ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Однако это уже становится мерзкой традицией. Чуть что — сразу по голове.
И руки опять где-то за спиной, прижатые одна к другой…
Нет. На этот раз хуже. Никаких мягких кресел и теплого древесного запаха. На этот раз ничком, и под щекой холодный асфальт.
И еще боль в затылке. И все вокруг как-то колышется, пляшет, словно это палуба корабля или платформа карусели…
И голоса. Кружатся где-то рядом, как мотыльки.
— Соседние ларьки обыскал?
Знакомый, чертовски знакомый женский голос. Бавори.
— Да, — мужской, низкий. Пауза.
— Ничего, — снова мужской голос. Словно извиняясь.
Это тот ее здоровяк-приятель, что ли? Вот куда Топкий так шустро убежал с крыши торгового центра. Предупредить Бавори. И, похоже, еще и радиомаркер прилепил куда-то на плащ. Уж больно быстро они его нашли.
Точно-точно. Вот почему в гараже не осталось ни одного сканера.
Да только теперь-то что — раньше надо было соображать! Пока дома был, пока можно было переодеться и избежать этой милой встречи. Которая, похоже, станет последней. А теперь… Эх, тормоз, тормоз…
— Ну и черт с ним… — голос Бавори. — Пихай его в машину.
— А секвенсор?
— К черту секвенсор! Пихай его в машину!
— Не сходи с ума…
— Пихай его в машину! Пихай его!
— Ладно, ладно… Только не заводись…
Щека оторвалась от асфальта. Тело потянуло куда-то вверх, перевернуло, ноги потащились по асфальту. Стас попытался встать, но ноги тоже оказались скованы.
По макушке чем-то тюкнуло, ноги стало сгибать, за спиной и снизу что-то мягкое, поскрипывающее кожей. В нос — табачный запах. Не очень резкий и с каким-то странным ароматом, не имеющим к табаку ни малейшего отношения. Женские сигаретки какие-то…
— Давай, давай! — прямо в ухо голос Бавори. Стас наконец-то набрался сил и открыл глаза. Перед глазами скользнула бледная рука, кожаный рукав… Хлопнула дверца, и тут же тихо заурчал мотор.
— Эй! Стой! А я?
Теперь голос прилетал откуда-то слева, с той стороны, где сидела Бавори. Боковое стекло на ее дверце было приспущено.
К окну справа приник мужской силуэт. Тот парень, что был в закусочной. — Дернул ручку, но дверца была заперта. А потом ручка и вовсе выскользнула у него из-под пальцев — машина рванула с места.
— Стой! Меня же здесь сожрут! Здесь же одни крысы! Стой!!!
— Значит, сожрут… — пробормотала Бавори.
Не оборачиваясь, не глядя в зеркало заднего вида и не переставая давить на акселератор. “Итальянка” мягко, но уверенно набирала скорость, словно решила оторваться от земли. Пулей понеслась по боковым улочкам Выставки, вывернула на площадь перед главной аркой, выскользнула на проспект.
Совершенно пустой до самого горизонта. Ни машин, ни трупов.
То ли военные здесь вовремя успели отступить, то ли этот 1-С и не стремился перебить как можно больше солдат, не желал морей крови, а лишь добивался наибольшего эффекта. И того, что случилось на Красной площади, было уже достаточно. Похоже, дальше военных просто гнали.
Не давая прийти в себя, но и не стараясь извести под корень…
Вокруг было пусто-пусто. Так пусто, как бывало только в центральном районе. Наверно, во всем городе не осталось никого, кроме них и того мужика, брошенного на площади перед ларьком.
Бавори оторвалась от дороги, повернулась.
Убрала с руля правую руку, сдернула с лица полоски пластыря. Скомкала, швырнула под ноги…
Стас невольно поморщился.
Хирурги, конечно, это уберут. Деньги у нее есть, так что уберут. Но это с лица. А в голове-то все, конечно же, останется. И то, как она получила эти следы. И те секунды перед зеркалом, когда впервые…
— Ну что? Нравится?
Можно было бы, конечно, попытаться вывернуться. Поиграть словами и подловатой “техникой влияния”. Обхитрить, успокоить… Но она сама дрессировщик, и неплохой. С ней этот фокус не пройдет.
Да и зачем, зачем? К чему?
Вырваться от нее все равно не получится. Со скованными-то руками и ногами…
Не получится. И, похоже, месть будет долгой. В конце будет смерть, это несомненно, но сначала будет месть. Долгая и с фантазией.
Может быть, уж лучше сразу?.. Впереди все равно нет ничего такого, ради чего стоило бы бороться…
Если уж ради чего-то и стоит побороться, так это ради того, чтобы вывести ее из себя. Сейчас, в первые минуты, пока она зла, очень зла, пока обладание тем, что искала три дня без передышки, будоражит, пока кровь бурлит.
Потом, когда она чуть свыкнется с тем, что птичка наконец-то в ее руках, первое возбуждение пройдет и останется лишь холодная месть.
А сейчас, в первые минуты, можно хотя бы попытаться… Пока кровь горяча — довести ее до кипения… Может быть, смерть будет быстрой. Легкой.
— Что молчишь?.. — Бавори сказала это тихо. Почти спокойно. Если бы не ее глаза… Стас усмехнулся:
— По-моему, ты прелесть. Тебе бы еще поперечные стежки удлинить, а потом все раскрасить помадой. Был такой старый клип, про какого-то фетишиста, там у женщин на щеках были шрамы, раскрашенные под улыбку…
С руля слетела и вторая рука Бавори. Вспорхнула, как шустрая птичка — и обе ее руки метнулась, словно голодные вороны…
Стас дернулся в сторону. Закрыл глаза, отвернул лицо, сжался, выставив плечо. Удары сыпались один за другим. В плечо, в бок, в руку, в грудь… А вот когтями по шее — глубоко. Всеми четырьмя когтями, хорошими такими когтями, как у животного.
Машину повело, но удары не кончались. Значит, сумел… Довольно простой трюк на самом-то деле. Не открывая глаз, Стас ждал последнего удара.
Налетев на бортик тротуара на такой скорости, машина и сама взлетит, как птица. И, вращаясь, как потерявшая контроль ракета, влетит в стену какого-нибудь дома…
Удары прекратились. Машина, завизжав шинами, мелко завиляла из стороны в сторону, но все же выровнялась.
Стас открыл глаза.
Сжав руль — пальцы побелели, темно-синие ногти на их фоне были почти черными, — Бавори сверлила взглядом лобовое стекло. Сбросила скорость.
— Сволочь… Сволочь… Сволочь… Распоротой шее было тепло. Тепло от собственной крови. Но где-то сбоку. Ничего серьезно не задето. От такого не умирают.
— Вывести меня из себя решил? — Бавори улыбнулась. Снова повернулась к нему. Глаза расширились, словно она закапала в них по ампуле белладонны. — Нет, мальчик, не получится. Быстрой смерти захотел? Не дождешься. Будешь гнить в клетке. В маленькой клетке, скрючившись в три погибели. И каждый день я буду отрезать от тебя по кусочку и скармливать моей милой Карме. Ты ей понравишься.
Стас перестал закрываться плечом. Поерзал в кресле, усаживаясь удобнее.
В голове было пусто. И в эту пустоту лезли какие-то совершенно дурацкие мысли. Интересно, кто такая эта Карма? Собака?
Вряд ли… Эта спятившая сучка любит крупных зверей, парнокопытных. Но они мясо не едят…
Ах да, у нее же есть баскеры. Там были одни самцы, кажется. Но почему бы не быть и одной сучке? Для дома, для семьи…
Стас поежился.
И постарался говорить сладко. Сладко-сладко:
— Всю жизнь мечтал. Чтобы только я и две милые дамочки. Одна из которых с двумя улыбками. Нет, почему с двумя? Это в том старом клипе было две, а у нашей домохозяйки улыбок будет три…
У Бавори вырвался звук, похожий даже не на крик и не на вопль — какое-то рычание с всхлипом. Руки слетели с руля, метнулись к Стасу.
Но на этот раз Стас не отвернулся и не сжался. Смотрел на дорогу.
Где-то на востоке простокваша чуть расступилась и из нее вынырнуло солнце. Словно чтобы улыбнуться — напоследок…
И в его лучах впереди на дороге блеснули машины. На левых полосах замер какой-то старый грузовик, потертый и грязный. Справа, забравшись одним колесом на тротуар, легковая. Что-то белоснежное, сверкающее в розовых лучах солнца.
Левее грузовика разделительные бортики отрезали от встречной полосы. Справа у тротуара тоже не проскользнуть — автобусная остановка.
Бавори тоже заметила солнечные зайчики. Взглянула в лобовое стекло. Замерла.
Стас почти физически почувствовал, как она принимала решение. Заняться экзекуцией или управлять машиной. Несущейся точно на ту беленькую…
Глаза смотрели на дорогу, а скрюченные пальцы висели в воздухе, все еще тянулись к шее…
Затем ноги вжали тормоз, а руки рванулись на руль.
Вихляя и визжа покрышками, “итальянка” остановилась. В каких-то пяти метрах от бампера белоснежного “пежо”.
За лобовым стеклом виднелся лишь подголовник пассажирского кресла, зеркало заднего вида, а вместо руля и водителя — полоса из трех пластиковых прямоугольников. Большая планшетка, разложенная до предела и установленная прямо на приборный щиток, закрывала почти все лобовое стекло. То ли водитель читал новости, то ли смотрел что-то развлекательное. Ноль внимания. Кажется, даже не заметил, что чуть не погиб миг назад.
Бавори опять не то взвыла, не то зарычала. Рванула крышку бардачка, выдернула оттуда пистолет и вылетела из машины. Обежала капот “итальянки”, наискосок рванула к капоту “пежо”, обходя машину со стороны водителя. Левой рукой дернула дверцу, правой уже впихивая туда руку с пистолетом…
По ушам ударил грохот.
Бавори отбросило от машины. Снова грохот — и еще один невидимый удар ей в живот, от которого Бавори согнулась пополам. Упала.
В окне “пежо” планшетка пришла в движение. Ее очень аккуратно складывали. Наконец отложили на боковое сиденье, и показалось лицо и огромный лоб, переходящий в выбритый череп.
Из машины вылез Чистюля. Шагнул к Бавори. Вышиб пистолет из ее руки, потом, очень аккуратно, носком ноги перевернул ее с бока на спину.
Поглядел.
Наконец сунул свой пистолет куда-то под плащ. Осторожно пихнул Бавори носком, снова перевернул на живот, нагнулся и провел рукой по поясу ее кожаной куртки. Что-то нащупал и выщипнул из пояса, словно блоху.
А может, блоха и есть. Электронная.
Точно. Чистюля достал маленькую коробочку, в каких хранят маркеры, и что-то положил туда. И пошел наискосок, через дорогу к “итальянке”, заходя слева.
Забрался на водительское сиденье. Повеяло чем-то свежим и ягодным, какой-то северной ягодой.
— Чего дурака-то валял? Зачем злил ее так? Вы там, — Чистюля кивнул головой назад, — чуть на дом не налетели, как кобель на сучку… Боялся, что я не получил письма? Или думал, не успею — не найду? Зря. На Чистюлю можно рассчитывать…
Письмо? Какое еще письмо?
Стас молча глядел на Чистюлю.
Рассудок нашептывал, что стало только хуже — Чистюля ведь на Графа работает. А у Графа счетов к нему еще больше, чем у Бавори. Дело даже не в двух сожженных фермах. Граф начнет пытать, где секвенсор. А секвенсор…
Секвенсор теперь у “друзей” Арни. Но рассказать об этом Графу… Про разумную мартышку? Которая следит за новостями? Умеет пользоваться планшеткой? Обвела Крысолова вокруг пальца? И которая на самом-то деле командует всеми крысами Старого Города?..
Не поверят. Ни за что. И значит, стало только еще хуже. Потому что Чистюлю не доведешь до белого каления, как Бавори. Этот довезет к Графу. И там уж мало не покажется…
Но это — рассудок. А внутри, где-то на уровне живота, растягивался, исчезал тугой комок. И где-то за всеми этими рассуждениями крепло ощущение, что мир перестал быть пропастью, в которую можно только падать…
Почему-то Чистюля располагал к себе. По всему выходило, что сейчас он должен работать на Графа, но почему-то не верилось, что Чистюля потащит его к Графу.
Или хотелось, чтобы верилось?..
— Будешь? — Чистюля достал коробочку с жевательными подушечками.
Стас кивнул. Немного никотина синапсам не помешает. Плетутся, как лягушки, на которых два состава разгружали…
Попытался протянуть руку, но протянулись обе. В наручниках.
Чистюлю это не смутило. В его пальцах уже была не только коробочка с жевательными подушечками, но и что-то блестящее. Не то ключ, не то отмычка. Наручники упали вниз.
Чистюля вручил Стасу коробочку с жвачкой и кивнул вниз:
— Ноги вытяни.
Стас прижался к двери со своей стороны, развернулся, как мог, чтобы Чистюля достал и до скованных лодыжек.
Упали и вторые наручники. Стас наконец-то уселся нормально. Покрутил запястьями. Вытряхнул из коробочки пару подушечек.
Рот наполнился чудным ароматом той северной ягоды. А может, и не ягоды, может, это память плутует… Но хорошо.
То ли от этой свежести, то ли от никотина, но в голове посвежело. Еще бы понять, что в мире творится. На Графа Чистюля работает? И просто прикидывается добрячком, чтобы проще было выпытать про секвенсор?
Или свою игру ведет?
И еще — о каком письме речь…
Чистюля прищурился, разглядывая Стаса. И вдруг ухмыльнулся. Самым мальчишеским образом.
— Так это не твое письмо?.. Эх ты, дрессировщик! — Чистюля, ухмыляясь, помотал головой, словно не мог поверить. — Так вы что же, так и не вскрылись с этой мартышкой? Так до самого конца и не понял, кто это?
Сотрясаясь в беззвучном смехе, Чистюля опять помотал головой, отказываясь верить.
— Эх, Крысолов, Крысолов… Я-то решил, что ты все понял и вы с мартышкой вскрылись. Письмо-то было от твоего имени, твоей электронной подписью зашифровано…
Стас скрипнул зубами.
Черт возьми! Сволочная мартышка! Так вот почему планшетка норовила разрядиться, даже когда не работала! Как же, не работала… Стоило отлучиться — и Серый за ней, получается, все время сидел, когда мог?
Ну да. Вот отчего эти утренние слабости, когда приходилось его оставлять одного…
А он по сети ползал. Новости смотрел. Кому-то в Старом Городе приказы передавал. Личные файлы изучал. Письма рассылал…
Чистюля перестал скалиться. Сказал вдруг совершенно серьезно:
— Золотое у тебя сердце, Крысолов…
— Ну да! — тут же отозвался Стас. — Золотое. Как ключик… И хозяин у этого золотого сердца… Тоже как Буратино…
— Ладно, не прибедняйся. Я же знаю, отчего ты стал Крысоловом.
— Да?
— Да. Знаю я все про твоего Арни…
Стас открыл рот, но так ничего и не сказал.
— Ладно, расслабься… Не заложу. Ни Графу, ни кому еще… Стас наконец-то обрел дар речи.
— Откуда ты знаешь?
— А кому ты фургонами фрукты возил? Крысам, что ли? Это ты Рубаковым можешь рассказывать…
Ну да… Все верно. Фрукты.
А потом его Граф нанял. Дело было в Марго, но Граф наверняка не удержался и рассказал и кое-что еще. Или Чистюля сам из него незаметно выпытал всякие мелочи, которых ему не хватало для полной и окончательной классификации парня по кличке Крысолов. Наверняка Чистюля собирает инфу на всех более-менее значимых обитателей Старого Города…
Ну вот он и узнал. И про пожар, и про то, из-за чего вышла ссора, — про все. И про маленького гориллу, к которому сопливый Крысолов привязался так, будто это не зверь, а маленький человечек…
— Маленький человечек в шкуре чудовища… — пробормотал Чистюля.
Стас вздрогнул. Посмотрел на Чистюлю в упор.
— Да ладно… У меня самого девчонка такая… Девять лет… Никому не покажешь. Все мило улыбаются и сюсюкают. И поскорее стараются забыть. Она молчит всегда, два слова в день если скажет, и то хорошо. Но глаза…
Чистюля отвернулся, уставился в окно левой дверцы.
Стас сообразил, что не может жевать. Вместо того чтобы двигаться — челюсти до боли стиснуты. Заставил себя расслабить мышцы.
Ага… Так вот почему он влез во все это. Работа работой, но не в ней дело. Даже после письма с предложением неплохо заработать никто не полезет в Старый Город, когда его штурмует армия и где хозяйничают модифицированные крысы…
Стоп.
— Подожди! А ты-то откуда все это знаешь? Ты с ними тоже пересекался? — Стас помолчал, борясь с собой, но все-таки не удержался: — Он тебя тоже использовал как-то?..
Чистюля ухмыльнулся:
— Да нет, Крысолов. Даже не мечтай. Это тебя можно вот так вот… Это ты у нас парень с золотым сердцем. А я так… Погулять вышел. У меня только третий глаз.
— Третий глаз?
— Да. Никогда не видел? На индийских картинках рисуют. Как изнутри головы идет луч, обшаривает мир вокруг.
— Зрение помимо глаз…
— Да нет. Это для всяких кришнаитов, может, зрение… Зачем мне третий глаз для зрения, когда у меня для зрения и так уже два есть? Нет, третий глаз не для зрения. Для замечания.
Стас шумно втянул воздух. Издевается, гад! Метафоры у него, понимаешь, блин!
Умный, зараза… Пижон.
Но ведь просчитывает-то он все в самом деле здорово. С этим не поспоришь. Так что есть отчего пижонить…
Черт возьми! Да он же еще тогда, две недели назад все знал! Ну да, точно! Все знал еще тогда.
Кто-то вот за две недели ничего разглядеть не смог, а Чистюля уже тогда все знал. То-то он Серому подмигивал как старому знакомому.
Или все-таки врет? Пыль в глаза пускает, пижон?
— Врешь ты, Чистюля. Не бывает таких людей. Но Чистюля не обиделся.
— И людей не бывает, и зверей таких не бывает, — с самым согласным видом кивнул он. — Вообще никого нет… Думать надо, вот что. Думать, а не просто глазами хлопать. И учить матчасть. Учить матчасть надо, без этого никуда.
— Матчасть… Кстати про матчасть. Что такое Один Це? Один дефис Це.
— Это его так зовут?
— Да. Что это?
— Дикие люди… Знаешь, была такая Вторая мировая война? Сто лет назад, с вермахтом когда воевали. Так у них в штабе должности шли по индексам. Один Це — это старший офицер разведки.
Вот, значит, что такое 1-С… Вот откуда взялся Серый.
Точнее, для чего. Стас глядел в лобовое стекло, на укутанное в белесую муть небо.
Наверно, это должно было быть смешно, но почему-то смешно не было. 1-С… Военные биоинженеры были чернушные ребята, должно быть, раз так решили назвать зверюгу, созданную с повышенным уровнем интеллекта. Кодом вермахтовского штабного офицера.
Только жизнь та еще шутница. Уделала тех шутников-самоучек так, что мало не показалось. Им и в страшном сне не могло присниться, что Серый, их пробирочный 1-С, будет работать по специальности. Да не где-нибудь, а в центре Старого Города… То есть тогда еще Москвы…
Если и есть тут что-то забавное, то лишь то, что ничего удивительного во всем этом нет.
Тут даже не нужно большого ума, чтобы понять, как Серый убежал из военных лабораторий. Просто в какой-то момент перестал расти над собой и потихоньку стал “неудачным образцом”. С повышенной охраны его сняли. Но Серый-то и не думал становиться неудачным образцом. Наоборот. Просто стал умнее своих дрессировщиков. Вот и легко перехитрил их. И убежал…
Человек привык думать, что он умнее животных. Привык к этому на уровне мозжечка. И даже когда делает животное, которое должно стать умнее его самого, все равно. Без разницы. Старые стереотипы никуда не пропадают. Лишь отступают, но всегда готовы вернуться.
Это непривычно, даже как-то унизительно относиться к шерстяной зверюшке как к кому-то, кто умнее тебя. Гораздо умнее…
Немудрено, что Серый их одурачил…
Стас сморщился. Их! А какой дурак общался с Серым две недели — и так до самого конца и не понял, кто парадом командует?
А еще…
Стас почувствовал, что краснеет.
Если бы его обхитрил только Серый. Если бы только Серый… А Роммель?!
Крысолов, блин… Вот почему Роммель тогда спал рядышком с Серым, а не с липовым хозяином! Роммель-то ведь все знал. И просто играл. Будто подчиняется большому хозяину Крысолову. А сам, получается, все время умудрялся косить глазом на Серого. И Крысолов, этот великий дрессировщик, даже не заметил… Не заметил, что Роммель — крыса! — его вокруг пальца обвел. Как бычка-однолетку…
Тьфу!
Хотя…
Ведь, пожалуй, тогда… В ларьке, когда наконец-то затащили этот чертов секвенсор и присели отдохнуть… Чего Серый метался по комнате, словно места себе не находил? И глядел так странно…
Может быть, он… Как это Чистюля говорит — хотел “вскрыться”? Может такое быть?
Да нет, нет. Не надо судить его привычными мерками. Его разум куда жестче человеческого.
Не надо наступать второй раз на одни и те же грабли. Очень хотелось бы убедить себя, что внутри Серый добрый, белый и пушистый. И что ему, может быть, было даже противно использовать втемную еще более доброго, белого и пушистого Крысолова, такого глупенького и доверчивого…
Стас передернул плечами и выплюнул жвачку в дверной кармашек для мусора.
Так, а у этого 1-С еще же кто-то был, кажется… Он же называл. Как там…
— А Один А? — спросил Стас.
— Штабной офицер оперативного управления.
Штабные офицеры-наци, разведчики-наци… И Рубаков с этой доктриной Дёница. Который тоже наци. Весь свет на этих наци клином сошелся, что ли?..
Стоп. А если…
— Подожди-ка! — сказал Чистюля. — А у них там разве не одна мартышка заправляет?
— Что?..
— Я говорю, при чем тут Один А? У крыс что, не один шимпанзе командует?
— Теперь один. Братишка его умер… По крайней мере,
он так сказал.
— Умер, значит… А, ну да. Правильно. — Чистюля вздохнул и покивал сам себе. — Секвенсор… Вот, значит, зачем…
— Зачем?
Чистюля выпрямился в кресле. И то ли движения его стали куда резче, то ли еще что-то изменилось, — только вдруг стало совершенно ясно, что разговор по душам окончен.
— Ну что, отошел? — спросил Чистюля. — Пришел в норму?
Блин, вот ведь зараза! Это, оказывается, психологическая поддержка была, а не разговор по душам?.. И ведь вытянул же, вытянул из той серой пропасти, которой казался мир.
Эх, это еще большой вопрос, у кого тут золотое сердце…
— Поедешь на этой черненькой сам или подвезти? — спросил Чистюля.
Стас окинул взглядом салон. Одному, на этой машине… Сейчас аромат этой странной северной ягоды выветрится, и возникнет опять запах кожаного салона, запах духов Бавори и ее тонких сигареток…
Стас передернул плечами.
— Подвези.
— Тогда пошли.
Они вылезли из машины Бавори.
Солнце уже опять скрылось за тучами. А сама простокваша будто бы сгустилась и потемнела. Начало мелко накрапывать. Даже не дождь, а какая-то водяная пыль.
Снова без просвета. И в небе, и вообще… Стас залез в “пежо” и захлопнул дверцу.
— Куда? — спросил Чистюля.
— Домой…
Хотя это уже не дом… Но там, по крайней мере, будут ждать личные гвардейцы…
— Нет! Подожди… — Стас вытащил из кармана телефон. Вызвал из памяти текстовые сообщения. Там было только одно. — В Пригород. Отель “Северный”. Номер шестьсот пять.
— Номер шестьсот пять… — пробурчал Чистюля. — Прямо на шестой этаж подвезти, что ли? — Покачал головой, ухмыляясь: — Да, я вижу, ты в норме…
* * *
Крысы и солдаты словно растворились где-то между кольцевой Старого Города и Пригородом.
Первые люди в форме встретились на въезде в севере-восточный сектор Пригорода. Маленький стандартный блок-пост на въезде. Скучающий постовой у входа — с “калашом” на шее и грустными-грустными глазами. Если бы не чистенькая форма и автомат — вылитый попрошайка…
А внутри Пригорода все было как всегда.
Речки дорогих легковушек, посреди которых острова двухэтажных “новгородцев”. Снующие по тротуарам люди, с головой провалившиеся в свои дела…
Чистюля свернул влево, затормозил. Отель “Северный” ощетинился в белое небо острыми башенками. И основной корпус, и боковые корпуса — узкие, но высокие, острые, ломаные…
Серые с синеватым отливом гранитные плиты облицовки.
Словно какой-то готический замок, а не респектабельный отель в лучшем секторе Пригорода. Арни с его любовью к рыцарям, драконам, подземельям и факелам, такой бы понравился…
Только Арни там, конечно же, быть не может.
Тогда что? Сумка, набитая драконьими шкурками?
Даже думать о них не хочется… Хотя, с другой стороны, пригодились бы. Надо бы Чистюле чего-нибудь подкинуть. Гуманизм хорошо, а денежные отношения надежнее.
— Подожди меня минут пять, ладно? — попросил Стас. Чистюля неопределенно пожал плечами. Он тоже рассматривал арки и шпили “Северного”.
— А что будет означать, если ты не вернешься? Что ваша милость изволили вляпаться в еще одну неприятность?
— Что наша милость сволочь и не пришла сказать спасибо, — ответил Стас.
— Ладно. Валяй. Жду пятнадцать минут.
Внутри отель тоже был готическим — никаких металлических трубок, никаких зеркальных поверхностей, никаких светоизлучающих потолков. Ничего модернового. Карминные ковровые дорожки, массивные панели из мореного дуба, тяжеловесные медные люстры, подернутые зеленоватой патиной.
И тишина…
Кажется, шестой. Да, вон бронзовая табличка и шестерка готическим шрифтом. Стас повернул от широкой спирали лестницы — интересно, падал ли кто-то в этот колодец посередине? так и притягивает взгляд, так и тянет заглянуть, свесившись туда… — и вышел в темноватый коридор.
А может быть, там вовсе и не чемоданчик с драконьими шкурками?
Благодарность — это опять человеческие сопли. Но если у Серого никаких человеческих соплей нет? А только одна холодная логика?
Что нам подсказывает логика?
Что загнанных лошадей пристреливают. Отработал свое — и отправляйся с миром мять небесный пух. Зачем оставлять язык, который может наговорить много интересного? Нет человека — нет проблемы…
Вот и шестьсот пятый. Стас остановился, достал мобильный. Подкинул в руке… Может, это уже не столько телефон — сколько взрыватель? Что может быть надежнее того, когда жертва сама заявляет взрывчатке о своем прибытии и точной дистанции?..
Стас нахмурился и оглянулся. Кажется, откуда-то доносилась музыка — далекая, древняя, но чертовски знакомая. И цепляющая что-то внутри. Может быть, самая любимая из всех древних мелодий…
Слов не различить, слишком тихо, но подсознание достраивало обрывки мелодии, вырывало слова из памяти.
No one sings me lullabies,
No one makes me close my eyes,
So I throw the windows wide
And call to you across the sky…
И почему-то всплыло лицо Марго.
Марго… Не такая уж она и девчонка.
Что, вообще, такое — этот возраст? Что он дает? Опыт?..
Ну, с опытом-то, кажется, только что разобрались, нет? Опытный дрессировщик, называется. А самого… Как новорожденного котенка с разъезжающимися лапами обвели вокруг пальца… И кто — кто, главное!
Ну Серый ладно. Черт с ним, мозгляком. Он для того и был сконструирован, чтобы размышлять категориями мелких пакостей и просчитывать все на десяток ходов вперед. Офицер разведки, блин…
Но не заметить, что Роммель слушался на самом деле не тебя, а его?! Это же надо быть последним…
Ладно, теперь-то что. Теперь это уже не имеет значения. Раньше надо было смотреть, а не глазами хлопать. А теперь… Взрослая Марго или не взрослая — это тоже не имеет никакого значения. Теперь.
После того что случилось на новой ферме, это уже не важно. Теперь к Марго не то что на расстояние невооруженного взгляда не подобраться — теперь ее даже не найти.
Хотя Граф держал масть в Пензе, держал крепко и все областные гэбэшники жевали его драконьи шкурки, но все-таки, все-таки. Всему есть пределы. Едва ли две сотни разбежавшихся тварей, запрещенных всеми конвенциями, легко сойдут ему с рук…
Так что без разницы, взрослая она или нет. Все равно ее теперь нет и не будет. Только и осталось тебе, Крысолов, что распахивать окна и кричать в небо. Белесое и равнодушное, как простокваша…
Стас вздохнул, сбросил оцепенение и дернул дверь — будь что будет!
Дверь легко распахнулась — была лишь прикрыта, язычок замка не держал ее. Стас шагнул внутрь…
И замер в проходе.
Музыка, последние аккорды, сладостные и печальные, как порывы ветра осенним закатом, шли отсюда. А на темно-коричневом диване, закинув ногу на ногу, сидела Марго.
На ее лице вспыхнула улыбка. Сначала просто радостная. Затем Марго чуть нахмурилась, и улыбка стала подозрительной. Словно и радоваться хочется — все к этому располагает! — но и опасение гложет, что этот праздник не твой, что вкралась какая-то ошибка и сейчас тебя погонят отсюда поганой метлой…
— Что ты на меня смотришь, будто привидение увидел? Стас прикрыл дверь в коридор. Не привидение, конечно, но…
— Нет, это даже забавно, — сказала Марго. — Можно подумать, будто это не ты сам меня сюда пригласил. Если ты сейчас скажешь, что то письмо, зашифрованное твоей личной подписью, было на самом деле не твое…
Письмо? Опять письмо? Зар-раза шерстяная! Бог из пробирки, блин…
— Я тебя убью, лодочник! — пообещала Марго.
Стас открыл было рот — хоть письмо и чужое, но, возможно, убивать здесь никого не придется, — но телефон в руке ожил трелью.
Стас поднес трубку к уху.
— Да.
— Мне кажется, — сказала трубка официальным голосом-шкуркой, — вы слишком несерьезно относитесь к своей жизни, Стас.
— Да?
— Да. Вам, наверно, кажется, что все обстоит прямо наоборот. Но вы ошибаетесь. Вы слишком серьезно относитесь к каждому отдельному шагу в вашей жизни. К каждому крошечному шажочку. И откладываете важные шаги, опасаясь что-то сделать не так. Словно это черновик, и будет еще одна жизнь, которую можно будет прожить начисто. Но другой жизни не будет. Живите этой. Пользуйтесь теми возможностями, которые вам подворачиваются. Ошибки могут быть. Но все мы делаем ошибки… Надеюсь, я угадал и с третьим письмом.
— А шел бы ты блох выкусывать! — от души пожелал Стас. — Умник…
Трубка помолчала, но связь не обрывалась.
— Сырой и холодный ветер. Унесся вдаль последний красный лист. Весна неизбежна, — сообщила трубка. Стас нахмурился. Какой, к черту, ветер! Какая весна…
А, это же помесь хайку с нижегородским! Сырой и холодный ветер. Унесся вдаль последний красный лист… Весна неизбежна. Стас усмехнулся. Да, действительно, это неопровержимое доказательство прихода солнечных деньков.
— Остряк… — буркнул Стас.
И потом — тихо, осторожно, совсем другим голосом, чтобы не расплескать все то, что хотелось передать:
— Спасибо.
— Тебе спасибо.
В трубке раздались гудки.
— Интересно ты общаешься с коллегами по бизнесу, — сказала Марго. — Что-то срочное?
— Нет… Уже нет.
Стас присел на диван. Ноги тут же налились такой тяжестью, словно неделю без передыха бегал. Хотя стоп, когда нормально спал-то в последний раз? Даже и не вспомнить…
Никуда не хотелось идти, ничего не хотелось делать. И веки…
— Точно ничего серьезного? — спросила Марго все еще напряженно.
— Точно… Меня куда больше занимает другое.
— Что? — Улыбка Марго вдруг почти закрылась, как цветок, испуганный приближением холодной ночи.
— Что кавалер из меня сейчас никакой. У дворового кота галантности больше. На ходу засну. А если и не засну, то буду откровенно тупить.
— Ах это… — Улыбка опять раскрылась. — Да, понимаю… Твои шерстяные друзья больше любят ночь… Ну и черт с ним. Я тоже больше люблю ночь. Значит, подождем, пока выспишься. Я никуда не спешу. — Марго опустила правую ногу на пол. Похлопала себя по коленям. — Ложись.
Взяла Стаса за плечи и притянула. Стас не сопротивлялся. Послушно наклонился вбок, лег щекой на ее колени…
Но так было неудобно. Тогда Стас перевернулся на спину, закинув ноги на широкий подлокотник дивана. И заглянул ей в глаза, уже не отрываясь на всякую ерунду.
— Закрывай глаза, полежи…
Стас послушно закрыл глаза.
На лицо легли легкие, чуть прохладные пальцы. Пробежали по щекам, по лбу, прошлись по волосам, снова вернулись на щеки… Запаха духов не было, и ее едва уловимый запах был таким же легким и нежным, как ее пальцы…
Стас открыл глаза.
— Что-то не так? Слишком костлявые коленки?
— Не без этого, — признал Стас. — Но не в этом дело.
— В чем же?
— Боюсь, теперь надолго я не засну…
Ее улыбка опять изменилась. Заиграла, как листва под тихим ветром. И что-то добавилось в глазах.
— Это хорошо… Но все же закрывай глаза. Пятнадцать минут, и будешь совсем другим человеком.
— Совсем-совсем?
— Не придирайся к словам. Закрывай глаза. Расслабься…
Она провела ладонью, прикрыв веки. Ее пальцы снова, едва касаясь, побежали по щекам, по лбу, по вискам.
Музыка, превратившаяся в едва слышные завывания ветра, пропала — и, закольцованная, вновь родилась писком сонара. Нежный писк стукнул раз. Второй. Третий…
Откуда-то издали, вывернувшись наизнанку в какой-то темной пещере, вынырнуло басистое эхо.
Но синтезатор не испугался и отозвался тихой капелью — и, в такт звенящим перестукам клавиш, кончики пальцев Марго на лбу.
Звуки, касания… Переплелись между собой, соткались в единое. Подхватили, укутали, вобрали в себя — и медленно, робко, нежно повлекли куда-то. Куда-то туда, где…