10 июня.
Мы в реактивном самолете. Скоро он взлетит и направится к Чикаго. Этот отчет обязан своим существованием Барту, которому пришло в голову, что я могу продиктовать его на магнитофон. В Чикаго его перепечатают. Немуру это понравилось. Он даже настаивает на том, чтобы я диктовал до последней возможности: такая запись только украсит его доклад.
Итак, я сижу в отдельной кабинке самолета, направляющегося в Чикаго, стараюсь научиться думать вслух и привыкаю к звуку собственного голоса. Надеюсь, машинистка не станет переносить на бумагу все эти «хм», «это самое» и «ах» и сделает отчет удобочитаемым. Мысль о том, что сотни людей будут слушать мои излияния, парализует меня.
Голова совсем пуста, но сейчас важнее чувства, а не мысли.
Идея полета в воздухе ужасна сама по себе. До терапии я не сознавал, что такое самолет, не мог связать виденное в кино и по телевизору с грохочущими серебристыми птицами, проносящимися над головой. Сейчас же меня мучает одно: а что, если мы разобьемся? От этого у меня мурашки по коже и мысли о том, что я не хочу умирать. Почему-то вспоминаются споры о Боге.
В последнее время я часто думал о смерти, но не о Боге. Мама иногда брала меня с собой в церковь, но я не видел никакой связи между церковью и богом. Она часто говорила о нем и заставляла меня молиться по вечерам, но все это мало меня трогало. Бог представлялся мне дальним родственником с длинной бородой, сидящим на троне (как Санта Клаус в универмаге, который сажает тебя к себе на колени и спрашивает, хороший ли ты мальчик и что тебе подарить).
Мама, хоть и боялась его, все равно просила о милостях. Папа никогда не упоминал о нем, словно он был дядюшкой Розы, с которым он не желал иметь ничего общего.
– Скоро взлет, сэр. Позвольте помочь вам застегнуть ремни.
– Это обязательно? Я не хочу пристегиваться.
– Пока не наберем высоту, сэр.
– Я предпочел бы не делать этого. Знаете, я боюсь, когда меня привязывают. Мне станет плохо.
– Таковы правила, сэр. Я помогу вам.
– Не надо! Я сам…
– Не так… вот это надо сюда…
– Минутку… готово!
Любопытно. Ничего страшного. Ремень совсем не тугой. Чего я так испугался? Этого и того, как трясется самолет, отрываясь от земли. Степень волнения не соответствует серьезности ситуации… Что-то тут есть… что? Летим вверх в черные облака… Пристегните ремни… Ты привязан… напрягаешься… запах кожи… дрожь и рев в ушах.
Сквозь круглое окошко в облаках я вижу Чарли. Трудно сказать, сколько ему лет. Пять? Еще до Нормы…
– Ну что, готовы? – отец подходит к двери, громоздкий и тяжелый. У него усталый вид. – Я спрашиваю, готовы?
– Сейчас, – отвечает Роза, – Одеваю шляпку. Застегни ему рубашку и завяжи шнурки.
– Давай быстрее. Покончим с этим.
– Куда? – спрашивает Чарли. – Куда Чарли идет?
Отец хмурится. Матту Гордону всегда трудно было отвечать на вопросы сына. Поправляя вуаль на шляпке, из спальни выходит Роза. Она чем-то похожа на птицу, и ее порхающие над головой руки напоминают крылья.
– Мы пойдем к доктору, который поможет тебе стать умным.
Она смотрит на сына из-под вуали, словно из-за проволочного забора. Ему всегда страшно, когда родители наряжаются перед выходом – значит, им придется говорить с другими людьми и мама обязательно расстроится и рассердится. Ему хочется убежать, но некуда.
– Зачем ты говоришь ему это? – спрашивает Матт.
– Потому что это правда. Доктор Гуарино может вылечить его.
Матт шагает взад и вперед с видом человека, давно потерявшего надежду и верящего только в чудо.
– Откуда ты это взяла? Что ты знаешь о нем? Если бы можно было что-то сделать, врачи давно сказали бы нам.
– Не смей так говорить! – кричит она. – Он будет нормальным, сколько бы это ни стоило!
– Ум за деньги не купишь…
– Ведь это же Чарли, твой сын, твой единственный ребенок! – У Розы начинается истерика. – Я не хочу тебя слушать! Врачи просто ничего не понимают и поэтому твердят одно и то же. Доктор Гуарино все мне объяснил. Он сказал, что никто не поддерживает его метод, потому что тогда все узнают, что врачи не правы! С другими учеными тоже так было. И Пастера, и Дженнингса сначала тоже никто не признавал. Доктор Гуарино сказал, что врачи боятся прогресса.
Отбиваясь таким образом от Матта, Роза успокаивается и снова обретает уверенность в себе. Она отпускает Чарли, и тот, дрожа от страха, забивается в угол.
– Гляди, – говорит она, – ты опять напугал его!
– Я?
– Ты всегда заводишь при нем такие разговоры.
– Боже мой! Пойдем, пойдем скорее!
Всю дорогу к доктору они молчат. Тишина в автобусе, тишина, пока они идут три квартала до кабинета… Минут через пятнадцать доктор Гуарино выходит в приемную и здоровается с ними. Он толстый и лысый, и у него такой вид, будто он вот-вот выпрыгнет из своего белого халата. Чарли восхищен его густыми седыми бровями и шевелящимися седыми усами. Иногда сначала подергиваются усы, а потом поднимаются брови, но иногда первыми взлетают вверх брови, а усы дергаются вослед им.
Большая белая комната, куда Гуарино вводит их, пахнет свежей краской и почти пуста. Два стола у одной стены, у другой – огромная машина с рядами циферблатов и четырьмя длинными рычагами, как у бормашины. Рядом с ней черная кожаная кушетка с ремнями для пристегивания пациентов.
– Чудненько, чудненько, – рокочет Гуарнно, поднимая брови – Так вот ты какой, Чарли, – Он крепко хватает мальчика за плечо. – Мы с тобой обязательно станем друзьями!
– Вы и в самом деле можете сделать что-нибудь для него? – спрашивает Матт. – У вас уже были похожие случаи? Знаете, мы не очень богаты.
Гуарино хмурится, брови стремительно падают вниз.
– Мистер Гордон, разве я обещал что-нибудь? Разве не нужно первым делом осмотреть мальчика? Может, я смогу что-то сделать, а может, и не смогу. Сначала нужны физические и умственные тесты, чтобы выяснить причины патологии. Потом у нас будет время поговорить о прогнозах. Скажу вам откровенно, в настоящее время я весьма занят и согласился заняться вашим ребенком только потому, что интересуюсь именно такими случаями задержки развития. Так что если у вас есть сомнения…
Он с печальным видом замолкает и отворачивается, но Роза локтем толкает Матта в бок.
– Мой муж просто неудачно выразился, доктор. Он часто говорит невпопад. – Взглядом она умоляет Матта извиниться.
Матт вздыхает.
– Если существует способ помочь Чарли, мы сделаем все, что от нас требуется. Но дела идут плохо. Я торгую парикмахерскими принадлежностями и буду рад…
– Хочу сразу предупредить вас вот о чем, – доктор Гуарино складывает губы трубочкой, словно принимая важное решение. – Начав курс лечения, мы не должны прерывать его. Улучшение может наступить внезапно, после долгих месяцев безрезультатных на первый взгляд усилий. Я не обещаю непременного успеха, избави Боже. Ничего не гарантирую. Но вы должны слушаться меня во всем, иначе не стоит и начинать.
Он внимательно смотрит на родителей, давая им время осознать важность разговора. Его брови кажутся белыми абажурами, под которыми горят две яркие голубые лампочки.
– Прошу вас выйти. Я осмотрю мальчика.
Матту не хочется оставлять Чарли наедине с ним, но Гуарино неумолим.
– Так будет лучше, – говорит он, выталкивая их в приемную. – Психосубстанционные тесты дают наиболее достоверные результаты, когда я один на один с пациентом. Внешние раздражения вызывают массу побочных эффектов.
Роза торжествующе улыбается мужу, и Матт покорно выходит вслед за ней. Доктор Гуарино гладит Чарли по голове. У него добрая улыбка.
– Все в порядке, мальчик. Ложись на кушетку.
Чарли не двигается с места. Тогда доктор осторожно поднимает его, кладет и пристегивает тяжелыми ремнями. Кушетка пахнет кожей и потом.
– Мама-а-а!
– Она за дверью. Не бойся, Чарли, тебе совсем не будет больно.
– Хочу маму! – Чарли смущен тем, что ему нельзя двигаться. Он не понимает происходящего, но уже встречался с врачами, которые не были так добры, выпроводив родителей из кабинета.
Гуарино пробует удержать его:
– Успокойся, мой хороший. Видишь эту большую машину? Знаешь, что я хочу сделать?
Чарли вспоминает слова матери:
– Сделать меня умным.
– Правильно. По крайней мере ты знаешь, зачем пришел сюда. Закрой глаза и лежи тихо, пока я включу ее. Она зашумит, как самолет, но тебе ни капельки не будет больно. И, может быть, она сделает тебя чуть-чуть умнее.
Гуарино щелкает переключателями, большая машина начинает гудеть, красные и голубые огни зажигаются и гаснут. Чарли в ужасе. Его трясет, он вырывается из стягивающих ремней. Он начинает кричать, но Гуарино быстро заталкивает ему в рот комок марли.
– Ну, ну, Чарли. Хватит. Ты же хороший мальчик. Тебе не будет больно.
Чарли снова пытается закричать, ко изо рта доносится только сдавленный стон, от звука которого его начинает тошнить. Он чувствует, как по ногам расползается сырость, а запах говорит, что мама снова отшлепает его и поставит в угол. Контролировать некоторые функции организма ему не под силу. При малейшем волнении он пачкает себя. Он задыхается… ему плохо… тошнит… кабинет проваливается в темноту…
Чарли не знает, сколько прошло времени, но когда он открывает глаза, марли во рту уже нет, ремни расстегнуты. Доктор Гуарино усиленно делает вид, что в кабинете ничем не пахнет.
– Ну что, было больно?
– Н-н-нет…
– Тогда почему ты так дрожишь? Машина всего лишь сделала тебя умнее. Как ты считаешь, стать умнее – это хорошо?
Забыв свои страхи, Чарли широко раскрытыми глазами смотрит на машину.
– А я стал умнее?
– Конечно! Встань сюда. Что ты чувствуешь?
– Мне мокро. Я наделал в штанишки.
– Да, хм, что же… В следующий раз ты так не сделаешь, правда? Ты уже узнал, что это не больно, и не будешь бояться. А теперь скажи маме, что ты стал умнее. Она два раза в неделю будет приводить тебя сюда, и мы займемся энцефалорекондиционированием. Ты будешь становиться все умнее, умнее и умнее.
Чарли улыбается,
– А я могу ходить спиной вперед!
– Правда? Давай-ка посмотрим, – тщательно изображая изумление, произносит Гуарино.
Медленно, с огромным старанием, Чарли делает несколько шагов назад и натыкается на кушетку. Гуарино удовлетворенна кивает головой:
– Здорово! Но ты только подожди! Когда мы закончим курс, ты будешь самым умным мальчиком в своем квартале!
Чарли краснеет от удовольствия. Люди не часто улыбаются ему и говорят, что он молодец. Даже ужас перед машиной и ремнями куда-то уходит.
– Во всем квартале? – От этой мысли у него спирает грудь. – Умнее, чем Хайми?
Гуарино снова улыбается:
– Умнее, чем Хайми.
Чарли глядит на машину с новым интересом и уважением – она сделает его умнее Хайми, который живет через два дома от них, умеет читать и писать и уже принят в бойскауты.
– Это ваша машина?
– Пока нет. Она принадлежит банку, но скоро станет моей, и я смогу многих ребят сделать умными. – Он гладит Чарли по голове и продолжает: – Иметь с тобой дело куда приятнее, чем с теми нормальными детьми, которых матери приводят ко мне в надежде, что я превращу их в гениев. А ты, Чарли… оставайся самим собой – хорошим маленьким мальчиком.
Доктор открывает дверь и выводит Чарли к родителям.
– Вот он. Ничего страшного не случилось. Замечательный мальчишка. Мы с ним будем друзьями. А, Чарли?
Чарли согласно кивает. Он хочет понравиться доктору Гуарино, но вот он встречает взгляд матери и ужас возвращается.
– Чарли! Что ты натворил!
– Случайность, миссис Гордон. Не наказывайте его. Посещение врача не должно ассоциироваться с наказанием.
Но Роза Гордон сгорает от стыда.
– Отвратительно! Доктор, я просто не знаю, что делать. Он и дома забывает… при гостях… Мне так стыдно за него!
На лице матери написано неприкрытое презрение, и Чарли начинает бить дрожь. На мгновение ему посчастливилось забыть, какой он плохой и как заставляет страдать маму и папу. Он не знает почему, но ему страшно, когда мама говорит, что он заставляет их страдать, и когда она плачет и кричит на него, он отворачивается к стенке и тихо стонет.
– Не пугайте его, миссис Гордон, и успокойтесь. Приводите его ко мне по вторникам и четвергам в это же время.
– Так поможет ему это или нет? – спрашивает Матт. – Десять долларов очень…
– Матт!!! – Роза хватает его за рукав. – Ну как ты можешь! Твоя плоть и кровь! Может быть, доктор Гуарино с божьей помощью вылечит его, и он станет похож на других, а ты твердишь про деньги!
Матт Гордон хочет что-то сказать, передумывает и вытаскивает бумажник.
– Ну что вы… – вздыхает Гуарино, изображая смущение при виде денег. – Финансовые вопросы решает мой ассистент… Благодарю вас. – Он слегка кланяется Розе, пожимает руку Матту, хлопает Чарли по спине. – Прекрасный мальчик, прекрасный, – и, не переставая улыбаться, исчезает в кабинете.
Всю дорогу домой они спорят. Матт жалуется, что в парикмахерском деле застой, а сбережения их тают. Роза с жаром возражает, что нет ничего важнее благополучия их единственного сына.
Чарли испуганно хнычет. Ему больно от злобы в голосах родителей. Как только они входят в дом, он стремглав мчится на кухню и становится там в угол за дверью, прижавшись лбом к стене и тихо плача. Родители не обращают на него внимания. Они забыли, что его нужно вымыть и сменить штанишки.
– Я не истеричка! Просто меня мутит от того, что когда я хочу что-то сделать для твоего сына, ты начинаешь ныть. Тебе все равно, каким он вырастет! Тебе плевать на него!
– Мне не все равно! Просто я давно понял, что никто ему не поможет. Такой ребенок – крест, и нам остается только нести его и любить. С этим я согласен, но не собираюсь потакать твоим дурацким затеям. Все наши сбережения ушли шарлатанам, а на эти деньги я давно мог открыть свое дело. Да-да! Не гляди на меня так! На деньги, которые ты швырнула на ветер, я мог бы завести свою парикмахерскую, а не выбиваться из сил за прилавком! Мое дело, где люди работали бы на меня!
– Не кричи так. Ему страшно.
– Иди к черту! Теперь я знаю, кто осел в этом доме – я! Потому что не остановил тебя вовремя!
Он выскакивает на улицу и с треском хлопает дверью.
– Прошу прощения, сэр, но мы уже заходим на посадку. Застегните… О, вы так и просидели с ними от самого Нью-Йорка! Почти два часа…
– Я совсем забыл о нем. Расстегну, когда приземлимся. Мне больше не страшно.
Теперь я понимаю, от кого передалось мне это так поразившее всех желание стать умным. Роза вставала и засыпала с ним. Ее ужас, вина, стыд. Чарли – слабоумный! Ее мечта, что все можно исправить. И вечный вопрос – кто виноват? Матт или она? Только когда Норма доказала, что она способна иметь здоровых детей и что я просто-напросто урод, Роза оставила попытки переделать меня. Но сам я никогда не оставлял надежды превратиться в нормального человека… Чтобы она полюбила меня.
Вот что еще любопытно. Мне следовало бы затаить на Гуарино обиду за то, что он обманул меня, Розу и Матта. Но я вспоминаю его с благодарностью. Он всегда был добр ко мне. Улыбка, дружеское похлопывание по спине, ободряющее слово – все то, что доставалось мне так редко. Он обращался со мной, даже тогда, как с разумным существом.
Может, это попахивает неблагодарностью, но что действительно злит меня – отношение ко мне как к подопытному животному. Постоянные напоминания Немура, что он сделал меня тем, кто я есть, или что в один прекрасный день тысячи кретинов станут настоящими людьми.
Как заставить его понять, что не он создал меня? Немур совершает ту же ошибку, что и люди, потешающиеся над слаборазвитым человеком, не понимая при этом, что он испытывает те же самые чувства, что и они. Он и не догадывается, что задолго до встречи с ним я уже был личностью.
Я учусь сдерживать обиду, быть терпеливее, ждать. Я расту. Каждый день я узнаю о себе что-то новое, и воспоминания, начавшиеся с небольшой ряби, захлестывают меня десятибалльным штормом.
