Книга: Товарищ Ссешес
Назад: Глава 19 ВЫСТАВОЧНАЯ
Дальше: Глава 21 КАК ДАЛЬШЕ ЖИТЬ

Глава 20
ЛИКИ

В Берлине… где-нибудь на самой высокой уцелевшей стене я с огромной любовью напишу: развалинами Рейхстага удовлетворен.
Титаренко. К/ф «В бой идут одни „старики“»
10.08.1941 г. Минск
Приказ № 1723
В связи с усилением диверсионной работы советских войск в районе г. Кобрин приказываю провести агитационные мероприятия по разъяснению населению политики рейха в отношении населения восточных территорий. Мероприятия организовать силами полиции и приданных вспомогательных отрядов.
Командующий войсками СС в Центральной России и Белоруссии —
группенфюрер СС Эрих Юлиус Эберхард фон дем Бах

 

16.08.1941 г. Где-то в лесу, а впрочем, это неважно…
Одиноко бредущая фигура, натыкающаяся на деревья и с внутренней ожесточенностью поднимающаяся вновь, сжатые побелевшие пальцы, покрытые запекшейся кровью и разводами сажи. И взгляд… наполненный безжизненной синевой взгляд…
Шаг… еще шаг… Идти — идти куда угодно, до конца мира и времен… идти, не разбирая дороги и не видя ничего… только идти и не вспоминать… не помнить…
Вспышка памяти безжалостным кнутом заставила тонкие мальчишеские плечи содрогнуться, и меж скрытых утренним туманом деревьев раздался стон. Мучительный стон… такие можно услышать только в палате тяжелого больного, который умирает так долго, что приход смерти был бы для него лучшей и счастливейшей удачей.
…Утренняя побудка, устроенная сестричкой… Запах горячих бабушкиных блинов, щедро промазанных густым, сладким до горечи медом. Вкус свежего парного молока и чуточку сердитое бурчание деда, с любовью смотрящего на еле клюющих завтрак внучат. Легкое гудение ульев, доносящееся до открытой веранды, и чей-то незнакомый, громкий, с прокуренной хрипотцой, голос: «Открывайте ворота, хозяева, гости пришли!»…
Всхлип, переходящий в стон, и пустые глаза, синими озерами скорби выделяющиеся на черном от сажи и засохшей крови лице, снова заполняются воспоминаниями…
Врывающиеся на веранду люди… звук разбитой чашки, дребезжащей жалобу испуганным хозяевам… Заскорузлая пятерня на лице, отталкивающая от сползающей по стене бабушки, с бульканьем выдыхающей на покрытый голубыми, как само небо, васильками пол темные, кажущиеся черными капли крови… Хеканье деда, с молодецкой удалью вздымающего над головой табурет, и кажущийся громом выстрел…
…Оборванная фигурка, покрытая пеплом, сажей и кровью, неловко ковыляла в никуда, шаталась от истощения и боли — единственного утешения… Только вот боль тела неважна и теряется в темном валу другой боли… Растворяющей душу и заставляющей выть…
…Визг сестры и все тот же голос: «Куда ты, пацанчик, не сцы, там без тебя разберутся. Иди-кася сюда, сладенький мой!»… Вкус крови, своей и чужой, из прокушенной руки, пахнущей табаком и порохом… перила веранды в потрескавшейся зеленой краске, впивающиеся в грудь, боль в заломленных руках и дикий вой распростертого перед лицом на ступенях дома брата, пытающегося запихнуть в распоротый живот извивающиеся змеи внутренностей… Хохот… Хохот и ритмичные удары… Выстрел, тихий выстрел мелкокалиберного пистолетика, раздавшийся из сарая… Рывок и пустота. Пустота и тишина, длившаяся вечно, прерванная треском жадного пламени, пожирающего постройки…
Вот и конец путешествия — яма выворотня и голая мальчишечья фигурка, свернувшаяся клубком, снова и снова вздрагивающая в странном подобии забытья. Вздрагивающая от лиц… Знакомых до боли лиц, встающих перед внутренним взором… спокойных… искаженных мукой… разбитых в месиво табуретом… устремивших сквозь клубы дыма взгляды наполненных мукой васильковых глаз…

 

16.08.1941 г. Белостокская железная дорога, линия Семятичи — Волковыск, немецкий топливный эшелон, ведомый паровозом серии «ФД»
За окном будки медленно проплывал плотный осинник с проглядывающими сквозь него редкими сосенками. Мерный перестук колес и пыхтение Семеныча, швыряющего в топку поленья, чуток клонили ко сну. Привычным жестом дав щелбана главному манометру, стрелка которого уже полгода имела вредную привычку замирать около цифры пять атмосфер и без хорошего пинка дальше не показывала, машинист Белостокской железной дороги Петр Сергеич Силин бросил несчетный косой взгляд в сторону раскорячившегося на боковом помосте ганса и глубоко вздохнул. Тот вцепился в ограждение и с недовольным видом поплевывал семечками из огромадного подсолнуха, кое-как удерживаемого одной рукой. Подсолнух был реквизирован в недавно пройденной Гайновке, где из-за большого зашлакования котла были вынуждены загрузить еще топлива.
«Эх, Федя ты мой, Федя… — привычным жестом погладил штурвал реверса, уже отполированный мозолистыми руками за долгих семь лет работы. — Да если б не семья, рванули бы мы с тобой, Федька, да к нашим… Эх, правда, не прорвались бы, но хоть пару стрелок с корнем вывернули бы…» Бросил еще один взгляд на откляченный от пышущего жаром котла гансов зад, расплеванную подсолнечную шелуху… «Припекат тебе… — подумалось с ехидством. — У, изверг! Коромыслом тебя да через три прогиба! Хозяева жизни чертовы, нагрузили состав так, что еще чуть-чуть — и песочницы открывать придется, из-за того что колеса вхолостую проворачиваться будут. Вместо полутора тысяч тонн, ну край — двух тысяч, все три загрузили. Даже по ощущениям ползем как беременные черепахи. Да и с такой загрузкой дровами-то не особо потопишь. Эт тебе не донбасский уголек. Поленья сыроваты, да и торф этот чертов…»
Кое-как сдержавшись от плевка, Петр бросил взгляд на Семеныча, покрытого бурым налетом торфяной пыли. Чуток сдобренный опилками и разукрашенный «индейскими» узорами от потеков пота, старый друг и уж пять лет как сосед с чертыханием шуровал ломом в колосниковой решетке.
— Семеныч, нешто так хреново?
Начало ответной фразы кочегара на русский письменный можно было перевести только частично из-за ее большой экспрессии и сочности используемых образов.
— …Мать! Всем наш Федька хорош, но за колосники я бы конструктору руки да повыдергал. На «овечке» и то получше было. Ведь пока на угле идем — все как на мази. Ни пригара тебе, ни шлакования. Да и стокер сам собой уголек в топку кидает. А с дровами или с торфом этим чертовым хоть не связывайся. Мало того что лопатой намашешься или поленьями накидаешься. Так от них хоть каждых верст десять колосники чисти — все равно забивается, сволочь! — Сдув губами каплю пота, зависшую на кончике носа и стоически сопротивляющуюся силе тяготения, кочегар подцепил висящий на выступающем из стены будки крюке чайник и с громким бульканьем глотнул прямо из носика. После чего направил тонкую струйку воды себе прямо на лицо и с удовольствием отфыркался. — Да еще эти вот… только разогнешься отдохнуть, тут как тут, глаза мозолят. Хорошо хоть, в кабину не суются, запачкаться, наверное, боятся, немчура клятая…
Тирада кочегара была прервана громким обиженным лязгом сцепки и грохотом обвалившейся в тендере поленницы.
Пол паровозной будки внезапно затанцевал под ногами, и выпущенный из рук кочегара чайник жалобно задребезжал по металлическому настилу. Вцепившийся в штурвал реверса машинист выглянул из бокового окошка кабины и на секунду застыл, пораженный увиденным.
Стопятидесятитонный паровоз мелкой лодчонкой болтало в странном подобии боковой качки. Взгляд Петра Сергеича скользнул вдоль поручней боковой площадки, с легким злорадством обогнул обливающегося кровью немца, приложившегося о поручень лицом и явно распрощавшегося с парочкой зубов. Паровоз казался островком спокойствия в пустившемся в дикую пляску окружающем мире. Скрипя колесными тележками, жалобно брякая сцепками, перегруженный эшелон переваливался по поплывшему волнами железнодорожному полотну. Ровный гул огня в топке сменился каким-то диким подвыванием, и распахнувшиеся при очередном толчке створки выпустили внутрь будки облако дыма и искр. Взгляд Сергеича, намертво вцепившегося руками в штурвал и проем окна, проследил за уходящими вдаль нитками рельсов. Отблеск полуденного солнца, летящий от отполированных колесными парами головок рельс, позволил опытному глазу старого машиниста моментально оценить приближающиеся неприятности. Да что там неприятности… Состав сам, пыхтя седыми усами пара, приближался к участку дороги, пошедшему волнами. В общем, картина для типичного обывателя не казалась такой уж страшной: небольшое проседание полотна, практически не заметное на первый взгляд. За ним ещё одно, теперь уже на другую сторону, и ещё… ещё… ещё…
Зажигательная джига взбесившегося железа, короткий и скомканный танец — танец бессилия. Протанцевав на колесных парах и наконец с жалобным грохотом соскочив со ставших предательскими ниток рельсов, паровоз тяжелой тушей вспахал насыпь. Вздымая фонтан вдруг ставшей похожей на жидкость земли, он с натруженными стонами сминаемого железа продирался вперед, влекомый инерцией и подталкиваемый в тендер покорно последовавшими за ним цистернами.
На небольшом пригорке примерно в полукилометре от железной дороги лежали два покрытых гарью и волдырями человека и с опустошенным видом рассматривали расстилающуюся перед ними панораму. Баюкая левую руку, кое-как перетянутую оторванным рукавом и белеющую сахарным осколком кости, виднеющимся из открытого перелома предплечья, один тихо, сухим шепотом, произнес:
— …!
После чего зашелся в пароксизме болезненного кашля, шипя и матерясь от боли, пронзающей руку и обваренное, обожженное, побитое тело. В устремленных в никуда глазах второго человека отражались уходящий в бесконечную синь летнего неба столб дыма и отблески жадных языков пламени, ласкающих раскиданные нелепые игрушки — вагоны. Перед взором застывшего в прострации кочегара раз за разом проносились кадры произошедшего…
Знакомый рычаг песочницы, дернутый походя… Шипение пневматики экстренного торможения, рассерженной змеей забивающееся в полуоглохшие от ударов тележек о раму уши… Полет напарника, цепляющегося за штурвал реверса… Удар… Вырвавшееся из топки пламя и обжигающие клубы пара, летящие из искореженных паропроводов… Стон опрокидывающегося на правый бок паровоза и шипение, потрескивание капель шлака, смешивающегося с ворвавшейся в смятую, как гармошка кабину, землей, щедро зачерпнутой скользящим по ней остатком окна машиниста… Грохот сминаемого тендера и костяной звон сломавшейся штанги стокера, принявшего на себя импульс последовавших за паровозом цистерн… Чертова карусель закручивающейся и складывающейся, окутанной клубами пара, валящего из снесенного сухопарника, туши…
И мат… Мат и зубовный скрежет, позволивший на одном дыхании вырвать из разошедшегося цветком проема крыши друга и, не останавливаясь, со звериным ревом, тащить… Тащить, не замечая веса, срывая ногти о жесткий ворот спецовки… Выплевывая из сведенного судорогой рта слова… фразы… от которых должно было бы покраснеть даже небо… Бездонное синее небо…

 

16.08.1941 г. Kesselkraftwagenkolonne fur Betriebsstoff № 563 (Транспортная колонна тылового снабжения № 563). Где-то в окрестностях г. Запруды
Ровный гул двигателя в очередной раз прервался, и находящиеся в кузове бочки ощутимо подбросило. Лязгу железных бочек из кабины грузовика вторили лязг человеческих зубов и приглушенное мычание.
— Шайсе! Йохан, ты как?
Убийственный взгляд наполненных слезами глаз, направленный на столь участливого водителя, крепко вцепившегося в баранку побелевшими пальцами, при неких фантазии и желании, наверное, можно было бы применять в качестве средства от мышей или мелких насекомых — просто потому, что мощности для убийства человека в нем не хватало. К чести рядового Йохана Краузе, не хватало совсем чуть-чуть.
Кое-как заново упершись левой рукой в панель и покрепче сжав правую пятерню на дверной ручке, рядовой сильно шепелявым голосом выдал все, что думал об окружающем, и в особенности о горе-водителе, попущением Всевышнего являвшемся внебрачным сыном осла и барана. Потому что только волею унтер-офицера Фишера он вынужден был уже шестой час мучиться где-то в середине этой дикой русской тайги. Двигатель старенького «хеншеля», кое-как переваливающегося по стиральной доске дороги, видимо, из солидарности с пассажиром громко чихнул и заглох.
— Das kann kein Schwein verstehen! — Раздраженная реплика водителя растворилась в звуках рычания двигателей грузовиков колонны снабжения, медленно и, можно даже сказать, судорожно двигающейся по дороге Кобрин — Минск. — Ничего не понимаю! Йохан, эти русские свиньи вообще занимались когда-либо ремонтом дорог?
Все еще не отошедший от последнего скачка транспортного средства рядовой Краузе безразлично пожал покрытыми желто-серой пылью плечами и смачно плюнул в открытое окно, с интересом присматриваясь к цвету слюны. Прикушенный язык побаливал довольно серьезно, поэтому Йохан немного беспокоился и даже подумывал по приезде в транспортную комендатуру Минска обратиться к фельдшеру. Свое собственное здоровье его беспокоило больше, чем вопросы проведения дорожных работ в оккупированной Советии. Уж он-то не сомневался, что если даже эти славянские варвары не заботились о состоянии дорог, то под мудрым руководством немецких господ, и в особенности отведав хорошего кнута, они скоро приведут дороги восточных территорий в состояние, достойное истинного немецкого «орднунга». С рабочими руками проблем не станет: уже не раз виденные колонны пленных обещали множество бесплатной, хотя и абсолютно ненадежной и ленивой, как и всякий скот, рабочей силы.
Впрочем, его, как ответственного за груз и лично подписывавшегося в транспортных накладных, волновало еще и выражение лица уполномоченного транспортного офицера при транспортной комендатуре Минска. Нет, не так — оно его волновало постольку-поскольку. Больший интерес представляла для Йохана сама грядущая сцена общения оного офицера и начальника колонны унтер-офицера Фишера, на которого рядовой Краузе уже отрастил завидного размера зуб.
Мнение Йохана и его незадачливого водителя Вальтера в данный момент поддержали бы все сотрудники транспортной колонны, затерянной где-то в середине бескрайней русской «тайги» и уже шесть часов ползущей по тому недомыслию, которое, видимо в насмешку над арийским гением, посмело носить гордое название «дорога». Нет, начало путешествия было довольно безоблачным, и груженые машины спокойно держали рекомендованную скорость тридцать километров в час. Это был счастливейший час кажущегося бесконечным дня. А вот потом наступил ад. И так не особенно приличная дорога за каких-то два — максимум три километра превратилась в нечто неописуемое, не поддающееся определению. Корни, рытвины, какие-то невозможные колеи и пыль, беспощадная, всепроникающая пыль, моментально забивающая воздухофильтры и заставляющая моторы надрывно чихать при малейшей прогазовке. После победного начала путешествия скорость колонны упала сперва до десяти, а потом и до пяти километров в час. Быстрее ехать по этой, как в сердцах высказался Вальтер, свинской заднице было просто самоубийственно. Попытка ускориться уже стоила колонне почти часа простоя, вызванного возвращением на все шесть колес опрокинувшегося на бок грузовика из авангарда и погрузкой в него немного помятых бочек с топливом и ящиков с амуницией.
Нетерпеливое дребезжание клаксонов остановившихся сзади машин отвлекло рядового Краузе от ответственнейшего занятия — попытки разглядеть следы крови на моментально впитавшемся в дорожную пыль плевке. Уже отчаявшись определить что-либо таким образом, рядовой высунул язык и, скосив на него глаза, пытался рассмотреть следы укуса на все еще болящем органе. Так что хлопанье водительской двери и стук поднимаемого капота стали для него сигналом к окончанию самолюбования. Перефокусировав взгляд на чуть ли не полностью утонувшего в моторе Вальтера, Йохан решил размяться и дать пару советов, это он любил практически наравне со свежим пивом. Конечно, вместе с пивом советы ближнему, особенно непрошенные, давать гораздо лучше, но, как говорится, wer Маß hält in alien Dingen, der wird's auch zu etwas bringen (кто всему знает меру, тот своего добьется!). Хотя, стаканчик-два были бы к месту. Но не судьба. Оставалось только одно:
— Вальтер, попробуй воздушный фильтр прочистить. Сам видишь, этой свинской пыли тут столько, что лично я совершенно не представляю, как это сделать.
В ответ на эти слова из-за капота донеслись сдавленное пыхтение и бряканье ключа. Вальтер за шесть часов совместной поездки уже давно понял, с каким господним наказанием свела его судьба. Поэтому промывка газолином карбюратора, кстати уже третья за сегодня, проходила под ожесточенное пыхтение. Слишком уж сочными были воспоминания о более чем получасовой лекции при замене пробитого ската. Да еще эта дорога. Подпрыгнув на последней кочке, грузовик немного развернулся, и теперь проехать мимо него было проблематично. Так что нетерпеливое блеяние клаксонов скопившихся стадом баранов грузовиков раздражало как бы не больше словесного извержения напарника. Экстремальная промывка карбюратора с каждым разом занимала все меньше и меньше времени, и Вальтер уже подумывал о том, что скоро научится проводить ее с закрытыми глазами или в темноте. Что, кстати, вполне могло случиться, если состояние дороги не улучшится.
По-быстрому закрутив последний винт и вытерев руки ветошью, хранившейся в ящике с инструментами, Вальтер захлопнул капот и, открыв водительскую дверь, привычным движением забросил себя на сиденье. Повернул голову и уже хотел крикнуть Йохану, что наступила его очередь работать кривым ключом, но…
В серо-желтой от пыли форме, прижав правой рукой фуражку, рядовой Йохан Краузе стоял с открытым ртом и смотрел… Смотрел на верхушки тянущихся вдоль дороги деревьев, с которых за копошащимися в дорожной пыли человечками наблюдало как минимум две-три сотни внимательных и самую малость наглых бусинок глаз… Безмолвными, одетыми в черное судьями, за происходящим наблюдали вороны…

 

16.08.1941 г. Позднее утро. Ссешес Риллинтар
Почему проблемы всегда бесшумно накапливаются и потом наваливаются брутальной галдящей толпой? И так переплетаются, что их решение даст фору любой, даже самой хитрой головоломке. Вдобавок время — куда оно несется? Да и товарищ Иванов, который, может быть, нам и не товарищ, наконец-то соблаговолил свалить. Даже на прощание свой маузер подарил. Хороший враг. Достойный. И умный — вовремя отправился назад, докладывать руководству своего Дома. А то в мою ушастую голову уже начали прокрадываться мысли о том, что подозрительно долго он засиделся…
Сухая «выжарка» результатов его визита на вкус оказалась довольно неприятной. Впервые ощущал себя препарированным и собранным заново. Хороший специалист! Сам бы от такого среди членов Дома не отказался, хотя он и немного зашоренный. Но это недостатки воспитания и обучения, их можно выправить довольно быстро. А вот необходимый для агента Дома уровень паранойи в нем присутствовал — это самое главное.
В целом выкладка по визиту Иванова следующая…
Судя по реакциям в разговоре, мелкой моторике и, самое главное, колебаниям ауры, подарки хоть и используются, но с большой осторожностью и при тщательном контроле. Но положительные отзывы и результаты при использовании таковы, что отказаться от такой даже не особенно понятной помощи очень сложно. Как говорится: «И хочется, и колется!» — пищала мышка и продолжала есть кактус. Ясно, что все мутные вопросы после окончания войны мне припомнят, но сейчас все равно будут использовать — никуда не денутся.
Далее… С моим фенотипом, тьфу генотипом вроде определились. Во всяком случае, подозрения о происхождении от гидроперитного негра из немецких колоний в Африке вроде отпали. Что не может не радовать. Но в любом случае, хоть я в царство победившей, на свою голову, демократии в ближайшее время и не собираюсь, с моим цветом кожи данная проблема будет возникать часто. Впрочем, проблемы расистов… Это будет очень интересно…
Моя иномирность под вопросом. Судя по всему, проверяют английский след. И фактуры нарыто уже достаточно. Даже Ва Сю с ее взглядом, уроненным на портсигар Иванова (дракошки там красивые — ведь могут китайцы, когда хотят, нормальные вещи делать!), льет воду на мельницу английского следа. Англы ведь и там потоптались. Так что будут прорабатывать валлийские, шотландские, ирландские да и немецкие легенды до кучи. Интересно, товарищ Толкиен, который Джон Рональд Роуэл, уже черновики «Властелина колец» кому-нибудь читать давал? Особенно волнуют меня наработки по структуре эльфийского языка и по миру Средиземья. Как помнится, коминтерновской агентуры на территории Англии достаточно, как бы старичка трясти не начали. Стоп! Какого старичка? Ему… Нет, не помню. Позор на мою ушастую голову! Докатился… Хотя, если разобраться, какая мне разница, сколько лет этому хумансу? Тем более что он бесплатный пиар светлым сволочам устраивает. Приторно-сладкий, до омерзения и с очень большими логическими нестыковками. Вдобавок показана только политика эльфийского альянса, ни о каких достойных причинах возникшего конфликта не сказано ни слова. Так что сам виноват! Эх, жаль, что, наверное, никогда и не узнаю, как его будут потрошить: сперва агенты Дома СССР, а потом отдел МИ-6 ее величества королевы. Нет, не так. Помнится, правда слабо и расплывчато, что господин Толкиен во время Второй мировой крутился где-то то ли в разведке, то ли в чем-то связанном с шифрами, что, кстати, при его профессии филолога было довольно логично. Так что сперва информация об интересе к его персоне всплывет в Security Service Соединенного Королевства. А вот уж потом начнется совместная разработка с МИ-6. В том, что в рядах доблестного НКВД агентов-англичан нет и никогда не было, я глубоко сомневаюсь. Знаю, что немецких было как грязи, если судить по прочитанным книгам. Поэтому думается мне, что информация о трау, снабжающем Советы алхимическими зельями, окажется на столе руководителя МИ-6 максимум к середине осени, если уже не… И вот тогда! Доить товарища Джона Рональда, зачем-то еще и Роуэла, будут так, что небесам станет страшно. А объекту тошно.
Следующий вопрос, который гложет мне мозг: это по какой линии меня разрабатывать будут? Я бы лично прорабатывал подготовку плацдарма для захвата мира. Ну а иначе суетиться как-то не солидно. А что? Базу сооружаю? Сооружаю! Местное население в лице Лешего вербую? Есть такое! Мирным и пушистым прикидываюсь? (Это я имею в виду в отношении Дома СССР.) Прикидываюсь, куда ж без этого. За эту линию разработки очень хорошо играет обычнейший страх перед неизвестным и непонятным. И с Домом СССР я дипломатические отношения завел исключительно с целью дезинформации и получения дополнительной дельты по времени развертывания и подготовки. Хотя… Легковата версия, при пристальном рассмотрении не прокатит. Вариант из разряда: я знаю, что ты знаешь, что я знаю.
Скорее всего, будут развивать версию беглеца или изгнанника. Это сразу станет видно по тону, которым будет вестись дальнейший диалог. Уж больно логичная раскладка получается, да и озвученная Кадорину легенда играет в этом направлении. Так что, если не дураки, играть будут по-мягкому, но держа в кармане мысль, что мне деваться некуда. Ну а если самомнение превысит возможное опасение перед неизвестными возможностями объекта и его окружения, тогда попытаются провести вербовку по силовому варианту. Что НКВД, что КГБ… Да что говорить, даже «Шепот тьмы» — это их стандартный и самый любимый способ работы. Посмотрим…
Вообще, зря я на свет вынырнул. Даже не так, переформулирую: после первых поставок алхимических препаратов и парочки диверсий известная мне вероятностная паутина будущего покрылась туманом. А это не есть хорошо! И теперь вместо точных знаний о дальнейших событиях, хоть и не особенно полных, имеются только общие предположения в разрезе исторической канвы. Раньше я точно знал, что победителем в войне Домов выступит Дом СССР, хоть и после длительной и тяжелой войны. Позже, примерно через пятьдесят лет, Великий Дом из-за действия агентов враждебных Домов и экономического цейтнота распадется. И мелкие шакалы из бывших подконтрольных малых Домов будут лаять на труп титана, отрабатывая подачки с хозяйского стола.
А теперь… Основных деятелей я помню. Многокомпонентные алхимические яды и отложенные заклятия тут еще не скоро научатся определять. Что предложить за статус малого Дома в Великом Доме СССР, у меня есть, а после… Не дождутся…
Улыбка, белоснежная улыбка, обращенная к поднимающемуся над вершинами деревьев солнцу. Улыбка, блеснувшая жемчугом клыков…
…Хотя такие, как Иванов, редко умирают в собственной постели, только из уважения к первому и лучшему врагу, встреченному в этом мире, я постараюсь не допустить того, что ожидало бы его в старости. Мизерная пенсия, презрение быдла, по иронии этой продажной девки судьбы являющегося той самой молодежью, ради будущего которой эти воины проливали кровь. Я еще слишком хорошо помню услышанную когда-то фразу: «Это ты, сволочь, виноват, что мы живем не в Великой Германии!»
Я помню глаза… Подернутые поволокой обиды и отчаяния глаза…

 

17.08.1941 г. Венер. Сергей Корчагин
Решил-таки командир наведаться к Оранчице… и меня с собой позвал. «Обещания надо выполнять», — сказал и клыки в усмешке оскалил. Усмешка эта… сейчас-то попривык, а по первости все наша встреча вспоминалась и как он меня допрашивал.
Лады. Хлебнул я зелий командирских, пилотку поправил… побежали. Ссешес, как всегда, впереди — дорогу выбирает, я следом — красота!
Не-ет, когда бежишь — бежать надо. Я отвлекся вон — и мордой в кусты. Птицу какую-то спугнул… Нашумел. Ссешес было на меня зыркнул, что-то руками нехорошее показал… и вдруг к выворотню сунулся, уши что твой овчак насторожил.
Только туда сунулся, как оттуда обломанной палкой пырнули. Хорошо так, удачно. Командир рыкнул как волк какой и в яму спрыгнул…

 

Ссешес Риллинтар, дроу на полставки
«…Рректора ммать его!!! Больно-то как! Один раз решил вести себя как хуманс… и огреб за обоих!» Растерянно посмотрел на Сергея:
— И чшто нам с этим телать? А?
«Это», схваченное и удерживаемое за тщедушную шею, молча пыталось выкрутиться из захвата и яростно сопело.
— Ему шестидесяти ешще нет! Ну, кхуда нам такхое? Кхуда я егхо дену?
Назад: Глава 19 ВЫСТАВОЧНАЯ
Дальше: Глава 21 КАК ДАЛЬШЕ ЖИТЬ