ГЛАВА 67
ФИЗИОГНОМИКА
Следующие два дня я почти целиком провел, выслушивая наставления Стейпса, который обучал меня, как вести себя на торжественном обеде. Большую часть этикета я знал с раннего детства, но был только рад возможности освежить свои познания. К тому же обычаи меняются от страны к стране и год от года, а небольшой промах сулит серьезные неприятности.
Поэтому Стейпс устроил обед для нас двоих, а потом сообщил мне о дюжине мелких, но серьезных ошибок, которые я допустил. Например, неприличным считалось класть на сгол грязный прибор. Это означало, что вполне нормально облизать свой нож дочиста. На самом деле это был единственный приемлемый выход, если вам не хотелось пачкать салфетку.
Не принято было съедать целиком кусок хлеба. Часть куска непременно должна оставаться на тарелке, и желательно — не только корка. То же самое касается молока: последний глоток непременно должен оставаться на дне стакана.
На следующий день Стейпс устроил еще один обед, и я наделал новых ошибок. Отпускать замечания по поводу еды не то чтобы неприлично, но это признак деревенщины. То же самое — привычка нюхать вино в бокале. А у маленького мягкого сырка, который мне подали, оказывается, была корочка. Любой воспитанный человек увидел бы, что корочка несъедобна и ее надо срезать.
Ну а я, будучи неотесанным варваром, слопал сырок целиком. Корочка, кстати, была очень вкусная. Однако я это запомнил и морально приготовился к тому, чтобы выкинуть половину хорошего сыра, который мне подадут. Ничего не поделаешь, такова цена цивилизованности.
* * *
На банкет я явился в костюме, пошитом специально для этого случая. Цвет костюма был мне к лицу: травянисто-зеленый с черным. На мой вкус, в нем было многовато золотого шитья, однако сегодня я нехотя склонился перед модой: ведь мне предстояло сидеть по левую руку от Мелуан Лэклесс!
За последние три дня Стейпс устроил мне шесть торжественных обедов подряд, и я чувствовал себя готовым ко всему. Стоя у входа в пиршественный зал, я предполагал, что труднее всего будет изображать интерес к пище.
Однако я оказался готов к пиру, но отнюдь не к встрече с самой Мелуан Лэклесс. По счастью, актерское воспитание и тут не подвело и я без сучка без задоринки приветствовал ее любезной улыбкой и подал руку. Она учтиво кивнула, и мы вместе направились к столу.
В зале стояли высокие канделябры с десятками свечей. В серебряных кувшинах, украшенных чеканкой, ждала горячая вода для омовения рук и холодная — для питья. Старинные вазы с замысловатыми букетами наполняли воздух сладостными ароматами. На стенах красовались рога изобилия с блестящими фруктами. На мой вкус, смотрелось пестровато. Однако этого требовала традиция: все это демонстрировало богатство хозяина.
Я провел леди Лэклесс к столу и предложил ей стул. Идя через зал, я старался не смотреть в ее сторону, но, когда я усаживал ее за стол, ее профиль показался мне таким знакомым, что я невольно уставился на нее во все глаза. Я ее знал, я был в этом уверен! Но даже ради спасения собственной жизни я не мог бы припомнить, где мы с нею встречались…
Садясь за стол, я все пытался угадать, где же мы с ней могли видеться. Не будь земли Лэклессов в полутора тысячах километров от Имре, я подумал бы, что знаю ее по Университету. Но это было смешно. Наследница Лэклессов не могла учиться в такой дали от дома.
Мой взгляд блуждал по безумно знакомым чертам. Может, я встречал ее в «Эолиане»? Нет, вряд ли. Я бы ее запомнил. Она была очаровательна: твердо очерченный подбородок, темно-карие глаза. Наверняка я где-то ее видел…
— Простите, что вас так заинтересовало? — осведомилась она, не глядя в мою сторону. Ее тон был любезен, но где-то в глубине чувствовалось негодование.
Я на нее пялюсь! Еще и минуты не провел за столом, а уже влез локтем в масло!
— Прошу прощения, сударыня. Но меня занимают человеческие лица, а ваше лицо меня поразило.
Мелуан повернула голову, взглянула на меня, ее раздражение несколько улеглось.
— Вы турагиор?
«Турагиоры» утверждали, будто способны читать будущее по лицу, по глазам и по форме головы. Дремучее винтийское суеверие.
— Так, сударыня, балуюсь немного.
— В самом деле? И что же вам говорит мое лицо?
Она вскинула голову и слегка отвернулась.
Я сделал вид, будто разглядываю черты Мелуан, обратив внимание на бледную кожу и искусно завитые каштановые волосы. Губы у нее были полные и алые без какой-либо помады. Линия шеи — гордая и изящная…
Я кивнул.
— Что ж, сударыня, отчасти я вижу ваше будущее…
Она приподняла бровь.
— И что же?
— Вы вот-вот получите извинения. Простите мои глаза, они порхают своевольно, подобно калантисам. И я не мог отвести их от вашего лица, прекрасного как цветок.
Мелуан улыбнулась, но не покраснела. Чувствительна к лести, но привычна к ней. Я и это запомнил.
— Что ж, такое будущее предсказать нетрудно, — сказала она. — А что вы видите еще?
Я еще некоторое время вглядывался в ее лицо.
— Еще две вещи, сударыня. Ваше лицо говорит мне, что вы — Мелуан Лэклесс и что я к вашим услугам.
Она улыбнулась и протянула мне руку для поцелуя. Я взял руку и склонился над ней. Я не стал на самом деле целовать ее, как то было бы уместно дома, в Содружестве, я лишь слегка коснулся губами пальца собственной руки, державшей ее руку. По-настоящему поцеловать руку даме в здешних краях было бы чересчур смело.
Наша болтовня прервалась: подали суп. Сорок слуг одновременно поставили тарелки перед сорока гостями зараз. Я попробовал суп. Боже милосердный, кому могло прийти в голову сделать суп сладким?
Я съел еще ложку, делая вид, будто мне вкусно. Краем глаза я наблюдал за своим соседом, хрупким старичком, которого я знал как вице-короля Банниса. Лицо и руки у него были морщинистые, покрытые пигментными пятнами, волосы растрепанные и седые. Я увидел, как он, не церемонясь, окунул палец в суп, облизнул его — и отодвинул тарелку в сторону.
Он порылся в карманах и раскрыл ладонь, показав мне то, что он достал.
— Я всегда таскаю с собой полные карманы засахаренного миндаля, когда собираюсь на подобные сборища, — сообщил он мне заговорщицким шепотом. Глаза у него сделались хитрющие, как у ребенка. — А то никогда не знаешь, чем тебя вздумают накормить!
Он протянул мне ладонь.
— Берите, коли хотите!
Я взял орешек, поблагодарил его, и до конца банкета он больше не обращал на меня внимания. Когда я в следующий раз взглянул в его сторону, он беззастенчиво лопал орешки из кармана и спорил с женой о том, пекут крестьяне хлеб из желудей или нет. Судя по тону беседы, я подслушал часть бесконечного спора, который они вели на протяжении всей своей жизни.
Справа от Мелуан сидела парочка иллийцев, которые болтали на своем певучем наречии. В сочетании с умело расставленными вазами, которые загораживали от нас гостей на противоположной стороне стола, мы с Мелуан оказались больше наедине, чем если бы гуляли под руку в садах. Маэр умело рассадил гостей.
Суп унесли и поставили вместо него кусок мяса — я так понял, это был фазан, запеченный под густым сливочным соусом. Я с удивлением обнаружил, что фазан мне вполне по вкусу.
— И как вы думаете, каким образом мы оказались вместе? — небрежным тоном осведомилась Мелуан. — Господин…
— Квоут, — я отвесил небольшой поклон, не подымаясь со стула. — Быть может, маэр желал, чтобы вы не скучали, а я временами могу быть весьма занятен.
— Да, вполне.
— А быть может, я подкупил мажордома, чтобы очутиться с вами рядом!
Она слегка улыбнулась и отпила глоток воды. «Ей нравится смелость», — подумал я про себя.
Я вытер руки и чуть было не положил салфетку на стол, а это было бы ужасной ошибкой. То был сигнал убирать блюдо, которое стояло сейчас на столе. И если сделать это слишком рано, это означало молчаливое, но уничтожающее неодобрение в адрес хозяина дома. Расправляя салфетку и стеля ее на колени, я чувствовал, как по спине между лопатками у меня течет струйка пота.
— И как же вы проводите время, господин Квоут?
Она не стала спрашивать, чем я занимаюсь, — это означало, что она считает меня аристократом. По счастью, я заранее приготовил ответ.
— Так, пописываю понемногу. Генеалогии. Парочку пьес… Вы любите театр?
— Так, иногда. Смотря какой.
— В зависимости от пьесы?
— В зависимости от актеров, — сказала она, и в голосе ее послышалось странное напряжение.
Я бы и не заметил, не следи я за ней так пристально. Я решил перевести разговор на более безопасную тему.
— Как вам показались дороги по пути в Северен? — осведомился я. На дороги любят жаловаться все. Это такая же надежная тема, как погода. — Говорят, на севере разбойники пошаливают?
Я надеялся немного оживить беседу. Чем больше она болтает, тем лучше я ее узнаю.
— В это время года на дорогах всегда кишат разбойники из руэ, — холодно ответила Мелуан.
Не просто разбойники — разбойники из руэ! Она произнесла это слово с таким ледяным отвращением, что я буквально похолодел. Она ненавидит руэ. Не просто недолюбливает, как большинство людей, — она питает к нам искреннюю, неподдельную, жгучую ненависть.
Я был избавлен от необходимости отвечать: подали охлажденные фруктовые пирожные. Слева от меня вице-король спорил с женой о желудях. Справа Мелуан неторопливо разламывала пополам клубничное пирожное, лицо ее было бледно, как маска слоновой кости. Глядя, как ее безукоризненно отполированные ноготки раздирают на кусочки пирожное, я понимал, что она думает о руэ.
* * *
Если не считать этого упоминания об эдема руэ, вечер прошел довольно славно. Мне мало-помалу удалось разговорить Мелуан, и она принялась болтать о всякой ерунде. Изысканный обед тянулся два часа, времени для разговоров у нас было предостаточно. Я обнаружил, что она действительно воплощает в себе все то, что предполагал Алверон: умна, привлекательна, красноречива. И даже то, что я знал о ее ненависти к руэ, не особенно мешало мне наслаждаться ее обществом.
Сразу после обеда я вернулся к себе и принялся писать. К тому времени, когда ко мне заглянул маэр, у меня уже было готово три черновика письма, набросок песни и пять страниц, исписанных нотами и репликами, которые я рассчитывал пустить в ход позднее.
— Входите, ваша светлость.
Он вошел, я поднял на него глаза. Он был уже совсем не похож на того хрупкого, трясущегося старика, которому я сумел вернуть здоровье. Он немного пополнел и выглядел лет на пять моложе.
— Что вы о ней думаете? — спросил Алверон. — Во время вашей беседы она ничего не говорила о своих поклонниках?
— Нет, ваша светлость, — сказал я, протягивая ему сложенный листок бумаги. — Вот первое письмо, которое вы, возможно, сочтете нужным ей отправить. Я полагаю, вы сможете найти способ тайно передать его ей?
Он развернул письмо и начал читать, беззвучно шевеля губами. Я тем временем родил еще одну строчку песни, записав поверх строки аккорды.
Наконец маэр поднял глаза.
— Вы не находите, что это несколько чересчур? — смущенно осведомился он.
— Нет. Вон то, — я оторвался от работы и указал пером на другой листок бумаги, — действительно чересчур. А то, что вы держите в руках, — как раз что надо. В ней есть романтическая струнка. Она мечтает, чтобы ей вскружили голову, хотя, вероятно, не признается в этом.
На лице маэра по-прежнему отражалось сомнение, поэтому я отодвинулся от стола и положил перо.
— Ваша светлость, вы были правы. Эта женщина вполне достойна стать вашей супругой. Не пройдет и нескольких дней, как во дворце будет с десяток мужчин, которые с радостью взяли бы ее в жены. Не так ли?
— Да их уже с десяток, — угрюмо ответил он. — А скоро будет десятка три.
— И добавьте еще десяток тех, с кем она встретится за обедом или будет гулять в саду. И еще десяток, которые будут ухаживать за ней просто из любви к искусству. Сколько из них станут писать ей письма и стихи? Они будут посылать ей цветы, побрякушки, знаки своего расположения. Вскоре на нее обрушится поток внимания. У вас всего один шанс.
Я указал на письмо.
— Не медлите! Это письмо воспламенит ее воображение, ее любопытство. Через пару дней, когда у нее на столе будет лежать гора других записок, она будет ждать второго письма от нас.
Он поколебался, потом его плечи поникли.
— Вы уверены?
Я покачал головой.
— В таком деле ни в чем нельзя быть уверенным, ваша светлость. Можно только надеяться. Ничего лучшего я вам обещать не могу.
Алверон колебался.
— Я в этом совершенно не разбираюсь! — сказал он, и в голосе его послышались капризные нотки. — Вот если бы была книга с правилами, которых можно было бы придерживаться!
Сейчас он выглядел совершенно как обыкновенный человек, ничуть не похожий на маэра Алверона.
По правде говоря, я и сам был озабочен не меньше его. Все, что я знал об ухаживании за женщинами по собственному опыту, легко можно было уместить в наперсток, не снимая его с пальца.
С другой стороны, в моем распоряжении был богатейший чужой опыт. Десять тысяч романтических песен, пьес и легенд, вместе взятые, хоть что-нибудь да значат. Что касается отрицательного опыта, я насмотрелся на Симмона, который пытался приударить чуть ли не за каждой женщиной на пять километров от Университета с безысходным энтузиазмом ребенка, пытающегося взлететь. Более того, я насмотрелся на то, как десятки мужчин разбивались в щепки о Денну, подобно кораблям, забывшим о приливе.
Алверон смотрел на меня неподдельно озабоченным взглядом.
— Как вы думаете, месяца хватит?
Заговорив, я сам удивился тому, как уверенно звучит мой голос.
— Ваша светлость, если за месяц я не сумею помочь вам ее покорить, значит, это вообще невозможно.
