Глава 62
КАК СТАТЬ ДРУГОМ ВСЕЙ ДЕРЕВНИ
— Я не знать, что там люди есть. Нам говорить: это ложь. Давно люди с Земли улетать. Много лететь. Сейчас говорить: нет их. Пропали. Жить нельзя долго космос.
— Там, на других планетах, много людей, — отвечаю я. — Больше, чем на Земле. Намного больше. Люди летают между планетами.
— Ты тоже летать?
— Конечно. Иначе как бы я на вашей орбите оказался? — улыбаюсь я.
Бранка подпирает щеку рукой. Смотрит, как я ем. Улыбается, глядя на то, как неуклюже орудую неудобной ложкой из тонкого пластика. Наши ложки, те, что в сухом пайке, и то прочнее. Эта того и гляди сломается. Вся источена от частого и долгого употребления. Просто прозрачной стала. Когда я пару дней назад сломал такую по неосторожности, Бранка расстроилась. Глаза у нее тревожные стали. Испуганные.
— Сильно ценно есть. У юсов на зерно менять. Плохо ломать, — сказала она.
И мне стыдно стало, что я ее обидел нечаянно. И теперь я стараюсь перехватывать эту драгоценность ближе к низу ручки, чтобы не перегнуть ненароком лишний раз. А каша из бобов такая густая, что враз ее не подцепить.
Вообще, тут ко многим привычным мне вещам относятся с уважением. Даже к тем, что я всегда мусором считал. К примеру, простой упаковочный полиэтилен здесь большая драгоценность. Его используют для пошива плащей. И для устройства окон и прозрачных крыш. Для этого его складывают во много раз. И куски пенопласта тоже великая ценность. Их тщательно крошат, смешивают с глиной и из этого делают теплонепроницаемые прокладки для домов. Кладут между стен. Спасает и от сырости и от сквозняков. Ветра тут такие, что, бывает, даже глину между камней в стенах напрочь за неделю выдувают. Кусочки ударопрочного стекла идут для крыш теплиц. В одной из таких я и валялся. На первом этаже тут растят всякие злаки и овощи. А в темном подвале — грибы. Много стекла не бывает никогда. И куски всегда приходят неровные и битые. Но все равно — их и такими берут. Все это меняется у юсов на еду. Не на что попало. Всяких там соленых змей или крокодилов те не берут. Это едят сами жители деревни. Обычно юсы охотно берут фасоль, чечевицу, пшеницу. Грибами тоже не брезгуют, но цена на них низкая. Убейте меня, но кажется, что за всю эту дефицитную жратву они сюда норовят всякий хлам продать. Отходы, одним словом. За редким исключением. Типа теплогенератора. Или металлических вещей. Инструментов там или оружия. Но эти вещи совсем немерено стоят.
Никакой пшеницы или бобов не хватит. Тут юсы хитрят. Теплогенератор пять молодых мужчин стоит. И не каких попало, а сильных и здоровых. Где их взять-то? Детей мало рождается. А здоровых — и того меньше. Все мужчины, кто способен оружие в руках держать, — наперечет. Охотятся на болотах да деревню стерегут. Много всяких плохих людей вокруг шляется. Есть те, чьи деревни или хутора выродились и погибли. Им деваться некуда, вот они и пытаются стянуть, что плохо лежит. От голода. Есть преступники, что от людей бегут. Таких здесь убивают. Бывает, из какого-нибудь города отряд большой приходит. Пограбить. Юсы на такие вещи сквозь пальцы смотрят. Типа — пускай местные крысы сами меж собой разбираются. Пока на них не нападаешь — им все равно. Тогда мужчины стоят насмерть. И женщины им помогают. Нету в деревне лишнего. К примеру, остаться без теплогенераторов — смерть. Теплицы родить перестанут. А на одной болотной добыче долго не протянуть. Все это я у Браниславы выведал. Она иногда выкраивает минут пять со мной поболтать. Больше нельзя. Потому что у нее работы выше головы. Как и у всех тут. Кроме меня, конечно. И еще ко мне часто приходит мэр. Все об империи меня расспрашивает. Как там люди живут. Не голодают ли. Какой работой заняты. Чем с ними расплачиваются. Вижу, ему здорово в нашей империи пожить охота. Когда над тобой — только император. И никаких юсов. А я его, в свою очередь, про устройство их мира пытаю. Он ничего, рассказывает. Правда, иногда чуток приукрашивает. Мне кажется, это ему за Землю свою стыдно немного. А я вроде как представитель иной деревни. Или даже города. Причем большого. И Драгомир старается так про все говорить, чтобы у меня мнения не сложилось, будто они тут как скоты живут. А я вид делаю, что не понимаю его хитрости. Все равно потом у Бранки что надо вызнаю.
Я доедаю кашу. Бранка подает мне еще одну миску. С мясом. Кормят меня тут как на убой. Уверен — не каждый из местных так сытно ест. Не представляю, за что мне такая честь. Но пока предлагают — беру. Кто знает, сколько мне потом голодать придется? Подхватываю из миски кусок нежного мяса. Бранка сказала, что это «лягушка». Не знаю, что за зверь, да и знать не хочу. Главное — вкусно очень. Ем с удовольствием. Еще мне нравится мясо змей. Оно более жирное. И куски от них больше. И рыбу люблю, в которой костей нет. А от мяса крокодила отказываюсь. Бранка этому удивляется. Убеждает меня, что это полезно для мужчин. И вкусно. И что она сама готовила. И даже с настоящей солью. Не морской. И с травой ароматной. Но я все равно вежливо тарелку возвращаю. Говорю, что наелся. Не могу же я ей объяснить, что крокодилы людей жрут. Если я эту пакость попробую, получится, я тоже вроде как людоедом стану.
Доедаю мясо. Получаю кружку величайшей ценности. Чистой воды, которую пить можно. Благодарю Бранку. Говорю ей «спасибо». Она смущается. Как всегда. Женщины тут не привыкли благодарности получать. Оттого, если благодаришь, стоят, бывает, и смотрят, разинув рот. Не знают, как себя вести.
— Как думаешь, Бранка, когда меня Драгомир отпустит? — спрашиваю. Не то чтобы мне здешние люди не нравились. Просто устал я на цепи сидеть. И вообще — на базу свою хочу. Никогда бы не поверил, что скучать буду по этой старой ржавой посудине.
— Знаю, — отвечает Бранислава и отчего-то краснеет.
— Когда?
— Когда ты стать крепкий.
— Я уже крепкий, — возражаю я.
— Когда станешь друг.
— Я и так друг. Вы все очень хорошие люди, — недоумеваю я.
— Друг есть, когда след оставлять, — непонятно отвечает Бранка и уносит посуду.
Хорошая она. Так я думаю, глядя ей вслед. Я часто часами наблюдаю за тем, как она работает в теплице. Иногда одна. Иногда с помощницами. Разными женщинами. Молодыми и совсем старыми. И детьми. Тут все работают. Приносят и выливают в чан это, как его… удобрение. Я же говорил — тут все в дело идет. Оттого и запах в этой их теплице — закачаешься. Я наблюдаю, как Бранка копается в земле, выдергивая из ящиков сорняки. Как снимает урожай. Носит ящики с зерном и томатами. Мне хочется ей помочь, но веревка держит мою руку крепко. Когда Бранислава склоняется над очередной грядкой, непонятное томление посещает меня. Я стесняюсь его. Бранка — хорошая женщина. У нее есть муж. Тут у всех женщин есть мужья. Такой в этой их Белянице порядок. Так что негоже мне про всякие глупости думать. Стыдно. Она ведь за мной ухаживает. Заботится. Готовит мне вкусную еду. Кормит. Меняет постель. Приносит чистую солому. Но все равно, ничего с собой поделать не могу. Потому что я мужчина, а она женщина. Потому, что меня кормят тут, как кабанчика на убой. И оттого лишние силы во мне образуются. И бывает даже, что к Бранке я прикоснуться боюсь. Коснусь руки случайно, когда миску принимаю, и будто током меня бьет. И Бранка это чувствует. Опускает глаза. Я ведь вижу, будь проклята моя ненормальность, ей со мной не просто как с человеком интересно. Она мужчину во мне ощущает. Пусть не такого, как все, но для Земли этой я, похоже, вовсе не так плох оказываюсь.
В этот раз, не успел я заснуть, как кто-то еще ко мне подошел. Вечер был, потому лампы в теплице уже погасили. Только и понял я, что женщина пришла. С каким-то большим чаном в руках.
— Что это? — спрашиваю.
— Плохо говорить. Мыться, — отвечает незнакомый голос.
Мыться? Классно. Мыться я тут здорово полюбил. С водой у них туговато. Поэтому для мытья мне давали небольшой ковшик утром и такой же ближе к ночи. В этот раз вот не дали. Забыли видно. Тем более хорошо. Такой большой таз! Наконец-то смогу смыть грязь по-настоящему.
— Спасибо, мисс, — говорю.
Женщина стоит, как стояла. Не уходит. Опять, видно, переклинило. Не знает, как вести себя в ответ на благодарность.
— Спасибо, дальше я сам.
Вот черт. Все равно не уходит. Может, ждет, когда я вымоюсь и чан верну?
— Отвернись, — прошу я.
Женщина делает шаг и оказывается совсем близко. От нее даже пахнет не так, как обычно от местных женщин. Не потом и землей. Чистой одеждой и еще чем-то свежим.
— Я тебя мыть, — говорит она.
— Вот еще, — возмущаюсь я. — Я и сам справлюсь. Ты иди пока. Или отвернись.
— Мыть тебя, — упрямо говорит женщина. Голова ее опущена. Длинные волосы падают и закрывают лицо. Смущена она до крайности. Больше, чем я. Внезапно понимаю, что не уйдет она. Задумываюсь на мгновение — вдруг традиция у них такая? Вроде сбора тех самых… удобрений из ночного горшка. И отказать нельзя. Люди тут простые. Обидчивые. Не хочется, чтобы они про меня плохо думали. Решаюсь.
— Хорошо. Мой.
И женщина сдвигает подальше мою постель, отводит меня в сторону, насколько позволяет длина шнура. Натирает мокрым пучком соломы с чем-то пахучим. Аккуратно смывает. Руки ее несмело касаются моего естества. Она и я вздрагиваем одновременно. Но все же сеанс мойки продолжается. Она намыливает меня снова. Трет мне спину. Аккуратно и нежно проводит соломой по всяким моим деликатным местам. Жар во мне такой, что сейчас пучок в ее руках задымится. Стесняюсь себя невыносимо. Женщина то и дело касается меня грудью через тонкую ткань своей одежды. В темноте я не вижу ее лица. Но все равно, она кажется мне красавицей. Закрываю глаза. Господи, да заканчивай ты уже поскорей свою пытку!
И вот меня в очередной раз омывают водой. Тело поет и горит. Как хорошо все-таки быть чистым. Женщина медлит, глядя на меня. Заворачиваюсь в свою рогожу. Недоумеваю, чего ей еще-то? Внутри нее чувствую тревожное ожидание.
— Спасибо, — благодарю я. — Было очень здорово.
Она кивает. Смотрит на меня бездонными в темноте глазищами. Наконец разворачивается и быстро уходит. Обида и разочарование плещется в ней мутной взвесью. Гадаю, чем же я ее все-таки обидел? И никак не могу понять. Советуюсь с Триста двадцатым. Тот тоже в недоумении. Все-таки странные существа, эти женщины. Даже тут, у черта на куличках, от них сплошные трудности. И Триста двадцатый со мной соглашается. Сообщает, что согласно обобщенной статистике каждый раз, когда я связывался с существом женского пола, со мной происходили неприятности. В общем, лежу я без сна и переживаю. Вот сейчас придет кто-нибудь из их молчаливых бородачей и пристрелит меня напрочь. А я так и не узнаю, что такого натворил.
И как будто накаркал. Далеко-далеко дверь открылась. И кто-то с фонарем ко мне приблизился. Судя по росту — на этот раз не женщина. Я было приготовился к драке, как понял, что враждебности в ночном госте нет. Это Драгомир оказался. Собственной персоной. Подошел и присел тихонько рядом. Повздыхал о чем-то своем.
— Мне есть жаль, Эжен, — скорбно так сказал.
— Я знаю, я вашу женщину чем-то обидел, — виновато говорю в ответ. — Честное слово, не знаю, чем именно. Ты сердишься, Драгомир?
— Я нет сердиться. Я есть печален. Ты не хотеть быть друг, — отвечает мне мэр.
— Я очень хочу быть вашим другом, Драгомир! — горячо заверяю я.
— Я прислать тебе самый красивый женщина. Очень красивый. Ее муж — сильный воин. Йован из Салаша. Я понимать: твои женщины там, наверху, лучше наших…
— Да нет же, Драгомир! — мне хочется выпрыгнуть из своей шкуры, чтобы утешить печаль такого хорошего человека. — Ваша женщина очень красивая! Мне она очень понравилась!
— Тогда почему не хотеть ты стать друг?
— Как это? — не могу сообразить я.
— У Йована нет дети. Ты есть хотеть стать друг Беляница. Оставить след. Сделать дети для Мила. Почему не делать хорошо?
У меня перехватывает дыхание. Кажется, я начинаю понимать, чего хотела от меня эта странная «банщица».
— Ты хочешь сказать, что ее муж не обиделся бы на меня?
— Йован? Зачем обидеться? Йован радоваться. У Йован и Мила стать дети. Крепкий и здоровый. А ты не хотеть стать друг.
— Дела… Драгомир, я ведь не знал, что так можно! У нас ведь такого нет…
— Нет? Вы не делать дети? — недоверчиво спрашивает мэр.
— Да нет, дети у нас бывают. Просто женщины рожают от своих мужей. Вот и все.
— Все муж делать дети? — совсем изумляется Драгомир. — Как быть так? А если муж не делать дети?
— Тогда не знаю, — растерянно отвечаю я. Действительно, откуда мне знать про такие тонкости?
— Хорошо быть в Империя, — говорит Драгомир тихо. Свет от фонаря на земле превращает его лицо в залежи черных рубцов.
— Если хочешь, то пусть Мила еще придет. Я побуду вашим другом. Я ведь не знал, что так положено.
— Ты есть хороший воин. Честный. Мила придет. Будет след. Будут дети. Беляница расти. Много работник. И много воин. — Драгомир на ощупь находит мою руку. Трясет от души. Исчезает. Через какое-то время снова слышу далекий звук. Открылась дверь. Потом — осторожные шаги в темноте. Я встаю и подаю гостье руку. Ее ладонь вся горит. Женщину бьет нервная дрожь. Я обнимаю ее, и некоторое время мы молча стоим, прижавшись друг к другу. Я молчу, потому что снова чувствую себя недоумком. Совершенно не знаю, что сказать. Потом страх и ожидание отпускают ее. Мы опускаемся на хрустящую под рогожей солому. Теперь дрожь начинает сотрясать меня. В роли племенного быка мне еще бывать не приходилось.
— Не бояться меня. Я сама бояться, — тихо говорит мне Мила и несмело прикасается запекшимися губами к моей шее.
— Я не боюсь, — отвечаю так же тихо. Тело ее, освобожденное от одежды, крепкое и горячее. Я провожу рукой по ее плоскому животу. Осторожно касаюсь груди. И выключаюсь, будто меня по голове шарахнули. Миг— и я изумленно обнаруживаю себя рядом с тяжело дышащей женщиной. Она обнимает меня. Трется щекой о мой живот. Внизу живота бьется огонь.
«Прошу тебя, только помолчи», — говорю Триста двадцатому.
«Я и молчу», — бурчит он.
И я снова наваливаюсь на покорное упругое тело. И мне теперь плевать — как это тут принято делать. И сколько раз. И не обидится ли на меня великий воин Йован из Салаша. Похоже, Миле тоже не до этих условностей. И я выпускаю скопившийся во мне под жутким давлением пар. Мила выскальзывает из-под моей рогожи только под утро. Торопливо крестится и что-то тихо бормочет себе под нос. Улыбается мне какой-то мягкой, совершенно неземной улыбкой. Я засыпаю счастливый. Сплю без снов. Утром повеселевшая Бранка ставит передо мной миску с кашей. И в качестве добавки — здоровенный кусок копченой змеи. И кружку с чем-то, здорово отдающим сивухой.
— Подарок. Угощать. Мила и Йован, — говорит Бранислава с озорной улыбкой.
Я набрасываюсь на еду.
До конца этой недели я подружился, наверное, с половиной их деревни. Стал другом всем, кому только можно. И смущаться перестал. Даже обнаглел настолько, что спросил однажды у Бранки:
— Скажи, а у тебя есть дети?
— Есть, — ответила она. — Два мальчик.
— Как жалко, — ответил я.
И она посмотрела на меня странно. И внутри у нее было грустно. Но ничего не сказала.
А в конце недели Драгомир пришел и снял с меня браслет. Обнял меня и повел в дом, где я буду гостем.
Душевные тут люди, в этой Белянице. Впрочем, как и везде…
