ГЛАВА 61
ЯСНОТКА
Наведавшись в Северен, я отнес футляр с лютней к себе в комнаты и поспешно бросился в покои Алверона. Стейпс был не особенно рад меня видеть, однако проводил меня к маэру со своей обычной торопливой деловитостью.
Алверон лежал в поту и в полузабытьи, его простыни и покрывала сбились в ком. Я только теперь заметил, как он исхудал. Руки и ноги сделались совсем тощие, лицо из бледного стало сероватым. Когда я вошел, он гневно зыркнул на меня.
Стейпс заботливо поправил на маэре одеяло и усадил его, подложив под спину подушку. Маэр стоически перенес все эти манипуляции, потом сказал: «Спасибо, Стейпс» — тоном, ясно дающим понять, что дворецкий может идти. Стейпс нехотя удалился, на прощание взглянув на меня крайне нелюбезно.
Я подошел к постели маэра и достал из карманов плаща несколько предметов.
— Я нашел все, что требуется, ваша светлость. Хотя и не все, что надеялся найти. Как вы себя чувствуете?
Он бросил на меня весьма красноречивый взгляд.
— Однако вы не спешили вернуться! Пока вас не было, заходил Кавдикус.
Я с трудом унял прилив тревоги.
— И что произошло?
— Он спросил меня, как я себя чувствую, и я ответил правду. Он заглянул мне в глаза, посмотрел горло, спросил, не тошнило ли меня. Я сказал, что да, попросил принести новую порцию лекарства и чтобы меня оставили в покое. Он ушел и прислал лекарство.
Меня охватила паника.
— И вы его выпили?
— Если бы вы задержались еще ненадолго, я бы его выпил, и к черту все ваши сказочки.
Он достал из-под подушки новый пузырек.
— Не вижу, какой от этого может быть вред. По-моему, я уже умираю.
Он сердито сунул его мне.
— Я думаю, что сумею поправить дело, ваша светлость. Помните, что сегодняшняя ночь будет самой тяжелой. И завтра тоже будет плохо. А потом должно стать лучше.
— Если я доживу, — буркнул он.
Это было всего лишь капризное ворчанье больного, однако оно так точно отражало мои собственные мысли, что по спине у меня пробежал холодок. Прежде я не рассматривал возможность того, что маэр может умереть, невзирая на мое вмешательство. Но теперь, когда я увидел его воочию, хрупкого, посеревшего, дрожащего, я осознал истину: он может не дожить до утра.
— Для начала выпейте это, ваша светлость, — я достал фляжку.
— Бренди? — спросил он со скрываемой надеждой. Я покачал головой и отвинтил крышку. Он скривился и снова опустился на подушки. — Зубы Господни! Мало того, что я умираю, так еще и это! Рыбий жир?
Я кивнул с серьезным видом.
— Сделайте два больших глотка, ваша светлость. Это часть лечения.
Он даже руки не протянул.
— Я эту дрянь никогда не переваривал, а в последнее время меня тошнит даже от чая. Я не стану давиться им только для того, чтобы потом вернуть все обратно.
Я кивнул и закрыл фляжку.
— Я дам вам кое-что, чтобы это предотвратить.
На столике возле кровати стоял чайник, и я принялся заваривать ему чай.
Он слабо вытянул шею, чтобы посмотреть, что я делаю.
— Что вы туда сыплете?
— Средство от тошноты и средство, которое должно помочь вам вывести яд из организма. Немного лауданума, чтобы смягчить ломку. И чай. Ваша светлость пьет чай с сахаром?
— Обычно без. Но, подозреваю, без сахара ваше пойло будет на вкус как болотная вода.
Я насыпал в отвар ложку сахару, размешал и протянул ему чашку.
— Выпейте первым! — приказал Алверон. Бледный и мрачный, он смотрел на меня пронзительными серыми глазами и улыбался жуткой улыбкой.
Я заколебался, но всего лишь на миг.
— За здоровье вашей светлости, — сказал я и отхлебнул внушительный глоток. Потом поморщился и сыпанул еще ложку сахару. — Да, ваша светлость совершенно правы. Как есть болотная вода.
Он взял чашку обеими руками и принялся пить быстрыми, решительными глотками.
— Мерзость, — коротко сказал он. — Но все же лучше, чем ничего. Знаете ли вы, какой это ад: испытывать жажду, но не пить из страха выблевать воду? Собаке такого не пожелаю.
— Погодите немного, не допивайте до конца, — предупредил я. — Через несколько минут ваш желудок должен успокоиться.
Я ушел в соседнюю комнату и влил новый пузырек с лекарством в кормушки мимолеток. Я с облегчением увидел, что они охотно пьют нектар с лекарством. А то я опасался, что они начнут избегать кормушек из-за того, что жидкость изменила цвет, или повинуясь какому-нибудь природному инстинкту самосохранения.
Кроме того, я боялся, что свинец для капелюшек не ядовит. И что им потребуется целый оборот, чтобы отравление начало сказываться. Меня тревожила нарастающая раздражительность маэра. И его болезнь. И то, что я, возможно, вообще ошибся и все понял неправильно.
Вернувшись к постели маэра, я увидел, что он держит на коленях пустую чашку. Я сделал вторую чашку такого же отвара, и он быстро его выпил. Потом мы с четверть часа сидели молча.
— Как вы себя чувствуете, ваша светлость?
— Лучше, — нехотя признался он. Я обратил внимание, что его речь сделалась несколько невнятной. — Намного лучше.
— Вероятно, это лауданум, — объяснил я. — Однако ваш желудок должен был уже успокоиться…
Я взял фляжку с рыбьим жиром.
— Два больших глотка, ваша светлость!
— Неужели, кроме этого, ничто не поможет? — с отвращением спросил он.
— Будь у меня доступ к университетским аптекарям, я бы, возможно, нашел что-нибудь поприятнее, но в данный момент это единственное, что может помочь.
— Тогда заварите еще чашку чаю, чтобы было чем запить.
Маэр взял фляжку, отпил два крошечных глотка и вернул ее мне. Сделав это, он жутко скривил рот.
Я вздохнул про себя.
— Если вы собираетесь отхлебывать по чуть-чуть, мы и до завтра не управимся. Ну давайте, два больших, полновесных глотка, таких, какими моряки пьют дешевый виски.
Он насупился.
— Не смейте говорить со мной как с ребенком!
— Тогда ведите себя как мужчина! — резко ответил я. Он был так ошарашен, что ничего не сказал. — По два глотка каждые четыре часа. К завтрашнему дню фляжка должна быть пуста.
Его серые глаза грозно сузились.
— Будьте любезны не забывать, с кем разговариваете!
— Я разговариваю с больным, который не желает пить лекарство, — ответил я ровным тоном.
В затуманенных лауданумом глазах вспыхнул гнев.
— Пол-литра рыбьего жира — это не лекарство! — прошипел он. — Это неразумное и злокозненное требование. Я этого пить не буду!
Я смерил его своим фирменным уничтожающим взглядом и выхватил фляжку у него из руки. Не отводя глаз, я выпил все до капли. Рыбий жир глоток за глотком лился мне в горло, и все это время я смотрел маэру в глаза. Я видел, как его гнев сменился брезгливостью, а под конец у него на лице застыло выражение немого ужаса, смешанного с отвращением. Я перевернул фляжку вверх дном, провел пальцем по горлышку изнутри и облизал палец.
Потом достал из кармана плаща вторую фляжку.
— Это была ваша завтрашняя доза, но вам придется выпить ее нынче ночью. Можно по одному глотку каждые два часа, если вам так легче.
Я протянул фляжку ему, по-прежнему не отводя взгляда.
Он молча взял ее, сделал два больших глотка и с мрачной решимостью закрыл пробку. Когда имеешь дело со знатью, всегда лучше напирать на гордость, чем на логику.
Я порылся в одном из карманов своего роскошного вишневого плаща и выудил оттуда кольцо маэра.
— Я забыл вернуть его вам прежде, ваша светлость.
Я протянул ему кольцо.
Он потянулся было за ним, потом передумал.
— Оставьте его пока себе, — сказал он. — Полагаю, вы это заслужили.
— Благодарю вас, ваша светлость, — сказал я, стараясь ничем не выдать своих чувств. Он не предлагал мне носить кольцо, однако уже то, что он позволил мне оставить его себе, было ощутимым шагом вперед в наших взаимоотношениях. Независимо от того, как пойдет дело со сватовством к леди Лэклесс, сегодня я сумел произвести на него впечатление.
Я налил ему еще чаю и решил дать последние наставления, пока он готов меня слушать.
— Ваша светлость, нынче ночью вам нужно допить этот отвар. Но не забывайте: это все, что у вас есть до утра. Когда вы пошлете за мной, я заварю вам еще. Старайтесь пить как можно больше жидкости. Лучше всего — молоко. Добавьте в него меду, с медом оно лучше пойдет.
Он кивнул и, похоже, начал дремать. Понимая, какой трудной будет для него эта ночь, я позволил ему заснуть. Я собрал свои вещи и вышел из комнаты.
Стейпс ждал во внешних покоях. Я сказал ему, что маэр спит, и предупредил, чтобы он не выливал заваренный чай, потому что его светлость будет его пить, когда проснется.
Взгляд, которым проводил меня Стейпс, был не просто ледяным, как прежде. Он был ненавидящим, почти убийственным. И только когда он затворил за мной дверь, я сообразил, как это должно выглядеть с его точки зрения. Он предполагал, будто я решил воспользоваться болезнью маэра, для того чтобы достичь своих собственных целей.
На свете немало подобных людей: странствующих лекарей, которые не стыдятся играть на страхах безнадежно больных. Взять хотя бы Яснотку, шарлатана из «Трех пенни за желание». Один из самых мерзких персонажей во всей пьесе: я еще не слышал, чтобы зрители не разразились аплодисментами, когда он оказывается у позорного столба в четвертом акте.
Памятуя об этом, я задумался, насколько слабым и посеревшим выглядел маэр. Когда я жил в Тарбеане, мне случалось видеть, как принудительное лишение офалума убивало здоровых молодых людей, а маэр не был ни молод, ни здоров.
А если он умрет, кого будут винить? Уж конечно, не Кавдикуса, опытного советника! И не Стейпса, преданного дворецкого…
А меня. Во всем обвинят меня. Ведь его состояние и в самом деле ухудшилось вскоре после моего приезда. Я не сомневался, что Стейпс не замедлит предать огласке тот факт, что я оставался с маэром наедине у него в спальне. Что я заваривал ему чай перед тем, как ему сделалось совсем худо.
В лучшем случае меня примут за юного Яснотку. В худшем — за наемного убийцу.
Вот о чем думал я, шагая по коридорам дворца маэра к себе в комнаты. Задержался я только затем, чтобы высунуться в одно из окон, выходящих на Северен-Нижний, и выблевать пол-литра рыбьего жира.
