.

— У меня в Межгорье на рудниках вкалывают пленные демы. Я любил их расспрашивать о порядках на родине.

— Мы на таком купеческом корабле?

— Похоже. Тебя осмотрели и не изнасиловали, что для подолгу лишенных женского общества простых парней как-то необычно. Но они ведь не смешивают развлечения с бизнесом. Значит, тело твое оказалось невинным, а это дорогой товар. И в наложницы возьмут, и серые жрецы не побрезгуют, потому как порченого они не берут, хоть я и подозреваю, что их хозяевам такие тонкости глубоко безразличны. Меня тоже не убили, несмотря на то что я парочке успел навалять. Поколотили — это да, но без увечий. Берегли. Клетушка эта без мебели. Их обычно несколько. Проще держать пленниц в изоляции друг от друга, разбивая на мелкие группы. Хоть и маловероятен среди них серьезный бунт, но мало ли. Экипаж на таких кораблях небольшой: они ведь не лезут в бой, так зачем лишние. Их оружие — скорость и незаметность. Низкие узкие скорлупки. Даже лишнего раба, который следил бы за гигиеной невольников, не держат. Каждый человек на счету, а вонь можно и потерпеть. К тому же при малом количестве вооруженной охраны даже один раб без оков может создать проблему. А ну как вырубит надсмотрщика и освободит остальных? Тем ведь терять нечего, судьба гребца у контрабандистов печальна: сгнить в трюме. Драться будут как взбесившиеся псы. Такое не раз случалось, и не всегда торговцам удавалось справиться с бунтом.

— И ты еще радуешься, что попал к ним, а не к пиратам?! По мне, пираты куда лучше. Хоть за гребцами следят, и вообще…

— Что вообще? Ты ничего про них не знаешь, а делаешь глубокомысленные выводы. Видела здесь других рабов?

— Нет.

— Гребцов мы слышим, плеск волн слышим, но шума от других пленников, которые должны находиться в соседних клетушках, не слышим. Нетрудно сделать вывод, что их там нет. Судно идет порожняком, на север, мы — попутная добыча. На галерах пиратов трюмы для невольников куда большего размера. А если бы галера шла в набег, то тебе пришлось бы дарить женскую ласку как минимум верхушке, а скорее — всем желающим. Им плевать на порчу товара. Они ведь не купцы, которые трясутся над каждым медяком. В походе других наловят. Тех, которые помладше, трогать не станут, а вот старшим скучать не придется. Те женщины, которые переживут рейс, станут проститутками в Альлабе. Это город такой, своего рода смесь Содома и Гоморры. Пиратская столица юга. Меня они могли бы попросту прирезать. Просто за то, что я пустил кровь их человеку. Хотя могли бы и в живых оставить. Как карта ляжет. А вот купец будет беречь. Кто же станет переводить отличный товар.

— Извини. Не подумав сказала. Я ведь мало что знаю про этот мир. Только то, что ты рассказывал.

— Будет время, еще расскажу. Тут много чего интересного и не всегда приятного…

— И что с нами дальше будет?

— Вариантов масса. Но главных — два. Первый: мы так или иначе отсюда удираем. Второй: удрать не получится и мы попадаем на торг. Очень неприятный вариант, даже думать о нем не хочется, так что будем надеяться на побег.

— Побег?! И как ты отсюда сбежишь?!

— Ну именно отсюда и сейчас вряд ли: я ведь не Гудини. Но кое-какой опыт побегов у меня здесь появился. Надо просто дождаться удобного момента.

— А если не дождемся?

— Тогда торг.

— Будем просто сидеть и ждать?!

— А что ты предлагаешь? Я не Терминатор, чтобы разнести стену, после чего еще и головы всем, кого поймаю. Сама ведь говорила, что их на борту минимум двадцать человек. Даже без оружия сила, а они с оружием.

— Извини. Несу непонятно что. Ты не представляешь, как это унизительно — к ним попадать.

— Да не за что тебя извинять. Сколько я здесь провалялся?

— Не знаю. Часов ведь нет. Мне казалось, что долго.

— И никто больше не заходил?

— Нет.

— Значит, уже вечер или ночь. Ни попить нам не дадут, ни поесть. И правильно сделают.

— Правильно?!

— Голодный и жаждущий раб куда покладистее. Будет кости из рук брать и хвостиком вилять. Так что давай спать.

— Ты собрался спать?!

— Гм… Нью, если не секрет: тебе сколько лет? Я не имею в виду это тело.

— Я поняла. Там мне было девятнадцать.

— Сколько?! Да они скоро младенцев сюда начнут забрасывать!

— Я совершеннолетняя! Ничего плохого в том, что меня взяли, не вижу!

— Да не кипятись, я не хотел тебя задеть.

Ох уж эти нежные струны чужой души, к тому же девичьей.

— Извини. Просто ты не первый, кто на возраст мой указывает. Из-за него я едва не вылетела из проекта. И запускать не хотели.

— Нелогично. Ты ведь все равно умирала, так какая разница.

— Ага. К тому же сами говорили, что я лучше всех все запоминаю. Легко хоть сейчас нарисую схему установки со всеми параметрами. И все остальное.

— Верю. И все же давай спать. Я понимаю, как ты переволновалась, но поверь: сон — это то, что нам сейчас не помешает. Невыспавшийся человек — слабый человек. А нам силы нужны, чтобы выпутаться из этого.

— Да, ты прав. Давай спать.

Сон долго не шел, и пришлось мужественно считать баранов, прыгающих через канаву, отгоняя назойливо-тревожные мысли. Нехорошие предчувствия обуревали. Нью тоже ворочалась в своей стороне и, не выдержав, тихо спросила:

— Дан, а почему этих купцов пускают к себе северяне?

— Кто тебе такую глупость сказал?

— Ну ты.

— Я такого не говорил. Среди северян встречаются подонки, кто с этой швалью торгует, но их немного. Узнают — свои же прикончат, причем смерть будет необычной.

— А как же тогда?..

— Да мало ли укромных бухточек, куда редко заглядывают, или заросших тростником речушек, куда только малое судно зайти может. Тайком все проворачивают. Не купцы это — контрабандисты. Их даже свои не уважают, потому как те могут у северян не только покупать. Продажей тоже занимаются. Например, чем не товар — информация о планируемых набегах? Отребье, у которого вместо Родины золото, — вот кто они все.

Нью помолчала, а затем тоном, выдающим крайнюю степень любопытства, задала неожиданный вопрос:

— Дан, а тебя когда сюда посылали, выполняли последнее желание?

— Было дело.

— И что ты попросил?

— Ящик пива, футбол по телевизору и рыжую бабу с большими сиськами.

— А серьезно?

— Неужто не веришь?

— Не-а. Правду давай.

— Телефонный звонок.

— Всего лишь?!

— Ну… сильно раскатывать губу мне не позволяли. Да и секретность. Так что звонить до этого особо не получалось.

— А мне давали. Правда, под присмотром. И даже с родителями виделась. Они думали, что меня лечат по новой методике, секретной.

— И что ты пожелала?

— Театр.

— Сходить в театр?!

— Ну да.

— Необычно…

— Ага. Несовременно.

— Любишь это дело?

— Ну не то что очень люблю. Привыкла с детства. Семья театралов. И вообще почему-то захотелось напоследок. Не просто театр, а посмотреть город, людей. Ну все. По дороге ведь это можно. Ты не представляешь, каким маленьким становится мир, когда ты не можешь передвигаться самостоятельно. И как ценишь то, что позволяют тебе увидеть. Другие позволяют, ведь без них ты просто растение.

— Понимаю. Театр — это так, вроде десерта напоследок. В память о том, что было.

— Ага.

— Меня бы не пустили, так что тебе повезло с выбором.

— Театра в списке того, что можно выбирать, не было.

— Даже список теперь имеется?

— Ага. И человек, который им занимается. Я его первый раз тогда увидела, хотя думала, что всех знаю, кто работает с добровольцами.

— Какой уровень сервиса, кто бы мог подумать… Жаль, я не дожил до ваших времен.

— Список готовят индивидуально под каждого кандидата.

— С ума сойти. И что же тебе предлагали?

— Ну, там всякое было. Разное… Прогулка в хвойном лесу. Смешно… Что за прогулка в кресле? Обед из экзотических блюд. И даже смешно сказать: секс с парнем из мужского стриптиза.

— И чего тут смешного?

— Ниже шеи к тому моменту ничего не чувствовала, со зрением проблемы, со слухом, под капельницей. Эпическая бы вышла дефлорация.

— Да уж, представить страшно… та бы еще ночка выдалась. А я, кстати, чуть ли не плачу. Как же со мной, оказывается, несправедливо поступили… Всего лишь жалкий телефонный звонок выцыганил. А ведь мог бы получить стриптизера.

Нью не выдержала, прыснула. Наверняка сквозь слезы.

— Смейся-смейся. В театр хоть попала?

— Нет. Приступ начался. Совсем плохо. Так и запустили… без выполнения желания.

— Джинн-обманщик… Стоило список городить, если так в итоге вышло.

— Ага.

— Еще и должность придумали этими списками заниматься. Сидит, зарплату получает хрен знает за что.

— А я ему не завидую. Ты бы хотел составлять списки того, что именно этот, конкретный человек может захотеть перед смертью?

Ответ на вопрос не требовался, и я произнес другое:

— Давай все-таки попробуем заснуть.